Шарль Пеги: «Клио, или Диалоге истории и языческой души» (другое название – «Вероника»), написанном на одном дыхании в 1909 г., но впервые опубликованном лишь в 1955 г.  Во время болезни Пеги видел смерть в лицо; быть может, он ее втайне желал, из‑за многих сложностей своей жизни; несомненно, им овладело чувство неотвратимого небытия, которое она с собою несет. И он открыл свое сердце навстречу бесконечному сердцу Христа.

Иисус воскресший – вот истинный основатель града вечного и временного, останавливающий неизбежное одряхление истории.

"Ни один человек, дитя мое, не привыкает к смерти, ни к какой смерти, которая его касается… В самой смерти заключена такая тайна, такое откровение тайны, что это потрясает всякого человека… Я видела много человеческих смертей, дитя мое, я очерствела, я привыкла. К этому привыкают; нет, дитя мое, к этому не привыкают… Потому что плотская смерть, мальчик мой, разрушение тела, отделение от тела, – эта скорбь, беда… И нет человека на свете, который не чувствовал бы этой боли. Даже святые, мальчик мой, самые великие святые, ваши святые… ее чувствовали. Потому что тело, мальчик мой, плотское тело защищается, бунтует, оно ничего не хочет знать. Это смертное тело не хочет ничего знать о смерти…

Когда речь идет о гибели, тело отлично понимает, что тут уж не до шуток. Глубокий инстинкт его предупреждает, тайный органический инстинкт, что это серьезно, что речь идет о самой смерти… И тогда оно бунтует, тело. Оно защищается. Это несправедливо. Это органически несправедливо. И тело святого бунтует не меньше, чем тело грешника… Святой на смертном одре; святая на костре, на своем смертном костре; Христос на Масличной горе. Как они могли этого не чувствовать, разве не было у них тела, как у нас.

II

Сам Бог боялся смерти… Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. Что здесь нужно видеть, друг мой, о чем здесь сказано, рядом с чем все остальное ничтожно, не более чем формальность, то, что есть суть и смысл Страстей, – имен

но это, то, о чем здесь сказано: сама смерть… То была плотская смерть, дитя, простая смерть довела его до такого состояния, Его телесная смерть, Его смерть во времени, короче, смерть Его тела… Сам Бог боялся смерти… Душа Моя скорбит смертельно.

III

И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты… Все христианство было готово, все христианство было собрано. И вот. Оно получило команду начинать. Он сам включил трагический механизм. Во времени, в вечности, все было готово, все начало работать.

IV

Воплощение, необходимое приготовление, предвосхищение, провозвестник, гонец бесконечного чуда, воплощение, само бесконечное чудо уже произошло… Все было готово. Частная жизнь, тридцать лет, уже была. Публичная жизнь, три года, уже была… Должно было произойти увенчание. Все было готово… Века временные и века вечные ждали… Уже не оставалось делать почти ничего, как только пустить все своим чередом, своим ходом; и Себя тоже; оставалось только сделать последнее включение – пустяк… Все было готово, только Он, Он один был не готов.

Адам со времени Адама ждал. Мир со времени Адама ждал. Небо со времени Адама ждало… Сама вечность ждала, дитя мое, вечность, которая не ждет никогда, которая не ждет вообще. Сама вечность замерла. Сама вечность словно зависла…

V

Так велико, дитя мое, расстояние, так велико пространство между желанием смерти и смертью, между знанием о смерти и смертью… Церковь была основана. Петр был поставлен. Хлеб пресуществился в тело и вино пресущеcтвилось в кровь, вино гроздьев лозы. Что же такое смерть, дитя мое, если в эту минуту Он почувствовал нерешительность, если свирепая нерешительность заставила его на минуту заколебаться. Он, последний пророк, князь пророков, венец пророков, Он трижды, четырежды пророчил собственную смерть… И вот Он не только готов опровергнуть всех других пророков. Но Он готов опровергнуть Самого Себя как пророка. Что же такое смерть, друг мой, дитя мое, если одно приближение, одно ожидание, одно предчувствие смерти повергло Его в такое состояние, в это состояние.

VI

Смерть легко претерпевать в литературе, дитя мое, и в литературном героизме. Ее легко так же претерпевать тому, кто не видит, не измеряет ее, у кого нет чувства, никакого чувства реальности. Но тому, кто принимает ее во всей полноте! А в Нем не было ни капли, ни намека на литературу и литературный героизм, Он видел и измерял, Он был сама реальность. И Он принимал Свою смерть во всей ее полноте, смотрел ей в лицо, принимал Свою смерть во всей ее ширине, как Он принимал всю Свою жизнь.

И Он должен был стать порукой всему роду людскому? Что же такое, дитя мое, что же такое смерть, если Ему понадобилось столько времени, чтобы осуществились грандиозные приготовления, грандиозные обещания, чтобы отметить это время остановки, время боязни, время изумления, скажем прямо, время колебаний, скажем прямо, время отступления. Время потрясения. Чтобы вырвалась наконец эта страшная молитва. Эта ужасная молитва плотской тоски, словно вечной тоски, ужасная молитва бесконечной тоски. Да минует Меня… Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия.

VII

Все тексты движутся в одну сторону, пророки, святые, Он Сам, пророк и святой. Все тексты движутся в одну сторону, в сторону осуществления Спасения. И только один текст встает поперек. Один текст пятится. И это именно текст о страхе смерти. И именно это время Ему понадобилось, когда все ждало, когда Он Сам ждал, когда Творение замерло на устах Бога, именно это время Ему понадобилось, чтобы дать нам, оставить нам этот текст – текст о страхе смерти. Что же такое, дитя мое, что же такое смерть. Сам Бог убоялся смерти.

VIII

Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты. И приходит к ученикам и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна…

В тот миг, когда Он наставляет этих несчастных об искушении, наставляет бодрствовать и молиться, чтобы не впасть в искушение, и что дух бодр и что плоть немощна, как отсылал, как обращал Он это к Самому Себе, как, должно быть, оборачивался Он на Самого Себя, (на Свою душу и) на Свою собственную плоть. Как мог Он не видеть, в какой миг было вставлено, помещено это наставление и что это было уже не наставление, а признание.

IX

Это человек говорил с людьми… Это было сообщение, дитя мое, откровение человека, одного бедного существа другому. Это была противоположность наставлению Божию, это было сообщение опыта, личного, печального опыта, только что полученного, откровение человеческой беды, откровение человека человеку.

X

И другой раз Он отходит, другой раз молится, другой раз говорит: Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя… Как обретает Он здесь молитву, которой Сам научил людей, которую Сам сочинил во времена Своего проповедничества, Сам придумал, получил в озарении святости, молитву, которую Сам сложил, нашел, которой учил на Горе, в проповеди, в Нагорной речи. То есть в этой наивысшей точке скорби, в миг, когда как человек Он испытывал более всего нужды в молитве, максимум нужды в молитве, наивысшую нужду, Он Сам как человек, Он Сам человек обретает эту молитву, ту самую молитву, ибо Себя Самого тоже, Себя Самого человека Он тоже ей научил.

XI

На Гope, во времена Горы… это было всего лишь наставлением; это было всего лишь проповедью. В ту же трагическую ночь, напротив, в той крайности, в той наивысшей точке скорби Он к ней прибегнул с чрезвычайностью, Он первый, Он как человек, Он человек, Он как мы, Он первый из нас, как любой из нас Он воспользовался ею с чрезвычайностью, Он первый в Своей нужде, в Своей крайней нужде, в Своей несравнимой, Своей трагической скорби… Ведь Он научил ей Самого Себя, Себя человека, как и нас; и в ту трагическую ночь эта молитва пришла Ему на уста, формула этой молитвы; но уже не в той протяженности, как на Горе, не в той прекрасной протяженности проповеди. Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя.

XII

 

До конца Он был человеком, у Него было человеческое тело. Тело, которое носило Его тридцать три года, тело, которое приняло дух Божий, тело, которое тридцать три года питало, носило дух Божий, тело, которое носило эту огромную ношу, тело, прежде всего, которое Его поддерживало, поддерживало в эти два дня, в четверг и в пятницу (которые стали, (соответственно), первым великим четвергом и первой великой пятницей), короче, человеческое тело, которое не хотело ничего знать. Как всякое человеческое тело оно взбунтовалось, оно восстало против смерти тела. И Он Сам последовал за Своим телом, в каком‑то смысле (как наш брат грешник и как зачастую святые), Он последовал как убогий человек за Своим телом, последовал указанию Своего тела, призыву Своего тела, зову Своего тела.

И тем исполнил, через чудесное увенчание, исполнил Свое воплощение в Своем искуплении, совершил тайну Своего воплощения в самом совершении, в исполнении, в действии тайны искупления.

Fiat lux, et lux fiat; lux facta. Verumtatem non sicut ego volo, sed sicut tu. Fiat voluntas tua; et voluntas ejus fuit; voluntas facta. На расстоянии пятидесяти веков, со времен прежде Адама, до нового Адама, до этого нового Адама, в том же ритме, по той же формуле, в том же тайном ритме, в той же тайне ритма, в том же внутреннем ритме, как верное эхо, словно верное эхо звучит это самое слово, это эхо. И с интервалом более чем в пятьдесят веков вопль второй твари отвечает слову первого творения, первосотворенного…

Бог спустя более чем пятьдесят веков отвечал Богу. Бог смиренный, Бог сделавшийся человеком, отвечал, если можно сказать, Богу при исполнении, Богу во всем величии и славе Его творения. Бог сделавшийся человеком, Бог в скорби, и именно в человеческой скорби, отвечал Богу, Самому Богу, тому же Богу во всем трепете Его первого, в славе и новизне, в (самом) начале Его первого творения… Да будет свет. Да будет воля Твоя.

В начале Бог во всем блеске, во всей силе, во всем (молодом) величии Его творения, Его первого творения; а более пятидесяти веков прогресса, определенного прогресса, вашего прогресса ведут к этому, ко второму началу: к Богу, павшему на лице Свое, Богу, простертому ниц на земле, тому же самому Богу, Богу смиренному, Богу умалившемуся, во всей скорби и более чем во всей малости человеческой…

И как первое творение было творением всего мира, творением вселенной, всего творения, так второе творение, это верное эхо, эта верность – не больше не меньше, как творение духовного, собственно творение собственно духовного, собственно творение, отложенное на более чем пятьдесят веков, духовного мира…

Все‑таки Он принес Себя в жертву. Победил смерть…"

Моление о чаше. Великий четверг.