Сегодня у нас с вами тема, которая, как это ни странно, у многих до сих пор вызывает огромный интерес. Вроде бы эту тему людям надо раз­бирать уже тогда, когда они спрашивают: «Что такое хорошо, а что та­кое плохо?», когда им нужно разобраться с тем, что есть ложь, а что есть правда.

Тут в своей жизни я вспоминаю очень бурные дебаты о «святой лжи» где-то в институтское время, когда я был еще студентом, двадцать с лишним лет назад. И все же когда я сейчас начал готовиться к сегодняшней лекции, то обнаружил, что эта тема не такая уж простая, то есть какие-то принципиальные вещи мне надо было установить еще давно, а вот разобраться в нюансах нам нужно будет сейчас.

Ведь наша жизнь все-таки всегда нюансированна, она не идет по прямой, а если так и случается, то это всегда плохо, как мы знаем из нашей истории. Итак, без этой нюансировки нам сегодня не обойтись, и насколько хватит нашего терпения и смирения, настолько мы будем сегодня заниматься и принципами, и нюансами нашей темы.

Прежде всего, я хотел бы поделиться своим маленьким открытием, которое для меня самого оказалось неожиданным: проблема «святой лжи» охватывает, как выясняется, все стороны нашей жиз­ни. Прежде я, вероятно по своему легкомыслию, этого не замечал и задавал себе вопрос: о чем думают люди, когда говорят о «святой лжи»?

Ясно, что думают о вещах, связанных, например, с медициной, т.e. с жизнью человеческого тела, с телесностью. Об этом думают перед лицом смерти и перед лицом человеческой мнительности, которая требует определенной психотерапии, самовнушения, которое, в свою очередь, требует некоторой, так сказать, лжи, и не просто лжи, а каких-то, может быть, преувеличений, когда человек начинает сам себе внушать: «Я чувствую себя хорошо».

Это, знаете, напоминает извест­ную присказку о том, как хорошо мы живем и какое у нас хорошее здоровье. Только тут человек делает это добровольно, не из-за иде­ологических внушений или какой-то особой внешней опасности, а просто потому, что он действительно хочет себе психологически внушить, что у него все хорошо и что здоровье у него хорошее, хотя по видимости он в общем-то пока еще лежит на одре болезни, а мо­жет быть, и смерти.

Такие преувеличения, такие самовнушения, такая психотерапия сей­час оказались признанными. Это считается нормой, будто надо так, и только так, а если кто так не делает, то он, вообще говоря, если не дурак, то что-то в этом роде.

И эта тема, в общем-то, достойна об­суждения. За последние годы мне не однажды приходилось обсуж­дать ее, касаться ее в достаточно высоких и компетентных собрани­ях, где мнения регулярно делились, ибо практически никогда невозможно было достичь полного единодушия при обсуждении вопро­са, говорить или не говорить, например, смертельно больному чело­веку о его болезни и реальном состоянии.

Что в этом случае дол­жен делать врач, что должны делать близкие? Как, в конце концов, должен поступить священник, когда его приглашают в дом причас­тить умирающего, не сознающего своего состояния? Близкие уми­рающего все знают, а вот умирающий, как показывает мой скромный опыт, очень часто лишь догадывается о своей скорой участи и не бес­покоится о ней.

И вот, действительно, – что же делать? Так как сейчас для мно­гих людей здоровье – вопрос номер один, то и проблема «святой лжи» возникает, прежде всего, здесь. Люди мнительны, мнительны всерьез и надолго. И, правда, у людей сейчас такая психика, что най­ти психически совершенно здорового человека – я не могу сказать, что совсем невозможно, но очень трудно.

(Недавно я слышал пси­холога В. Леви, которого крестил о. Александр Мень, и он утверж­дал, что вообще-то мы все психически больные и что он знал толь­ко одного психически здорового человека – как раз о. Александ­ра, да и того уже нет. А другие утверждают, что единственным пси­хически здоровым человеком был Господь наш Иисус Христос. У Него – абсолютная норма психики. Может быть, это все-таки какие-то крайности – мы сейчас не будем обсуждать эти мнения, – но сама возможность высказывания их всерьез, обсуждения их всерьез, кое-что значит.)

Я всегда пытался говорить, исходя из опыта, что проблема «святой лжи» существует всерьез, поскольку человека, сказав ему правду, можно этим убить. И сбрасывать со счетов эту вероятность нельзя. Если, допустим, придет священник и весело скажет человеку: «А, у тебя рак? Давай-ка, друг, собирайся, пожалуйста, туда вот, в ящичек, который стоит у дверей», то человек тут же действительно «сыграет в ящик». И я догадываюсь, как будет чувствовать себя после этого священник. Боюсь, что ему придется жить на белом свете довольно трудно. А врач-то еще чаще стоит перед этой проблемой...

Вообще говоря, это стало даже предметом социологического исследования. Люди, живущие при тоталитарных режимах, оказывается, очень любят, чтобы им говорили всякого рода «святую ложь». Это до­казано статистически.

А люди в относительно свободных странах как раз этого очень не любят. Они любят, чтобы им говорили правду даже на смертном одре. Они стараются что-то с этим делать. Они начинают из этого тут же делать практические выводы.

Готовиться к смерти – так готовиться к смерти, и значит, надо нормализовать свои от­ношения с близкими, надо дать распоряжение о наследстве, надо по­прощаться с детьми, с женой и т.д. Свободный мир есть свободный мир. Свободные люди действительно хотят, чтобы им всегда говори­ли правду.

Наши же люди пока что этого в основном не хотят. Впро­чем, есть исключения, и в первую очередь, это люди верующие, в част­ности христиане, для которых вопрос о жизни и смерти относитель­но не нов. Но все люди есть все-таки люди, и христиане, конечно же, тоже страшатся своего смертного часа, но уже не настолько, чтобы впадать в полное отчаяние или лезть в петлю при его приближении.

Я всегда исходил из этого, когда отвечал на обращенные ко мне вопросы о «святой лжи». Я говорил, что главное здесь в том, что надо смотреть на состояние духа человека, на его силы, на его возмож­ности.

В случае, если человек неверующий, если он духовно довольно слаб, чтобы перенести такую новость, как сообщение о смертельной болезни, то говорить ему об этом все-таки не надо. Или это надо делать очень тонко и постепенно, очень тактично готовя к ней человека. При этом всегда надо знать, когда, что, как и кому сказать. А если даже и не видно реальной возможности что-то прямо сказать, то можно лишь намекнуть. И это надо обязательно делать – а вдруг человека как-то осенит, вдруг он что-то поймет?

Хотя опыт показывает, что в таких ситуациях люди наименее понятливы, даже наиболее умные и проницательные из них. Но вот верующему человеку, пусть иногда и не очень умному и проницательному, можно говорить обо всем, хотя, конечно, и здесь нужен особый такт. И здесь – ведь, повторяю, человек есть человек – нужно проявить, наиболь­ший такт, чтобы сказать всю правду.

Иногда это можно делать сим­волически – знаком, жестом, тем более, что верующий человек, как правило, отзывчивее на знаки, на условный язык, на язык жестов. К сожалению, культура жеста у людей маловерующих или неверующих почти исчезла. Это очень печально, ведь жестом, одним жестом иногда можно сказать очень многое.

В этом смысле средневековая культу­ра была куда тоньше, чем наша современная. Вы знаете, что даже язы­ческие культуры – это часто культуры жеста, знака, символа. И не только языческие, а просто нехристианские: и мусульманская культура, и иудейская. Я не говорю сейчас про восточные культы и прак­тики, конечно же, там жест играет огромную роль в деле разреше­ния проблемы «святой лжи».

Я специально сегодня не загадываю загадок, не спрашиваю зал, как бы вы сами поступили в одном, другом, третьем случае, потому что, думаю, цель нашей сегодняшней встречи – не проверять друг друга, не экзаменовать нашу интуицию и опыт, а просто разобраться в глубоких вещах.

И тут, кроме проблем жизни тела, кроме медицин­ской стороны, столь связанной с опасностью смерти тела и, следова­тельно, с проблемой «святой лжи», есть много других областей на­шей жизни, где эта проблема стоит не менее остро. Она касается и душевной, и духовной жизни человека: и экономики и политики, и бра­ка и семьи, и науки и искусства, и религии и церкви. Остановимся же немного подробнее на этих моментах.

Что мы можем сказать о жизни души, о душевной жизни челове­ка?

Ум, чувство, воля, увы, часто живут в сфере компромисса. А я ду­маю, что ни для кого из вас уже не секрет, уже всем понятно, что воп­рос о «святой лжи» – вопрос о компромиссе, хотя и очень специфи­ческом.

Так вот, у людей есть душевные стрессы, и человек их хочет снять. Он не хочет жить стрессами. К тому же это опасно. И чело­век начинает, размышляя о своей жизни, врать самому себе. Ему про­сто хочется думать, что он живет одним образом, хотя ясно, что он живет совсем по-другому. Он сочиняет себе свою жизнь, сам себе ее изъясняет и сам себе ее оправдывает. Своя жизнь, как и вообще воп­росы жизни, для человека часто оказываются вопросами компромисса.

Конечно, это касается и семьи, и работы человека. Так много не­порядка в этой части нашей жизни, в жизни семьи и в рабочих отно­шениях, так много в этом неправды, что человек и здесь пытается жить каким-то мифом, каким-то искусственным образом. Для этого он на­девает на себя то одну маску, то другую.

Нам с вами эта проблема тоже довольно хорошо известна. У мно­жества современных людей есть множество масок, которые очень ча­сто настолько срастаются с лицом, что отличить личину от лица ста­новится уже невозможно. Человек уже сам не знает себя, он теряет себя. И чем больше он живет на свете, тем больше он теряет себя. И когда происходит какой-нибудь срыв, тогда человек начинает «свято» врать себе и, конечно, другим. Но в первую очередь – себе.

И здесь он может впасть в разного рода ложные состояния, которые поддер­жат в нем эту «святую ложь». Как здесь не вспомнить алкоголиков и наркоманов? Страшное распространение наркомании и алкоголизма в нашей стране совсем не случайно. Всем известно, что в этом прояв­ляется болезнь общества. Но не только общества, ибо это также болезнь души человека, это душевная болезнь.

И вообще вопрос «святой лжи» очень во многом связан с душевным состоянием и душев­ными болезнями. Это опять же не случайно. Всем известно – и мы сегодня с этого начали, – что душевно здоровых, нормальных, даже просто уравновешенных людей крайне, крайне мало. Это не значит, что все – психи, что всем надо бежать в больницу. Ни в коем случае. Но хотя бы иногда какие-то вывихи и какие-то трудные ситуации в об­ласти душевной жизни испытывает практически каждый человек.

Экономическая и политическая жизнь часто тоже строится на лжи, которая оправдывается так же, как и всякая «святая ложь». Люди сво­бодного мира, например, верят в эквивалентный обмен в торговле и вообще считают, что это – закон экономики, хотя все прекрасно зна­ют, что такой товарообмен не случайно профессиональные экономисты называют «товарообменом» (есть такая профессиональная шутка).

Рождение в обществе всякой утопии и антиутопии тоже связано с проблемой «святой лжи». Отсюда и проблема заговора, какого-нибудь путча. Их участники, прежде всего, должны поверить в том, что они делают, есть принципиальный поворот к лучшему. Они должны представить его себе, смоделировав некое будущее состо­яние общества, принципы которого призваны воплотить именно они.

Очень часто в общественных отношениях люди впадают в лице­мерие. Кажется, что без лицемерия здесь обойтись просто невозмож­но. Вот ты предстал перед начальником – значит, ты должен быть очень милым, симпатичным и естественным. И вообще, удивительно, как даже самые раздражительные, самые тяжелые по характеру люди и присутствии начальства обычно становятся прямо шелковыми.

Спорт, особенно современный, сплошь пронизан ложью. Вы знаете, что чем выше уровень спортивных состязаний, тем острее эта проблема. Здесь допинги появляются, конечно, не случайно. И это проблема неизбывная, она заложена в самом общественном явле­нии, именуемом «спорт». Поэтому бороться с этим явлением «величия» человеческого тела можно только отцеживая комара, а верб­люда поглощая.

Кроме того, спорт всегда в большой мере удовлетворяет потреб­ность общества в «хлебе и зрелищах», но при этом он имеет вид, буд­то он – нечто совсем другое. Далеко не каждый спортсмен спо­собен признать реальную свою функцию в обществе. Ведь удовлет­ворение потребности в «хлебе и зрелищах» – это рабская функция для рабов в рабском обществе. А людям не хочется признаваться в этом, ведь масса людей всю свою жизнь полагает на то, чтобы осу­ществить эту функцию в обществе. Посмотрите, сколько часов от­водится радио- и телепрограммам, посвященным спорту (прежде это число было немного меньше, а сейчас оно снова возрастает). Это тоже совсем не случайно.

Надо пристальнее, на мой взгляд, присмотреться к тем обществам, где большой популярностью пользуется спорт в любой его форме, если мы хотим преодолевать его болезни. Именно спорт, повторяю, а не культура тела, не физическая культура. Культура тела – это великое достижение общества. Но мы потеряли культуру тела, а обрели спорт. Как раз в плане культуры тела спортсмены сплошь и рядом – несчастнейшие люди, их можно тут всячески пожалеть.

Это плод моего многолетнего наблюдения за простым фактом, который многие даже из здесь присутствующих могут подтвердить: когда в храм приходит какой-нибудь спортсмен, он больше десяти-пятнадцати минут там стоять не может, ему вскоре в нем становится дурно. Он просто падает в обморок и должен вылетать из храма пулей, причем не потому, что в нем бес, который его оттуда гонит, а потому, что в храме он – именно несчастный, больной и расслабленный. И это понятно.

Он не привык не двигаться. К тому же он весь искусственно накачан: его тело уже стало искусственным, его ум искусственный, его чувства искусственны. Простые бабушки мо­гут стоять часами – и ничего. Люди неспортивные, как это ни странно, тоже могут стоять часами – и тоже ничего, все хорошо. Ну, немно­го и им иногда бывает трудно, особенно с непривычки, болит пояс­ница, душно, в конце концов, один разочек человек может и сползти по стенке – невелика беда (смех). Так что не самое главное – здо­ровье. И, тем не менее, все они выносливее спортсменов.

Это все вещи важные. Я сейчас не могу, к сожалению, распростра­няться на эту тему, хотя мне всегда это было очень интересно. Так как я с юности человек не спортивный, мне интересна была апология неспортивности. Так вот, это – существенные вещи. Можно было бы подробнее говорить о том, что значит развитие в обществе таких ве­щей, как спорт или, например, его «родственник» – современный рок. Это ведь тоже очень важная вещь и общественная характеристика, не только душевная, но и духовная, это тоже для общества – как бы лак­мусовая бумажка. Сами по себе это малозначащие вещи, но они очень о многом говорят. Однако это уже отдельная тема.

В науке и искусстве сплошь и рядом все тоже пронизано «свя­той ложью». Молодежь еще недавно этого не знала. Сейчас не могу сказать, знает или не знает. Она, кажется, вообще решила ничего не знать. Если это так, то она и этого не знает. Ну а если она что-то тает, то, наверное, знает и это.

Так вот, наука, например, напе­регонки с искусством еще недавно, пытаясь заменить собою всё святое и вышнее, всерьез провозглашала, что Бога нет! И при этом бессовестнейшим образом врала, о чем любой серьезный ученый не мог не знать. Ну, были люди, допустим, в первой половине XX века – а тогда было много серьезных ученых, – которые действитель­но пытались возмутиться: почему это наука вдруг выходит за рам­ки своей компетенции, кто дал ей такое право? Но им быстро на­мекнули, кто ей дал такое право, и им пришлось замолчать, многим, к сожалению, уже навсегда.

Всякая дошедшая до нашего времени идеология, как и тесно связанная с ней «научная» пропаганда – любая, не только комму­нистическая, – тоже пронизана «святой ложью». Кто из вас хоро­шо знает английский язык, тот помнит, что слово «пропаганда» в английском просто несет в себе самом именно такое значение: это что-то всегда массовое и не очень чистое, не очень честное, хотя и су­ществующее для провозглашения высоких идеалов и целей.

В области искусства очень много «святой лжи», и не только тог­да, когда вместо чистого искусства выходит на первое место та или иная бутафория, и не только тогда, когда человек лжет в искусстве для красного словца, но и тогда, когда с помощью искусства как бы «романтически» идеализируется жизнь.

Но идеализация – вещь, которая на самом деле тоже часто оказывается небезобидной. Обыч­но мы ее считаем просто детской болезнью: мол, человек надел розовые очки – ну и что, в конце концов, жизнь так тяжела, она часто так невесела; ну и пусть, если ему так лучше. И все-таки оказывает­ся, что так никому не лучше.

Действительно, в жизни все должно стоять на своих местах, и когда этого нет, начинают работать какие-то другие механизмы и человек начинает разрушаться – он сам и его связи с миром, с людьми, с жизнью, с Богом. А христианство, как вы знаете, очень высоко ценит такое качество, как трезвение. Многие считают, что оно вообще лежит в основе всей христианской аскетики, и я бы с этими людьми согласился. Я считаю, что аскет – это тот, кто умеет быть трезвенным: не просто трезвым, это само собой ясно, но еще и трезвенным. А у нас очень много трезвых людей нетрезвенны, о нетрезвых уж не говорю.

Тут я хотел бы еще привести вам стихотворение одного армянс­кого поэта, который тоже говорил, немножко в шутку, немножко все­рьёз, как раз об искусстве и о жизни – в связи с нашей темой. Он писал:

Поэт я, и знаю, пока ты на свете живешь,

Что истина сердцу, когда утешительна ложь.

Священна неправда на жгучем костре бытия.

Ты грезам поэта поверь, щеголиха моя.

Вообще я полагаю, что и поэзия часто требует большой трезвен­ности – хорошая поэзия, – и думаю, что если покопаться, то в ней можно найти много интересного на нашу тему. Но это задача для знатоков и специалистов.

Перейдем теперь к вопросу о том, есть ли место «святой лжи» в нашей духовной жизни. Вопрос, как вы поняли, риторический. Мне, зна­ете, первое, что пришло в голову, когда я задумался о духовной жиз­ни, – нечто как раз не очень современное, во всяком случае, по сво­ей формулировке.

Это, может быть, довольно современно по действию, но по формулировке это нечто старое, даже древнее. Есть такая те­ория «двойственной истины»: будто бы есть в мире две самостоятель­ные истины – божественная и человеческая. И они одна по отноше­нию к другой могут быть несовместимыми, могут быть и оставаться про­тиворечивыми. Как бы существует два параллельных пласта бытия, не сводимых друг к другу.

В этой теории что-то есть, она не возникла на пустом месте. Здесь важно, что взять за норму божественного бытия и что взять за норму бытия человеческого.

К сожалению, люди час­то представляют для себя такую норму жизни, которая мало согла­суется или вообще не может быть согласована с божественными нор­мами. Жизнь противоречива, духовная жизнь – тоже. Но все-таки эта теория в истории служила, скорее, вещам негативным. И все же же­лание выстроить какую-то целостную картину, познать мир, познать себя, познать Бога (и сделать это непротиворечиво) в людях было всегда столь сильно, что они отвергли эту теорию.

Но в духовной жизни есть и другие сбои. В конце концов, мы и сейчас еще слышим, например, высказывание, что главное – челове­ку во что-то верить. Эти слова очень часто звучали в нашей стране, и нашем обществе тогда, когда открыто сказать, что надо верить не во что-то, а в единого истинного Бога, никто еще не смел.

А когда отрицать веру стало уже не столь обязательно, тогда люди стали говорить, что пусть человек хоть во что-то верит. Часто родители, смотря с сожалением на своих уверовавших в Бога детей, говорили: «Ну что же, во что-то ведь надо человеку верить». И всегда щемило сердце от этого нечувствия того, что никому и никогда нельзя на место Бога ставить идола.

Во что-то верить, конечно, нужно всем – без этого человек просто сразу или почти сразу умрет, это понятно, но все-таки надо ставить, и смело ставить перед собой и другими вопрос: во что или в кого ты веришь? Истинен ли твой Бог? Потому что всегда можно и нужно говорить о той или иной вере, о святой и несвятой вере, как и о полноте или неполноте веры.

Всем и всегда нужно идти дальше, к полноте истинной веры. Когда же люди останавливаются на этом «надо во что-то верить», то они останавливаются опять же в области компромисса, за которым стоит ложь, хотя бы и «святая».

Ну вот, мы подобрались еще к одной интересной стороне нашей жизни – к религии и церкви. Здесь тоже очень часто скрывается «святая ложь», причем нередко здесь она оправдывается очень жестко.

Например, люди говорят: «Нельзя соблазнять брата» – и, чтобы не соблазнить, идут на ложь. Не знаю, кому как, но мне кажется, что это у нас всегда должно вызывать принципиальный протест. Но совсем не потому, что нам безразлично, соблазним мы своим словом брата или не соблазним. Конечно же, это не безразлично, совсем не безразлично.

Нам нужно помнить слова ап. Павла: «Не буду есть мяса вовек, если это соблазняет брата моего». Но мясо – мясом, а тем не менее, ког­да мы говорим о лжи или нелжи – это вещь другая.

Ложь – сама по себе всегда великий соблазн, ибо отец всякой лжи – дьявол.

Очень часто ложь проникает в область религиозной жизни тогда, когда люди думают, что религия нужна лишь для утешения. Утешение – вещь тоже опасная. Можно утешать, утешать, утешать правдой, а вот человек ею не утешается.

Правдавообще в этом мире, будучи неотмирной, часто бывает неутешительной. И если человек думает, что главное в его вере – это утешение себя и других, то он в принципе должен расстаться с мыслью о своей приверженности правде Божьей.

 Увы, правда бывает жесткой. Да, при этом она не должна становиться жестокой, но жесткости в ней, как вы знаете, подчас более чем хвата­ет. И людям бывает трудно определить здесь ту границу, которую им нельзя перейти, чтобы жесткость не стала жестокостью. Но это воп­рос несколько особый.

Когда, например, я в свое время прочитал строч­ку из романа Булгакова «Мастер и Маргарита»: «Правду говорить легко и приятно», то, по молодости лет, с радостью ее принял. И однажды, на­писав очень жесткое письмо одному близкому человеку, я в эпиграф поставил именно эти слова. Конечно, ни к чему хорошему это тогда не привело. Только много лет спустя я понял свою ошибку. Я ни на миг не должен был забывать, что милосердие и истина «превозносятся над судом» и правдой.

Есть и другие трудные моменты в области жизни религии и цер­кви. Я хочу сейчас назвать одну вещь, которая особенно важна в православии.

Как известно, в нем иногда жизнь образов и теней ка­ких-либо вещей оказывается важнее первореальности самих этих вещей; более того, подчас она полностью замещает собою эту первореальность.

Эпохой теней и образов был назван Ветхий Завет по отношению к Новому, в котором сбылось то, что было предвозвещено в Ветхом. Но очень часто и новозаветная эпоха становилась такой же жизнью теней и образов, такой же иконической жизнью, которая хотя часто и возвышала человека, но часто и уводила его от полно­ты реальной жизни.

Поэтому, к слову говоря, известные обвинения в адрес церкви, что она уводила людей от реальной жизни, иногда были не совсем беспочвенны. Мы должны это признать. Мы должны при­знать, что никогда никаких смешений и подмен не должно быть в нашей христианской жизни. Да, в христианстве, в церкви, в нашей жизни есть место для теней и образов, для иконической жизни, но в ней все должно всегда стоять на своих местах.

А еще я сейчас вспоминаю одну патриаршую проповедь, пропо­ведь нашего прежнего «понтифика», который как-то в день Усекно­вения главы св. Иоанна Предтечи проповедовал на слова богослу­жебного текста: «Лучше бы тебе (речь об Ироде), солгавшу, жизнь получити, нежели пречистую главу Предтечеву усекнути» (что-то в этом роде, по крайней мере, это очень близко к тексту). Хорошо по­мню свою реакцию и реакцию друзей, стоявших рядом со мной в тот момент.

Патриарх говорил о том, что действительно лучше было бы, «солгавшу», т.е. обманув гостей, собрание, перед которым царь поклялся сделать то-то и то-то, лучше бы ему было солгать и получить, «солгавшу», жизнь, нежели усечь главу Иоанна Предтечи и самому ду­ховно погибнуть. И тут снова остро встала для нас проблема «свя­той лжи», как бы взятой из нашего богослужения и самого Священ­ного писания Нового Завета.

Да и в Ветхом Завете при вниматель­ном и непредубежденном чтении можно кое-что найти на эту тему, ведь там тоже есть места, которые говорят о праведниках, иногда шедших на явный компромисс и употреблявших «святую ложь» во имя высших целей. Конечно, услышанная проповедь вызвала у нас очень негативное отношение. Сказать «аминь» после нее я не мог. Проповедь оправдывала ложь, легко делая ее «святой» и называя это нормой, хотя, конечно, в условиях трудных и чрезвычайных, а не вообще в каких-то райских, неземных.

Да, это сложная проблема. Вот и сейчас идут подобные разгово­ры. Чуть-чуть они было приутихли, но еще совсем недавно букваль­но кипели страсти вокруг вопроса: как относиться к компромиссу патриарха Сергия с советской властью?

Был компромисс, это обще­признанный факт. Внешняя необходимость заставила патриарха в 1927 году пойти на подписание декларации, которая хотя бы отчасти улучшила положение церкви, хотя бы отчасти решила ее проблемы в обществе, враждебном церкви.

Декларация была именно компромисс­ной: там не было прямой, откровенной, тем более легкомысленной лжи, но вообще ложь была. Как же к ней относиться?

Когда нам говорят, что внешние обстоятельства вынудили патриарха Сергия, в то время еще митрополита, на эту подпись, – с этим нельзя не согласиться. Думаю, что любой из нас, пока он в здравом уме и твердой памяти, сделал бы то же самое, находясь на месте главы церкви после рево­люции в нашей стране.

Но почему же тогда нам нельзя было сказать «аминь» на проповедь патриарха Пимена? Да потому что то, что при Сталине было сделано с мукой совести и вынужденно, потом было вполне оправдано и названо нормой церковной жизни.

То, что я сейчас говорил, можно было бы продолжать и продол­жать, вы это прекрасно понимаете. Можно взять практически любую область жизни человека, общества, даже мира и найти там идеологически оправданную высокими идеалами и идеями ложь. «Мир во зле лежит» – мы это знаем давно. Может быть, мы не всегда эти вещи между собой связываем, это верно, но знать о них – знаем.

Можно было бы еще и еще говорить и о браке и семье, где так часто «ради детей» творится такая ложь, что она вопиет к Небу. Можно было бы добавить к этому и еще многое, говоря, например, о по­литике и вспомнив Макиавелли и макиавеллизм. Можно было бы еще очень о многом говорить, однако любой из вас далее может занять­ся этими размышлениями сам.

И все-таки, что же такое «святая ложь» и как к ней относиться?

Я бы хотел, чтобы вы ощутили, что все в жизни мира сего пропита­но ложью, творимой во имя чего-то высшего. И мудрость мира сего оправдывает этот принцип жизни, хотя в ответ на эту мудрость есть мудрость иная, которая напоминает нам о том, что благими намере­ниями дорога вымощена отнюдь не в рай.

Впрочем, многие люди даже не понимают этой поговорки. Они не могут уразуметь, взять, как го­ворится, в толк: как же это так, если намерения – благие, то куда же они ведут, как не в рай? А вот ведут, ведут, да часто не в рай. Это действительно большая жизненная проблема, когда мудрость свы­ше сталкивается с мудростью мира сего. И действительно, «святая ложь» – это принцип жизни мира сего, ибо он всегда принцип компромисса.

Тут мне еще хочется вспомнить известное четверостишие Беранже:

Господа, если к правде святой

Мир дорогу найти не сумеет,

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой.

Здесь сказаны все ключевые слова, которые нам нужны. Правда свята, а сон, честно подменяющий ее в мире сем, – и золотой, и бе­зумный. Это и есть «святая ложь», которая строится на компромиссе и которая на самом деле не свята, ибо ложь святой быть не может.

Навеять человечеству этот сон – дело безумца. Это прекрасно понято и выражено Беранже. Здесь вспоминается и ап. Павел: «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» И к этому другие слова Писания: «Спасайтесь от рода сего развращенного».

«Мир сей» и «род сей» живут своими законами. К ним, к сожа­лению, в большей или меньшей степени бываем причастны и мы. Вы­ходит, что и народ святой, народ церковный, не только ветхозавет­ный, но и новозаветный, в той или иной своей части не до конца ос­вобожден от этого золотого сна и безумия мира сего.

Но пророки Божьи часто восставали против всякого рабства и безумия мира сего, утверждая особое безумие в свободе духа – ту мудрость, «которую мир сей не познал». Вот классическая строфа из Пушкина:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Действительно, люди мира сего достойны того, чтобы исполнен­ный волей Божьей человек жег их сердца глаголом, великим проро­ческим словом. И пророк в этом смысле тоже безумен, хотя, конеч­но, иначе, ибо в нем всегда есть некое юродство Христа ради. Здесь я вспоминаю отрывок из одного своего старого письма, написанного еще 16 лет назад, в котором я почему-то вдруг коснулся этой темы. Хочу вам его привести.

Безумны алкоголик и наркоман,

Безумец безумен и нищий,

Безумны дети и живописцы

Эль Греко и Феофан.

Безумство питает аскезу,

Рождает преподобных тревогу,

Безумен поистине всякий,

Кто верит безумному Богу.

Теперь мне хотелось бы привести небольшую подборку цитат из Писания, которые касаются лжи. Хотя мы с вами вроде бы уже все знаем. Мы знаем, что есть область мира сего с его мудростью, ко­торая непременно включает в себя ложь во имя высшего, т.е. то, что и называется «святой ложью».

Как бороться со «святой ложью»?

Опасность ее, как вы по­няли, грозит нам справа и слева, с утра до вечера, днем и ночью. Это не просто ложь, не просто ненависть – здесь было бы проще, ибо нам проще их разгадать и легче с ними бороться, – это именно то, что мы пытаемся соединить со «святостью» и что многие поэтому пытаются оправдать.

Это ложь, которую пытаются оправдывать высокими намерениями и благими целями.

Как же с нею бороться? Думается, что для борьбы с ней, прежде всего, нужна сила благодати, сила добра, красоты и истины. В нас должен быть Дух Любви, Свободы и Истины, и тогда не­возможно будет предаваться никакой лжи, тем более невозможно будет ее оправдывать, а значит и прибегать к ней будет не нужно.

Например, мы сегодня уже говорили относительно смертельно больных людей. В конце концов, все же зависит от самого челове­ка: может он вместить в себя трудности жизни, своей реальной жизни, или не может. Если он очень слаб, если он за всю свою жизнь не накопил никаких духовных сил и даже, наоборот, все разрушил в себе, тогда, конечно, по отношению к нему просто в силу милосердия, про­являемого ко всякому человеку, приходится идти на компромисс.

Но это – свидетельство слабости этого человека, того, что он в об­щем-то прожил свою жизнь плохо. Если же человек имеет в себе силу трезвенно относиться к жизни и по любви, истине и свободе духа видеть ее такой, какова она есть, тогда прибегать к «святой лжи» ему уже не нужно.

Итак, как нам быть, когда мы сталкиваемся с фактами «святой лжи», с фактами компромисса, с фактами подобного рода выбора из двух зол пусть меньшего, но все же зла?

На мой взгляд, здесь не надо спе­шить осуждать людей, а надо научиться в первую очередь им помогать, помогать выйти из их тяжелого личного или церковного состояния.

Как-то мы с вами уже говорили, что даже в случаях спорных и трудных, таких как вся переполненная «святой ложью» церковная ис­тория нашего времени, тоже не надо спешить осуждать.

Верно, не надо оправдывать никакие в ней компромиссы и считать нормой то, что ею не является, но и осуждать не надо.

Надо, прежде всего, по­ставить перед собою и другими вопрос: как могло случиться такое с нашей церковью?

Как могло случиться, что та или иная часть церкви была поставлена в условия вынужденного выбора из двух зол? Хотя мы свидетельствуем, что в этой ситуации было выбрано меньшее зло. Пусть это был компромисс, пусть зло, но меньшее.

Так бывает и на войне: один, защищаясь, убивает другого – и это есть настоящий грех убийства, это тоже выбор зла, хотя бы и меньшего. И все-таки эта ситуация всегда безблагодатная, всегда нехристианская.

Как же могло случиться с церковью то, что ее институции прихо­дилось и приходится защищать безблагодатными средствами? Не саму Церковь, подчеркиваю, а ее институции, ее учреждения, ее при­ходы, ее епископат, ее имущество и т.д.

Это вопросы сложные, и чтобы их решить, надо заглянуть очень далеко назад, в церковную историю, и сделать это надо очень честно, с высоты опыта нашего времени. Мы должны здесь выступать и решать эти вопросы не с позиции политических страстей.

Это трудно, но очень нужно. Ибо это касается, конечно, не толь­ко кого-то третьего, вне нас. То, о чем я сейчас сказал, касается именно нас, пока мы как христиане до сих пор попадаем в ситуации выбора из двух зол, в ситуации компромисса, в ситуации лжи, пусть и такого особого разряда, как «святая ложь».

Нашу сегодняшнюю тему хочется закончить слова­ми Господа, не оправдывающими грех, но отвращающими нас от вся­кого осуждения: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит камень».

на эту тему: Библия о лжи, лукавстве, лести и зле.

Грех лжи.

О лицемерии.