С.И.Фудель. из книги " Моим детям и родным" часть 7

 
 

Кроме того, еще не имея настоящей веры и из-за этого еще не ощутив вполне свою собственную греховность и зло, мы не в состоянии осознать самих себя ниже и старосты, и прочих соблазнителей церкви.

"Врата адовы" борют Церковь не только извне, но внутри её, через каждого из нас, через каждый грех и зло каждого человека, благодушно предполагающего, что он живет в ней.

Церковь действительно свята и непорочна, но эта святость невидима и непостижима. Видимо же в церкви, прежде всего, пятно зла на золотой ризе. Это и есть самое трудное для искреннего, но не умудренного словом Божиим сердца.

Бывают случаи большие, бывают и маленькие, как будто смешные, но тоже трагические. Один хороший священник мне рассказывал, как его дочь стала неверующей. Она, конечно, уже давно колебалась, но еще только колебалась. Однажды она вошла в храм, когда все стояли на коленях, кажется во время Херувимской, и наступила на ногу старушке, которая обратила к ней, как ей показалось (да и наверное так), такое злобное лицо, что она воскликнула внутри себя: "Ах, здесь - такие! Значит, Бога нет!" И вышла навсегда из церкви. "Врата ада" одолели бедную девушку, а прежде ее они, наверное, одолели старушку.

Говоря совсем точно, второй, темной и соблазняющей, церкви как Церкви, по существу, и нет. Есть одна святая Церковь, созидаемая святостью живущих на земле святых, хотя бы их было два или три человека. "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них".

Всякое наше святое действие и святое воздыхание созидают святую Церковь. Всякое наше зло выкидывает нас с корабля Церкви, причем при этом мы часто увлекаем за собой и других. Об этом и слова Тихона Задонского: "Все грешники вне Церкви святой находятся, хотя и в храм ходят, и молятся, и Таин причащаются".

Следовательно, я могу стоять на молитве в храме, но в своем озлоблении на озлобленную на меня старушку и я, и она будем в этом своем состоянии вне стен единой, святой и апостольской Церкви.

Есть церковь с маленькой буквы рядом или внутри Церкви с большой. Это неизбежная форма исторического пути Церкви и какое-то промыслительное определение Божие. Очень хорошо сказано об этом в Откровении во 2-й и 3-й главах, а также в 11-й: "И дана мне трость, подобная жезлу, и сказано: встань и измерь храм Божий и жертвенник и поклоняющихся в нем. А внешний двор храма исключи и не измеряй его, ибо он дан язычникам: они будут попирать святый город сорок два месяца".

"Внешний двор храма" - это и есть "вторая", не святая, иногда очень темная и страшная церковь, - церковь тех, кто, по слову святителя Тихона Задонского, "хуже идолопоклонников", церковь соблазняющая и отводящая от истинной Церкви, окружающая (или вкрапленная, как плевелы в пшенице на поле) святую и вечную Церковь Невидимого града.

Вот в эту святую и единственную Церковь мы и должны верить, только в нее и верить, и верить так же, как в Бога, ибо можно сказать: незрима ее святость, но так же реальна, как святость Божия.

За все время существования Церкви не было, кажется, найдено ни одного достаточно правильного определения её, сверх тех трех, которые мы получили от апостолов: Церковь есть "Тело Божие", "полнота Наполняющего все во всем" и "столп и утверждение истины".

Очевидно, не нужно было больше и искать. Но эти определения утверждают одно: Церковь, как святая, так же непостижима, как и Бог, Творец ее. И действительно, если еще можно представить себе некое, хоть и отдаленное постижение святости Источника святости, то как постичь ее - эту святость - в твари? Ведь "всяк человек - ложь", и нет "непорочного зачатия".

Осознание этого имеет самое простое практическое значение. Чем больше чувствуешь непостижимость святости Церкви, то есть чем больше входишь в нее верой ("верою и любовию приступим"), тем меньше соблазняешься от видимого зла и неправды внутри исторических церковных стен.

Этому учит одно изображение, которое мы всегда видим в храме. Посмотрите на "Тайную вечерю", которая всегда над царскими вратами: среди апостолов - Иуда. Так как начало Церкви совершилось на этой вечере при нем, то не для того ли Церковь водрузила над своими царскими вратами это изображение, чтобы всегда напоминать нам о "двойном аспекте" Церкви, о том, что "врата адовы" и внутри ее, но что, и будучи внутри ее, они ее все-таки не одолеют.

Века проходят, и ежедневно выносится Чаша, а сверху всегда то же напоминание. Если Тайная вечеря, несмотря на присутствие Иуды, осталась для человечества началом Церкви, началом весны человечества, то что может быть большего у нас?! Все то же самое в меньшем размере.

"Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство".

 

Радостно войдя в Церковь, уверовав в нее, как в святое и непорочное тело Божие, каждый ставит перед собой задачу - как сохранить такую жизнь и такую веру, как сохранить себя не оскверненным от мира.

Состояния радостной уверенности, просветленности - редки и мгновенны по нашей греховности. Вслед за этими просветами лазурного неба опять вся душа заволакивается тучами непонимания, пустоты, скуки, скорби, соблазнов и раздражения.

Неверие обступает душу кругом, как волна на утес приливает сомнение, заливает камень веры. Это так реально, так действительно и так страшно, что, собственно, человек должен был бы непрестанно мысленно стоять на этом камне с воздетыми к Богу руками, простирая всего себя в подобии креста, с воплем к Богу о помощи.

Понятно, почему так настойчиво слово Божие требует от человека постоянной молитвы. "Непрестанно молитесь" - это заповедь для каждого.

Заканчивая одно из своих посланий, апостол Павел пишет: "Итак мы, приемля царство непоколебимое, будем хранить благодать, которою будем служить благоугодно Богу, с благоговением и страхом, потому что Бог наш есть огнь поядающий".

Но как "хранить", как сохранить себя в Боге? Да, конечно, прежде всего молитвой сердца, через которую привлекается помощь Божия. Но как приучить себя к молитве, когда в сердце сухо и горько, когда в уме пустота или грех?

Есть одно определение Божие или одно Его предупреждение нам, которое мы, современные маловерующие, больше всего забываем, а вспоминая, с особенным неудовольствием отбрасываем: "Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают (достигают) его".

Вот где лежит путь к сохранению себя в Боге. Это и есть узкий путь, ведущий в жизнь вечную: "Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их".

Для нас это невыносимей всего. Века благополучия во внешнем христианстве приучили нас как раз к тому, чтобы не делать над собой никаких усилий, то есть не искать узкого пути.

Отстоять часа два великолепное, многокрасочное богослужение, а потом ехать домой, чтобы есть пироги со всеми начинками, - для этого не требовалось большого усилия. Через это благополучие входило в открытую дверь неверие, а когда оно начнет давать тон мышлению, то против понуждения себя, против "узкого пути" возникает особая, подчеркнутая, принципиальная вражда.

"Когда у меня будет настроение, я буду молиться" - вот обычная формула широкого пути. Очевидно, что "я буду искать Царства Божия тогда, когда у меня будет настроение". "Как это "силой брать" Царство Божие? Всякое насилие противно религии".

И чего только еще не скажет душа, не желающая принять всерьез христианства, не хотящая сделать его своей реальностью?! Разве переход в другое государство, принятие иного подданства достигается без усилий? В этом все и дело, что принятием христианской веры человек должен начать совершенно реальный переход в иное государство, и этот переход - узкий.

"Подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут". Не сумеют, не смогут перейти, так как будут отрицать необходимость усилия над собой, будут отрицать необходимость подвига.

"Весьма многие из людей, - говорит Макарий Великий, - хотят сподобиться Царствия без трудов, без подвигов, без пролития пота; но сие невозможно".

"Дух Святой, - говорит Антоний Великий, - вселяется в душах кающихся не иначе, как после многих трудов". Отец Амвросий Оптинский говорил, что стояние наше на молитве, когда сердце нелицемерно, но сухо и каменно, более угодно Богу, чем тогда, когда оно в огне умиления.

И действительно, что трудного молиться, когда благодать Божия спустилась и оросила пустыню? Господу угодно другое - видеть наш труд, наш подвиг, хоть и ничтожнейший, наше терпеливое ожидание Его в душевной пустыне.

Как в молитве, так и во всем должны быть подвиг или усилие. Разве для того, чтобы победить свой гнев, требуется мало усилия? Уж не говоря о невысказанной буре гнева в сердце, даже рот свой из простого приличия как трудно удержать закрытым, чтобы не высказать слов раздражения.

Авва Иоанн Лествичник так рассказывает об этой, быть может многолетней, лестнице усилий, побеждающих гнев: "Начало безгневия - молчание уст при возмущении сердца (сердце еще бушует). Средина - молчание помыслов при тонком смущении души (затихают волны). Конец - незыблемая тишина при дыхании ветров нечистых (все отошло, но пребывает где-то рядом)".

А какое большое усилие мы должны употребить, чтобы воспитать в себе серьезность, какую-то хоть малую сосредоточенность, уклонение от рассеяния себя разговорами или книгами?

О "подвиге", или "усилии", не только понять слушающему, особенно молодому, но и писать труднее всего. Слова, не исполняемые делами, теряют свою силу не только для слушающего, но и для говорящего.

Вот я как бы держу эти слова - "усилие", "подвиг" - или иные драгоценнейшие слова, как на ладони древние золотые монеты, но ведь я сам не слышу, а только догадываюсь о их золотом звоне.

Снаружи они покрыты грязным и скользким наростом столетий человеческого лицемерия и лжи. Поэтому-то для меня блаженнее всего говорить не от себя, а "искать следы отцов", отыскивать в забытых книгах золото слов.