...Меня часто спрашивают, почему я, будучи популярным артистом,
который хорошо зарабатывал, имел прекрасную трехкомнатную квартиру в
центре Москвы, машину, дачу и пр., уехал?
В 1971 году меня по сфабрикованному обвинению посадили в Тамбовскую
тюрьму. Впоследствии меня оправдали, дело было закрыто, работники
прокуратуры наказаны, но до этого я просидел год и две недели в
тюрьме, сыну в этой связи не дали поступить в Московскую
консерваторию, в течение 2-х лет, пока длилось доследование, мне не
давали работать, мое имя вырезали из титров фильма "Неисправимый
лгун", в фильме "Повар и певица" меня озвучили другим актером и т.д.
Короче, я понял, что страна игривая, в ней с тобой могут сделать все,
что угодно, а особенно, учитывая, что у сына Емельяна — в меня — язык
до щиколотки, который, как известно, доведет если не до Киева, то уж
до тюрьмы точно, я решил удалиться от гнутой страны на максимально
возможное расстояние. К счастью, после подачи заявления, если у меня и
были какие-то сомнения по поводу принятого решения, то до боли родные,
вездесущие подлость и хамство быстро их развеяли.
Мать моей жены с нами не уезжала, и, естественно, ее надо было
обеспечить жилплощадью. Она была прописана с нами, но, поскольку
оставаться одной в 3-х комнатной квартире ей бы не разрешили, я
договорился на обмен — 2-х комнатная квартира с доплатой. Этот обмен
должен был быть одобрен на собрании правления кооператива, членом
которого я состоял. Первым взял слово Николай Рыкунин (возможно,
некоторые помнят, был такой эстрадный «дуэт Шуров и Рыкунин). Он долго
говорил о Родине, о неустанной заботе о каждом из нас партии и
правительства, о совершенстве социалистического строя, о том, что
покинуть такую Родину и такой строй может только человек
неблагодарный, у которого отсутствует совесть и т.д. Кстати сказать,
Рыкунин с пеной у рта, задыхаясь от ненависти к Советской власти,
рассказывал мне, что его отец до революции был помещиком под Москвой,
добрым, гуманным человеком, заботившемся о крестьянах, далеким от
политики. Большевики его, естественно, расстреляли, а жену с грудным
младенцем выслали в Сибирь, где она была вынуждена просить милостыню,
чтобы не дать умереть маленькому Коле Рыкунину.
Выслушав речь Рыкунина, я мягко попытался объяснить, что речь идет не
о неблагодарном Сичкине, а о благодарной теще, которая не покидает
Родину и имеет право на жилплощадь. Из первого ряда встал похожий на
отца Врубелевского Демона концертмейстер Большого Театра Гуревич.
(Худая фигура, изогнутая вопросительным знаком, крошечные злобные
глазки и змеиные губы придавали ему особый шарм).
— Я не желаю присутствовать на концерте Сичкина! — выкрикнул он.
— Запретите ему говорить! Я, как патриот, не желаю выслушивать речи
отщепенца и предателя Родины?
— Не надо так волноваться, патриот Гуревич, — обратился я к нему. —
Кстати, какие погоды были в Ташкенте в начале войны?
Гуревич:
— Пошли вы на ....
—Я не могу никуда пойти — идет собрание.
- Вы против моей тещи, потому, что она русская? Гуревич онемел.
— Да, а во время войны какие погоды были в Ташкенте?
— Сичкин, идите к ... матери!
— Я же уже вам сказал: я никуда не могу пойти, пока не кончится
собрание. Всем известно, что громче всех кричит "держи вора!" сам вор,
но работники наших органов люди умные и опытные, им ничего не стоит
определить, кто патриот, а кто враг. Судя по вашему фальшивому пафосу,
вы, видимо, очень виноваты перед Советской Властью, но успокойтесь:
советский суд — самый гуманный суд в мире, и чистосердечное признание,
безусловно, смягчит вашу вину. О, совсем забыл, а в конце войны какие
погоды были в Ташкенте? — закончил я под хохот собравшихся.
Больше всех суетился композитор Марк Фрадкин. В отличие от Рыкунина,
который выступал, так сказать, бескорыстно, просто желая подчеркнуть
свои патриотизм и лояльность, Фрадкин имел конкретные виды на мою
квартиру и развернул активную деятельность еще до собрания: он
обрабатывал членов правления, запугивая их тем, как может быть
расценена помощь врагу народа, с именем КГБ на .устах ходил по
квартирам, собирал подписи жильцов против моего обмена, короче, делал
все, что было в его силах, чтобы помешать.
С Фрадкиным во время войны мы долгое время были в одной части, где он
заслужил звание "самый жадный еврей средней полосы России". Впрочем, я
думаю, это было явным преуменьшением, и он вполне был достоин выхода
на всесоюзный, если не на международный уровень. Плюшкин по сравнению
с ним был мотом. Покойный Ян Френкель, талантливый композитор и
очаровательный человек, рассказывал мне, что Фрадкин постоянно
уговаривал его зайти в гости, посидеть за рюмкой у его уникального
бара. Один раз, когда они были около дома Фрадкина, тот его наконец
зазвал, но при этом сказал:
— Ян, в баре все есть, но чтобы его не разрушать, а это произведение
искусства — ты сам убедишься, купи бутылочку водки. Закуски навалом,
но на всякий случай купи колбаски, если хочешь, сыра, ну, рыбки
какой-нибудь и возьми батон хлеба.
В результате они сели у бара, выпили водку Френкеля, закусили его
продуктами, а Фрадкин даже чая не предложил.
В свое время Фрадкин мечтал попасть к нам в кооператив по причине
хорошего района и того, что он был дешевле других кооперативов, но
собрание было категорически против, мотивируя это тем, что Фрадкин не
артист эстрады, богат и может купить квартиру в любом другом
кооперативе. Я в то время был членом правления, со мной считались, и,
когда жена Фрадкина со слезами на глазах умоляла меня помочь им, я, по
своей мягкотелости, не смог отказать и уговорил правление
проголосовать за Фрадкина. Позже история повторилась с их дочерью,
Женей, которая тоже хотела жить в нашем кооперативе. Оба раза члены
правления говорили, что они голосовали не за Фрадкина, а за меня.
Возвращаясь к нашему собранию, Фрадкин его закончил, коротко и
по-деловому резюмировав:
— Товарищи, нам надо решить вопрос об обмене Сичкина, в связи с тем,
что он бросает нашу Родину, плюет на все то, что сделала для него эта
страна и хочет выгодно переметнуться на Запад. Нас он просит в этом
ему помочь. Давайте голосовать.
Почти все русские, включая членов партии, проголосовали за меня, а все
евреи, которых было большинство, против. В результате тещу выгнали из
квартиры, а я получил огромное моральное удовлетворение — еду
правильно.
Как я выяснил, в ОВИРе существовало негласное правило пять раз не
принимать анкеты под предлогом того, что они, якобы, неправильно
заполнены. Поэтому я пришел в ОВИР и сам сказал, что, чувствую, анкеты
неправильно заполнены; лучше будет, если я их перепишу и приду завтра.
Служащая ОВИРа улыбалась, кивала, и так пять раз. На шестой день у
меня приняли документы, и после всех положенных дальнейших мытарств,
23 мая 1979 года мы прибыли в аэропорт "Шереметьево", откуда должны
были вылететь в Вену. По дороге в аэропорт мы проехали мимо огромного
плаката с изображением Ленина в кепке, с прищуренными глазами и
поднятой в приветствии рукой, который гласил: "Верным путем идете,
товарищи!", а в самом "Шереметьево" нас встретил транспарант: "Отчизну
я славлю, которая есть, но трижды, которая будет!"
Рейс на Вену все время откладывался — то в связи с вылетом
комсомольской делегации в Индию, то профсоюзной делегации в Мексику,
то партийной делегации в Китай. Я услышал, как один еврей сказал
другому:
— Слушай, если они все уезжают, давай останемся.
...Первое, что я сделал в Вене, это отправил вызов Фрадкину и в
придачу к нему письмо следующего содержания:
"Дорогой Марик!
Все в порядке, вся наша мишпуха уже в Вене, все удалось провезти и
твое тоже. Как ты правильно сказал, таможенники такие же тупые, как
вся вонючая советская власть и бигуди осмотреть не догадаются. Так и
вышло, только у Симы очень болит шея, все-таки каждый весил три кило.
Пусть Рая до отъезда тренирует шею, у тебя шея, конечно, покрепче, но
ты ж в бигудях не поедешь. Как нам сказали, в Америке иконы сейчас
идут слабо, а ты знаешь, израильтяне из голландского посольства совсем
обнаглели и хотят за провоз 20 процентов.
Марк, вот прошло, казалось бы, всего несколько дней, а мы уже очень
соскучились. Все со слезами на глазах вспоминают твое последнее
напутствие: "Я рад и счастлив за вас, что вы покидаете эту
омерзительную страну, кошмарное наследие двух мерзких карликов:
картавого сифилитика Ленина и рябого параноика Сталина. Дай вам Бог!"
А как мы смеялись на проводах, когда ты сказал, что был и остаешься
убежденным сионистом, а все твои якобы русские песни на самом деле
основаны на еврейском фольклоре, сел за рояль, начал их одним пальцем
наигрывать и объяснять, из какого синагогиального кадиша они взяты...
Короче, ждем тебя и Раю с нетерпением, дай Бог, уже скоро.
Крепко обнимаем, целуем Арон, Пиля, Сима, Двойра и Ревекка".
Как мне впоследствии сообщил конферансье Борис Брунов, Фрадкин тут же
побежал в КГБ и начал клясться, что у него нет икон и валюты, и он
никуда не собирается ехать. Там (еще раз) прочитали письмо и, пытаясь
сохранить серьезное выражение лица, посоветовали успокоиться, его
никто ни в чем не обвиняет, многие получают вызовы, но если он не и
собирается уезжать, ему не о чем волноваться. Фрадкин, тем не менее,
был в панике, жена Рая на нервной почве начала курить.
Забегая вперед, второй вызов и письмо, но уже на адрес домоуправления
"для Фрадкина" и якобы от другого лица я послал из Италии и третье, на
адрес Союза Композиторов РСФСР Родиону Щедрину для Фрадкина из
Нью-Йорка.
Второе письмо:
"Привет, Марик!
Сразу по делу: твою капусту и рыжье получил, но с летчиками больше в
долю не падай — они засветились. Канай в Севастополь, свяжись с
кентами и попробуй зафузить моряков атомных подводных лодок. Как
договаривались, я откусил три косых, остальное твое, тебя ждет.
Антиквар превращай в зелень, его не втырить и могут закнокать. Вообще,
ходи на цирлах, подальше от катрана, шныров и козырных — тебе сейчас
самое время лепить темнуху. Учти, телефон прослушивается — ботай по
фене. Слыхал парашу, как ты вертухаям туфту впаривал — все правильно,
пока не откинешься, хиляй за патриота. Вся маза тебя ждет, на любой
малине будешь первым человеком, братва мечтает послушать в твоем
исполнении песни Шаинского. Поменьше пей и чифири, а то, что Рая
шмалит дурь, не страшно — главное, чтоб не села на иглу. Бывай, до
встречи. Валера".
Фрадкин потерял сон, не помогали сильнейшие снотворные, снова побежал
в КГБ, потом в домоуправление, ходил по квартирам, бился в судорогах и
кричал, что он не имеет к этому никакого отношения, а все это
провокации Сичкина. Рая курила одну за одной и дошла до 4-х пачек в
день. В КГБ хохотали до слез и с нетерпением ожидали следующего письма
и очередного визита идиота.
Письмо третье:
"Здравствуй, дорогой Марк! Прости, что так долго не писали, но сначала
хотели чить товар, чтобы ты был спокоен. Слава Богу, все ОК, все
контейнеры прибыли, с аргентинцами читались, так что ты уже в порядке:
даже за один эйнер Рая спокойно может открыть массажный салон, а
блядей среди иммигрантов навалом. Вообще, если ты сможешь переправить
хотя бы 25 процентов своего состояния, то до конца жизни здесь будешь
купаться в золоте. Если ты еще не обрезан, то здесь можно устроить за
большие деньги: все иммигранты придут посмотреть на обрезание
композитора Марка Фрадкина. Свою коллекцию порнографии не вези, здесь
этого добра полно, оставь Жене. Да, и скажи ей, чтобы хотя бы до
вашего отъезда перестала фарцевать — береженого Бог бережет. Марик,
мой тебе совет: пока ты в Союзе, учи нотную грамоту и хотя бы
чуть-чуть гармонию — там ты можешь напеть мелодию, и "негр" ее тебе
записывает, а здесь негров много, но все они такие грамотные, как ты.
У нас все хорошо: молодые получают вэлфер, старые — пенсию, а бизнесы
на кеш. Английский можешь не учить, он здесь не нужен: на Брайтоне все
на русско-еврейском жаргоне с одесским акцентом, а то, что у тебя
первый язык идиш — огромный плюс. Тебя вся помнят и ждут, а твою
знаменитую шутку: "Если бы Фаня Каплан закончила курсы ворошиловского
стрелка, мы намного раньше избавились бы от этого картавого фантаста",
— здешние артисты читают со сцены.
С нетерпением ждем встречи,
3ай гезунд апдетер Мотл Фрадкин!
Целуем
Наум, Фира, Бася, Абрам и тетя Рахиль!
P.S. Будете ехать, пусть Рая не глотает камни — Соня так и не просралась...
