"Сырьевое проклятие" или "благословение"?

Давайте поговорим о сибирском богатстве – нефть, газ и все прочее. Это принадлежит Сибири или всей России?

     – Что одно, что другое – подходы очень странные, честно говоря. Я бы никогда не ставил так вопрос. Опять-таки   вернемся к классическим американским примерам. Кому принадлежат недра в Соединенных Штатах? Там нет такой   темы: они принадлежат тому, кто купил землю. 

     Это только у нас существует идея, что земля может кому-то принадлежать, а то, что под ней, принадлежит либо   региону, либо государству, либо Господу Богу. Все три варианта – идиотские. Потому что эти богатства принадлежат       тем, кто их может купить и использовать. Они не должны принадлежать государству. Государство – это самый большой   враг любого общества, особенно российского.

 

– То есть природные ресурсы должны принадлежать тем, кто их добывает?

– Тем, кто их купит, для начала. Это то, что сделало Аляску – Аляской, а Калифорнию – Калифорнией. Когда вы приезжаете на Аляску, вы можете зайти в любой магазин, купить таз, сапоги и пойти мыть золото в первой же попавшейся реке. И все, что вы намоете, будет ваше, потому что вы его добыли. Если вы сделаете то же самое в Сибири, вам придется сдать золото государству, иначе вы будете ходить под уголовной статьей.

На Аляске больше аэропортов, чем во всей России. Почему? Потому что если вы там накатываете бетон на взлетно-посадочную полосу, она принадлежит вам. А у нас вы не можете иметь в собственности ни железные дороги, ни взлетно-посадочные полосы, ни причальные стенки. Поэтому у нас нет причальных стенок на берегу Тихого океана, а в Америке их полно.

 

– Зато каждого даже и совсем нищего жителя России очень греет мысль, что в нашей стране много нефти, много газа...

– Вы понимаете, если страну и её законодателя греет то же, что и нищего жителя, то и вся страна будет нищей. Собственно, вот это мы и имеем.

 

– А такое понятие, как "сырьевое проклятие", на ваш взгляд, адекватно отражает нашу ситуацию сегодня?

​– Сырьевое проклятие возникает не само по себе. Оно возникает тогда, когда становление государства или определенной политической системы хронологически совпадает с началом разработки природных ресурсов.

Вот, допустим, Соединенные Штаты развивались сначала как сельскохозяйственная страна, потом как промышленная, а потом в Пенсильвании нашли нефть. И США стали крупнейшим в мире производителем энергоносителей в начале XX века. И ни к чему страшному это не привело. Американская экономика как была частной и конкурентной, так и осталась частной и конкурентной.

Когда в Великобритании на шельфе Северного моря нашли газ и нефть, тоже ничего не изменилось. Но когда то же самое произошло в Саудовской Аравии, в Анголе, в Советском Союзе – изменилось очень многое.

Почему так происходит? Страна выходит на какой-то новый уровень (например, провозглашает независимость), начинает новый этап в своей истории на определенном ресурсе. Почему Малайзия, которая была сырьевым придатком Великобритании, в 60-е годы стала промышленной страной? Потому что их идеология в том, что раз мы были сырьевой колонией, а сейчас стали независимыми, то мы хотим быть промышленной державой. Мы не хотим быть снова сырьевой страной, потому что для нас это равно колониализму.

А для Саудовской Аравии огромные запасы нефти – это равно их независимости. Это совершенно разные коннотации. Вот для России масштабная разработка энергоресурсов и сырья – это как раз образ новой России.

Мое ощущение, что сырьевое проклятие наступает там, где экономическая особенность страны накладывается на её идентичность. Допустим, идентичность США – это свободное предпринимательство, неважно, в какой отрасли. У нас, у саудитов, в Брунее, в Анголе сложилось так, что государственная идеология и идентичность как раз совпали с ресурсным моментом.

 

– Так как тогда справедливо распределять доходы от природных богатств? Сейчас в Сибири многим кажется, что это несправедливо, когда большая часть прибыли от них уходит в центр, а не остается в регионе.

– Это очень спекулятивный разговор. Вопрос не в том, что всё идет в центр. Вопрос заключается в том, что все идет от богатых к бедным – из Сибири через центр на Северный Кавказ, в Мордовию, в нечерноземные зоны и так далее. По сути, это перераспределение не ради Москвы, это перераспределение ради вассалов Москвы – тех, кто стоит в ожидании того, что ему там подкинут.

 

– Но эти субсидии жизненно важны для бедных российских регионов, где нет природных ископаемых...

– Проблема в том, что бедные регионы, как вы их называете, перестают думать о том, как бы заработать. Меня в этом отношении поражает Калининград, где практически 60% бюджета – это дотации из федерального центра. Если мы посмотрим на карту мира, регионы на побережье океана обычно примерно в 2,2 раза богаче среднего по стране. Неважно, это китайский менталитет, бразильский менталитет, все равно – вы попадаете на побережье, и за счет торговли, обмена, удобства логистики там все процветает. Но только не у нас. Это одно из последствий перераспределения: все равно дадут, зачем что-то делать?

 

– Вы за то, чтобы отказаться от такого перераспределения?

– Я за то, чтобы иметь очень четкий принцип этого перераспределения. Речь идет о том, чтобы для каждого региона, кто получает субсидии, принять программу, в рамках которой зафиксировать, какие приходят дотации, и определить, каким образом они снижаются каждый год. И заставлять регионы развивать свой бизнес, чтобы наполнять налогами свой бюджет.

Если регион не может этого сделать, то единственное, что может центр, – это дать больше полномочий, чтобы регионы могли привлекать большее количество предпринимателей и развивать свою собственную экономику.

(...)

По материалам: Светлана Прокопьева, "Сибирь.Реалии"

 Опубликовано: 16 января 2017