Онкология — самая коррумпированная область здравоохранения

 

Победитель премии «Сделано в России» Дмитрий Морозов — глава биотехнологической компании BIOCAD, которая разрабатывает и производит препараты для лечения онкозаболеваний. В интервью проекту «Сноб» Морозов рассказывает, почему он занялся противораковыми препаратами, как лечат рак в госучреждениях и в чем сложность выхода на международный рынок.

 

Вы называете победу над раком своей задачей. Вы именно так думали об этом, когда создавали компанию?

Нет, совершенно об этом не думал. Когда мы с другом создавали компанию, казалось, что это будет небольшой фармацевтический бизнес и мы будем заниматься какими-то самыми простыми вещами. Уже потом стало очевидно, что маленьких фармацевтических компаний не бывает, это просто невозможно. И вырасти у нас получилось только потому, что в свое время сделали ставку на науку. Когда мы приступили к разработке лекарств, которые применяются в онкологии, я только-только начал формулировать ответ на вопрос, зачем я всем этим занимаюсь и ради чего живу.

 

У вас были личные причины идти войной против рака?

Можно и так сказать. Восемь лет назад мы разработали наш первый генно-инженерный препарат филграстим, который помогал бороться с осложнениями, вызванными химиотерапией. Мне тогда все говорили, что я совсем ку-ку: онкология — самая сложная, самая коррумпированная область, зайти вообще невозможно. Но я во все эти разговоры не сильно верил и думал: нет, все равно у нас получится. В итоге вышло так, как мне и говорили, но путь был интересный.

Когда мы вывели филграстим на рынок, оказалось, что он никому не нужен, медицинские учреждения закупают импортный препарат, который стоит сильно дороже. Где логика? Мы предлагали то же самое дешевле, а нам говорили: «Нет, идите отсюда». Я пытался разобраться в ситуации, встретился с руководителем одного крупного онкологического центра (в прессе довольно часто появляются его странные, на мой взгляд, заявления), говорю, возьмите препарат с большой скидкой, а он в ответ: «Спасибо, нам не надо».

Тогда я решил поговорить с рядовыми врачами этого центра и, когда пришел в это учреждение, испытал сильнейшее потрясение. Восемь лет назад это был совок в худшем своем проявлении — не знаю, изменилось ли что-то сегодня. Врачи общались со мной неохотно, а когда я спросил, какие препараты нужны, то услышал от одного доктора вот такой ответ: «Вы знаете, молодой человек, нам еще столько всего нужно, что ваш препарат — это так…» И он начал называть самые элементарные лекарства, которых у них в больнице нет.

Я удивился, спрашиваю: «А как же вы людей лечите? Есть же схемы, их соблюдать нужно». А он глаза отводит и говорит: «Что купят, тем и лечим».

Не как положено, а тем, что купят, понимаете? То есть кто-то решает, что можно взять откат и нарушить схему лечения. Я уходил оттуда и думал: «Ну ни фига себе! Что за жизнь?» А потом убедил своего друга и партнера в том, что нам нужно сосредоточиться на лекарствах, которые применяют в онкологии, и сделать все возможное для того, чтобы у всех пациентов был доступ хотя бы к препаратам первой линии (лекарствам, с которых начинается терапия. — Прим. ред.).

Сегодня мы продаем больше лекарств для лечения рака, чем другие компании. А я с тех пор непримиримый противник коррупции при закупках лекарств и тех иностранных компаний, которые принимают участие в коррупционных сделках. BIOCAD много судится, мы всегда стараемся хватать за руку нерадивых чиновников от здравоохранения и сами откаты не платим. Считаем, что лучше при закупках дать хорошую скидку государству, которое за счет экономии сможет обеспечить лекарствами большее число людей.

 

BIOCAD производит моноклональные антитела — препараты, которые заставляют организм сопротивляться раковым клеткам и борются с новообразованиями куда более гуманно, чем химиотерапия. Расскажите подробнее о том, как это работает. Технология для России инновационная, почему вы решили её развивать?

Моноклональные антитела связаны с большим прогрессом в лечении онкологических заболеваний. Это белки — аналоги защитных антител, которые вырабатывает наш организм, но только сконструированные при помощи методов генной инженерии таким образом, чтобы связываться со строго определенной молекулой-мишенью злокачественной клетки. При применении таких препаратов возникают побочные эффекты, но в целом эти лекарства переносятся куда лучше, чем многие средства для химиотерапии. Наша компания уже освоила производство дженериков — химических препаратов, вышедших из-под патента, — и простых белков; нужно было двигаться дальше.

Мы в принципе постоянно находимся в поиске, а тогда ездили по конференциям и понимали, что с помощью моноклональных антител в будущем можно будет лечить сложные заболевания. Это была непростая задача: в России с этими препаратами еще никто не работал, только время от времени наши ученые делали заявления, что собираются как-то к этому вопросу подступиться. Нам всему пришлось учиться в США. И в России у нас сначала была только лаборатория. В 2013 году построили завод в Петербурге, первыми в России и Восточной Европе освоили выпуск препаратов на основе моноклональных антител. В этот проект мы инвестировали два миллиарда рублей, а на создание биоаналогов получили государственную субсидию в размере 285 миллионов рублей. Нам потребовалось четыре года, чтобы создать технологическую платформу, отработать производство, и теперь мы имеем полный цикл производства моноклональных антител, чем могут похвастаться единицы.

 

Сегодня компания вывела на рынок 39 препаратов, большую часть из них занимают биоаналоги и дженерики. Что это за лекарства, какие задачи они призваны решать?

У нас в компании есть присказка, мы ее особенно часто вспоминаем, когда с онкологами общаемся. Звучит она так: «Колбасы на всех не хватит». Есть государственное финансирование здравоохранения, и это не бездонный карман, нужно думать о том, как наиболее рационально распределять деньги. Бюджет и в США, и в Великобритании ограничен, в отличие от аппетитов международных фармацевтических компаний, поэтому так важно оценивать эффективность той или иной терапии, в том числе с экономической точки зрения. В Англии этим занимается Национальный институт здоровья и качества медицинской помощи (National Institute for Health and Care Excellence, NICE. — Прим. ред.). Повторюсь, важно, чтобы у людей был доступ к базовой терапии, препаратам первой линии, многие из которых представлены дженериками, они недорогие. Если говорить о биологических препаратах, есть доступные по цене биоаналоги, а значит, можно сэкономить, расходовать средства эффективнее. Так поступают во всех развитых странах, там доля рынка дженериков составляет основной объем закупаемых препаратов. У нас же деньги нередко тратят бездумно на какую-нибудь дорогую терапию для единичных больных.

 

Какие лекарства приносят вашей компании больше всего прибыли?

Основной объем прибыли приносят биоаналоги и оригинальные молекулы, полученные биотехнологическим путем, дженерики — где-то 30 процентов. От экспорта мы пока имеем лишь 10 процентов прибыли, потому что у нас заключены долгосрочные договора, в основном на 5 лет. Интересно, что, как только мы стали поставлять лекарства в другие страны, у нас начались международные суды. Транснациональные корпорации считают своей задачей запереть своего потенциального конкурента внутри страны.

 

В Шри-Ланке вам противостоит «Рош». Швейцарская компания пыталась добиться запрета на продажу ваших биоаналогов трастузумаба и бевацизумаба для лечения рака молочной железы и кишечника, но проиграла в суде. Представители «Рош» заявляли, что невозможно оценить, насколько препараты соответствуют международным требованиям и могут ли считаться биоподобными. Как доказывается биоподобность лекарств? Проводите ли вы подобные исследования? Сколько они стоят?

При регистрации дженериков оценивается степень и скорость всасывания лекарства, время достижения максимальной концентрации в крови и ее значение, характер распределения препарата в тканях и жидкостях организма, тип и скорость выведения препарата. С биоаналогами все куда сложнее, здесь требуются доказательства терапевтической эквивалентности, которые получают путем сравнительных исследований с участием людей. Стоимость таких исследований составляет сотни миллионов рублей. И все биоаналоги компании BIOCAD зарегистрированы по итогам таких сравнительных исследований, их результаты опубликованы.

 

Согласны ли вы с утверждением, что инновации в России крутятся вокруг разработок новых форм уже существующих молекул?

Категорически не согласен, это мнение неудачников. Когда люди говорят целиком о России, они говорят о себе, их пессимизм служит оправданием собственному безделью. BIOCAD или, например, компания «Генериум» создают новые современные молекулы, и в этом нет ничего сложного, это просто технология, которой нужно научиться. Два наших масштабных проекта MabNext и ChemNext — это исследования совершенно новых, разработанных с нуля молекул.

 

Какие лекарства вы планируете выпускать через пять лет?

В основном оригинальные препараты. К тому времени выйдут новые средства для лечения рака, аутоиммунных заболеваний. Но и дженерики мы, конечно, делать не прекратим, те из них, которые в то время еще будут широко использоваться.

 

BIOCAD сотрудничает с Фондом профилактики рака. Какие проекты вы поддерживаете?

В России острая нехватка квалифицированных онкологов, поэтому мы выступаем партнером образовательного проекта — «Программы подготовки молодых онкологов». Выплачиваем стипендии, чтобы врачи могли спокойно учиться. Есть еще один проект фонда, который нам очень симпатичен, — система оценки риска рака SCREEN, разработанная совместно с НИИ онкологии имени Н. Н. Петрова. У нас в стране, где на одного врача приходится порядка 500 пациентов и ежегодно от разных видов рака умирает около полумиллиона человек, крайне важно распространять информацию об обследованиях, необходимых для выявления самых распространенных онкологических заболеваний.

 

По материалам: Мария Данилова,  "Сноб"

 Опубликовано: 25 января