Минуло уж три часа ночи когда из почивальни Пушкина выразительно и со столичным прононсом донеслось:
Томленьем мучимый в неволье
я обрету отважных сил
и вырвем мрачное дреколье
иль не простят сыны, отцы.
Пушкин кашлянул : «Для Рылеева, ему понравится. А что тут еще? Ага!»,- и он снова задекламировал:
Ошеломило многословье
скрывающее тучный смысл
отяготившее сословье
смешною путаницей риз -
"Презабавная вышла эпиграмма,- заулыбался Пушкин, - соседка действительно и жирна, и говорлива, и лошадь у нее вчера в узде петлями чуть не удавилась. Мерзка порядком. Не познакомит с дочкой, эпиграмму в свет пущу». Пушкин взял еще лист:
Открой спьяну очи
Тронь взглядом воду
дух улыбнется
Скажи, что ты хочешь
«Мда... Пейте, что называется, с Фетом больше. И слог как у него, и мысли, и образы... Неплохие, в сущности, мысли», - тут Пушкину захотелось выпить, но он себя превозмог.
Упашим в грязь долг быть. Вещал
и милость к падшим призывал
Глаза поднямши молвил он
я как к царю тебе поклон"
Пушкин похолодел:"Да это же в печь немедля ". Пушкин суетливо запихал бумаги в камин и ковырнул огонь. « Да это же увидит кто, это же если дойдет куда, это же вовек из Шушеского не выбраться будет». От мысли сей Пушкин весь сжался и стоял так четверть часа. Опосля он калачиком свернулся на перине. Заплакал.