Пролог. CNN, Лантон, остров Тинтунг, округ Нельсон, Меганезия. Камера. Эфир.
В кадре – широко улыбающийся солидный мужчина, на фоне площади, окруженной густым фигурно подстриженным цветущим кустарником. Посреди площади – серебристое изваяние юной девушки, одетой в лава-лава, на угловатом каменном постаменте.
- Итак, Меганезия - в центре громкого международного скандала, а я – на центральной площади ее столицы, Лантона, расположенного на острове Тинтунг. Раньше здесь была резиденция губернатора, но во время так называемой алюминиевой революции, ее взорвали аммоналом. Остался только вот этот кусок цоколя, на котором сейчас установлен памятник королеве Лаонируа, или, как называют ее местные жители queen Lao. Памятник, кстати отлит все из того же алюминия.
Королева Лаонируа - это псевдоним, а настоящее имя - Лайза Корн. Уроженка Бостона, дочь афроамериканца и китаянки, мисс Корн в начале своей карьеры играла в мюзиклах виртуального театра Николаса Скиннера. Когда Скиннер был обвинен в уклонении от налогов, они оба покинули США и перебрались в Лантон, в то время – административный центр британской Океании. Здесь они ввязались в авантюру батакских националистов, мечтавших восстановить монархию, существовавшую до британского доминиона. Они выдавали мисс Корн за наследницу древней королевской фамилии, используя ее внешнее сходство с аборигенкой. Эта топорная афера осталась бы лишь в анекдотах, если бы во время стычки батаков с колониальными властями мисс Корн не была случайно застрелена полицейским. В этот момент она исполняла песню «Go down, Moses» Луи Армстронга.
Мертвая мисс Корн оказалась гораздо убедительнее в роли королевы Лаонируа, чем живая, а слова: «Let my people go» - припев из песни и строка из библейской книги Exodus - стали символом всех местных ультра. На следующий день против толпы, скандирующей слова «Отпусти мой народ», обращенные некогда Мозесом к фараону, были применены водометы и слезоточивый газ. В ответ ультра пригласили наемников – хуту и военных инструкторов из Вьетнама, которые устроили в Лантоне и на всем острове Тинтунг минную войну. Всего за сутки оказались разрушены административные здания и казармы колониальных войск. Рейды наемников вынудили британский контингент покинуть сначала остров, затем весь архипелаг Нельсона, а затем и близлежащие архипелаги. Восставшие учредили независимую конфедерацию Меганезия из четырех архипелагов и приняли «Великую Хартию» - странную смесь коммунизма, фашизма и руссоизма.
Самопровозглашенный национальный конвент назначил техническое правительство и учредил избираемый по жребию верховный суд с драконовскими полномочиями. Из отборных наемников был сколочен полицейский корпус, исполнявший решения этого суда. По архипелагу прокатилась волна репрессий и национализаций. Партия батакских националистов попыталась напомнить о своей роли в захвате власти – но ее выступление было жесточайшим образом потоплено в крови. Революция, как всегда, пожирала своих детей. Верховный суд запретил вообще все политические партии и государственные институты, объявив государство антинародной идеей и оплотом старого режима.
Эти реформы привлекли на архипелаги значительное число левацких группировок из Южной Америки. Из них тут же были образованны вооруженные силы. Свое неумение воевать они компенсировали крайней жестокостью при совершении террористических актов. После кровавого инцидента с американо-японской концессией на острове Панджонг, Верховный суд объявил терроризм официальной военной доктриной. Это вызвало полугодичную международную изоляцию Меганезии, которая была прервана только по причине необходимости поддержания судоходства в этом регионе. К тому времени к конфедерации присоединилось еще несколько архипелагов, из-за чего многие тихоокеанские маршруты оказались как бы во внутренних водах Меганезии, и, во всяком случае, в двухсотмильной зоне этой страны. Скоро этот экономический регион освоили частные инвесторы, привлеченные низкими налогами. В Меганезии, в отличие от коммунистических стран, свобода частного бизнеса в основном сохранена, а кое-где даже шире, чем на Западе. Природные ресурсы и ряд отраслей экономики национализированы, а практика так называемых социальных наблюдателей выглядит порой просто жутко, но это не останавливает рисковых бизнесменов, привлеченных налоговым пряником.
При всей абсурдности образовавшегося режима, он оказался жизнеспособным, посрамив политических аналитиков, предрекавших ему быстрый крах. Нет ничего нового под Луной, нечто подобное было в прошлом веке на Кубе. Подобно Кубе, Меганезию в шутку называют «Островами свободы». Эти страны похожи по численности населения и размеру сухопутной территории. Но Меганезия разбросана по тысячам мелких островов и атоллов Тихого океана, так что площадь ее акватория больше, чем площадь всей Африки. Такой вот парадокс. Режим здесь сильно отличается от кубинского, хотя он не менее, а скорее более репрессивный. Один остроумный комментатор назвал этот режим диктатурой без диктатора и анархией без анархистов. Еще один парадокс: по индексу благополучия Меганезия удерживается на 34 месте, немногим отставая от развитых стран. Туристу может показаться, что здесь полнейшая свобода, не ограниченная даже элементарными приличиями. Но стоит вам нарушить малейшее из правил местной великой хартии, как репрессивный аппарат обрушится на вас всей своей мощью. Это случилось недавно с несколькими гуманитарными организациями. Полиция без предупреждения открыла огонь по мирным манифестантам, десятки людей были ранены, двое убиты. Девятнадцать авторитетных общественно-религиозных лидеров были брошены за решетку и предстали перед судом. Их организации были запрещены, имущество – конфисковано, а сами они были приговорены к смертной казни, замененной затем на немедленную депортацию.
В чем же состояло преступление этих людей? Оказывается, они всего лишь потребовали уважения к религии и морали в том объеме, который гарантируется международными актами о правах человека. Подробнее о том, как понимают свободу в Меганезии, вам расскажет мой коллега, Майкл о’Доннел, находящийся сейчас в Страсбурге, где недавно завершилось скандальное выступление представителя верховного суда Меганезии.
С вами был Кэн Уилсон, специально для CNN из Лантона.
1. Грендаль Влков, верховный судья по жребию.
…Чтобы не устраивать суету вокруг своей персоны, Грендаль в самолете не снимал широких тонированных очков, а в аэропорту пристроился в хвосте, за всеми пассажирами, и подошел к стойке пограничного контроля последним. Никто не обратил внимания на подтянутого дядьку, чуть выше среднего роста, лет 40, одетого в свободные штаны и рубашку из серого льняного полотна. У стойки очки пришлось снять для face-control.
Молодой лейтенант тут же утратил официальную флегматичность.
- Вы – тот самый Грендаль Влков? Судья?
- Да, а что, не похож?
- Я вас сразу узнал. Видел вчера по телевизору. Здорово вы их уделали!
- Правда?
- По-моему, да… Ваша карточка, сен Влков. С возвращением домой. Удачи!
- Спасибо, сен офицер.
До дома на атолле Сонфао было 700 километров, но домашняя атмосфера окружила его, едва он сел в трамвайчик, идущий из аэропорта к пирсам лантонской бухты. Пестрая публика всех рас и цветов кожи, одетая во все возможные фасоны одежды – от легких тропических джинсовых костюмов до традиционных саронгов и лава-лава, оживленно жестикулировала, болтая между собой и по мобильникам на всех восьми основных меганезийских языках. Заход солнца в Лантоне – бойкое время, вечерний час пик.
До объявления конкурса социальных администраций оставалось меньше месяца, так что рекламой политпрограмм – languen guangao, join our wishes, или «soc4u» (на языке SMS) были заполнены почти все светящиеся постеры – tusinbao вдоль трассы.
= Ты достаточно богат, чтобы не считать коммунальные расходы? А мы – нет. Голосуй за квоты для бедных в наблюдательном совете коммунальных служб. Это выгодно и тебе.
= Большинство профессий требуют двух высших образований. Вы хотите эффективной экономики? Голосуйте за социальную оплату второго высшего образования.
= Не хочешь жить в стране, где все похожи на тебя? Тогда голосуй за поддержку поселков островитян-аборигенов сегодня – ведь завтра ты не восстановишь их ни за какие деньги.
= Я мечтаю увидеть мир, но у меня не хватает денег. Вы же не хотите, чтобы через 10 лет вас окружали серые люди? Голосуйте за социальное финансирование детского туризма.
= Надоела дороговизна? Не устраивает качество товаров? Почему развитием Hi-Tech управляют неучи? Голосуйте за квалификационный ценз для социальных наблюдателей.
= Мы хотим видеть новое поколение здоровым? Тогда почему семьи с больными детьми получают большее социальное финансирование? Голосуйте за программу евгеники!
= Я работаю так же, как и ты и плачу те же социальные взносы. Тебе не стыдно делить мои деньги без меня? Голосуй за равное избирательное право для работающих подростков!
= 90 процентов преступлений могут быть пресечены гражданами. Голосуйте за включение полицейского минимума подготовки в программу школ – и безопасность станет дешевле.
= Тебе жалко денег вылетающих в трубу ускорителя или в космос? А тебе не жалко внуков, которым не хватит энергии и пространства? Наука – это будущее, голосуй за нее сегодня!
= Мы все любим живую природу – но не настолько же, чтобы возвращаться к пещерной жизни! Голосуйте за разумное ограничение экологических требований и расходов.
= Половина медицинских офицеров – шарлатаны! Половина медицинских препаратов вреднее, чем пирсинг и импланты! Долой медицинский контроль над салонами body-art
Рядом с этим постером болталось десятка два шумных не совсем одетых молодых людей. Их тела были раскрашены и декорированы блестящими аппликациями. Тут же стояла полицейская машина. Два полисмена, по виду – индус и ирландец, что-то выясняли у синеволосой молодой мулатки с серебряным кольцом в носу, одетой в набедренную повязку из люминесцирующей ткани.
Грендаль недовольно фыркнул. Он мог понять смысл раскрашивания тела, но пирсинг и прочее в таком роде совершенно не одобрял. Впрочем, каждый имеет право украшать свое тело так, как считает нужным - о вкусах не спорят…
У пирсов, лучами расходящихся от площади Че Гевары, покачивались сотни гидропланов разных конструкций, размеров и цветов, разрисованных эмблемами транспортных фирм, китайскими иероглифами, тотемными символами племен аборигенов-утафоа, и просто чем попало – в соответствии с художественными вкусами и фантазией владельцев. Еще несколько десятков таких же машин сновали в воздухе и катились по воде – либо взлетая, либо приводняясь. Акватория бухты была освещена множеством прожекторов и ярких реклам маршрутных авиатакси. Агенты профсоюза индивидуальных авиарикш, в основном подростки, фланировали по площади с транспарантами, изображающими направления полетов и расценки.
Иностранцы здесь, как правило, не могли сориентироваться и покупали билеты в офисе центрального агентства внутренних перевозок, стеклянная пирамида которого торчала посреди площади. Но Грендаль, как человек местный, за пять минут нашел дешевого авиарикшу до Сонфао. Дешевизна объяснялась, во-первых, наличием двух попутчиков летевших до атолла Тераруа (что для Грендаля означало крюк в полтораста километров), а во-вторых, отсутствием у авиетки публичного сертификата. О последнем обстоятельстве рикша-малаец, как положено, сообщил пассажирам – Грендалю и молодой парочке: китаянке в почти невидимом бикини и русскому в ярко-оранжевых шортах-багамах.
- Da huya sya (ну, здорово) – иронично сказала девушка и полезла на заднее сидение
- Po huy (без разницы) – лаконично добавил ее кавалер, и последовал за ней.
Грендаль пожал плечами и уселся рядом с пилотом. Любой меганезиец знает, что рикши плюют на сертификацию. Машина, соответствующая стандартам, на порядок дороже, чем простой стеклопластиковый «fly-wing» с компактной, но мощной спиртовой турбиной.
Рикша убедился, что пассажиры пристегнулись, захлопнул обтекатель и пробурчал что-то в микрофон. Потом включил взлетные огни и сразу следом – турбину. Авиетка пробежала сотню метров по воде и круто взмыла в воздух. Некоторое время Грендаль смотрел вниз, на океан, усеянный россыпями ярких разноцветных огней – кругом проходили морские трассы и зоны лова рыбы или планктона. В какой-то момент он потерял границу между океаном и звездным небом, и нечувствительно задремал на два часа – до самой посадки в лагуне Тераруа. Рикша подрулил к одному из пирсов, парочка сошла, а на заднее сидение залез дедушка лет 80, по виду – чистокровный утафоа.
- До Рагаиу, - проворчал он.
- Через Сонфао, - ответил рикша, - двадцать фунтов.
- Пятнадцать, - сказал дедушка
- Семнадцать, - скинул рикша.
Дедушка кивнул, не торопясь, отсчитал купюры, передал их рикше и начал флегматично набивать табаком-самосадом длинную украшенную затейливой резьбой трубку.
Авиетка развернулась к горловине лагуны и снова взмыла в воздух.
Через десять минут по салону поплыли клубы ароматного дыма. Пилот пару раз чихнул и приоткрыл посильнее вентиляционные жалюзи. Вообще-то курить тут не полагалось, но в Меганезии было не принято делать замечания старикам по такому мелкому поводу.
Грендаль вытащил мобильник и ткнул иконку с изображением вигвама.
- Хай, дорогая!
- Алоха! Ты где?
- Милях в ста к зюйду. Через полчаса приводнюсь.
- OK. Иржи встретит тебя на боте. Есть хочешь?
- Чертовски!
- Это хорошо. Люблю тебя кормить.
- А я вообще тебя люблю.
- Я тебя тоже. Жду – целую.
- Жена? – осведомился дедушка с заднего сидения.
- Да.
- Красивая?
- Очень, - ответил Грендаль. Он придерживался твердого убеждения, что Лайша – самая красивая женщина, по крайней мере, в пределах нашей галактики.
- Детей много?
Грендаль молча показал два пальца.
- Уах! – возмутился дедушка, - никуда не годится. Сильный мужчина, красивая женщина, надо делать много детей. Кто будет жить под Луной, если вы такие ленивые?
- Мы работаем над этим, - дипломатично ответил Грендаль.
Старый утафоа пробурчал что-то и отвернулся к окну. Видимо, такой ответ не развеял его опасений по поводу численности будущего поколения.
Через некоторое время вдалеке появились мерцающее пятно света: в маленьком Сонфао-сити бурлила ночная жизнь. Вскоре стали видны огоньки домов вдоль берега и желтые точки мачтовых фонарей на рыбацких проа, промышляющих вокруг атолла. А потом запищал мобильник.
- Привет, па! Два румба к зюйду это твой прожектор?
- Привет, Иржи. Думаю, да, вроде рядом никто не летит.
- Ага! Я уже в лагуне, сейчас зажгу красный фейер.
Секунд 15 - и почти посреди лагуны вспыхнула ярчайшая алая звездочка. Грендаль тронул рикшу за плечо и показал туда пальцем.
- Встречают? – спросил тот, слегка сдвинув наушники.
- Да. Сын.
- О! Сколько ему?
- Тринадцать.
- Вы разрешаете парнишке ночью одному водить бот в океане?
- И хорошо! – встрял дедушка, - я с десяти лет ходил по ночам между атоллами.
- Это хорошо для утафоа, - возразил пилот, - у вас моряцкий навык в генетике.
Дедушка ехидно хмыкнул
- Сказал научное слово и думаешь, все объяснил?
- Лагуна, все же, не открытый океан, - заметил Грендаль.
Авиетка чиркнула поплавками по воде, описала длинную дугу и закачалась на слабой волне в сотне метров от маленького бота. Пилот откинул обтекатель.
- Счастливо!
- Удачи в небе! - ответил Грендаль, вылез из кабины на правый поплавок, а оттуда перепрыгнул в бот, уже успевший подойти вплотную к ним.
Иржи с серьезным видом сидел за штурвалом. Худощавый, смуглый, он был бы похож на аборигена, если бы не рыжие волосы, зеленые глаза и характерные веснушки, которые не мог до конца скрыть даже загар.
- Они задолбали, да, па? – спросил он, разворачивая бот к дальнему пирсу.
- Кто? – спросил Грендаль.
- Ну эти, - мальчик покрутил левой рукой в воздухе, - западные оффи. Наш препод по экостории говорит: они – козлы и всегда были козлы. Как юро и янки при них живут?
- Он так и говорит?
- Ну, не совсем, но по ходу так. А что, неправда?
- Как тебе сказать, - Грендаль почесал в затылке, - конечно, политики там гниловатые. Но люди как-то привыкли. Живут себе, а этих воспринимают как привычную неприятность. А как у нас тут?
- Нормально. Мы с Саби вчера на ветряке турбину поменяли. Пока ма была на работе.
- Ты что, таскал Саби на мачту? Ты вообще понимаешь, что она еще маленькая?
- А что? Она сама захотела, а я виноват да?
- Страховочные пояса хоть надевали?
- Спрашиваешь… Только ма все равно ругалась.
Они уже приближались к дому. Сам дом, как обычно в меганезийском субурбе, состоял в основном из террас, балконов и навесов. Только в глубине была железобетонная коробка, обвитая деревянной лестницей и накрытая пластиковой крышей в форме расправившей крылья бабочки. У бабочки был хоботок, точнее - шланг, опущенный в бассейн: крыша служила конденсационным водосборником и солнечной батареей. По бокам торчали: мачта ветряка – генератора, штанга со спутниковой тарелкой – антенной и кронштейны с баками локального водопровода. Такая автономность жилья была здесь обычным делом. Многие даже топливный спирт гнали на заднем дворе, из перебродивших водорослей. Влковы предпочитали покупать не только горючее, но и рыбу, на рынке в сити, отчего слыли на Сонафо людьми не особо хозяйственными. Ладно – спирт, но что за каприз – покупать рыбу, когда ее полно в океане? А вот фруктовый сад Влковых был предметом некоторой зависти соседей. Почему, спрашивается, у них растут не только обычные местные штуки вроде тыкв и бананов, но даже виноград, из которого получается отличнейшая водка-граппа? Никто не верил, что это только следствие агроинженерной профессии Лайши, и связывали ее талант с италийским происхождением. Все, мол, дело в генах… От фасадной террасы к океану спускалась широкая лестница, проходящая через еще один навес на пирс. Под навесом стоял обычный набор: дешевая авиетка и маленький внедорожник. У пирса был пришвартован проа – не солидный, рыболовный с лебедкой для трала, как у большинства, а легкий, спортивный. Баловство, одним словом.
На оконечности пирса, между двумя габаритными маячками, уперев руки в бока, стояла Лайша собственной персоной. На ней были шорты и майка, имевшие когда-то белый цвет, а сейчас – пятнисто-сиреневые от фруктовых пятен. До образца калабрийской фермерши она не дотягивала по объему груди и бедер, да и высшее образование было тут некстати. Но, если уж Лайша решала войти в эту роль, то такие мелочи никак не могли ей помешать.
- Ужас! – заявила она, окинув мужа насмешливым взглядом ярко-зеленых глаз - Щеки впалые, лицо зеленое. Что, черт возьми, ты ел в этой варварской Европе? Срочно за стол!
- Уф, - Грендаль обнял ее, зарывшись лицом в жесткие волосы цвета темной бронзы, - За стол это здорово. Если мне еще нальют стаканчик граппы…
- Нальют, когда ты примешь душ и бросишь тряпки в стиральную машину. Похоже, ты собрал всю пыль с этого грязного континента.
- Ничего подобного, - возразил он, - там осталось предостаточно.
- Тогда я рада. Европейцам не придется менять свои привычки. А сейчас марш в душ.
2. Великая Хартия и мировая пресса.
Вымывшись и завернувшись в лава-лава, Грендаль наконец-то почувствовал себя действительно дома. Вся семья собралась на центральной террасе, выполнявшей по обычаю функции гостиной. Правда, Иржи уже сидел за компьютером и что-то делал в интернете, а Саби спала, завернувшись в плед, в широком кресле перед выключенным телевизором в дальнем углу террасы, выходящем в сад.
- Опять смотрела мультик про этих дурацких белых медведей? – спросил он, почесав ее за ухом.
- Они не белые медведи, а панды, - пробурчала она, не открывая глаз.
- Ты уверена, что это меняет дело?
- Меняет. Они не дурацкие, а прикольные, - она все-таки открыла глаза, - Ой, па, а ты когда приехал?
- Минут десять назад. Милая, тебе не кажется, что в детской тебе было бы удобнее спать, чем здесь? Мы ведь будем шуметь и все такое…
- Шумите, - великодушно разрешила она, поворачиваясь на другой бок, - мне не мешает. А в детской мне скучно.
- Да что ты, в самом деле, - вмешалась Лайша, - пусть девочка спит, где ей удобнее, какая разница. И вообще садись за стол. Я тебе налила айн-топф, его надо есть горячим.
- Айн – что?
- Айн-топф. Суп такой баварский.
- А-а, - сказал он, подходя к столу, - пахнет вкусно.
- Вот и ешь уже, - сказала Лайша, - и, кстати, выкладывай, что там было? По ТВ это походило на цирк шапито. Я ничего не поняла и выключила.
- Я тоже не понял, - ответил он, проглотив первую ложку супа, - надо было ехать Джелле или Макрину. Или, хотя бы, Ашуру. В конце концов, это они судьи по рейтингу, а я - по жребию. Вот и объясняли бы…
- А Макрин вчера звонил и говорил: правильно, мол, что тебя отправили.
- Что еще говорил?
- Говорил, они твои дела на завтра расписали между собой, так что у тебя выходной. Как бы, подарок от коллег.
- Очень мило с их стороны, - буркнул Грендаль с набитым ртом.
- Не ворчи, Грен.
- Я и не думал ворчать, - возразил он, - кстати, где граппа?
- Слева от тебя в пластиковой бутылке.
- А, вижу, - он наполнил рюмку и демонстративно облизнулся.
- Па, что такое «фашист»? – спросил Иржи.
- А в энциклопедии лень посмотреть?
- Ага, там написано, что фашисты – преступники, они создали государство, запретили оценивать администрацию, и убивали всех, кто хотел регулировать общество иначе, чем они. А еще они устроили войну, хотя на них никто не нападал.
- Ну, в общих чертах, правильно написано.
- Па, а почему тогда в «Europe monitor daily» написали, что ты – фашист?
Лайша повернулась к Грендалю и, разведя руками, сказала.
- Угораздило же тебя с этим жребием. Придется объяснять ребенку про фашистов.
Грендаль пожал плечами, отхлебнул чуть-чуть водки и спросил:
- Иржи, ты ведь знаешь, из-за чего я летал в Страсбург?
- Потому что ты выгнал из страны каких-то пидорасов, а другие пидорасы из-за этого подняли крик.
Лайша всплеснула руками:
- Эй, от кого ты услышал это слово?
- От тебя, ма, - невозмутимо ответил мальчик, - ты так объясняла дяде Ван Мину. А кто такие пидорасы?
- Это те, кто из сексуальной ориентации делает политику, - вмешался Грендаль, - но давай-ка сперва разберемся с фашистами. Во-первых, решение о депортации принял не я один, а коллегия верховных судей, выбранная на этот год. Ты ведь знаешь как…
- Знаю, - перебил Иржи, - это же в первом классе проходят.
- Вот и молодец. А теперь распечатай-ка газету, где написано, что я - фашист.
Иржи несколько раз щелкнул мышкой. Из принтера выползло несколько листов. На первом был яркий заголовок:
«Шокирующие заявления инквизитора Меганезии». Ниже была Фотография Грендаля и комментарий к ней: «Впервые в истории трибуна евросоюза предоставлена фашисту» сказал Нурали Абу Салих, комиссар совета Европы по правам человека».
Дальше шел текст, в котором фрагменты прямой речи Грендаля были выделены жирным курсивом. Подборка была впечатляющая - журналисты хорошо поработали ножницами.
«Великая Хартия выше всех моральных авторитетов и всех религий со всей их историей»
«Мы вправе подвергнуть моральному террору любую группу лиц с особыми обычаями»
«Если каким-то людям не по нраву наши порядки - пусть убираются из страны»
«Никаких компромиссов. Суд выносит постановление, а полиция должна его исполнить»
«Ваша демократия – декоративный платочек, скрывающий ошейник раба на вашей шее»
«Вас поставит на колени любой знающий, что ваша толерантность – это просто трусость»
«Правительство не вправе позволять себе такие излишества, как совесть и милосердие»
«Мы содержим эффективный военный корпус, чтобы он применял оружие без колебаний»
- Ничего себе, - заметила Лайша, заглядывая ему через плечо, - хорошо еще, тебя только фашистом обозвали, а не каннибалом, например. На каннибала это вполне тянет. Грен, ты что, правда, вот так и говорил?
- Да нет же, Лайша… В смысле, я действительно это говорил, но не просто так. Все это было в тему. А здесь из меня нарезку сделали. Типа китайской лапши. Вот, черти…
- По телеку все было классно, - поддержал его Иржи, - ты зря не смотрела, ма. Я, между прочим, записал. Ну, для истории, и вообще, вдруг пригодится.
- Но это было невозможно смотреть, там же все подряд, а слушать бред, который несут эти надутые идиоты…
- Они прикольные, - возразил мальчик, - говорят по-английски, а про что - непонятно.
- Это называется «политическая риторика», - объяснил Грендаль, - такой специальный прием, чтобы заморочить голову слушателям и отвлечь их на всякую чепуху.
- Ты устраиваешь то же самое, когда тебе лень делать уроки, - добавила Лайша.
Тренькнул телефон.
- Начинается, - вздохнул Грендаль, - алло, слушаю… А, привет мама… Нормально… Да, нет, не особо… Ну их всех… Нет, честно, не хочу и не буду… Ну, дай ему трубку… Да, папа… Подожди, минуту, я тебе объясню…
Объяснял он четверть часа. Потом положил трубку и молча налил еще рюмку граппы.
- Что там? – спросила Лайша.
- Предки тоже прочли про «фашиста», - сообщил он, - папа уговаривал меня написать по e-mail координатору иностранных дел, чтобы в европейский комиссариат отправили ноту протеста, а Абу Салиху и этим журналистам закрыли визы в Конфедерацию.
- А они по контракту обязаны это делать?
- Угу, - ответил он, хлебая остывший айн-топф, - папа даже нашел там параграф номер такой-то, обязанности в случае враждебных действий иностранных должностных лиц по отношению к общественным офицерам Конфедерации. Только зачем? Ну, закроют этим уродам визы, а дальше? Это как сквалыжничать по поводу чужой кошки, нагадившей на твое крыльцо. Отсудишь полста монет, зато все будут знать, что тебя обгадили.
Снова тренькнул телефон.
- Доедай, Грен, я поговорю, - бросила Лайша, - алло, кто это?… Чего?… А, понятно… Я – Лайша, люди говорят, что я - его жена, может, это и правда… Чего?… Вообще-то он суп ест… А это обязательно сегодня?… Понятно. А по телефону никак?… Ах, согласовать текст? Ладно, сейчас спрошу.
- Кто там на нашу голову? – поинтересовался Грендаль.
- Пресса. Парень из «Pacific social news» напрашивается в гости. Говорит, что в твоем контракте сказано…
- Знаю. Там сказано «незамедлительно». Баран, не мог к самолету подъехать. Он бы еще ночью напросился.
- Так что, пусть приезжает?
- Ну, да, а что делать.
- Приезжайте, - сказала Лайша в трубку, - встретим вас в лагуне, только позвоните за 20 минут… Ах сами?.. Гм, ну, если последняя модель… Ладно, если заблудитесь – звоните. <
- Что он такое сказал? – поинтересовался Грендаль.
- Что у него какой-то навороченный спутниковый прибор наведения, в общем, посмотрим. Его зовут Малик Секар. Он обещал быть через час с минутами.
- Это журналист? – спросил Иржи.
- Да, сынок.
- Надеюсь, он будет не такой прожорливый, как тот, что был в прошлый раз. Тот слопал весь абрикосовый джем. Как у него жопа не слиплась…
Материал от sir-Voland |
Бюро переводов |
Рейтинг сайтов и блогов
3. Малик Секар, репортер «Pacific social news». … Реактивный гидроплан военного образца садился на такой скорости, что у зрителей возникли серьезные опасения сначала – за судьбу репортера, а затем, за судьбу своего пирса, который тяжелая машина чуть не снесла при торможении. Тем не менее, ничего особенного не произошло, поплавки только слегка шаркнули по настилу, и из кабины почти тут же выпрыгнул молодой спортивного вида парень, вероятно индонезиец, лет 30, если не меньше. Он сразу улучшил мнение Иржи о репортерах, поскольку притащил большущий фруктовый торт. - Извините, что на ночь глядя, - сказал он, пожимая руку Грендалю, - я подумал, вдруг у вас нет ничего к чаю и... - Хорошо же вы обо мне думаете, - перебила Лайша. - Простите… - Ерунда, я пошутила, - снова перебила она, - берите свое служебное барахло и садитесь за стол. Водки хотите, сен Секар? Секар глянул на одиноко стоящую в углу стола полупустую рюмку и кивнул. - Немножко. Если очаровательная сен Лайша составит… - Составлю, - фыркнула она, доставая еще две рюмки, - сколько стоит та зверская штука, на которой вы прилетели? - Не знаю, это служебная, - ответил он, водружая на стол торт, ноутбук и небольшую видеокамеру, - редакция купила ее у морской патрульной службы, когда те обновляли матчасть. Для патруля она устаревшая, а для прессы нормально. Иржи, тем временем, по-хозяйски подвинул торт поближе к себе. - Смотри, не обожрись, - предупредил Грендаль, и, повернувшись к репортеру, сделал серьезное лицо, - я готов, сен Секар. Поехали?.. А что вы такое уже стучите? - Introduction, first impression - сообщил тот, с невероятной скоростью шлепая пальцами по клавиатуре, - так обычно делают, если беседа проходит в домашней обстановке… А кто вы по профессии, сен Влков? - Я закончил колледж по автоматизированной бытовой технике, а вторая специальность – техническая экспресс-диагностика. По работе решаю проблемы потребителей со всякими генераторами, компьютерами, холодильниками, микроволновками, и прочим в этом роде. - Ваша профессия помогает в деятельности судьи? - Как сказать. С одной стороны – да, опыт работы с рассерженными людьми и все такое. С другой стороны, из-за этого коллегия и выбрала меня, чтобы ехать в этот долбанный… В смысле… - Я понял куда, - сказал Секар, - продолжайте, это очень интересно. - Ничего интересного. Всех трех экспертов по социальному регулированию отклонили. Ашура и Макрина потому что они, видите ли, заумные, а Джеллу - за некоторую резкость суждений. Тин Фан отклонили за то, что она программист и не имеет опыта работы с людьми, а Дольфина – за то, что он имеет слишком специфический опыт. Он судовой механик, у него такой сленг… - Вы тоже за словом в карман не лезли, - заметил репортер. - Да, но я держался в рамках нормативной лексики, если вы понимаете, о чем я. - Вполне понимаю. А как вы оцениваете действия социальной администрации в этом инциденте? Я имею в виду, историю с этим фильмом, с которого все началось? Грендаль вздохнул и наполнил рюмки. Сделал маленький глоток. Почесал затылок. - Если вкратце, сен Секар, я считаю, что полиция допустила массовые беспорядки, вместо того, чтобы пресечь их превентивно. - Но деятельность полиции связана правилом Великой Хартии о невмешательстве в частную жизнь, - заметил Секар. - И что? – возразил Грендаль, - Раз на этих условиях их фирма участвовала в конкурсе на эту область администрирования, значит, должна была предусмотреть такие сложности. За это общество им и платит, верно? - Они предупреждали правительство о возможном социальном недовольстве прокатом фильма «Дети троглодитов», - напомнил репортер, - они предлагали ряд превентивных мер общего характера и... - Я высказал свое мнение, - перебил Грендаль, - и я думаю, что на полицию будет наложен штраф. Они подписывались не на что-то там общее, а на обеспечение конкретной безопасности. Но официально это дело ведет Джелла Аргенти, и лучше спросить у нее. - Да, я знаю, я уже договорился о встрече с сен Аргенти. Грендаль улыбнулся: - Готов спорить, что она назначила Вам свидание в час ночи, в клубе рок-спорта, на острове Акорера. - Да, а как вы угадали? - Просто за 4 месяца можно узнать некоторые устойчивые привычки коллег. - Тогда, понятно. А что вы скажете о самом фильме? Вы смотрели? - Смотрел. 8 реальных историй о сексуальном опыте наших школьников. В стиле Ромео и Джульетты. Лейтмотив: семьи фундаменталистов - это источник трагедий. Женщина выплескивает в лицо девушке-подростку серную кислоту, потому что она «блудница» и «совратила» ее сына. Мужчина стреляет из ружья в восьмиклассника, который «растлил невинность» его дочери. Другой мужчина бросает самодельную бомбу в подростков на пикнике «nude-stile», потому что они «склоняют одноклассников к греху». И так далее. - Вы согласны, сен Влков, что фильм возбуждает ненависть к патриархальным семьям? - Скорее к их укладу. Впрочем, это не важно. Режиссер вправе показывать проблемы общества так, как он их видит. Если бы он призвал к физической расправе с этими семьями, то нарушил бы Великую Хартию, но он только дал моральную оценку. Репортер задумчиво покрутил в руке рюмку и залпом выпил. Очень своевременно, поскольку Лайша уже поставила на стол большой китайский чайник и четыре чашечки из полупрозрачного фарфора. - Спасибо, сен Лайша, вы очень… - Продолжайте, мальчики, - перебила она, - это все безумно интересно. - Я предвижу ваш следующий вопрос, сен Секар, - сказал Грендаль, - как быть, если эта моральная оценка превратилась в обоснование морального террора против определенного стиля жизни, семейного уклада, религии, убеждений? Я угадал? - В общем, да, - признал репортер, - я имею в виду аргументы представителя Ватикана. - Тогда я отвечу вам так же, как ответил ему. Великая Хартия запрещает контроль актов морального выбора. Мы вправе подвергнуть моральному террору любую группу лиц с особыми обычаями, неприемлемыми для свободных людей. Эта группа вправе ответить нам тем же. Правительство не может сюда лезть, а обязано только пресекать насилие и угрозы его применения. Таково правило о невмешательстве в частную жизнь, верно? Репортер улыбнулся и кивнул. - Конечно. Но, как мы помним, Абу Салих привел контраргумент: Великая Хартия - это учение этического нигилизма. О какой свободе морального выбора можно говорить, если одно из этических учений объявлено высшим законом и обеспечено правительственным принуждением? - Этому типу я отвечал длинно, вам отвечу коротко и наглядно. Человек имеет право свободно владеть своим имуществом, верно? - Согласен. Но какое… - Эта камера – ваше имущество? – перебил Грендаль. - Да, и что? Грендаль подмигнул ему, взял камеру со стола и положил к себе на колени. - Вот так. Теперь она моя, и я свободно ей владею. Есть возражения? - С чего это она ваша, сен Влков? - С того, что она у меня, вы же видите. - Но она у вас потому, что вы ее у меня отняли, - возразил Секар. - Вы зовете полицию, - констатировал Грендаль, - Иржи, будь другом, сыграй полисмена. 4. Иржи Влков, меганезийский школьник. Мальчик вытер измазанную кремом физиономию, наставил на Грендаля указательный палец и строгим голосом заявил: - Вы арестованы за грабеж! Верните эту вещь владельцу и следуйте за мной! Грендаль быстро вернул камеру на стол, поднял руки вверх и пояснил. - Вот видите, сен Секар, в чем различие между владением своей вещью и владением чужой? Так и с моральным выбором. Он принадлежит личности, и личность может распорядиться им так и этак, как захочет и когда захочет. - В том числе, сделать выбор в пользу патриархальной морали, - вставил Секар. Грендаль энергично кивнул. - Да. Но только за себя, а не за соседа. Если личность принуждает соседа к своей морали, то присваивает чужое право. Как я, в случае с вашей камерой. Никто не говорит, что запрет отбирать чужую вещь - это нигилистическое отношение к владению, верно? Говорят наоборот: что это – защита права владения. Такую же защиту Великая Хартия обеспечивает праву на моральный выбор. При чем тут нигилизм? - Гм, - задумчиво сказал репортер, - все это очень наглядно, но есть существенная разница. В отличие от свободы владения, свобода морали ограничивается социальными нормами. Я имею в виду, запрет на общественно-опасные поступки, на тот же грабеж, в частности. - Никаких отличий, - спокойно ответил Грендаль, - то же самое касается владения вещами, которые, находясь в частных руках, создавали бы угрозу для всех. Люди договариваются, чтобы частные лица не владели атомными бомбами или национальными электросетями. - Есть страны, где национальные электросети находятся в частных руках, - заметил Секар. - В этих странах и грабят безнаказанно, - парировал Грендаль, - причем именно те, в чьих руках электросети. Попробуйте их наказать. Они вам электричество выключат – и все. - Ага, - сказал репортер, - я попробую сформулировать. Значит, возможность навязать окружающим свою мораль, так же опасна, как частное владение атомной бомбой? - Грен, ты этого не говорил, - вмешалась бдительная Лайша, подливая всем чая. - Я помню, милая. Хотя, то, что сказал сен Секар, кажется мне правильным. - Просто я хотел перейти к вопросу о мере наказания, - пояснил репортер, - ведь, если смотреть практически, то патриархально настроенные граждане всего лишь нахулиганили в нескольких магазинах, клубах и кинотеатрах. Обычно за это бывает штраф и небольшой срок лишения свободы, ведь так? - Именно так, - подтвердил Грендаль, - но их преступление состояло не в хулиганстве, а в попытке запугать граждан и навязать правительству представления своей социальной группы. А как это называется, знает даже ребенок. Иржи оторвался от чая и выпалил. - Это называется «тирания» и карается высшей мерой гуманитарной самозащиты И пояснил свои слова недвусмысленным жестом, завязав узел воображаемой веревки. - Ого! – изумился Секар, - откуда такие познания? - Будто вы в школе не учились, - в свою очередь, изумился мальчик. Репортер задумчиво поскреб щетинистый подбородок - Не знал, что теперь этому учат в школе… - И правильно делают, что учат, - вмешалась Лайша, - мы в свое время нахлебались всяких там высших интересов нации, и нечего нашим детям наступать на эти грабли. - К счастью, Великая Хартия позволяет заменить смертную казнь депортацией, - разрядил обстановку Грендаль, - мне бы очень не хотелось приговаривать девятнадцать человек к лишению жизни. - А если бы не существовало такой альтернативы, как депортация? – спросил репортер. - Эта альтернатива придумана еще древними эллинами. Мало ли по каким путям могла бы пойти история? Это беллетристика, а у нас - реальность. Секар улыбнулся и развел руками. - Хорошо, сен Влков, давайте вернемся к реальности. Как вы прокомментируете заявление представителя Human Rights Watch о том, что в Конфедерации создана – цитирую по памяти – «обстановка тотального глумления над идеалами религиозно-культурных общин, чья мораль и чьи взгляды отличаются от правительственных»? - О реальности, так о реальности, - согласился Грендаль, - давайте мысленно перенесемся на какой-нибудь из ближайших крупных островов. Ну, например, Нукуалофа. И заглянем в первое попавшееся открытое кафе у берега океана. Что мы увидим? - Ничего особенного, - предположил репортер, - люди кушают, пьют напитки, или там… - Мы увидим, - перебил Грендаль, - совершенно разных людей, отдыхающих согласно своему вкусу, но при этом соблюдающих необходимый минимум общих правил. Кто-то может сидеть там во фраке, кто-то – в купальнике, кто-то - в лава-лава, а кто-то – вообще голым. Это – личное дело каждого. Но никто не вправе ломать мебель или нападать на других посетителей и каждый должен платить за то, что съел и выпил. Это так, верно? Репортер кивнул и Грендаль продолжил. - При этом, конечно, одним людям может не нравиться внешний вид или стиль поведения других. К примеру, пуританина будут смущать раздетые натуралисты, натуралистам не понравятся мусульмане, закутанные с ног до головы в темную ткань, а мусульманам будет неприятно, что у большинства женщин открыты лица, а у многих – и другие части тела. Каждый может поспорить с другим о вкусах и приличиях, но другой вправе остаться при своем мнении и даже вообще отказаться обсуждать эту тему, если ему не интересно. Но никто не должен навязывать свой вкус другому. Если пуританин начнет силой натягивать на натуралиста костюм, а тот начнет сдирать с пуританина одежду, то будет черт те что. - Все так, - согласился Секар, но что, если кого-то так оскорбляет внешний вид другого, как если бы тот ударил его по лицу? Не лучше ли пойти на некоторые компромиссы? - Не лучше, - ответил Грендаль, - граждане не обязаны терпеть неудобства из-за чьих-то неврозов, а нервного гражданина никто не заставляет бывать в общественных местах - Это если речь идет о пляже, - возразил репортер, - а как на счет места работы или учебы? - Там надо работать или учиться, а не глазеть на коллег, - отрезал Грендаль, - и вообще, как сказал Ганди, пусть каждый занимается своими делами и предоставит другим заниматься своими. Иначе никакое социального регулирование не поможет… Иржи, если ты намерен и дальше играть в doom, то или иди на второй этаж, или убавь звук. Мальчик обиженно фыркнул и повернул тюнер, так что грохот пулеметных очередей ослаб примерно до уровня треска цикады. - Вообще-то тебе пора спать, - заметила Лайша. - Но ма, я тоже хочу послушать. - А ты не боишься проспать завтрак? Учти, трое одного не ждут. - Я поставлю будильник. - Ладно, но я тебя предупредила. - Кстати, о детях, - сказал репортер, - родители вправе воспитывать детей в той системе ценностей, которую считают правильной. Это записано в Великой Хартии. - Сейчас посмотрим, - Грендаль встал и снял с полки тоненькую книжку, - так, вот тут у нас про семью… Ага, читаю. «Частные лица, на чьем иждивении дети находятся в силу родства, вправе свободно выбирать этическую систему для их воспитания, но лишь такую, какая не обрекает детей на заведомые страдания и не противоречит общей безопасности». Извините, но деятельность судьи требует педантичности. Вы, сен Секар, сказали неточно. - Не могу сказать, сен Влков, что мне полностью понятно то, что вы сейчас прочли. - На самом деле, этот пункт очень прост для понимания, - заметил Грендаль, - мне его объясняли на примере истории с аборигенами-островитянами. Всего четверть века назад большинство из них вынуждены были жить в резервациях. Не потому, что их кто-то не выпускал, а потому, что они понятия не имели о том, как жить в техногенной обстановке. В лучшем случае они сразу попадали в полицию за мелкие кражи - они ведь понятия не имели о частной собственности. Хуже то, что они ничего не знали о дорожном движении, электричестве, бытовой химии… Обычные предметы, среди которых мы спокойно живем с самого детства, становились для аборигенов-островитян убийцами… - Но, сен Влков, - перебил репортер, - политику ассимиляции никак нельзя назвать безупречной. Почему было не позволить им жить в резервациях, как они привыкли? - Вы сами-то поняли, что сказали? – вмешалась Лайша, - средняя продолжительность жизни в резервациях была тридцать лет, а каждый десятый ребенок до года не доживал! А ведь аборигены – такие же люди, как европейцы, индокитайцы или англосаксы. - И такие же граждане Конфедерации, как все мы, - добавил Грендаль. - Они становятся такими же, как мы - уточнил Секар, - но при этом их культура исчезает. - Что?! – возмущенно воскликнул Иржи, - Ато утафоа иинэ ла каа то ируо аноотари! - Э… - смущенно протянул репортер, - а что это было? Мальчик снисходительно фыркнул и перевел: - Народ утафоа не исчезнет, пока светят луна и солнце. Культура не чья-то, а наша общая! Как небо или океан. - Молодец! – сказала Лайша, потрепав сына по голове. - Эитона-тона раа ле, - согласился Грендаль. Секар чуть не уронил чашку. - Что вы сказали, сен Влков? - Я сказал: «вот слова настоящего человека». Это серьезная похвала. - А откуда вы знаете язык аборигенов? - Это второй официальный язык Конфедерации. - Я знаю. Но мне казалось, это просто формальность… - Ничего подобного. Он восемь лет как введен в школьную программу. Лайша и я выучили его вместе с Иржи, только и всего. Кстати, очень красивый язык. 5. Ваша толерантность – это просто трусость Репортер демонстративно поднял руки вверх. - Сдаюсь, сен Влков! Проблема культуры аборигенов снимается. - Пока еще не снимается. Есть проблема сохранения особых ремесел и изящных искусств, связанных с бытом. Не так просто включить самобытные поселки утафоа в современный субурб… Но мы несколько уклонились от темы, да? - Да, действительно… Мы говорили о патриархальных семьях в другом смысле. Я имею в виду, что у их детей нет той проблемы, которая была у детей аборигенов. - Как же нет? – возразил Грендаль, - проблема та же самая. Дети из патриархальных семей не умеют жить в той информационной обстановке, которая есть в техногенном обществе. Вы сами говорили: для выходца из патриархального круга чей-то внешний вид - это как удар по лицу. Ребенок с патриархальным воспитанием приходит в школу – и с порога получает как бы серию пощечин. Теперь вернемся к тому пункту Великой Хартии… - Подождите, не так быстро! – взмолился Секар, - что бы ни было написано в этом пункте, основа Великой Хартии в том, что никто не может совершать произвольное насилие над человеком! - Произвольное объективное насилие, - уточнил Грендаль. - А ударить по лицу – это не объективное насилие? - Ударить по лицу – это объективное насилие. А действие, которое только для данного конкретного человека все равно, что удар по лицу – нет. Объяснить подробнее? Секар кивнул головой, не отрываясь от ноутбука. Его пальцы летали по клавиатуре. - Я объясню так, как объясняли мне, - сказал Грендаль, - возьмем индивида, который испытывает страдания, если кто-то наступил на его тень. В некоторых племенах тень считается частью организма, так что пример жизненный. Что нам теперь, исходить из этого обычая и защищать человеческую тень так же, как тело? - Это неудачный пример, - сказал репортер, - какое-то вздорное суеверие… - Именно поэтому пример удачный. Действия объективно не затрагивают тело человека, но он приравнивает их к физическому насилию. Чтобы учесть такие суеверия, придется урезать свободу передвижения людей, совершить над ними объективное насилие. - Ладно, пусть будет ваш пример. Конечно, специально защищать тень – это вздор, но, с другой стороны, специально наступать на тень человека, который придает этому значение, как-то нехорошо. А как отмечал доктор Ахмади в своем выступлении... Грендаль устало потянулся и зевнул - Ну, конечно. Этого поросенка раздули до размеров слона. - Почти что, - согласился репортер, - где-то метра три в диаметре. - Нет, сен Секар, я имею в виду первого поросенка, с которого все началось. - Боюсь, я не совсем в курсе, сен Влков… - Сейчас расскажу. Все началось в школе. Одна семья попросила учителя запретить в классе, где учился их ребенок, авторучки с изображением поросенка из популярного мультфильма. Они были мусульмане, а у них особые табу в отношении свиньи. Учитель сказал, что такие вещи находятся в компетенции родителей. Тогда отец ребенка поднял вопрос о поросенке на родительском собрании, но сделал это недостаточно тактично. В результате ему пригрозили полицией, а об инциденте стало известно всем школьникам. Через несколько дней остальные дети пришли в классе в футболках с большим рисунком того же поросенка, да еще наклеили стикеры с тем же поросенком на все, что можно. У ребенка-мусульманина случилась истерика, а мусульманская община обратились в суд с заявлением об истязании и дискриминации. Суд опросил учителей и школьников, но не обнаружил объективных действий, которые могли бы так квалифицироваться. Разумеется, суд доставил неудобства детям и их родителям, что и вызвало, по выражению прессы «свиной бум». Пиком, как вы знаете, стали огромные резиновые свиньи, надутые гелием - многие жители подняли их над своими домами, кафе и лавками накануне Хэллоуина. - Из-за чего и произошли стычки, потребовавшие вмешательства полиции, - добавил Секар, - разумно ли было доводить до этого? - Разумно ли с чьей стороны? – спросил Грендаль. - Я имею в виду, может, лучше было пощадить чувства этого мальчика и уступить в такой мелочи, как детские авторучки? Свет что ли клином сошелся на этом поросенке? Возникла пауза. Грендаль на четверть минуты задумался, а затем сказал: - Авторучки - детские, а проблема - взрослая. Свет всегда сходится клином на какой-то мелочи: картинках, футболках, воздушных шариках. Из этих мелочей складывается наша свобода. Мы учим детей быть свободными именно на таких мелочах. Я прочел в одной старой книжке: свобода – это возможность открыто делать то, что кому-то не нравится. По-моему, очень правильная мысль. - А вы не боитесь, что таким путем мы отучим детей от милосердия? - Не боюсь. К милосердию не принуждают - так я ответил доктору Ахмади. Милосердие это стремление опекать и защищать, а не подчиняться и терпеть. Когда четырнадцать лет назад правительство намеревалось проложить дорогу через Леале Имо – что было? - Леале Имо – это Холм Предков на острове Воталеву? – уточнил Секар. - Да. Тогда, как вы помните, памятники утафоа еще не охранялись правительством, да и с защитой личных прав утафоа были проблемы… Секар улыбнулся: - Еще бы я не помнил! Мой отец и старший брат стояли в живой цепи… - И никто их к этому не принуждал, верно? - Скорее уж наоборот. Мама опасалась, что будет драка с полицией… - А мы в этой цепи познакомились, - Лайша толкнула Грендаля в бок, - помнишь? - Ну, еще бы, - он подмигнул жене, - ты еще сказала «похоже, мы сейчас огребем». - Ага! А ты ответил «спорим на пиво, что копы сдрейфят». - Вот это интересно! – заявил репортер, - можно подробнее? Лайша фыркнула. - Да ничего особенного. Мы проторчали почти сутки нос к носу с копами. Они кричали в свой мегафон «вы оказываете незаконное сопротивление полиции! мы вынуждены будем применить силу!». А мы кричали в свой мегафон «прочтите свои контракты, пока не вылетели с работы! это ничейная земля, и мы будем тут стоять до решения суда!». К вечеру второго дня приехал судебный пристав с бумагами, копы сели в катера и свалили. Вот так я проиграла пари и поила этого типа пивом. - Но закуска была за мой счет, - напомнил Грендаль. - В кабаке – за твой, а у меня дома ты потом слопал все, что было в холодильнике. - Ой, много ли там было? Тощая курица и кусочек сыра. - А яичница из четырех яиц на завтрак? - Ну… я посчитал их вместе с курицей, для краткости. И вообще дело прошлое. - А помнишь, как ты нашел эти пакгаузы? - Я помню, что ты назвала их гробиками для динозавров. - Какие пакгаузы? – поинтересовался репортер. Лайша рассмеялась - Вы не заметили? Дом построен вокруг пакгауза. Соседние дома – тоже. На многих атоллах были военные базы и склады, а после революции всех иностранных военных отсюда выгнали. Те, конечно, забрали с собой все, что могли. Только голые бетонные коробки остались, и правительство стало их понемногу распродавать. А мы с Греном как раз решили жить вместе, и искали жилье подешевле. С деньгами у нас было, так сказать… - Так и сказать: не было денег, - перебил Грендаль, - и тут я нашел объявление про эти пакгаузы. Отдавали их по 2000 фунтов, можно сказать, даром. - Они и того не стоили, - заметила Лайша, - Четыре стены с дырками и без крыши. - Крышу я сделал уже через неделю, - напомнил он. - Ага, «сделал». Знаете, что он сделал? Подбил двух соседей, Ван Мина и Рохан Виджая, они тогда были такие же балбесы, как и он, и давай шакалить по окрестностям. Нашли разбитый самолет времен второй мировой, отволокли трактором на берег, раздраконили на части и поделили. Так что вместо крыши у нас было полкрыла и кусок фюзеляжа. Типа, мансарда с балконом. И трап вместо лестницы. - Ладно тебе, нормально ведь получилось, - возразил Грендаль. - Ну, да. Правда, первым же штормом нас чуть не сдуло оттуда в океан, а так нормально. - Чуть не считается. А какой ветряк я сделал из пропеллера, помнишь? - Еще бы! Иногда он так жужжал, что рыба в лагуне пугалась. - Зато мы экономили на горючем для генератора. И вообще, разве плохо было? - С тобой хорошо, Грен, - просто сказала она, - и тогда было хорошо, и сейчас. - А почему вы мне про это не рассказывали? – обиженно спросил Иржи. - А потому, что ты не спрашивал, - Лайша улыбнулась, - и, кстати, вот теперь тебе точно пора мыться и спать. - Сейчас. Только дойду до 9 уровня и… - Десять минут, договорились? – перебила она. - Пятнадцать. - Ладно, но ни минуты больше… Сен Секар, а вы это тоже предполагаете публиковать? Я имею в виду, то, про что мы сейчас говорили. - Ну, вообще-то… - репортер замялся, - … Мне кажется, и ваше участие в защите Холма Предков и история вашей жизни здесь, с соседями разного этнического происхождения и, наверное, разной религии, так? - Ну, разной, - согласилась она, - подумаешь, большое дело. Секар энергично закивал. - О том и речь. Это очень важная деталь. Так что, если вы не сильно возражаете. - Я-то не возражаю, - Лайша пожала плечами, - чего тут такого. - Я тоже не возражаю, - сказал Грендаль, - хотя не понял, почему это важно. - Важно вот почему. На обвинение в нетерпимости к чужим взглядам вы, сен Влков, ответили спикеру европейской комиссии: «ваша толерантность – это просто трусость». Ваши слова были истолкованы, как апология жесткой идеологической унификации. - Скажите уж прямо: фашизма. - В общем, да. А после всех ваших историй, об этом даже говорить смешно. - Ладно, вы – пресса, вам лучше знать. Репортер улыбнулся и снова кивнул. - Для уточнения вашей позиции я задам еще вопрос: рассказывая о свином буме, вы упомянули, что отец ребенка недостаточно тактично изложил свои претензии. А что это значит, и как он мог бы сделать это тактично? - Он сказал примерно так: ислам учит, что свинья – нечистое животное с этим следует считаться, вы не вправе оскорблять мою веру. Он стал диктовать свободным людям, на что они имеют право, а на что – нет. Если бы он сказал: сын очень страдает из-за этого поросенка, и, если эта картинка для вас не принципиальна, то нельзя ли попросить ваших детей писать ручками с другой картинкой – реакция, наверное, была бы другой. - Милосердие? – спросил репортер. - Вроде того, - Грендаль пожал плечами, - В начале-то никто и не думал терроризировать мальчика этими поросятами. Моральный террор начался только в ответ на попытку принуждения. Когда к нам в гости заходит одна милая дама, вегетарианка, мы не ставим на стол мясо. Это не из уважения к вегетарианскому учению, а просто чтобы не обидеть человека из-за ерунды. - То есть, - сказал Секар, - если бы вегетарианцы потребовали прекратить употребление мясной пищи в общественных местах… - … То я бы демонстративно жрал сосиски в центральном парке, - закончил Грендаль. - А если бы они не потребовали, а попросили? - Тогда я бы не обратил на это внимания. Каждый вправе агитировать за что хочет, в пределах допустимого Великой Хартией, но эта агитация не вызывает у меня отклика. - Иначе говоря, вы готовы пойти на уступки обременительным для вас странностям индивида, но не общественной группы? - Верно. Потому что каждому индивиду свойственны какие-нибудь странности, но в общественной деятельности они неуместны. - Но в случае с Холмом Предков вы, тем не менее, пошли на уступки странностям религии аборигенов. Грендаль сделал энергичное движение ладонью, будто отталкивал препятствие. - Ничего подобного, сен Секар. Мы встали в живую цепь, чтобы защитить объективные права людей, которые по объективным же причинам не могли сделать это сами. Право на сохранение своих святилищ есть у каждого, какие тут странности? Религия ину-а-тано и ее святилище Леале Имо - не исключение. Великая Хартия одна для всех. - А если бы правительство решило проложить шоссе на месте мусульманской мечети, вы, сен Влков, встали бы в живую цепь, как тогда? - Нет. Но если бы мне, как судье, подали жалобу, я запретил бы разрушать мечеть. - Уверен, так бы и было, - сказал Секар, - но вы не стали бы лично защищать святилище ислама, как защищали святилище ину-а-тано. Вы не считаете эти религии равными? - Не считаю, - подтвердил Грендаль. - А как же Хартия? - При чем тут Хартия? Хартия требует прямых действий гражданина в трех случаях: если человек в опасности, если попирается правосудие и если узурпируется власть. Ошибочное разрушение чьих-то святилищ сюда не относится. Гражданин может вмешаться в такую ситуацию на свой риск, но он вовсе не обязан этого делать. - Но разве Хартия не обязывает нас считать все религии равными? - Нет. Она лишь говорит о равных религиозных правах. Каждый может практиковать любую религию, и никто не вправе мешать ему, если эта практика не нарушает ничьих прав. Но каждый может проявлять симпатию к одним религиям, и отвращение – к другим. Поэтому во время «свиного бума», суд постановил изъять плакаты «мусульмане, вон из страны», но не трогать плакаты «ислам – дерьмо, мусульмане - свиньи». - Все равно это жестоко. Большинство мусульман не участвовали в беспорядках. Их-то за что так? - Понимаю, им обидно, - задумчиво сказал Грендаль, - Мне кажется, их проблема в том, что они не осудили своих радикалов. Поступи они так, как наши индуисты в казусе со шлягером «аватара Кришны» или как наши католики в истории с папской энцикликой «о сатанинской природе евгеники» - проблем бы не было. - Но наших католиков за это отлучили от церкви, - напомнил Секар, - не думаю, что им было приятно. - Да, наверное, - согласился Грендаль, - но тут приходится делать выбор: быть гражданами или слугами церковного начальства. По-моему, они сделали правильный выбор. Теперь у них своя католическая церковь, со статутами утвержденными постановлением Верховного суда, и я не замечал, чтобы наши католики очень страдали от такого положения. - Ну, не знаю, - возразил репортер, - Ведь Ватикан и Всемирный совет церквей не признали это постановление и добились резолюции Объединенных Наций о произволе с церковным имуществом. - Подумаешь, ООН. За 20 лет эти клоуны не выполнили ни одной своей резолюции. - Я могу это привести эти ваши слова в репортаже, сен Влков? - Конечно, а чего церемониться? Пока в ООН имеют право голоса торговцы кокаином, сексуальные маньяки, фанатики, террористы и людоеды, она не может претендовать на международный авторитет. Я так прямо и сказал их эмиссару. - Представляю, что там было, - заметил Секар, шлепая по клавиатуре, - а вы знаете, председатель Всемирного совета церквей назвал Великую Хартию «новой опасной и агрессивной религией». - Что, правда? – спросил Грендаль, - хотя, я не удивлен. Когда огласили постановление о депортации их миссии, их представитель кричал, что Конфедерация во власти сатанистов. Сатанисты – это, кажется, тоже религия. Вы не в курсе? - Не знаю, сен Влков. Наверное, да, ведь про сатану вроде бы написано в библии. - Вот и я не знаю… Сен Секар, это конечно ваше дело, но вы не опоздаете на встречу с Джеллой? У вас мощная машина, спора нет, но до Акорера почти тысяча километров. - Уф! Постараюсь не опоздать. У меня еще последний вопрос: вы сами религиозны? - Я? Ну, мне кажется, что-то такое есть, но чем оно может быть – понятия не имею. - Можно так и записать? - Можно. Почему бы и нет. 6. Джелла Аргенти, верховный судья по рейтингу. После атолла Сонфао, остров Акорера казался огромным, хотя был всего 80 километров в длину и около 30 в ширину. Клуб рок-спорта, построенный по проекту гениального Хен Туана несколько лет назад, располагался на узкой северной оконечности острова. Две готические башни, поднимающиеся, казалось, прямо из океана, а посредине - наполовину встроенная в склон скалы трехъярусная пагода из стекла и бетона. Композиция должна была символизировать постмодернистский синтез культур Запада и Востока, но местная молодежь по какой-то причине дала зданиям клуба имена из «Одиссеи» Гомера: пагода стала называться Итакой, а башни - Сциллой и Харибдой. Малик, позвонил Джелле с вопросом, где ее искать, и услышал в ответ: «верхний ярус Итаки со стороны Харибды». Середину яруса занимал огромный цилиндрический аквариум с яркими рыбками, со стороны скалы к нему примыкал бар со стойками в обе стороны, а в остальной части помещения было что-то похожее на материализованные фантазии Сальвадора Дали – искривленные причудливым образом ажурные конструкции, служившие сидениями и столиками. Малик прошел на левую, ближайшую к Харибде, половину и начал шарить взглядам среди посетителей. Публика, одетая в разнообразные модели легких, ярких спортивных или купальных костюмов, или просто обернутая в куски ткани, располагалась на разной высоте, подобно стае экзотических птиц на ветвях какого-нибудь баобаба. - Эй, бро, ищешь кого-то? – флегматично поинтересовался бармен, не выпуская изо рта дымящуюся яванскую сигару. - Да, Джеллу Аргенти. - Ну, тогда ты пришел вовремя. Она только что доиграла гейм, но еще никого не склеила. Пол-оборота налево. Видишь четверть попы в лиловом платочке наискось? - А! - со значением произнес репортер. - Ага! - согласился бармен. Пройдя до середины чего-то вроде кривого мостика и поднявшись на полвитка винтовой лесенки, Малик оказался лицом к лицу с объектом своих поисков. Крепкая невысокая девушка лет 27, одетая только в прямоугольник тонкой ткани, пропущенный под левой подмышкой и закрепленный над правым плечом фибулой в виде темно-красного спрута. На открытых левом плече и правом бедре красовались два значка ронго-ронго: «стрела» и «рыба» соответственно, нанесенные ярко-зеленой люминесцирующей краской. Портрет дополняли темные прямые жесткие волосы, широкие скулы, маленький вздернутый носик и огромные почти черные глаза. В общем, смотрелась Джелла Аргенти эффектно. - Значит, так, - сказала она, - если нет возражений, то на ты и по имени. Без этих церемоний. Йо? - Йо, - согласился он. - Тогда падай за столик и включай свою машинку. Ты саке пьешь? - Так, чтоб поддержать компанию, - ответил он. Она взяла керамический кувшин и плеснула остро пахнущий напиток в две чашечки. - Ну, давай, стартуй. - Э… - Малик пригубил саке, - ты вообще кто по профессии? - Конфликтолог. Работаю в морской авиации. Там бывают такие корки, что этот суд для меня, считай, каникулы. - А как ты прошла в конкурсную тройку профессионалов Верховного суда? - Да обыкновенно. По рейтингу выступлений. Фишка в том, что я умею говорить просто о сложном. На флоте без этого никак. Сечешь? - Помаленьку, - ответил Секар, - а ты можешь просто объяснить, как вы принимали это решение? - Постановление о депортации? – уточнила она, - да не фиг делать. Ты в политике рубишь, или как? - Наверное, не на том уровне, чтобы… - Ясно, - перебила Джелла, - тогда погнали от ворот. Рисуем такую схемку… Она быстро набросала на салфетке несколько квадратиков, кружочков и стрелочек и начала комментировать: - Вот этот кружочек – любой гражданин. Он работает по найму или на свой бизнес, без разницы. Чего-то наживает и чего-то покупает для себя. Кроме жратвы, хаты, тачки он еще покупает общественный порядок. Порядок – это такой же товар, сечешь? - Порядком занимается правительство, - заметил репортер. - Точно! И фишка в том, что оно - естественный монополист. Ведь порядок должен быть один для всех, так? А значит - что? - Значит, правительство должно быть одно, - ляпнул Секар. Джелла махнула рукой. - Это ясно. Но главное – оно должно продавать то, что гражданину нужно, а не всякую лишнюю фигню, и цена должна быть справедливая, а не заряженная. Врубаешься? - Да. - …А значит, приходим к заявкам, запросу и конкурсу, - продолжала она, - форма избирательной заявки определена в Хартии. Ты избирательные заявки заполнял? - Конечно. - Вот
