В удивительной жизни этой женщины соединились Одесса и Париж, русские жандармы и польские заговорщики, блеск светских салонов и нищета эмиграции. Из всех литературных героинь, с которыми ее сравнивали, она больше всего напоминала Миледи из «Трех мушкетеров» — коварную, бессердечную, но все-таки внушающую и любовь, и жалость. 

---

Каролина Розалия Текла Ржевуская, вошедшая в историю под именем Каролины Собаньской, родилась в Рождественскую ночь 1795 года в отцовском имении Погребище на Волыни. Эта область лишь недавно вошла в состав России, и польские магнаты чувствовали себя здесь полновластными хозяевами. Отец новорожденной Адам Ржевуский в отличие от соседей, не увлекался ни шумными пирами, ни охотой в окрестных лесах — только науками, в том числе «тайной мудростью» масонов.

Он прослыл одним из самых образованных людей Польши, где возникла поговорка: «С Потоцким хорошо пить, с Огиньским — есть, с Ржевуским беседовать». Растратив состояние на редкие книги и алхимические опыты, пан Адам надеялся поправить дела с помощью дочек – Каролины, Эвелины, Полины и Алины, которые росли настоящими красавицами. От матери Юстины Рдултовской, которой одни приписывали турецкое происхождение, другие — еврейское, девочкам достались стройный стан, пышные темно-каштановые кудри и низкий, чувственный голос. Отец, в свою очередь, наградил их  голубыми глазами и отменной родословной: их родней, к примеру, были польский король Станислав Лещинский и его дочь Мария, ставшая королевой Франции.

С раннего детства пан Адам начал вывозить дочек в свет — сначала в имения многочисленных родственников, потом в венский дворец кузена Вацлава Ржевуского. Жена последнего, Александра Любомирская, едва спаслась из революционного Парижа, где на гильотине погибла ее мать. В семье дяди Вацлава племянницы выучились французскому языку  и манерам, которые пригодились им на «ярмарке невест».

В 17 лет Каролина была сосватана за соседа-шляхтича Иеронима Собаньского, который давно покинул родное  имение и успешно занимался коммерцией в Одессе. Бурно растущий черноморский порт привлекал к себе товары со всего мира, обогащая интернациональный коллектив купцов — греков, итальянцев, евреев, поляков.

Собаньский был более чем в два раза старше своей юной супруги, зато без лишних слов уплатил долги ее отца и осыпал ее подарками — особенно после рождения в 1814 году дочери Констанции. Понимая, что Каролина скучает в захолустном одесском мирке, муж позволил ей устроить дома салон, где собирались местные «сливки общества». Гости с удовольствием слушали романсы в исполнении прелестной хозяйки, разглядывали ее акварели или собранную ею за немалые деньги коллекцию автографов знаменитых людей, от Наполеона до госпожи де Сталь.

Очень скоро Собаньская под предлогом нездоровья переехала в отдельный особняк, куда после работы в карете с занавешенными окнами приезжал Витт. Скоро любовники перестали скрываться — пан Собаньский благоразумно отступил в тень, получив за это немалые льготы, а его жена повсюду появлялась рядом с генералом.

Всезнающий Вигель описывал ситуацию так: «Как бы гордясь своими слабостями, чета сия выставляла их напоказ целому миру… Витт был богат, расточителен и располагал огромными казенными суммами; Собаньская никакой почти собственности не имела, а наряжалась едва ли не лучше всех и жила чрезвычайно роскошно, следственно, не гнушалась названием наемной наложницы, которое иные ей давали». Вигель описал и внешность Каролины: «Ей было уже лет под сорок (на самом деле — 30), и она имела черты лица грубые; но какая стройность, что за голос и что за манеры! Две или три порядочные женщины ездили к ней и принимали у себя, не включая в то число графиню Воронцову». Жена наместника Воронцова тоже была польской аристократкой, княжной Браницкой, и тоже завела у себя салон, споря с Собаньской за внимание именитых гостей.

Пушкиновед Ю. Лотман писал: «Витт, личность, грязная во всех отношениях, лелеял далеко идущие честолюбивые замыслы», — зная о существовании в России тайного общества, он надеялся через вольнодумца Пушкина выйти на его вождей и разоблачить их, заслужив тем самым звание наместника Новороссии или даже военного министра. В тот раз планы Витта не осуществились — холодность Каролины надоела столичному гостю, и он переключился на более уступчивую Амалию Ризнич, а потом и на саму губернаторшу Елизавету Воронцову. Этот любовный треугольник распался летом 1824-го, когда Пушкин покинул Одессу.

Вскоре после этого Амалия умерла, и Собаньская быстро женила ее овдовевшего мужа-коммерсанта на своей сестре Полине, прибрав к рукам его богатства. Тогда же брат прекрасной полячки Адам стал  адъютантом Витта. Вся эта теплая компания жила на  широкую ногу за счет богачей Одессы и других южных городов, которые не могли ни в чем отказать всесильному генералу и его невенчанной жене.

Вигель писал: «Из военных поселений приезжали к ней на поклонение жены генералов и полковников, мужья их были перед ней на коленях». Между тем Витт продолжал использовать Собаньскую в своих целях, не стесняясь укладывать ее в постель к другим. По его настоянию она закрутила роман с шляхтичем Антонием Яблоновским, входившим в кружок заговорщиков. Они планировали не только поднять восстание в Польше, но и захватить Одессу, через которую поляки могли бы получать помощь из Англии и Франции. Благодаря Каролине заговор был раскрыт на корню, Яблоновский сгинул в Сибири, а Витт получил орден.

Следующим клиентом «одесской Клеопатры» оказался человек более известный — знаменитый польский поэт Адам Мицкевич, приехавший в Одессу весной 1825 года. Мицкевич, друг и ровесник Пушкина, был так же влюбчив и так же пылко увлекся рослой темноволосой красавицей, посвятив ей немало сонетов, где Каролина скрыта под инициалами D.D. — «донна Джованна». Они уже были близки, когда отправились в Крым в странной компании Витта и Собаньского. Поездка привела к созданию прекрасных «Крымских сонетов» и… разрыву Мицкевича с возлюбленной. Возможно, его возмутило равнодушие Собаньской к судьбе мужа — он умер, простудившись в плавании, а она на следующий вечер уже отплясывала на балу. А быть может, он случайно узнал о том, что прелестная шпионка следит за каждым его шагом и читает его письма, пытаясь выявить связи с русскими революционерами. Так Каролина поступала не раз — есть версия, что она пыталась обольстить сначала вождя революционного Южного общества Пестеля, а потом его «северного» коллегу Рылеева.

Вигель сплетничал: «Витт употреблял ее и сериозным образом — она служила секретарем сему в речах столь умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы… О недоказанных преступлениях, в которых ее подозревали, не буду и говорить. Сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми ее формами!» Хотя поспешное восстание декабристов нарушило планы Витта и его любовницы, они поспешили разоблачить как можно больше подлинных и мнимых заговорщиков.

При новом императоре Николае I генерал стал командующим войсками в Малороссии, нынешней Украине, и уехал из Одессы. Оставшись одна, Каролина заскучала — любовь была ей неведома, но обходиться без мужского внимания и заботы она не привыкла.

В конце 1829 года она отправилась в Петербург, где встретила сразу двух своих обожателей — Пушкина и Мицкевича. Для начала красавица подружила их между собой, заявив: «Непростительно, что вы, первые поэты своих народов, не сошлись до сих пор между собою». Потом пустила в ход свои чары — обиженный Мицкевич остался к ним глух, но Пушкин вновь поддался очарованию прекрасной полячки. Наверняка он думал о Собаньской, придумывая позже образ Марины Мнишек в «Борисе Годунове» или переводя балладу того же Мицкевича «Будрыс и его сыновья» — «нет на свете царицы краше польской девицы…» А пока все шло по-прежнему: профили на полях рукописей, страстные признания, мимолетные поцелуи… «Светлый ангел» Анна Оленина, которой поэт был увлечен в то время, получила отставку, бесповоротно оттесненная «темным ангелом» — Собаньской.

В то время Пушкин уже думал о женитьбе на юной Наталье Гончаровой. Пушкинисты, не верящие, что он мог пылко любить двух женщин одновременно, отрицают его глубокое чувство к Собаньской. Но как можно сомневаться в этом, прочитав такие строки: «Сегодня девятая годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим: я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами — всякая другая забота с моей стороны заблуждение или безрассудство… Рано или поздно мне придется все бросить и пасть к вашим ногам….» За несколько дней до этого письма, написанного по-французски и не отправленного, Пушкин вписал в альбом Каролины знаменитое стихотворение:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом…

Влюбленному поэту было уже ясно, что его чувство не встретило отклика надменной полячки — пусть даже в этот раз она уступила его страсти, как утверждали слухи, ходившие по Петербургу. Собаньская могла отдать упорному поклоннику свое тело, но не свою любовь. По догадке Анны Ахматовой, именно она породила в творчестве Пушкина демонический образ ненасытной и бесчувственной Клеопатры («Вы демон», — писал он ей).

В феврале 1830 года поэт отправился в Москву, чтобы окончательно связать свою судьбу с Гончаровой — не потому ли, что она была внешне похожа на отвергнувшую его возлюбленную? Собаньская вернулась в Одессу, еще не зная, что ее ждет самый трудный и опасный год в ее жизни. Осенью в населенных поляками областях вспыхнуло восстание против России, докатившееся до родных мест Каролины. Тревожась о родственниках, она отправилась в Погребище, по пути ее арестовали как русскую шпионку.

С трудом вырвавшись из рук повстанцев, она призналась Витту: «Даже называть себя теперь полькой омерзительно». Патриотизм, как и прочие «высокие» чувства, был ей непонятен, и она вместе с любовником собиралась всеми силами доказать свою верность русскому царю. Был придуман безотказный план: когда Витта назначили военным губернатором отбитой у восставших Варшавы. Каролина появлялась в тюрьмах и судах, смело заступалась за пленных поляков, а кое-кому даже помогала бежать.

По Польше разнеслись слухи о «матушке-заступнице», которая, пользуясь своим влиянием на русского генерала, спасает земляков. В этом почти ангельском ореоле Каролина отправилась в Дрезден, куда стекались бежавшие из Польши повстанцы. Там она с поразительной легкостью вошла в доверие к эмигрантам и выведала все их замыслы, которые две недели спустя благополучно доложила Витту. Благодаря ей были раскрыты сети польского подполья, а отряды повстанцев, проникавшие в Польшу, встречались на границе и уничтожались один за другим.

Казалось, мечта Витта о высокой должности вот-вот сбудется: его уже хотели сделать вице-губернатором Польши. Неожиданно вмешался сам Николай I, не без оснований считавший, что генералом во всем руководит его сожительница, которую заботят только собственные интересы: «Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабе, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна Витту как любовница, как России как подданная?» Положения не спасло даже письмо Собаньской шефу Третьего отделения Бенкендорфу, в котором она со всей откровенностью описала свои шпионские «подвиги» на благо России.

Царь настаивал: «Весьма хорошо бы было открыть глаза графу Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию». Это и было сделано: Каролину под охраной фельдъегеря отправили в Погребище, а Витта назначили на «пенсионерскую» должность инспектора резервной кавалерии. Он не простил Собаньской своей опалы, и в 1836 году их нерушимый прежде союз распался.

Каролина в очередной раз доказала, что не способна обходиться без мужского внимания. Всего через несколько месяцев она обвенчалась с бывшим адъютантом Витта Стефаном Чирковичем, молодым сербом великанского роста, который давно уже бросал на нее исподтишка влюбленные взгляды. В сорок лет она была еще хороша, несмотря на огрубевшие, слегка мужеподобные черты лица. Мемуарист Б. Маркевич вспоминал: «Я помню ее в тридцатых годах в Киеве, в доме отца моего, — помню как теперь пунцовую бархатную току с страусовыми перьями, необыкновенно красиво шедшую к ее высокому росту, пышным плечам и огненным глазам».

Когда в далеком Петербурге убили Пушкина, Каролина с мужем жила в маленьком домике в Кореизе, в гостях у графини Анны Голицыной -«мужеподобной старухи, собиравшей вокруг себя мистически настроенных одиноких женщин». Любопытно, что там же проживала некая француженка, которую некоторые считают чудом спасшейся из тюрьмы авантюристкой Жанной де Ламотт — одной из прототипов Миледи в романе Дюма… Когда Каролине исполнилось пятьдесят, ее муж, так и не сумевший подняться по служебной лестнице, неожиданно умер. Сплетники шептались, что его сгубили ненасытные сексуальные аппетиты «польской Клеопатры». На самом деле Собаньская, и прежде довольно равнодушная к физической стороне любви, теперь вовсе утратила интерес к ней, сделавшись при этом глубоко религиозной. На ее красоте это, впрочем, не отразилось.

Племянница Анна Мнишек, увидевшая ее в 1847 году, писала матери: «Каролина ослепительно прекрасна. Я не думаю, чтобы она была когда-либо красивее, чем сейчас. Быть может, это лебединая песня ее красоты, но существует и такая красота, которая никогда не исчезает». Собаньская не собиралась встретить старость в одиночестве: красота, которую она тщательно поддерживала, должна была обеспечить ей нового спутника жизни, желательно вдали от неблагодарной России. Примером ей стала младшая сестра Эвелина Ганская, после смерти мужа влюбившая в себя самого Оноре де Бальзака.

Каролина, всегда относившаяся к сестре свысока, не могла простить ей такого везения: первый муж — богатый помещик, второй — известнейший писатель Европы. У нее все должно быть не хуже!

С этими мыслями она отправилась в Париж. Бальзак встретил Каролину без восторга, назвав ее «лицемерной сумасбродкой». Холодно приняли ее и польские эмигранты, узнавшие о ее шпионаже в пользу царского правительства. На одном из приемов она столкнулась с Мицкевичем, но он сделал вид, что не узнал ее…

Не впадая в отчаяние, Собаньская попыталась завлечь в свои сети виднейшего французского критика Сент-Бева. Дело будто бы едва не дошло до обручения, но критик сбежал из-под венца, узнав поподробнее о прошлом своей невесты. В конце концов «графиня Чиркович», как ее называли в Париже, вышла за известного писателя Жюля Лакруа, который был на 15 лет младше ее. Его она, вероятно, тоже не любила, но испытывала глубокую нежность к тому, кто в старости оградил ее от житейских забот. Об этом говорит письмо мужу, найденное в ее бумагах: «Ты был моей любовью, моим счастьем, моей совестью, моей жизнью. Но смерть нас не разлучит. Я всегда буду около тебя, с тобой, и придет день, когда мы будем вместе навеки». Жюль уже не мог прочитать эти строки — он ослеп, и Каролина 13 лет преданно ухаживала за ним до своей смерти в июле 1885-го. Муж пережил ее всего на два года.

В 1988 году литературовед В. Фридкин обнаружил в одной из парижских библиотек 300-страничный дневник мадам Собаньской-Чиркович-Лакруа. Ученые в ажиотаже ждали, что вот-вот узнают детали отношений роковой красавицы с Пушкиным и Мицкевичем, подробности ее шпионских авантюр. Не тут-то было: аккуратные строчки на французском содержали только безобидные сведения о здоровье, о погоде, о ценах на разные товары. При этом имена всех, с кем общалась Каролина, вплоть до продавщицы из бакалейной лавки, были зашифрованы инициалами. И уже не понять, что это: старческое чудачество или привычка опытной разведчицы, знающей, что рано или поздно ее записи попадутся на глаза если не современникам, то уж наверняка потомкам.

---

Читайте также:

• Михаил Горшенев — смерть и скорбь современных рокеров
• Покахонтас – принцесса Нового Света
• Улыбка Харламова. Воспоминания в диалогах.
• Индра Деви: «Это самое лучшее, что я могла сделать»
• Леонид Гайдай – «Я так живу»