ГЛАВА 1

Дорогая Тереза.
Сегодня ночью, лежа в постели, я думаю о тебе. Мои глаза припухли от горячих слез, что катятся по моему лицу. Жестокая летняя гроза с молниями бушует за окном.
Вечером, прогуливаясь по улицам, я вглядывался в лица всех женщин и пытался увидеть тебя. Я выхожу на улицу, когда опускаются сумерки, с тех пор как нахожусь в этом одиноком изгнании. Я боюсь, что больше никогда не увижу твоих смеющихся, дразнящих глаз.
Чуть раньше я пил кофе с какой-то женщиной в Гринвич Вилладж. Нас познакомил общий друг, решив видимо, что у нас много общего, т.к. мы оба интересуемся политикой. В общем, мы сидели в кофейне, и она болтала о демократах, семинарах и фотографии, о проблемах с ее кооперативом, о том, что она против контроля ренты. И это не удивительно, ведь ее отец занимается недвижимостью.
Я смотрел на нее, пока она говорила, думая про себя, что я ей совершенно чужд. Она смотрит на меня, но не видит. В конце концов, она сказала, что ненавидит общество за то, что оно сделало с «женщинами, подобными мне», с теми, кто ненавидит себя за то, что им приходится выглядеть и вести себя как мужчины. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо, меня слегка передернуло и я начал говорить ей, холодным и спокойным тоном, что такие женщины как я существовали с рассвета времен, и прежде чем началось притеснение, их уважали. Она, казалось, заинтересовалась. Но мне было пора уходить.
Мы свернули за угол и увидели, как копы избивают бродягу. Я остановился и крикнул им. Они начали приближаться ко мне с поднятыми дубинками, и она потянула меня обратно за ремень. Я взглянул на нее, и вдруг в моей памяти всплыло все то, что я заставил себя забыть. Так я стоял, вспоминая тебя, не видя копов, которые хотели побить меня, и мне казалось - я вернулся в другой мир, мир, в который я хотел вернуться снова.
Неожиданно у меня защемило сердце так сильно, что я осознал, что прошло столько времени с тех пор, как оно хоть что-то чувствовало.
Мне нужно было вернуться домой к тебе Тереза, но я не мог. Поэтому я пишу это письмо.
Помню тот день, несколько лет тому назад, я пришел работать на консервный завод в Буффало, а ты уже работала там несколько месяцев. Твои глаза, играючи, остановились на мне, а спустя какое-то время ты уже отвела взгляд. Мне нужно было идти за начальником цеха заполнять какие-то бланки, а я был поглощен мыслями о том, какого цвета у тебя волосы под белой шапочкой, и как они будут выглядеть, что чувствовать, когда я запущу в них свои пальцы. Помню твой смех, когда начальник цеха обернулся и спросил: «Так ты идешь или как?»
Все «наши» были в ярости, когда мы услышали, что тебя уволили из-за того, что ты не позволила управляющему лапать тебя. Я запил на пару дней в доках, хотя знал, что вел себя как дурак. Все было другим, после того как ты исчезла.
Я не мог поверить своим глазам, когда пришел в новый клуб в Вест Сайде. Ты стояла, облокотившись о барную стойку, джинсы обтягивали твои бедра, а волосы, твои волосы были распущены и свободны.
И я помню, как взгляд твоих глаз остановился на мне опять. Ты пока еще не знала меня, но тебе нравилось то, что ты видела. И в этот раз, о женщина, мы были на своей территории. Я чувствовал, что ты хочешь того же что и я, мне нравилось возникшее напряжение.
Наша собственная территория… «Позвольте пригласить вас?»
Ты не сказала ни да, ни нет, но твои глаза дразнили; ты поправила мой галстук, погладила воротник и взяла меня за руку. Ты завладела моим сердцем прежде, чем начала двигаться. Тэмми пела «Stand by your man», а мы мысленно заменяли «он» на «она», так как это больше соответствовало действительности. И ты завладела больше, чем моим сердцем. Ты причиняла мне боль, и тебе нравилось это. Впрочем, мне тоже.
Бучи, что постарше, говорили мне, что если я хочу сохранить связь, не надо ходить по барам. Но я всегда был бучем однолюбом. И, кроме того, это было наше сообщество, те, кому мы принадлежали, поэтому мы ходили в бар каждые выходные.
В барах бывало два вида драк. Каждые выходные мы дрались по тому или иному поводу, иногда случалось и по обоим вместе. Драка бывала между бучами – напившимися в стельку. От выпитого, ревность и неуверенность в себе выплескивалась наружу. Иногда драки были поистине ужасны, словно сетью опутывали всех в баре. В такой вот вечер Хедди лишилась глаза, кто-то ударил ее барным стулом.
Я был горд все эти годы тем, что не ударил ни одного буча. Ты знаешь, я их тоже любил. Я понимал их боль их стыд, потому что я был таким же, как и они. Мне нравились морщины на их лицах, руках, их натруженные плечи. Иногда я глядел в зеркало и спрашивал себя, как я буду выглядеть в их возрасте. Теперь я знаю это!
По-своему они тоже меня любили. Они защищали меня, так как знали, что я не «Буч-на-одну-ночь». Бучи – однодневки боялись меня, т.к. я был stone butch. О, если бы они знали, каким беспомощным я был внутри! Но бучи постарше, они знали, какой путь ждет меня впереди и им хотелось, чтобы он не принес мне сильных страданий.
Когда я пришел в бар в мужском костюме, сгорбив плечи, они сказали мне: «Гордись собой» и поправили мне галстук, почти так же как делала это ты. Я был одним из них, и они знали, что у меня не было выбора. Поэтому, я никогда не вступал с ними в драки. Мы хлопали друг друга по спинам в барах и в те же спины мы глядели на фабрике.
Но временами наши реальные враги появлялись на пороге: пьяные банды матросов, группы головорезов, психопатов и копы. Мы всегда чувствовали, когда они входили: кто-то отключал музыкальный аппарат, танец неожиданно прерывался, и мы понимали, что пришло время приступать к делу.
Когда эти подонки входили, наступало время драки – и мы дрались. Дрались жестоко – фэм и бучи, женщины и мужчины.
Если музыка останавливалась, значит, копы были в дверях, кто-нибудь снова заводил музыку, и мы менялись партнерами. Мы, в своих костюмах, а наши драг-куин сестры (трансвеститы) в своих платьях и туфлях-лодочках. Тяжело вспоминать то время, когда было незаконно танцевать двум девушкам или двум парням парой. Когда музыка заканчивалась, бучи кланялись, наши женственные партнёры приседали в реверансе и мы возвращались на свои места, к нашим любимым, к нашей выпивке в ожидании своей судьбы.
Помню твою руку на моем ремне под пиджаком. Она оставалась там все время, пока копы были рядом. «Все хорошо, милый. Я с тобой, расслабься». Твой голос успокаивал, он был словно любовная песня для воина, которому предстояла битва и который должен выжить любой ценой.
Мы быстро поняли, что копы всегда подгоняли свой фургон прямо к входу бара и вставали на пороге с собаками, чтобы мы не могли выйти. Таким образом, мы оказывались пойманными в ловушку.
Помнишь вечер, когда я заболел, и ты осталась со мной? Это был тот вечер. Копы выбрали самого брутального буча, про которого говорили, что он не раздевается даже в душе. Мы слышали, что эту женщину заставили раздеться, медленно, перед всеми в баре. А они смеялись над её попытками прикрыть свою наготу. Позже она сошла с ума, говорят. А потом она повесилась.
Что бы я смог сделать, если бы был тогда там?
Помню полицейские облавы в канадских барах. Загнанные в полицейские фургоны бучи-однодневки хихикали и пытались взбить волосы, менялись одеждой, чтобы их могли бросить в камеру к фэм - они говорили, это было «словно умереть и вознестись в рай». Закон гласил, что на нас должно было быть хотя бы три вещи из женского туалета.
Мы никогда не менялись одеждой. Наши драг-куин сестры тоже. Мы знали, как и ты, что нас ждёт. Наши рукава были закатаны, волосы зачёсаны назад, только так мы могли пройти через всё это. Мои руки были туго скованы за спиной, твои – спереди. Ты ослабила мне галстук, расстегнула ворот рубашки и провела рукой по моему лицу. На твоём лице читались боль и страх за меня. Я прошептал, что всё будет хорошо, но мы знали, что это не правда.
Я никогда не говорил, что они с нами делали там – с геями в одной камере, с нами – бучами – в другой. По одному они вытаскивали нас из камеры, пиная и подталкивая, запирая затворы за собой так быстро, что мы теряли самообладание, но ничего не могли поделать. Они приковывали наручниками запястья нашего брата к лодыжкам, заставляя быть лицом к двери камеры. Они заставляли нас смотреть. Иногда мы встречались глазами с жертвой, тогда мы шептали: «Я с тобой, посмотри на меня, я с тобой. Всё в порядке, скоро ты будешь дома».
Мы никогда не показывали слез перед копами. Мы знали – следующими будем мы.
Вскоре дверь камеры откроется, и уже меня выволокут наружу, скованного по рукам и ногам. Почему я выжил там? Только лишь по тому, что я знал, что я должен вернуться домой, к тебе.
Они выпускали нас в понедельник утром. Не предъявив ни каких улик и обвинений. Слишком поздно было звонить на работу и брать отгул по болезни. Без денег, нам приходилось пересекать границу либо автостопом, либо вообще пешком. На нас была рваная одежда, мы были в крови и нам нужен был душ и мы были сильно напуганы.
Я знал, ты ждешь меня дома, лишь бы только дойти.
Ты готовишь мне ванну с ароматной пеной. Ты оставляешь мне пару таблеток аспирина и чистую футболку. Уходишь, позволив смыть следы стыда в одиночестве.
Я помню, так было всегда. Я натягивал шорты и футболку, а ты находила какую-нибудь причину удалиться в ванную комнату: взять что-нибудь, либо положить на место. При взгляде на меня ты вспоминала, что моё тело было похоже на дорожную карту: глубокие раны, ушибы, сигаретные ожоги были везде.
Уже позже, в постели, ты нежно гладила меня, лаская, осторожно касаясь ран, зная каждую царапинку, снаружи и внутри. В тот момент ты не флиртовала со мной, чувствуя, что я не ощущаю себя достаточно сексуальным. Но постепенно я начинал сдаваться, видя, как ты хочешь меня. Ты знала, что тебе понадобятся недели, чтобы растопить лёд.
Позже, я читал эти истории про женщин, которые были недовольны своими возлюбленными, которые даже в порыве страсти редко позволяли прикоснуться к себе. Я удивлялся, сколько же боли я принёс тебе, не разрешая дотронуться до себя. Я надеюсь, что немного. Но ты никогда этого не показывала. Я надеюсь, что ты понимала, что это была не ты, от кого я хотел защитить себя. Ты лечила мою неприступность, как и раны. И здесь, и там ты применяла лучшее из лекарств – любовь. Благодарю тебя. С тех пор никто не делал это лучше тебя. О, если бы ты была сегодня здесь, рядом со мной… Но это так, гипотетически.
Я никогда не говорил тебе этого.
Сегодня я вспоминаю время, когда я проигрался в пух и прах на лошадиных бегах. Я понимал, что тебе это будет неприятно услышать, но я должен был сказать тебе это. Это был тот вечер, когда мы проехали 90 миль, чтобы встретиться в баре друзьями, которые никогда никуда не выходили. Когда полиция вошла в бар, мы были одни, и коп подошёл прямо ко мне и приказал встать. Ничего удивительного, я же был единственным бучом в баре ту ночь. Он обыскал меня, а потом приказал своим парням осмотреть мою одежду – на мне не было трех вещей из женского гардероба. У меня чесались кулаки, и я понимал, что я упускаю момент. Но я также и понимал, что если я сейчас ввяжусь в драку, то все, кто был со мной, будут избиты. И я просто стоял на месте. Я видел, как они заломили тебе руки за спину, и надели наручники. Один из копов взял тебя за горло. Я помню твой взгляд. Он причиняет мне боль даже сейчас.
Они заломили мне руки за спину с такой силой, что я закричал. Потом коп как бы лениво расстегнул ширинку и приказал мне опуститься на колени. Первая мысль, которая пришла ко мне была: «Не буду! » Потом я сказал то же самое громко. Себе, тебе и ему: «Я не буду!» Я никогда тебе этого не говорил, но в тот момент что-то изменилось внутри меня. Я узнал разницу между тем, что я не могу и тем, что я отказываюсь делать.
Я заплатил горькую цену. Должен ли я был всё тебе рассказать? Конечно, нет.
Когда я вышел из камеры на следующее утро, ты ждала меня. Ты внесла за меня залог. Ни каких обвинений, они просто взяли деньги. Ты прождала меня всю ночь в том полицейском участке. Я лишь знаю, как трудно тебе было противостоять их пошлым подмигиваниям, колкостям и угрозам. Я знал, что ты вздрагивала при каждом звуке, доносившемся из камер. Ты молила Бога, что бы это был не мой крик. И я не кричал.
Я помню, когда мы вышли на стоянку, ты остановилась и положила руки мне на плечи. Ты избегала моего взгляда. Осторожно прикасаясь к окровавленным местам на моей футболке, ты сказала: «Я никогда не смогу вывести эти пятна».
Будь прокляты те, кто подумает, что тебя не интересовало ничего, кроме пятен на моей футболке.
Я отлично знал, что это означало. Это был болезненно-нежный способ сказать или не сказать о своих чувствах. Это просто способ закрыться от чувств и эмоций, в то время, когда на самом деле ты чувствуешь себя загнанным в угол, напуганным и все на свете тебе причиняет боль. Поэтому ты начинаешь нести чушь, лишенную всякую смысла.
Ты вела машину, а я положил тебе голову на плечо. Временами ты гладила моё лицо. Когда мы приехали домой, ты сделала мне ванну, дала чистую пижаму. Уложила меня в кровать. Ты ласкала каждую клеточку моего тела. Ты была очень нежной.
Позже, ночью, когда я проснулся, я был один в постели. Ты сидела за кухонным столом и пила, уронив голову на руки. Ты плакала.
Я крепко обнял тебя, но ты била меня кулаками в грудь, потому что больше не на ком было выместить свою злобу. Мгновением позже, ты вспомнила про мои синяки и зарыдала еще тяжелее: «Это моя вина, я не смогла их остановить».
Я всегда хотел тебе это сказать. В тот единственный момент ты действительно понимала, что я чувствовал в этой жизни. Задыхаясь от гнева, чувствуя свою беспомощность, невозможность помочь себе и тем, кого любишь больше всего на свете, ты всё же сопротивляешься снова и снова, не желая бросать этот бой. Но у меня не было слов, чтобы сказать тебе всё это. Я просто сказал: «Всё будет хорошо. Всё наладиться». Мы улыбнулись с иронией моим словам, и я отвёл тебя обратно в нашу постель. Я любил тебя в ту ночь так, как только мог, учитывая моё состояние. Ты знала, что не стоит прикасаться ко мне той ночью. Ты просто гладила меня по волосам и плакала, плакала, плакала.
Когда наши жизненные пути разошлись, мой нежный воин? Мы думали, что выиграли нашу освободительную войну, когда слово «гей» вошло в нашу жизнь. Потом вдруг оказались профессора, доктора и правозащитники, которые вылези из своих кабинетов и начали говорить, что наши митинги должны проходить согласно Robert’s Rules of Order. (Robert’s Rules of Order –свод правил, по которым процедура принятия решения выносится не путем голосования, а путем консенсуса. )
Они загнали нас в угол, заставили стыдиться нашего внешнего вида. Нас называли шовинистическими кабанами, врагами. Они причинили боль нашим женщинам. Нас не сложно было послать, мы были ниже травы.
Планы рухнули. Что-то такое, что мы даже не могли себе представить.
Произошло то, что я стал похож на мужчину. Странно ощущать себя вне своего пола, который никогда не станет родным.
Тебя тоже сослали. Сослали в другой мир с твоим собственным полом, силой оторвав от женщины, которую ты любила так сильно, насколько пыталась полюбить себя.
Уже больше 20 лет я живу на этом пустынном берегу, гадая, как ты там. Смываешь ли ты со стыдом свой воскресный макияж? Краснеешь ли ты от гнева, когда женщина говорит тебе: «Если ты хочешь мужика, я буду им».
Используешь ли ты сегодня какие-нибудь уловки? Работаешь ли официанткой или изучаешь Word Perfect 5.1?
Может ты в лесби-баре, краем глаза высматриваешь самого брутального буча? Женщины собираются там, чтобы поговорить о демократии, семинарах и кооперативах? Или ты с женщиной, у которой просто каждый месяц месячные?
А вдруг ты вышла замуж в другом рабочем городке, лежишь рядом со своим безработным мужем, прислушиваясь к дыханию твоих спящих детей? Ты пытаешься залечить его душевные раны так же, как ты залечивала мои?
Думаешь ли ты обо мне в эту холодную ночь?
Я пишу тебе письмо уже несколько часов. Мои рёбра болят после того, как меня в последний раз избили. Ты знаешь.
Может быть, я бы не выжил, если бы я не познал твою любовь. Я всё ещё скучаю по тебе, ты нужна мне.
Только ты сможешь растопит этот лёд. Вернёшься ли ты когда-нибудь?
Гроза прошла. В окне я вижу розовый отблеск света у горизонта. Помню те ночи, когда я любил тебя до изнеможения, пока небо не становилось такого же цвета, как сейчас.
Боль заглатывает меня, и я больше не могу думать о тебе. Я прячу память о тебе, словно драгоценную чёрно-белую фотографию. Я ещё многим хочу поделиться с тобой. Так как я не могу послать это письмо тебе, я его отправлю туда, где можно хранить женские воспоминания. Может быть однажды, проезжая через этот большой город, ты остановишься и прочтёшь моё письмо. Может быть нет.
Спокойной ночи, моя любовь.