Глава 1. Общество

Вы не поверите, но в маленьких городах люди всё ещё читают газеты. И нет, не интернет издания каких-нибудь заморских газет, а настоящие газеты, напечатанные на газетной бумаге низкого качества, от которой идёт специфический запах, а краска порой мажет руки. Именно такие газеты и читают в глубинке. Не телевизор и интернет являются источником новостей, а эти самые захудалые газетёнки толщиной четыре – шесть листов. В каждом, городе, который безусловно славится своей древней историей, пусть он был основан даже и во времена СССР, в каждом Н-ске, где живут или числятся двадцать-тридцать тысяч человек, есть такая вот газета местного значения. В городах чуть больше таких газеты две, а то и три, что само по себе является жутчайшим пережитком прошлого, который неместные, «понаехавшие» или просто приезжие из больших городов понять или принять никак не могут. Газеты обычно назывались «Н-ская жизнь» или «Н-ско житель». Печатались они все в одной типографии и корреспонденты у них были одни и теже. Только в первой газете часть писавших статьи числились как «собственные корреспонденты», а во второй «внештатные», а другая часть наоборот.
В газетах этих непременно есть программа передач основных телевизионных каналов. Одно это вызывает необходимость данную газеты покупать. На первой странице печатают что-нибудь о городских происшествиях, таких как: 1 сентября дети идут в отремонтированную школу, или скоро выборы, поддержим главу района, или на местном заводе по заготовке мяса перевыполнили план. Написано всё просто, но порой заставляет людей задуматься на одну две минуты, вспомнить былое, как они, или их дети ходили в школу, как выборы эти всем опостылели, и глава района всё равно не из Н-ска, или как они сами перевыполняли план ещё во времена СССР, когда фабрика была государственная, и с какой радостью они ходили на работу, за 180 рублей в месяц, не то, что сейчас.
Порой писали и о известных жителях Н-ска. Беда была в том, что в каждом таком городе известных жителей обычно можно было по пальцам пересчитать. Хорошо, когда их было хотя бы 12, чтобы раз в месяц писать про него то, что не было написано год назад. И вообще здорово, чтобы известность этих жителей хоть как-то выходила за пределы Н-ска, и знали таких людей во всей необъятной России. Чтобы какой-нибудь мог житель Н-ска мог приехать в Питер или Москву, и сказать, что я мол из Н-ска, не знаете, что ли? У нас же родился … Вот за этим и был нужен раздел про здешних знаменитостей.
В некоторых газетах бывали кроссворды. Это для настоящих интеллектуалов. Содраны они были с газет времён СССР, но это никого не смущало. Редкий читатель Газеты задавался вопросом, почему у него в 21 веке спрашивают «2. по вертикали: что обсуждали на XXVII съезде КПСС в феврале 1986 года» 9 букв. Но этот раздел мало кто читал.
Поскольку событий в Н-ске происходило чрезвычайно мало, а о некоторых было непринято писать, газета была бы невыносимо скучной, если бы не раздел объявления, которые занимали большую её часть. Основное внимание читателей всегда приковывали несколько разворотов газеты, где публиковались объявления. Обычно среди объявлений были такие разделы: «куплю», «продаю», «найдено», «услуги», «разное». И тут было что почитать, даже если тебе и вовсе ничего было не нужно. В глубинке люди продавали и покупали решительно всё. Особенно охотно продавали то, что и за бесплатно не нужно. Например: «продам дырявое ведро 5 шт.», «продам диск от трактора Беларусь», «продам самовар (или заварочный чайник(без ситечка), кофейник (без носика))», «продам резиновую лодку, дырявая, дробь», «прицеп», «чугунная ванна 5 этаж самовывоз». Бывало, что людям было не нужно очень много чего. Тогда у них получалось большое объявление, в которое попадали сначала крупногабаритные предметы, такие как мебель, кухонные шкафы, стулья, а потом тарелки, чашки ложки, заканчивалось обычно какими-нибудь пудовыми гирями, или половинками рулонов обоев с цветочками розового цвета.
Читать такие объявление без слёз в глазах и смеха приезжим просто невозможно. Если ещё были указаны цены, то им становилось вообще не по себе, так как на четверть их месячной заработной платы можно было купить большую часть того, что люди были готовы были продать. Правда им это, конечно, было не нужно. Оставалось только удивляться, что всё-таки некоторые «сделки» по этим объявлениям проходили.
В разное попадали такие объявления «Магия. Потомственная ведунья, гадалка», или «Прошу считать свидетельство **** об окончании курса СОШ № ***** выданного на имя Трихабуровой Марины Александровны считать недействительным». Что последнее могло значить, и зачем это нужно было публиковать в объявлениях неизвестно. Хотя некоторые жители Н-ска сразу могли распознать в данном объявлении шифровку американского агента своим сподвижникам.
Такую газету выписывал и мой дед. Никанор Феофанович Гвоздь. Не так давно ему стукнуло 86 лет, и, хотя он уже очень плохо читал, но был ещё свеж душой и силен духом. Мне с порога он порой говорил:
«- Антошка, *** твою, ты газету не забыл из ящика притащить?», или так «***, где газета?»
Да, дед у меня хоть куда. Две войны и светлое советское прошлое его закалили так, что его не сломал ни распад СССР, ни лихие 90ые годы, ни нищие 2000, а на наш век благоденствия, он получал такую приличную пенсию, что я только ему позавидовать мог. Социальные работники его недолюбливали, это не то слово, но ходили исправно. Выходило так, что ему только готовить по дому приходилось, а остальное за него делали или они, или я. Материл он всех нещадно, я на это внимания не обращал. Долгие годы после войны он работал на заводе, а как известно большую часть вещей, которую производят на заводах или с помощью которых производят что-либо работяги в культурном обществе с целью скрыть бедность языкового запаса называют «хреновина». А в обществе своих коллег по цеху говорят исключительно матом так кроме предлогов и местоимений там ничего не остаётся.
А в 86 лет, чего вы хотите от моего дедушки? Спокойствия, уважения и обходительности. Ну если бы его жизнь была такой, то есть хотя бы спокойной, может и дед мой был спокойным. Но с учётом всего вышесказанного спокойной его жизнь никак не назовёшь. Деда я любил,и помнил с малых лет, когда попадал под его опеку на временное воспитание. Ещё тогда, когда мне было лет 6 или 7, и приходит с улицы чёрный будто купался в лужах, дед мог откровенно сказать: «Антоха, ***, ты совсем *** что ли? Свинья, ***. Иди в ванну.» Ну как такого деда не любить 20 лет спустя?
Газету эту дед выписывал уже лет тридцать. Не знаю зачем он её выписывал раньше, наверное, была какая-то причина кроме привычки, но она уже давно забывалась, как и многое другое, чего дед или не желал вспоминать или просто от старости забывал. Про газету он помнил одно: «Почтальон Семён Михалыч, приносит газету каждый понедельник к 9. Чтобы у меня в 10 была газета на столе, слышь Антон», - говорил он мне чуть ли не каждый раз, когда я бывал у него. И не важно, что Семён Михалыч уже как 10 лет вышел на пенсию, а два года назад умер, о чём я не напоминаю дедушке. И не важно, что у деда так ослабли глаза, что он будет читать эту газету часа три, да одну страницу не осилит. Деду я всегда говорил: «Деда, будет сделано».
Так всегда и бывало в понедельник я был у деда в десять и читал ему газету. Про то, что творилось в городе, ему было не интересно. Он это знал из программы общественного Н-ского телевидения, которая на 2 часа каждый день глушила эфир второго канала и рассказывала о том, что случилось, или случится совсем скоро в светлом городе Н-ске. Про известных жителей Н-ска, он тоже слушать не хотел потому как сам мог про каждого из них рассказать гораздо больше чем было написано в статье. Я бывало говорил ему про то, о ком эта статья, а он выдавал мне лекцию на час или два о том, что это был или есть ещё за человек. История его была смешана с какими-то сведениями, которые он когда-то подчерпнул по сарафанному радио, от своих коллег и знакомых, поэтому он часто ссылался то на Василича, то на Пётр Иваныча, о которых я ничего не знал, никогда не видел, и вообще не понимал о чём говорит дед. Но для него все они когда-то были живыми людьми, возможно с другими именами, но были. И он с уверенностью превращал пол страницы газетного текста в прекрасный рассказ, порой не имеющий ничего общего с реальностью.
Правду говорил мне дед или нет, я проверить не мог, но послушав несколько его историй, я понял, что все они почему-то отдалённо похожи между собой, а посему верить в них не было никакого смысла. Хуже всего получалось, когда я начинал расспрашивать его о деталях, или задавал уточняющие вопросы. Тогда мы углублялись в такие дебри, что выбраться из них было решительно невозможно. Начать мы могли где-то с истории о нефтяном воротили родом из наших мест, который по слухам или словам «Степаныча», наворовал столько, что ему за сто лет не потратить, а заканчивали тем, что Степаныч одолжил у деда на заводе зубило третьего размера году так 1966, и собака до сих пор не отдал.
То ли потому что дед понимал, что с памятью у него не лады (а таблетки он не признавал), толи от того, что ему были противны эти самые «известные люди города Н-ска», часто он мне прямо говорил: - давай сразу объявления. И тут я читал всё подряд, а дед сидел с ручкой и что-то корябал, или говорил, чтобы я обвёл, и читал дальше. Когда я дочитывал до конца, я повторно читал выделенные объявления, а дед их комментировал:
«- Совсем что ли ***, так дорого», или «надо брать, такие копейки», или «на *** это вообще кому-то нужно», или «внучёк, бери телефон, звони».
Последнее было хуже всего. Однажды, я пошёл у деда на поводу и купил ему паяльник и припой. Он потом чуть дом не сжёг, хорошо я вовремя пришёл. Причём деду бывает хочется купить какие-то немыслимые вещи, которые ему вовсе не нужны. Например, швейную машинку, набор для выжигания, спицы набор 10 шт., корову. Но, что делать я «звоню». Я беру телефон, старый допотопный телефон с круговым набором зелёного цвета, который делает так «трррррр», пока возвращается в исходную позицию, зажимаю кнопку сброса, и набираю номер. Потом имитирую разговор, после чего говорю деду, что «товар» уже продан.
Дед матерится и говорит, что жаль, что не успели, или ну чёрт с ним. Только когда в газете через неделю я читаю тоже объявление, а я не концентрирую внимание на том, что я обводил неделю назад, дед сразу вспоминает, что мы им звонили. Он тут же решает, что видать «покупатель вернул товар», и у нас все шансы всё-таки свершить сделку века. Тут уж мне приходится включать всю свою выдумку, чтобы объяснить деду, что напечатали объявление второй раз по ошибке, что «товар» уже точно продан. Порой приходится «звонить» второй раз.
Наверное, тут больше азарт от того, что действительно что-то можно купить, чем реальная заинтересованность в покупках. Всеми правдами и неправдами я наставляю деда на путь истинный избавляя его от ненужных приобретений экономя его, а значит и свои деньги.
Случилось так, что в очередной понедельник я читал дедушке газету. Разделы «продаю» и «куплю» мы закончили. Оставался раздел «разное». Ещё не начиная раздел я уже успел прочитать одно объявление, которое прямо-таки бросалось в глаза. Если все объявления были напечатаны на белом фоне, то это единственное было напечатано в чёрном прямоугольнике белыми буквами. Написано там было:
«Общество недобрых дел.
Любые жизненные ситуации.
Услуга за услугу.»
И телефон 56665.
Деда это объявление никак не заинтересовало. Мы с ним закончили читать все объявления, и он отправился вздремнуть, а я как ненормальный сидел и смотрел на объявление. Ничего не скажешь, во всех отношениях объявление было странным. Я чувствовал себя в некотором смысле экспертом в таких объявлениях, поскольку прочитал их уже столько, что не приведи Господь каждому. Кроме того, что объявление бросается в глаза, в нём ничего не понятно. Название странное «Общество недобрых дел», что продают, чем торгуют? Что за «любые жизненные ситуации»? И что значит «услуга за услугу»?

Бесславный воин тысячи дорог, твой путь не завершится в одночасье.
Ступая чередой шагов из года в год, ты приближаешь свой конец.
Но где ты обретёшь, не знаешь нет, и знания такого ты страшишься.
И всёж, однажды всё случиться при ясном солнце иль в ненастье.
Тебя я знаю плохо, как себя, и потому скажу:
Когда-то мир был юн вокруг тебя, и солнце поднималось точно на востоке.
Ты знал, кто прав, кто виноват, что истинно и ложно.
Не путь тебя влочил, ты сам путь выбирал.
Любому ты злодею готов был без утайки всё сказать.
Уверен был в себе, и знал что поступаешь верно.
И если сомненье посещало вдруг тебя,
Ты возвращался к тем истокам, что вырастили личность.
Там получая ты ответы, рукою властной устремляя взор вперёд,
Как лоцман вёл свою ты жизнь в обход мелей, круговоротов буйных.
Как Роланд, с пистолетом в кобуре, шагая чрез пустыни,
Иные города, миры, ты к башне шёл,
Не зная где она, достигнешь ты ль её иль сгинешь.
То в давние случилось годы. Ты помнишь их? Отрывками не боле.
А что теперь?! Твоё лицо покрыто шрамами потерь,
А на спине след словно от удара... ножом, мечом?
Но словно от удара в спину. Кто предал друг иль недруг?
Иль сам тому виной ты? Седой старик, безвременно угасший взор.
Где башня? Куда идёшь ты? И стоит ли идти теперь?
Ты сумасброд. Ты не ответишь боле. В глаза твои боюсь я посмотреть.
Там смерть, там отчуждение и горе.

Искать белого волка в снегу, это как искать чёрную кошку в тёмной комнате. Волк пропал два дня назад, но я всё ещё не терял надежду его найти. Я разбил карту на квадраты и методично день за днём обрабатывал один за другим. Сначала по кругу, потом по спирали. Чтобы вы понимали, почему я искал Волка, я должен объяснить вам кто он такой, а кто я.
Мы прожили бок о бок с волком долгих двенадцать лет. Удивительно как нестерпимую душевную боль можно заглушить заботой. Четырнадцать лет назад умерла моя жена. Бог мой, четырнадцать лет. Когда я думаю об этом, мне кажется, что это было не со мной. Или со мной, но в параллельной реальности. Четырнадцать лет назад мы с женой жили в Чикаго. Я работал в местной полиции, после завершения контракта в армии. Работал кинологом, обучал молодых собак, прежде чем передать их будущим хозяевам. Мы жили в небольшом доме с тремя спальнями и гаражом. Там было предостаточно места, и мы мечтали завести детей. Оказалось, что жена бесплодна. И мы попробовали эко. Но что-то пошло не так. Эта фраза. Именно так сказал врач, когда моя жена была без сознания с огромной кровопотерей, без шанса на спасение плода. Я верил, что её удастся спасти и мы попробуем снова. Чёрт, да я даже не сомневался, что всё будет именно так. Но затем последовал отёк головного мозга, и стремительная смерть.
После этого моя жизнь пошла под откос, как гружёный поезд, сорвавшийся с рельсов. Я запил. На работе сначала дали отпуск. Неоплачиваемый, конечно, но всё-таки отпуск. Из отпуска я не вышел. Без работы, банк за три месяца отобрал дом. Я никого не винил. Жизнь такая штука, всякое случается. И я отправился на Аляску. У меня был там маленький домик у горной гряды. Это был скорее летний охотничий домик, чем дом для постоянного пребывания, но для меня он стал сначала убежищем, а потом и постоянным домом, в коем я и живу поныне. А всё благодаря ему. Волку.
На Аляске не очень людно. Правильнее будет сказать, что здесь совсем безлюдно. Особенно после Чикаго. А поговорить иногда хочется. И деньги тоже нужны. В городке неподалёку, я на каждом столбе расклеил объявления о тренировке собак. Написал довольно прост: "тренирую собак любого возраста и породы, первый урок бесплатно". Нельзя сказать, что отбоя не было, но человек десять приехало ко мне. И с пятью из них я сразу подписал контракт, Трое согласились чуть позже. Собаки стали моей новой жизнью. Они любили меня, а я понимал их. Так что на продукты и бензин мне хватало. В лесу можно было подстрелить вкусный ужин или запастись оленятиной на всю зиму.
Мой дом стоит довольно глубоко в лесу, поэтому я часто слышу выстрелы. Охотники иногда заходят ко мне, хвастаются добычей или травят байки. Для местных я быстро стал своим. Многие стали водить своих охотничьих собак ко мне, так что когда охотники заходили ко мне, то их собаки могли со всех ног броситься прямо на меня.
В тот день тоже стреляли. Я не обращал на выстрелы никакого внимания. Просто сидел на веранде и наслаждался морозным декабрьским утром. Небо было чистое, светило солнце, снег искрился на елях вокруг дома. Охотники пришли из-за дома. Они шли не таясь, зная, что я никогда не против послушать. Их было слышно из далека. Собаки лаяли не переставая. Оказалась на охотников выскочила волчица. Её застрелили, но у неё остался один волчонок. Месяца четыре от роду, белый волчонок у серой волчицы. Это было нетипично, а охотник не знали, что с ним делать. Толи застрелить, толи сдать куда.
Я уговорил оставит его себе. Волк, это конечно, не пёс, в нём гораздо больше звериного. На моей стороне был опыт работы с собаками. На его, а это был мальчик, были инстинкты и звериный нрав. Я победил. Не сразу. Далеко не сразу. Это была настоящая битва. Перевоспитание. Мне долго не удавалось заслужить его доверие. А когда я смог это сделать, пришлось доказывать, что в нашей стае главный я. Мы с ним дрались, и не раз. Однажды он так разодрал мне руку, что пришлось ехать в к врачу зашивать. Но он знал своё место. Слушался. А в какой-то момент посчитал меня равным, а после вожаком. Я назвал его Волком. Не слишком оригинально, зато верно. Без сомнений это был Волк.
Мы ходили с ним вместе на охоту. Он помогал мне тащить тушу оленя, порой брал след не хуже охотничьей собаки. Он стал мне другом и братом. Он даже помогал мне тренировать других собак. Я показывал им, как выглядел и пах волк, но он не нападал, он знал, что они свои. Потому, что так говорил я. Его хозяин, его отец, его брат, его жизнь. Чем больше мы жили вместе, тем больше переживали, тем реже моя память возвращалась к тому, чтобы я оставил в Чикаго.
Волк вырос крупнее среднего роста. Было такое ощущение, что мама у него была волчицей, а папа по меньшей мере волкодав.
Пять зим назад я провалился под лёд. Вышел на середину лесной реки и не заметил, что река подмыла лёд снизу. Лёд треснул и я ушёл с головой под лёд. Хорошо ещё в последнее мгновение я ухватился за кромку, иначе течение в два счёта унесло бы меня дальше, а из подо льда мне бы точно не выбраться. Я вынырнул, да только голова оказалась надо льдом, да руки. Но Волк пришёл и вытащил меня. Схватил на шкиру и вытащил. Он не боялся, не сомневался. Просто выбрал сторону, с которой лёд был толще и вытащил меня. Хорошо в ту зиму было много снега и в лесу я был на снегоходе. Если бы на мне были лыжи, или того хуже не было ничего, даже Волк бы мне не помог.
В другой раз Волк отогнал от нас стаю его сородичей. Их было много, штук пятнадцать. А у меня туша оленя и карабин на десять патронов. Волк вышел вперёд и зарычал так, что даже у меня сердце ушло в пятки. Его родичи не долго думая побежали в чашу, а мой друг засеменил ко мне по собачьи виляя хвостом.
А теперь он пропал.

В колонках играет - море
Море шумит в душе каждого из нас. Шумит по своему у каждого, кто когда-либо бывал на побережье. Стоит только подумать о море, каждый слышит этот шум. И для каждого он конечно свой. Кто-то слышит как лёгонькая волна из последних сила забирается на ярко освещённый берег перекатывая мелкий песочек. Другой слышит рёв морской стихии, как волны высотой с трёхэтажный дом обрушиваются на неуступчивые скалы, которые уже тысячи лет принимают на себя бесконечные удары, которым не будет конца. А есть и такие, которые слышат как волны бьются о борт корабля. Для последних море не стихия, не место для отдыха, оно их жизнь. И в море они слышат шёпот, чувствуют его пульс, живут вместе с ним то поднимаясь на гребень, то падая в пучину. Для них это дом родной. Они могут месяцами проводить на суши, но неизменно возвращаются. Они любят и ненавидят море, так как любит и ненавидит море наркоман, который думает, что может в любой момент соскочить, да только и ждёт следующую дозу.
Моряки сами по себе странный народ. Стоило бы их считать отдельной нацией, которую разбросало по миру как евреев. И снуют они из порта в порт в надежде найти землю обетованную, да только не земля им нужна, а море. Для сухопутных море порой этой пустой звук. Для моряка это друг и враг на века, кормилец и разоритель, любовь и ненависть, радость и горе, и всё это всё в одном звуке, в одном слове, море. И шум прибоя, и штиль, и крик чайки, когда берега ещё не видно, и рассвет далеко от родных берегов, и непроглядная тьма, и шторм, и болтанка, когда так сложно устоять на ногах, и вкус солёной воды, и улыбка друга моряка. Море.
И скажите, что делать, если ты родился в рыбацком посёлке в середине века, после большой войны, когда все вернулись к обычным, привычным ремёслам, и твоя фамилия Фишерман. Да к тому же твой отец всю жизнь добывал рыбу в море, отвоевал всю войну во флоте. Твой дед также ловил рыбу и участвовал в предыдущей великой войне, тоже успев отдать долг родине в военно-морском флоте. О прадеде было известно мало что. Только редкие фото начала века, где он и его команда на фоне "Фишерман боат", красивом новеньком траулере. Стоит ли говорить, что выбирать было не из чего.
Скотт Фишерман стал ходить в море с отцом в те далёкие времена, когда ему было ещё восемь годов от роду. Она постоянно пропускал школу по той причине, что отец не мог понять, чему такому могут научить там его сына, чему он не сможет научить его сам. А знал его отец немного для людей с суши, но всё то только могло пригодиться в море. Всё что знал без остатка он передал сыну, который с трудом, но всё же окончил семь классов, прежде чем в последний раз появиться в школе. С тех пор он каждый раз уходил в море с отцом. Мать Скотта не имела ничего против этого. В посёлке где они жили другой работы, как таковой и не было. Рыболовецкая артель скупала всю рыбу, которую привозили траулеры из моря. Тут же в посёлке рыбу обрабатывали, фасовали и отправляли в крупные сортировочные центры, где рыба приобретала красивую упаковку, а дальше ехала по всей стране, а порой и в другие страны. Конечно, Фишерман и его семейство никогда не думало об этом. Их работа заканчивалась в порту, когда рыбу сгружали с корабля.
С тех пор много воды утекло. Мир изменился. На смену маленьким траулерам пришли гигантские корабли-комбинаты, на которых тут же происходит заготовка и упаковка рыбы, на смену артелям пришли транснациональные компании, проглотив особенности ведения дел в каждой отдельно взятой стране, выровняв всё одним уровнем. Артель, на которую работал дед и отец Скотта медленно приходила в упадок, как и весь посёлок, который тоже медленно умирал. Наконец артель обанкротилась, а с ней и местные рыбаки. Кто продал свои корабли и сошёл на берег, чтобы обрести покой на дне стакана, другие перебрались в порты, где дела шли лучше, третьи нанялись на работу в крупные компании и работали на этих самых больших траулерах, но среди всех этих людей не было Скотта Фишермана.
Его отец умер в возрасте 54 лет не застав такого драматического финала для их артели и посёлка. Мать умерла через пару лет не приняв кончину мужа. Скотт остался один. Он не обзавёлся семьёй то ли в связи его узким кругом интересов, то ли несговорчивостью. В нём жила одна страсть. Море и рыба. Его род отдал этому делу по меньшей мере сотню лет. Чутье ли или удача, но Скотт никогда не возвращался на берег с пустыми сетями. И рыба его была не в пример лучше той, что добывали другие. Злые языки говорили, что он заключил сделку с морским богом, или сам был им во плоти.
Когда артель закрылась, неожиданно нашёлся покупатель на ту рыбу, что добывал Скотт. Договориться с ним, конечно, было не просто, но всё же Скотт согласился работать на одну фирму из крупного городка, в пятидесяти милях от побережья. Фирма эта занималась поставкой свежей еды в рестораны города, а такой поставщик, которым для них стал Скотт был просто необходим. Заботы по обработке рыбы фирма брала на себя. Чересчур много рыбы им было не нужно, поэтому, когда они выкупили один причал и небольшой домик у разорившейся артели, им пришлось с боем отказывать всем траулерам, которые остались без работы. В итоге для Скотта всё сложилась отлично. Поменялся только покупатель его рыбы. В остальном ничего не изменилось.
Прошло не меньше десяти лет с тех пор как закрылась артель, когда медленно, но верно в посёлке стали появляться новые жители. И это были точно не рыбаки. Новые люди приезжали, скупая большие участки земли и возводя на них большие дома. В домах этих они жили редко, приезжая сюда лишь в благоприятный сезон для того, чтобы отдохнуть и поплавать на яхтах. В порту всё тоже изменилось под стать. Новые причалы и дорогие яхты. Среди них траулер Скотта выглядел белой вороной. Как собственно и сам Скотт, с аккуратной подстриженной бородой в кепке шкипера и трубкой во рту, в перелатаном непромокаемом комбинезоне, которому уже лет десять, рядом с нуворишами всех сортов, которые были одеты по последнему писку моды, в солнцезащитных очках. Вот только не он чувствовал себя неловко рядом с ними, а они. Да, эти биржевые воротилы и хозяева роскошных домов и красивых машин, рядом с ним они не находили, что сказать, чувствуя его превосходство. Они не могли его купить, потому что Скотт не продавался. Он работал на фирму, но не принадлежал ей. А фирма платила ему щедро, понимая, что её репутация поставщика лучшей рыбе в округе была на 90% благодаря упорству и труду Скотта.
То утро не предвещало ничего кроме волнения на море, непрекращающегося дождя, температуры около 50 градусов по Фаренгейту. Обычные люди в такую погоду одеваются потеплее, не забывая взять с собой зонт, добежав под которым до своей машины, греются у решёток обогрева, мечтая о том, чтобы этот день скорее закончился, и каждому встречному говорят о том, какая сегодня дрянная погода, хотя это и так понятно. Для любого из рода Фишермана эта погода не была препятствием выполнить свою работу: выйти в море и привезти на сушу очередную партию рыбы. Для рыбы ведь не было разницы какая погода наверху. Вот и для Скотта погода роли никогда не играла.
У Скотта не было зонта. Не было никогда и он не понимал зачем вообще он нужен. Ты или мокрый, или сухой, разница небольшая. А уж на траулере в такую погода, когда ты в море один сухим тебе не бывать это точно. И тебя не спасут ни тёплая поддёва, ни водонепроницаемый костюм. Влага, найдёт путь. Сначала намокнут твои лицо, голова и грудь. Потом медленно, но верно ты и сам весь пропитаешься влагой. Фишермана никто бы не назвал нелюдимым человеком, но с тех пор как его отец ушёл из жизни, на корабле он всегда ходил один. Ему не нужны были помощники, он сам прекрасно справлялся со всем.
Скотт жил в десяти минутах ходьбы от порта. Вставал он всегда рано. Ложился тоже рано для обитателей суши. Это было один из уроков, котором его научил отец. Если ты бодрствуешь, когда другие спят, то ты спишь, когда другие ещё бодрствуешь. В начале пятого утра, Скотт поднялся на свой траулер, включил осветительные приборы и запустил дизель. Двигатель шумел мерно, в такт пульсу Скотта, в такт его дыханию. Корабль был его частью, а он частью корабля. Перед выходом в море предстояло проверить снасти, сети должны быть целыми. Он вышел из рубки, приветствуя его встретил порыв ветра, несущего мелкую морось. От рубки до кормы всего-то десять метров, но за кормой уже хоть глаз выколи, ничего не видно. Солнце должно подняться из-за горизонта часа через два, но в такую погоду, когда всё небо плотно обложено облаками, света это прибавит не намного. В порту было пустынно. Только свет в будке на входе, и маяк на выходе из гавани.
Полчаса спустя, после того как Скотт немного подлатал сети, проверил запасы солярки, проверил сводку погоды, сверился с курсом, которым шёл шторм, проверил рацию и включил навигационные огни, погода только ухудшилась. Мелкую морось сменил сильный напористый дождь, который загонит жителя суши любого под крышу. Скотт вышел из рубки, отдал швартовый, и на самом малом ходе отчалил от пирса. Его траулер медленно шёл мимо череды плавно покачивающихся на волнах яхт с длинными мачтами, с мощными двигателями и красивыми открытыми площадками. Скотт не обращал на них внимание. Для него имели значение работа, его корабль и море, открытое море, которое ждало его за выходом из порта.
Миновав маяк, Скотт связался по рации со службой береговой охраны сообщив квадрат, в который направляется. Получив предупреждение о надвигающемся шторме, Скотт прервал связь. За каменной грядой, которая отделяла порт от открытого моря качка резко усилилась, подкрепляя слова переданные по рации. Скотт перевёл двигатель на повышенные обороты добавляя ходу кораблю. Впереди ровным счётов ничего не было видно. Редко где-то вдалеке вспыхивали молнии. Идти приходилось только по приборам. Дворники без остановки скребли по стеклу, а фонарь на рубке разрезал темноту силясь выловить силуэты волн. Скотт вскипятил воды и заварил крепкого чая. Он как и все его предки на дух не переносил кофе. После этого он сверился с курсом, которым шёл его корабль. Скоро предстояло сменить курс, чтобы не угодить на мелководье, где волны в такую погоду должны быть сильнее, чем там, где намеревался пройти Скотт. Убедившись, что идёт правильным курсом, он принялся забивать трубку. Она перекочевала к нему от отца. К нему возможно от деда, хотя Скотт и не был в этом уверен. Всегда покидая порт, он набивал, а потом выкуривал трубку. Также он делал, когда заходил в порт. При это он никогда не курил в море. Для него это было кощунством. ничто не могло отвлекать от работы, когда он занимался выловом рыбы.
Сменив курс, он сел в капитанское кресло, потягивая чай, слушая рёв ветра, смотря на без устали работающие дворники, на бушующее море снаружи. Предстояло идти без смены по меньшей мере час. За этот час ветер немного стих, волнение стало чуть меньше, да и дождь из ливневого превратился в лёгкую морось. Светало. Тьма ночи сменилась серым утром. Небо во все стороны было затянуто непроглядным серым пологом. Скотт погасил фонари, от них и до этого было мало толку, а теперь они потеряли всякий смысл, видно было хорошо и без них. Позавтракав солёной рыбой с банкой консервированного фасоли, и запив очередной кружкой чая, Скотт пошёл на корму. Выйдя из рубки от огляделся, словно в первый раз видел всё это вокруг. Сколько хватало глаз повсюду взволнованное море. Белые пенные буруны, и синева морской пучины. Скотт ухмыльнулся чему-то своему и пошёл при свете дня ещё раз проверять сети. Скоро предстояло опустить трал.
Как понять где в море рыба, а где пустая морская вода. Одни знают исходя из своего опыта, что в определённых местах проходят косяки рыб. Другие рассчитывают на удачу и идут туда, где раньше не ловил никто. Фишерманы ловили рыбу в этих водах сотни лет. Ещё дед Скотта размечал бумажные карты вместе с его отцом, где в какие времена года обычна снуют косяки рыб. Теперь когда бумажные карты ушли в прошлое, и все пользуются электроникой, ему не нужно заглядывать в старые записи. Он и так прекрасно знает куда идти за рыбой. Стоит только сделать поправку на надвигающийся шторм. Направление ветра и его скорость, полученные по метеосводке позволяют довольно точно прикинуть куда должна уйти рыба. Поэтому опуская трал старый моряк не гадал, будет там рыба или нет, он знал, что она должна там быть. И если это знание было истинным, то через полтора часа, можно будет отворачивать назад в порт с лодкой полной рыбы.
Отец Скотта говорил, что море любит тех, кто любит море. И в тоже время он говорил о том, что море есть стихия, её не нужно понимать, если оно захочет, оно потопит твой корабль тогда, когда ничего не предвещает беды, а может провести через настоящий ураган оставив целым и невредимым. Поэтому когда полчаса спустя на горизонте показались тёмно синие тучи, а морось сменилась резкими порывами ветра, которые словно бросали целые волны дождя на стёкла рубки Скотт ничуть не удивился. Когда рядом гуляет шторм резкие перемены погоды дело обыкновенное. Он сменил курс в сторону от надвигающихся тёмных туч, которые нет-нет да прорезывали вспышки молний. Грома пока слышно не было, но это вопрос времени. Скотт чувствовал, что сегодня ему предстоит день не из лёгких.
Тучи приближались стремительно. Ветер не стихал. Волнение усиливалось . Скотт сверился с только что пришедшей метеосводкой. Шторм крепчал. Кораблям в его районе предписывали незамедлительно направляться в близлежащие порты. Пора было поднимать трал вне зависимости от того, сколько рыбы он наловил. Если волнение усилится, то может статься, что ему вообще будет не до рыбы. Скотт скинул обороты двигателя поставив на малый ход, вновь включил световые огни и отправился на корму. Малый ход должен был позволить легче поднять трал и поднять на борт пойманную рыбу. За следующие десять минут пока поднимался трал и Скотт справлялся с манипуляторов сваливая пойманную рыбу в трюм траулера, он понял, что вовремя успел это сделать. Ветер сменился и дул в правый борт. Вспышки стали ближе, а раскаты оглушительны. Закрепив снасти с большим сопротивлением Скотт по борту держась за поручни вернулся в рубку. На рации мигала лампочка. Кто-то пытался связаться со Скоттом, но ему сейчас было не до них. Скотт переключил увеличил скорость и вывернул руль до упора влево. Судно бросало на волнах вверх вниз, волны заливали палубу, но то, что сделал Скотт было единственно верным решением. Через минуту, после того как корабль сменил курс на девяносто градусов и ветер стал дуть с кормы, Скотт поставил руль прямо. Выходило не очень хорошо. Лодка шла в сторону от порта, но лучше уходить туда, чем быть как Элли с Тотошкой в доме в центре урагана. Скотт вспомнил о рации. Он связался с портом. Оказалось это не они. Связался с береговой охраной. И тут пришло известие, которое он никак не ожидал услышать.
Яхта подала сигнал бедствия. На борту по меньшей мере четыре человека. Потеряли ход. Вероятно поломка двигателя. Координаты приблизительные связь прервалась. Скотт сверился с картой. До них судя по всему минул 20 хода в обычную погоду. Но они как раз в том направлении, откуда так спешно уходил Скотт. Береговая охрана отправила корабль и известила все близлежащие корабли в этом районе. Корабль Скотта ближе всего. Корабль береговой охраны будет на месте не раньше чем через два, два с половиной часа.
В море нет друзей и врагов. Если кто-то подал сигнал бедствия и ты можешь ему помочь, ты не можешь думать о себе и своей безопасности. Так говорил отец Скотта. Поэтому его сын и не раздумывал. Слабый думает, сильный делает, так говорил дед Скотта. Это было выбито на его могиле и врезалось в память Скотта раз и навсегда.
Старый моряк глубоко вздохнул, вновь выкрутил руль до упора влево, перевёл двигатель на полные обороты, и совершив разворот на сто восемьдесят градусов устремился прямо на встречу буре. То что шторм прямо по курсу не было сомнений. Нос взлетал высоко вверх, потом срывался вниз. В кабине всё, что было на открытых полках ходило ходуном. Волны становились всё выше. Траулер был не новый, далеко не новый, сколько он выдержит. Высота какой волны сломает его пополам?! Стоит ли задумываться об этом, когда от тебя ничего не зависит, зато ты можешь спасти целых четыре человеческих жизни.
Через двадцать минут Скотт был на месте. Координаты были не точными, к этому стоит добавить высокие волны, непредсказуемость течения и плохую видимость. Скотт взял бинокль, но сперва ничего не разглядел. Он искал глазами корабль, лодку, но ничего похожего не было. Потом вдруг где-то по правому борту на отдалении около мили между гребней волн буквально на долю секунды он увидел вспышку. Это была вспышка со спасательного плота. На кораблях таких маячков не бывает. Скотт повернул руль в ту сторону, где видел вспышку. Несколько секунд он ничего не различал, но вот спасательный плот вынырнул на очередной гребень , и он понял, что идёт правильным курсом. Люди тоже похоже заметили его, он увидел отправленную в воздух зеленую ракетницу.
Оказавшись невдалеке от плота Скотт поставил на малый ход, вышел из кабины, пристегнувшись тросом на карабин, взял трос лебёдки установленной возле рубки и в два счёта закрепил на лебёдке спасительный круг. Только с третьей попытки Скотту удалось забросить круг достаточно близко к людям на плоту, чтобы они могли ухватить его. Волнение на море, плохая видимость и шоковое состояние людей в спасательном плоту сделали своё дело. Когда Скотт помог вскарабкаться на борт женщине и мужчине, третий человек на плоту друг потерял равновесие и упал прямо в море, ударившись при этом головой о борт траулера. Скотт не думал и не сомневался в своих действиях, он только крикнул мужчине, которого поднял на борт "лебёдка" и прыгнул в воду. Третьим человеком была женщина. Её спас спасательный жилет, который был на ней. Так бы она неминуемо пошла на дно, но жилет держал её над водой , хотя и без сознания. Скотт размашистыми бросками добрался до неё приподняв её голову над водой. Он очень надеялся, что мужчина в лодке его понял, и убедился этом, только почувствовав рывок. Мужчина перецепил карабин Скотта к лебёдке, к которой до этого был прицеплен спасательный круг, и довольно быстро поднял двоих из воды. Скотт, оказавшись на палубе, первым делом бросился в кабину, вновь повернул корабль в сторону от бури и только потом вернулся к тем, кто был на палубе. Мужчина держал женщину с разбитой головой, другая женщина, держалась за поручни, силясь не потерять равновесие пыталась идти к рубке.
Скотт помог всем троим добраться в рубку. Их было трое. По радио передавали четверо. Он был обязан уточнить этот момент. Оказалось, связь была очень плохой, на яхте, которая потеряла ход, а затем перевернулась под напором огромной волны было всего трое человек. И все они оказались на корабле Скотта.
Погода у побережья оказалась значительно лучше. В порту пострадавших ждали службы экстренной помощи. Первую помощь как мог Скотт оказал сам. Перевязал раны, напоил крепким горячим чаем снабдив всех стопкой "чёрной наклейки" (сам он никогда не пил на борту. но это была экстренная ситуация, нужно было как-то разогнать кровь), в трюме нашлась кое-какая не подходящая ни по фасону ни по размеру зато тёплая и сухая одежда, к которую без лишних стеснений переоделись спасённые.
Когда с формальностями в порту было закончено, Скотт позвонил своему нанимателю оставив пару слов на автоответчик о том, почему рыбы оказалось несколько меньше чем обычно. Вымотанный и сильно уставший Скотт вернулся домой. Там он принял душ, достал банку фасоли и вяленой рыбы, сел у обогревателя, рядом с горящим ночником. Закончив трапезу, Скотт погасил свет и стал смотреть в окно. Шторм ушёл стороной. На небе ни тучки. Светит луна. Порт вот он, рукой подать. А за ним открытое море. Пора спать. Завтра рано вставать.

В прериях всё всегда или из-за денег, или из-за бабы. Возможно во внешнем мире всё также, а может и нет, но в прериях дела обстоят именно так. Бывает, что деньги и баба попадают в одну историю, и тогда она точно принимает чертовски плохой оборот. Это про мою историю.
В прериях всегда так. Или ты на коне, или нет. Во всех смыслах. Есть конь и весь мир в твоих руках. Скачи от заката до рассвета. А без коня, вдали от жилых мест... Делать нечего. Только помирать. И лучше бы у тебя был пистолет хотя бы с одним патроном. Это не спасёт тебя от индейцев, не защитит от волков, не согреет холодной летней ночью, не напоит , не накормит, зато может избавить от долгой или недолгой, но мучительной смерти.
Поэтому я не завидую себе. Не завидую, видит Всевышний. Без лошади, оружия, еды и воды, и что самое противное, самое мерзкое и ужасное, с простреленной ногой. Пуля прошла навылет чуть выше колена и похоже не задела кость. Странное везение. Попади пуля в колено, или пройдя через артерию, я бы умер даже с места не сдвинулся. Во первых было бы очень больно, во вторых не было бы смысла. Боль бы просто приковала меня к месту, а кровь бы покинула моё тело быстрее, чем я бы прочёл "Отче наш".
С пулей в ноге было бы хуже. За свою жизнь я повидал всякого. Видел и таких парней, которые утверждали, что в них застряло не меньше пары пуль и живут они с ними припеваючи. Ходят на костылях, или с парализованными руками, которые болтаются плетью. и всё же я им не верю, не верю, что в них застряли пули. Думаю, что продырявили их знатно, но пули или прошли насквозь, или их достали. Готов поставить на это пару баксов, если спор будет честный. И вот почему.
Одной из моих первых работ на диком западе была охрана банковского дилижанса. Работа мне нравилась ровно до тех пор, пока на дилижанс напали, и не перебили половину охраны. Сам я схватил тогда 2 пули. Одна прошла навылет, другая застряла в левой руке. Целый месяц, я мучился, пока не пошёл к врачу. Он, конечно, назвал меня идиотом, потому, что он был не врач, а ветеринар, который лечил в основном коров да лошадей. Но за пачку баксов, которые я получил от благодарного банка, ветеринар распорол мне руку и достал пулю.
Подводя итог того, чем я в данный момент являюсь, могу только с уверенностью заверить вас, что выгляжу я чертовски плохо. Весь покрыт слоем пыли, правая нога поверх ковбойских штанов перемотана рубашкой. Вместо рубашки кожаный жилет на голое тело. На голове шляпа. Её я купил у пьяного индейца несколько лет назад. Тот утверждал, что у бывшего владельца он содрал скальп, и ему она уже точно больше не нужна. Я не переживал ни за пьянчужку индейца, ни за бывшего владельца шляпы. Тогда я был чрезвычайно рад приобретению, был рад и сегодня с простреленной ногой.
Как я уже говорил, во всем виноваты деньги и/или женщины. В прериях вместо денег золото. Его здесь невероятно много. Только надо его найти и добыть, а потом добраться до банка, продать золото банку и положить на свой счёт. Ну а женщины. Они сидят в небольших городках, или городах покрупнее, или ездят взад вперёд с переселенцами, надеясь обрести лучшую участь, чем им выпало по жизни. В действительности получается, что со временем всё должно стать лучше, но становится только хуже. Женщины не готовы к тяготам, которые им уготованы в Штатах. Повсеместное пьянство, нервные мужчины, готовые в любой момент хвататься за пистолеты и карабины, индейцы и много чего ещё. В поисках лучшей доли, нужно не забывать, что у тебя-то и сейчас кое-что есть, а потом может не быть и этого.
В моей истории конец уж близок, потерпи мой друг. Последний вздох уж близок, то сердце чувствует моё.
Виной тому всё также любовь, деньги и предательство. Мы ехали два дня сойдя с утоптанной дороги. Я ехал с компаньоном Эдуардом. Я знал его уже лет пять. Мы побывали в разных заварушках. Поэтому когда он навёл на меня свой пистолет, я рассмеялся ему в лицо. А он выстрелил. Потом объяснился. "Прости", - сказал он мне, в ответ на мои проклятия и крики. Он рассказал мне о Кристин. Моей жене. Рассказал, что уже года 2 с ней спит. Что это она натравила Эдуарда на меня. Что это она настояла на том, чтобы он застрелил меня. Но он не застрелил. Только прострелил ногу, забрал лошадь, револьвер, всю еду, кисет, спички, воду, ну и, конечно, намытый нами совместно золотой песок.
И теперь я один на один с собой. В середине неизвестного плато, вдали от обитаемых земель, недалеко от индейских кочующих племен. Если меня встретят индейцы, то снимут скальп в два счёта. По-английски они ни черта не понимают. Объяснять им что-либо не имеет никакого смысла.
А ещё ночью особенно опасны ползучие гады. Скорпионы, змеи. Увидеть не увидишь, а укусят, так и с жизнью расстанешься. Ну и, конечно, волки. Этих я боюсь больше всего. Стоит им меня почувствовать и моя песенка, которая кажется и так подошла к концу, будет допета под слитный вой волков.
За этот день я преодолел не больше полумили. А идти по моим приблизительным оценкам было не меньше миль 40. Нога распухла и болела. Я как мог растирал её и обнимал её. Но это мало помогало. Вечер выдался тёплый. Я нашёл несколько плодов репейника. Я жевал их и плевался. Через силу я проглотил свой "ужин", привалился к валуну и провалился в глубокий сон без сновидений.
Посреди ночи я проснулся от того, что невдалеке выли волки...
Я тяжело вздохнул. Что ещё оставалось?!

Дворники делают взмах. Вшух-Вшух. За лобовым стеклом, освещённый светом фар ночной лес. Мелкие елочки, за ними берёзки, а дальше тьма, которую даже яркие огни внедорожника не могут прорезать. Вшух-вшух.
Сижу смотрю в темноту. В голове какая-то каша. Выделить мысль не представляется возможным. Я думаю обо всём, что произошло за последние 12 часов и не нахожу причин. Руки болят. Костяшки. Всему есть причина и повод. Этому учат на уроках истории в школе. И, если вообще возвращаться к вопросу школы, то там же, а вернее в то давнее время учат, что собираться надо вечером, чтобы с утра быть готовым, а не второпях носиться по дому, и обязательно что-нибудь забыть. Вшух-вшух.
Ну, а я видимо плохо выучил этот урок. А стоило. Стоило, чёрт подери, делать всё заранее и всё, ВСЁ, было бы по другому. История не имеет сослагательного наклонения. Всё случилось, как случилось. Я поздно ложился спать. Поздно ложился перед важной встречей. Засидевшись в гостиной за интересным фильмом, который оказался довольно посредственным. Но понять это можно было только после того, как я его досмотрел. С учётом того, что было уже 3 часа ночи, я решил, что могу позволить себе перенести сборы на утро. И отправился спать под бочок к жене, которая, как оказалось тоже не спала, а смотрела в спальне свой сериал на планшете. Так она сказала тогда. Вшух-вшух.
Утром я взял ноутбук, бумаги со стола, выпил кофе и поехал на встречу. На другой конец города. Жена мирно посапывала, когда я уезжал. Она не работает, наша 8-летняя дочка на каникулы сослана к моим родителям. Поэтому будить жену не было никакого резона. Так думал я. Сел за руль. С неба валил снего-дождь. Дворники включились автоматически. Вшух-вшух.
Сорок пять минут спустя, после 3 коротких, но содержательных телефонных звонков , 80 км по кольцевой автодороге, я вспомнил. Вспомнил, не правильное слова, ведь я ничего и не забывал. Я просто осознал, что у меня , как я говорил выше, ноутбук, бумаги со стола, но! Но нет, самого важного, документов заверенных нотариусом. Эти документы я вчера в середине дня, готовясь к этой встрече убрал в выдвижной ящик. Вот тебе и ... Вшух-вшух.
До встречи было ещё порядочно времени. Я должен был ещё с коллегами обсудить стратегию ведения переговоров и обговорить несколько "тонких" моментов, так что с учётом предстоящих кругов домой и обратно, я даже мог успеть. Заставить клиента немного подождать - это не такая уж большая проблема. Съехал с кольцевой, заехал на кольцевую. В левый ряд. Тапок в пол. Добрался до дома за полчаса. Вшух-вшух.
Живём мы в пригороде. Свой дом с участком за высоким забором, это уже даже не роскошь, а обыденность. Этим уже никого не удивишь. Я выскочил из машины и устремился в дом. На то, что входная дверь была открыта внимание обратил, но не придал этому значения. В доме горел свет, значит жена уже встала. Я проскочил не снимая ботинок в кабинет, оставив на полу грязные следы. Взял то, что лежало в выдвижном ящике, и направился на выход. По плану в моей голове, я хотел из машины набрать жену и объяснить ей грязные следы на полу, и вообще всё то, что приключилось со мной этим утром. Уже открывая дверь, я замер. На полу стояли незнакомые хорошие качественные мужские ботинки. Вшух-вшух.
Я поднял глаза. В прихожей на одном из крючков висело тоже очевидно очень высокого качества чёрное пальто. В растерянности наполовину выйдя из дома, я замер и в нерешительности зашёл обратно, закрыв за собой дверь. Помню подумал, что она там что совсем о$#%л@?! Потом решил, что вероятно это какой-то из её друзей. У неё полно мужчин друзей. Никогда не видел в этом проблемы. Если эти мужчины, конечно, не спят с моей женой. Поэтому, если ничего предосудительного, просто поздороваюсь и ретируюсь, не изображая ревнивого мужа. А кровь закипала. Я шёл в глубь дома всё дальше. Где-то работал телевизор, но было что-то ещё. Какие-то ритмичные звуки. Из спальни. Дверь не плотно закрыта. Я легко её толкаю. А там. Вшух-вшух. Вшух-вшух. Вшух-вшух.
Для суда, я бы сказал, что ничего больше не помню. Не помню как схватил бронзовую статуэтку богини Фемиды, которая по настоянию жены стояла при входе в спальню на столике. Не помню как первым очень мощным ударом разворотил череп этому уроду. Не помню был ли он красив до. Но после точно был не красив. Не помню как заорала жена. Не помню, как внезапно её крик оборвался. Как ужас сковал её, как она силилась что-то сказать, но не могла. Её любовник выбыл в первом раунде, а я был готов на все 12. В крови адреналин. В мозгах пустота. Не помню как нанёс первый удар тыльной стороной ладони наотмашь. Не помню, как принялся бить её кулаками, не помню как она защищалась, как я обдирал костяшки о её сломанные зубы, не помню как она давилась кровью, которая заливала её рот. Не помню и звуков, которая она исторгала, пытаясь вздохнуть. Вшух-вшух.
Помню как сижу на краю кровати и пытаюсь понять , что собственно произошло. Не понимаю, сколько времени прошло. Руки все в крови. Дружок её на полу, в огромной красной луже размером с океан. Жена лицом в кровать. Белоснежно белые простыни кроваво-красного цвета. Хороший контраст. Сижу курю. Хотя не курил лет пять наверное. А жена курила. Сижу вытягиваю её сигарету. Вшух-вшух.
Проверил пульс. На всякий случай. Сомнений то у меня не было, но мало ли. Два трупа. И я. Приятно познакомиться. Что делать? Поставьте себя на моё место. Хорошо, что мобильник остался в машине, а то меня бы просто убил звонок из моей обычной жизни, где я типичный преуспевающий предприниматель с хорошей репутацией. Варианты, которые пришли мне в голову с ходу: расчленить и сжечь, сжечь с домом, вывезти в лес и закопать, бросить всё и сбежать, уехать и сделать вид, что это не я, сдаться властям и во всё сознаться, позвонить хорошему адвокату. Масса вариантов. А что сделал я? Вшух-вшух.
В правосудие я не верю. Сжигать дом, не готов, не для того я его строил. Заниматься расчленением трупов - это не моё. К тому же привезти спальню в нормальный вид просто невозможно. Любой следак меня расколет. Подводя черту, я выключил свет в спальне и закрыл за собой дверь. Принял душ. Одел чистую одежды. Обработал руки. Забрал все деньги, что были в доме, забрал из сейфа личный ствол (так положено иметь предпринимателю ствол. без этого никак), сел в машину. Вшух-вшух.
Вырубил телефон. А дальше поехал по городу выполнять обязательные дела. И в список обязательных дел входили посещение нескольких банков, где написал доверенности на управления счетами на родителей, снял деньги, там где имело смысл их снять, съездил к родителям, провёл вечер с дочкой, оставил деньги родителям, под предлогом того, что так надо. Они вопросов не задавали. Надо так надо. Потом съездил зачем-то в храм. Поставил свечей за упокой и за здравие, и туда где иконы были симпатичны. Потом поехал к проституткам. Вшух-вшух.
И вот я в лесу. Сижу в машине. Смотрю в темноту. Думаю о прошедшем. О сломанных судьбах. Больше всего жалко дочку. Она у меня умница. Дворники, вшух-вшух. В правой руке зажат ствол. И дальше должно произойти то, что должно произойти. И я ведь даже потом не услышу этого. Вшух-вшух.

В колонках играет - Die Antwoord 2•GOLDEN DAWN•7
Открылась дверь на крышу. Двое вышли. Тут тише чем внизу. Машин почти не слышно.
- Кофе? Чая? Может сигарету?
И сидеть смотреть на проплывающие облака. Бок о бок. Касаясь плечами. Касаясь кистями. Лёгкими, чувственными касаниями. Словно они значат больше, чем просто касания. Больше чем неприкрытые, чувственные поцелуи. Касаться и казаться, что ничего не происходит.
Пить словно алкоголь, курить словно что-то запрещенное. И голову кружит. Но виноват не кофе. Не виноват и чай. Не крыши край. Не сказанные слова. Несказанные слова. Но кому они нужны.
А чего хочется ей? Сказать ему всё? Или смалодушничать и смолчать. И наслаждаться моментом. Касаясь его холодных пальцев. Таких желанных. Таких манящих.
А чего хочется ему? Сказать ей? А разве прямота не хуже воровства? Значит лучше курить и пить чай? И молчать?! Невысказанное и тайное, и такое понятное так рвётся наружу. И её рука. Её чуть тёплые пальцы. Узоры на ногтях. Словно трещины на синем льде. От этих касаний, словно разряды тока. Стоит ли говорить, если и так хорошо. По настоящему хорошо.
О чём он думает сейчас? Когда глотает уже остывший чай. Когда скажет, что ему пора, что он порядком замёрз в своей лёгкой куртке? Да он уже давно замёрз. И закоченел наверняка. Как хочется обнять его. Согреть. Согреть своим огнём. Спалить его дотла. Не оставив ничего.
О чём думает она? Сидит, и смотрит на облака. И почти держит за руку, только положив сверху. И курит. И пьёт кофе. И иногда смотрит прямо в глаза и улыбается. Что в этой улыбке? Что в этих глазах. В этом взгляде хочется купаться. Тонуть. Гибнуть. И гибнуть хочется без этих глаз. Только по другому. Наоборот.
Я положу ему голову на плечо, и глубоко затянусь, и пока сладкий дым будет наполнять мои лёгкие, я буду прибывать в беспечном раю. Я буду в грёзе, я буду мечтать о несбыточном, о нереальном, о том, что его пальцы свободны, о том, что всё возможно. И прямо сейчас всё будет возможно. Пока мои лёгкие наполняются дымом. И пусть этот момент длится. Я хочу, чтобы этот момент длился. И длился. И длился.
Её голова на моём плече. Разве чего-то ещё нужно желать? Разве нужны ей мои слова и признания? Разве мне это нужно? А что-то в груди сжимается и болит. Тяготит. И смолчать нельзя и сказать просто невозможно. Но пусть. Пусть это мгновение длится и не кончается. Потому что в этот самый момент нет мира вокруг. Нет вчера. Нет завтра. Нет вечера, нет холодного чая, нет холодного кофе. Только я и она. Запах её духов. Разум витает в облаках, сознание отключено. Я обниму её. Она этого хочет.
Его рука на моём плече. Что он чувствует сейчас? Обнимает меня как друг? Прижимает как влюблённый? Ты хочешь поцеловать меня любимый? В губы. По настоящему. Страстным поцелуем. Который будет больше слов. Больше момента. Или хочешь встать и уйти? Или рассмеяться мне в лицо. Или спрятаться за глупыми разговорами. Или открыться мне полностью наплевав на условности, на пустоту каждого второго слова? Заменив слова действиями. Ты говоришь всё это время. Я отвечаю. Автоответами. А ты несёшь какую-то чушь. И я это чувствую. А ты это знаешь. Но мне приятно слушать твои слова. Потому что пока ты говоришь я рядом с тобой. А ты рядом со мной. Не замолкай, если не хочешь меня целовать. Если не можешь меня поцеловать.
Я обнимаю тебя. Ты моя. Сейчас ты моя. Я это чувствую. Я так это чувствую. Не знаю, что ты чувствуешь. Не знаю, о чём ты думаешь. Мне всё равно. Ты моя и точка. Поцелуешь меня? Твои манящие губы так рядом и так далеко. О чём мы говорим? Что я говорю? Я точно не в себе. Но ты поддерживаешь меня. Ты отвечаешь. Хотя сейчас должна целовать меня. Я чувствую это. Моё сердце стучит с перебоями. Я чувствую твоё.

Звонит телефон. Её. Она поднимает голову, отодвигается. Его рука сползает с её плеча. Она отвечает. Не важный звонок, но она отвечает. Говорит весело. Задорно. А он смотрит по сторонам. Сигареты догорели. Кофе выпит. Чай закончился. Холод подступил со всех сторон. Да тут ещё и ветер. И лёгкая дрожь. Он нажимает "отбой" на своём телефоне. Разговор закончен. Их разговор закончен. Или?
Она смотрит в его глаза. И ничего не говорит. Они всё также близко. Только смотрят теперь друг на друга. Она вдруг улыбается той улыбкой, которую он так любит. Искренней, чистой, без иронии, без сарказма. Его любимой улыбкой. Она совсем рядом. Она тянется к нему, или ему это только кажется.
И ...

Я где-то рядом. Простите.
Не здесь, не там, нигде.
Если спросишь, как? - скажу, - замечательно.
Но только немного усталый, немного сонный; и нет времени. совсем.

и я не написал тебе письмо. бессовестная такая скотина. но я даже поспать не успеваю.
но в голове это держу. так, что друг, я обязательно напишу.

всё очень хорошо. и будет только лучше у меня, у тебя, у всех.
и херли тут думать - если лучше не будет, то и стараться не за чем!
так что будет...

Я где-то рядом.Not far from...

В колонках играет - Shigeru Umebayashi - Yumeji's Theme
Настроение сейчас - лучшее время снов

Здесь пустынно и уютно как в гробу.
Один на один с собой. Откровение откровения.
Что я чувствую сейчас? 3 дня взаперти. Болезнь порабощает.
Но не в этом дело. Определённо не в этом.

Я закрываю глаза и вижу тебя. Ты лежишь на кровати.
Я не вижу что там вокруг. Всё словно смазано. В комнате светло, искусственное освещение. Оно словно золотое.
Мои глаза вровень с кроватью. И я смотрю на тебя.
А ты протянув руку ко мне улыбаешься. Улыбаешься своей несравненной улыбкой.
Смеёшься надо мной. И я готов любоваться этой картинкой вечно.
Дайте фотоаппарат.Щёлк-щёлк затвор.
А ты смеёшься. Я так тебя люблю. Прямо сейчас и никогда потом.
Скажи мне умри - и я умру счастливым сейчас. Буду тонуть в твоих глазах.да...

И эта картинка, которой никогда не было и никогда не будет.
Она рождена моим больным воображением. Болезнью.
Бессонной ночью. Хотя я увидел её вчера днём, когда закрыл глаза.

И красный цвет. Проклятье. Мой любимый.
Я вижу краем глаза его. Укол. Прямо в сердце. Оно так застучало...
Так гулко. Так больно что-то сжалось в комок. И отпускает...отпускает...
Нет. Не отпускает...

Я так тебя люблю. Прямо сейчас и никогда потом...

Был обычный вечер, каких сотни. Один от другого не отличишь, да и не вспомнишь эти вечера. Все они одинаковые. Он стоял у окна и смотрел в никуда. На улице уже было темно, и только точки фонарей дарили пятна света мокрому, от только что прошедшего дождя, асфальту.
В соседней комнате зазвонил мобильный телефон Анжелики. С ней вместе он был уже 3 года. Они съехались довольно давно, в самом начале их отношений, и ни разу об этом не пожалели. Он всё не решался сделать предложения, но всё время думал об этом. А она не давила на него, словно и не нужно ей было это кольцо на пальце. Это сильно радовало его, потому как он видел, как женились его друзья. Как их будущие жёны давили и выедали им мозг, прежде чем сделать их своими законными мужьями. С Анжеликой всё было не так. Он любил её, она любила его. Она была невероятно хороша собой и потому, ему приходилось постоянно её ревновать, хотя она и не давала поводов. Он просто боялся, что кто-нибудь её «похитит» у него.
Анжелика взяла трубку. Через две комнаты из слов ничего не было слышно. Только бессвязные звуки. Анжелика смеялась. Он даже представил, как она говорит, и улыбается. Он тоже улыбнулся. Анжелика ходила по комнате. Было слышно как её голые ноги стучат по паркету. Отодвинулись шторы. По карнизу скрипнули кольца, так он понял, что она посмотрела куда-то в окно. Окна выходили в одну сторону, он прижался лбом к холодному стеклу, и посмотрел вдаль. Сначала ему показалось, что он кого-то видит. Изображение словно смазывалось от капель на стекле, да и зрение у него было далеко от идеального. Потом он вгляделся и увидел, что в свете одного из фонарей стоит молодой парень. Стоит, смотрит в сторону их дома и говорит по мобильному телефону. Он всмотрелся, затем услышал очередной приглушённый взрыв смеха из соседней комнаты. В этот момент он готов был поклясться, что, хоть расстояние и было велико, он разглядел, как мужчина у фонарного столба заливисто рассмеялся.
Его охватила злоба, он чуть ли не бегом направился в соседнюю комнату, но стоило ему войти… Анжелика уже не говорила по телефону. Он лежал в паре метров от неё. Она улыбалась беззаботной улыбкой. Увидев его озлобленное лицо, которое ярко выражало эмоции, которые нахлынули на него, она сказала:
- Видел какая погодка на улице? Милый, что-то случилось?
Он быстро прошёл через комнату, отдернул занавески и спросил, указывая в вечернюю темноту:
- Это кто??
- Где? – спросила Анжелика. Она подошла к нему, обняла за талию, нежно прижалась к нему, и посмотрела туда, куда он показывал. Улица была совершенно пуста. Только несколько машин проехало в разных направлениях. Он всё смотрел, но никого не было. Она улыбнулась и, нежно что-то промурлыкав, поцеловала его в лоб, выскользнула из объятий, и пошла заниматься своими делами.
- А кто это звонил? – спросил он в догонку.
- Не глупи. Что будешь всё время меня контролировать…, - её слова потонули в грохоте не кухне. Видимо она решила что-то приготовить. Он взял её мобильный телефон, подумав, что не стоит этого делать. Просмотрел последние вызовы. Номер был закрыт. Его номер тоже всегда был скрыт.
Из кухни долетает ей голос:
- Я люблю только тебя! Иди помогай мне…

Прошло несколько дней. Он плохо спал. Сны наполнились какими-то несвязными событиями. Какими-то мужчинами, вокруг Анжелики. Сплошной сумбур. Утром, каждый раз вставая, он чувствовал себя совершенно разбитым. Часто после работы, приезжая не поздно вечером, он заваливался в постель, и просыпался только утром.
Этот вечер был особенный. Большая вечеринка должна была состояться в одном отличном баре, в котором он с Анжеликой любил проводить время. Должны были приехать много друзей, а значит такой вечер просто нельзя было пропускать. Он вернулся с работы довольно рано. Анжелика должна была приехать напрямую в бар. У него была ещё пара свободных часов, и незаметно для него самого дневная усталость навеяли лёгкую дрёму, и … он внезапно проснулся. На улице уже стемнело. Он посмотрел на часы. Уже 2 часа , как он должен был встретиться с друзьями в баре. Очень быстро надев на себя свою любимую красную клубную рубашку с серебристыми узорами, светящимися в темноте, он спустился вниз, сел в машину, и отправился на встречу. Странно, но выспавшимся он себя совсем не чувствовал. Скорее даже он чувствовал себя несколько уставшим. Он набрал номер Анжелики. Длинные гудки. Она не отвечала. Неужто она на него так обиделась, что он не приехал. И почему она не позвонила ему ни разу? Странно.
Спустя 15 минут он был у бара. Машина Анжелики, шевроле круз красного цвета, стоял здесь же. По крайней мере, он не зря приехал, и Анжелика должна ещё была быть здесь. Зайдя в бар, он тут же увидел в дальнем конце зала большую компанию его друзей и Анжелику среди них. Проходя мимо барной стойки он кивнул бармену Джо, которого знал уже тысячу лет. Тот в ответ кивнул и улыбнулся.
В дальнем углу были все, кто собирался приехать: Джон, Энтони, Клара и Вивиан, Сара, Мэри, Оскар, Валентина, Кристиан, Эльвира, и собственно Анжелика. Все уже были в лёгком подпитии и радостно приветствовали его.
- Привееееет!
- Ну ты и спать!
- Быстро же ты выспался!
- А мы уже и не ожидали тебя увидеть!
В тот момент, когда Анжелика увидела его, она стояла положив руку сидевшему в кресле Кристиану на плечо. Анжелика улыбнулась, пошла ему навстречу и нежно обняла и поцеловала, прошептав на ухо:
- А я уже и не рассчитывала тебя теперь увидеть.
От неё шёл лёгкий запах алкоголя. Он присмотрелся и для себя быстро приметил: причёска сбита, одежда на ней слегка помята, макияж немного растёкся. Вывод, который внезапно пришёл к нему в голову был неожиданный, но почему-то показался ему единственно верным. Словно какой-то неведомый голос нашептывал ему это на ухо. «Совсем недавно она занималась сексом». Голос этот шёл откуда-то из глубины его существа. Но он знал, что не ошибся. Это было правдой.
Но он сделал вид что всё отлично, и вечер пошёл дальше так, как и проходят бурные вечеринки. Правда он не пил, сославшись на то, что ему ещё везти Анжелику домой. Он наблюдал за своей девушкой. Смотрел туда, куда смотрела она. Заглядывал ей в глаза, чтобы увидеть, что что-то не так, чтобы она себя выдала словом или делом. Но ничего не происходило. Анжелика вела себя естественно: ярко, радостно, с большим числом шуток, смеха, крика. Всё было как обычно; только не у него на душе. Всё закончилось довольно поздно. В машине на обратном пути Анжелика заснула. Дома, он взял её на руки, и донёс от машины до постели. Раздев и уложив её, он ещё долго сидел и смотрел на то, как она спит беззаботно как младенец, безгрешно как ангел.
Рано утром, когда солнце ещё только собралось перевалить через холмы, он позвонил своему начальнику Джону, который тоже был на этой вечеринке. Джон похоже и сам неважно себя чувствовал, но на работу собирался. Джон сказал, что, плохо конечно, что его не будет на работе, но отгул в итоге дал. Анжелика проснулась по будильнику спустя 2 часа, приняла душ. Он сказал ей, что на работу ему сегодня позже. Спустя полчаса Анжелика уехала.
Сегодняшний день он решил посвятить ей. То, что он увидел вчера вечером так сильно его зацепило, что ночью, сидя и смотря на то, как Анжелика спит, он всерьёз думал о том, чтобы убить её в тот же момент. Не медля ни секунды. Она изменила ему. Изменила ему и не пытается даже как-то это скрыть. А потом так вот безнаказанно спит перед ним. Скверные мыли накатывали на него, а затем, словно волны отходили, принося сомнения. Да, сомнения одолевали его как и любого другого человека в такой ситуации. Его мозг стремился отгородится от лишней информации, от информации, которая рушила привычный мир. Его мозг не был готов принять то, что она с кем-то занималась сексом, пока его не было на вечеринке. Поэтому чтобы расставить все точки над «i», он решил проследить каждый её шаг сегодня. Он добрался до офиса, в котором работала Анжелика, выбрав хорошую наблюдательную позицию, и вооружившись не слишком громоздким биноклем, он стал смотреть за ней. Ей рабочий стол находился на втором этаже офиса из стекла и бетона. Поэтому ему было прекрасно видно как она работает, как разговаривает с другими сотрудниками офиса. Как Кристиан, который работал с Анжеликой, подходит к ней, говорит что-то, она смеётся. Затем уходит.
Он видел, как Кристиан с Анжеликой вместе пошли на обед. Он видел, как во время обеда Анжелика касалась его рук. Видел как они вместе смеялись. Наблюдения показались ему не напрасными. В груди дикое животное желало мести. Он увидел всё, что хотел. Он отправился домой. Зазвонил телефон. Звонила Анжелика.
- Привет. Слушай, сегодня опять все собираются, как вчера. Встретимся в баре. Так же как вчера. Приезжай. Увидимся.
Она сказала это очень быстро. Он ничего даже не успел добавить. Шансов отказаться не было. Да и не хотчел он отказываться. Он просто подумал, что это ещё одна прекрасная возможность понять, что там между Анжеликой и Кристианом. Это вчера, он не знал, куда смотреть, но сегодня он будет пристальней наблюдать за Кристианом и Анжеликой. Оказавшись дома, он упал на диван, и выключился.

Была уже поздняя ночь. Анжелика что-то напевала. Она прыгала в соседней комнате. Потом зашла в комнату, в которой он лежал. Она улыбалась. Он же чувствовал себя словно выжатый лимон. Он вдруг понял, что уже очень поздно. Воспоминания о прошедшем дне, о вчерашней вечеринке, о Анжелике и возможной измене, о том, что сегодня тоже была вечеринка, которую он видимо пропустил, о Кристиане… - нахлынули на него словно девятый вал на маленькое судёнышко. Анжелика промурлыкала словно прекраснейшая из кошек:
- Это был великолепный вечер, - в это момент он увидел, что одет в свою любимую клубную рубашку, и на секунду задумался о том, что не помнит, чтобы переодевался для похода в клуб, - я никогда так хорошо не веселилась… этот… этот секс. Я никогда такого ещё не испытывала.
Всё произошло очень быстро. Словно в одно мгновение. Он вскочил, кровь прилила к его мускулам, а глаза затянула красная пелена. Он ударил её по лицу наотмашь. Мощнейшая пощёчина разбила ей губы. Она только ойкнула, потому как не ожидала ничего подобного. Но он продолжил. Удар, ещё удар. Она упала. А он бил её и бил. В голове всё кричало, но он делал это молча, тихо, методично. Когда руки уже покрылись кровью, а тело Анжелики не пытаясь защищаться принимало удары, он отошёл от неё. Шатаясь он стал смотерть на то, что он сделал со своей любимой. В этот момент зазвонил телефон Анделики. Телефон лежал у не занавешенного окна на тумбочке. Словно зомби он подошёл к тумбочке, взял её телефон. Номер был скрыт.
Он посмотрел на своё безумное перепачканное кровью лицо. Телефон Анжелики в правой руке всё звонил. Он посмотрел на себя. В левой руке он держал свой собственный телефон.

Проблема выбора как таковая существует всегда и везде и у всех.
и вот ты стоишь у этой огромной пропасти, смотришь вниз на это полевариантов.
И ничего не видишь.
Тут ведь дело не в повседневном выборе - одеть джемпер или пиджак на работу.
Это то как вообще жить. И как жить дальше.
Не важно как всё - хорошо или плохо - рано или поздно надо что-то решать.
В конце-концов жить мечтами нельзя.
Есть цель - это крутою Значит берёшь и идёшь к ней.
А если нет?
Тогда что? Тогда надо цель выбирать. Или просто жить.
Просто жить - это жить бесцельно. И это фигово. Это скучно, это обычно это как мы все обычно живём.
Без обид - это пустышка. На такую жизнь смотришь, а вспомнить-то в ней и нечего.
Всё ждёшь чего-то. Проживаешь дни, просыпаешь ночи. Это никуда не годится. Никуда.
Я тут недавно решил вспомнить что-нибудь из прошлой осени.
И ничего. пустота! Как так??? А вот так.Ъ
Поэтому, я думаю, что там впереди.
и как с тем впереди бороться.
Ведь хочется выбрать что-то действительно такое, о чём и сожалеть не захочешь.

Кто-нибудь, скажите, как сделать выбор? Может побрасать монетку?

И дождь.
Мёртвые тела птиц будут падать вниз к моим ногам.
И ангелы с тёмными крыльями будут биться.
И смертью будет наполнен каждый вздох.
И крики заполнят воздух. Огонь. Дым. Костры.
Неверные будут гореть. А верные молить о пощаде.
И реки крови изольются на грешную землю.
И прав будет тот кто не прав. А тот кто прав неправ станет.
И вспышки будут. Гром и яркие молнии.

А я буду смотреть на это. И мне будет безразлична судьба мира.
И пусть мне будет даровано одно лишь только слово, чтобы всё это остановить.
И я его не произнесу.
Ибо этой ночью мой покой нарушен.
Моя зависимость рвёт мне грудь. Моё сердце сжимается в комок, чтобы замереть навсегда или обратится камнем.
У меня чешутся руки от безделья, и невозможности что либо сделать.
И я влюблён, и проклинаю этот мир.

И если я не справедлив, я справедлив.

Без лишних слов: просто всадите мне в сердце нож.
Хуже не будет.
Просто лишите свободы, желаний и возможностей.
Хуже не будет.
Будущее так быстро наступает, что яне успеваю о нём подумать. Эйнштейн какжется так говорил.
Я говорил: немного счастья для одиноково мужчины.
Больше и не надо. Какждый живёт своим. Я предпочитаю прошлым. И только лучшим прошлым.
Не спрашивайте. Не скажу ничего.
Просто всё хорошо. У меня всё хорошо.

Вот так бывает, счастье твоё прячется где-то неведомо где)
Вроде где-то рядом, буквально за углом, но ты этого не узнаешь, пока за этот угол не заглянешь.
Да ещё может так оказаться, что заглянешь ты за угол, а угол-то не тот))
В общем я был в правильном месте на Новый год.
Честно, не помню что именно загадывал под бой курантов. Но на деда Мороза вообще не в обиде.
Он исполнил за 3 дня больше, чем я мог пожелать.
Это был мой лучший Новый Год.
Я счастливый и сейчас.

Говорят, надо жить настоящим. Но настоящее у меня - сдирание обоев со стен - это ремонт короче у меня.
Говорят - надо жить будущим. Но там в ближайшем - у меня ремонт. В относительно более дальнем - приятные ожидания и большие тревоги)
А в прошлом. Я всё думаю о прошедших 3 днях нового года. На сердце тепло. И очень-очень хорошо.
Так что поживу чуть-чуть прошлым... )))

Всех с наступившим, и желаю, чтобы ваши желания сбывались! =)

С неба как в сказке падал снег. Крупные пушистые снежинки медленно оседали на уже недавно выпавший свежий снег. Снег шёл постоянно почти всю неделю. Поэтому сугробы были уже по пояс взрослому человеку. И это радовало детей, огорчало взрослых, которым приходилось каждый день расчищать свои дворы, свои машины, или крыши своих домов, которые были готовы под тяжестью выпавшего снега провалиться.
Церковь и кладбище, как это часто бывает в небольших городках, находились на окраине, на некотором удалении от жилых домов. Кладбище, покрытое снежным покровом толщиной сантиметров в 75, выглядело как ровный горный склон. Или как ровный луг, на котором ещё недавно 3-4 месяца назад могли бы пастись овцы. О том, что это кладбище напоминали только верхушки крестов, кое-где выпирающие небольшими бугорками.
Сегодня в церкви только одно отпевание. Молодой человек умер в самом рассвете своих сил. Будущим летом ему должно было исполниться 25. А сейчас он лежит в глубине этого скорбного дома, в гробу закрытом тяжёлой крышкой. И крышку эту уже никто и никогда не поднимет. Это печально, но для пастора это рутинная работа. Для тех, кто прибудет на панихиду трагедия, для кого-то скорбная утрата, для кого-то панихида – это возможность отдать должное, а для кого-то просто неприятная обязанность.
Сейчас ещё рано. Солнце ещё только недавно встало. Гроб уже в церкви. Пастора ещё нет, но кто-то из церковных служащих должен сейчас зажигать потухшие за ночь свечи. В церкви всегда тихо. Но сейчас там особенная тишина. Быть может так тихо было, когда Бог сотворил землю, и ещё никем её не заселил. Так же тихо сейчас в том здании, только медленные шаги человека со свечой в руке, ходящего от одного канделябра к другому.
Можно пойти в церковь именно сейчас и насладиться этой тишиной. Открыть тяжёлые дубовые двери и шагнуть внутрь. Пройтись между рядов одинаковых лавочек, от которых пахнет деревом и лаком. Сесть посидеть на одной из них и полюбоваться убранством этого храма тишины. Посмотреть на то, как смотрится гроб в церкви, и посидеть в церкви наедине с покойником. Подумать о нём. Каким он был, о том, что было в его прошлой жизни, а главное о том, чего в ней не было, и теперь вероятно уже не будет никогда.
Но это будет не интересным. Так будет по настоящему скучно. Нужно видеть лица людей, которые придут в церковь. Хочется уловить и впитать каждый взгляд, каждый вздох. Безразличие и печаль, скорбь и скуку, отчаяние и усталость; усталость от долгой службы, оттого, что пришлось в субботу рано вставать и ехать или идти на эти чёртовы похороны.
Можно было бы подняться наверх на второй этаж в ложу, где иногда поёт хор. Сейчас, пока никого нет, для этого идеальное время. Но быть сверху и изучать лица на расстоянии, или быть рядом, слышать тяжёлые вздохи, стоны и плачь. Нет, лучше быть рядом с ними. На расстоянии вытянутой руки.
Вот уже поехали первые машины к церкви. Люди выходят из машин, женщины поправляют норковые шубки. Мужчины галантно помогают им выбираться из машин. Кто-то идёт пешком, держась за руки. Ещё машины и машины. Не то, чтобы их было очень много, но в какой-то момент могло показаться, что уж кто-то здесь лишний. Вот, кажется последний пришёл. Больше быть никого не должно. Дверь церкви закрыты, и пастор должен уже начать службу. Сейчас ещё рано, рано идти внутрь, хотя желание ворваться туда вглубь, в толпу сейчас особенно велико. Нужно выждать, хотя бы полчаса.
Часы показывают половину одиннадцатого, значит пора. Тяжёлые двери кажутся сейчас особенно тяжёлыми. Приходится тянуть их через силу. Но вот они поддаются, и я, наконец, оказываюсь внутри. Никто не оборачивается, пастор не смотрит в мою сторону. Все вежливо смотрят только на ведущего службу человека. Тихонько закрыв двери, я сажусь на дальнюю скамью с краю. На мне плотно прилегающая к телу тёмная зимняя куртка с капюшоном. Под ней, чёрный балахон. На голове полумаска для катания на лыжах или сноуборде, скрывающая нижнюю половину лица, а на глазах чёрные очки, через которые снаружи не видно глаз даже днём.
И вот они все те, кого я хотел увидеть. Смиренно сидят, слушают. Я вижу соболезнование, вижу слёзы. Они опечалены, растроганы случившимся. Не вижу подлости, коварства, надменности, - всего того, чего ожидал увидеть среди них. А в первом ряду сидит девушка. Её лицо покрыта тёмной шалью. Её глаза красны от слёз. Она главный организатор, и главный виновник сей трагедии. Отец молодого человека, как она думает, прислал её деньги на похороны, заявив, что не может приехать. Так она, его бывшая девушка, стала официальным лицом номер один на этих похоронах. Все будут выражать соболезнования именно ей. Заслуживает ли этого она? В самом ли деле она испытывает те чувства, которые выдаёт её поза, её одежда и главное её глаза? Для меня это, наверное, самое интересное в этом зале.
Наверное, уже стоит, стоит сейчас встать, пойти к дверям церкви и обмотать их железной цепью и закрыть её на тяжёлый замок без ключа. Затем выйти в центр, подняться на трибуну, оттеснив пастора, и раскрыть им кусочек правды. Сказать, что здание заминировано и через минуту, от всех присутствующих останутся одни головешки. Или лучше сделать это, не погибнув самому. То есть закрыть дверь с внешней стороны и подорвать здание снаружи. Второй вариант какой-то не спортивный и грязный. Если уж погибать, то открыто и со всеми. К тому же нельзя всех винить в смерти этого молодого человека.
А что будет, если сейчас встать и из заднего ряда пойти к трибуне, потеснив пастора, снять очки, маску, улыбнуться, и поздороваться с собравшимися. Уж первые 4-6 рядов сразу узнают меня. Такой акт самобичевания. Что потом со мной будет, и с окружающими. Женщины, вероятно многие, потеряют сознание. Но вот остальные, вероятно, остальные меня просто убьют. Прямо на месте растерзают. Зачем я устраиваю им и себе такое испытание. А почему бы наконец, так и не сделать?!
Я встаю, и иду по направлению к гробу. Прохожу ряды и ряды людей. Они, ещё недавно мои близкие и знакомые. Опускаюсь на колени у гроба. Девушка с чёрной шалью смотрит на мою спину. Многие смотрят на меня. В моей руке букет засохших летних цветов. Я молюсь про себя за того, человека, которого сегодня отпевают. Затем кладу цветы у гроба, разворачиваюсь и иду прочь. Лишь на мгновение мои глаза, скрытые чёрными светонепроницаемыми очками, и глаза этой девушки, бывшей девушки ныне мёртвого молодого человека пересекаются. И это мгновение длится вечность. Я проваливаюсь в зрачки её глаз, вот уже который раз в моей жизни, я тону в её прекрасных глазах, я растворяюсь в её красоте… В последний раз. В ещё один, последний раз. И я ухожу. Она провожает меня глазами. Она смотрит мне в спину, когда я открываю двери из церкви на выход. Ещё последний взгляд в её сторону. Она смотрит. Моя полумаска скрывает улыбку. «Прощай», - говорю я одними губами. «Прощай», - звучит в моей голове. И я закрываю за собой дверь.
Служба продолжается. Уже без меня. Меня там нет. И я остался там. Для всех них. Навсегда. Что ж, побывать на собственных похоронах удаётся не часто. Надеюсь это первый и последний раз. С другой стороны, такой опыт, может быть заразителен.
А что теперь? После того, как я порвал все концы. После того, как все мои знакомые и любимые люди думают, что я умер. А о смерти моей не знает только мой отец, которого вообще никогда не заботило кто я и где я. Теперь, все стороны света передо мной равнозначны, и я готов идти в любом выбранном направлении. Осталось только сделать выбор. Но время у меня теперь есть, и оно-то ничем не ограничено.

Отчёт по первому этапу

В соответствии с заданием был произведён отбор среди 935 кандидатов на участие в Проекте. Выборка осуществлялась с учётом требований максимальной секретности в 17 городах страны. Анализ собранных на первом этапе данных показал, что 380 респондентов удовлетворяют общим условиям проведения эксперимента. Дальнейший ход проведения мероприятий по поддержанию секретности показал, что лишь 95 человек, из последних 380 сохранили в секрете сведения, переданные им в ходе этапа 1. На основании наблюдений в течении месяца, наиболее подходящими лицами, исчезновение которых не вызовет подозрений, было определено 10 человек. Психологический тест и детектор лжи отобрал шестерых. Один был отвергнут методом случайной выборки.
5 участников переданы для проведения группе доставке.
Наблюдатель 1.

Отчёт по второму этапу

В соответствии с этапом доставки проекта участники были доставлены на объект через буферные зоны. Отклонений по этапу доставки не выявлено. Конечный аэродром доставки город Аламогордо, Нью-Мексико. Более точные данные по углам разворота, смене курсов, пересадке пассажиров, можно ознакомиться в разделе учётной информации.
Время синхронизировано с проектом. Доставка произведена в соответствии с графиком.
Наблюдатель 2.

Этап три

Их везли ночью. Пересаживали из самолёта в самолёт. Везли по одиночке. Ночью. С наглухо закрытыми шторами. Если кому-то и не было страшно, то неприятно было определённо всем. Никаких личных вещей. Только одежда на них. Никакой связи с внешним миром. Они подписали контракт, они готовы идти до конца. Они у конечной цели. Огромное серое здание, вернее старый ангар. Они там. Внутри. Их пятеро. Настало время познакомить их друг с другом.
Свет зажёгся вдруг нестерпимо ярко. Они даже не поняли, как оказались здесь. Пять человек: 3 мужчины, 2 женщины. Комната 5 на 6 метров. В центре стол. Все пятеро сидят за ним. Перед каждым по пластиковому стакану воды. Они вряд ли понимают, что произошло, вряд ли осознают ещё самих себя. Память работает очень медленно. Они ещё даже не могут понять, что удивлены. Но они определённо удивлены. Гипноз может запрограммировать человеческий мозг на то, чтобы он включился при одном сигнале и выключился при другом. Сегодня этот сигнал – свет.
Они улыбаются. Говорят привет. Здороваются. Это Шон, это Сара. Это Энтони, это Хелен. А это Том.
Шон хилый на вид, ему 21. Он самый молодой здесь. Белый, волосы светлые. Холост, беден. Щуплый. Безработный. Увлекается лёгкими наркотиками. Похотлив. Бессердечен. Жесток в обращении с женщинами. Любит власть, но ей никогда не обладал. Родители умерли в детстве. Бабушка умерла, когда ему было 18, завещав всё имущество государству. Одинок.
Сара. 27 лет. Белая, еврейка. Родители в Израиле. Эмигрировала в 22. Не общается с родными последние 5 лет. Живёт приработками. Часто болеет. Случайные сексуальные контакты. Вероятно, тяжело больна. Вероятен рак. Постоянного партнёра нет. Одинока.
Энтони, 32 года. Белый, рост выше среднего. Силач. Страдает фобиями. Разведён. Детей нет. Бывшая жена умерла от сердечного приступа. Родители в доме престарелых. Работает коммивояжером. Одинок.
Хелен, 25. Темнокожая. Выходец из ЮАР. Эмигрировала с родителями в 4 года. Родители умерли от южноафриканских болезней. Росла в детском доме. Живых родственников нет. Работает на кухне в МакДональдс. Малообщительна. Одинока.
Том, 26 лет. Темнокожий. Рост выше среднего. Родители в разводе. Не общается с ними в течение последних 3 лет. Бывший солдат. Служил в Европе. Бывал в горящих точках. Хорошо сложен. Гордится своим телом. Работает грузчиком в порту. Холост. Одинок.
Эти милые разговоры. Пустая трата времени, однако с целью проведения психологического эксперимента личный контакт очень важен. Человек – животное, живущее в социуме, поэтому они все должны общаться. Забавно как люди, зажатые в каменную клетку, жмутся друг к другу по расовой предрасположенности. Хелен сидит поближе к Тому, Сара к Шону. Только Энтони немного отстранён от всех. Разговор стихает, а потом вновь возвращается к самой главной цели: для чего они здесь. Каждый говорит, что готов идти до конца, что готов победить.
Шум в динамике в потолке комнаты заставляет их замолчать и посмотреть в потолок. Голос из динамика говорит.
« Господа и дамы. Я хочу ещё раз повторить то, под чем вы поставили подпись, и в последний раз спросить, готовы ли вы идти до конца?»
Каждый по очереди говорит, что готов. Голос говорит:
«Повторяю условия: вы пройдёте четыре смертельных испытания. После них в живых останется только один из вас. Он получит компенсацию в сумме 500 тыс. долларов. Испытания начнутся через 5 минут. Слушайтесь внимательно инструкций. В здании, где вы находитесь нет людей. Наблюдатели следят за вами. Без нашей помощи вам не покинуть здания. На все этапы максимально выделено 2 часа. Через 2 часа один из вас покинет это здание богатым. Отдыхайте».
Звук шебуршания в динамике. Тишина. Опустошающая, звенящая тишина. Никто уже не может смотреть в глаза соседям, все изучают опустевшие или полуопустевшие стаканы, свои колени. Им больше не хочется говорить. Им больше не о чем говорить. Они думают только о следующих часах. Каждый думает о смерти, о том, что сделал или не сделал. А если кто-то не думает, то ему, чёрт возьми, стоило бы этим заняться.
Дверь распахнулась, открыв проход к испытаниям. Голос из динамика говорить:
«Прошу идти по коридору. Первое испытание. Проходите. В зале, куда вы пройдете 5 кресел. Садитесь. Пристёгивайтесь». Испытание номер один называется «подушка безопасности». Пациенты устраиваются в креслах. За их головой нет специальной подставки. Там железная выпуклая полусфера на уровне шеи. Кресла стоят на специальных полозьях. Установку разгоняют в сторону противоположную направлению сидящих. Резкая остановка должна привести к тому, что головы испытуемых должны резко дёрнуться назад.
«После резкого торможения за вашими головами раскроется подушка безопасности. Случайным образом у одного из вас подушка не сработает. В каком кресле не сработает подушка на данный момент неизвестно. Компьютер сам осуществит выбор специально разработанным методом.»
Они начали садиться. Первым сел Шон. Он спокойно, абсолютно спокойно сел с левого краю. Хелен перекрестилась и села рядом. Сара хотела сесть в центр, но Том, своей здоровенной рукой дёрнул её так, что она чуть не упала на пол. Он крикнул ей что-то грязное и уселся в центр. Сара испуганно стояла и смотрел на Тома. А он лишь выставлял на показ свои белые зубки. Энтони никак не мог решиться. Он стоял. Считал считалки. Не мог выбрать, пока Сара не обошла его и не уселась с краю. Все пристегнулись.
Ох, Сара, бедная-бедная Сара. Знаете, как сложно быть еврейкой?! Каждый почему-то думает, что еврей, это гораздо хуже чем даже негр-наркоман. Если ты еврей, или даже хуже, еврейка, и у тебя совсем нет знакомых евреев, которые готовы тебе помочь, то знай – у тебя дела плохи. Все так жалеют евреев-жертв холокоста. И так с пониманием относятся к фашистам… Будто это именно бедная Сара распяла Иисуса Христа. Почему интересно люди не ненавидят римлян, которые воткнули остриё в его сердце?
Вообще, если человеку долго говорить, что он плохой, что он шлюха, бабник, например, или наркоман, то в конце концов он становится таким, каким его видят другие. Когда Сара приехала в Нью-Йорк у неё было десять тысяч долларов на счету, мечта поступить в престижный колледж, чистые помыслы и желание работать. Нью-Йорк забрал всё. Деньги кончились уже в первом году. Приходилось много платить за съём квартиры, за курсы одни, другие. Ей пришлось устроиться на работу в дешёвый ресторан. Где хозяин долго пытался соблазнить её, а когда у него ничего не вышло, распустил грязный слух о том, что поимел Сару. С грязными подробностями. Рассказал, что она сделала это за 100 долларов, и умоляла на коленях назначить её администратором зала. Знаете, что чувствует человек, когда приходит на работу, а все коллеги, подружки, теперь уже бывшие, смотрят на тебя как на прокажённую.

Сначала закрутились и зашуршали какие-то механизмы. Сиденья начали постепенный разгон. Какое-то время, медленно прокатившись, все пятеро оказались вне того небольшого помещения, в котором они садили, а оказались в хорошо освещённом длинном туннеле. Начался разгон. Сначала постепенный, затем резкий. Фонари под потолком мелькали всё чаще и чаще. Вшух. Вшух. Вшух-вшух-вшух. Шух-шух. Когда скорость достигла 150. Раздался резкий визг тормозов. Впрыск адреналина. 5 голов летят в пустоту. Летят в неизвестность. В ту же долю секунды раздаются хлопки раскрывающихся четырёх подушек безопасности, и неприятный звук, как когда на пол падает и разрывается пакет молока.
Сиденья медленно продолжали движение. Они оказались в новом закрытом помещении. Шею болели, подушки могли только уменьшить силу удара, но совсем погасить её было невозможно. Участники отстёгивались и разминали шеи. Кто-то вскрикнул. Это Хелен. Хелен громко вскрикнула. Затем вскрикнула Сара. Шона вывернуло, как только он повернул голову в нужном направлении. Только Энтони остался спокоен.
Это был Том. Задняя часть его головы расплющилась о железный шар за его спиной. Глаза вращались как безумные, он был ещё жив.
- Господи, надо что-то сделать, - прошептала Хелен.
- Что мы можем, - голос Энтони был холоден как лёд.
- Эй вы! Помогите ему.
Зашипел динамик:
- Оставьте его и переходите к следующему этапу.
В стене отворилась дверь.

В следующем помещении, было одно очень странное приспособление и стол с четырьмя разноцветными игральными костями. Несложно было догадаться, что приспособление представляло собой, стенд, для привязывания к нему человека. Наиболее это напоминало распятье. В углу рядом с «распятьем», лежали различные острые предметы. Неяркий свет не давал их рассмотреть получше. Голос из динамика заговорит:
- Вас осталось четверо. Готовы ли вы продолжить испытания? Если вы откажетесь сейчас, то мы готовы вам в качестве компенсации заплатить по одной тысяче долларов. Но для этого должны быть согласны все четверо.
В зале повисло молчание. На лице Сары и Хелен читалось сомнение.
- Нет. Пока я жив, я пойду до конца. – это был Энтони.
- Тогда, продолжим. Берите каждый по кубику, и бросайте.
Все четверо подошли. Взяли кубики. Посмотрели друг другу в глаза и бросили. Шон – три, Хелен – 5, Энтони – 6, Сара -1. Голос из динамика зачитал приговор:
- У Сары выпало минимальное число. Привяжите её.
Возникло лёгкое замешательство. Сначала все смутились, но потом, Энтони, взял Сару и потянул к «распятию». Она стала упираться. К Энтони присоединился Шон. Сара закричала, когда её уже поволокли. Она пыталась укусить, поцарапать, изранить парней. Только Хелен села рядом со столом, и всхлипывая, уткнулась в свои колени закрыла руками уши. Сара что-то кричала. Просила спасти её.
Когда её пристегнули, голос из динамика вновь заговорил:
- Теперь трое оставшихся, будут кидать кубики. Тот у кого будет наименьшее число, будет должен подойти к Саре и нанести ранение предметом, стоящим возле «распятия». Силу и место удара каждый сможет выбрать самостоятельно. Если кто-то захочет увильнуть, то это будет грозить ему тем, что он займёт место Сары. Один удар. Кровь должна появиться в обязательном порядке, иначе удар не зачитывается.

Сара что-то кричала. Плакала и просила. Энтони поставил Хелен на ноги, Вложил ей в руку кубик, и вместе с ней и Шоном кинул. У Шона выпала двойка, у Хелен и Энтони – четвёрка. Шон пошёл к стене. Выбрал мясницкий нож, и с огнём в глазах направился в Саре. Но стоило ему встретиться с ней взглядом, весь его боевой настрой испарился. Она вдруг напомнила Шону его родную младшую сестру, которую в детстве он успокаивал. И ему вдруг стало удивительно жалко Сару, которую он всё равно никак не мог спасти.
Закрыв глаза, он нанёс удар наугад. Он хотел попасть в сонную артерию, но промазал. Но этого было вполне достаточно. Кровь полилась лёгкими толчками из шеи. Энтони:
- Бросаем ещё.
Что-то кричит Сара. Она задыхается. Сердце бьётся со скоростью 200 ударов в секунду. Кровь льётся всё сильнее. Смерть всё ближе. Шон – 6, Хелен – 5, Энтони – 3.
На его лице улыбка безумия. Он не боится безумства Сары. Не боится вида её крови. Он распарывает горло Сары от уха до уха. Булькающие звуки. Он уже не видит Сары, которая захлёбывается своей собственной кровью, которая теряет сознание, которая блюёт и заливает Энтони. Энтони видит свою бывшую жену, видит бывшую начальницу, видит любую женщину, которая по определению грязная сука и изменяла ему со всеми остальными мужчинами. Энтони берёт мачете. Сара мертва. Шон говорит ему об этом. Энтони рубит её тело. Рубит ещё. Шон не пытается его остановить. Шону дорога его жизнь.
Когда Энтони решает, что вполне рассчитался с Сарой, и поворачивает голову в поисках новых жертв, в глазах его безумие. Голос из динамика говорит:
- Мы переходим к следующему этапу.
Открывается новая дверь. Глаза Сары мертвы. Глаза Энтони гаснут.
В следующем зале на столе лежат три автоматических пистолета. Голос нового Бога говорит:
- Я повторяю своё предложение. Если вы все сейчас откажетесь, мы компенсируем ваши психологические травмы суммой 500 долларов каждому. Решение должно быть всеобщим.
Энтони немного шатает. Он разглядывает руки. Он покрыт с ног до головы кровью Сары. Он говорит:
- Идите к чёрту. Я говорю нет.
- Тогда, … в каждом пистолете по обойме. В каждой обойме по 17 патронов. Выстрел может быть произведён, если на курки будут нажимать одновременно два человека. Можете приступать.
Дальнейших пояснений не требовалось. Энтони схватил пистолет со свей биркой на нём и стал целить, то в Хелен, то в Шона, которые ещё даже не взяли оружие в руки. Он стал давить на курок. Но выстрелов не было.
-Чёрт, берите пушки! – закричал он.
И подняли оружие и направили его синхронно на убийцу Сары. Был ли тут расчёт вывести из игры сильнейшего? Быть может интуитивный. Не более. Энтони что-то кричит, а стволы пистолетов Хелен и Шона смотрят ему в грудь. Пистолет Энтони смотрит куда-то в сторону. Шон нажимает на курок синхронно с Хелен. Две пули с близкого расстояния насквозь пробивают Энтони. Его лёгкие наполняются кровью. Он захлёбывается, а новые и новые пули пробивают его. Шон и Хелен расстреляли обоймы до конца, хотя и так было понятно, что Энтони мёртв.
Шон тяжело дышал невидящими глазами смотря на то, что осталось от Энтони. Кусок кровоточащего мяса, сложно было теперь назвать человеком. Хелен опустилась на колени, не выпуская теперь бесполезный пистолет из руки, крепко зажмурилась и беззвучно заплакала. Шон сел рядом, продолжая смотреть на то, что они оба сотворили. Шон почему-то подумал о своей бабушке, которая наказывала его плетью, которая не давала ему есть. Которая воспитала в нём гнев, ненависть. Шон подумал о том, что если бы ему сейчас дали возможность, он точно также поступил бы с ней. И даже больше. Он готов был выкопать её скелет из могилы, повесить его и расстрелять. Никакой жалости он не испытывал. Он был просто сильно удивлён, что пистолет может такое сделать. «Прекрасное оружие», - пронеслось у него в голове. В тоже время он вдруг успел подумать о том, что на месте Энтони мог оказаться он сам. Подумал, что если бы он вспорол Саре ярёмную вену или попал бы в сонную артерию, то Хелен бы вместе с Этони палили бы из пистолетов в него. И ему стало страшно. Пройдя три испытания, Шону стало страшно именно сейчас. Он вдруг осознал, что теперь уже ни за какие деньги не сможет забыть то, что с ним приключилось, и что самое страшное, ему стало безумно страшно от того, что находится за следующей дверью. Ведь там могла быть его смерть.
Открылась очередная дверь. Динамик заговорил:
- Переходим в следующую комнату. Впереди финальное испытание.
Услышав голос, Хелен поднялась, выпустила наконец, бесполезный пистолет и первая вышла из комнаты с убитым Энтони. За ней словно зомби поплёлся Шон. Новая комната была выше предыдущей. Потоки были на уровне 4 метров, а вот стены были очень близко расположены. Комната была узкая. Пять метров в длину, и всего 3 в ширину. На дальней стене были установлены крючки. Они поднимались почти от пола до самого потолка. На двух крючках висели 2 пары очков. Очки эти больше походили на очки для катания на лыжах или для ныряния под воду. Дверь за спиной участников испытания захлопнулась и раздался характерный звук. Звук герметизации. Динамик вновь заговорил:
- Я вновь в последний раз готов предложить закончить всё прямо сейчас. Однако, мне нужно ваше решение. Если оба участника решат, что готовы всё закончить прямо сейчас, то испытание прервётся. Никто не получит никакой компенсации, но оба останутся живы.
Шон с надеждой посмотрел на Хелен:
- Давай всё закончим. Пожалуйста, давай. Сейчас же. Ну?
Хелен смотрела на него и качала головой из стороны в сторону. Тихо-тихо, еле слышно она сказала:
- Нет. Мы идём до конца.
Шон тяжело задышал. Его ноздри начали часто-часто раздуваться. Он был готов закричать. И в этот момент полилась вода. Она лилась ото всюду. Из потолка, из стен, из пола. Потоки быстро наполняли комнату. Хелен и Шон схватили очки и натянули их на головы. Вода прибывала. Вот она уже дошла до груди. Ещё немного и уже нельзя будет стоять. Шон смотрел на Хелен, она на него. Вода всё прибывала. Вот до потолка осталось полметра. Под ними до пола уже было метра полтора воды. Воздуха оставалось мало, когда Шон увидел под водой, из той стене, в которую были вбиты крючки, невысоко над полом торчала небольшая трубка, из которой вырывались пузырьки с газом. И он нырнул первым. Хелен всё барахталась под потолком не понимая, куда делся Шон. Только когда под потолком осталось не больше 5 сантиметров воды она нырнула, и поняла, куда делся Шон. У самого пола держась за крючки Шон, с трубкой во рту поджидал её. Быстрыми гребками, посокльку запас воздуха в лёгких не вечен Хелен оплыла Шона со спины. В этот время Шон как раз хотел сделать очередной глоток воздуха. Хелен резко дёрнула его со спины, вырвав шлаг у него изо рта. Шон не успел понять что именно произошло, когда вода хлынула в его готовые только к очередной порции воздуха, лёгкие. Он дёрнулся, закашлялся, попытался вновь дотянуться до спасительного шланга, но Хелен с упорством тянула его прочь. Спазмы разрывавшие его лёгкие, инстинкты сохранения, говорившие его внутренним органам о потребности очередной порции кислорода, заставили его рот раскрыться и сделать вдох. Его последний вдох в жизни. Дальше была только агония. Глаза широко и удивлённо раскрылись, словно спрашивая, неужели это конец.
Хелен, тем временем, добралась до спасительного шланга и дышала-дышала-дышала. Она победила, победила, победила. Она чувствовала себя маленькой девочкой вдруг выигравшей Олимпийские игры. Словно она выиграла их для своей страны. Вот она, долгожданная победа.
Только почему вкус у воздуха вдруг поменялся?! И что это за жидкость красного цвета идёт изо рта?
Она медленно умирала. И только у неё была теперь возможность выбрать, умереть быстро вдохнув воды, или медленно пытаться надышаться тем непонятным заменителем кислорода, от которого кровяные сосуды в лёгких. А затем и в глазах начинают набухать и лопаться. Спустя минуту, не выпуская трубки изо рта, она умерла.

Эксперимент признан удачным. Собранные данные переданы на обработку. Подопытные ликвидированы.
Детальный отчёт в разделе информация.
Наблюдатель 3.

Я стою в океане, и смотрю в открытое море. Штаны закатаны по колено, волны накатывают на меня, чуть касаясь материи.
А там, где-то в синей дали идёт шторм. Холодные брызги летят мне в лицо. Но почему-то не страшно, а скорее очень спокойно.
Хочется медленными, медленными шагами зайти в воду. Шаг за шагом погружаясь всё глубже.
А потом поплыть, как есть в одежде, стараясь не нахлебаться воды из набегающих волн.
И плыть. Плыть. На волнах, вверх - вниз, вверх- ... - вниз. И чтобы волны становились всё больше.
Чтобы ветер выл всё громче. Чтобы вода закипала и пенилась. А я всё плыл.
Всё дальше от берега. За высокими волнами берега уже не видно. Только на гребне, если удачно повернуть голову, среди волн и мелких брызг будет просвет, и тонкая-тонкая линия берега будет видна одно мгновение. А потом сразу вниз... - вверх.
И шторм, он уже грохочет. Где-то совсем не далеко. Раскаты грома, яркие вспышки молний. А я всё плыл.
И было бы уже очень страшно, но назад нельзя. Нельзя...нельзя.

Когда всюду в стране разразилась чума, этот тихий и немного отдалённый уголок стал спасительным островком в бушующем море. Страна была поражена этой заразой уже два месяца, а здесь всё было спокойно. Всё тихо. Как обычно. И только страх, страх и предчувствия грядущего ужаса медленно, но верно находили путь к сердцам жителей этого отдалённого поселения. Когда в небольшом городе в двух часах езды появились первые чумные, глава города принял решение, закрыть врата. Город оказался в осаде, в осаде от приближающейся болезни, и в осаде внутренней. Запасы были заранее приготовлены, их должно было хватить на месяц, если не на два. К воротам иногда приходили люди, просили впустить. Их гнали прочь. По некоторым даже стреляли. Вход в город оставался запечатанным. Но не для всех. Маленькие, юркие, быстрые, ловкие, вечно голодные, чувствующие еду за многие километры сначала сотни, а затем и тысячи крыс хлынули в город.
Запасы оказались подпорчены, но хуже оказалось то, что с крысами пришла чума. Город пал. Кто-то решил бежать, кто-то остаться, но ворота оказались теперь открыты на вход, хотя чумных, конечно, никто не пускал. Эпидемия косила и молодых и старых, и бедных и богатых, и врачей, и простой люд.
Стояла осень. Листья с деревьев ещё не все сорванные холодным западным ветров, ночью покрывались инеем. Октябрь выдался на редкость холодным. Снег шёл каждый пятый день. И всё же это была осень, поэтому под ногами вечно хлюпало, а дороги превратились в непроходимую кашу. Была ночь. Облака скрыли звёзды, стояла кромешная тьма. Лишь факелы на вышках при въезде у ворот светили ярко. Часовые мёрзли и негромко переговаривались.
Из тьмы в свет факелов вступил человек. Он шёл, немного сгорбившись, словно ему было холодно, и он сжался в комок, чтобы не выпускать собственное тепло наружу. Он был высок, широк в плечах. На нём был длинный тёмный походный плащ, на голове широкополая шляпа, скрывавшая его лицо, вдобавок замотанное шарфом. За спиной его болтался объёмный рюкзак.
Выйдя на свет, он на секунду остановился, поправил сползавший рюкзак, и продолжил путь дальше в сторону ворот. Привратник первым увидел приближающегося человека, и окликнул стражников на вышках. Те встрепенулись и направили на всякий случай свои мушкеты на приближающегося человека. Он, несомненно, не мог этого не заметить, но даже не замедлил шага. Подойдя в плотную к калитке несколько раз постучал.
- Что тебе надо, человек? – крикнул привратник из-за двери, закрытой на засов.
- Меня зовут крысолов, - ответил человек низким шипящим голосом, от которого по спине привратника пробежали мурашки. – Я слышал, что у вас тут нашествие крыс, и я пришёл, чтобы предложить свои услуги.
- У нас ночью вход в город закрыт, - привратник отчеканил слова, которым его учили. – Приказ городского совета.
- Что же вы оставите человека мёрзнуть за городскими вратами?
- Ты не понял? - грубо окликнули его со стены. – Вход в город до 6 утра закрыт. Пошёл прочь, а не то можем и картечью нашпиговать.
Не говоря больше ни слова, крысолов развернулся и пошёл прочь. Дойдя до края, куда доставал свет, он скинул рюкзак и сел на землю, прислонившись к рюкзаку, словно к камню. Сел и остался так сидеть без единого движения, до самого утра. И всю ночь стражники и привратник наблюдали за ним, испытывая какое-то неведомое беспокойство, которое вселял в них этот человек. Наступило утро, ворота распахнулись, и вслед за этим, это человек в широкополой шляпе и пальто, вступил в город. Привратник сказал ему, как найти дом городского главы, чтобы устроиться на работу крысоловом. В ответ пришедший только прошипел что-то неразборчивое и ушёл. Только потом привратник понял, что именно его пугало в этом человеке. Не огромный рост, и вероятно большая сила, а глаза. Единственное, что было видно из-под его шарфа. Светло голубые, с крупными зрачками, с тёмными пятнами, словно провалами в ничто. Вот что было особенно пугающим в этом человеке.
Крысолов шёл по городу, чувствуя эманации смерти. Её дыхание разливалось повсюду. Повозки с гробами, повозки с телами, наваленными одно на другое. Люди, замотанные с ног до головы в какие-то лохмотья, словно они могли защитить их этой болезни. Подавленные лица, на улицах не слышно ни криков, ни детского смеха. И он упивался этим страшными человеческими эмоциями, этим ужасом, разлитым в каждом вздохе, этим запахом влекущим его. Город жил в ожидании смерти. А смерть уже жила среди них, снимая кровавую жатву.
Крысолов шёл по центральной улице города к дому городского главы. Дом стоял рядом с городской ратушей, и окнами выходил на центральную городскую площадь. Это был красивый деревянный дом, выкрашенный тёмно-бордовой краской. Он был украшен монументальной резьбой. Перед дверью стояли два добермана, вырезанных из цельных кусков дерева. Они словно церберы ада стояли на страже городского главы. Сразу за ними одетые в парадную форму стояли двое солдат с мушкетами наперевес, они стояли неподвижно, но в любую секунду были готовы оказать отпор непрошенным гостям.
Когда крысолов подошёл вплотную к дому, из его дверей появился лакей, прошёл мимо солдат и обращаясь к крысолову сказал:
- Господин крысолов, как я понимаю…- выждал лакей, пока крысолов кивком головы не отреагировал на его слова, - господин, городской глава предупреждён о вашем приходе и просит пройти в дом.
Не говоря ни слова, поправив чуть сползший рюкзак, крысолов пошёл за лакеем. За парадной дверью оказался довольно широкий коридор со множеством ответвлений. Но лакей уверенным шагом шёл прямо никуда не сворачивая. Наконец, он отворил перед крысоловом дверь справа, и пропуская его вперёд, запер за ним дверь, когда тот вошёл.
Городской глава смотрел в окно, чуть отдёрнув край занавески. По улице ехали очередные повозки, наполненные трупами. Когда дверь отворилась, и крысолов вошёл в просторный рабочий кабинет, городской глава сел в своё кресло, и рукой указал, чтобы крысолов присаживался в кресло напротив.
- Меня зовут Стэн Морт, я городской глава.
Стэну было чуть за тридцать. И это было по настоящему редким явлением, когда избранному городскому голове было так мало лет. Обычно такую должность занимали почтенные удручённые своим опытом люди в возрасте за 50. Стэну доверили эту работу, потому как он с раннего возраста был при его отце бывшем городничем. Стэн был лучше всех осведомлён в делах города. Знал процессуальный порядок ведения дел. Знал все хитрости и премудрости, которым учил его отец. Поэтому, когда отец Стэна умер в возрасте 62 лет, Стэна всеми старостами города единолично избрали новым главой. Стэн был высокого роста, широкоплеч и даже немного грузен. Незнакомые люди могли принять его за наёмника, или солдата. Светлые волосы были аккуратно причёсаны и уложены с пробором. Яркие зелёные глаза малахитово цвета смотрели цепко, словно пытались заглянуть в душу говорившего с ним.
- Меня зовут крысолов, - шипящим голосом заговорил пришедший на приём. От этого голоса, который Стэн слышал впервые, но запомнил с этого самого момента на всю жизнь, у него исказилось лицо. На столько этот голос был необычен и неприятен одновременно. Но будучи человеком приличным, Стэн тут же постарался сменить выражение лица на более приличествующее. А крысолов продолжил: - я пришёл, чтобы решить вашу проблему.
- Очень хорошо, господин крысолов. Осталось только оговорить условия оплаты, и мы берём вас, - сказал Стэн с улыбкой дипломата.
- Отлично, - толи прошипел, толи просмеялся крысолов. – Я работаю сдельно. По одному пенни за десяток крыс.
- Прекрасная цена, - господин Морт даже удивился. Цена, названная крысоловом, была мизерная.
- Кроме того, мне нужно будет, чтобы в подчинение мне дали пару человек подручными. Из местной нищеты. Они будут рыть могильники для крыс. Ещё будут нужны телега – чтобы возить мёртвых крыс, дрова и масло, чтобы их сжигать. И естественно место за городом, где всё это будет происходить, - он сделал паузу, словно устал от того, что много сказал. – И кто будет считать крыс?
- Я думаю, кто-нибудь из ваших подручных, - Стэну не хотелось выделять на такое дело кого-нибудь из своих счетоводов или даже солдат. Всем известно, что нет большей переносчицы заразы, чем крыса.
- Хорошо, - кивком подтвердил свои слова крысолов. – Мне нужен будет дом, на краю города, или быть может, даже за городскими вратами, где бы я мог спокойно отдыхать после работы. Кроме того, мне потребуется права входа и выхода из города в любое время.
- Конечно, я всё устрою, господин крысолов,- сказал Морт.
В ответ крысолов издал какой-то звук, который, видимо, напоминал одобрение.
На следующий день все пожелания крысолова были исполнены и он смог приступить к работе. Сотни ловушек, которые он мастерил, срабатывали день за днём. Подручные из конца в конец трудились, возя переполненные тачки, от которых разило хуже, чем от выгребной ямы. Потом, подручный остался один. Затем ещё через день, не стало видно и его. Крысолов работал один. Или вернее будет сказать, что видели теперь его одного. Так прошло три недели.
Чума по-прежнему бушевала, но число крыс в городе сократилось. Их перестали видеть бегающими по улице. Остававшиеся в живых крысы, видимо, прятались по углам. Стэн Морт чувствовал себя неважно вот уже несколько дней. Трое из четырёх его секретарей умерли за эти три недели. Стэн позвал четвёртого, и приказал ему, чтобы тот привёз крысолова. Секретарь взял двоих солдат, и отправился на склады, где по слухам должен был в это время работать крысолов.
В глубине тёмных складов горели только несколько факелов, высвечивающих лишь малое пространство, вокруг опор, на которые эти факелы крепились. Казалось, что помещение было пустым. Огонь в факелах слегка подрагивал от сквозняков, но больше не было ни слышно, ни видно никакого движения. Секретарь и двое солдат разошлись по складам в поисках крысолова. Секретарь шёл, брезгливо прикрывая нос белым платком. Пыль и грязь, коих здесь было множество вселяли в него всю большую неприязнь к человеку, который здесь работал.
Внезапно во тьме на расстоянии вытянутой руки от секретаря блеснул серп. В ту же секунду раздался какой-то визг. И секретарь не понял он ли издал этот звук или кто-то другой. Ужас, охвативший его, был настолько велик, что сковал его по рукам и ногам. Прямо из тьмы перед ним, навстречу шагнул крысолов, в одной руке которого был серп, а в другой, закинутой за спину он тащил, по меньшей мере, десяток крыс, держа их за хвосты. Увидев напуганного секретаря, он презрительно хмыкнул, и спросил своим замогильным голосом:
- Господин Морт хочет меня видеть?
- Ддд..да, - процедил секретарь. – Да, господин Морт просил вам явиться к нему немедленно.
Спустя полчаса секретарь доставил крысолова к градоначальнику. Лицо Морта сильно осунулось, словно он долгое время не спал. Волосы были уже не так хорошо причёсаны. Одежда не выглядела аккуратно выглаженной. Похоже ресурсы города оказались серьёзно подорваны.
- Господин крысолов, как продвигаются дела, - как можно более жизнерадостным тоном спросил Стэн.
- Дела делаются, - без энтузиазма процедил крысолов.
- А говорят, что-то давно не видно тех малых, что вам выделили в подручные.
- Их больше нет, - сказал крысолов посмотрев прямо в глаза городничему. Тот не смог выдержать такого взгляда, и отвёл глаза в сторону.
- В таком случае, быть может вам выделить ещё помощников?
- Нет, спасибо, этих мне вполне хватило, - сказал крысолов с лёгкой усмешкой, которая вырвалась у него.
- Вам нездоровится, господин Морт? – процедил крысолов.
- Да, знаете ли, все эти смерти вокруг. Они пугают людей, и вводят в уныние и меня. Что-то плохо я стал спать.
- Чума, - с некоторой иронией произнёс крысолов. – Она равняет людей. Знаете, господин Морт, а ведь есть секрет, как не заболеть этой дикой болезнью.
- Да неужто? – спросил городничий с порывом. Интонацией он выдал то, как сильно ему хотелось стать обладателем этого секрета.
- Конечно, есть. Ведь я работаю с крысами, и не болею, - крысолов сделал паузу. – Но эти секреты уже ни к чему, когда ты болен, - ещё пауза. – Пожалуй, я пойду.
Комок встал в горле Стэна. Он хотел что-то сказать вдогонку, как-то окликнуть уходящего. Но из его груди не вырвалось ни единого звука. Только холодный пот окатил его. Стэн как-то сразу почувствовал себя обречённым. С чего ему доверять этому крысолову, этому чудному человеку. Быть может именно потому, что этот человек был так не похож на всех прочих людей, которых знал Стэн.
Прошёл день. Господин Морт почувствовал себя значительно хуже. Подмышками стали появляться тёмные комки. Стэн понял, что это конец, ещё не призывая на помощь доктора. Они были в борьбе с этой болезнью. Морт как-то сразу сник. Сникли и прислуги, и подчинённые, которые старались как можно скорее покинуть дом чумного. Последнее распоряжение, что отдал Морт, перед тем как его покинул последний слуга, это позвать крысолова. Срочно. Немедля.
За окнами разразилась буря. От раскатов грома дребезжали стёкла. Молнии освещали всё вокруг на километры вокруг. В эти вечерние сумерки от вспышек было светло на улице как днём. Морт пошёл в сторону входной двери, когда она распахнулась. Ярко сверкнула молния, высветив тёмный контур пришедшего человека, и тут же где-то совсем близко раздался раскат грома. В дверях стоял крысолов. В тот самый момент, когда вспыхнула молния, Морт поймал себя на мысли, что лицо крысолова, напоминают ему древнюю гравюру, на которой талантливый автор изобразил смерть, которая пришла к умирающему.
- Господин Морт, - с немного диковатой улыбкой, входя в прихожую, сказал Крысолов.
- Просто Стэн. Называй меня Стэн.
- Как пожелаете, - голос Крысолова был излишне бодр.
- Мистер Крысолов, как видите, мне нездоровится. Я болен.
- Это чума.
- Я знаю, - Стэн тяжело выдохнул. Он так долго боялся признаться себе в этом. Ему было невероятно услышать этот приговор, который даже доктор побоялся озвучить градоначальнику. А этот человек, Крысолов, умел выносить смертельные приговоры с той легкостью, с которой ловил и убивал крыс. Стэн пристально посмотрел на Крысолова. – Вы знали, что я болен ещё день назад? Но как?
- Опыт. Просто опыт. Я столько раз видел заболевающих чумой, и чумой болеющих, так что распознать болезнь на ранней стадии мне не представляет никакого труда, - сказал Крысолов почёсывая подбородок.
- Помогите мне. Вы говорили, что знаете нечто… Нечто, что может спасти от болезни. Я правильно вас понял.
Крысолов оживился, убрал руку от подбородка, и посмотрел прямо в глаза Стэну. По спине господина Морта пробежали мурашки. Ему стало почему-то ещё более страшно, чем от осознания своей скорой смерти. Два глаза Крысолова смотрели ему словно куда-то вглубь сознания и глубже. Словно заглядывали в душу, пронзали её насквозь, причиняя при этом боль и страдание. Взгляд этот был очень тяжёлым хоть и длился всего каких-то пять секунд.
- Соберите совет, господин Морт. Сегодня в 10 вечера. Пусть прейдут все старейшины. Это будет очень важно. Прежде всего, для вас. Я предложу спасти город от чумы. Предложу, но взамен попрошу то, на что, быть может, не все согласятся пойти.
- Хорошо, - прошептал Стэн. – Я постараюсь.
- Буду у вас ровно в десять. Ожидаю увидеть всех, - с этими словами Крысолов развернулся и, не оборачиваясь, вышел.
Стэн Морт многим дорожил в жизни. Но ничем он не дорожил так, как своей жизнью. И, если это был его последний шанс, а, вероятно, так и было, он ни за что не хотел упускать его. Стэн собрался с духом, и отправился лично к старейшинам города. И к вечеру всё было готово.
В зале городского совета было тепло. Горел большой камин, горели свечи. За окнами бесновалась буря. К вечеру она только усилилась. Ко всему прочему добавился сильнейший ветер, валивший заборы, деревья и повозки. Гором грохотал, словно, канонада из тысячи орудий, которые стреляли безостановочно. За столом в форме буквы «П», сидели семь человек. В центре сидел Стэн, который держался только благодаря собственному мужеству и надежде. По бокам от него сидело по три человека. Старейшины, или отцы основатели, как их по недоразумению звали. Почтеннейшие люди города. Все они выглядели немногим лучше Стэна.
Ровно в десять, в зал вошёл Крысолов. Он оглядел лица людей, сидящих за столом. Очевидно, что Стэн успел передать в общих чертах то, ради чего они все здесь собрались. Все семеро жадно смотрели на Крысолова.
- Вечер добрый, господа, - сказал он снимая шляпу. – Не смею вас надолго задерживать, сразу перейду к делу. Четверо из вас больны. Двое умрут в течение следующих двух суток. Поэтому то, что я вам сейчас скажу, вы должны воспринять как нечто чрезвычайно важное.
- Откуда вам это известно, - спросил ближайший слева к Крысолову мужчина. – Я имею ввиду о предречённых вами смертях?
- Мне это просто известно. Например, я знаю совершенно точно, что 10 лет назад на охоте, вы намеренно убили своего брата, чтобы избежать борьбы за наследство. Но речь сейчас не об этом.
Мужчина вспыхнул. Румянец покрыл всё его лицо, на лбу проступил холодный пот, а Крысолов продолжил:
- Это всё не важно. Важно то, что я готов вам предложить излечение. Вам и всему городу.
- Но как? Как это возможно?!
- Не всё легко объяснить простыми словами, а на сложные ни у меня, ни у вас нет времени. Поэтому говорю вам: согласитесь на мои условия, и завтра же, завтра город будет свободен от чумы.
- Какие условия, - спросил человек, сидящий по левую руку от Стэна.
- За свои услуги сейчас я не возьму ничего кроме 30 серебряных монет. После этого я уйду, но вернусь. Через 6 лет, я вернусь сюда и заберу самое дорогое, что появится у вас в ближайший год.
Повисла пауза. Старейшины переглядывались, думая на сколько в сложную ситуацию, они попадают. Первым заговорил Стэн:
- Мне не нравятся эти условия, но в одном я уверен, что, если вы спасёте нас, то никакое богатство нам не будет жалко не для себя не для города, - старейшины закивали.
- В таком случае, - крысолов вынул из-за пазухи свёрток, развернув который стало видно, что это договор, выведенный аккуратным почерком. В нём честь по чести была описана работа, возлагаемая на Крысолова и его вознаграждение в виде 30 серебряников и самое дорогое, что будет в городе через 6 лет. Внизу стояли фамилии всех 7 человек, которые присутствовали в зале. Крысолов дождался пока все прочтут и подпишут договор, затем подписал его сам, и поклонившись промолвил:
- Честь имею.
Вновь грянул гром. Крысолов ушёл, унеся с собой мешок с монетами, оставив после себя много вопросов и ни одного ответа. Всю ночь бушевала буря. На утро люди проснулись и почувствовали невероятное облегчение, словно камень свалился у них с душу. Молодые, старые, больные и здоровые, все почувствовали, что что-то положительно изменилось в городе. Никто не умер от чумы более ни в этот день, ни потом. Только сильно обезображенные тела двух помощников крысолова удалось найти через несколько дней. Сам Крысолов исчез, словно его и не было.

Прошло шесть лет. Город разросся. Он цвёл, словно цветок среди пустынных камней. В городе теперь постоянно слышался детский смех, и множество детей носились взад вперёд по улицам города. Была пятница, стояла отличная погода, и большая группа детей с проводниками рано утром отправилась в лес на сбор ягод.
В три часа на городской ратуше забил набат. Люди стекались с разных сторон словно на пожар. Оказалось, что проводники потеряли детей. Особенно много пропало совсем маленьких детишек в возрасте 4-5 лет. На площади быстро формировались отряды, которые расходились в разные стороны леса, искать пропавших детей. Среди пропавших оказалась и единственная дочь бессменного градоначальника Стэна Морта. Он одним из первых отправился на поиски детей. Смеркалось довольно быстро и к 7 вечера большая часть отрядов вернулась из леса в надежде, что быть может другим отрядам повезло больше. Но нет, никто не нашёл в лесу и следов этих детей. Стэн был сильно расстроен, но не унывал. Он отправился к себе в особняк, предварительно велев сообщать ему все поступающие новости относительно детей.
Добравшись до дома, Стэн направился к себе в кабинет, чтобы посмотреть на карте, места которые еще не обследовали поисковые отряды. Стэн зажёг свечи и стал искать карты в шкафу. Найдя подходящую, он было двинулся ко столу, чтобы разложив на нём карту, изучить её получше, но в этот момент, он обнаружил, что на столе стоит небольшой мешочек.
Стэн бросил карту на стол, и развязав верёвку, высыпал содержимое мешочка на стол. Звон серебряников, оживил воспоминания о той давно забытой страшной ночи чумы в городе. Стэн вдруг всё понял и упал без чувств.