В колонках играет - Fleur - Никогда

О! Мои поздравления! Да ты - Шуичи Шиндо

Шуичи - вокалист и лидер группы Bad Luck, собственно главный герой Грави. Твое настроение меняется по сто раз на дню, ты то плачешь, то смеешься. Твой любимый человек – писатель Юки Эйри, в котором ты души не чаешь. Ну и пусть кто – то считает его холодным и равнодушным, для тебя он всегда очень мил, и при виде Юки ты превращаешься в кавайного чибика с сердечками в глазах.

Пройти тест

В колонках играет - Fleur - Кто-то
Настроение сейчас - Так и знала что будет подлянка

Насколько Вы гетеросексуальны? (Триникси)

Вы бисексуалка, отдающая предпочтение представителям своего пола. Вы на 45% гетеросексуальны! Пройти тест!

В колонках играет - Башня Rowan
Настроение сейчас - О, ДА! Я наконец получила хоть сколько-то свободного времени!!!!

Падение
Медленно и осторожно он шел по канату, натянутому над бесконечной и бездонной пропастью. Крылья и руки распахнуты во всю ширь, чтобы удержать равновесие. Он шел вперед и вперед. У него получалось отлично – это было едва ли не лучшее прохождение, из всех, какие я только видел, а видел я немало. Он мягко скользил над пустотой, ступая по опоре, что не превышала толщиной волос, и улыбался. Золотые кудри развивались под яростными порывами ветра, синие глаза сияли восторгом и неземным светом. Я невольно залюбовался его красотой. Одно из совершеннейших творений Благого.
И вдруг в его глазах скользнуло что-то темное, незапланированное. Сначала дрогнули ресницы. Затем легкая дрожь напряжения прошла по всему его без преувеличения совершенному телу, а через секунду тонкие белые руки всплеснули в воздухе двумя птицами, и пропасть приняла его в свои холодные объятия. Крылья, вывернутые двумя беспомощными облаками белого пуха, тонкое, испуганно изогнувшееся тело, золотой нимб кудрей – это было даже красиво в своем роде. Разрушение бывает порой не менее чарующим, чем созидание. Пылающие города светят иногда ярче звезд, а молния, бьющая в землю, поражает своей убийственной, совершенно завораживающей красотой. Вот и маленькая, уменьшающаяся с каждым мигом, изломанная фигурка казалась невыразимо прекрасной в последнем всплеске света своей жизни.
Надо же, как странно. Я думал, что он-то справится. Все предыдущие испытания он прошел с блестящим результатом. Оставалось последнее. Последнее и он стал бы одним из Шестикрылых, что у самого ЕГО престола. По этому канату может пройти лишь тот, чья душа находится в абсолютном, ясном и четком равновесии, чья душа такова, какой ее сотворил Благой. Ему это не удалось. Значит что-то в нем, этом прекрасном канатоходце, отклонилось от Истины. И теперь неодолимая сила мчит его во тьму, прочь от света Создателя, туда, где в безмерной дали отсюда простерся один из этих низших миров. Жаль. Я позволил себе на пару минут ощутить некоторое сожаление по поводу того, что такая великолепная работа Благого пошла прахом, оказалась внутри с гнильцой, а потом с долженствующей безмятежной улыбкой обратился к соседу:
– Как его звали?
Тот посмотрел вслед крохотной, почти пропавшей из поля зрения точке и произнес:
– Люцифер. Его звали Люцифер.


Я увидел его снова через два года. Мне нужно было выполнить одно небольшое задание Благого в одном из соседних с Землей миров. Все это не заняло бы больше часа по истинному времени или чуть больше полугода по мировому. Но закончив с делами, я вдруг вспомнил о сорвавшемся канатоходце, и мне стало любопытно. Хотелось посмотреть, что с ним стало.
Я нашел его на огромной шумной площади неизвестного мне города. Подумать только, десять тысяч лет... Для меня прошло всего два года, а для него – тысяча веков. Тысяча веков здесь вдали от дома, от красоты небесных сфер, вдали от Создателя. Тысяча веков на этой темной низкой планете, одной из сотен, сотворенных Благим. Одной из тех, что не оправдали возложенных надежд.
Он изменился. Совсем не походил он на того совершенного, прекрасного златовласого юношу, который оступился на канате. Черные, опаленные во время падения сквозь атмосферу, крылья, сложенные за спиной, казались огромными, даже больше, чем у большинства ангелов. В гравитации ли дело или в чем другом, это и неважно. Смуглая, обветренная кожа лица, обрамленного длинными черными кудрями, имела оттенок темного меда и красной бронзы. Глаза сияли, будто две черных звезды, и в их глубине я увидел то, что не дало ему спокойно пройти по канату не толще ангельского волоса. Там было умение видеть несправедливость и самый страшный грех любого ангела – сострадание.
– И как ты можешь выживать в этом отвратительном месте? – сказал я, брезгливо оглядывая шумную грязную площадь.
– Они такие же создания Благого, как и мы. Ничуть не хуже, – голос глубок как черный колодец пустоты, в который он когда-то упал. Но что он говорит? Назвать этих низких созданий – людей, кажется – равным ангелам!..
– Они отвергли все дары Благого, исказили его замысел и предали его надежды. ОН больше не заботится о них и не интересуется их судьбой. А ты смеешь сравнивать их с ЕГО возлюбленным творениями?!
– Да, если ставить вопрос таким образом, то я, пожалуй изменю свое мнение, – яркие сияющие глаза сверкнули насмешкой, – они гораздо лучше вас.
Я захлебнулся от изумления. Если бы я был способен гневаться, это был бы гнев, но Благой не вложил в меня такого разрушительного чувства.
– Да как ты смеешь?!
Его улыбка обольстительна и немного снисходительна. Странная улыбка. Совершенно не ангельская. Но и не человеческая. Занимаясь заданием Благого в одном из миров, населенных людьми, я достаточно насмотрелся на них. Улыбка эта была такова, что даже я – один из лучших архангелов, никогда не знавший соблазнов, с ужасом ощутил смутную дрожь где-то внутри.
– Знаешь, сначала я был в отчаянии. Когда все это только случилось. Но потом... Когда я понял. О да, я был счастлив, что не дошел до конца того проклятого каната! Уж лучше быть свободным здесь на Земле, чем пресмыкаться у ЕГО трона. Пресмыкаться без надежды и знания правды.
– Правды? – брезгливо бросил я, – что ты можешь знать о правде?! Что муравей может знать о правде, которую видит слон? Насекомое никогда не сможет понять того, что доступно птице.
– Вы все задираете головы так высоко, что перестаете видеть реальность. А, впрочем, с кем я спорю. Ты лучше дашь отрезать себе крылья, чем признаешь, что я прав.
Я посмотрел на него с мрачным отвращением. Да он же просто сумасшедший! Естественно, десять тысяч лет в таком месте как это не могли пройти даром. Ангел-безумец. Жуткое зрелище.
– Ты прав, я никогда этого не признаю.
– Оглянись вокруг, – заметил Люцифер с все той же улыбкой, от которой что-то внутри начинало трепетать, – что ты видишь?
Я осмотрелся. Здесь было множество людей, несущихся куда-то по своим делам, спешащих, торопящихся. Мелочные, суетливые, грешные, грешные не в том смысле, в котором они это понимают, а в истинном смысле этого слова. Они согрешили тем, что исказили образ, который ОН дал им.
– Что ты видишь? – повторил он настойчиво.
Не знаю, почему я до сих пор с ним разговариваю. Наверное, потому, что когда-то он действительно был прекрасен. А теперь...
– Грязь. Я вижу грязь.
– О да, – он рассмеялся, – вы все не умели видеть. ОН сделал вас такими. Но я покажу тебе.
С этими словами он взял меня за руку, под его кожей пылало настоящее пламя, так что я обжегся и попытался вырваться, но хватка была железной. Распростерлись огромные крылья, как черный купол и картина перед нами сменилась. Теперь это была комната. Совсем маленькая, не больше четырех метров в длину, причем большую часть ее занимала детская кроватка. На ней сидел... ребенок?.. Ангелы не рождаются, их творит ОН, так что у меня не было особого опыта в этом. Ребенок сложил ладошки друг к другу и заговорил:
– Дорогой Боженька, я ведь всегда была хорошей девочкой и ничего не просила у Тебя. Но Иезекиль болеет, и мама говорит, что Ты скоро заберешь его к себе. Боженька, ты ведь добрый, ну что тебе стоит, не забирай моего братика, возьми лучше меня...
Черные крылья застлали все перед глазами, а когда распахнулись, комната исчезла без следа. Перед нами было странное темное место. Я удивленно оглядывался, пытаясь понять, где мы находимся. Противный кислый запах бил в ноздри, раздражая обоняние, привыкшее к чистому, прозрачному аромату небесной гармонии.
– Где мы?
– Смотри, – произнес Люцифер и указал рукой на один из углов этого помещения.
Там были люди. Несколько взрослых, и дети. Их было много и все они казались очень грязными и худыми. Будто крошечные паучки копошились в кучах тряпья, но вместо положенного отвращения я ощутил какое-то странное щемящее чувство. Что-то незнакомое, а значит незапланированное Благим. Это сумасшествие... Безумие Люцифера. Неужто оно заразно? Но тогда надо как можно быстрее покинуть это кошмарное место и этого черноглазого демона-искусителя.
Но я не мог. Казалось, вся тяжесть этой небольшой, в общем-то, планетки стала якорем, не дающим мне распахнуть крылья и взмыть в небеса. И я смотрел. Невыразимо хотелось отвернуться, но я смотрел. Я видел, как один из людей развернул кусок замызганной ткани и извлек из нее кусок чего-то напоминающего хлеб. Он разломил его на несколько ломтей и раздал все детям. Себе и другим взрослым человек не оставил ни крошки.
Люцифер вновь распахнул свои крылья, скрыв от меня лихорадочно блестящие человеческие глаза и тонкие кости их тел, обтянутые неестественно белой кожей. Когда же безумный ангел вновь сложил черные полотнища за спиной, вокруг было светло. Хрусталь и золото, почти как дома, если не считать общей грубости форм, неравномерности освещения и разношерстной толпы смертных вокруг. Эти люди совсем не походили на тех, которых мы видели только что. Они были одеты во что-то яркое и блестящее, лица лучились довольством, а глаза – сытостью. И была музыка. Раньше я, наверное, назвал бы ее отвратительной какофонией, но теперь... Это было нечто невообразимое и абсолютно непохожее на гармоничную, построенную на совершенстве форм музыку Поднебесья. Неизвестный инструмент рыдал и стенал, оплакивая тех людей, что умирали от голода в темноте, и ту девочку, что молилась за брата, и вообще всех, кто страдает.
Но эти разодетые люди кругом... Что они знали о страдании?
– Почему эти люди здесь, такие сытые и довольные, в то время как другие погибают и страдают? Это несправедливо! – воскликнул я, прежде чем задумался над своими словами.
Люцифер торжествующе вскрикнул, звук получился подобным орлиному клекоту, и только тогда я понял, что сказал. «Несправедливо», «страдания»... Раньше я никогда не употреблял подобные слова. Но теперь я произнес их вполне искренне, а значит пути назад для меня уже нет. Благой не примет меня с душой замаранной состраданием. Я увидел несправедливость, которую чинят ЕГО творения, а значит, никогда уже не буду прежним. Никогда не буду достойным быть у ЕГО престола.
– Ты погубил меня изгнанник, – грустно произнес я, – если бы я умел ненавидеть, я возненавидел бы тебя.
– Я всего лишь открыл тебе глаза, Азраэль, – ответил тот, улыбаясь, – я показал тебе правду, которую ты не умел увидеть.
– Неужели ты не понимаешь? Теперь ОН отвернется от меня!
– От них ОН тоже отвернулся. Благодаря мне в основном. Я научил их жить так, как они того хотят, объясним, что вовсе не все предопределено свыше...
– Но это же неправда!
– Теперь, когда ОН не интересуется ими, правда.
– Это безумие! Значит, это ты заставил их отклониться от того образа, который Создатель предопределил для них?!
– Я просто дал им свободу. Свободу самим решать, как жить. Они могли избрать ЕГО путь, но предпочли свой собственный.
– Тогда получается, что это из-за тебя они, с ними... Все это... Голод, смерть, болезни! Это ты виноват в их бедах!
– Вовсе нет. Неужели ты думаешь, в других ЕГО мирах нет всего этого? Даже в самых благополучных из них есть богатые и бедные, счастливые и несчастные, больные и здоровые, такова сама суть ЕГО творений – они изначально имеют между собой различия, ибо предназначены для разных целей. Но у людей, по крайней мере, их судьба зависит лишь от них самих, а не от того, что ОН для них предназначил. Я научил их любить и сострадать, верить и мечтать. Знаешь ли ты, о, возлюбленное создание Творца, что такое мечта? Что такое надежда? Ты не умеешь верить, потому что ОН так не захотел! А люди умеют, несмотря ни на что. Я научил их любить! Ничего прекраснее они не знают.
Он всего лишь повел рукой, и мы оказались на широкой парковой аллее. Солнечный свет, такой яркий для этого мира и невообразимо тусклый по сравнению со светом Поднебесья. Никогда мне уже не увидеть то место, которое я привык называть домом. Здесь на Земле я проведу свою вечность рядом с безумным ангелом. Я просто не осмелюсь явиться пред ЕГО очи в таком виде и состоянии.
По аллее гуляли люди. Одни со счастливыми улыбками, другие с мрачно озабоченными лицами, все, как и должно быть – ничего одинакового, если верить Люциферу. На скамейке сидели двое, кажется юноша и девушка, не очень умею определять пол, учитывая, что у ангелов его нет. Они держались за руки и смотрели друг на друга так... Никогда не видел, чтобы одно разумное существо ТАК смотрело на другое – словно бы в чужих глазах видело не просто весь мир, а Вселенную. Вокруг этих двоих расплывалось мягкое сияние цвета чистого истинного золота.
– Это прекрасно, – прошептал я, и Люцифер улыбнулся.
– Немногие расы способны любить – только те, которые ОН счел неподходящими и недостойными.
– Но почему? Неужели эта красота может быть в ЕГО глазах грехом?
– Не грехом. Просто неповиновением, поскольку истинная любовь ставит человека на один с НИМ уровень. Те, кто любят, выше всего, что их окружает, выше мира, в котором живут, выше и прекрасней всего, что было и есть во Вселенной!
– Я не верю! Этого не может быть!
– Ну, снова здорово! Мне что начинать все заново?! Ты ведешь себя хуже некоторых людей – глупее, это точно.
– Я... прости... я просто не знаю, что и думать...
– Понимаю, – мягко сказал Люцифер, утешительно касаясь моей руки, – мне понадобилась чертова уйма лет, чтобы все это осознать, а от тебя я требую понять и принять все за несколько минут. Знаешь, учить их ужасно тяжело! Целые цивилизации поднимались и превращались в прах со временем, и мне приходилось начинать все заново. Каждые пару тысячелетий все повторялось. Я жутко устал. И как только ОН справляется сразу со столькими мирами?!
– На то ОН и Создатель. Но, я думаю, теперь тебе будет немного легче.
– Почему это? – удивился Люцифер, устало прикрывая сияющие звездами глаза.
– Ну, вдвоем, наверное, будет проще справиться со всем...

В колонках играет - Coldplay - Sleep
Настроение сейчас - Сплю. Вернее отсыпаюсь.

Итак, жизня была бы прекрасна и удивительна, если бы не существовала такго кошмара как ПЕРВАЯ ПАРА! Потому что до десяти часов я СПЛЮ! Не зависимо от того нахожусь в постели или нет!!! А уж требовать от меня спящей каких-то интелектуальных усилий и вовсе занятие бессмысленное!

В колонках играет - Перекрестки - Темный город
Настроение сейчас - Колеблется от светлой тоски до глубокой депрессии

В колонках играет - Muse - Sunburn
Настроение сейчас - Сумрачное

Автор: собственно я
Саммари: Действие происходит после третьей главы "Новолуния", т. е. тогда, когда Эдвард оставил Беллу. Что творилось с Беллой - понятно, а вот как жил эти пять месяцев Эдвард нам известно только по кратким и крайне неохотным обмолвкам. Если предположить, что Эдвард рассказал не все...
Размер: мини
Предупреждение: немного ангста
Не бечено.

ЧАС ВОЛКА


ОКТЯБРЬ

За окном нежно сереневели сумерки. Темными каплями истекали они из пушистых рваных облаков и синеватыми омутами застывали в низинах под деревьями, медленно затапливая лес. Мне казалось, что я тоже тону в этой густой сумеречной жиже, захлебываюсь ею, хоть раньше считал, что не могу захлебнуться. А теперь мне оставалось только хватать ртом воздух, словно бы тьма заполнила мои легкие, забила их, не давая дышать, и словно я умирал от этого.
Когда-то я сказал тебе, что люблю сумерки – эти прекрасные и таинственные часы. Немного, совсем немного времени понадобилось, чтобы я возненавидел их. Почему-то именно в сумерках ко мне приходили воспоминания, которые постепенно разрывали на части, пожирали жалкие остатки моей личности. Проплывали за полузакрытыми веками картины самого счастливого года моей жизни. Твои глаза такие теплые и глубокие, цвета горячего шоколада. Глаза полные нежности. Или заполненные болью и непониманием, когда я сказал... Твои волосы, похожие на блестящее полированное ореховое дерево, чуть отливающие красным на солнце. Или прилипшие к щекам, мокрым от дождя и слез... Твои тонкие руки с нежной, слишком белой для нормального человека кожей, под моими губами. Или безвольно поникшие, напоминающие подстреленных влет птиц.
Каждое воспоминание остро блестящей иглой вонзалось в сердце, и я обмякал в кресле, не способный сделать хоть одно движение, чтобы стряхнуть наваждение. Я чувствовал, что эти холодные синие сумерки, гулкая пыльная тишина пустого дома и блестящие в полумраке иглы памяти убивают меня. Смешно, когда то я думал, что бессмертен…
Скорее бы. Уж лучше огненный ад, если у меня есть душа, как ты пытался убедить меня, или бесконечная пустота, если нет никакой души. Что угодно, лишь бы не эта боль.
Но сколько бы я ни звал, избавление не приходило – может, так и должно быть. За все надо платить, и эта боль – моя плата за то, что я посмел вмешаться в твою жизнь. Теперь, чтобы ты могла жить спокойно, ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ, я готов принести любые жертвы.
И словно в насмешку пришло новое воспоминание – одно из нескольких самых заветных, самых чистых и светлых, которые я старался упрятать, как можно глубже, напоминая себе, что не имел права на это счастье, на эти украденные из твоей жизни часы и минуты. Но стоило вспомнить один из таких моментов, и некий внутренний демон начинал нашептывать, что я не прав, что ты была счастлива со мной, а это должно искупать все. Глупая слабость – я не могу позволить себе такие мысли. Но перед глазами стоял солнечный день, когда я увез тебя к затерянному в чаще лесному озеру, и мне казалось, что я вот-вот заплачу. Вампиры не плачут. Я говорил, что ты возрождаешь во мне человека. Оказывается, это происходит, даже если тебя нет рядом (и никогда не будет, стоит помнить об этом!) Глаза жгло, но плакать я не мог, все еще не мог – просто нечем было, разве что обрывками души или того, что заменяет ее. И только беспомощно и жадно вглядывался я в нежные, немного детские черты любимого лица, смотрел в полные счастья теплые глаза, вслушивался в твой смех, в голос, произносящий слова любви и вечности. Ты не понимала, от чего отмахиваешься ради сомнительной перспективы быть со мной, а значит, я должен был сделать выбор за тебя
Надеюсь, ты… нет, не поймешь, не простишь, а просто правильно распорядишься своей человеческой жизнью. Я хочу, чтобы ты испытала все те радости, что даны людям. Чтобы могла наблюдать, как твой ребенок сделает свои первые шаги. Чтобы ездила с семьей на отдых в Калифорнию. Чтобы инструктировала сына ил дочь перед их первым свиданием. Чтобы вязала свитера к Рождеству для внуков... А я… меня никогда и не было. Я просто смутный призрак, страшный сон. Что с того, что на т, чтобы оставить тебя, вернув тебе твою жизнь, потребовалась вся моя? По-моему вполне равноценный обмен.
Мне остались лишь сумерки, тишина и память. Есть же, в конце концов, предел выносливости даже у таких, как я?! Когда-нибудь я ведь перестану существовать?! А если избавление слишком заставит себя ждать, есть еще Волтури. Думаю, они не откажут в небольшой необременительной просьбе сыну их старого друга... Умирать совсем не страшно, когда жизнь (или ее подобие) становится невыносимой.
Тем более, что я теперь знаю: время не лечит. Меньше месяца понадобилось, чтобы понять это. Меньше месяца с тех пор, как я произнес кощунственные слова, будто бы ты не достойна меня. Тогда я даже замер на секунду, ожидая, наверное, что меня поразит молния или небо рухнет, погребая меня под своей тяжестью. Ничего не произошло, но только твои глаза – внезапно опустевшие, лишившиеся всей своей обычной глубины и жизни, как будто человек передо мной давно умер, – показались мне в миллион раз хуже, чем любые громы и молнии. Уж лучше бы я умер на месте, чем увидел такое твое лицо. Лучше бы меня зарыли в общей могиле в охваченном эпидемией Чикаго!.. И сколько бы не прошло месяцев, дней, столетий, я никогда не забуду твоих безжизненных глаз и всегда буду ненавидеть себя за то, что причинил тебе боль…
Время не лечит. Оно только наращивает новые пустые слои воспоминаний поверх мертвой горелой пустоты. Там, где когда-то скрывалась моя суть, больше ничего нет. Надо ли говорить, что суть моя осталась с тобой? Только бесцельные дни, полные боли, скрывали пустоту внутри, нависая над пропастью и грозя обрушиться в нее. Интересно, сколько еще я выдержу, прежде чем эта хрупкая живая, изнывающая от боли конструкция рухнет во тьму? Чем скорее, тем лучше. И почему только Эммет отказался помочь мне в моей беде? Он ведь любит меня как родного брата и должен был понять, что жизнь для меня сейчас куда худшее испытание, чем смерть… А впрочем, я бы тоже никогда не смог поднять на него руку.
Наверное, меня держало на этом свете только то, что я знал: где-то на этой Земле, есть ты. Да еще осознание, что когда станет совсем невмоготу, я возьму билет на ближайший рейс в Италию, войду в каменные врата маленького городка Вольтерра и никогда уже не выйду обратно. Когда я вспоминаю НАШУ полянку или то, как ты собиралась на встречу с моей семьей, это хоть и причиняет невероятную боль, но спасает от… наверное, от безумия.

НОЯБРЬ

За окнами, глухо стеная громом, плакал дождь. Господи, Боже мой, почему, ну почему даже дождь может плакать, а я нет?! Почему мои глаза остаются сухими, даже когда боль вырывает из сердца кусок за куском, а ошметки истекают кровавыми слезами?
Сначала я думал задержаться в этом доме только на пару недель, но потом решил, зачем собственно, куда-то ехать? Дождаться смерти или неспособности жить дальше можно и здесь. И потом – это так правильно – бездумно наблюдать, как порыжевшие ясени и клены за окном теряют листья, как я теряю куски себя, как обнажаются черные от бесконечных дождей, словно обгорелые, ветви.
Мне уже вовсе не нужны воспоминания, чтобы сходить с ума от боли. Понимание, что ты существуешь на Земле, но тебя НЕТ РЯДОМ, – тупой нож, кромсающий разум. Ты, наверное, давно уехала из Форкса и забыла про бесконечные дожди. В Джексонвилле сейчас жарко, да? Интересно, ты еще помнишь обо мне, или предпочла представить, что Форкс тебе попросту приснился?
В этом у тебя есть определенное преимущество. Как же я жалею, что вампиры не могут спать! Как бы хорошо было погрузиться в забытье хотя бы на одну ночь, а лучше на целый век, чтобы, когда я проснулся, дороги назад уже не было.

ДЕКАБРЬ

На окнах белела тонкая ажурная решетка хрусткого инея. Во дворе мерцала тронутая морозом палая листва и трава. Мертвый холод льда на еще живом. В моей душе творилось что-то подобное: поверх живых, исходящих болью слоев, ложился лед безразличия и апатии, сверху – снова живой слой, затем – опять лед. Вот, значит как… Оказывается, такие как я умирают постепенно – кусками. Ну что ж я согласен и так, хотя это и больно. Только бы никто не помешал мне, а то ведь Элис, наверняка догадывается, что происходит, несмотря на то, что мои телефонные звонки вполне регулярны и достаточно спокойны. Если бы она не знала меня так хорошо, никогда бы не поняла – я хорошо умею контролировать себя, общение с тобой научило меня этому.
Самое страшное в этой медленной смерти – то, что я начал забывать. Так стремился избавиться от проклятых воспоминаний, а когда они перестали быть такими острыми и живыми, готов отдать все что угодно, чтобы снова вспомнить. Внутри словно образовалась черная дыра – та самая пустота на месте души. Она-то и пожирала эмоции и память. Только боль никуда не делась – привычным огненным лезвием, от которого все внутри замирало от холода, сидела она в груди.
Обезумевший ветер вечерами бился в стекла уговаривая выйти наружу, подставить лицо его холодным пальцам, обещая унести тоску и боль прочь. Но он лгал – я уже пытался забыться охотой и бегом, но это не помогло. Даже сквозь кровавую пелену проступали размыто твои черты. Размыто… как всегда в последние две недели. Нет, конечно, я не забыл твое лицо, такое было бы просто невозможно. Нет, я не забыл его, но сознание просто отказывалось воскрешать его перед внутренним взором так живо и ярко как раньше.
Когда я впервые понял, что даже мысленно не могу заглянуть в твои глаза, мои веки привычно обожгло, взор замутился, а потом незнакомо загорелись щеки. И пальцы, скользнувшие по коже, окрасились красным. Вот еще одна вещь, в которой я ошибся, – вампиры, оказывается могут плакать…

ЯНВАРЬ

В той тьме, что царила снаружи, да и доме тоже, даже мои глаза едва могли различить смутные очертания предметов. А смутные очертания предметов. А зачем мне, спрашивается, что-то видеть? Я уже несколько недель не вставал с кресла у окна. Охота? Прогулки? Зачем? Только чтобы растягивать свое ненавистное существование? А смерть все медлила, подкрадываясь и пожирая меня по кускам: трудно умереть бессмертному. Трудно, но, наверное, возможно, потому что, как иначе назвать происходящее со мной?
Тьма снаружи, тьма внутри. Но если снаружи было хоть что-то, то внутри не было НИЧЕГО. Три часа ночи – час Волка. Самое глухое и темное время – перед рассветом. А если рассвет никогда не наступит и внутри навечно застыл час Волка? Для меня солнце никогда уже не взойдет – я сам отказался, предал, спрятался в темноте. Если бы только я мог увидеть тебя, хоть краем глаза! Хотя бы глазами других, хотя бы… Боже, о чем я думаю?! Нельзя позволять себя такие мысли, потому что иначе… я просто сорвусь… Только не теперь, когда ты наверняка уже исцелилась от меня, и думать забыла о прошлом! Только не теперь, когда смерть подступила так близко, что и могу почувствовать ее дыхание на затылке!
Тьма размылась, посинела в преддверье утра, а внутри было все также темно – только одно светило могло бы изгнать мрак оттуда, могло бы изгнать мрак оттуда, но уже никогда его нежные лучи не коснуться меня. Но против своей воли я вслушивался в мертвую тишину – в последнее время мне начинало казаться, что ты здесь, что нашла меня каким-то непостижимым образом и теперь ходишь по комнатам. Иногда эхо даже доносило твой голос, зовущий меня по имени, а порой всколыхнувшийся пыльный воздух обжигал мои ноздри твоим пьянящим запахом. И как бы мне хотелось поверить, что все это правда, я точно знал, что это просто мое безумие играет со мной.
А я-то считал себя сильным и стойким и на тебе. Несколько слуховых галлюцинаций и я уже готов мчаться обратно в поисках своего утраченного солнца, готов разрушить все… Неужели и правда готов? Почти готов…

ФЕВРАЛЬ

Господи, Боже мой, Я больше не могу! Прости меня, прошу. Пойми, Белла, я больше не могу. Смерти все нет, А жить без тебя, твоего голоса, Запаха, Улыбки я не в силах. Я не в силах даже просить о смерти у тех, Кто может ее даровать, Потому что пока ты еще есть на свете, У меня есть надежда...
Упасть на колени, умолять о прощении… А уж если ты скажешь «нет», тогда… Тогда можно будет лететь в Италию, потому что еще раз я подобные пять месяцев не выдержу. Раньше мне казалось, что я не смогу совершить самоубийство, взять на себя еще и этот грех, но теперь понимаю, что больше ничего мне не останется, если я окончательно потеряю тебя. Потому что смерти не будет. Даже когда все внутри выгорит и даже остатки души утекут кровавыми слезами по щекам, она не придет. Даже когда я снова не смогу вспомнить твое лицо, а дразнящий призрак будет кружить по пустым комнатам, перекликаясь с гулким смешливым эхом, я не смогу сойти с ума – слишком привык контролировать себя. А потому останется только умолять о быстром переходе в небытие, если ты скажешь: «Уходи».
Я слабак и эгоист. Я думал, что смогу пожертвовать жизнью и счастьем ради тебя, а оказалось, что моей решимости не хватило даже на полгода. Я знаю, что посмотреть на меня с презрением и будешь права, но я должен хотя бы попытаться.
Горящим взглядом, в котором впервые за последние пять месяцев появилось что-то осмысленное, я в последний раз взглянул в черноту за окном. Час Волка. Самое темное время – перед рассветом…

В колонках играет - Джэм - Имя
Настроение сейчас - Ностальгическое

Хм... Нашла свое самое-самое первое стихотворение. Сразу такая ностальгия, кошмар просто. Особенно как вспомню человека, которому оно было посвящено. Сколько пыталась потом понять, почему и КАК я могла в не5го влюбиться - безрезультатно. Большего ничтожества в жизни не встречала. Эх, море, Крым, романтика... Все беды от курортных романов...
Разобью я сердце в клочья,
Подарю тебе осколок.
Как же больно плакать ночью,
Исходить своей тоскою!
Я свои закрою очи
Самой крепкою печатью.
Как же страшно темной ночью
Утонуть в своей печали!
Чтоб не видеть, как другую
Обнимают твои руки.
Кто придумал боль такую?!
Кто придумал эти муки?!
А твои глаза прекрасны –
Две сияющие бездны –
Не забыть. И все напрасно.
Все страданья бесполезны!
И в подушку летней ночью
Слезы прячу от себя же,
Оттого, что больно очень
Знать, что не сплетется пряжа.
Нити жизней, нити судеб
Не соткут одни узоры.
Больно знать о том, что будет,
Что случится слишком скоро:
Наших жизней коридоры,
Пересекшись, разойдутся.
Ты уйдешь в свои просторы,
Не подумав оглянуться.
Уползу тихонько в угол,
Залижу на сердце раны,
Превратятся чувства в уголь –
Вспоминать тебя не стану...

В колонках играет - Диана Коденко - Баллада двойников
Настроение сейчас - Смутная тоска

Мда, жаль, что тетрадь со стихами исчезла в неизвестном направлении. Осталась всего парочка из тех, что были напечатаны. Надо поспрашивать по подругам, вроде кто-то что-то переписывал...
Дороги
Пробегаю версты-мили,
Оставляю за собой
Тех, кто мне когда-то были
Жизнью, солнцем и судьбой.
И все круче повороты...
Все быстрее отстают...
Каждому свои заботы.
В каждом доме свой уют.
Тем я свистну залихватски,
С кем на время путь совпал,
С кем делила жизнь по-братски,
Но всему есть свой финал.
Убегаю, оставляю...
Раз потеряно – не жаль,
Кто меня, пока не знаю,
Назовет Бегущей Вдаль.
Был ты другом мне недолго,
А теперь уже вдали.
Впереди бежит дорога,
Упираясь в край земли...

***

Под тяжестью крыльев сгибаются плечи,
И перья мешают – ни лечь, ни присесть.
Поломанных крыльев в больнице не лечат,
Однажды упавший ходит как есть.
Он ходит, с тоскою глаза устремивши
В небесную даль, в голубую лазурь,
И в нем умирает, когда-то любивший
Безумство грозы и неистовство бурь.
И станет ходить он, глаза опустивши,
Оставив надежды вернуться в лазурь,
Странник крылатый навек позабывший
Небесную даль и неистовство бурь.
От крыльев тяжелых ссутулились плечи,
В глазах только жадность, злоба и месть.
Поломанных крыльев в больнице не лечат,
А крылья сломавших - так много не счесть...

Фотографии Drauger :

Мои рисунки

Фотографии Drauger :

Мои работы

В колонках играет - Айрэ и Саруман - Ария Рейстлина
Настроение сейчас - Суперское

Ура! Ура! Ура!:clapping: Я наконец-то купила "После Пламени"!:dance3: Так давно охотилась за этой книгой по всем не блещущим разнообразием книжным магазинам моего города и вот!.. Причем я бы ее даже не заметила, скорее всего. Просто привычно пробежала взглядом по полкам с Толкином и пошла дальше, и вдруг заметила что-то новенькое. Крупными буквами "Толкин", а мелкими внизу "Миры". Вот я и заинтересовалась, что это - рассказы или еще что-то. Достала книгу с полки и... оп-па мелими буквами на обложке "После пламени"!
Причем имен авторов на обложке нет вообще! Ненавижу, когда истинную суть книги прячут за ярлыками!
Но это все пофиг, главное - у меня теперь есть эта замечательная книга!!!:yes2:

В колонках играет - Хельга эн Кентри "Прогулки по темной стороне"
Настроение сейчас - Сердце рвется

Смотрю на все это, на то что твориться где-то вобщем-то рядом и просто не верю. Мне смотреть больно, я понять не могу, как люди такое могут!.. Я несколько лет назад была в Абхазии, видела все эти развалины, дома, полуобвалившиеся с дырками от снарядов, обгорелые деревья... Людей видела, которые вроде и обычные, а в глазах что-то такое... Словами не передать. Война калечит тела - это видят все, но воюющих это не останавливает. Война калечит души - это мало кто хочет замечать. Причем калечит души и тех кто воюет, и тех кто попадается под руку, и просто наблюдателей. Неужели эти люди там, наверху, (хотя если они творят такое, то какие же это люди?) не понимает, что у войны на самом деле нет никакого другого итога, кроме детей с до ужаса взрослыми глазами и ненависти на поколения вперед? Грузины, простые грузины, разве хотят убивать своих братьев, детей женщин?!
Мне казалось, что мы все-таки взрослее и уже начали понимать, что цель не оправдывает средства.

В колонках играет - Nightwish "Moondance"
Настроение сейчас - Сплю

Когда никто ее не видел, и никто не мешал, она вела себя совершенно по кошачьи: спала столько, сколько могло спать ее тело, ела сырое мясо и рыбу, охотилась на голубей и ворон, шипела на бродячих собак. На улице, правда, приходилось за собой следить, чтобы ненароком не рявкнуть на чересчур неуклюжего прохожего ил не бросится с шипением на захлебывающегося лаем ротвейлера. Да и лицо с походкой приходилось контролировать, потому как необыкновенная плавность движений и нечеловечески отрешенное выражение на лице могли выдать ее. Однако в людных местах она бывала нечасто.
Особняк, доставшийся ей в наследство от тетушки – такой же затворницы, как она – стоял в лесу на склоне горы, достаточно далеко даже от пригородов. К тому же, благодаря тетиному наследству, состоявшему не только из загородного дома, но и из вполне приличного счета в банке и пакета ценных бумаг, приносящих стабильный ежегодный доход, она могла совсем не работать. Не было нужды изображать из себя офисную крыску, которую надрессировали выполнять простейшие операции с бумагами. За продуктами она выезжала в ближайший супермаркет раз в неделю, удивляя всех продавцов странным выбором товаров и огромным количеством покупаемого мяса и рыбы. Работники магазина думали, что она держит собачий питомник.
Подруг у нее не было даже в детстве (она очень больно царапалась и кусалась, а потому никто из детей не хотел с ней общаться), а постоянного любовника она не заводила. Лишь раз в месяц, когда на нее накатывало непреодолимое желание, она отлавливала в каком-нибудь клубе парня посимпатичнее. При этом знакомство никогда не длилось больше одной ночи. Она не оставляла мужчинам своих координат, никогда не приводила их к себе домой и обычно исчезала под утро, так что очередной любовник просыпался в одиночестве.
У нее не было человека, которому она могла бы доверять, а в ее доме не появлялся никто, кроме молочника, который ежедневно привозил огромное количество свежайшего молока. Однако она не чувствовала себя одинокой. У нее были кошки. Так много кошек, что она и сама не смогла бы сказать, сколько именно. Одни жили в огромном доме постоянно, другие приходили раз в неделю, раз в месяц, просто забегали время от времени. Одни были изнеженными дворянами, другие – израненными в уличных драках бродягами. Рыжие, серые, полосатые, пятнистые, белые, как снег, пушистые, похожие на огромные комки меха, или ободранные, с висящей клоками шерстью, – никому она не отказывала в пище и крове, а также в дружеской беседе у очага…
… Раньше всех в городе она получала все новости.

В колонках играет - Лора Московская "Из Ада" (вроде не перепутала)

Вы - Нейтрально-злой герой (Злодей)

Вам нравится творить зло ради удовольствия. В вас есть доля здорового садизма. Вы никому никогда не помогаете. Потому что помогая людям, вы делаете их слабее. Пусть помогают себе сами. Тем более что вы ничью помощь никогда не принимали. А зло - это способ закалки общества. Вам нравится убивать, вам нравится вечно прятаться и быть всегда мрачным. В этом столько романтики. Двойное удовольствие зло приносит тогда, когда оно приносит вам выгоду. Но можно, конечно и без выгоды. Зло должно быть бескорыстным. Но важно помнить еще одно важное условие - зло должно быть безнаказанным. По этой причине вы предпочитаете заниматься темными делишками, пока никто не видит и не иметь проблем с законом. Ваш враг - нейтрально-добрый (Супермен) - вот такие говнюки не дают вам жить нормально и спокойно. Они вас ловят. Ваш друг - Добропорядочно злой (Тиран) - вам нравится его стиль разбираться с делами. Тем более вам не нравится иметь проблем с законом. А когда закон на вашей стороне, с ним нет проблем по определению.

Пройти тест

Хи-хи особенно мне нравится фраза "доля здорового садизма".

Настроение сейчас - Крайнее смущение

Прошу извинить уважаемых (и обожаемых мною) авторов за путаницу в их песнях. Лора (та которая Московская) я действительно путаю ваши песни, но это только по причине моего собственного врожденного (а вернее родившегося раньше меня) склероза.
Господи, неудобно-то как...

В колонках играет - Catarsis "Имаго"
Настроение сейчас - Ррррррр

Началось с подозрения, конечно, преувеличенного, что боги не умеют говорить. Столетия дикой, кочевой жизни убили в них все человеческое.

 

Х. Л. Борхес «Рагнарек»

 

В большом торговом центре на площади есть подвал. Уютный, теплый, благоустроенный. Там располагаются различные подсобки, коммуникации и технические помещения. Все очень банально и совсем не таинственно. А еще там есть маленькая комнатка, куда никогда не заходит никто из обслуживающего персонала торгового центра. Они не знают, что там находится, но на двери висит табличка со вполне красноречивой символикой: черепом и молнией на красном фоне.

 

Но раз в день, когда у заветной двери никого нет, появляется мальчик. Он одет в странную короткую тунику без рукавов, словно бы пошитую из наволочки, а в руках у него поднос с тремя железными мисками. Мальчик оглядывается из-под серебряных, будто седых, кудряшек, ставит поднос на пол и извлекает из складок своей хламиды маленький ключик с бумажной биркой, как в дешевых мотелях. Открыв дверь и забрав поднос, он заходит внутрь.

 

Комнатка невелика, скудно освещена и вся, от пола и до самого потолка заплетена толстыми, похожими на веревки, нитями паутины. Кажется, что их здесь миллионы, миллиарды. Впрочем, так и есть.

 

Мальчик двигается осторожно, чтобы не коснуться ни одной, даже самой крохотной ниточки. За годы работы служкой, он научился скользить подобно призраку, не создавая даже дуновения воздуха. Среброволосый мальчишка преодолевает занавес переливчатой паутины и видит, наконец, трех женщин. Из-за огромных залежей паутины их можно разглядеть лишь наполовину. Две из них прекрасны, другая сохранила лишь остатки былой прелести несмотря на нечесаные седые патлы и морщинистую бледную кожу. Средняя – женщина лет тридцати – хороша в своем полном расцвете жизненных сил. У нее крепкое пышное белое тело, налитая грудь и гордая посадка головы. Младшая – девушка, даже девочка, кажется тоненькой и хрупкой, как тростиночка. Водопад густых черных кудрей охватывает ее изящную фигурку будто плащ.

 

Они красивы, но в их лицах есть что-то пугающе звериное. То, как блестят их огромные влажные глаза, как двигаются ноздри, как поднимаются верхние губки, обнажая ровные мелкие белоснежные зубы, - все это наводит на мысли о сильных голодных хищниках.

 

Мальчик-служка выходит на единственное более-менее свободное пространство в центре комнатки. Женщины поглядывают на него с каким-то лихорадочным блеском в глазах и, странно  напрягая мышцы плеч и животов, начинают приближаться. Сначала в пустом круге появляется штук шесть суставчатых лап, толстых и черных, поросших коркообразными наростами. Когда же обитательницы комнатки выбираются из-за бахромы и куч паутины, становится видно, что у всех трех торс женщины соединяется с раздутым, обросшим шерстью телом паука. По четыре пары паучьих лап заменяют им ноги.

 

Чудовищные гибриды паука и человека нависают над мальчиком, скалятся с жутковатыми звуками, напоминающими смесь шипения и насекомого стрекота, но малыш ничуть не пугается. Он швыряет на пол принесенные с собой миски и забирает точно такие же, только пустые. Звон металла заставляет до ужаса человеческие глаза разгореться жадным блеском. Чудовища кидаются к мискам и зарываются в них лицами. Женщины шипят и рычат друг на друга, быстро глотая куски кровоточащего мяса. Мальчишку они больше не замечают.

 

И он не задерживаясь и не оглядываясь пробирается к двери. Если он не выйдет из комнаты до того, как твари закончат свой обед, их рацион пополнится свежатинкой. Уже у самого выхода он делает неловкое движение и обрывает одну из толстых нитей паутины. Широкую и крепкую – ей бы еще виться да виться. Где-то далеко-далеко умирает человек, чьей судьбой была эта нить. Мальчик с ужасом оглядывается туда, где поедают свой обед три Норны. Если бы они не были так заняты едой, пришли бы в ярость.

 

Служка поскорее выскакивает в дверь и запирает ее за собой. Привалившись спиной к стене, он некоторое время просто стоит, стараясь немного отдышаться.

 

-- Адова работа... – шепчет он, -- ну ничего. Еще всего лишь двести лет и меня переведут с должности служки в младшие хранители. Если конечно не прознают, что я оборвал нить. Хотя конечно никто не узнает...

 

Не может узнать. Мальчишке отлично известно, что всеведенье по счастью не входит в число талантов его руководства. Успокоенный такими мыслями, он оглядывается и, убедившись, что его никто не видит, растворяется в воздухе, оставив после себя лишь запах фиалок и странные мерцающие искры, которые, впрочем, быстро тают в теплом подвальном воздухе.

 

Закончив трапезу, чудовища вновь примутся за работу: Будут прясть нити человеческих судеб, вязать на них узлы событий, сплетать ковры отношений, обрезать паутинки тех, кому пришла уже пора покинуть этот мир. Норны будут работать четко и быстро, спокойные и беспристрастные, ибо звери не могут иметь предпочтений, не могут выделять среди людей фаворитов и влиять на их судьбы по собственному желанию. И на этом держится мировой порядок.

 

font: 16px Arial">Твой Сатана - РомантическийЮноша в чёрном камзоле и иногда в плаще. Бледен, прекрасен, немного печален и снисходителен к тебе. Когда ты грустишь в одиночестве, он появляется рядом и утешает или зовёт на прогулку;)Пройти тест

Тебя Памяти

Ты! Память людей...Ты знаешь всё от сотворенья мира...и всё, что будет после...Тебя боялись, тебя не захотели слушать! Они смеялись над тобой!Глупцы! Но ты знала, что так будет...Они следовали своей судьбе...а ты? Ты будешь наблюдать...Ты будешь помнить...И ты больше не поможешь им...Этим не благодарным людям...

Пройти тест

Здорово...

Настроение сейчас - Хихикательное

Если бы вы были Темным Властелином, то... ...

Ваша Цитадель - настоящий лабиринт, испрещенный тайными ходами и многочисленными ловушками. Неважно, насколько велико ваше королевство, ведь вы подобно ужасному спруту повсюду запустили свои щупальца. Ложь, интриги предательство и измены - вот те инструменты которыми вы действуете.В вашем собственном королевстве царят мир и покой. Вот только улыбки на лицах подданных какие-то уж очень вымученные - они знают - повсюду шпионы и соглядатаи, и поэтому никому нельзя доверять. Даже близким.Правители соседних королевств относятся к вам слегка настороженно, но вцелом миролюбиво - ведь вы уже давно завербовали там многих высокопоставленных лиц. Ваши атрибуты - Плащ-невидимка и отравленный кинжал. Честный бой не для вас. В поединке с героем вы постараетесь перевербовать его на свою сторону. В крайнем случае ударите его в спину.

Пройти тест

В колонках играет - Лора Бочарова "Лесной принц"
Настроение сейчас - Парю в паре миллимертов над креслом

Элесар искал рецепт каппийского оборотного зелья. Это был старинный тщательно охраняемый секрет островных колдунов, который те передавали из поколения в поколение. В свое время эльф выложил кругленькую сумму хотя бы за возможность взглянуть на листок с записью ингредиентов и способа приготовления. Благо у него была великолепная врожденная память на текст, и он смог полностью воспроизвести его, придя домой. Вот только теперь Элесар никак не мог вспомнить, куда же он его записал.
Эльф зарылся в книги, стаскивая их с полок и складируя на полу. Всюду валялись свитки, стопки исписанной бумаги, отдельные ее листы, клочки, обрывки. Элесар тщательно пролистал все свои тетради с рецептами, но не нашел ни следа необходимого. Он перетряхивал каждую книгу, надеясь, что листочек с зельем затерялся между страниц.
Рецепт этот был очень нужен эльфу, причем не позднее завтрашнего дня. Оборотное зелье позволяло принявшему его магу на время обрести три звериных ипостаси, в каждой из которых он может провести до двенадцати часов. Правда, выбрав ипостаси при первом приеме зелья, при повторном использовании их уже нельзя было изменить. Неправильно выбранные облики могли сделать драгоценное зелье совершенно бесполезным. Элесар, впрочем, никогда не отличался поспешностью и необдуманностью действий, а потому, научившись варить каппийское оборотное, поколебавшись, выбрал ястреба, змею, чтобы скользить незамеченым и жалить исподтишка (сколько врагов Элесара скончалось по причине внезапного паралича дыхательных путей – и не сосчитать), и леопарда, чтобы сокрушать врагов могучими ударами лап.
И теперь для его дела ему требовались все три ипостаси. Проникнуть незамеченным в магическое хранилище волшебных холмов фейри можно было лишь в животном обличье.
Эльф закопался в свитки едва ли не до самых кончиков своих острых ушей. Он выпотрошил свои архивы столетней давности, хотя по идее лист с рецептом никак не мог оказаться в них – Элесар получил его лишь двадцать лет назад. Хотя... Кто знает, может даже придется спуститься в подвал, где хранятся записи за четыре с лишним столетия.
Он конечно же спустится. И будет копаться на полках, бесконечной чередой уходящих во тьму. Вот только если листок каким-то невообразимым образом попал в архивы, то суток, чтобы его найти, конечно, не хватит, а значит, столь тщательно подготовленная операция полетит к чертям собачьим.
Эльф расстроено отбросил последний свиток, даже не думая вновь завязывать его шелковым шнурком. Бурча под нос шипящие и поющие ругательства на своем родном языке, он вознесся к потолку, а вернее к самой верхней полке, последней еще занятой книгами. Вскоре, однако, книги эти пополнили бастионы томов, возвышающиеся на полу, а поганый рецепт так и не был найден.
Элесар вздохнул. Раньше он на память не жаловался, более того она у него была отменная даже по меркам его расы – он мог на память перечислить всех своих родичей до двенадцатого колена, как живых, так и давно покинувших этот мир, причем со всеми полагающимися титулами, регалиями и званиями. Однако проклятый рецепт словно бы никогда и не существовал. Память отказывалась даже показывать, как этот лист выглядит. Или свиток. Или тетрадь рецептов. Что угодно, вобщем.
Элесар в расстройстве пнул стопку фолиантов и гримуаров, те разлетелись в стороны, возмущенно шелестя страницами. Оставалось последнее средство. Эльф вздохнул, чувствуя себя глубоким стариком с прогрессирующим склерозом (это в семьсот то лет, когда многие только жить начинают!) и уселся в кресло. Он ждал. Когда на экране компьютера появилось окошко браузера с поисковой страничкой Яндекса, он ввел слова «каппийское оборотное зелье» и кликнул на кнопку «найти». Поисковик сразу же выдал с десяток сайтов с тщательно засекреченным рецептом.

Я дам тебе крылья.
Как хорошо летом на крыше. От разогретого бетона тянет жаром, а мчащийся вдоль парапетов ветер подхватывает его и уносит прочь, а с ним и все тревоги в придачу. Ты сидишь на широком бетонном парапете, свесив ноги в пустоту, и размышляешь о чем-то малопонятном даже тебе самому. Ветер обнимает твое лицо, покрывает его быстрыми сухими поцелуями и летит дальше, позабыв обо всем.
Смотреть вниз так интересно. Зелень травы, рассеченная серым асфальтом дорожек до странности нереальна. Ты слишком далеко от нее. Ты – в другой плоскости. Все что было, все, чем ТЫ был осталось внизу – там, где мечутся такие смешные, похожие на муравье человеческие фигурки. Здесь – ничто, здесь ветер. Ты сидишь и смотришь на мир, распростершийся у твоих ног.
У тебя глаза цвета облаков: бледно-голубоватые, или может быть, серо-сиреневатые, а может еще какие-нибудь – разве может кто-нибудь точно сказать, какого цвета облака? Волосы твои цвета солнца – как белое золото. В тонких пальцах ты мнешь голубиное перо.
Ветер крепчает и обрывки облаков, похожие на твои глаза, мечутся на линялом летнем небе. Ты забираешься на парапет и медленно идешь, по-птичьи раскинув раки для равновесия. Десять этажей пустоты справа и разогретый бетон крыши слева. Всегда веришь, что если потеряешь равновесие, сумеешь направить падение влево. И втайне хочешь не суметь.
Оттуда, где пустота, приходит ветер, и ты подставляешь ему свое худенькое тело, ловишь его руками, как крыльями. Шаги мягкие и осторожные, словно парапет может взбрыкнуть под ногами. Этого конечно не происходит. Случается нечто другое.
Снизу, почти из-под самых твоих ног, взлетает голубь. Размытое пятнышко переливчато-сизых перьев мелькает на периферии твоего зрения, а тело уже не остановить. Вправо. В объятия ветра. Сердце сжимается и выбрасывает в вены терпкий коктейль из ужаса и восторга. На секунду воздух плотно обнимает каждую клеточку твоего тела, а потом все заканчивается.

Врачи говорят, что тебе несказанно повезло. Упасть с десятого этажа и отделаться лишь сложным переломом ноги и черепно-мозговой травмой – настоящее чудо. То, что это чудо ты знаешь не хуже их, а может, даже лучше. Уж ты-то прекрасно представляешь, что вряд ли валялся бы здесь, если бы в нескольких метрах от земли воздух неожиданно не сгустился, не подхватил тебя, замедляя падение.
Конечно, ты никому об этом не рассказываешь. У тебя и так хватает проблем. Не сказать, чтобы тебе полностью поверили. Они убеждены, что падение не было простой случайностью. Врачи считают, что ты спрыгнул. Это ясно, поскольку они стараются не оставлять тебя в одиночестве, не дают ножей и вилок, и ведут себя с тобой, как умалишенным. Разговоры с психологом тебя раздражают. Он пытается окольными путями вытянуть из тебя причину неудавшейся попытки суицида. Но тебе нечего рассказывать.
Наконец тебя выписывают. Родители кружатся вокруг тебя, стараясь предугадать малейшее желание, а сами все время настороже и в глазах у них холод. Ты не знаешь, что же такое сказать, чтобы он поверили, что произошедшее – всего лишь несчастный случай.
Через месяц тебе снимают гипс, а холод из глаз почти уходит. Все как раньше, только по ночам тебе снится миг, когда тело зависает над пропастью и весь мир под раскинутыми руками не больше глобуса. Его можно обнять и прижать к себе.

Осень вступает в город полноправной хозяйкой. Она несет за собой шлейф из дождей и мокрых желто-красных листьев. Мир застыл на зыбкой грани между летней жарой и влажным дыханием осени. Теплые по-настоящему августовские дни сменяются бесконечными, ласкающимися к оконным стеклам дождями. Эта грань напоминает первый миг падения, который ты все не можешь забыть.
Ты целыми днями бродишь по улицам. В твоих глазах – небо, в твоих мыслях – ветер. Ты косишься на крыши многоэтажек и вспоминаешь, какого это – оставить все, даже самого себя внизу, а самому подняться наверх. Когда на глаза попадается та самая, злополучна десятиэтажка, ты уже не можешь удержаться.
Несмотря на случившееся тут летом, никто даже не озаботился тем, чтобы запереть дверь ведущую на крышу, и ты беспрепятственно оказываешься под великолепным куполом бледного, только что выплакавшегося дождем неба, по которому несутся мятые обрывки облаков. Впервые за три месяца, прошедших с падения, ты чувствуешь себя свободным и счастливым.
К парапету. Взгляд, в котором мысли пролетают, как облака – такие же скомканные и неопределенные – ловит яркое пятно. На бетоне лежит желтый лист – еще одна проказа шутника-ветра. Ты взбираешься на бетонную преграду между тобой и пустотой, держа в руке трепещущий кленовый листок. Это от ветра или оттого, что твоя рука дрожит? Кто знает…
Ветер целует тебя в лоб, дружески ерошит солнечные волосы. Признал старого знакомого. Руки в стороны, как крылья. Не для того, чтобы не упасть, а чтобы почувствовать всем телом…
Ты все еще не можешь понять, почему не погиб тогда – три месяца назад, почему ветер подхватил тебя. И еще, ты хочешь снова испытать это чувство, сравнимое с полетом. Ты всегда хотел летать…
Ты не шагаешь – прыгаешь, оттолкнувшись обеими ногами, и обнимешь весь мир – это так легко сейчас. Ветер ловит твои волосы и баюкает тело.

Ты почти не пострадал. Только трещина в едва успевшей срастись ноге. Спортом ты уже заниматься не будешь. Даже бегать вряд ли. Тебе все равно. Теперь ты знаешь, что ветер может подхватить тебя в падении и опустить на асфальт так мягко, как только возможно. Ты хочешь попробовать еще раз. Только это не возможно. Врачи не отпускают тебя.
У них уже нет сомнений, что ты предпринял еще одну попытку самоубийства. Не объяснять же им, что ты просто учился летать. Будет только хуже. Они и так держат тебя в этой чертовой реабилитационной клинике – пичкают какой-то гадостью, таскают на беседы к психиатрам и психологам. Все ищут причину, а ее нет.
Тебе становится хуже с каждым днем. Стены давят и душат, выпивая воспоминания о восхитительности полета в объятьях ветра. Вот уже три или четыре месяца в твоих глазах не отражалось огромное небо, а лицо не знало жадного дыхания ветра. И вот, когда ты почти ломаешься, почти перестаешь вспоминать о падении-парении, они все-таки отпускают тебя.
Ты поначалу даже не веришь – тебе кажется, что это обман, какой-то новый невыносимый тест. Но в один из дней за тобой приходит бледная изможденная женщина – твоя мать. Она укутывает тебя в плед и сажает в машину, за рулем которой твой отец с непривычно каменными глазами и незнакомой складкой у губ.
Становится легче, но ненамного. Гулять тебя выводят только под присмотром. А уж о том, чтобы подняться на крышу, нечего даже думать. Тебе все еще дают лекарства, но их удается прятать, а потом спускать в унитаз. Иногда ты слышишь, как родители шепчутся на кухне. В беседах проскальзывает твое имя и слова вроде «маниакально-депрессивный психоз» и «склонность к суициду».
Неделя за неделей летят, не оставляя в твоем сознании следов. Тебе часто снится, что ты летишь над крышами домов, над облаками, над солнцем и луной, закольцованными в своем вечном танце.
Постепенно тебе начинают доверять. Не настолько, чтобы позволить вернуться в школу, по которой ты, честно говоря, скучаешь, но достаточно, чтобы разрешить самостоятельные прогулки. Первым делом ты отправляешься к невысокому трехэтажному дому и прыгаешь с его крыши.
Это чертовски больно, и хотя сугробы, в которые ты целился при прыжке, спасают от серьезных травм, несколько синяков ты все же зарабатываешь. На этот раз воздух так и не придержал твое падение. Теперь ты знаешь, что прыгать надо откуда-то повыше. Трус не может научиться летать.
Ты ходишь на крыши едва не каждый день. Каждый раз падаешь, бьешься об асфальт, поднимаешься, пробуешь снова. В тебе горит мечта, а потому, наплевать на боль. Но ты стал осторожней и выносливей. Научился избегать свидетелей своих прыжков и выносить довольно серьезные травмы. Ты перенес на ногах несколько сломанных ребер, три черепно-мозговые травмы, перелом руки, нескольких пальцев, трещину в берцовой кости. Ты уверен, что в больницу больше нельзя – не выпустят.
Но вместе с там, несмотря на все попытки, взлететь тебе пока не удается. Парение на крыльях ветра. Скольжение в воздушных потоках. Пьянящий запах неба. Все это кажется таким близким, почти досягаемым, но каждый раз ты неизбежно срываешься.
Ты привык постоянно чувствовать боль и ходить в повязках тщательно спрятанных под одеждой. Это все не имеет значения. Важен только ветер, синяя глубина небес и острый пьянящий восторг почти достигнутого полета.
Родители, конечно, замечают некоторые странности в твоем поведении, но у мальчика с диагнозом маниакально-депрессивный психоз их не может не быть. О твоих экспериментах они, слава Богу, не догадываются.

Ты стоишь на крыше той самой десятиэтажки, с которой все начиналось. Солнце заливает ее потоками медового золота, а ветер ласково перебирает твои волосы. Почему-то именно здесь ты чувствуешь себя способным на все. Ты стоишь на краю, вдыхая запах весны и жизни, сочащийся из всех пор этого мира. Тебе кажется, что сегодня ты сможешь полететь. Ты слишком близок к разгадке, и тогда появляется он.
Ты не сразу замечаешь человека в сине-белом, замершего за твоей спиной. Он улыбается и смотрит на солнце, не щурясь. Ты поворачиваешься и с удивлением взираешь на него – тебе еще не приходилось видеть людей с таким спокойствием в лице и пустотой в глазах.
- Ты зря калечишь себя, – говорит он отстраненно, – неужели тебе это непонятно?
- А ты вообще кто такой? – юношеский голос ломкий и звонкий подобен колокольчику по сравнению с глубоким бесцветным баритоном незнакомца.
- Это не имеет значения. Важно лишь кто ты. Ты человек, малыш. Кажется, ты забыл об этом.
Ты смотришь своими необыкновенными глазами, не понимая, что ему от тебя нужно. Да еще это дурацкое обращение «малыш»…
- Люди не летают, – продолжает мужчина спокойно, – люди ходят по земле, ездят на машинах, а если и поднимаются в небо, то только на самолетах. Ты хочешь невозможного. Забыв о том, что у тебя уже есть, ты стремишься к тому, чего никто из смертных не сможет достичь, а дары судьбы бросаешь ей в лицо. У тебя есть родители, которые тебя любят. Есть талант к музыке. Тебя ждет блестящая карьера, богатство, слава, любящая жена и дети. Прекрати эти глупости…
- Но я…
- Послушай меня. Когда ты упал, мы дали тебе еще один шанс. Твоя судьба была важна для этого мира, и ты остался в живых, хотя должен был погибнуть. Мы не предусмотрели возможности, что ты поверишь в возможность полеты. Это наша ошибка. Но все зашло слишком далеко. Мы больше не можем нарушать законы природы ради какого-то глупого мальчишки. Если ты се6йчас спрыгнешь, разобьешься. Насмерть.
- Кто это «вы»? - интересуешься ты.
- Это не важно. Тебе не надо об этом думать. Подумай лучше о своих родителях. Они ведь страдают от того, что происходит с тобой. У твоего отца, между прочим, был микроинфаркт, когда он узнал, что ты прыгнул во второй раз. Представь, что будет с ним, когда ему скажут о твоей смерти. А мама? Твоя мама едва держится. Она на грани, малыш. Подумай об этом.
Хорошие слова. Верные искренние, правильные. Слова, опутывающие по рукам и ногам. Слова, тяжелым якорем приковывающие к земле.
У незнакомца благородное лицо, исполненное спокойствия и веры в собственную правоту. Даже пустые глаза и абсолютно бесстрастный голос не портят этого впечатления. У всех Стражей Равновесия такие лица. Они не жаждут ничего, ни во что не верят, ни у одного из них нет мечты. А еще они умеют убеждать. Говорят так, что ты сам останавливаешься за миллиметр от цели и отказываешься от себя. И с тех пор видишь в зеркале спокойное лицо и пустые глаза. Слушая этого незнакомца, хочется отойти от края крыши, пойти домой и сказать родителям, как ты их любишь. Хочется жить тем, что у тебя есть и не замахиваться на невозможное.
Хочется верить этому человеку. Но ты не веришь. Это странно, почти невероятно. Возможно, мечта значит для тебя слишком много, возможно, ты не умеешь отступать на полдороги, возможно, ты просто уловил фальшь в этом искреннем до глубины души голосе. Ты стоишь на парапете, за которым весь мир. Ты знаешь, что сделаешь сейчас. Ты прыгнешь. И полетишь.
В раскинутых раках помещается мир, а благородное лицо с пустыней в глазах искажается злобой. Ветер обнимет твое тело, уже не придерживая, а направляя его. Ты преодолел последнее испытание. И ты поверил в себя. Полностью и бесповоротно, ибо знал, что если ты не прав, то тебя ждет смерть. Ты заслужил. Я приду. Я дам тебе крылья.

В колонках играет - Джэм - Паучья колыбельная
Настроение сейчас - Жуткий мрачняк

Опять блин, дождь! Да что ж это такое?! Спать охота не знаю как... Я бы на вас посмотрела, если бы вы до четырех утра читали мегасмешную книгу о вампирах (Кейти Макалистер "Секс и одинокий вампир" - очень рекомендую!!!), а потом смотрели "Потомков Тьмы" на английском. Взрыв мозга, если честно, но зато я почти досмотрела эту прелесть!!! Вот сейчас докачаю последние три серии и побегу досматривать. Мураки-сан, я уже иду!

Настроение сейчас - Подозрительно довольная

Спрашивается, куда делось солнце?! За окном темно как ночью и дождь как из ведра. Я конечно люблю дождь, но не третий же день почти без перерывов!:cray:
При всем при этом ощущаю себя чересчур доброй и довольной. Даже в коей то веке не хочу никого убить. Пишется хорошо: вот что получилось.

Вложение: 3689023_Esche_odin_shans.doc

Что я хочу? Ничего. О чем думаю? Ни о чем? Кто мне нужен? Никто.