- А нет у вас чего-нибудь посерьезней? Тысяч на пять-шесть...
Продавщица покачала головой, потом с усилием вытянула из середины высокой стопки одну из плоских коробок.
- Вот, только это. - И показала мне. На крышке коробки был изображен улыбающийся Леонардо Ди Каприо. - Три с половиной тысячи. Только вам это, наверное...
Она замолчала, скептически поджала губы и еще раз покачала головой.
- Да... - подтвердил я. - Мне бы лучше что-нибудь с природой. Море там, небо...
- Нет, - вздохнула она, укладывая коробку с Ди Каприо на вершину стопки. - Таких больших сейчас нет.
- Извините, - зачем-то сказал я и начал пятиться от прилавка.
- Вы попробуйте послезавтра подойти, - предложила она, провожая меня глазами. - У нас по понедельникам завоз. Может, на складе что-нибудь...
- Да, - пробормотал я - Может быть...
Я поправил шарф под плащом и двинулся в сторону автобусной остановки, лавируя между энергично спешащими прохожими и стараясь не ступить ногой в какую-нибудь лужу или в месиво грязного подтаявшего снега. Я уже надел левую перчатку и начал натягивать правую, когда ко мне обратился этот странный человек.
Он вынырнул откуда-то сбоку, скорее всего, из узкого прохода между палаткой, торгующей видеокассетами, и лотком с неестественно яркими на фоне окружающей серости свежеморожеными фруктами. Человек был небрит, непричесан, одет в какое-то грязное рванье. Кажется, от него пахло. И еще он был как бы... словом, нерусским.
"Ну вот, - подумал я, когда он тронул меня за рукав. - Сейчас попросит три рубля на метро... - и сам себя поправил: - Четыре..."
Однако обратился он ко мне с совсем другими словами.
- Ну, что вы можете мне предложить?
Я даже остановился от неожиданности.
- Я? Вам?
- Нэээ... - он замялся. - Это вы спросить должны. Были... - и снова зачем-то потеребил рукав моего плаща.
Я промолчал.
Он беспомощно заглянул мне в глаза.
- Вы же... Я видел... - он махнул рукой куда-то мне за спину. - Вы интересовались!
Да, от него определенно пахло. Я сделал шаг в направлении остановки.
- Нэээ... - раздраженно произнес он и решительно загородил мне дорогу. - Погодите, сейчас... - На его немытом лице вдруг проступил свет озарения. Или это только отсвет далеких фар?.. - Вот!
И прежде чем я успел что-либо предпринять, он рванул с плеча какой-то неопрятного вида мешок и широко раскрыл его передо мной, как бы приглашая меня то ли ознакомиться с его содержимым, то ли просто запрыгнуть внутрь.
- Что там? - подозрительно спросил я.
- Как? - удивился он. - Вот же...
Он засунул руку по локоть в мешок и добыл оттуда какую-то огромную прямоугольную коробку. Примечательно, что после извлечения коробки он совершенно потерял интерес к самому мешку, хотя в нем явно что-то еще оставалось. Этот странный человек просто поставил мешок в лужу, а коробку, старательно протерев рукавом, протянул мне.
- Что там? - повторил я свой вопрос, вовсе не собираясь дотрагиваться до подозрительного предмета. "Мало ли..." - аргументировал я про себя.
- Игра! - радостно сказал человек. - Голова... Нэээ... ломка! Вы любите. Вы спрашивали...
- Игра? - переспросил я. - Вы имеете в виду, пазл?
- Да, - он несколько раз энергично кивнул головой. - Пааз... Паа... Нэээ... Вам нравится! Будет...
- Вы уверены? - не скрывая сомнения, произнес я, однако, не сдержался и потянул коробку из его нечистых, с обкусанными ногтями, пальцев.
Коробка оказалась неожиданно тяжелой, мне пришлось придержать ее второй рукой, чтобы не уронить на землю. Она была абсолютно черной, не считая нескольких царапин и потертостей на углах. Крышка в одном месте была надорвана, к коробке она крепилась двумя обрезками черной изоленты. На крышке тоже ничего не было, только чернота.
- Черный квадрат Малевича? - сыронизировал я. - Всегда мечтал... Десять тысяч кусочков?
- Да, да! - обрадовался незнакомец и еще немного покивал. - Кусочки... Много кусочков... Это... - он постучал пальцем по крышке коробки. - Изнанка. Рубашка. Нэээ... Другая сторона! Оборот...
Я приподнял коробку над головой и взглянул на нее нижнюю сторону. Здесь тоже не было никакого рисунка.
- Не так... - он вновь, должно быть, от беспомощности, подергал мой рукав. - Рисунок потом... Картина... Сначала - собрать. Вот так... - он изобразил пальцами что-то невразумительное. - Собрать черное, оборотом вверх. Потом перевернуть. Потом смотреть. Нравиться...
- Собирать обратной стороной кверху? - догадался я. - И без чертежа?
Он закивал с выражением явного облегчения на лице.
- И что же там изображено? - я попытался поддеть крышку коробки в том месте, где уже был надрыв.
- Нет! - он испуганно схватил меня за руку. - Не смотреть! Надо... Кто-то другой. Перевернет, пусть. Потом собрать. Перевернуть. Потом смотреть. Можно...
Я несколько опешил, настолько правдоподобным казалось выражение испуга в его глазах.
- Ну ладно, - с сомнением протянул я. - И сколько вы хотите получить за это чудо?
- Мало, - с готовностью ответил он. - Сколько есть... Не жалко...
С трудом удерживая коробку одной рукой, я, не глядя, вытащил из кармана брюк какую-то купюру. Как оказалось, полтинник.
- Вот, - я протянул ее незнакомцу. - Хватит?
- Спасибо, - он резким движением схватил купюру и смял в кулаке.
Кажется, я по обыкновению сильно переплатил.
- До... Нэээ... Свидания.
Он развернулся и быстрым шагом направился прочь, нырнув в лабиринт из торговых рядов, палаток и лотков. Уже через полминуты я потерял его из виду.
Как напоминание о нем, остался только серый бесформенный мешок. Он по-прежнему валялся на асфальте, прямо посреди лужи, и редкие прохожие обходили его стороной.
Из задумчивости меня вывело появление автобуса. Он подкатил к остановке, обдав приливной волной из прибордюрной лужи тесную толпу ожидающих граждан. Толпа запоздало отшатнулась и, как только начали открываться двери в салон, устремилась вперед. Наступил отлив.
Стоять, держась за поручень одной рукой и зажимая под мышкой большую тяжелую коробку, было неудобно. Когда автобус подпрыгивал на кочках, становилось слышно, как внутри коробки что-то пересыпается с негромким, сухим стуком.
Чувствовал я себя - да и выглядел, наверное, - довольно нелепо.
по-прежнему 0.
На звук открываемого замка из кухни принеслась Танюшка, закружилась, обвилась вокруг, отклонилась, подставляя щеку.
- Погоди, дай я хоть ботинки...
Послушно отступила. Заметила прислоненную к стене черную коробку.
- Ой, а это у тебя что? - я не успел ответить, я сосредоточенно пытался развязать мокрый шнурок. - А я тебе суп на завтра приготовила. Я молодец?
- Как суп? - Я замер, держа в руке первый отмотанный виток шарфа. Осталось еще два. - А сама?
- Ну, я же тебе уже говорила, - ее голос стал вкрадчивее. Танюшка опустила глаза, отобрала у меня конец шарфа, принялась помогать разматывать. - Я сегодня еду ночевать к Лене. Ей сейчас нельзя оставаться одной. Ты же знаешь, как она переживает свой разрыв с мужем...
- Ах, конечно! Прости, я немного... Знаешь... - я не знал, как избавиться от охватившей меня неловкости. - Могу я обратиться к тебе с одной необычной просьбой.
- А она будет очень необычная? - ее глаза озорно блеснули.
- Весьма, - уверенно пообещал я. - Спорю, ты удивишься.
- Ну, обратись...
Цель была достигнута. Танюшка заинтриговалась и так, заинтригованной, проходила все следующие двадцать минут, пока я осуществлял подготовку плацдарма.
увы, но снова 0.
- Ну, открыла?
Танюшка не ответила.
- Я спрашиваю, открыла?
- Ой! Извини, я кивнула. Да, открыла.
- Ну! И что ты там видишь? - должно быть, мой голос звучал слишком возбужденно.
Интересно, что она ответит? Что там, внутри коробки? Стопка старых журналов? Четыре килограмма макарон? Тысяча обломанных зубочисток? Хм-м... Звучит, как ругательство...
Ну не молчи же!
- А сам ты точно не можешь посмотреть?
Я с трудом удержался от ненужных восклицаний и спокойно ответил:
- Точно. Ну!
- Тут кусочки головоломки. Обыкновенные кусочки, с одной стороны - радикально-черный цвет, а с другой... тут нарисовано...
- Не говори! - перебил я. - Я сам все увижу. Потом... Пока, пожалуйста, достань из коробки все кусочки и разложи их на столе. Видишь, я там расчистил... Только смотри, раскладывай обязательно черной стороной вверх.
- Все? - Танюшка неумело присвистнула. - Ты хоть знаешь, сколько тут этих кусочков?
- Приблизительно...
Пока Танюшка раскладывала кусочки пазла так, как я попросил, я, не отрываясь, смотрел в окно. За окном было так темно, что казалось пусто. "Как же она сейчас поедет?" - с тревогой подумал я. Вслух, однако, ничего не сказал. Не хотел отвлекать...
- И это вся твоя просьба? - спросила она, когда закончила.
- Да, спасибо, - поблагодарил я и отвернулся от окна.
Вся поверхность моего письменного стола была покрыта несколькими слоями маленьких картонных кусочков черного цвета. Кусочки казались неразличимыми, однако, каждый из них имел свою собственную, уникальную форму. Они напоминали опавшие листья таинственного черного дерева.
- Ладно, тогда я поехала, - сказала Танюшка. - На ночь не забудь, убери кастрюлю в холодильник.
Кажется, она выглядела немного разочарованной. Честно говоря, я не придал этому особого значения.
И только запоздало заметил, что отвечаю на ее "Пока" уже после того, как щелкнул язычок дверного замка.
Зато я почти сразу нашел угловой элемент! Совершенно непонятно, какой именно - левый верхний или, наоборот, правый нижний, но это уже не важно. Важно, что теперь мне есть, с чего начинать...
вы не поверите, 0!
Самое забавное - то, что я нечаянно угадал. Ткнул пальцем в небо и открыл новую планету. Кусочков действительно оказалось ровно десять тысяч!
Чтобы понять это, мне понадобилось приблизительно два часа.
Тольке не думайте, что я просто сидел и тупо пересчитывал элементы пазла! Это было бы бессмысленной тратой времени.
Я их сортировал!
Конечно, будь они цветными, от сортировки было бы больше проку. Я мог бы разложить их на несколько групп по цветам: отдельно море, отдельно небо, отдельно скала и уж совсем отдельно - средневековый замок на скале. Каюсь, замок я бы собрал сразу. Это так легко, что просто невозможно удержаться! Куда сложнее обстоят дела с монотоном - попробуйте отличить один уголочек неба от другого. Иногда, правда, получается, по тональности, по едва различимым оттенкам голубого, но чаще всего - обычным перебором.
Сейчас мне предстояло решать задачку посложнее. Ведь у черного цвета нет оттенков.
Однако, некоторую минимальную сортировку, которая хотя бы на немного облегчит мне дальнейшую работу, я провел. А именно - отобрал все кусочки, у которых хотя бы одна сторона абсолютно ровная, без рельефных выпуклостей и вогнутостей. Я называю их "сторонними". Их оказалось четыреста, для их складирования я приспособил крышку от черной коробки.
Четыре из этих четырехсот "сторонних" кусочков имели по две ровные стороны. Они были призваны стать краеугольными камнями в моем строительстве.
На стене в моей спальне вот уже третий год висит ковер. На нем изображен олененок, понуро бредущий сквозь чащу осеннего леса, но это к делу не относится. Существенно, что ковер этот квадратный, почти без ворса и имеет размер два с половиной на два с половиной метра. Именно такую площадь, по моим подсчетам, должна покрывать головоломка в собранном виде.
Я снял ковер со стены и постелил на пол. Так было удобнее. Он как бы задавал границы будущего шедевра.
Я выбрал один из "угловых" элементов и положил его на уголок ковра. Начало было положено.
1, наконец-то!
Через сорок минут к первому кусочку присоединился второй, один из "сторонних". Еще через двадцать - третий. Давно не востребованные навыки постепенно возвращались.
Потом зазвонил телефон. Скрепя сердце, я оторвался от ковра и бросил взгляд на часы. Час ночи. "Кому понадобилось звонить в такое время?" - с неудовольствием подумал я.
Понадобилось, как оказалось, Танюшке.
Она спросила:
- Мужа, это не ты, случайно, несколько минут назад звонил по Лениному телефону?
- Н-несколько минут? - я медленно постигал суть вопроса.
- Ну да. Или чуть раньше...
Я наконец-то понял, о чем меня спрашивают, усмехнулся своей заторможенности и ответил:
- Нет, не я. Если не ошибаюсь, я никогда в глаза не видел ее номера
- Вот и не звони, - заявила Танюшка и пояснила: - Понимаешь, тут такое дело... Какие-то неполадки на линии. Сама Лена может нормально звонить кому угодно по любому номеру, а вот когда кто-нибудь пытается дозвониться к ней, звонки почему-то все время идут в соседнюю квартиру. Соседи уже приходили один раз. Ругались - слышал бы ты как!
- Не волнуйся. Я не собираюсь беспокоить Лениных соседей, - пообещал я и не удержался от сарказма: - Особенно в такое время!
Она спросила, как я тут вообще.
Я ответил: спасибо, нормально и посоветовал ей беречь себя.
Прежде чем раздались короткие гудки, я услышал, как по ту сторону телефонной трубки громко играет какая-то ритмичная музыка. Я усмехнулся. Непохоже, что девочки дружно скорбят по ушедшему Лениному мужу. Это правильно, пусть немного развеются, повеселятся. В конце концов, для чего мы приходим в этот мир, если не для маленьких радостей?
А уже через пятнадцать минут я держал в руках еще два состыкованных кусочка головоломки. Удача, определенно, сопутствовала мне!
93.
Спустя некоторое время надрывно задребезжал будильник. Я швырнул в него тапком.
Адская машинка, я постоянно забываю отключать его, несмотря на то, что завтра... пардон, сегодня - воскресенье.
Многие любят повторять банальность о том, что все болезни - от нервов. Мало кто догадывается, что все проблемы с нервами - от звонков. Звонки телефонные, дверные, звонки будильника, трель пейджера, зуммер микроволновой печи, сигналы точного времени по радио - все они острой иглой вонзаются в наш мозг, грубо вырывают нас из сна или задумчивости, заставляют вздрагивать, отрывают от любимого дела.
Ну вот, а сейчас еще раздастся звонок в прихожей и появится Таня! В тех редких случаях, когда не ночует дома, она любит возвращаться на первом поезде метро. И что мне ответить, когда она спросит, почему я до сих пор не ложился? Как объяснить?..
Однако Таня появилась еще очень не скоро. Это было хорошо. Я уже заканчивал нижний ряд.
А оперировать тремястами кусочками, что ни говори, значительно легче!
347.
Я зачерпывал кусочки обеими руками, внимательно разглядывал и, аккуратно потряхивая, чтобы, не дай бог, ни один из них не перевернулся черным вниз, просеивал сквозь пальцы.
Как песчинки, сказал бы прозаик.
Как неуловимые секунды, парировал бы поэт.
Не спорю, все это несколько... да что там! - просто глупо - так послушно следовать рекомендациям странного продавца, но мне отчего-то нравилась эта глупость. Она вносила в мою работу элемент необычности, превращала однообразный, рутинный, по сути, труд в увлекательное занятие сродни загадочному магическому ритуалу.
Телефон снова зазвонил.
Я посмотрел на часы, но они были слишком далеко и я не смог ничего разглядеть. Тогда я встал и, прихрамывая на левую, отсиженную ногу, подошел к стене, на которой они висели. Впрочем, сейчас они скорее стояли.
Странно, я же, кажется, только утром их заводил. Или это было вчера?..
И снова меня беспокоила Таня.
Она сказала, что с Леной вчера случилась чуть ли не истерика, ее с таким трудом удалось успокоить, одной валерьянки ушло... Вот, а теперь она перестала, наконец, рыдать, зато впала в такую глубокую депрессию... В общем, если это необходимо, то Таня, разумеется, немедленно приедет, но лучше бы ей и сегодня остаться у Лены. И прямо от нее пойти завтра на работу... Ох, если б я только мог видеть...
Я сказал, что ничего страшного, оставайся.
Она спросила, уверен ли я, что смогу без нее обойтись.
Я пошутил, что да, обходился же как-то первые тридцать лет жизни.
Она сказала, что я чукча и поцеловала меня в носик.
Я сказал ей: "Конец связи", подразумевая под этим исключительно окончание телефонного разговора. И не заметил, как оказался в спальне.
Спустя буквально... чуть-чуть времени, я закончил укладку всех четырехсот "сторонних" кусочков. Периметр был готов. Олененок, загнанный в пределы узорчатой черной рамки, подмигнул мне. Я подумал, что ему, надеюсь, не долго уже осталось подмигивать.
Первый этап работы остался позади. Правда, он был самым легким, но это меня не смущало.
На радостях я решил позволить себе бокал шампанского. Если память мне не изменяла, в баре должно было остаться почти полбутылки полусладкого, еще с Таниного дня рождения. Мы с ней так мало пьем...
Я достал из-под стекла высокий фужер, прошел в гостиную, но шампанского так и не отыскал. Если честно, мне не удалось обнаружить там и сам бар, вместо него я постоянно натыкался на какие-то отделения с зимней одеждой, фарфоровой посудой и постельным бельем.
Просто я немного переутомился.
Я отправился в спальню, по пути успев признаться себе, что это даже хорошо, что нет шампанского, алкоголь - лекарство для слабых, мне же завтра - если оно еще не наступило - понадобится ясная голова.
Спать почему-то не хотелось. Хотелось просто лечь на спину и полежать с закрытыми глазами хотя бы полчасика. Хотя бы...
Я упал на ковер, в центр будущего черного квадрата, опустил голову на вздрогнувшее плечо олененка и отогнал прочь неуместную ассоциацию с черной траурной рамкой, окаймляющей фотографии умерших.
400.
Работа спорилась!
Мои ладони проносились над ковром, словно тучи, гонимые стремительным холодным ветром, - над осенним полем. И так же, как тучи, оставляли за собой стелющийся шлейф из снежинок. Мои снежинки тоже были, в большинстве своем, шестиконечными, только черными, и ложились они на удивление ровным слоем.
Стоило мне взять в руки очередной кусочек головоломки и хоть мельком взглянуть на него - как мгновенно невесть откуда на меня снисходило понимание: он должен лежать здесь! Это было странно. Как будто на каждом кусочке был нарисован элемент некоего рисунка, а я определял местоположение этого кусочка, согласуясь с его уменьшенной копией. Но ведь не было на самом деле ни рисунка, ни его элементов! Только чернота, успевшая на данный момент покрыть едва ли не треть осеннего желто-коричневого пейзажа.
Только чернота и мои пальцы, быстрые, не знающие сомнений.
А потом я понял, что так не бывает.
И проснулся.
И, как ни странно, не испытал даже тени разочарования.
Легкие победы, бесспорно, доставляют удовольствие, вот только приносят ли они удовлетворение?
Я преисполнился решимости и открыл глаза. В глазах моментально потемнело. Реальность больше не была серой, она окрасилась в другой цвет. Более радикальный...
Им не хватило поверхности стола, они лежали повсюду: на подоконнике, на прикроватных тумбочках, просто на полу. В реальности они мало напоминали снежинки, скорее походили на уродливых черных амеб, о шести ложноножках каждая. Точнее, почти каждая, поскольку иногда попадались и более отвратительные экземпляры.
Как известно, амебы размножаются делением. Наверное, именно по этой причине они так упорно не желали спариваться.
У меня затекла шея, прежде чем первый из девяноста шести сотен "внутренних" кусочков уверенно встал на свое место.
414.
Черное сливается с черным, амебы переплетаются ложноножками, кусочек цепляется за кусочек. Но не как утопающий за соломинку, а так, нехотя, как будто делая кому-то одолжение...
Можно включить настенные светильники, чтобы работалось легче. Можно поставить какую-нибудь фоновую музыку, чтобы работалось лучше. Но и на то, и на другое жалко тратить время. Все равно за окном скоро снова станет светлее, и необходимость в дополнительном освещении отпадет сама собой, а любая музыка, даже любимая, рано или поздно надоест. Поэтому не стоит отвлекаться на мелочи... вроде телефонных звонков.
Телефон прозвонил пятнадцать раз и замолчал. Я укладывал как раз пятнадцатый "внутренний" кусочек и потому решил, что такое совпадение достойно быть отмеченным. Если он зазвонит еще раз, я сниму трубку. Настойчивость заслуживает поощрения.
Телефон зазвонил, как мне показалось, почти сразу же, но, видимо, именно показалось, так как к этому моменту кусочков в ряду стало уже двадцать два. Тем не менее, я снял трубку.
В трубке раздался приятный, приправленный легким украинским акцентом голос нашей фирменной секретарши. Наташа спросила, почему я не на работе. Я в свою очередь поинтересовался, нет ли у нее каких-либо собственных версий ответа на этот вопрос. Слегка растерявшись, Наташа выдвинула предположение, что я, ну, заболел, наверное. Я ответствовал, что весьма вероятно и даже скорее всего. Она сдержанно хихикнула в трубку, я дал отбой.
Черное к черному, амеба к амебе, кусочек к кусочку...
Немного рябит в глазах. Они кажутся непривычно сухими, если не сказать - пересохшими, как будто я слишком долго смотрел в лицо ветру. Все чаще приходится моргать, чтобы сфокусировать взгляд. Ощутимо дрожат кончики пальцев. Пока еще слабо, не сильнее, чем, если бы я, например, несколько часов кряду тасовал колоду скользких, потрепанных карт. Я задумываюсь, скоро ли на пальцах появятся первые мозоли, я улыбаюсь своей мысли и именно в этот момент начинаю осознавать, как давно и нестерпимо болит голова. Но я же терплю. И даже знаю, ради чего.
Все эти неприятные ощущения, на самом деле, - вполне приемлемая цена за то чувство восторга, которое поднимается со дна души всякий раз, когда я подбираю с пола очередной кусочек и, еще не успев повернуть его должным образом и приложить к уже собранной части головоломки, понимаю, что он вовсе не очередной. Он - "тот самый"!
Кусочек укладывается в ряд послушно и четко, словно патрон в обойму, и это сравнение кажется настолько верным, что я невольно напрягаю слух, надеясь услышать характерный щелчок в момент, когда он становится на свое место. Но черный картон безмолвствует, и тогда, измученный тщетным ожиданием, я сам негромко произношу триумфальное "Щ-щ-щелк!"
Щелк! Щелк! Щелк!
Черное, амеба, кусочек... Черное, амеба, кусочек...
А когда раздается последний щелчок, я беру следующую обойму.
522.
Откуда-то появилась Татьяна. Я даже не заметил, когда она пришла. Татьяна спросила, почему я ей так долго не открывал. Ведь она только бог знает чего не успела подумать, пока искала ключи в сумочке...
Я подумал, что "долго не открывал" - неудачная смысловая конструкция. Нельзя говорить об отсутствии действия, как о чем-то, протяженном во времени. Особенно, если действие осталось несовершенным. А потом вспомнил, что не так давно кто-то действительно настойчиво звонил в дверь, но это было настолько не вовремя, что я был почти уверен - звонят не мне.
Я не успел ответить, Татьяна куда-то исчезла. Потом вернулась, встала рядом, не говоря ни слова. Но тень от ее головы падала прямо на мои кусочки, и это сильно раздражало, и тогда я спросил, что ее беспокоит. Только честно, я же вижу...
Татьяна спросила кротким голоском, как мне понравился приготовленный ею суп.
Я не почувствовал подвоха и ответил, что суп был великолепен и вообще мне всегда нравилась... нравилось то, как она... эээ...
- Ты даже не притронулся к нему! - возмущенно воскликнула она.
Я ответил, что в ее словах, безусловно, есть доля истины, и я вполне допускаю, что эта доля весьма велика, но... когда ее нет рядом, мне просто кусок не идет в горло, ты же знаешь. Зато теперь... я обязательно попробую ее замечательный суп, прямо сейчас, вот только...
Вымороженным голосом Татьяна заявила, что как раз теперь - вряд ли...
Я осмелился возразить, ну, зачем же так категори... зировать!
Она ответила: а затем, что я только что вылила всю кастрюлю.
И ее завершающее "В унитаз!" прозвучало веско и хлестко, как последний довод обвинителя, не оставляющий мне ни единого шанса на оправдание.
- Извини, - зачем-то сказал я.
Потом она опустилась передо мной на колени, едва не смешав в кучу ту часть кусочков, которые я уже проверил на совместимость, с той, которую пока не успел, заставила меня посмотреть ей в глаза и спросила:
- Мужа, с тобой все в порядке?
Дальнейшее я припоминаю смутно. То ли я ответил ей что-то не то, то ли не ответил вовсе, только Татьяна вдруг заплакала и снова куда-то исчезла, а мне удалось почти подряд найти еще четыре кусочка.
Четыре подряд идущих кусочка лежали вместе - это вовсе не так удивительно, как могло бы показаться. Скорее всего, этот пазл кто-то уже собирал раньше, до меня. А после - разобрал, но не очень старательно перемешал кусочки.
Это предположение объясняло бы многое.
1000.
Магия творения. Магия ритуала. Магия круглых чисел. Когда они переплетаются, безумно хочется курить...
Я взобрался на табуретку. Слегка покачивало, как после недолгой, перенесенной на ногах болезни. На всякий случай я ухватился рукой за раскрытую дверцу антресоли.
Здесь скопилось все самое старое, пыльное и бесполезное, что было в квартире, в основном - вещи, оставшиеся после мамы. Как ни обманывай себя, обещая отдать все это богатство в армию спасения или вывезти на дачу, которая - ну... будет же у меня когда-нибудь дача!.. - хлам все равно останется хламом, его никак нельзя будет использовать, он никогда не пригодится. Но выбросить, почему-то жалко.
Это как старые письма, которые ты никогда не перечтешь, но рука не поднимается спустить их в мусоропровод. И вот они копятся в пыльных ящиках секретеров, собираются в стопки, перевязываются тесемочками... А потом сжигаются. Такая смерть кажется тебе более... милосердной.
Впрочем, чего это я? Не так уж много тут этого хлама. По крайней мере, когда я открыл дверцу, мне ничего не свалилось на голову, как это неоднократно случалось раньше.
Я запустил руку в пыльный сугроб из замши, фетра и фланели и, покопавшись в нем, нащупал распечатанную пачку сигарет. "Жетан", черная этикеточка. Сейчас таких уже не выпускают.
По слухам, запах крепкого табака отпугивает моль. За моль ответить не могу, но... меня он сейчас притягивал.
Подумалось: "Интересно, не выдохся ли газ в зажигалке за те почти два года, что я не курил?" Как выяснилось, нет. Не до конца.
Я сделал затяжку и закашлялся. Затем повторил, но на этот раз заставил себя пропустить дым в легкие.
Нас с детства учили, что курить вредно. Нас пугали онкологией и показывали легкие препарированного курильщика. Не знаю, может быть, это действительно жутко вредно для здоровья - черные легкие... Зато как красиво!
Табачный дым с непривычки немного драл горло, но я не остановился, пока не докурил сигарету до фильтра. Потому что я заслужил это сладкое, расставив по своим местам первую тысячу.
Десять процентов, много ли это? Как посмотреть... Кто знает, начиная с какого момента наступает диалектика?
Нагнувшись за табуреткой, я сначала подумал, что у меня просто потемнело в глазах. Так бывает иногда, когда сделаешь какое-нибудь резкое движение. Однако, заставив непослушные, слезящиеся глаза смотреть пристально, я обнаружил, что небольшой прямоугольный кусок линолеума прямо под табуреткой действительно выделяется своим цветом. Он выглядел значительно темнее, если не сказать - чернее, чем вся остальная поверхность пола. И лишь тогда я, наконец, обратил внимание на то, что громоздкий и необычайно тяжелый дубовый комод, который всегда стоял на этом месте и благодаря которому и без того труднодоступная антресоль становилась недосягаемой, в настоящее время отсутствовал.
Татьяна. Это ее проделки...
По пути в спальню я ненадолго притормозил у входной двери. Всего на пару секунд, я только повернул до упора оба замка и надежно прикрутил задвижку.
Поймите, мне не жалко комода, черт бы с ним! Без него стало только лучше, уменьшился риск заработать синяк на бедре, когда ночью, не включая света, сомнамбулируешь в сторону ванной комнаты. Просто... я не люблю, когда мой дом превращается в проходной двор. Не люблю, когда мешают.
1823.
И снова звонок, который я совсем уж было решил проигнорировать, но в последний момент передумал. Мне пришла в голову мысль, что это может быть Татьяна, перед которой мне срочно следовало извиниться. Хотя я и не помнил, за что. Может быть, я ее чем-то обидел или просто расстроил. Может быть, наоборот, она обидела меня. Даже скорее всего - она меня, но это, если разобраться, одно и то же. Просто в последнем случае мне придется просить прощения гораздо дольше. Что ж...
Но еще до того, как поднес трубку к виску, я узнал голос секретарши. На сей раз она заранее выбрала тон разговора, казалось, что каждое ее слово буквально сочится сочувствием.
- Ну, а как вы себя теперь чувствуете? - первым делом пролепетала она.
Позвонить дважды за одно утро, чтобы осведомиться о моем самочувствии, согласитесь, это уже несколько слишком! Даже принимая во внимание ее обычную рассеянность.
Я, кажется, сильно разозлился и начал выкрикивать в трубку что-то злое, неуместное про умственные способности секретарши, про ту неуемную заботливость, которая порой обуревает одиноких женщин ее возраста, и закончил тираду унизительно-безличным "понаехало вас", а потом спросил, как часто она собирается отвлекать меня своими звонками?
- Часто?! - изумленно произнесла она на вдохе. И возмущенно выдохнула:
- Да я последний раз вам звонила еще...
Я бросил трубку.
Ненавижу хамство! И очень болезненно переживаю любой конфликт, даже самый незначительный. Крошечный инцидентик в общественном транспорте, в магазине, в кабинете шефа - и все, до конца дня мне обеспечено отвратительное настроение. Все валится из рук, мозг утрачивает способность свободно мыслить и может только раз за разом восстанавливать в памяти ненужное, рассматривать его с разных сторон, перебирать... Такие дни лучше вообще перелистывать, выпускать из жизни, все равно ничего хорошего...
Вот, смотрите, что я говорил! Чуть не пропустил нужный кусочек!
И так всегда. Стоит только услышать последовательность слов: "да", "кто", "ты", "вообще", "тут", "такой", "чтобы", как сразу же... Сразу... Же... Ага, вот так, перевернем... А теперь... Нет, не получается, даже если слегка надавить. Так о чем я только что говорил?..
Я лег животом на пол, так удобнее. Все под рукой и голова почти не кружится.
3138.
Иногда мне кажется, что его глаза гладят на меня с укором. За что?..
Это похоже на замедленную обратную перемотку видеокассеты, если такая бывает. Я не отгадываю головоломку, я загадываю ее. Я беру готовую картину и скрупулезно покрываю ее черными кусочками. Их тысячи, сказал бы прагматик. Их тьмы, откликнулся бы лирик. У монголов за "тьмой" следовала только "тьма тем", потом наступало "много".
Ты уже не заметишь этого "много", тебе просто станет темно. Но это будет еще не скоро, увы...
Я не помню, когда впервые заговорил с ним. Это вышло как-то само собой. Он выглядел таким слабеньким и беззащитным, он так смешно поежился, когда верхний ряд черных кирпичиков коснулся его копытца... Как будто ему стало холодно там, за этим черным. Холодно или страшно... Я не удержался и принялся что-то тихонько нашептывать в его ушко, что-то успокаивающее, лишенное всякого смысла, бессвязное. Однако, как мне показалось, в его взгляде вспыхнул на миг огонек благодарности.
С тех пор мы часто разговаривали с ним и даже немного подружились.
Но этот непроницаемый забор, разделяющий нас - он рос непрерывно, хотя и незаметно для глаз, и все больше и больше мешал нашей дружбе.
Мне было обидно до слез, но олешка не понимал меня. В его красивую маленькую головку не укладывалось то упорство, с каким я собственноручно возводил между нами эту черную преграду. Сначала она покрыла его копытца, напрочь заглушив шелест осенней листвы, затем достигла колен, полностью обездвижив, теперь упрятала олененка почти по грудь. А он смотрел на меня, не моргая, смотрел так, словно этот несчастный заборчик - единственное, что не позволяет ему сделать последний шаг в мою сторону, решительный прыжок из плоскости изображения сюда, в мой мир.
Глупенький, ну какой же ты глупенький!
Неужели ты думаешь, что здесь лучше? Здесь хуже, стократ хуже, настолько, что сам я, не медля ни секунды, ушел бы отсюда куда-нибудь-угодно, если б только знал, если б только было, куда... Пойми, маленький, во всем этом мире, во всех этих мирах, если собрать их в кучу, а затем отбросить все лишнее, ненужное, останемся только мы с тобой. Только ты и я.
Ты уж поверь мне, пожалуйста, загляни мне в душу, если не веришь так, видишь, я стою перед тобой на коленях, неужели я могу соврать даже сейчас?
Меня ведь тоже когда-то звали "олешкой"...
5000, счет продолжается!
Откуда взялось это самоуверенное "счет продолжается"? Может быть, так говорил какой-то спортивный комментатор в те времена, когда я еще смотрел телевизор? Я так и не смог вспомнить.
Но это нисколько не омрачало охватившей меня радости.
Поздравьте меня, я преодолел ровно половину пути! Говорят, что половина не может быть большей или меньшей, она бывает только первой или второй, но в любом случае равной. Врут. Половина, оставшаяся позади, была самой сложной. Дальше будет... Дальше...
Капля медленно стекла по запястью. Что это, дождь?
Я осторожно перекатился на спину и подложил руки под голову. Глаза закрылись сами, словно под воздействием силы тяжести, но и на внутреннюю поверхность век кто-то настойчиво продолжил проецировать научно-популярный фильм из жизни простейших. Черные амебы алчно спаривались, перетекали друг в друга. Они отрастили себе жгутики и могли теперь разговаривать на своем странном односложном языке.
- Там? - спрашивали одинокие одноклеточные, подплывая к рою.
- Тут, - хором отвечали организованные.
- Вай? - кокетливо интересовались первые и трепетали от любопытства.
- Так... - неопределенно разводили жгутиками вторые, и вдруг налетали, наваливались всем роем: - Ап!
- Эй! - возмущенно вскрикивало пойманное одноклеточное, но тут же замолкало, пристыженное, замечая, что уже перестало быть одноклеточным. А потом повторяло тысячью распахнутых ротовых отверстий, дружно, призывно:
- Эй! Эй! Эй!
Я надавил на глаза пальцами, стало просто темно...
Пятьдесят процентов. Пятьдесят на пятьдесят. Пока ничья. Но дайте мне хотя бы несколько минут - и я поведу а счете!
Как только неприятное клокотание в горле прекратилось, я вытер кровь с лица наволочкой и снова перевернулся на живот.
Счет продолжается!
5766.
Я разбил будильник. Он с грохотом врезался в стену, обдал обои россыпью стеклянных брызг и, искореженный, безжизненно рухнул на пол, вывалив наружу все свои хромированные внутренности. Но отвратительный скулеж не прекратился.
Тогда я подобрался к телефону и сдернул его с тумбочки за тонкий черный шнур. При этом телефонная трубка отделилась от аппарата, подкатилась прямо к моей руке и в последний раз негромко всхлипнула, будто просясь в ладонь. Я поднял ее. Я так давно ни с кем не разговаривал...
Из крошечного динамика вырвался голос шефа, привычно громкий и грубый, ударил болью в затылок, заполнил собой всю комнату.
Шеф - его имя-отчество куда-то улетучились из памяти - в обычной своей манере поинтересовался, что я там вообще себе думаю.
Тщательно подбирая слова, я прошелестел пересохшими губами, что в данный момент я думаю исключительно о том, как много все-таки уродов сконцентрировано в моей эпсилон-окрестности и как, к сожалению, мало значение этого эпсилон.
- Тебя не слышно! - прогудела трубка. - Что ты говоришь? Тебя совсем не слышно!
Я напряг связки и повторил свое высказывание почти дословно, добавив в конце только сакраментальное: "всегда мечтал это сказать", внезапно перешедшее в кашель
Шеф притихшим от удивления голосом признался, что не понял.
Я ответил, что и не надеялся, с силой опустил трубку мимо телефона и самодовольно подмигнул олененку.
И тут же пожалел об этом.
Олешка уже не мог мне ответить. Не так давно я заложил его глаза.
6947.
Как только проходил озноб, и эхо от дробного постукивания моих зубов затихало в отдалении, так сразу же, почти без перерыва, приходил жар. Обильная влага выступала на всем теле, горячий пот слепил, заливал глаза, руки в одно мгновение делались липкими, ими становилось совершенно невозможно перебирать...
Температура подпрыгивала или, наоборот, припадала на все четыре ноги, но при этом оставалась в пределах нормы. Слава богу, у меня пока не было серьезных оснований беспокоиться о своем здоровье. Просто надоело после каждого такого скачка менять промокшую от пота майку на новую.
Но, в конце концов, я нашел выход. Может быть, помогла интуиция... Я достал из платяного шкафа свою нелюбимую черную рубашку с длинным рукавом, надел ее и застегнул на все пуговицы. Пуговицы черного цвета числом двенадцать штук, пришитые черными же нитками. Хотя, возможно их количество и не играло никакой роли.
Я не взялся бы объяснить этот феномен, но, стоило мне застегнуть последнюю черную пуговицу под подбородком, как температура неожиданно успокоилась.
И за что, спрашивается, я раньше так недолюбливал эту рубашку? Пусть не модная, пусть цвет не мой, да и рукава... Но, в целом, хорошая же рубашка, удобная. Подчеркивает фигуру, не колется, и карманы вон какие вместительные... Нет, определенно очень хорошая рубашка! Тогда почему?..
Всю жизнь, с самого детства, сколько себя помню, меня окружали хорошие, удобные вещи. Это было настолько привычно, что казалось естественным. Хорошие игрушки - не самые красивые и дорогие, но удобные. Хорошая одежда. Хорошие родители... Впрочем, это я несколько... Хотя почему? Да, хорошие родители! Удобные. И хорошие друзья. Они не лезли в душу глубже, чем следовало, и никогда не приходили в гости без предварительного звонка. И работа в хорошей фирме. Не самой лучшей в плане зарплаты и рабочего графика, зато рядом с домом, семь минут пешком. Удобно? А как же! А потом была хорошая девочка Таня, которая со временем стала хорошей женой. Не лучшей вообще - были же красивее, были умнее, были даже те, кто прошел бы по битым стеклам более грациозно, чем она, были... - но лучшей для меня. То есть, в некотором смысле - идеальной. Самой удобной.
Жить в окружении хороших вещей, что и говорить, приятно. Из такого окружения не хочется выходить. Из него просто невозможно выйти, там же, снаружи, так плохо, так неуютно... Брррр!
Но есть у хороших вещей и одно отрицательное качество. Обычно оно не бросается в глаза, но иногда... Особенно бесконечным ноябрьским вечером, когда ты стоишь в теплой, освещенной комнате и смотришь в окно, за которым, по идее, должная быть промокшая и промерзшая улица, но видится почему-то только отражение все той же комнаты вместе с тобой и с множеством окружающих тебя хороших, уютных, теплых вещей - отражение, подвешенное в черной пустоте на высоте четырнадцатого этажа... Иногда это отрицательное качество становится особенно заметным.
Все хорошие вещи требуют ухода.
Знать бы только, куда...
7626 - конец?..
И никого нет рядом, некому пожаловаться, некому пожалеть. Еще вчера оставались хотя бы ушки, в них можно было шептать о чем угодно, не ожидая ответа, но и не опасаясь, что он тебе не понравится. Сегодня не видно даже рогов...
И почему это случилось не раньше, не в самом начале, а именно сейчас, когда все казалось таким надежным, таким налаженным? Ни одного лишнего движения, ни одной бездарно потраченной секунды, все выверено и отработанно. Впереди уже маячила финишная ленточка, нетерпеливые губы порывались начать обратный отсчет... И вдруг - такая несправедливость!
Я, кажется, заплакал - последнее время это получалось у меня необычайно легко, как в детстве - и потащился в туалет...
Я заканчивал семьдесят четвертый ряд, не хватало всего одного кусочка, последнего. Казалось бы, что проще? Перебирай все оставшиеся невостребованными кусочки по одному и прикладывай к вакантному месту. Учитывая специфику задачи, более продвинутого алгоритма ее решения придумать просто невозможно. Я так и поступил, тупо перебрал, один за другим, все кусочки. И ни один из них не подошел. "Ничего удивительного, сказал я себе, ты просто занимаешься этим делом уже... довольно долго, ты немного подустал, может быть, даже заскучал слегка и - как следствие - стал невнимательным. Рассеянным. Ты пропустил его..." Это случилось впервые за время моей работы, но когда-нибудь это должно было случиться. Посмеиваясь про себя и над собой, я перебрал эти две с чем-то тысячи кусочков во второй раз. Нужного, по-прежнему, не было. "Все проще! - осенило меня. - Посмотри по сторонам! Загляни под кровать, за тумбочки... Уверен, необходимый тебе кусочек залетел именно туда". К тому времени перед глазами у меня почти постоянно мелькали какие-то белесые пятна, так что я не особенно им доверял, поэтому предпочел проверить все руками. Ни под кроватью, ни за тумбочками, ни вообще где бы то ни было в пределах спальни никаких кусочков, кроме тех, что и так были на виду, я не обнаружил. Тогда я перебрал их в третий раз, и заодно пересчитал. Получилось 2374. Дебит сходился с кредитом, и это было ужасно! Нет, хуже, это было катастрофой! Настала пора признаться себе, что эта идиотская головоломка, от которой я с самого начала ожидал какого-нибудь подвоха, не собирается в принципе. Чтобы поверить в это окончательно, мне понадобилось еще три перебора. Я пытался уговаривать непослушные кусочки, я умолял их, гладил, я плакал им, а когда это оказывалось бесполезным - пытался воздействовать на них грубой силой. Иногда мне казалось, что стоит еще чуть-чуть надавить вот на этот краешек... Но это только казалось.
По темному коридору я дотащился до туалета. Долго, наверное, несколько минут, гладил стену рядом с туалетной дверью в поисках выключателя. Так и не нашел. Я распахнул дверь и отшатнулся. Темнота внутри этой тесной, маленькой комнатки испугала меня. В коридоре тоже не было света, но здесь было значительно темнее. Чернее, если хотите... "Чернее..." - пробормотал я и резко захлопнул дверь.Мне больше не хотелось в туалет.Спустя мизерный квант времени, равный одному морганию, я обнаружил себя на пороге спальни. Сердце бешено стучало, мое дыхание... Впрочем, черт с ним! Я упал на колени рядом с недостроенным черным квадратом и погрузил трепещущие ладони в россыпь маленьких черненьких кусочков. Я, должно быть, был похож на молящегося в этот момент, и я, черт возьми, молился!И уже в первой сотне нашел то, что искал.Один кусочек - он слегка отличался от других. По цвету. Он был чуточку - самую малость - светлее. Тоже черный, просто немнооожечко светлее! Понимаете?Я рыдал и хохотал одновременно. Какая нелепая случайность!Все разрешилось так просто. На самом деле в Картине... В той Картине, которую я, буквально, вслепую воссоздавал сейчас, был один... по крайней мере, один полностью черный элемент. И он оказался перевернутым! Ну не забавно ли?
Я перевернул кусочек. Просто перевернул. С другой стороны он тоже был черным. Таким же, как и 9999 его собратьев.Я приложил его к пустующему месту и кусочек занял его, уверенно и спокойно, всем своим видом подчеркивая, что находится здесь по праву.
Щ-щ-щелк!Когда сердцебиение поутихло, и руки перестали дрожать, я снова погрузился в работу.И только спустя какое-то время меня посетило запоздалое откровение. То, что произошло недавно, вовсе не являлось нелепой случайностью, как мне показалось сначала. Напротив, это была коварная, продуманная до мелочей, виртуозно исполненная провокация! Кем исполненная?.. Да Танькой, кем же еще! Это ведь она по моей просьбе переворачивала кусочки черным кверху. Она заметила, что один из них - почти одноцветный, и сознательно положила его неправильной стороной вверх. Сделать это случайно она не могла - с ее-то стопроцентным зрением, которым она так гордилась! Да, да, именно так все и было!.. А напоследок она внушила мне эту идиотскую мысль, что у черного цвета, якобы, нет оттенков. Никогда не слышал ничего глупее...
Она всегда ненавидела меня!
8903.
Снова приходила эта женщина... моя жена. Кто еще стал бы так громко и занудливо колотить в дверь ногами? Она приобрела эту отвратительную привычку после того, как я оборвал провода дверного звонка.
Сегодня она испытывала мое терпение особенно долго. Бесполезно, я научился не реагировать на мелкие раздражители.
Потом она принялась ковырять в замке своими ключами, и я еще раз порадовался собственной предусмотрительности. Замки на предохранителях, задвижку я намертво прикрутил пассатижами.
А потом она стала кричать. Это было необычно и, именно поэтому, особенно нервировало. Укрыться от ее пронзительных криков не помогала даже двойная дверь.
Я встал и, придерживаясь руками за стены, направился в сторону прихожей, чтобы сказать этой женщине, что хватит, не надо больше кричать. Стены тоже помогали плохо, по пути я два раза не смог удержать равновесие и, как следствие, больно расшиб левое колено.
Я открыл внутреннюю дверь, приник к дверному глазку и увидел ее. В том, что она кричала, я не смог разобрать ни слова, да, честно говоря, и не хотел. Мне хватало того, что я видел ее лицо, покрасневшее, залитое слезами, искаженное криком и выпуклой линзой глазка...
Интересно, что я в ней нашел?
- Эй! Что я в тебе нашел? - крикнул я в глазок. И сам не услышал своего голоса, таким он был высохшим, выцветшим... Тогда я, надрывая горло, прокаркал в три приема невнятное:
- У!.. Хо!.. Ди!..
Я все равно не открыл бы ей.
У меня хороший дверной глазок, он дает 200 градусов кругового обзора. По обещанию монтажников из фирмы, в которой я заказывал дверь, глядя в этот глазок, я легко могу рассмотреть даже собственные тапочки. Тапочек я, конечно, не видел, зато заметил чью-то руку. Кто-то стоял справа от женщины, вжавшись в стену между дверью и пожарным шкафом. Кто-то ненужный. Я видел только его руку: ладонь и кусочек белого рукава. А еще дальше, из-за угла лифтовой шахты показалось на миг чье-то плечо, тоже белое. Плечо возникло внезапно и тут же бесследно исчезло, но этого оказалось достаточно. Кто лучше меня умеет восстанавливать целую картину по ее отдельным фрагментам?..
Мне было наплевать, кто они, одетые в белые одежды и откуда они пришли.
С некоторых пор я стал очень болезненно реагировать на белый цвет.
Я тщательно запер внутреннюю дверь, чтобы стало хоть немного тише, и поплелся в гостиную. Необходимо было проверить, хорошо ли закрыта дверь на лоджию, чтобы даже через соседскую квартиру они не смогли бы... Впрочем, конец этой мысли так и остался не сформулированным. За ненадобностью.
Все равно в гостиной не было никакой двери на лоджию.
Я не нашел там даже окна.
9214.
Черные стены. Кругом одни черные стены. В какую сторону ни пойдешь, на третьем шаге обязательно упрешься в одну из них.
Черные стены вырастают из черного пола и возносятся вверх. Может быть, где-то наверху они сходятся воедино, образуя что-то вроде сводчатого потолка, не знаю... Так высоко мой взгляд не простирается.
Черное, все кругом черное. И я в круге.
Черные стены недопонимания, неприязни, взаимного недоверия - они приближаются, заставляют меня отступать, пятиться к центру круга, мешают дышать...
Вот только я не боюсь черного круга. Ни капельки.
Я знаю, черный круг исчезнет, не продержится ни одной лишней секунды, как только я закончу вписывать в него мой черный квадрат.
И я обязательно закончу, дайте мне только еще хотя бы несколько минут... Всего несколько минут, пожалуйста!..
Я вывалился из обморока обратно, в реальность.
Здесь ничего не изменилось. Так же тускло, как будто из последних сил, светила с потолка одинокая лампочка. Из-за высокого забора черных кирпичиков одиноко выглядывала верхушка самой высокой сосны - единственное напоминание о существовавшем когда-то осеннем пейзаже кисти неизвестного мастера. По-прежнему лежал на моей ладони тот одинокий кусочек черного картона, который я успел взять из кучки перед тем, как остановилось... нет, перед тем, как мне показалось, будто останавливается мое сердце. Слава богу, только показалось...
Нет, я жив, и я нахожусь внутри своего собственного, знакомого с детства, тела, которое находится внутри моей собственной, такой привычной, комнаты, и я готов продолжать...
Вот только стены... Эти черные стены. Зачем они здесь? Откуда?
Неужели перенеслись вслед за мной из глубокого заобморочного небытия в мое - такое привычное, такое родное - бытие?..
Я пребывал в замешательстве недолго, всего несколько секунд. Затем потратил еще одну драгоценную секунду на бессмысленное проявление эмоции - я усмехнулся. Потому что догадался.
Меня нисколько не интересовало, каким образом они, мои враги, проникли в квартиру. Но чем - скажите на милость! - чем им не угодили мои обои?!
Думать об этом было совершенно некогда. Кто знает, когда меня настигнет очередной обморок. Или даже не очередной, а... "тот самый".
Я вернулся к работе.
10000, почти.
Щ-щ-щелк!
Первым моим желанием было закрыть глаза и упасть на пол, лицом вниз, в центр монолитного черного квадрата. Упасть - и никогда больше не подниматься.
Но уже в следующее мгновение я осознал себя ползущим к выходу из спальни...
Я не испытывал ни радости, ни облегчения. Лишь ощущение неясной тревоги и уверенность в том, что еще далеко не вся моя работа доведена до конца, а времени на ее завершение у меня уже почти не осталось.
Несколько судорожных рывков - и я оказался на пороге комнаты. Двигаться дальше я не мог: пространство спальни, заканчивающееся порогом, неожиданно обрывалось в никуда. Коридора просто не было. Вообще ничего не было, только пустота. Она была бесцветной - какой же еще может быть пустота? - но все бесцветное нам отчего-то кажется черным.
Я погрузил в нее руку, невольно ожидая, что рука, оказавшись в пустоте, тоже исчезнет, или почувствует неземной холод, словом, испытает хоть какое-то непривычное ощущение. Ничего подобного! Пустота оказалась совершенно неосязаемой на ощупь.
Я поводил рукой из стороны в сторону и почти сразу же наткнулся на какой-то предмет. Вполне ощутимый. Когда мои пальцы надежно обхватили его, он стал видимым. Но еще мгновением раньше я догадался, что сжимаю в левой руке большие ножницы. Я положил их на пол спальни, рядом с порогом, и снова запустил руку в пустоту. На этот раз я искал значительно дольше. Мне пришлось погрузить в пустоту руку по самое плечо и несколько мгновений опасно балансировать на границе реальности, упираясь в нее коленями, прежде чем я, наконец, нащупал второй предмет. Им оказалась широкая катушка скотча. Прозрачного, но, думаю, его цвет в данном случае не играл никакой роли.
Больше в пустоте не было ничего.
Все верно. Прежде всего, Картину следовало перевернуть. Потом - смотреть. "Нравиться"...
Я взял ножницы и скотч и послушно отправился в обратный путь. Я боялся обернуться. Мне почему-то казалось, что пустота ползет следом за мной, лижет мои пятки, пробует на вкус.
И эти странные звуки с той стороны, где раньше была прихожая - они тоже пугали меня, заставляли ползти быстрее. Там что-то очень громко стучало, а иногда раздавался такое противное металлическое жужжание, которое, по моему представлению, способна издать только бензопила.
Впрочем, откуда мне знать, как жужжит бензопила?
10000, конец.
Близился к завершению последний этап работы.
Я отматывал от катушки полосы скотча длиной в два с половиной метра, отрезал их ножницами и аккуратно наклеивал на черный квадрат. Я старался покрывать его ровным слоем скотча, полоса к полосе. Это давалось мне нелегко, но я ведь уже делился с вами своими соображениями по поводу легких побед...
По мере того, как грохот и жужжание со стороны прихожей усиливались, росло и мое беспокойство. Я старался работать как можно быстрее и, как результат, делал это все хуже и хуже. Полосы ложились уже не так ровно, наползали друг на друга, собирались в складки. Последняя из них буквально связала меня по рукам, когда я в спешке попытался приклеить ее не той стороной.
Как бы то ни было, я успел закончить работу за несколько мгновений до того, как раздался страшный грохот в прихожей и топот нескольких пар бегущих ног заполнил собой гулкую пустоту коридора.
Время вышло!
Собрав воедино все силы, какие еще оставались в моем изможденном теле, для последнего, прощального рывка и умоляя бога сохранить мне сознание хотя бы на ближайшие несколько секунд, я поднялся на ноги, удерживая за углы огромный черный квадрат, и поднял его вместе с собой, перед собой, над собой - на вытянутых руках.
Вы будете смеяться, но во время этой операции я старательно зажмуривал глаза. Не хотел портить впечатления.
И открыл их только тогда, когда вновь уложил квадрат на пол, перевернув его черной стороной вниз. Уже не квадрат - Картину!..
Открыл и увидел...
Да, передо мной был явно не Малевич! Далеко не...
0.
На картине шагал Марк.
На фоне розовеющего на востоке неба спешно дотлевали угольки замешкавшихся звездочек. Придорожные сосны, те, что за ночь от страха успели ощетиниться, выпустив наружу грозные иглы, теперь успокоились, втянули их назад, уменьшив до приличествующих размеров. Холодный ветер, под утро спустившись с предгорий, задул, зазмеился вдоль тропинки, догнал Марка, спрятался в складках его плаща, разметал в стороны непослушные седые космы, не обделив, однако, вниманием и обильную проплешину на затылке старика. А старик шагал, не замечая ни заигрываний ветра, ни невинной прелести зарождающегося нового дня, не глядя по сторонам, не оглядываясь назад, и, кажется, не сильно даже интересуясь, что ждет его впереди.
Я потянулся вперед и коснулся полы его плаща в том месте, где красовалась наспех заштопанная прореха, появившаяся после позавчерашней стычки. Не оборачиваясь, Марк нервным движением оттолкнул меня.
Я не удивился. И не обиделся. И не сказал ни слова. У него была масса оснований повести себя именно так.
Тогда я просто выждал, когда Марк отмеряет десять шагов по тропинке, а подошвы его сандалий вдохнут жизнь в двадцать пригоршней дорожной пыли, и побрел следом за ним, стараясь сохранять дистанцию между нами неизменной.
Тропинка причудливо изгибалась, петляя между невысокими холмами, и я послушно петлял вслед за ней, отбивая неслышную медленную дробь, а на душе было на удивление спокойно и легко. Поскольку я не сомневался, что когда-нибудь - и, скорее всего, довольно скоро - Марк перестанет дуться на меня, и тогда он сначала остановится, а потом обернется ко мне и, скривив толстые губы в усмешке, пробурчит с нарочитой строгостью в голосе: "Ну, чего встал, криворогий? Догоняй! Шевели ушами!.. - И засмеется беззлобно. - Уш-шелец, тоже мне!.."
©Олег Овчинников
Государственный гимн Российской Федерации
