май, 27
по tiene corazуn
мой первый эротический сон,
сказал я вчера бэбэ, приснился мне лет двадцать тому назад,
тогда я еще не видел голой женщины, но уже догадывался о
ее нехитром устройстве
так вот: мне приснилась полная
бледная дама с высоко уложенной копной тугих рыжеватых локонов,
таких надменных красавиц прежде рисовали в переложенных папиросной
бумагой иллюстрациях к декамерону, золоченое платье ее было
стянуто под самой грудью, отчего грудь выдавалась вперед, будто
любопытный нос у скандинавской ладьи
про такую даму — или
про ладью? — говорил харальд суровый: рыжая и ражая рысь
морская рыскала
в негустом вильнюсском лесу дама была привязана
к дереву, и я мог делать с ней все, что захочу, то
есть совершенно
приснись мне такое теперь, я, наверное, отвязал
бы ее, вручил бы монетку на такси и потрепал бы по кудрявому
затылку на прощанье, но мне десятилетнему такое и в голову не
пришло
подойдя поближе, я увидел дверцу в ее расшитом цветными каменьями
платье, точнее, дверцу в самом животе, платье в этом месте было
просто разорвано, я потянул за круглую ручку — точь?в?точь, как
в маминых часах со стеклянной задней стенкой и ключиком, их
от греха ставили повыше на кабинетных полках
дверца подалась
на удивление мягко, открывая мне глубокое деревянное перекрестье,
на манер помещения для бутылок в старинном буфете, в
четырех его квадратиках лежало по яблоку — наливному, янтарно?розовому,
прозрачному до коричневых семечек, казалось, дотронься, и они
лопнут, разбрызгивая хрусткую мякоть
ну и что? ты дотронулся? спросил
меня бэбэ
нет, я закрыл дверцу и убежал, а после весь
день мучился, мне мерещилось, что золотистую даму съели волки,
а яблоки лежат во мху, разорванные, растоптанные
больше всего
было жаль яблоки
кто бы сомневался, сказал бэбэ, и
я в первый раз увидел, как он улыбается, как будто розовое
горячее яблоко раскрывается холодным обжигающим белым
июнь, 2
chamade
джоан
когда?то звали адальберта фелисия штайнербергер, но это было
двадцать лет назад и несказанно далеко отсюда, в брисбене
на мальте
она отсекла лишнее — две тонкие косы цвета сажи и имя,
длинное, как дорога по жженой сиене австралийской пустыни в
какой?нибудь скалистый элис спрингс
у нее осталось умение ладить
с дорожными полицейскими, густой морионовый взгляд и
запах сухого электричества: чистый, щекотный озон и что?то
еще, будь я парфюмером в грассе, всю жизнь убил бы на
поиски этого чего?то еще
но я не парфюмер, а без пяти минут
безработный белл?бой, дела идут под гору — с тех пор как я оказался
в номере с убиенным оскаром и уснувшей петрой, в номере
под названием можжевельник, я нравлюсь хозяину все меньше
и меньше с каждым днем
скоро он с восторгом уверится в
том, что я убил обоих и разыграл все как по нотам, ты
такой умник, мо, сказал он в четверг, встретив меня, нагруженного
неудобной коробкой с бумажными рулонами, в вестибюле голден тюлипа,
и ты красавчик, мо, но — тут он сделал приветливое лицо
— почему бы тебе не ходить черным ходом, дьявол тебя
побери, засранец?
о?ля?ля, а в начале мая он звал меня на
свой четвертый этаж, в гостиную, сажал на круглую тиковую кушетку,
обитую блеклым желтым бархатом — такой неискушенный ар?деко, тетушкин
пуфик, — давал в руки стакан с палинкой и выпытывал, что, мол,
да откуда, полагаю, он хотел пристроить меня на место рассказчика,
пустующее с тех пор, как уволился старый метрдотель вернер, его
верный близорукий паспарту
зато — бэбэ говорит, что
в прошлой жизни мы с фелис были сестрами и таскали друг
у друга душистую воду и тисненую бумагу для писем
понятное дело,
что в кафе порчино мы не были тысячу лет, и я стал понемногу
забывать запах горячего грибного супа
Джоан Фелис
Жорди
То: info@seb.lt, for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From:
joannejordi@gmail.comЎSalud!
Перед
Второй мировой в Англии, в приюте для нищих и чокнутых, умер
Луис Уэйн, рисовавший только котов и кошек, его лечили от
потери памяти, за которой мерещилась шизофрения, а его кошки
тем временем становились светящимися шарами, аморфными пятнами,
мурлыкали, расплывались по стенам и при этом любили его, любили…
понимаете?
От чего в приюте для богатых чокнутых лечат вашего брата?
Расскажите
мне правду или хотя бы то, что вы сами себе выдаете за
правду.
Здешние врачи говорили, что первый раз мальчик попал в клинику,
когда ему было двенадцать лет, это правда? И если да —
то откуда они это знают? Может быть, вы снисходите все
же до нескольких писем в Испанию, когда речь идет о
медицинских фактах, и только я, романтическая идиотка, строю догадки,
пытаясь достучаться до вашего братского сердца, горького —
судя по вашей выдержке, — как подгорелая хлебная корка. Я
слишком мало знаю о Морасе?Мозесе, его рассказы о вильнюсском детстве
напоминают его же истории про мальтийскую экспедицию, но полагаю,
что тогда — пятнадцать или двадцать лет назад — что?то произошло
и это что?то было залечено наспех, как досадная инфлюэнца.