Ой, ребята, чего я вам принесла! Так спешила, так спешила - расплескать боялась.

Сегодня мы с мамой выбрались в кои-то веки в филармонию. Там давали заключительный в этом сезоне концерт, обещали исполнить танцы разных эпох.  

На начало концерта мы чуть-чуть опоздали, выбрали места поприличнее среди неприметных и сели. Поскольку вступительного слова конферансье мы почти не услышали, нам пришлось сразу смотреть и слушать. Выступал струнный ансамбль, называние которого я забыла почти сразу после того, как услышала. Но они мне сразу понравились. Во-первых, мне понравился темноглазый юноша-скрипач, который был иконописно красив. Он изредка скашивал взгляд вправо, на сидевшую радом скрипачку, - повадка второй скрипки, - и слегка улыбался, если вдруг при этом встречался с ней глазами. А его правая рука со смычком была невероятно изящна и в то же время полна первобытной грации хищника. Красивый все-таки зверь - мужчина, той самой естественной животной красотой. Женщин таких почти нет.

Ну ладно. Отвлеклась.

Еще были клевая альтистка и очень артистичная виолончелистка, а первая скрипка как будто отбывала повинность. Зато все они  играли здорово. Играли Перселла, Вивальди, Комитаса, Пьяцоллу и Гершвина и много кого еще.

Вот тут те из вас, дорогие мои друзья, кто читает меня давно, легко догадается, что во всех этих излияниях кроется большое и жирное НО. 

Олицетворяет это самое НО худрук ансамбля. Она взгромоздилась на сцену, урвала себе микрофон и стала петь вокальные партии в тех произведениях, где они были. Но если вы думаете, что в других произведениях без вокальных партий она уходила со сцены прочь, то это, к великой скорби моей, правда лишь отчасти. Потому что все исполненные произведения этого вечера были трех видов - со струнным ансамблем и вокалом, только со струнным ансамблем и со струнным ансамблем и какой-нибдь ссаной перкуссией. А где не было перкуссии, были бубны, колокольчики и кастаньеты, которые мне хотелось ей засунуть куда-нибудь поглубже. 

Пела она ужасающе. Она сипела, пропускала звуки, не вытягивала ноты, ездила на верхах, и при этом выла так громко, что я не слышала музыки. Мне хотелось ее убить. Вот прямо выйти на сцену и удавить на глазах всей честно'й публики. Уверена, я сорвала бы овации. Мне бы аплодировали и закидали бы меня цветами, у меня брали бы автографы, просили бы сфотографироваться, подписать билет или программку, обо мне бы трубили все газеты и федеральные телеканалы, и назавтра я проснулась бы знаменитой. В СИЗО. И пошла бы ваша донтбисоугузя по этапу, а зеки, завидя меня издалека, почтительно шептались бы между собой  и обходили бы сторонкой, украдкой проводя уважительными взглядами. 

Все это я живо представила себе, пока слушала первое, содержащее вокальную партию произведение. Это было произведение Генри Перселла из его оперы "Дидона и Эней", написанного по Вергилию. Конферансье между отрывками из этой оперы выходила на сцену и объясняла публике, что происходит: вот Эней и Дидона влюбились, вот пляшут силы зла, вот матросы танцуют на палубе в ожидании отбытия корабля, а вот тоскующая по Энею Дидона плачет и закалывает себя кинжалом.

Сказать по чести, когда звучал "Плач Дидоны", я искренне надеялась, что это чудовище тоже заколет себя кинжалом. Это добавило бы нужной достоверности музыке, остроты и драматизма происходящему  и вообще сильно скрасило бы вечер. Но этого не произошло. Вместо этого эта тварь взяла в руки бубен и стала в него бить, глуша весь квартет. 

Но Провидение берегло меня, заставив эту фашистку разбавить вечер музыкой без ее участия. поэтому, например, "Грозу" Вивальди, "Чардаш" Монти, "Либер-танго" Пьяцоллы я прослушала с огромным удовольствием. 

Кульминацией вечера был Джордж Грешвин и его "Рапсодия в голубых тонах", еще она известна как "Summertime". Это дивное джазовое произведение из оперы "Порги и Бесс". Вы, скорее всего, никогда не слушали эту оперу целиком, а если слушали, то я жму вам руку. Но эту рапсодию вы могли не слышать только если вы с рождения глухой. Ее в свое время исполняли Элла Фицджеральд и Луи Армстронг. Вы могли ее слышать и с вокалом, и без, но всегда она звучит прекрасно. Вернее, звучала до сегодняшнего вечера. 

Вступление было великолепно. Вообще, друзья, я не дурачу вас, когда говорю - ходите в филармонию на живую музыку, вы себе не представляете, какой это кайф. И даже на этот ансамбль я бы вам настоятельно рекомендовала сходить, музыканты - невероятные молодцы. 

И вот худрук открыла пасть и мощно взвыла:

- Соооооаааааммер тааааааааайм!!!

Я почти физически ощутила, как на помойке окраины города в унисон ей тоскливо завыли бродячие собаки. Мне стало смешно. Я взглянула на маму, и увидела, как она беззучно трясется от смеха. Мне стало еще смешнее, и я ослепла. Я не видела больше ничего, я зажмурилась, закрыла лицо рукой, размазывая украдкой слезы по лицу, застилавшие мне глаза. Я слышала, как сзади меня тихонько хихикает школота - даже им стало понятно, что происходит что-то непотребное. Я знала, что в зале сидит моя тренерша по кунг-фу, ведь она всегда ходит в филармонию. И я знала, что она тоже сейчас смеется - смеется вместе со своей подругой, с которой всегда ходит на концерты. Я знала весь контингент, который посещает городской концертный зал, всю интеллигенцию. Я не видела ничего этого (я ослепла, помните?), но знала, что и им смешно. 

Я смеялась, пока она пела, и немного успокаивалась в проигрышах. А когда она начинала петь после него, мне становилось в разы смешнее от нелепости ситуации, чем было до этого. Собаки на помойке выли уже от хохота. Я слышала, как смеется сам Гершвин - так же беззвучно и истерично, как я. Смеялись уличные фонари, тоненько хихикали вечерние окна домов, заливались проезжавшие мимо автомобили, смеялся апрель, смеялся весь города, и волки хохотали в лесу.

Я знала все это, и от этого мне захотелось смеяться еще больше. Мне перестало хватать кислорода. Я думала, я умру. 

К счастью, этого не случилось. Видимо, Гершвин предусмотрел в свое время подобное положение вещей, ибо я не знаю, как иначе объяснить, тот факт, что рапсодия, наконец, закончилась. Но явно не потому, что закачивается рано или поздно любое произведение. 

К счастью, это чудовище больше не пело в этот вечер. А то я бы точно сдохла. И написали бы на моем надгробии: "умерла от смеха на концерте филармонии", сраму потом не оберешься! Поди потом объясняй архангелу Гавриилу, что ты не верблюд.