http://www.pravmir.ru/trudnye-mesta-evangeliya-xula-na-duxa/

Трудные места Евангелия: Хула на Духа
22 февраля, 2012 • Андрей Десницкий

Всё Евангелие говорит о прощении. В этом, собственно, его отличие от множества других религий, включая ветхозаветную. Практически все они так или иначе говорят о грехах и об ответственности за них, и даже о возможности прощения. Но только Евангелие делает это прощение всеохватным: разбойник на кресте, который наверняка сотворил множество злодейств и причинил людям много горя, получает полное прощение, стоило ему только обратиться ко Христу! А притча о блудном сыне, которого отец мало того что не наказывает, но и принимает как долгожданного, сам первый бежит ему навстречу?

И на этом фоне резким диссонансом звучит предупреждение:

«Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится

Но для того, кто любит и верит, все постепенно наполняется чудом: "И так близко подходит чудесное к развалившимся старым домам", - писала когда-то Анна Ахматова. ...

Не чудеса проповедуем мы, христиане, а Христа - чудо всех чудес, чудесное явление в мире Самой жизни, Самого света, Самой радости и любви. Тем, кто знает Христа, не нужно ни чудес, ни доказательств, ибо Он, живой и любящий, пребывает в их сердце, наполняя его Собой.

Это из беседы протопресвитера Александра Шмемана на радио "Свобода" (М., ПСТГУ, 2009. Т. 1, с. 371).

Не чудесами жив человек, а Богом. Чудеса говорят лишь о том, что есть духовный мир. Но что из этого мира приходит в наш? Какая радость окрыляет человека? Какие темные бездны прорываются в земную реальность? Ответ прост: приходит то, что зовут.

А чего именно хочет от потустороннего бытия современный человек? Успеха, власти, денег, если на языке бирж, - восходящего ралли для всех своих акций. Чтобы всё было как у людей, и если за это надо заплатить "туда", мы готовы. Будь это следование гороскопу, курение индийских палочек, талисман, червонец в церковную кружку, на худой конец, соборование или даже отчитка у старца - бездумно отдаться некой силе, которая если хочет получить меня, пусть получит, хочет кусок моего имения - да, пожалуйста, не может обойтись без того, чтобы ей молочка или конфетку, - нам ничего не жалко для родного барабашечки, надо будет, и кошку прирежем, и ребенка (лучше чужого) в жертву принесем...

Дьявол прячется в мелочах. Погода меняется постепенно. Кто бы мог подумать в начале XX века, что на его исходе в России будут делать два с половиной миллиона абортов в год? И никакая астрология тому не помеха. И никакие талисманы к Небу не вопиют.

Удобная религия, о которой пел Высоцкий, комфортная, которая не напрягает, и чтобы "без фанатизма", без этих постов и молитв, покаяний и стояний на службах, проще говоря, религия - гарант, религия - уверенность, религия - сила, религия - драйв - вот чего хочет современная цивилизация от Неба. Но вместо Неба все эти чаяния долетают лишь в поднебесье - в то пространство, что заселено духами злобы. А Небо скорбит.

И еще Небо гневается. Не со всепрощением придут в зажравшийся и осатаневший мир его последние пророки Енох и Илия - но с засухой, которая отнимет все биржевые надежды и спровоцирует лютую злобу - пророков убьют, но к Богу не обратятся.

Чудеса Евангения не есть гуманитарная помощь или социальное служение Бога тем, кто пришел услышать Его слово. Чудеса Евангелия есть явление Царствия в мире, который во зле лежит. Но это Царствие сначало должно коснуться сердца и лишь затем воплотиться в чудо. По мысли о. Александра Шмемана, чудо - это плод любви. Любовь начинается не с чуда, а с любящих. Любовь сама есть чудо. Всё остальное лишь сопутствует ей. Любовь Христа воплощается в Его заботу о воскрешенной Им девочке: дайте ей есть. Любовь ко Христу дает апостолам силы быть Его свидетелями, а то, что при этом хромые исцеляются и мертвые воскресают, так это само собой, где Бог, там и жизнь.

Анна Ахматова - "Все расхищено, предано, продано..."
Н.Рыковой

Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?

Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес, -

И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам,
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.

1921

Лучше Анны Андреевны не сказать.

иеромонах Димитрий (Першин).

Чаще всего атеизм - жлобство: эй там, наверху, не мешайте мне быть скотиной вот здесь и сейчас, в данном отрезке моей жизни, сверните ваши Небеса, зашторьте Солнце, потому что я хочу своровать, наврать, поблудить, в общем, согрешить со вкусом и без последствий. Такой атеизм слишком понятен и поэтому неинтересен. Бытовой, присущий даже и христианам в иные неприглядные минуты их жизни.

Но есть, правда, редко встречается, атеизм-горе, атеизм-вопрос, атеизм-трагедия, атеизм-зов.
И едва ли кому другому, кроме Чехова, удалось в русской литературе сказать об этом так, как в "Скучной истории". Такой атеизм натирает душу. Душа есть, а Бога нет. Человек замолкает, ему некуда петь. Старый профессор исповедуется в этом так:

"Когда мне прежде приходила охота понять кого-нибудь или себя, то я принимал во внимание не поступки, в которых все условно, а желания. Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты.

И теперь я экзаменую себя: чего я хочу?

Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не фирму и не ярлык, а обыкновенных людей. Еще что? Я хотел бы иметь помощников и наследников [в науке – и. Дм.]. Еще что? Хотел бы проснуться лет через сто и хоть одним глазом взглянуть, что будет с наукой. Хотел бы пожить еще лет десять... Дальше что?

А дальше ничего. Я думаю, долго думаю и ничего не могу еще придумать. И сколько бы я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного. В моем пристрастии к науке, в моем желании жить, в моем сиденье на чужой кровати и стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мне мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей или Богом живого человека.

А коли нет этого, то, значит, нет и ничего.

При такой бедности достаточно было серьезного недуга, страха смерти, влияния обстоятельств и людей, чтобы все то, что я прежде считал своим мировоззрением и в чем видел смысл и радость своей жизни, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья. Ничего же поэтому нет удивительного, что последние месяцы своей жизни я омрачил мыслями и чувствами, достойными раба и варвара, что теперь я равнодушен и не замечаю рассвета. Когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, то, право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой птице сову, в каждом звуке слышать собачий вой. И весь его пессимизм или оптимизм с его великими и малыми мыслями в это время имеют значение только симптома, и больше ничего.
Я побежден. Если так, то нечего же продолжать еще думать, нечего разговаривать. Буду сидеть и молча ждать, что будет".

(А.П. Чехов. Скучная история)

Это исповедь ученого, идущего, подобно старцу Симеону-Богоприимцу, в смерть, но не встретившего Бога, ставшего Человеком, чтобы ввести нас в Воскресение.

А о том, как изменяется перспектива смерти для человека, встретившего Христа, Иосиф Бродский писал так:

...Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил и тропа расширялась.

(И. Бродский. Март 1972. "Сретенье")

Иеромонах Димитрий (Першин)

И сам я помню, как, третий месяц живя в Морозовской больнице с нулевым количеством тромбоцитов в крови, изводил такими вопросами своего сокамерника (палаты в гематологическом отделении были на двоих) - примерно тех же 12-ти лет. У него была вера - детская, внятная. И была мама, которая советовала ему на эти темы со мной не говорить. Все-таки Советский Союз на дворе.
А меня грызли все эти почему: Почему, если Бог есть, войны и насилие? Что Ему, трудно вмешаться? Если Он такой Всемогущий?
А Бог, Он был, слышал, терпел мои мелкие и не очень мелкие пакости, не дал загнуться ни от несвертываемости крови, ни от ударных доз преднизалона (16 таблеток в сутки).
Бог, Он был на Кресте.
Иного Бога трудно помыслить без гнева.
А потом до меня дошла еще одна вещь: Бог Богом, но поросятами мы, - я здесь в первую очередь о себе, - остаемся и тогда, когда понимаем, что - есть.
И потому от Бога отворачиваются другие - судят по нашему свинству.
И Ему приходится продираться сквозь нас, называющих себя верными, чтобы прийти к этим другим и явить им Себя.
А тот мой больничный сострадалец, кстати, грузин по национальности, оказался крепким орешком и, хотя не был готов отражать логику воинствующего атеиста, оставался при своих взглядах. Что запомнилось мне на всю жизнь.
Самое странное в этой истории то, что до 7 лет я точно знал, что Бог есть. Это было каким-то естественным состоянием души. Бабушка все-таки находила возможность летом за время дачной жизни меня причащать, пусть нечасто, но раз два-три ей это обычно удавлось.
Потом была куча вопросов о том, как и почему космос, звезды, смерть, наука. И отказ от Бога из-за неправды мира.
А потом-таки пришлось обратиться к Богу, Который, если есть, то пускай помогает.
Потом - одноклассник пришел к вере и как-то засиял изнутри, чего я никак не мог рационально объяснить. Потом - встреча с диаконом Андреем Кураевым, у которого хватило такта не опровергать мои околотеологические размышлизмы, а просто предложить поехать с ним в Лавру. И заглянуть к нему в гости, где была печатная машинка, на которой он печатал проекты слов Святейшего, книжные шкафы и всегда чай. Поездка с ним на обретение мощей преподобного Серафима Саровского. Обретение, иначе не назову, духовника. Причастие. Явный, явственно ощутимый благодатный покров в течении, наверное, полугода, хотя в храм я заглядывал от силы раз в два месяца. Поступление на журналистику вместо физфака МГУ в группу церковной журналистики (проект о. Андрея Кураева). На 3 курсе параллельно - Российский Православный Университет.
И сложный путь познания уже не Бога, а своей собственной ветхой-преветхой души, с который мучаюсь и доселе.
Весь этот поток сознания - попытка ответить на вопрос одного из читателей ЛиРу о том, как жить, если Бог был и вдруг Его не стало. Я бы только не спешил тут ставить диагнозы и рекомендовать рецепты. Как-то Господь всех нас ведет, ведет к Себе, несмотря на то, что, бывает, мы всячески отбрыкиваемся от Него. А почему мы этого не замечаем? Может быть, на то есть Его воля. Может быть, борьба с этим помыслом неверия - наш крест. И такая борьба описана в Древнем Патерике. Некоторым монахам приходилось десятилетиями жить вопреки помыслу о своем собственном неверии. Вот не верил же Фома всю светлую седмицу. Не верил, а потом пошел и обратил к Воскресшему Христу Индию. Побольше бы таких неверующих.

Завтрашние именины начинаются сегодня. Вечером. То есть в то время, когда в свои права вступает церковный день. И уже сегодня вечером в тех храмах, где будут службы, мы будем прославлять подвиг мученицы Софии и ее дочерей - Веры, Надежды и Любови. На утрени будет читаться специальный канон, посвященный этим святым.
Так что сегодня вечером - пироги в сторону - и в храм. Утром - на литургию, к Причастию. А затем - принимайте гостей. И не только подарков ради.
Да, и кроме того, есть подарки, которые дарят гости, а есть - которые надлежит - гостям.
Дело в том, что забытое слово "гостинец" означает тот подарочек, который вручается гостю на дорожку.
С именинами, дорогие наши!

С нас подарки - с вас гостинцы.