Церковный раскол середины XVII века – одно изсамых драматических событий русской истории. Споры о том, почему это произошло, и было ли неизбежным столь яростное размежевание, ведутся до сих пор.

Без сомнения истоки Раскола уходят в Смуту. Её события потрясли совремёнников, заставив переосмыслить многие представления и ценности. При этом для каждого невозможно было помыслить, что всё произошло помимо воли Всевышнего. Скорбный вопрос “За что?” упирался в заведомо известный ответ: “За грехи наши!” Однако катастрофические масштабы бедствия нуждались в объяснениях совсем иной глубины. Сама мысль о коллективной вине, к которой пришли участники событий, потребовала не просто всенародного покаяния, а поиска средств для всеобщего излечения – нравственного и духовного обновления.

 

Милорадович Сергей Дмитриевич (1851-1943). “Чёрный собор. Восстание Соловецкого монастыря против новопечатных книг в 1666 году”. 1885. ГТГ. Холст, масло. 135-189 см.

Уроки Смутного времени. Смута заметно повысила градус мессианского самосознания – прежде всего у духовных подвижников. Последние всегда были на Руси. Не всегда окружение отвечало на их призывы. Однако после Смуты мысль о грядущем Страшном суде не отпускала людей. Не случайно это была эпоха интенсивного церковного строительства: представители имущих сословий в искупление настоящих и будущих грехов спешили возвести на личные средства храмы с надеждой, что это зачтётся им на Страшном суде. Для подвижников особенно актуальной стала завершающая часть знаменитой формулы старца Филофея: “Четвёртому Риму не бывать”. Это значило, что если русские люди, забыв уроки Смуты, продолжат грешить, то неминуемо последует новое наказание Господне, на этот раз бесповоротное, ведь терпение Господа нашего небеспредельно. И тогда рухнет последнее православное царство, в котором только и могла существовать во всей полноте и чистоте истинная вера.

 

Подвижников страшили шатания человецей в вере и неспособность их соответствовать христианскому идеалу. Пережитое лихолетье размыло полутона, оставив место лишь для чёрно-белой оценки. Куда бы проповедники не обращали свой взор – от исполнения обрядов и церковных служб до нравственного состояния и поведения духовенства, везде они видели отсутствие дОлжного рвения и радения о подлинной вере. Отсутствие веры, истечение благодати – вот тот диагноз, который ставили русскому обществу подвижники. Тогда же они разработали “режим лечения”. Это снадобье, по-научному реформа, было единственным путём к спасению, исполнению высокой миссии, предначертанной Третьему Риму.

Кружок царского духовника. Программа реформ складывалась постепенно: первые импульсы исходили от одиночек, осмелившихся говорить о непорядках в церкви и в обществе. Прошло немного времени – и появился центр, к которому обратились взоры большинства подвижников- “кружок ревнителей благочестия”, давший название всему движёнию. Признанным лидером ревнителей (их ещё называют, боголюбцев) стал Стефан Вонифатьев – протопоп кремлёвского Благовещенского собора и духовник царя Алексея Михайловича Романова. Сила протопопа была в том, что он имел сильное влияние на государя, который вместе с наставником мечтало превращении Москвы в истинно христианское царство. Лишённый амбиций, царский духовник не злоупотреблял своим положением, был кроток и совсем не властолюбив, был чужд всякой зависти. Стремился сглаживать острые углы в спорах ревнителей и епископата о переменах в церкви.

 

Со времён падения Константинополя (1453) было принято с большим подозрением смотреть на попавшее под власть нехристей-турок греческое духовенство, отказывать ему в чистоте православия. Духовник же царя (Стефан Вонифатьев), напротив, привечал поднаторевших в спорах с католиками, униатами и протестантами выходцев с Востока. Его не смущало, что их богословские знания были получены в школах и коллегиумах иезуитов. Так протопоп Стефан хотел разрушить стену, которую воздвигли его предшественники между русской церковью и Вселенской. Его величество Алексей Михайлович был кровно заинтересован в наведении порядка и выстраивании системы единообразия, как в церкви, так и в государстве, за что столь энергично и горячо ратовали ревнители. Кроме того, молодому царю была по сердцу роль второго Константина Великого, которое ему сулило греческое духовенство. Греческое духовенство умело играло на тщеславии Тишайшего, призывая его вызволить Константинополь от османского “пленения”. От речей таких льстивых голова царя шла кругом. Он ощущал себя защитником всего православия, строителем единого и единственного православного царства.

 

Но такой проект требовал преодоления сложившихся религиозных различий, ведь в понимании русских людей единство недостижимо без единообразия. А поскольку обряды РПЦ нельзя было распространить на иные церкви, следовало поступить наоборот, восприняв греческую обрядность, службы и чины. Грекофильские воззрения, позволявшие преодолеть изоляцию, в которой оказалась московская церковь, были близки Алексею Михайловичу. И протопоп Аввакум, и патриарх Никон ощущали себя новыми апостолами. Непреклонность, фанатизм – вот те черты, которые привнесли в противостояние его главные участники. Поэтому закономерно, что склонный к примирению духовник Стефан, обременённый к тому же годами, оказался на вторых ролях. Столичное духовенство придерживалось грекофильских взглядов и расположены “реабилитировать” греческую церковь. В то время, как провинциальное духовенство сильно раздражалось снисходительностью к грекам, считало, что только русская церковь сохранила истинное благочестие. И, значит, нуждается не в заимствованиях (ибо заимствовать не у кого), а лишь в исправлениях того, что было “испакощено” чуждым влиянием. Здесь и кроется причина раскола русской православной церкви. До поры до времени задачи нравственного и религиозного обновления общества после Смуты отодвигали все эти расхождения на второй план.

 

Боголюбцы ратовали за исполнение служб без всяких послаблений; за нравственное обновление духовенства, которое своим поведение и отношением к пастырскому долгу должно быть примером для мирян; за оздоровление верующих, которые под руководством добрых пастырей смогут навсегда отказаться от греховных поступков и языческих наклонностей. Превыше всего боголюбцы ставили Божественное слово и церковную службу. Отсюда решительное неприятие ими многоголосия (одновременного совершения разных частей богослужения (венчание, например, и отпевание) с целью сократить время службы), ведь в этой какофонии терялись благолепие происходящего и смысл произнесённого.

Далеко не всё духовенство было в восторге от планов ревнителей веры, и на то имелись свои причины: ощущая себя пророками, боголюбцы осмелились обличать даже епископат. Это было уже непозволительное забвение церковной иерархии. В этом случае принять программу ревнителей означало признать их правоту! Были и другие соображёния, чтобы отвергнуть инициативу боголюбцев: их идея плохо увязывалась с рутиной русской жизни. Миряне требовали снисходительности: привычка грешить (пьянствовать, например, или прелюбодействовать), а потом получать прощение у духовника была им ближе безгрешной жизни, к которой призывали ревнители. Священников, отважившихся служить единогласно, прихожане упрекали: “Долго поёшь!” – и уходили в те храмы, где практиковалось многоголосие. Благосостояние белого духовенства напрямую зависело от прихода, от подаяния. Тем более, что и им самим долгая служба была в тягость.

 

Первое столкновение между ревнителями и архиереями произошло в 1649 году. Патриарх Иосиф отказался поддерживать ревнителей, и те обратились за помощью к константинопольскому патриарху, который их поддержал. Московский патриарх вынужден был принять решение патриарха константинопольского, но не спешил его исполнять. Тогда-то и стало ясно, что реформы веры по плану ревнителей возможны при новом патриархе. Кандидатов в патриархи было несколько, но главным стал “собиный друг” царя – Никон. В 1649 году он уже занимал второе место в иерархии Московского патриархата, возглавив Новгородскую митрополию. В этом же году по его приглашению из Киево-Печерской лавры прибыла группа монахов, сведущая в греческом и латинском языках. Монахи привезли с собой много церковной литературы, изданной в типографиях Венеции и Кракова. Они немешкотно начали вразумлять местные кадры о неправильности московских церковных книг, а их исправление - дело богоугодное. Сам ректор Киево-Могилянской академии, Пётр Могила, в своё время окончил Львовскую братскую школу, под руководством иезуитов, и был ярым сторонником польской культуры. Разумеется такое положение дел не вызвало одобрения у ревнителей – они считали православие киевское изгаженным влиянием иезуитов. В головах боголюбцов возникло замешательство - недоумевали оне: кем и когда были испорчены книги – Москва не знала царей-еретиков, ни какая ересь в Москве не побеждала. Ревнители поспособствовали тому, что бы Никон стал патриархом, но выдвинули ему условие – воплотить в жизнь планы ревнителей. Следует отметить, что в своей епархии Никон утвердил единогласие, был строг, взыскателен и энергичен, подавая тем самым надежду ревнителям. Никон потребовал для себя чрезвычайных полномочий (принимать участие в государственных делах, например; получил, подобно патриарху Филарету, родному деду царя Алексея Михайловича, титул “великий государь”). В руках Никона сосредоточилась огромная власть. Простым монахом служил он в русских северных монастырях, прошёл суровую школу управления у тамошних игуменов – абсолютное послушание старшему. Стать патриархом Никон смог только после смерти Иосифа в 1652 году.

 

Поднявшись на верхнюю ступень церковной иерархии патриарх начал, требовать полного повиновения себе. В 1653 году он разослал по церквам “Память” о замене земных поклонов на молитве на поясные и двоеперстное крестное знамение троеперстным. Так началась церковная реформа, приведшая к Расколу. Недавние соратники Никона по “кружку ревнителей благочестия” решительно опротестовали изменения в уставе. За Аввакума Петрова и Иоанна Неронова заступился царь Алексей Тишайший. Другим не повезло: их расстригли и разослали по дальним северным монастырям. Дальше – больше: Никон провёл реформы, взяв за основу устав, принятый Вселенской (Константинопольской) патриархии, велел исправить русские богослужебные книги, взяв за образец новогреческие оригиналы. Ревнители взялись за перо, адресуя свои послания не только духовенству, но и мирянам. Так постепенно богословские споры оказались достоянием улицы.

 

В разгар остроты полемики между патриархом и ревнителями произошло охлаждение между патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем. Из-за этих отношений Никон усилил репрессии против ревнителей: в 1656 году в Успенском соборе Кремля была провозглашена анафема на тех, кто крестится двумя перстами, всех их отлучили от церкви. Началось физическое устранение инакомыслящих. Архиереи, противники Никона, испугались и в срочном порядке приняли реформу. В 1658 году разногласия между царём и патриархом достигли апогея: Никон оставил патриаршую кафедру в Москве (уверен был, что царь будет уговаривать его святейшество “не робить тако”, а его величество взяли и согласились с этим) и удалился в основанный им Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь. На созванном вскоре соборе митрополиты присудили лишить его патриаршества и священства. Но Никон, будучи отличным полемистом и хорошим богословом, сумел добиться, чтобы судили его только равные ему по сану, т. е. патриархи других восточных церквей. Приезд этих патриархов растянулся на восемь лет, а приверженцев старой веры продолжали преследовать. Сопротивление староверов новой вере приравнивалось бунту против государя.

 

Василий Суриков. "Боярыня Морозова". 1887.

Разорвав отношения с Никоном, царь не отказался от его реформ, на что надеялись приверженцы старины: царь видел в этих переменах путь к тому, чему как раз противостоял Никон, - к власти “царства” над “священством”. После опалы Никона Аввакум мог рассчитывать на царскую милость, но при важном условии – примкнуть к реформированной церкви или хотя бы не критиковать её. Однако… как раз этого протопоп (высший сан в белом духовенстве) делать не собирался. В конце концов, Никон в декабре 1665 года допустил промах, который стал финальным и привёл его к бесповоротному разрыву с царём: вознамерился напрямую, в обход его величества, обратиться к патриарху константинопольскому Дионисию, дабы патриарх стал арбитром в его споре с Алексеем Михайловичем. С этой целью Никон отправил своего человека с посольством гетмана Ивана Брюховецкого. Тайного человека изловили, и на дыбе он показал на патриарха. Такого “вынесения сора из избы и жалоб на собя” Алексей Тишайший стерпеть не мог.

В 1666 году в Москву приехали антиохийский, Макарий, и александрийский, Паисий, патриархи, а также представитель константинопольского патриарха. Они были вызваны в Москву, дабы судить Никона и, попутно, для осуждения лидеров раскола. На собор доставили лидеров противников реформы Никона, в том числе протопопов Аввакума Петрова и Иоанна Неверова. Это был самый большой, в досиноидальный период, истории русской православной церкви. На соборе отлучили лидеров старообрядчества от церкви, осудили и лишили сана патриарха Никона, а также осудили решения Стоглавого собора 1551 года, решениями которого жила русская церковь. Была отринута вся православная старина, которой столь гордились русские люди. В итоге, чувства и вера многих русских людей были унижены и оскорблены. Такое не могло пройти без последствий. Превратив сторонников старой веры в преступников и предав их карающим органам, собор сделал ещё один трагический шаг в усиление раскола. Шаг этот уже не оставил никаких путей для компромисса, для поиска согласия – одна вражда и рознь.

Если вначале конфликт возник на религиозной почве, то после Большого Московского собора такое явление, как раскол, приобрело социальное измерение. Для XVII, Бунташного, века (Смута в начале века, восстание Болотникова, Соляной и Медный бунты, восстание Степана Разина, Церковный раскол) были характерны бесконечные войны, усиление налогового гнёта, произвол и вымогательство чиновников всех рангов, рост феодальных повинностей. Копившееся годами народное недовольство нашло выход в идеологии Раскола. Социальный протест со временем устремился в предложенное лидерами раскола духовное русло с совсем иным, нежели открытый бунт, типом противостояния. Не сопоставимо боле тяжёлые петровские реформы привели к бунтам на порядок слабее, чем городские волнения середины XVII века (Соляной и Медный бунты): энергия социального протеста была израсходована первым поколением раскольников, а затем приняла характер не борьбы, а бегства из “царства Антихриста”, явившегося в облике царя Петра.

Оскудение веры стало одним из последствий Раскола: старообрядцами становились люди искренне верующие, что далеко не всегда можно сказать о тех, кто остался в лоне официальной церкви. Ведь старообрядчество – это не спокойная жизнь и карьера в рамках господствующей церкви, а вечные гонения и двойная подать. Провал программы оцерковления, за которую ратовали ревнители благочестия, должен был привести к торжеству противоположной тенденции – обмирщению, следствием чего и стало падение градуса религиозности. И в этом отношении все боголюбцы были изначально обречены на поражёние: они противились ветрам времени, дующим в России в сторону просвещения и секуляризации.

Раскол ослабил позиции церкви в обществе и в государстве. Церковь вынуждена была вновь искать помощи и защиту у государя. Реформа и раскол, падение Никона, упразднение патриаршества и учреждение синода окончательное оформление абсолютизма – всё это были звенья одной цепи.

 

 

 

Милорадович Сергей Дмитриевич. (1851-1943).