Женщина напротив меня в вагоне метро.Отрешена от всего, ее словно нет среди нас. "Обреченную душу узнаю по взгляду..." Я знаю, где она,- там, где была счастлива или залпом выпила свое горе, там, где живет или умирает сегодня ее любовь...

А я читаю в метро. Я многое бы отдала, только бы еще раз, так же, как она, ехать, замерев от любви.

...В последний день года я сидела у телефона и ждала, когда ты позвонишь. Я твердо знала, что ты позвонишь, и эта моя уверенность уже сама была как признание.

Все давно разошлись, унося домой коробки, сумки, ожидания. Мне с моим ожиданием спешить было некуда.

Ты позвонил:

- С наступающим годом! Пожелаем друг другу нового счастья или сознаемся, что сегодня другого не нужно?

Я ответила:

-Другого не нужно. Я счастлива.

Это и было нашим признанием в любви.

Когда сыновья вырастут, я научу их, как узнать, "любовь это или нет".

...Сначала мечтаешь о том, как встретимся, будем вместе и как я буду счастлива. А потом - что встретимся, будем вместе, и как ты будешь счастлив, удачлив и вообще - тебе во всем повезет. Вот тогда только и начинается любовь.

Мастер на стекольном заводе показывал мне, как поет хрусталь, если умело провести рукой по краю стакана. Рядом стояли стаканы почти такие же на вид, но они не отзывались людской руке.

- Обжиг не тот, петь не будет, необожженное, - усмехнулся мастер. - Это как сердце, само не обожжено, другому не отзовется.

Как я благодарна всему, что было у тебя до нашей встречи, если теперь твое сердце ответило мне.

Я не ревную к тем, кто был. Страшно, что еще кто-то может быть.

Бывает, первый нежданный снег ляжет на раскрытые цветы. К утру снега не станет, цветы будут стоять, как и вчера, - глаз не отвести. Но внутри они уже замерзли, и им не отогреться. Обречены.

Мы поссорились. К утру даже не вспомнишь, отчего. И все опять безоблачно, безопасно. А лед внутри, прозрачный и незаметный, остался. И уже не тает.

В двадцать лет все время хочешь слышать "я тебя люблю". Без этих слов и любовь кажется невзаправдашней. После тридцати и без этих слов знаешь,любят ли тебя. Я поверила, что любима, когда поняла, что ты позвонишь именно тогда, когда мне это очень нужно. Так угадывать может только тот, кто любит. Почему же ты не звонишь мне сегодня?

В тоем доме , где так много поворотов, простенков, закоулков, где есть куда приткнуться настроению, стоит в прихожей зеркало. Старое, подслеповатое и очень доброе. В него глядишься, не страшась: в нем я всегда красивая, молодая и счастливая.

Но взглянув вчера в его знакомый лик, я вдруг увидела в нем свою усталость. И мои морщинки смотрели на меня, и мои сомнения, и страх...

Неужели зеркало что-то знает?

Как о счастливом времени вспоминаю те дни, когда мы не могли встретиться - вечно что-то мешало то мне, то тебе. Помнишь, я звонила, ты отвечал: "Давай завтра!" Я в отчаянии опускала трубку, а через минуту снова пробуждалась радость - ведь будет еще завтра! Я обязательно позвоню. И услышу тебя. А назавтра ты звонил сам, но я не могла выкроить часа, и голос твой скисал, а я все равно была счастлива.

А сейчас дела складываются так, что мы можем видеться хоть каждый день, но мне почему-то неловко набрать твой номер. И ты не звонишь.:

Когда появился ты, я полюбила то, что раньше ненавидела всей душой вечно занятой городской женщины, полюбила дальние поездки в метро, даже в те часы, когда вагоны забиты до отказа.

Меня ничто не раздражало. Забиться в угол вагона, отвернуться, закрыть глаза и думать о тебе. Ни дома, ни на работе, ни на улице я не могу остаться с тобой наедине. Только в этих вагонах, где народу так много, что никто ни на кого не смотрит. И толпой мои мысли отделены от мира, как стеной.

А вчера сквозь стену вдруг прорезались голоса двух женщин. И я с изумлением осознала, что различаю их слова, понимаю, о чем они говорят...

Ты вернулся в город через много недель. Я это знала... А ты не позвонил. Тогда я сама набрала номер, который у меня нигде не записан и который мне, наверное, никогда не забыть.

И, услышав твой голос, положила трубку.

Что, если ты дрогнешь, солжешь, что хочешь меня видеть, и мы встретимся, и я увижу в твоих глазах, что ты...

Я перенесу, что ты в городе и не звонишь мне. А вот другого не выдержу.

Приятельница сына сидит у нас, в самом уютном углу кухни. Сжалась в комок, глаза блестят. Поплакать бы ей сейчас в самый раз, но слез нет. Еще свежа рана - любимый предал, мир обрушился, тайфун разметал обломки.

- У меня вот здесь холодно, - она дотрагивается до груди, где стучит ее такое горячее, еще ни разу не болевшее сердце. - Все заледенело...

- Растает, - уверенно отвечает мой сын, ее старинный, еще с детского сада приятель. - Пей чай.

От горячего чая, может быть, что-то и оттаяло, она начинает всхлипывать, и скоро тоненького носового платка уже не хватает для горьких слез...

А у меня даже сердце не ноет. Пусто там, где, согласно анатомии, оно у меня было. И ничего не заледенело. И никогда больше не оттает.

И в метро я думаю только о том, чтобы сесть и достать книгу. И читать до конечной остановки.

А. РЫНДИНА