Эрик Сигл. История любви
Очень длинное произведение... это скорее книга, так что я помещу её в отдельный раздел...
Глава 1
Что можно сказать о двадцатипятилетней девушке, которая умерла?
Что она была красивой. И умной. Что любила Моцарта и Баха. И "Битлз". И
меня. Однажды, когда она окончательно замучила меня, рассказывая о своих
музыкальных привязанностях, я спросил: "Ну и кто за кем?" - "По алфавиту",-
смеясь, ответила она. Я тоже улыбнулся. Тогда. Но теперь сижу и думаю: ведь
если в этот список вставить мое имя, то я всего-навсего плетусь в хвосте у
Моцарта, а вот если фамилию - тогда мне удается втиснуться между Бахом и
"Битлз". Но в любом случае я не первый, и это, неизвестно почему, чертовски
угнетает меня. С самого детства я привык во всем быть первым. Впрочем, это у
нас фамильное.
Той осенью, когда я учился на последнем курсе, у меня вошло в привычку
ходить в библиотеку Рэдклиффа. И не только для того, чтобы поглазеть на
сексапильных студенточек, хотя надо сознаться, что и для этого тоже. К тому
же в этом тихом местечке можно было получить любую книгу. До экзамена по
истории оставался всего лишь день, а я даже еще не заглядывал в список
рекомендованной литературы - типичная гарвардская болезнь. Я неторопливо
приблизился к столу, где принимали заказы на книги. Мне нужен был заветный
том, с помощью которого я собирался выкарабкаться на завтрашнем экзамене.
Там сидели две девушки. Одна из них - здоровенное теннисное нечто, а вторая
- из породы очкастых мышей. Я остановил свой выбор на Минни-Четырехглазке.
- У вас есть "Конец средневековья"?
Она быстро взглянула на меня и спросила:
- А у вас есть собственная библиотека?
- Послушай, Гарвард имеет право пользоваться библиотекой Рэдклиффа.
- Я с тобой говорю не о правах, Преппи [1], я сейчас говорю об
этике. У вас, ребята, пять миллионов томов. У нас - какие-то вшивые тысячи.
Боже мой, и эта тоже воображает себя высшим существом! И тоже,
наверное, думает, что если соотношение между Рэдклиффом и Гарвардом 5:1, то
и девицы соответственно в пять раз умнее. Я с такими экземплярами обычно не
церемонюсь, но тогда мне жутко была нужна эта чертова книга!
- Послушай, мне нужна эта чертова книга!
- Будь любезен, выбирай выражения, Преппи!
- А с чего ты взяла, что я ходил в подготовительную школу?
- Сразу видно, что ты тупой и богатый,- сказала она, снимая очки.
- А вот и нет,- запротестовал я.- На самом деле я умный и бедный.
- Нет уж, Преппи. Это я умная и бедная. Она посмотрела на меня. Глаза у
нее были карие. О'кэй. Возможно, я и вправду похож на богатого, но я не
позволю какой-то там клиффи - даже если у нее красивые глаза - обзывать меня
болваном.
- А почему, черт возьми, ты считаешь себя такой умной? - спросил я.
- А потому, что я никогда бы не пошла выпить с тобой кофе,- ответила
она.
- А я бы тебя и не пригласил.
- Вот-вот,- сказала она.- Именно поэтому-то я и считаю тебя тупым.
Теперь нужно объяснить, почему я все-таки пригласил ее выпить кофе.
Предусмотрительно капитулировав в решающий момент - иначе говоря, изобразив
внезапное желание пригласить ее в кафе,- я получил вожделенный фолиант. А
поскольку она должна была дежурить до закрытия библиотеки, я располагал
кучей времени, чтобы вобрать в себя несколько многозначительных фраз о том,
как в конце одиннадцатого века королевская власть, все более опираясь на
законников, постепенно избавлялась от клерикальной зависимости. На экзамене
я получил "A" с минусом [2] - между прочим, эта отметка совпала с
той, которую я мысленно поставил Дженни за ее ноги в тот момент, когда она
первый раз вышла из-за стола. Впрочем, то, как она была одета, я оценил не
столь высоко - чересчур богемно на мой вкус. Особенно отвратительной мне
показалась та индейская штуковина, которую она использовала в качестве
дамской сумочки. Но я не стал высказывать свое мнение и правильно сделал,
потому что, как выяснилось позже, это было ее собственное изделие.
Мы решили посидеть в "Лилипуте" - это одно местечко поблизости, где
можно съесть пару сандвичей, и ходят туда, вопреки названию, люди
нормального роста. Я заказал два кофе и шоколадное мороженое (для нее).
- Меня зовут Дженнифер Кавиллери,- сказала она,- я американка
итальянского происхождения. Ну, конечно, сам бы я не догадался.
- Я занимаюсь музыкой,- добавила она.
- Меня зовут Оливер,- представился я.
- Это имя или фамилия? - спросила она.
- Имя,- ответил я и признался, что мое полное имя Оливер Бэрретт (ну,
почти полное).
- О-о,- произнесла она,- тебя зовут Бэрретт, как поэтессу?
Последовала пауза, во время которой я тихо радовался, что она не задала
такой привычный и такой мучительный для меня вопрос: "Тебя зовут Бэрретт,
как Бэрретт Холл?"
Должен признаться, что я действительно родственник того парня, который
построил Бэрретт Холл - самое большое и уродливое сооружение в Гарварде,
колоссальный памятник деньгам, тщеславию и чудовищному гарвардизму моей
семьи.
Потом Дженнифер довольно долго молчала. Неужели нам не о чем говорить?
Может быть, я разочаровал ее тем, что не имею никакого отношения к поэзии? В
чем же дело? Она просто сидела, чуть-чуть улыбаясь мне. Чтобы хоть чем-то
заняться, я начал просматривать ее тетрадки. Почерк у нее был любопытный -
маленькие остренькие буковки и ни одной заглавной (может быть, девочка
вообразила себя э. э. каммингсом? [3]). А занималась она чем-то
умопомрачительным: "Сравнит. лит. 105, Музыка 150, Музыка 201..."
- Музыка 201? Это ведь курс для выпускников? Она кивнула с плохо
скрываемой гордостью:
- Полифония Ренессанса.
- А что такое "полифония"?
- Ничего сексуального, Преппи! Почему я все это терплю? Может быть, она
вообще не читает "Кримзон" [4] и не знает, кто я такой?
- Эй, ты что, не знаешь, кто я такой?
- Знаю,- ответила она с пренебрежением.- Ты тот самый парень, которому
принадлежит Бэрретт Холл.
Она действительно не знала, кто перед ней.
- Бэрретт Холл не принадлежит мне,- заюлил я.- Просто мой прадедушка
подарил его Гарварду.
- Для того чтобы его занюханного правнука наверняка приняли в Гарвард.
- Дженни, если я, по-твоему, законченный дебил, то тогда зачем ты
потащилась со мной пить кофе? Она подняла глаза и улыбнулась:
- Мне нравится твое тело.
Одно из главных качеств настоящего победителя - это умение красиво
проигрывать. И здесь нет никакого парадокса. Истинный гарвардец способен
превратить в победу любое поражение...
И, провожая Дженни до общежития, я все еще надеялся взять верх над этой
рэдклиффской паршивкой.
- Послушай, паршивка, в пятницу вечером будет хоккейный матч. Играет
Дартмут.
- Ну и?
- Ну и я хочу, чтобы ты пришла. Она ответила с характерным для
Рэдклиффа уважением к спорту:
- А какого черта я должна идти на этот вшивый хоккейный матч?
Мне удалось ответить небрежно:
- Потому что играю я.
- За какую команду? - спросила она.
Глава 2
Оливер Бэрретт IV Ипсвич, Массачусетс. Возраст - 20 лет.
Специальность - общественные науки.
Предполагаемая карьера - юриспруденция.
Студент последнего курса.
Рост - 5 футов 11 дюймов.
Вес - 185 фунтов.
Деканский список:
1961, 1962, 1963.
Член хоккейной команды - победителя чемпионатов Плющевой Лиги
[5]: 1962, 1963.
К этому времени Дженни уже наверняка прочитала мои биографические
данные в программке. Я трижды удостоверился, что Вик Клейман, наш менеджер,
снабдил ее программкой.
- Боже мой, Бэрретт, это что, твое первое свидание?
- Заткнись, Вик, а то будешь жевать свои зубы.
Разминаясь на льду, я ни разу не помахал ей (верный признак
неравнодушия) и даже не взглянул в ее сторону. Но убежден, что она была
убеждена, будто я на нее все-таки смотрю. Я также думаю, что во время
исполнения Национального Гимна она сняла очки отнюдь не из уважения к
государственному флагу...
В середине второго периода мы побеждали Дартмут со счетом 0:0. Иными
словами, Дейви Джонстон и я уже несколько раз были готовы продырявить сетку
их ворот. Зеленые ублюдки почувствовали это и начали грубить.
...Обычно я придерживаюсь определенной тактики: луплю все, что одето в
форму противника. Где-то под ногами болталась шайба, но в эту минуту мы
сосредоточили все свои усилия на том, чтобы как можно качественнее
отдубасить друг друга.
И тут засвистал судья:
- Удаление на две минуты.
Я оглянулся. Он показывал на меня. На меня? Но ведь я еще ничего не
сделал, чтобы заслужить удаление?!
- Но послушайте, что я такого сделал? Странно, но судья не
заинтересовался продолжением диалога.
- Номер седьмой - удаление на две минуты,- крикнул он в сторону
судейского столика и подтвердил это соответствующей жестикуляцией...
Зрители неодобрительно зароптали; некоторые гарвардцы выразили сомнение
по поводу остроты зрения и неподкупности судей. Я сидел, стараясь
восстановить дыхание и не глядя на лед, где Дартмут теперь имел численное
преимущество.
- Почему ты сидишь здесь, когда все твои друзья играют там?
Это был голос Дженни. Я проигнорировал ее и принялся громко
подбадривать своих товарищей по команде.
- Жми, Гарвард! Шайбу! Шайбу!
- Что ты натворил?
Мне пришлось повернуться и ответить - в конце концов, я же пригласил ее
сюда.
- Я перестарался...
- Наверное, это большой позор?
- Ну, Дженни, пожалуйста, не мешай - я хочу сосредоточиться.
- На чем?
- На том, как бы мне урыть этого подонка Эла Реддинга!
Я не отрывал глаз ото льда, оказывая моральную поддержку моим
соратникам.
- Значит, ты любишь грязную игру? - Дженни продолжала занудствовать.- А
меня бы ты мог "урыть"?
Я ответил, не поворачивая головы:
- Я это сделаю прямо сейчас, если ты не заткнешься.
- Я ухожу. До свидания.
Когда я оглянулся, ее уже не было. Я встал, чтобы лучше видеть игру, и
в эту минуту сообщили, что мое штрафное время истекло. Мне оставалось только
перемахнуть через барьер.
Толпа приветствовала мое возвращение. Если Бэрретт "в игре", все будет
о'кэй. Где бы ни пряталась Дженни, она должна была слышать, какой взрыв
энтузиазма вызвало мое явление на лед, И потому не все ли равно, где она?
А где она?
...Ринувшись к шайбе, я успел подумать, что у меня есть доля секунды,
чтобы взглянуть вверх на трибуны и найти глазами Дженни. И я увидел ее. Она
была там.
В следующий момент я сообразил, что еду на собственной заднице.
Оказывается, в меня врезались сразу два зеленых ублюдка, в результате чего я
сел прямо на лед и, как следствие, невероятно смутился. Бэрретт повержен!
Верные гарвардские фанаты даже застонали, когда я поскользнулся. И было
слышно, как кровожадные болельщики Дартмута скандируют: "Бей их! Бей их!"
Что подумает Дженни?
Дартмутцы снова атаковали наши ворота, и снова наш вратарь парировал их
удар... Зрители совершенно озверели. Надо было забивать гол. Я завладел
шайбой и повел ее через все поле - за синюю линию Дартмута.
- Вперед, Оливер, вперед! Оторви им головы! Среди рева толпы я различил
пронзительный визг Дженни. Он был изысканно яростен. Я обманул одного
защитника и с такой силой влепился в другого, что тот отключился. Но потом -
вместо того чтобы бить по воротам самому - я переадресовал шайбу Дейви
Джонстону, неожиданно появившемуся справа. И Дейви послал ее точно в сетку
ворот. Гарвард открыл счет!
В следующий миг мы обнимались и целовались. Толпа бесновалась... А тот
парень, которого я вырубил, все еще не мог оторвать ото льда свою задницу.
Болельщики швыряли программки на лед. Это окончательно сломало хребет
Дартмуту!.. Мы уделали их со счетом 7:0.
Будь я сентиментален и люби Гарвард достаточно горячо, чтобы вешать на
стенки какие-нибудь фотографии, то на снимках был бы запечатлен Диллон.
Стадион Диллон... Каждый день, ближе к вечеру, я шел туда, приветствовал
моих товарищей дружеской руганью, сбрасывал с себя сбрую цивилизации и
превращался в спортсмена. Как это чудесно - надеть на себя хоккейные доспехи
и майку с доброй старой цифрой "7" (мне даже грезилось, что никто больше не
получит моего номера, когда я уйду из команды, но, увы, этого не произошло),
взять коньки и направиться на каток Уотсон.
Но еще приятнее возвращаться в раздевалку. Стянуть с себя потную форму
и нагишом важно направиться к стойке за полотенцем.
- Ну, как поработал сегодня, Олли?
- Отлично, Ричи. Отлично, Джимми.
Потом пройти в душевую, слушать о том, кто, что, с кем и сколько раз
сделал в ночь с субботы на воскресенье. "Мы имели этих свиноматок из Маунт
Ида, понимаешь...?" К счастью, у меня было персональное место для медитаций.
Господь Бог наградил меня больным коленом (да, именно наградил - можете
заглянуть в мою призывную карточку!). Поэтому после игры мне был необходим
небольшой гидромассаж. Сидя в воде и разглядывая кипение струй вокруг моего
колена, я любовно пересчитывал свои ссадины и синяки и размышлял обо всем и
ни о чем конкретно. В тот вечер я думал о забитой мной шайбе и еще об одной,
заброшенной с моей подачи, а также о том, что наша команда уже почти
обеспечила себе очередной титул чемпиона Плющевой Лиги - в третий раз на
моей памяти...
Боже мой! Да ведь Дженни ждет меня на улице. Я надеюсь! Надеюсь, что
еще ждет! Господи Иисусе! Сколько же времени я прокайфовал в этом уютном
местечке, пока она торчала снаружи, на кембриджском холоде? Я поставил
рекорд по скоростному одеванию и, не успев просохнуть, выскочил из дверей
Диллона.
Морозный воздух был как удар. Бог ты мой, ну и холод! И темнота! У
входа все еще толпилась небольшая кучка болельщиков, в основном старые
верные фанаты - наши выпускники, которые в душе так и не сняли с себя
хоккейные доспехи...
Отойдя на несколько шагов в сторону от болельщиков, я принялся отчаянно
высматривать Дженни. И вдруг она выскочила откуда-то из-за кустов - лицо ее
было замотано шарфом, и виднелись только глаза.
- Эй, Преппи, здесь чертовски холодно. Я ужасно был рад ее видеть!
- Дженни! - И я, будто бы инстинктивно, слегка поцеловал ее в лоб.
- Разве я тебе разрешила это сделать?
- Что?
- Разве я сказала тебе, что ты можешь меня поцеловать?
- Извини, я увлекся.
- А я нет.
Почти все уже разошлись, было темно, холодно и очень поздно. Я снова
поцеловал ее. Но уже не в лоб и не слегка. Поцелуй длился восхитительно
долго. Когда же он закончился, она все еще держалась за мой рукав.
- Мне что-то это не нравится,- произнесла она.
- Что именно?
- Мне не нравится то, что мне это нравится. Назад мы шли пешком (машину
пришлось оставить, потому что Дженни хотела прогуляться), и она держала меня
за рукав. Не за руку, а именно за рукав. Только не спрашивайте меня, почему.
На пороге Бриггс Холла я не стал ее целовать и желать доброй ночи.
- Послушай, Джен, возможно, я не буду тебе звонить несколько месяцев.
Она на секунду замолчала. На несколько секунд. И наконец спросила:
- Почему?
- А может быть, позвоню тебе, как только доберусь до своей комнаты. Я
зашагал прочь.
- Недоносок! - прошептала она. Я круто повернулся и влепил шайбу с
расстояния двадцати футов.
- Вот видишь, Дженни, тебе так нравится щелкать по носу других, а сама
ты этого не любишь.
О, как мне хотелось рассмотреть выражение ее лица, но я воздержался -
по стратегическим соображениям.
Когда я вошел, мой сосед по комнате Рэй Стрэттон играл в покер с двумя
своими приятелями-футболистами.
- Привет, животные!
Они ответили подобающим в таких случаях хрюканьем.
- Ну, что у тебя сегодня, Олли? - спросил Рэй.
- Шайбу засадили с моей подачи, и еще шайбу - я сам.
- С подачи Кавиллери?
- Не твое дело,- отрезал я.
- А это еще кто? - спросил один из бегемотов.
- Дженни Кавиллери - ответил ему Рэй.- Дохлая музыкантша.
- Я ее знаю,- сообщил второй из бегемотов.- У нее очень аккуратная
попка.
Я проигнорировал реплики этих сексуально озабоченных грубиянов, взял
телефон и понес его в свою спальню.
- Она играет в Обществе друзей Иоганна Себастьяна Баха,- сказал
Стрэттон.
- А во что она играет с Бэрреттом?
- В "А ну-ка, отними!"
Хмыканья, хрюканье и гогот. Животные веселились.
- Джентльмены,- объявил я, выходя из комнаты,- а не пойти ли вам...
И я заслонился дверью от новой волны нечеловеческих воплей. Потом снял
ботинки, завалился на кровать и набрал номер Дженни.
Мы разговаривали шепотом.
- Эй, Дженни...
- Да?
- Джен, что бы ты ответила, если бы я тебе сказал...
Я запнулся. Она ждала.
- Мне кажется, я в тебя влюбился. Наступило молчание. Потом, очень
тихо, она произнесла:
- Я бы ответила... что ты мешок с дерьмом.
И повесила трубку.
Я не был ни расстроен, ни удивлен.
Глава 3
Во время игры с Корнеллом я получил травму. Правда, это произошло по
моей вине. В одной крутой схватке я допустил досадную ошибку, назвав их
центрального нападающего "трахнутым кэнуком [6]". При этом я имел
неосторожность забыть, что четыре члена их команды - канадцы и, как
выяснилось, все четверо - лютые патриоты... Я получил не только травму, но и
оскорбление, потому что меня же и удалили с площадки... На целых пять минут!
Садясь на скамейку штрафников, я видел, как наш тренер рвал на себе волосы.
Ко мне подскочил Джеки Фелт. И только тогда я осознал, что вся правая
сторона моего лица превратилась в кровавое месиво.
- Господи Иисусе! - повторял Джек, обрабатывая мою рану
кровоостанавливающим карандашом.- Господи Боже мой, Олли! Я спокойно сидел и
молчал, тупо уставившись в пространство. Мне было стыдно смотреть на лед,
где уже начали оправдываться мои самые худшие опасения: шайба влетела в наши
ворота. Корнеллские болельщики визжали, ревели и свистели. Счет сравнялся.
Теперь Корнелл мог преспокойно выиграть этот матч, а значит, и титул
чемпиона Плющевой Лиги. Вот дьявол! А я отсидел еще только половину
штрафного времени...
На противоположной трибуне среди немногочисленных гарвардских
болельщиков царило угрюмое молчание. К этому моменту все зрители уже забыли
обо мне, и лишь один не отрывал глаз от скамейки штрафников...
Там, по другую сторону ледяного пространства, сидел Камнелицый и
бесстрастно наблюдал, как исчезают под пластырем последние капли крови на
лице его единственного сына. О чем он думал? "Ай-яй-яй" или же что-нибудь в
этом роде?..
Возможно, Камнелицый по привычке предавался в этот миг самовосхвалению:
оглядитесь вокруг - сегодня здесь так мало гарвардцев, но среди этих
немногих - я. Я, Оливер Бэрретт III, крайне серьезный человек, занятый
своими банками и разными прочими вещами, я все-таки нашел время приехать в
Итаку, чтобы присутствовать на каком-то вшивом хоккейном матче... Это была
наша последняя большая игра... И мы проиграли со счетом 3:6.
После матча мне сделали рентген, и выяснилось, что кости целы. Тогда
Ричард Сельцер, доктор медицины, наложил на мою щеку двенадцать швов.
В раздевалке было пусто. Должно быть, все уже отправились в мотель. Я
решил, что они просто не хотели видеть меня. С чувством ужасной горечи -
даже во рту было горько - я покидал в сумку свои вещи и вышел на улицу. В
этом зимнем безлюдье на окраине штата Нью-Йорк гарвардских фанатов было
совсем немного...
- Сейчас бы не помешал хороший кусок мяса или бифштекс,- произнес
знакомый голос. Да, это был Оливер Бэрретт III. Никто, кроме него, не мог бы
порекомендовать такое старомодное средство для лечения фонаря под глазом...
За обедом состоялся очередной раунд наших бесконечных "недоразговоров",
неизменно начинавшихся словами "Ну, как ты живешь?" и заканчивающихся "Может
быть, я могу для тебя что-нибудь сделать?".
- Ну, как ты живешь, сын?
- Прекрасно, сэр.
- Лицо болит?
- Нет, сэр.
Кстати, оно потихоньку начинало болеть все сильнее и сильнее.
- Я бы хотел, чтобы Джек Уэллс посмотрел тебя в понедельник.
- Это ни к чему, отец.
- Но он хороший специалист...
- Корнеллский доктор тоже вроде не ветеринар,- ответил я в надежде
слегка остудить тот снобистский пыл, с которым мой отец обычно относился к
разным специалистам, экспертам и прочим представителям высшей касты.
- Как неудачно вышло,- заметил Оливер Бэрретт III, и мне сначала
показалось, что это просто попытка к юмору: мол, как неудачно вышло, что я
"получил такую чудовищную травму".
- Да, сэр,- сказал я (вероятно, он ждал, что я еще и хихикну в ответ).
И тут мне пришло в голову, что квазиостроумное замечание моего отца
можно рассматривать и как разновидность утонченного упрека в связи с моей
выходкой на льду.
- Ты имеешь в виду, что сегодня вечером я вел себя, как скотина?
Мой вопрос вызвал на его лице тень удовлетворения. Однако он просто
ответил:
- Ты же сам помянул ветеринаров... Мы прошлись по всему диапазону наших
обычных разговоров, крутившихся вокруг "недотемы", особо излюбленной
Камнелицым,- моих планов.
- Скажи-ка, Оливер, из Школы Права у тебя не было никаких известий?
- Отец, дело в том, что я еще не принял окончательного решения
относительно Школы Права.
- Я только любопытствую, приняла ли какое-либо решение Школа Права
относительно тебя.
Вероятно, это была еще одна шутка. И, вероятно, мне надлежало
улыбнуться в ответ на цветистую риторику моего отца.
- Нет, сэр. Я не получил никаких известий.
- Я могу позвонить Прайсу Циммерману...
- Нет! - мгновенно отреагировал я.- Пожалуйста, не надо, сэр.
- Не для того, чтобы просить за тебя,- честно признался О. Б. III,-
просто навести справки.
- Отец, я хочу дождаться письма наравне со всеми. Пожалуйста.
- Да. Конечно. Отлично.
- Спасибо, сэр.
- Тем более что практически нет никаких сомнений по поводу твоего
зачисления,- добавил он.
Не знаю, почему, но О. Б. III умудрялся унизить меня, даже вознеся
хвалу в мой адрес.
- Не такой уж это верняк,- ответил я.- Хоккейной команды-то в Школе
нет.
Не представляю, зачем я оплевывал сам себя... Может быть, только затем,
чтобы говорить обратное его словам?
- У тебя есть и другие достоинства,- утешил меня Оливер Бэрретт III, но
развивать данную мысль не стал. Впрочем, вряд ли он был способен на это.
Еда оказалась такой же отвратительной, как и наш разговор, с той лишь
разницей, что черствость булочек я мог предсказать еще до того, как их
принесут, но предвидеть, какую тему для разговора вкрадчиво подбросит мой
отец, было невозможно.
- И еще не надо забывать про Корпус Мира,- заметил он ни с того ни с
сего.
- Сэр? - переспросил я, не вполне уверенный в том, что это было -
вопрос или утверждение.
- Я полагаю. Корпус Мира - замечательное учреждение, не так ли? -
добавил он.
- Ну, конечно,- ответил я,- это гораздо лучше, чем Военный Корпус.
Счет сравнялся. Я не понял, что имеет в виду он, и наоборот...
Даже яблочный пирог оказался черствым.
...Около половины двенадцатого я проводил его до машины.
- Могу я что-нибудь сделать для тебя, сын?
- Нет, сэр. Спокойной ночи, сэр.
И он уехал... Я вернулся в мотель и позвонил Дженни.
Это было единственное приятное событие за весь день. Я рассказал ей все
о драке (не уточняя повода, приведшего к этому инциденту), и, кажется, она
осталась довольна. Мало кто из ее хлипких друзей-музыкантов мог отвешивать
или выдерживать подобные тумаки!
- Надеюсь, ты сделал с тем парнем все, что надо? - спросила она.
- Ну! Конечно, сделал... Я взбил из него гоголь-моголь.
- Как жаль, что я этого не видела. Слушай, а нельзя кого-нибудь
"взбить", когда вы будете играть с йельской командой?
- Сделаем...
Я улыбнулся. Она тоже любит простые радости жизни.
Глава 4
- Дженни разговаривает по телефону. Эту информацию выдала мне
студентка, дежурившая у коммутатора.
- Спасибо,- ответил я.- Подожду здесь.
- Не повезло вам в матче с Корнеллом. В "Кримзоне" написано, что на
тебя навалились сразу четверо.
- Да, и меня же еще удалили. На пять минут.
- Да.
Разница между другом и болельщиком заключается в том, что с последним
говорить почти не о чем.
- Дженни уже закончила?
Взглянув на пульт, девушка ответила:
- Нет еще.
Интересно, на кого это Дженни транжирит время, предназначенное для
свидания со мной? На какого-нибудь музыкального доходягу? Я ведь знаю, что
некто Мартин Дейвидсон, старшекурсник из Адаме Хаус, дирижирующий оркестром
Общества друзей Баха, считает, что ему принадлежат особые права на Дженни.
Разумеется, не на тело - думаю, у этого парня ничего не поднимается, кроме
дирижерской палочки. Во всяком случае, пора заканчивать с узурпацией моего
времени.
- Где тут у вас телефонная будка?
- Внизу, за углом.- И она указала мне точное направление.
Я спустился в холл и уже издали увидел Дженни. Она оставила дверь
кабинки открытой. Я приближался медленно, вразвалочку, надеясь, что вот
сейчас она заметит мои бинты, мои боевые раны, заметит всего меня сразу - и
так растрогается, что бросит трубку и ринется в мои объятия. Приближаясь, я
услышал обрывки ее разговора.
- Да. Конечно! Ну, разумеется. О, я тоже. Фил. Я тебя тоже люблю, Фил.
Я перестал приближаться. С кем это она говорит? Очевидно одно - не с
Дейвидсоном: уж кого-кого, но его Филом нельзя было назвать. Я давно выяснил
о нем все, что нужно: "Мартин Юджин Дейвидсон, Риверсайд Драйв - 70,
Нью-Йорк - Высшая школа музыки и искусств". Судя по фотографии, он тонко
чувствовал, глубоко мыслил и весил на пятьдесят фунтов меньше меня. Но при
чем здесь Дейвидсон? Совершенно ясно, что Дженнифер Кавиллери дала отставку
нам обоим, предпочтя кого-то третьего. Ему и предназначен воздушный поцелуй,
посылаемый в телефонную трубку. Как это пошло!
Я отсутствовал всего сорок восемь часов, и уже какой-то ублюдок по
имени Фил завалился с Дженни в постель! Ну, конечно, так это и было!
- Да, Фил, я тоже люблю тебя. Пока. Вешая трубку, она вдруг заметила
меня и даже не покраснела. Она улыбнулась и послала еще один воздушный
поцелуй - но теперь уже мне. Чудовищное двуличие!
Дженни легонько поцеловала меня в уцелевшую щеку.
- Эй, ты ужасно выглядишь!
- Я травмирован, Джен.
- А тот, другой, он выглядит еще хуже?
- Да, намного. Другие парни у меня всегда выглядят хуже.
Я произнес все это зловеще, как бы давая понять, что изуродую любого
соперника, норовящего заползти к Дженни в постель в мое отсутствие. Вот уж
действительно с глаз долой - из сердца вон! Она схватила меня за рукав, и мы
направились к двери.
Когда мы вышли из общежития и уже собирались сесть в мой "эм-джи", я
набрал полные легкие вечернего воздуха, выдохнул и спросил как можно
небрежнее:
- Послушай, Джен.
- Да?
- М-м, а кто такой Фил?
Садясь в машину, она деловито ответила:
- Мой отец.
Так я и поверил в эти сказки.
- И ты зовешь своего отца Фил?
- Ну, это его имя. А ты как зовешь своего? Однажды мне Дженни
рассказала, что ее воспитывал отец - то ли булочник, то ли пекарь из
Крэнстона. Когда Дженни была еще совсем маленькой, ее мать погибла в
автомобильной катастрофе. Именно поэтому она до сих пор еще не получила
водительских прав. Отец Дженни во всех иных отношениях, по ее словам,
"действительно отличный парень", чудовищно суеверен и поэтому не разрешает
своей дочери водить машину.
- А как ты зовешь своего? - повторила она. Я так задумался, что даже не
понял ее вопроса.
- Кого своего?
- Ну, каким термином ты обозначаешь своего предка?
Я ответил ей, обозначив его именно так, как мне всегда этого хотелось:
- Сукин Сын.
- Прямо в лицо? - изумилась она.
- Я никогда не вижу его лица.
- Он что, носит маску?
- В каком-то смысле да. Маску из камня. Абсолютно каменную.
- Да ладно! Он, должно быть, ужасно гордится тобой. Ты же знаменитый
спортсмен.
Я взглянул на нее и понял, что ей известно далеко не все.
- И он тоже был знаменитым гарвардским спортсменом, Дженни.
- И даже знаменитее, чем один хоккеист из Плющевой Лиги?
Мне было приятно, что она так высоко ценит взятые мною спортивные
вершины, но, к сожалению, придется спуститься вниз и рассказать кое-что об
отце.
- Он участвовал в Олимпийских играх 1928 года - греб на академической
одиночке.
- Боже мой! - воскликнула она.- И пришел первым?
- Нет,- ответил я и несколько приободрился, вспомнив тот факт, что в
финальной гонке он пришел шестым.
Мы помолчали.
- Но все-таки, почему ты зовешь его Сукиным Сыном? Что он такого
сделал? - спросила Дженни.
- Он меня затрахал,- ответил я.
- Прости, я не поняла...
- Затрахал меня,- повторил я. Ее глаза округлились и стали похожи на
два блюдца.
- Но это же кровосмесительство?!
- Только не впутывай меня в свои семейные заморочки, Джен. Мне хватает
собственных.
- Ну, например, чем именно он тебя затрахал? - поинтересовалась она.
- Своей правильностью.
- И что же неправильного в его правильности? - спросила она, радуясь
этому очевидному парадоксу.
Я рассказал ей, как противно ощущать себя запрограммированным
исключительно для продолжения традиции рода Бэрреттов. И разве она не
замечала, как меня корежит от одного упоминания порядкового номера после
моей фамилии? И еще мне не нравилось каждый семестр выдавать энное
количество успехов.
Я рассказывал о том, что чувствовал всегда, но никогда никому до этого
не говорил. Мне было чертовски неловко, но я хотел, чтобы Дженни узнала все.
- Он просто вызывающе бездушен - что бы я ни сделал, все воспринимает
как должное.
- Но он же занятой человек. Разве он не руководит банками и еще чем-то?
- Господи Иисусе, Дженни, ты-то за кого?
- А что, разве это война? - спросила она.
- Вот именно,- ответил я.
- Но это же смешно, Оливер.
Оказалось, что я не убедил ее ни в чем. И тогда я впервые заподозрил,
что между нами существует некая изначальная разность, а именно: три с
половиной года учебы в Гарварде - Рэдклиффс сделали из нас задиристых
умников, которых традиционно поставляют данные учебные заведения, но, когда
нужно было признать тот факт, что мой отец настоящая окаменелость, Дженни
мертвой хваткой держалась за какой-то атавистический,
итало-средиземноморский миф о "бамбинолюбивом папочке". Спорить с этим было
бесполезно.
И все же я попытался переубедить ее с помощью какого-нибудь примера.
Рассказал о нашем странном "недоразговоре" после того матча. Это
действительно произвело на нее впечатление. Но совсем не то, черт подери, на
какое я рассчитывал.
- Значит, он специально приезжал в Итаку, чтобы посмотреть на твою
вшивую игру?
Я попытался объяснить ей, что мой отец - это всего лишь форма и
никакого содержания. Но она прямо-таки зациклилась на том, что он проделал
такой большой путь ради сравнительно тривиального спортивного события.
- Слушай, Дженни, давай забудем об этом.
- Слава Богу, что ты хотя бы по поводу своего отца комплексуешь,-
ответила она.- Получается, что и ты не идеал.
- Да? Ты, что ли, идеал?
- Конечно, нет, Преппи. Иначе я бы встречалась не с тобой.
Ну вот, опять она за свое.
Глава 5
Я бы хотел немного рассказать о наших отношениях в физическом смысле.
Странно, но очень долгое время между нами вообще ничего не было. То
есть не было ничего серьезного, кроме тех поцелуев, о которых я уже
упоминал... Честно говоря, такого у меня еще никогда до этого не было,
потому что я довольно-таки импульсивен, нетерпелив и предпочитаю действовать
быстро. Если бы вы сказали любой из дюжины девиц в Тауэр Корт (Уэллсли), что
Оливер Бэрретт IV встречался с одной юной леди ежедневно в течение трех
недель и не переспал с ней ни разу, то они бы, несомненно, расхохотались и
высказали серьезные сомнения в женских качествах вышеупомянутой леди. Но,
конечно, на самом деле все было по-другому.
Я не знал, что делать.
Не поймите меня превратно или слишком буквально, Я отлично знал, как
это делают. Просто я никак не мог разобраться в собственных чувствах и
привести себя в боевую готовность... Я боялся, что умная Дженни просто
посмеется над тем, что я всегда считал учтиво-романтичным и неотразимым
стилем Оливера Бэрретта IV. Да, я боялся быть отвергнутым. И еще я боялся,
что буду принят, но принят совсем по другим причинам...
- Оливер, ты завалишься на экзамене. В то воскресенье, днем, мы сидели
у меня в комнате и занимались.
- Оливер, ты точно завалишься на экзамене, если будешь только смотреть,
как я занимаюсь.
- А я не смотрю, как ты занимаешься, Я сам занимаюсь.
- Чушь собачья. Ты разглядываешь мои ноги.
- Ну, только иногда. Между главами.
- Что-то в этой книжке удивительно короткие главы.
- Послушай, жертва нарциссизма, не такая уж ты красавица!
- Конечно, нет. Но что я могу сделать, если ты меня такой воображаешь?
Я швырнул книгу на пол, пересек комнату и подошел к ней вплотную.
- Дженни, ради Бога, как я могу читать Джона Стюарта Милля, если каждое
мгновение я до смерти хочу тебя?
Она нахмурилась.
- Ну, Оливер, пожалуйста.
Я примостился около ее стула. Она опять углубилась в книгу.
- Дженни...
Она медленно закрыла книгу, положила ее на пол, а потом опустила руки
мне на плечи.
- Пожалуйста, Оливер...
И тут все случилось. Все.
Наша первая близость была совершенно не похожа на нашу первую встречу и
наш первый разговор. Все было так тихо, так нежно, так ласково. До этого я
никогда не подозревал, что это и есть настоящая Дженни, такая мягкая и
нежная, и что в ее легких прикосновениях столько любви. И что удивило меня
больше всего, так это моя собственная реакция. И я был мягким и ласковым. Я
был нежным. Неужели это и был истинный Оливер Бэрретт IV?
Как я уже говорил, до этого я всегда видел Дженни полностью одетой,
разве что на кофточке у нее была расстегнута одна лишняя пуговица. Поэтому я
был немного удивлен, обнаружив, что она носит крошечный золотой крестик на
цепочке без застежки. То есть, когда мы любили друг друга, крестик был на
ней. Потом (в этот миг "все" и "ничего" значат одно и то же) я дотронулся до
маленького крестика и спросил, как отнесся бы ее духовный отец к тому, что
мы лежим в постели, ну и так далее. Она ответила, что духовника у нее нет.
- Но ведь ты послушная верующая девушка? - удивился я.
- Да, я девушка,- согласилась она.- И я послушная.
Она посмотрела на меня, ожидая подтверждения, и я улыбнулся. Она
улыбнулась мне в ответ:
- Так что попадание - два из трех. Тогда я задал ей вопрос о крестике
на запаянной цепочке. Она объяснила, что это крестик ее матери; это память,
а религия здесь ни при чем. И мы снова заговорили о нас.
- Эй, Оливер, а я тебе говорила, что люблю тебя? - спросила она.
- Нет, Джен.
- А почему же ты не спрашивал?
- Если честно, то я боялся.
- Ну, тогда спроси меня сейчас.
- Ты меня любишь, Дженни? Она взглянула на меня.
- А ты как думаешь?
- Да. Пожалуй. Вероятно. Наверное, любишь. Я поцеловал ее в шею.
- Оливер?
- Да?
- Я тебя люблю не просто так... (О, Боже мой, в каком смысле?..)
- Я очень люблю тебя, Оливер.
Глава 6
Я люблю Рэя Стрэттона.
Конечно, он не гений и не великий футболист (на поле ему не хватает
скорости), но он всегда был хорошим соседом по комнате и надежным другом. А
сколько пришлось вынести этому несчастному ублюдку в последнем семестре!
Интересно, куда же он шел заниматься, если видел висящий на дверной ручке
галстук (традиционный знак, что "внутри заняты делом")? Честно говоря, он не
особенно перетруждал себя учебой, но ведь иногда ему все же приходилось
заниматься... Допустим, он шел в библиотеку, или в соседнее общежитие, или,
наконец, в студенческий клуб. Но вот где спал он в те субботние ночи, когда
Дженни и я пренебрегали внутриуниверситетскими порядками и не расставались
даже ночью? И Рэю приходилось скитаться по соседним комнатам и ютиться на
диванчиках - разумеется, если соседи не занимались тем же, чем и мы...
Но как я отблагодарил его? Некогда я делился с ним мельчайшими
подробностями моих любовных триумфов. Теперь же, попирая его законные
соседские права, я ни разу не поговорил с ним откровенно и даже не
признавался, что мы с Дженни любовники. Я просто сообщал, когда нам
понадобится комната, ну и так далее. И Стрэттон мог думать все что угодно.
- О Господи, Бэрретт, ну между вами есть хоть что-нибудь? - канючил он
постоянно.
- Рэймонд, пожалуйста, будь другом, не спрашивай меня об этом.
- Но, Боже мой, Бэрретт,- все вечера, ночи с пятницы на субботу, ночи с
субботы на воскресенье! Господи, чем вы еще можете заниматься?
- Ну и не дергайся, если все знаешь.
- Это ненормально.
- Что именно?
- Да все это, Ол. Такого же никогда не было. То есть я имею в виду вот
что: ты молчишь, как воды в рот набрал, и ничего не рассказываешь старине
Рэю. Это ненормально. Или она особенная какая, что ли?
- Слушай, Рэй, когда любят по-настоящему...
- Любят?!
- Только не произноси это слово как ругательство.
- В твои годы? Любовь? Боже, да я просто боюсь за тебя, дружище!
- Боишься? Что я схожу с ума?
- Что ты женишься. Я боюсь за твою свободу. И за твою жизнь!
Бедный Рэй! Он действительно так думал.
- Боишься остаться без соседа, да?
- Черт возьми, в некотором смысле я даже приобрел еще одного соседа -
она же отсюда не вылезает!
Я собирался на концерт и поэтому хотел закончить этот разговор как
можно скорей.
- Не напрягайся, Рэймонд, мы еще пошумим в той квартирке в Нью-Йорке.
Каждую ночь новые девочки. Все впереди.
- Не надо меня успокаивать. Да, Бэрретт... эта девица здорово тебя
зацепила.
- Ситуация под контролем,- ответил я.- Отдыхай.
Поправляя на ходу галстук, я пошел к двери. Но Стрэттон оставался
безутешен.
- Эй, Олли...
- Ну что еще?
- Но вы ведь занимаетесь этим, правда?
- Господи ты Боже мой, Стрэттон!
Нет, в тот вечер я не вел Дженни слушать концерт. Я шел слушать Дженни,
Общество друзей Иоганна Себастьяна Баха давало концерт в Данстер Хаус, и
Дженни исполняла соло на арфе в Пятом Бранденбургском концерте. Конечно, я
много раз слышал, как она играет, но еще ни разу не присутствовал на ее
публичном выступлении с ансамблем или оркестром. Боже, как я гордился ею!
По-моему, она не сделала ни одной ошибки.
- Даже не верится - ты играла просто потрясающе,- сказал я после
концерта.
- Теперь я вижу, как ты разбираешься в музыке, Преппи.
- Нормально разбираюсь.
Мы пересекли Мемориал Драйв, чтобы пройтись вдоль реки.
- Ну когда же ты поумнеешь, Бэрретт? Да, я играю вполне прилично. Но не
потрясающе. И даже не занимаю первых мест, как ты со своей хоккейной
командой. Просто нормально, понял? О'кэй?
Спорить было бесполезно, потому что Дженни захотелось поскромничать.
- О'кэй. Ты играешь нормально. Вот и держись на этом уровне.
- А кто сказал, что я не собираюсь держаться на этом уровне? Господи
Боже мой! Я ведь буду учиться у Нади Буланже.
О чем это она говорит, черт возьми? И по тому, как она неожиданно
замолчала, я почувствовал, что есть нечто такое, о чем ей не хочется
говорить.
- У кого? - переспросил я.
- У Нади Буланже. Это знаменитая преподавательница музыки. В Париже.-
Она проговорила два последних слова как-то слишком торопливо.
- В Париже? - произнес я не сразу.
- Американцев она берет очень редко. Мне повезло. Я даже стипендию
получила.
- Дженнифер, ты собираешься в Париж?
- Я никогда не была в Европе. Мне очень хочется туда поехать.
Я схватил ее за плечи. Может быть, слишком грубо. Я не знаю.
- Эй, и давно ты туда собралась? Впервые в жизни Дженнифер не смотрела
мне прямо в глаза.
- Олли, не глупи,- сказала она.- Это неизбежно.
- Что неизбежно?
- Что мы заканчиваем колледж, и каждый идет своей дорогой. Ты
поступаешь в Школу Права...
- Минуточку. Это ты о чем?
- Не глупи, Олли,- повторила она.- Гарвард - это как рождественский
мешок Санта Клауса. Он набит всякими сумасшедшими игрушками. Но когда
праздник заканчивается, тебя вытряхивают...- Она немного помедлила.- ...И ты
оказываешься там, где тебе и положено быть.
- Ты что, собираешься печь пирожки в Крэнстоне, Род-Айленд?
Все это я говорил от отчаяния.
- Печенье,- сказала она.- И не смей издеваться над моим отцом.
- А ты не смей бросать меня, Дженни. Пожалуйста!
- А как же моя стипендия? А Париж, который я так ни разу и не видела за
всю мою чертову жизнь?
- А как же наша свадьба?
- А разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о свадьбе?
- Я. Я сейчас об этом говорю.
- Ты хочешь жениться на мне?
- Да.
Она склонила голову набок и серьезно поинтересовалась:
- Почему?
Я посмотрел ей прямо в глаза:
- А потому.
- А-а,- сказала она.- Это убедительно. Она взяла меня под руку (а не за
рукав, как раньше), и мы молча пошли вдоль реки. Все уже было сказано.
Глава 7
Ипсвич (штат Массачусетс) находится приблизительно в сорока минутах
езды от Мистик Ривер Бридж - впрочем, это зависит еще от погоды и от того,
как вы водите машину. Однажды мне удалось проделать этот путь за двадцать
девять минут...
- Ты гонишь как сумасшедший,- заметила Дженни.
- Это Бостон,- отозвался я.- Здесь все ездят как сумасшедшие.- В этот
момент я как раз притормозил на красный свет.
- Я боялась, что нас убьют твои родители, но, кажется, ты сделаешь это
раньше.
- Послушай, Джен, мои родители - прелестные люди.
Зажегся зеленый, и через десять секунд мой "эм-джи" уже мчался со
скоростью шестьдесят миль в час.
- Даже Сукин Сын? - уточнила она.
- Кто?
- Оливер Бэрретт III.
- А-а, да он же отличный парень. Тебе он обязательно понравится.
- Откуда ты знаешь?
- Он нравится всем.
- Тогда почему он тебе не нравится?
- Именно потому, что он нравится всем,- ответил я.
И вообще, зачем я вез ее знакомиться с ними? Разве я нуждался в
благословении Камнелицего? Но дело в том, что, во-первых, этого захотела она
("Так принято, Оливер"), а во-вторых, Оливер III был моим банкиром в самом
паршивом смысле слова: он платил за мое проклятое обучение.
Я свернул на Гротон Стрит - по этой дороге я гоняю с тринадцати лет и в
повороты вписываюсь на любой скорости.
- Странно, здесь нет домов,- удивилась Дженни,- одни деревья.
- Дома за деревьями.
Когда едешь по Гротон Стрит, надо быть очень внимательным, иначе можно
пропустить поворот к нашему дому. Так и случилось. И, только пролетев еще
триста ярдов, я спохватился и резко затормозил.
- Где мы? - спросила она.
- Проскочили поворот,- буркнул я, ругая себя самыми последними словами.
И было что-то символическое в этом возвращении, в этих трехстах ярдах,
отделявших нас от поворота к моему дому. Во всяком случае, въезжая во
владения Бэрреттов, я сбавил скорость. От Гротон Стрит до Доувер Хаус, по
меньшей мере, полмили. А вдоль дороги, по обеим сторонам... ну, в общем,
много чего понастроено. Думаю, все это выглядит достаточно внушительно,
особенно поначалу.
- Ни фига себе! - проговорила Дженни.
- В чем дело?
- Притормози, Оливер. Я серьезно. Останови машину.
Я остановился. Она сидела, стиснув руки.
- Послушай, я не знала, что все это будет выглядеть так.
- Так - это как?
- Ну, так величественно. Слушай, могу поспорить - у вас тут, наверное,
и рабы есть.
Я хотел протянуть руку и дотронуться до нее, но ладони у меня были
непривычно влажные, и тогда я попытался успокоить ее словами.
- Да ладно, Джен. Считай, что мы поехали проветриться.
- Разумеется, но почему мне вдруг захотелось, чтобы меня звали, скажем,
Абигайль Адаме или Вен-ди БАСП [7]?
К дому мы подъехали в полном молчании. Потом припарковались, подошли к
парадной двери, позвонили и стали ждать. Тут, в последнюю минуту, Дженни
вдруг запаниковала.
- Давай убежим,- предложила она.
- Давай останемся и поборемся,- сказал я. Шутил ли кто-нибудь из нас?
Дверь открыла Флоренс, верная старая служанка семейства Бэрреттов.
- О, мастер Оливер,- обрадовалась она. Боже, как я бешусь, когда меня
называют "мастер", подразумевая унизительное для меня различие между
мистером Камнелицым и мной!
Мои родители, как сообщила Флоренс, ожидали нас в библиотеке. Дженни
была потрясена портретами, мимо которых мы проходили. И не только потому,
что некоторые принадлежали кисти Джона Сингера Сарджента (в частности,
знаменитый портрет Оливера Бэрретта II, иногда выставляемый в Бостонском
музее).
- Господи Иисусе,- сказала Дженни, кивая на портреты.- Выходит, что они
построили пол-Гарварда.
- Это все ерунда,- сообщил я.
- Значит, ты и к Сьюэл Боут Хаус имеешь отношение?
- Да, я происхожу из древнего рода каменщиков. Длинный ряд портретов
заканчивался стеклянной витриной. В ней хранились трофеи. Спортивные трофеи.
- Потрясающе! - воскликнула Дженни.- Ничего подобного я не видела, и,
главное, они прямо как из золота и серебра.
- Они из золота и серебра.
- Боже мой! Твои?
- Нет. Его.
Общеизвестно, что Оливер Бэрретт III не был призером Амстердамской
Олимпиады. Тем не менее, на его долю все же выпадали гребные триумфы.
Иногда. Довольно часто. И теперь Дженнифер стояла, ослепленная блестящими
свидетельствами этих побед.
- У нас в Крэнстоне есть Лига кегельбанщиков, но даже там такие штуки
не вручают.- И тут она решила бросить камешек в мой огород.- А у тебя есть
трофеи, Оливер?
- Да.
- Под стеклом?
- В моей комнате, под кроватью.
Тут Дженни вдруг превратилась в пай-девочку и прошептала:
- Мы на них потом посмотрим, угу? Не успел я проникнуться смыслом этого
заманчивого предложения насчет прогулки в мою комнату, как нас прервали.
- А-а, привет!
Вот сукинсынство. Это был Сукин Сын.
- О, здравствуйте, сэр. Знакомьтесь, это Дженнифер...
- А, привет!
Я еще не успел представить его Дженни, а он уже тряс ей руку. И еще я
заметил, что вместо традиционного Костюма Банкира на Оливере III был модный
кашемировый джемпер. А каменное выражение лица он сменил на пакостную
улыбочку.
- Пойдемте, я познакомлю вас с миссис Бэрретт. Для Дженнифер был
припасен еще один трепетно неповторимый миг: знакомство с Элисон Форбс
"Типси" Бэрретт [8]. Иногда с патологическим упрямством я старался
представить себе, как могло повлиять на нее это школьное прозвище, не стань
она волею судеб истово-добродетельной попечительницей музея. Неважно, что
Типси Форбс так и не закончила Смит Колледж. Она сбежала со второго курса,
получив от родителей восторженное благословение на брак с Оливером Бэрреттом
III.
- Это моя жена, Элисон, а это Дженнифер.
Он уже узурпировал мое право представлять Дженни.
- Калливери,- добавил я, поскольку Камнелицый не знал ее фамилии.
- Кавиллери,- вежливо поправила меня Дженни, так как я неверно произнес
ее фамилию. Первый и последний раз в моей проклятой жизни...
Моя мать и Дженни обменялись рукопожатиями, а также традиционными для
нашего дома банальными любезностями. Все сели и замолчали. Я пытался понять,
что происходит. Несомненно, моя мать присматривалась к Дженни, оценивая ее
костюм (сегодня в ней не было ничего богемного), ее позу, манеры и
произношение. Должен сознаться, что, хоть Дженни и старалась придерживаться
самого изысканного политеса, ее родной Крэнстон давал о себе знать.
Очевидно, Дженни тоже приглядывалась к моей матери. Говорят, что так
поступают все девушки. Наверное, таким образом они лучше узнают парней, за
которых собираются выйти замуж. Вероятно, приглядывалась она и к Оливеру
III. Интересно, заметила ли Дженни, что он выше меня? А что она думает про
его кашемировый джемпер?
Конечно, Оливер III, как водится, сосредоточил весь свой огонь на мне.
- Ну, как живешь, сын?
Для человека, окончившего Гарвард, он удивительно нудный собеседник.
- Прекрасно, сэр. Прекрасно. Заботясь о равномерном течении беседы, моя
мать спросила у Дженнифер:
- Надеюсь, вы хорошо доехали?
- Да,- ответила Дженни,- хорошо и быстро.
- Оливер всегда ездит быстро,- вмешался Камнелицый.
- Готов спорить, что не быстрее, чем ты, отец,- парировал я.
Интересно, что он на это скажет?
- М-да... Полагаю, не быстрее. Смотри, не проспорь свою задницу, отец.
Моя мать, которая всегда и во всем принимала его сторону, тут же перевела
разговор на более отвлеченные темы - живопись, музыка... Впрочем, я не
прислушивался. Через какое-то время в моей руке оказалась чашка чаю.
- Спасибо,- поблагодарил я и добавил: - Мы скоро уже поедем.
- Что-что? - пробормотала Дженни. Кажется, они говорили о Пуччини или
еще о чем-то в этом роде и мою реплику сочли несколько неуместной. Моя мать
взглянула на меня (уникальное событие!).
- Но ведь вы приехали на обед, не так ли?
- Э-э, мы не можем остаться,- сказал я.
- Именно так,- ответила Дженни почти одновременно со мной.
- Мне необходимо вернуться,- объяснил я Дженни совершенно серьезно.
Она бросила на меня взгляд, означавший: "Что ты такое несешь?" И тогда
Камнелицый произнес:
- Вы остаетесь обедать. Это приказ. Даже наигранная улыбка не смягчила
резкости его тона. Ну нет, такой фигни я не потерплю даже от финалиста
Олимпиады.
- Мы не можем, сэр,- повторил я.
- Мы должны, Оливер,- проговорила Дженни.
- Почему?
- Потому что мне хочется есть,- ответила она. Мы сели за стол, покорные
желанию Оливера III. Он низко склонил голову. Мать и Дженни последовали его
примеру. Я тоже опустил глаза.
- Благослови нашу трапезу для нашего блага и нас для служения Тебе и
помоги нам всегда помнить о нуждах и желаниях других. Об этом мы просим
Тебя, во имя Сына Твоего Иисуса Христа. Аминь.
Господи Иисусе, я был просто раздавлен. Мог бы хоть сегодня не утомлять
нас своим благочестием. Что подумает Дженни? Ведь это же какой-то пережиток
Средневековья!
- Аминь! - произнесла моя мать. (Дженни тоже, очень тихо.)
- Свисток - мяч в игре! - сострил я. Никто не улыбнулся. А Дженни
вообще отвела взгляд и стала смотреть куда-то в сторону. Оливер III быстро
глянул на меня через стол.
- Очень жаль, Оливер, что ты хоть изредка не играешь в бейсбол.
Обед проходил не в полном молчании, благодаря замечательному дару моей
матери поддерживать светскую беседу.
- Так, значит, вы родом из Крэнстона, Дженни?
- Частично. Моя мать из Фолл Ривер.
- Бэрретты владеют несколькими предприятиями в этих местах,- заметил
Оливер III
-...веками эксплуатируя несчастных бедняков,- подхватил Оливер IV.
- В девятнадцатом веке,- уточнил Оливер III. Моя мать улыбнулась,
очевидно, довольная тем, что ее Оливер выиграл эту подачу. Ну, нет уж!
- А как насчет планов автоматизации производства и сокращения рабочих
мест? - отбил я мяч с лету.
Наступило молчание. Я ждал сокрушительного ответного удара.
- А как насчет кофе? - спросила Элисон Форбс Типси Бэрретт.
Для заключительного раунда мы перешли в библиотеку. Назавтра меня и
Дженни ожидали занятия, Камнелицего - дела в банке и многое другое.
Разумеется, и Типси запланировала какое-нибудь неотложное дело на раннее
утро.
- Сахару, Оливер? - спросила моя мать.
- Оливер всегда пьет кофе с сахаром, дорогая! - сказал мой отец.
- Спасибо, только не сегодня,- ответил я.- Без молока и без сахара,
мама.
Вот так мы и сидели, с чашками кофе, нам было очень уютно и абсолютно
нечего сказать друг другу. Поэтому я и решил подбросить тему для разговора.
- Послушай, Дженнифер,- поинтересовался я,- что ты думаешь о Корпусе
Мира? Она только нахмурилась в ответ.
- О, значит, ты уже рассказал им об этом? - спросила моя мать у моего
отца.
- Сейчас не время, дорогая,- отозвался Оливер III с той наигранной
скромностью, которая буквально взывала: "Ну расспросите меня, расспросите".
Деваться было некуда.
- А что случилось, отец?
- Ничего особенного, сын.
- Не понимаю, как ты можешь так говорить,- воскликнула моя мать и
повернулась ко мне, чтобы без потерь донести до меня эту важную новость. (Я
же говорил, что она всегда и во всем принимает его сторону.) - Твой отец
собирается возглавить Корпус Мира.
- О-о!
Дженни тоже сказала "О-о", но с надлежащей радостью в голосе. Мой отец
пытался изобразить смущение, а моя мать, кажется, ожидала, что я паду ниц
или сделаю еще что-нибудь в этом роде. Подумаешь, тоже мне госсекретарь
нашелся!
- Поздравляю вас, мистер Бэрретт! - Дженни взяла инициативу на себя.
- Да. Поздравляю вас, сэр. Мать так и распирало от желания поговорить
об этом.
- Я уверена, что подобная деятельность исключительно облагораживает.
- О, несомненно,- согласилась Дженни.
- Да,- сказал я без особого воодушевления. М-м, передайте мне сахар,
пожалуйста.
Глава 8
- Ну, Дженни, подумаешь - тоже мне госсекретарь нашелся!
Слава Богу, мы наконец-то возвращались в Кембридж.
- Все равно, Оливер, ты мог бы проявить побольше энтузиазма.
- Я же сказал: "Поздравляю".
- Ужасно великодушно с твоей стороны.
- А ты-то чего хотела?
- Боже мой,- ответила она,- да меня просто тошнит от всего этого.
- И меня тоже,- добавил я. Довольно долго мы ехали в полном молчании,
но что-то было не так.
- Отчего тебя тошнит, Джен? - спросил я как бы вдогонку.
- От того, как отвратительно ты ведешь себя со своим отцом.
- Так же отвратительно, как и он со мной. Дженни развернула
широкомасштабную кампанию по пропаганде отцовской любви. Ну, в общем,
типичный итало-средиземноморский синдром. И еще она говорила, какой я
наглец.
- И ты к нему все цепляешься, и цепляешься, и цепляешься...
- Это взаимно, Джен. Ты могла бы заметить.
- Я думаю, ты ни перед чем не остановишься, лишь бы "достать" своего
отца.
- Невозможно "достать" Оливера Бэрретта III. Последовало
непродолжительное, но странное молчание, и потом Дженни сказала:
- Невозможно... Разве что жениться на Дженнифер Кавиллери...
У меня хватило хладнокровия, чтобы припарковаться возле рыбного
ресторанчика, после чего я повернулся к Дженнифер - злой как черт.
- Ты в самом деле так думаешь?
- Я думаю, что это одна из причин,- произнесла она совершенно спокойно.
- Дженни, значит, ты не веришь, что я люблю тебя?! - закричал я.
- Любишь,- ответила она все так же тихо,- но как-то странно... Ты ведь
любишь еще и мое булочно-крэнстонское происхождение.
Я не знал, что ответить, и ограничился заурядным "нет", но зато
повторил это слово несколько раз и с разной интонацией. Я был настолько
расстроен, что мне даже пришла в голову мысль: а вдруг в ее ужасном
предположении есть доля правды?
Но Дженни тоже было не по себе.
- Я никого не осуждаю, Олли. Просто мне кажется, что это одна из
причин. Ведь и я люблю не только тебя самого. Я люблю твое имя. И даже твой
номер.- Она отвернулась, словно собиралась заплакать, но не заплакала.- В
конце концов, это тоже часть тебя,- закончила она свою мысль.
Некоторое время я сидел, разглядывая мигающую надпись "Лангусты и
устрицы". Как я любил в Дженни эту ее способность заглянуть в меня и понять
даже то, чему я сам не находил названия. Именно это она сейчас и сделала. И
пока я не желал признать свое несовершенство, она уже примирилась и с моим
несовершенством, и со своим собственным. Боже, как скверно на душе!
Я не знал, что ответить.
- Хочешь лангуста или устриц?
- А в зубы хочешь, Преппи?
- Да,- сказал я.
Она сжала руку в кулак и нежно примерила его к моей щеке. Я поцеловал
ее кулачок, но, когда попытался обнять ее, она оттолкнула меня и рявкнула,
как настоящая бандитка:
- А ну заводи! Хватай руль - и поехали!! И я поехал. Я поехал.
Комментарии моего отца сводились в основном к тому, что я чересчур
стремителен и опрометчив. Не помню дословно, но главным образом его
проповедь во время нашего официального ленча в Гарвард Клубе касалась моей
излишней торопливости. Для начала он порекомендовал мне не спешить и
тщательно прожевывать пищу. Я вежливо заметил, что, будучи достаточно
взрослым человеком, больше не нуждаюсь не только в корректировании, но даже
в комментировании моего поведения. Он высказал мнение, что даже лидеры
мирового масштаба порой нуждаются в конструктивной критике. Я воспринял это
как не слишком тонкий намек на его недолгое пребывание в Вашингтоне в период
первой администрации Рузвельта...
Впрочем, наш очередной "недоразговор" пока не был закончен: предстоял
еще один раунд. Было совершенно очевидно, что главной темы мы упорно
избегаем.
- Отец, ты ничего не сказал о Дженнифер.
- А что тут говорить? Ты поставил нас перед свершившимся фактом, разве
не так?
- И что ты думаешь, отец?
- Я думаю, что Дженнифер достойна восхищения. Для девушки ее
происхождения пробиться в Рэдклифф - это...
Охмуряя меня этой псевдоумиротворяющей бодягой, он явно уклонялся от
прямого ответа.
- Говори по делу, отец.
- Дело совсем не в молодой леди. Дело в тебе, сын.
- Да? - удивился я.
- Это бунт. Ты бунтуешь, сын.
- Отец, я не понимаю. Женитьба на красивой, умной девушке из Рэдклиффа
- это бунт? Ведь она не какая-нибудь чокнутая хипповка!
- Да, она не хиппи, но она и не... Ага, начинается. Цирлих-манирлих.
- Да, она не протестантка, и она не богата. Так что же тебя отталкивает
больше, отец?
Он ответил шепотом, слегка подавшись ко мне:
- А что больше привлекает тебя? Мне захотелось встать и уйти. И я
сказал ему об этом.
- Ты останешься и будешь вести себя, как мужчина.
А как веду себя я? Как мальчик? Как девочка? Как мышь? И я не ушел.
Наверное, Сукин Сын получил от этого огромное удовлетворение. Еще бы, он
опять - в который раз! - побеждал меня.
- Я только прошу тебя немного подождать,- сказал Оливер Бэрретт III.
- Что значит "немного"?
- Окончи школу Права. Истинное чувство выдержит испытание временем.
- Конечно, выдержит, но какого черта я должен его испытывать?
Думаю, он понял меня. Да, я сопротивлялся. Сопротивлялся этой пытке:
его праву судить, его манере владеть и распоряжаться моей жизнью.
- Оливер...- Он начал новый раунд.- Ты еще несовершеннолетний.
- Что значит "несовершеннолетний"? - Я уже терял терпение.- В каком
смысле?
- Тебе нет двадцати одного года, и с точки зрения закона ты еще не стал
взрослым.
- Да я в гробу видал твои вшивые законы! Возможно, сидевшие за
соседними столиками услышали это мое высказывание. И, словно в противовес
моему крику, Оливер III произнес язвящим шепотом:
- Повторяю - жениться тебе не время. Если ты это сделаешь, можешь ко
мне не обращаться. Я даже не отвечу тебе, который час.
Ну и плевать, если кто-нибудь нас услышит.
- Да что ты можешь знать о времени, отец?! Так я ушел из его жизни и
начал свою.
Глава 9
Оставалась еще проблема Крэнстона (Род-Айленд) - этот городишко
расположен немного дальше от Бостона, чем Ипсвич, с той лишь разницей, что
Ипсвич находится на севере, а Крэнстон - на юге. После того, как знакомство
Дженнифер с ее потенциальными законными родственниками закончилось
катастрофой ("Как же мне их теперь называть - внезаконными родственниками?"
- спросила она), я ожидал встречи с ее отцом без всякого энтузиазма. Я готов
был мужественно выдержать шквал любвеобильного итало-средиземноморского
синдрома, осложненного еще и тем, что Дженни - единственный ребенок и к тому
же выросла без матери, а, следовательно, узы, связывающие ее с отцом, прочны
и аномальны. Я готовился противостоять любому комплексу, описанному в
книжках по психологии.
И, помимо всего прочего, я был без денег. В самом деле, представьте
себе на секунду некоего Оливеро Барретто, приятного итальянского мальчугана,
живущего в одном из кварталов Крэнстона (Род-Айленд). Вот он идет
знакомиться с мистером Кавиллери, который добывает свой хлеб насущный,
работая городским шеф-пекарем, и вот он говорит:
- Я хочу жениться на вашей единственной дочери Дженнифер.
О чем спросит этот старик в первую очередь? Конечно, он не подвергнет
сомнению любовь Барретто к Дженнифер, ибо знать Дженни - значит любить
Дженни: это непреложная истина. Нет, мистер Кавиллери скажет что-нибудь
вроде:
- Барретто, а на что ты собираешься кормить мою дочь?
Теперь представьте себе, как отреагирует добропорядочный мистер
Кавиллери, если Барретто проинформирует его о том, что все как раз наоборот
и по крайней мере в течение трех ближайших лет его дочь будет кормить его
зятя! После всего этого любой на месте добропорядочного мистера Кавиллери
укажет Барретто на дверь или даже выкинет его вон - разумеется, если
Барретто не будет обладать моими габаритами...
Ставлю на кон свою задницу, так и случится.
Вот почему в тот воскресный майский день, когда мы ехали на юг по шоссе
95, я подчинялся каждому ограничительному знаку. Дженни, которая уже
привыкла к обычным темпам моей езды, пожаловалась, что даже там, где
разрешено делать сорок пять миль в час, я ползу со скоростью сорок. Я сказал
ей, что машина барахлит, но она этому не поверила.
- Расскажи мне об этом еще раз, Дженни. Терпеливость не входила в число
ее добродетелей, и она не собиралась крепить мою веру в себя до
бесконечности, повторяя ответы на мои дурацкие вопросы.
- Дженни, ну еще один раз, пожалуйста.
- Я ему позвонила. Я ему все сказала. Он ответил "о'кэй". По-английски.
Можешь не верить, но я тебе уже говорила и повторяю: по-итальянски он не
знает ни черта, за исключением нескольких ругательств.
- Допустим, но что тогда означает "о'кэй"?
- Ты хочешь сказать, что в Гарвардскую Школу Права приняли человека,
который не понимает, что такое "о'кэй"?
- Это не юридический термин, Дженни. Она дотронулась до моей руки.
Слава Богу, хоть это я еще понимал. Но мне все-таки требовались разъяснения.
Я должен знать, что меня ждет.
- "О'кэй" можно понять и по-другому: "Ладно, так уж и быть, стерплю".
В ее сердце все же нашлось место для сострадания, и она повторила в
энный раз подробности разговора с отцом. Он был счастлив. На самом деле.
Посылая ее в Рэдклифф, он и не ждал, что она вернется в Крэнстон и выйдет за
какого-нибудь соседского парня (который, между прочим, звал Дженни замуж как
раз пере
