171
ВТОРНИК

I was a good kid,
I wouldn’t do you no harm.
I was a nice kid,
With a nice paper-round.
Forgive me any pain
I may have bring to you.
With God's help I know
I'll always be near to you.
But Jesus hurt me
When he deserted me, but
I have forgiven Jesus
For all the desire
He placed in me when nothing I can do
About desire.
Morrissey. I have forgiven Jesus
Всю ночь меня мучила бессонница. Я потел, ворочался, бегал в туалет. Те редкие моменты, когда мне удавалось уснуть, были похлеще потного бодрствования — во сне ко мне приходили Рита с рулем в руках, Лена с неестественным, огромным животом. Катя, одетая как секретарша крупного промышленника из рекламы дезодоранта «Axe», Всеславский, потрясающий моим неработающим диктофоном, промо-медвед, Антон с укоризненным лицом и даже медсестра, бравшая у меня анализы. Последняя почему-то сидела на потолке, укрывшись крыльями. В общем, в восемь утра я окончательно проснулся. Во всем теле жуткая ломота и слабость. Общее состояние характеризовалось одним словом — подавленность. Сегодня еще это выступление на корпоративе… Надо как-то оживать. Я сунул ноги в тапочки и зашаркал к компьютеру. Думал сделать кофе, но желудок стало покалывать при одной только мысли об этом.
К десяти часам, обследовав четыре сайта, посвященных проблеме СПИДа, я обнаружил у себя почти все признаки заражения. По большому счету, каждый из них находил свое рациональное объяснение: белый язык объяснялся обилием алкоголя и сигарет, ломота в мышцах и щелканье в сустава — вчерашней дракой, слабость и отсутствие аппетита — бессонницей, бессонница, в свою очередь, — нервным напряжением. Даже увеличившиеся под мышками и в паху лимфоузлы я готов был списать на то, что натер их ежеминутными ощупываниями. Но что-то мне подсказывало, что одновременное появление таких симптомов — не случайность. Еще я дико потел, каждые полчаса бегал в душ, а после душа вертелся перед зеркалом в поисках пигментных пятен. Пятна пока не появлялись, равно как и температура — градусник упорно показывал 36,4-36,6, несмотря на то, что минут сорок я с ним практически не расставался.
Еще через час я узнал, что так быстро все признаки болезни не проявляются. Обычно это происходит через две-три недели после контакта, и даже наличие признаков не доказывает ничего, пока не готовы анализы. Проблема состояла в том, что определить, с кем и когда у меня был контакт, не представлялось возможным. Конечно, можно считать основной подозреваемой Риту, но круг девушек — потенциальных носителей ВИЧ, в моем понимании выглядел значительно шире.
Время, проведенное на форумах, где больные делятся своими историями, обогатило мою лексику такими терминами как «контактер с невыясненным статусом», «анализ ИФА», «экспресс-тест», «НИИ Пастера». Я узнал практически все способы заражения — от шприца до орального секса, прочел сотни две вопросов новичков, половину из которых мог бы задать сам. Попадались самые разные, от: «У меня был секс с проституткой, на мне было два презерватива, один из которых порвался, возможно ли заражение?» до совсем идиотских типа: «Я мастурбировал в озере — мог ли заразиться?». Но даже этот вопрос не показался мне смешным, я поймал себя на мысли, что начинаю втягиваться, что истории всех этих людей во многом перекликаются с моей собственной я начинаю жить их проблемами, вникаю в развитие болезни и… и привыкаю с этим жить. Пока я не залезал в темы форумов, где

172
обсуждалась финальная стадия. Я еще надеялся на отрицательный результат анализа, да и, честно говоря, боялся. От выражения «финальная стадия», которую обитатели форумов использовали вместо слова «смерть», веяло еще большим ужасом.
В двенадцать позвонил Всеславский. Если коротко, моя мечта покинуть мир глянца наконец сбылась. Меня уволили. Всеславский разразился долгой тирадой про «бесконечные задержки с материалами», «постоянно падающее качество», «несоответствие подачи уровню издания». В конце беседы он даже позволил себе слово «халтура». Причиной моего увольнения оказалась не испорченная светская хроника и даже не пустая диктофонная дорожка, на которой должно было быть интервью с Бухаровым. Всему виной стала пресловутая статья про косметику для собак. Оказалось, Всеславский еще в понедельник пришел в ярость от такого продукта для идиотов, но, чтобы подкрепить свои сомнения, позвонил в компанию Вадима и осведомился о наличии подобного продукта. Через полчаса на его имя пришло официальное письмо, подтверждающее, что продукт Doggy Miorr никогда не выпускался и не продвигался компанией ни на одном из мировых рынков. Более того, компания считает появление подобного материала в прессе провокацией, чьей-то глупой шуткой либо злонамеренными действиями конкурентов. Одним словом, получалось, что я просто подставил журнал, подмочил репутацию лично Всеславского и всего коллектива. Напоследок Всеславский великодушно заметил, что весь причитающийся остаток жалования мне выплатят до конца месяца, если мои задолженности перед бухгалтерией в части авансовых отчетов будут к тому времени погашены. При переводе с главредовского на человеческий это означало «то на то и вышло», то есть стороны расстались, не имея друг к другу финансовых претензий. Итак, с этой частью моей профессиональной карьеры покончено. С другой стороны, по сравнению со СПИДом все остальное просто меркнет, даже увольнение.
Первой мыслью было позвонить Вадиму, пообещать, что я вынесу всю историю с его заказняком в Интернет, или написать письмо руководству его компании, или набить ему морду, наконец. Только что это могло изменить? Скажет, что впервые слышит, и даст отбой. Из свидетелей нашего диалога у меня только Антон да этот киевский Боря. И шансы у меня, пусть и популярного, но всего лишь журналиста вывести на чистую воду монстра маркетинга, бывшего политолога и профессионального подонка явно невелики.
Позвонить Ленке и устроить ей истерику? В нашем с ней теперешнем положении? Ленке, конечно, нужно позвонить, только по другому поводу… Ах, да — врач… Поковырявшись в списке контактов, я нашел номер, который накануне дал Антон.
— Да! — ответ звучал хрипло.
— Здравствуйте, Дима, меня зовут Андрей, я от Антона Панина, у меня проблема…
— Слушаю вас. В чем проблема?
— Мне нужно сдать анализы на беременность, то есть не мне, конечно, а моей девушке. В общем, нужен такой анализ, чтобы она…
— Ясно. Напишите мне на почту суть проблемы, я перезвоню. «Шифруется, чувак, значит, не впервой».
— Давайте адрес!
В письме на mengele@mail.ru я подробно изложил свою историю про возможную болезнь, незапланированную беременность Лены и необходимый результат анализов или обследования, ясно обосновывающий причину, по которой рожать нельзя. Отправив письмо, я позвонил Антону, поблагодарил его, сказав, что готов к корпоративу. Минут пять слушал его «держись, чувак, я за тобой заеду» и «все будет нормально» и попрощался до вечера.
После Антона позвонила Вера из «Одиозного», рассказав, что весь офис обсуждает мое увольнение, а ей дико жалко, и она готова приехать, чтобы поддержать меня и обсудить, как она может быть полезна в моем грядущем трудоустройстве. Я ответил что-то вроде «да-да, прикольно!» и отсоединился, не дав ей договорить. Я не испытывал никакого желания впутывать в круг своих проблем постороннего человека. Особенно девушку, горящую желанием…

173
Доктор Дима ответил на письмо довольно быстро и коротко: «Вариант стремный. Никаких гарантий, что она не пойдет на повторное обследование. Моя консультация по этому вопросу стоит пятерку. Будешь готов — дай знать!».
Недешевый доктор, надо заметить. Но выбора нет. А главное, он прав: что дальше? Как убедить ее в том, чтобы не делать повторных анализов? Переехать к Ленке, всюду ходить с ней за руку, не сводить с нее глаз и не давать обсуждать свой залет с подругами, знакомыми, а главное — родителями? Самое страшное — подруги: эти бестии моментально найдут других врачей, расскажут сто примеров из личной жизни, приедут, утешат, обнадежат. Да, действительно, вариант только один: переехать к ней и отрезать все ее контакты, пока она не сделает аборт…
Мне очень хочется спрессовать все события в один час: звонок Ленке — консультация — аборт. Все. Мысли о том, что я что-то делаю не так, отсутствуют. Главное — уговорить ее сейчас, ускорить процесс, привести туда за руку, а потом — все. Ничего не было. Никакой беременности, никаких абортов. Я утешаю себя тем, что так будет лучше для всех. Никаких разбитых сердец, больных детей, брошенных матерей-одиночек. Удивительно: как только задумаешь какое-то ублюдство, способное вытащить тебя из дерьма, быстро находится здравая логика, правильные аргументы и доводы, оправдывающие все что угодно. Единственное, что кажется мне странным, то, что я впервые в жизни принимаю решение за другого человека. Подобные вещи мне вообще несвойственны, но разве у меня есть выбор? И почему Богу угодно свалить все возможные неприятности на голову одного маленького человека? Неужели я — единственный, кто слишком грешил, слишком богохульничал, слишком не любил других людей? Я был одним из всех. Да-да! Почти такой же, как они. Простой хороший парень — не больше, не меньше. Неужели Ему кажется логичным найти одного ответственного за все пороки нашего общества? Чтобы другим неповадно было? Да, так они и не узнают! Даже гибель от СПИДа, наркотиков и алкоголя суперзвезды, растиражированная СМИ по всей планете, не способна никого уберечь, оградить или сделать лучше. Люди беспечны — этому их учит технический прогресс. Бог об этом знает? Может, Он просто ошибся? Ошибки случаются, с кем не бывает. Пускай Он все исправит, и мы торжественно простим друг друга, я человек незлопамятный. Все это бред, конечно. Люди в наше время вспоминают о Боге в самые тяжелые моменты — когда бросает жена, умирают родители или не дают ипотеку… С другой стороны, даже нам, маленьким, нашпигованным современными технологиями ублюдкам, нужен кто-то главный, последний, к кому можно апеллировать. Даже без надежды на помощь. Просто знать, что Он есть — и все тут. В половине второго ситуация резко ухудшилась. Сначала я позвонил Ленке, и, мило воркуя, предложил ей сходить на консультацию к лучшему доктору Москвы. Еще я сказал ей, что теперь, когда она готовится стать матерью, а я — отцом, нам необходимо видеться ежедневно, потому что кто-то должен держать все под контролем, заботиться о ней и все такое. Поэтому я немедленно, то есть завтра, после консультации, перееду к ней. Или она ко мне. Ленка, расчувствовавшись и, естественно ожидая подвоха, чуть не разрыдалась от счастья, и во всем со мной согласилась. Вот так. Делать омерзительные поступки легче, чем обдумывать подступы к ним.
Испытав некоторое облегчение после разговора с Ленкой, я пошел в туалет и обнаружил, что у меня начался жестокий понос… Я моментально покрылся испариной, заметной даже несмотря на то, что последние пять часов и так потел непрерывно. Паника усилилась. Градусник показал, что температура поднялась до 36,9. В общем, началось…
Самое страшное — что результаты анализов надо ждать до завтра. До утра слишком много времени, в этом вся проблема. Время можно было бы убить, если бы я проснулся сегодня, например, в двенадцать, занялся бы делами, отыграл корпоратив, а потом наступило завтра… Но сейчас только два часа дня — дел никаких, и до корпоратива еще восемь часов. Даже если пойти до «Паризьена» пешком, на это уйдет максимум минут сорок. Но пешком я не пойду, Антон обещал заехать. Иными словами, у меня слишком много времени. Я сижу и тупо смотрю на записку, лежащую передо мной на столе. Четыре цифры: «3819», номер моего анализа… Или моего лотерейного билета?

174
Я снова принял душ, почистил зубы, минут десять потратил на изучение надписей на тюбике зубной пасты «Lacalut Brilliant White» — немцы обещали тщательно и бережно удалить бактериальный налет. Может, член натереть? Уничтожить бактерии. Дурь какая-то в голову лезет, говорят, это первый признак беспомощности.
Следующие два часа я трачу на поход за сигаретами, прослушивание радио, просмотр телепрограмм и прочую ерунду. Я даже на крышу умудрился вылезть, воспользовавшись тем, что открыт чердак. Постоял минут пятнадцать, выкурил три сигареты и вернулся в квартиру. Хотел было позвонить Ритке, но что я мог ей сказать? Типа «давай держаться вместе» и все такое? В итоге просто вырубил телефон, чтобы никто не достал. В Интернет не залезаю — слишком велик соблазн погрузиться в изучение той самой финальной стадии. Правда, напоминаний о болезни мне и так хватает. СПИД везде — он попадается мне на глаза в виде плаката социальной рекламы «Настоящее чувство и верность партнеру — лучшее предохранение», когда выхожу на улицу, он в песнях на FM-волнах: «У тебя СПИД, а значит, мы умрем» — поет Земфира. Брюс Спрингстин — «Streets of Philadelphia» из одноименного фильма про больных СПИДом, ВИЧ как тема программы «Пусть говорят» Андрея Малахова… Кажется, все вокруг хотят лишний раз напомнить мне о болезни, хотя она и так не оставляет меня ни на минуту.
От безысходности лезу на форумы, параллельно серфя по поисковикам за историями про звезд, больных СПИДом. Меня интересует только одно: сколько с этим живут? Меркьюри протянул семь лет, Нуриев меньше, а Мэджик Джонсон до сих пор жив. «Последние года три я постоянно болею. Мой парень поддерживает меня, мы даже думали о детях, но мне что-то все хуже и хуже», пишет Наташа из Ростова. «После того как я получил положительный результат, года два все шло совсем неплохо потом начались ухудшения» — это Twin из Саратова. Такое впечатление, будто я слежу за перепиской мертвецов. Нет-нет, надо с этим заканчивать, так я и сам постепенно превращаюсь в мертвеца.
Включаю видео, ставлю «Trainspotting», один из самых моих любимых фильмов. Искренне хохочу над наркоманским юмором, прусь от саунд-трека и вырубаю ровно на том моменте, когда один из героев ошибается и вместо видео с футболом возвращает в прокат кассету с собственноручно снятым хоум-порно. Во-первых, я с Риткой тоже сделал пару записей, а во-вторых, в следующей сцене этот парень признается: «Понимаешь, сам не знаю, как такое вышло, только вот у меня СПИД».
Достаю из шкафа бутылку «Dewars», залпом накатываю стакан, вставляю в плеер диск с концертом Моррисси «Who put "М" in Manchester», и заваливаюсь на диван:
You have never been in love Until you've seen the stars, Reflects in the reservoirs.
Моррисси поет, стоя на самом краю сцены и поставив ногу на монитор. Камера показывает зал, где тысячи фанатов вытягивают руки вверх, а в середине фан-зоны трое держат в руках белый плакат: «Daddy, welcome back home!». Из переднего ряда вылезает парень. Я смотрю, как он забирается на ограждение, отталкивается и виснет на краю сцены. Охрана оттаскивает парня, но он успевает пожать руку Моррисси. Его волокут от сцены, а он улыбается, размахивает руками и подпевает. То же самое творится в зале. Все поют, воздев руки вверх. Единение.
У меня наворачиваются слезы. Вот то, чего я хочу: страданий, мрачной лирики, тысяч родственных душ, знающих наизусть мои тексты. Концерты, туры, записи в студии… Жизнь в уединении. Я не хочу участвовать в этом глобальном балагане сошедших с ума офисных клерков и их жен-домохозяек. Где мои сорок тысяч фанатов, скандирующих на стадионе «Миркин, Миркин!» и растягивающих плакат «Who put "М" in Moscow? Daddy, welcome back home», после того как я спустя пять лет, проведенных в добровольном отшельничестве в Багдаде, вернулся в Москву с новым альбомом? Что я делаю здесь, когда мое предназначение совсем в другом? И хватит ли у меня на это времени?

175
Я вырубаю телевизор, хлопаю еще виски, подхожу к столу, включаю диктофон и начинаю тупо наговаривать все, что накопилось за последнее время. Такой вот «хип-хоп» души… А ведь Леха верно сказал: бежать, бежать отсюда! Я артист, а не коммивояжер. Вместо того чтобы заниматься творчеством, я вынужден проводить время в постоянном движении в никуда. Я должен работать журналистом в престижном издании, чтобы создавать себе имидж успешного раздолбая. Я пишу пафосные статьи, воспевающие жизнь пластилиновых людей, освещаю мероприятия для конченых ублюдков, беру деньги от напыщенного и самовлюбленного быдла, которое хочет, чтобы о произведенном им дерьме узнал весь мир. Я делаю пустые интервью с персонажами, все достоинства которых состоят в том, что они в свое время удачно продали несовершеннолетних дочерей сутенеру, в свою очередь, еще более удачно перепродавшему их олигарху из первой десятки «Форбс». Персонажи могут часами рассказывать, как добиться успеха и стать на них похожим: как трахнуться с известным продюсером, отсосать у модного дилера или вступить в какую-нибудь лажовую партию. Я пишу дерьмовые статьи, оплаченные дерьмовыми людьми, чтобы вся остальная дерьмовая публика дрочила на них и спрашивала себя — достаточное ли я дерьмо, чтобы стать героем журнала? Кругом одно дерьмо — это я и называю говножурналистикой. Проблема в том, что пишу я неплохо, и это временами делает мою жизнь непереносимой. В войну журналисты, «с лейкой и блокнотом», делали талантливые репортажи, ползая на переднем краю под пулями. Нынешние журналисты — тоже на переднем краю: у фуршетного стола, с вилкой и подносом. Да, единственное, что нас роднит с военными журналистами, — это ползание. Правда, мы ползаем в основном в заказанных не нами VIP-ложах ночных клубов, рискуя схлопотать от охранника, если снимешь его босса в обнимку со шлюхами. Клуб «Рай» — наш передний край. Ха-ха-ха! Так смешно, что блевать тянет. Я успокаиваю себя тем, что работа офисного планктона еще более непереносима, но от этого утешения легче повеситься. Есть еще работа заправщика на бензоколонке или грузчика на складе, но это в теории. Да, такой вот крутой и талантливый: не слишком много работаю, не слишком мало зарабатываю. Имидж — uber alles! Но одного имиджа мало, нужны еще правильные друзья. Я «обрастаю связями», «вхожу в контакт», «пересекаюсь» и так далее. Я тусую с массой полезных людей в надежде на то, что кто-то из них «протолкнет», «даст наводку», «поспособствует», «сделает звоночек» и все та¬кое. И после этого моя жизнь изменится: меня включат в ТОР 100 самых красивых людей Москвы или пригласят работать на телевидение, или предложат должность главреда «Плейбоя», или дадут собственное ток-шоу на радио. В общем, каким-то образом я стану популярным персонажем, и тогда диск моей группы с радостью выпустит любой рекорд-лейбл. После выхода альбома я наконец стану официально именоваться артистом, а значит, смогу заниматься творчеством. Следовательно, стану знаменит. Во всяком случае, я так объясняю себе цель своих ежедневных мельтешений. Хотя очевидно, что никто из этих самых полезных людей и пальцем не пошевелит, чтобы помочь мне. Тем более бесплатно. Все они пидорасы, тут Леха прав. Но я с упорством маньяка продолжаю свой бег на месте. Идея сконцентрироваться на записи гениального альбома, а потом обить пороги всех рекорд-лейблов, мне не приходит в голову. Причинно-следственная связь: запись диска — популярность — ток-шоу — телевидение кажется мне слишком сложной. Опять же успокаиваю себя мыслью, что в нашей стране все делается через связи, то есть через задницу. Чтобы стать известной телеведущей, нужно сначала написать разоблачительную книжку и получить статус писательницы. Чтобы стать писательницей, нужно сначала выйти замуж за миллионера, чтобы было кого разоблачать, а для того чтобы стать женой миллионера, нужно сначала года четыре поработать проституткой. Мораль - любая блядь может стать ведущей ток-шоу «Моя семья». Главное — крепкая задница! Я стараюсь попасть в правильный клуб и познакомиться с его владельцами, чтобы они пускали меня в свое заведение без всякого фейс-контроля. «Что за бред?» — подумаете вы. Ведь суммы, которые я каждый раз оставляю в клубе, не уменьшаются, несмотря на знакомство с владельцем. Это все равно что стремиться познакомиться с кассиршей в супермаркете, чтобы она без очереди пускала тебя скидывать лаве за покупки! Так — да не так, скажу я вам. Вы забыли про главную составляющую — правильные понты. Когда ты стоишь с двумя телочками на пороге клуба «Мост», где проходит

176
закрытая вечеринка, а толпа на входе пытается договориться с фейс-контролем, и телочки понимают всю сложность ситуации, но все еще не теряют надежды пройти и переступают с ноги на ногу что твои лошади, ты достаешь мобильный, лениво набираешь номер и говоришь: «Жор, привет, со мной Лена и Таня, нас не пускают!». Это и есть правильные понты. Ради этой минуты тотального превосходства над окружающими, благоговейных взглядов телочек, и шепота: «Вот гондон!» за спиной — ради этого ты и тусил все эти ночи, чувак! Кстати, телки в основном — составляющая понтов. Как машина, костюм, кредитная карточка или телефон. Красивая телка заменяет все эти девайсы. Вероятно, поэтому у меня и девушки непростые. Тут Леха опять прав. Как машины среднего ценового диапазона, только вместо лампочки, которая включается на приборной доске, когда машину пора заправить, ты слышишь звуковой сигнал «я люблю тебя» — и достаешь кредитку. «Я люблю тебя» — ничего не значащая реплика, нечто вроде слов-паразитов, связующих паузы в диалоге. Девушек у меня становится все больше, поскольку имидж ловеласа дополняет «правильное позиционирование». Наличных все меньше — это добавляет проблем и связей с сомнительными личностями, чьи рестораны ты потом включаешь в свои рейтинги. О настоящих чувствах боюсь и говорить. Взять хотя бы эту студентку. Я хотел любить ее по-настоящему, с ревностью, ожиданиями у подъезда, обвалом электронной почты, ICQ и телефона. Но я боюсь любить, понимаете? Мне страшно оттого, что через какое-то время все непременно скурвится, опошлится, разменяется на мещанский быт, благоустроенность, а после — на дешевые блядки на стороне, обоюдное вранье и скандалы.
Отсутствие любви я компенсирую «правильными понтами». Шмотки, рестораны, отдых за рубежом, и главное — многочисленные романы. Если мои понты обменять на деньги, Абрамович работал бы у меня шофером. Ну это в будущем, а пока я просто «самоопределяюсь», «ищу свой путь», «пробую разные области», «стараюсь быть многогранным». Провожу жизнь в бесполезных метаниях, называемых «тусовка по бизнесу». Идиотское, взаимоисключающее определение… Если не лукавить, я занимаюсь самообманом…
Мне страшно признаться самому себе, что, кроме уже изложенного, Я НИ ЧЕРТА НЕ УМЕЮ ДЕЛАТЬ! Я обычный прожигатель жизни. Мне двадцать семь, у меня ни семьи, ни девушки, ни нормальной работы, ни нормальных друзей. Я бездарность, популист, тупой урод, подонок, заболевший СПИДом и, до кучи, заразивший женщину и ребенка. Я кручу романы, занимаюсь ерундой, употребляю алкоголь и наркотики, чтобы заглушить мысль о том, что я полный ноль. Вместо этого я внушил себе, что все так живут. Работают, чтобы получить правильное позиционирование, дружат ради промоушена и спят со смазливыми телками, чтобы компенсировать отсутствие дорогой машины и золотой «AmEx». Все эти составляющие помогут мне в скором будущем влиться в шоу-бизнес, стать супер-успешным и, как следствие, супер-богатым чуваком.
Уж тут-то я развернусь! Наконец я смогу ходить в тренировочных штанах, растянутой футболке, разбитых кроссовках и с запущенной щетиной. Я проебу миллион (или сколько там?) долларов, полученных от продажи диска за пару месяцев (впереди еще много платиновых альбомов). Я разобью пару автомобилей стоимостью от 300 тысяч евро, переругаюсь со всей прессой, устрою скандал в прямом эфире «Первого канала», вместо ванной стану мастурбировать на концертах и орать тысячам поклонникам «Rape me!», я пошлю нахуй президента «EMI Records», стану другом пиратов, интернет-хулиганов и всяких асоциальных типов. Я приму ислам! Начну перечислять деньги террористическим организациям и «Гринпис». Стану борцом против корпораций! Правозащитником! Диссидентом! Алкоголиком! Не исключено, что еще и героиновым наркоманом впридачу! Я порву эту чертову систему! Неплохо было бы еще вскорости сдохнуть от передоза…
Я похож на Джастина Тимберлейка, хотя мечтаю выглядеть, как Джим Моррисон. Мои кумиры — Курт Кобейн, Микки Рурк и Моррисси. Классические лузеры! Ну и еще немного Тупак Шакур, из-за музыкального стиля, в котором я работаю. Нашу тусовку предал только Билли Корган, возродивший «Smashing Pumpkins» … Я мечтаю быть лузером, просто не могу себе пока этого позволить, врубаетесь?!

177
Я продираюсь сквозь эти говенные тернии, чтобы стать звездой, а став звездой, — потерять все
и уйти на пике. Исчезнуть, стереться, раствориться. Остаться в истории принтом на
тинейджерской футболке…
Рука устает держать микрофон. Я опускаю голову, и слеза капает прямо в стакан с «Dewars».
Мир — сплошное дерьмо, окружающие — уроды. Телки меркантильны, а друзья бесполезны.
В общем, все очень плохо…
Я мог бы стать лузером прямо сейчас, бросив работу и начав бухать по-черному. Организм
молодой, но если к водке прибавить наркотики, все можно ускорить. Для того чтобы сдохнуть
от передоза, не нужно тратить время на пробивание к Олимпу, достаточно тупо опустить руки.
Правда, папа может помешать — отправить за границу, положить в клинику, и прочее. Но это
можно решить, смывшись в Питер или Иркутск. Не… в Иркутск не поеду, у меня там нет
знакомых…
В общем, для того, чтобы сдохнуть лузером, необязательно зарабатывать миллионы долларов.
Все предпосылки есть и сегодня… Предпосылки есть сегодня. Известности нет. А умирать
неизвестным лузером не прикольно… но, видимо придется. Хотя бы со смертью мне повезло.
СПИД — это не банальность типа автокатастрофы. Вот только умирать, пусть даже с такой
«звездной болезнью», совсем не хочется.
...................................................................................................