Вода - одна, кто может понять уставшего человека. Ты ловишь себя на мысли, что раньше не думал об этом после работы в полночь. Скользкая плоть воды ложится в руки, в складки лба и раковины ушные. У воды есть лицо, и оно, обычно, твое; но чаще вода безлика. У нее есть свои составные части, и об этом лучше прочесть в учебники химии. Вода обретает голос, запах, скелет и кожу. Впрочем, главное то, что она способна помнить, становясь, то живой, то мертвой, но чаще хлорированной - из под крана.

Ввечеру тело под душем подобно мраморной глыбе. Первородное чувство того кем ты был до Нашей: эры, эпохи, фирмы… Ты стоишь под водою сливаясь с водою, сродни мезозавру и трилобиту. Открываешь рот, выпуская пустое слово. В этом смысле мы - рыбы докембрийско-протолитературной формы. Вода понимает того, кто умеет плавать; и тот, кто умеет плавать знает, что значит дно. Все остальное рыбам, видимо, все равно.

Вода – одна, кто может понять скитальца. По сравнению с сушей, море куда совершенней: по нему не учуять собаке твой запах, не найти отпечатки пальцев – море скрывает все, что можно спрятать. Потому археолог с лопатой пред ним бессилен. С другой стороны, на воде нет траекторий – разгул бродягам и дайвенгистам. И если, Фалес, человека взрастили из ила, то вода – это материал истории.  

Вода – одна, кто может понять одиночество. Ее разливают, запихивают в бутылки, банки, диспансеры, трубы; заставляют течь по системам тесным десятки милей. И чем быстрее, водичка, ты выйдешь из моего стакана, тем быстрее тело мое обернется илом.