Она нырнула в карман, достав оттуда смятую растрепанную картонную упаковку из-под мятных леденцов, потрусила ее над ладонью, в надежде, что выпадет пару конфет. 

Но пачка оказалась пустой.

Разочарованно вздохнув, она поднесла ее к носу, жадно втянула запах: еще свежий и сладкий, после чего метко швырнула ее в мусор.

 

– Мать моя была бедная, но гордая, – продолжила она. – Никогда о помощи не просила.

Даже когда одна со мной осталась.

Помню, когда в ее цеху как раз первый бунт случился – а работала она на заводе пищевых продуктов, – народ тут же принялся добро растаскивать.

Целыми ящиками в дом тянули: муку, крупу, хлеб, иногда даже мебель и электронику всякую. Одна мать ничего не взяла. Ей тогда буквально в руки клали: мол, возьми, кто его знает, что дальше будет, запасаться надо.

А она ответила, что лучше пусть голодной останется, но воровать у своих не станет.

Такая вот была женщина. Честная до абсурда.

Жаль, судьба ее не пожалела.

Прошлой осенью поймала она шальную пулю. Прямо у самого дома, совсем чуть-чуть не дошла.

А отец еще до войны скончался. 

Вот отцом уж я действительно гордилась.

Он у меня мужик видный был, сильный, коренастый: шел по улице – все оборачивались. А потом заболел сильно, и буквально за год исчах.

Его когда хоронили он, казалось, не больше ребенка был: ссохшийся, немощный, я его тогда почти что на руках носила.

Признаться, еще никогда прежде не видела, чтобы жизнь так стремительно покидала тело, прямо на глазах.  

Он всегда говорил:
«Думай своей головой, Арака. Прислушивайся ко всем, но помни, что однажды они уйдут, а тебе потом жить со своим принятым решением. Поэтому никогда не забывай, что только ты сама несешь ответственность за свой выбор».

 

Эти слова отчетливо врезались мне в память, поэтому, когда мне исполнилось девятнадцать, я собрала рюкзак, кое-какие припасы на первое время и отправилась в Райю, где тогда тусовалась прочая свободолюбивая молодежь.

Я быстро нашла себе единомышленников, мы отыскали квартиру на пятерых в доме под снос с общей кухней на этаже и не выводимым запахом сырости от постоянно текущих труб. Подрабатывали, где могли, перебиваясь с хлеба на воду, но, тем не менее, мы были абсолютно счастливы.

Тогда нас захлестнула модная в то время волна нового искусства, так называемых, подвальных шедевров. Мы были «в теме», и это казалось нам безумно круто.

Мы исполняли музыку, рисовали картины, снимали короткометражное кино на дешевенькую камеру, купленную вскладчину.

Это была целая отдельная эпоха беззаботного праздного угара, стихов на потертых обоях, бессонных ночей, задыхающихся от табачного дыма. Весь мир тогда, словно бы, лежал у наших ног, и нам казалось, что мы будем жить вечно.

Постепенно я окончательно забросила учебу в Университете и, наплевав на все материны протесты, пошла работать на завод по производству электромоторов.

Я неплохо в этом соображала, быстро доучилась необходимому и мне практически сразу дали требуемый разряд. Платили хорошо, поэтому уже через год я накопила достаточную сумму денег, рассчиталась с завода и отправилась путешествовать.

Нас собралась целая компания, и мы объездили всю страну от запада до юга, жили, развлекались, строили планы.

Каждый новый день был не похож на предыдущий.

Это была жизнь, как кино, о которой многие даже боятся мечтать. А потом деньги закончились, и пришлось вернуться. Тогда мне было уже почти двадцать четыре и нужно было определяться, как жить дальше.

 

Мать изрядно заволновалась о моей судьбе и о моем полном нежелании жить, как все, поэтому обзвонила всех своих тогдашних знакомых и добилась, чтобы меня взяли на полставки в школу учителем географии.

Мне эта идея не то чтобы нравилась, но и сопротивляться я не стала, подумав, что за неимением других вариантов, этот вполне мог бы стать временной заменой.

Но, как ни странно, я неожиданно вошла во вкус: дети меня полюбили, и через полгода меня даже перевели на полную ставку, взамен на мое обещание поступить на заочное отделение в Педагогический и получить необходимый сертификат.

Я поступила. 

Учиться оставалось несколько месяцев, когда началась война.

Сначала все выглядело не так серьезно, а потом все люди поголовно кинулись уезжать. В городе остались лишь только те, кому идти было некуда или кто просто физически не мог. У меня на тот момент был молодой человек, коллега, в которого я почти сразу же влюбилась в лучших традициях женских романов.

За пару дней до того, как его призвали в Армию, он сделал мне предложение, пообещав, что когда вернется, мы обязательно отгуляем свадьбу. Но его направили в батальон, который бросили за черту одним из первых, в самый огонь.

И он не вернулся.

 

До тех новостей я определенно хотела дождаться его, чтобы уйти вместе, отказываясь признавать, что все становилось действительно опасным.

А когда узнала, мать буквально силой собрала мне чемоданы и вытолкала на вокзал. Сама ехать отказалась, оправдавшись тем, что, мол, куда ей было на старости лет.

«Я тут пока присмотрю за всем, а потом вы вернетесь, и все будет как раньше» – сказала она, однако, в тот момент уже, видимо, понимала, что больше мы никогда не увидимся.

 

Сначала я искала пристанища на Белой стороне, нашла работу в ночном баре – больше никуда не взяли.

Платили скудную грош, заработка едва хватало на тесную комнатушку, поэтому чтобы хоть как-то прокормиться, я тайком начала мешать убийственное питье для полуночных доходящих и продавала его из-под стойки.

А народу только того и надо было: творение мое разлеталось просто на ура.

 

Всякий раз я смотрела, как они падали с ног в беспамятстве, находя в этом забытьё от всех своих забот.

А затем трезвели и на следующий день приходили снова. Я не понимала их, ведь все их проблемы казались мне такими мелкими, незначительными, по сравнению с моими собственными, но, так или иначе: какими бы разными они ни были, я уяснила одно: убежать не получится.

Ни одним из возможных способов.

 

А потом в баре на меня кто-то настучал, и меня уволили, отчего пришлось снова продолжить свои скитания.

Сначала на юг, потом на восток, потом в соседнюю страну, потом снова на запад, откуда я начинала. Я кочевала с места на место, порой, не задерживаясь даже и на пару дней. Разные люди, плохие и хорошие, интересные и странные, проходили сквозь меня, оставляя в моей жизни свой след, черный или белый.

Кто-то прилипал на какое-то время, к кому-то привыкала, но потом, так или иначе, наши пути все равно расходились.

И снова впереди была долгая дорога в никуда.

 

 

– Вот, знаешь, Руби, – она повторно наполнила наши стаканы и сделала из своего большой глоток, – я все чаще думаю о том, что будет потом.

И не тогда потом, когда мы доберемся до наших мест назначения, и даже не тогда, когда все, в конце концов, уладиться и станет далеким прошлым, медленно вошедшим в историю, как и много подобных событий до.

А о том, что будет после нас, когда мир измениться настолько, что станет нам непонятным.

Через сто лет, а может быть, даже и двести.

Вот что будет тогда?
Ведь порой мне кажется, что мы все определенно катимся в пропасть.

 

С каждым годом все быстрее, словно бы цель у нас такая: как можно скорее стереть себя с лица земли.

Иначе, почему все так?

Из года в год, что бы ни менялось, а люди все так же продолжают сами себя убивать, хотя, казалось бы, для этого уже давно нет ни повода, ни причин.

Каждый по-отдельности и вместе в целом, благодаря или же вопреки, но мы старательно себя разрушаем.

Прогресс растет, мы выдумываем все разные и разные приборы, программы, теории и практики. А оглянуться назад: лишь ходим по кругу. И вроде бы и движемся вперед, да вот только, куда, зачем?

Какая, однако, ирония, замечаешь? Мы изобрели зажигалки, но потеряли искру.

Мы построили сверхбыстрые железные дороги, но позабыли цену времени.

Мы заменили почтовых голубей Интернетом, но потеряли радость ожидания.

Мы покорили небо, но разучились летать…

Ты думаешь, мы прогрессируем, Руби? Нет.

Мы просто находим новые способы, чтобы себя уничтожить.

 

 

Она смолкла.

И тишину долгое время никто не пытался нарушить.

 

Какое-то время мы так и просидели молча, думая каждая свою мысль, где-то там далеко-далеко, за пределами этой автостанции, этой серой пустыни, этого округа. Там, куда не долетал ритмичный стук капель холодного осеннего дождя и хриплый звук радиопередачи из приемника случайного соседа.

Там, где мы сейчас просто хотели побыть в тишине, своей собственной тишине.

Единственном, что могло быть нашей собственностью.

 

– И куда ты теперь, Арака?

– Домой.

– В 13-й?!

– Да, в 13-й.

Я искренне изумилась.

До сих пор я была уверена, что 13-й регион стал теперь недоступным, практически утерянным. И я даже вполне свыклась с этой мыслью: ведь никто из тех, кого я знала, с тех пор ни разу не думал над тем, чтобы вернуться.

И я в том числе.

 

– Я считала, что туда не попасть нынче.

– По-другому и не попасть, но автобусом можно. Люди некоторые возвращались.

– А если убьют? Слышала, они таких, как мы, теперь тоже к предателям приравнивают.

– А терять-то что? Я везде теперь чужая, знаешь ли. Так уж пусть лучше на родной земле умру.

 

«Чужая».

Забавно, вот сколько себя помню, я всегда считала себя чужой, где бы ни находилась.
И даже до всех тех событий, мне определенно казалось, что место мое где-то по ошибке затерялось, что все, что было у меня до сих пор лишь формальная репетиция перед моим главный выходом, который определенно будет потом.

Я все пыталась найти ответ на этот вопрос, даже до сих пор.

Но чем дальше я удалялась от места, которое, по определению, должна была считать своим домом, чем дольше искала, тем больше я не понимала, где же действительно был мой дом.

 

У Араки же все было иначе.

Как я поняла, она родилась и выросла с мыслью, что дом ее именно в 13-м, и она любила его, искренне и преданно, как единственное и самое лучшее свое пристанище. Она не хотела уходить, но была поставлена перед выбором: пожертвовать местом и жить или же остаться на месте и погибнуть.

Я заметила, что когда она говорила о доме, в ее голосе звучала тоска и сожаление.

 

– А тебе как живется теперь, Руби? – спросила она и я задумалась.

Признаться, до недавних пор я считала, что жилось мне хорошо. 

И что из всех, кто в свое время покинул наш регион, мне одной из немногих действительно повезло: обустроиться, наладить жизнь и в чем-то даже существенно преуспеть.

Мне даже порой неловко было за то, что я не страдала, когда все вокруг только и говорили о тяжелой судьбе бедных беженцев с 13-го.

Наверное, у меня все сложилось иначе потому, что я отчасти опередила все те события, и мысль о том, что я приняла свое личное решение, а не оказалась перед односторонним выбором, давала мне повод думать, что все произошло правильно.

Просто не вовремя.

Просто не по плану.

Но определенно правильно.

 

Сначала это даже воспринималось как странное приключение: опасное, но увлекательное.

А потом все разгорелось слишком стремительно, и эти новости застали меня врасплох.

В тот момент что-то во мне определенно пошатнулось, когда я вдруг поняла, что все, на что я раньше могла хоть как-то рассчитывать и надеяться, в один миг просто исчезло, не оставив даже и следа.

 

Была зима, шел мелкий серый снег, когда я вышла на балкон и впервые задумалась о том, что в этом мире я теперь действительно никто.

 

Араке я, правда, об этом всем не сказала, ограничившись лишь тем, что меняю место с хорошего на лучшее лишь потому, что ищу свое предназначение.

дальше

 

 

 

 

 

 

Серия сообщений "зарисовки":

словесные этюды пером

Часть 1 - Перебежчики (часть 1)
Часть 2 - Перебежчики (часть 2)
Часть 3 - Перебежчики (часть 3)
Часть 4 - Перебежчики (часть 4)
Часть 5 - А за окном уже почти осень...