ГЛАВА 4
ТРЕТЬЕ ИЮНЯ, УТРО.

* * *

Конечно, профессиональные навыки могут наложить отпечаток на вашу личную жизнь. Скорее всего, отпечаток позитивный. Служба учит заглядывать в глубь вещей и видеть то, чего не видят или стараются не замечать другие.

– Как жаль, что ты уезжаешь так рано, – пробормотал Томми, сосредоточенно изучая меню. – Могли бы завтра выбраться на пикничок. Выходной все таки. Слушай, Алекс, у тебя бывают выходные? Знаешь, Сэмми, наш Алекс настоящий трудоголик. Носится по планете, как безумный, оставляя за собой тысячи разбитых сердец.
– Да? – Сэмми, его жена, обворожительно улыбнулась. – В это нетрудно поверить. Я имею в виду сердца.
Вестгейт улыбнулся ей в ответ, мягко и чуточку смущенно.
– Не обращайте внимания, милая Саманта, – сказал он. – Старина Том делает мне рекламу. И никакой я не трудоголик. Просто Форин Оффис считает почему то, что если послать меня готовить переговоры, они пройдут успешно для нашей стороны. У нас на Островах все еще верят в приметы.
– И правильно, – кивнул Томми. – В прошлый раз, Сэмми, он этих ребят в здешнем министерстве просто околдовал. Наш Алекс всех околдовывает. Даже секретаршу посла.
– Не может быть! – рассмеялась Сэмми.
– Может, может, – Томми небрежным жестом подозвал официанта и заговорил с ним по французски.
– Сам он трудоголик, – сказала пренебрежительно Сэмми. – Торчит в своем постпредстве все вечера напролет, приезжает чуть ли не к полуночи. А я гуляю одна по Манхэттану. Смотрю и не могу насмотреться. Волшебный остров. Эта архитектура, ее вид меня завораживает. Алекс, вам нравится смотреть на Манхэттан?
Вестгейта при упоминании Манхэттана чуть не передернуло. Он был однажды у Томми дома и мог представить себе излюбленный маршрут Сэмми. Впрочем, Сэмми была неудавшимся архитектором. По словам Томми – закономерно неудавшимся. Эклектика Манхэттана наверняка ее восхищала.
– Смотреть? Конечно нравится, – сказал он. – Особенно издали.
Вестгейт сделал глоток аперитива, расслабленно откинулся на спинку кресла и на секунду прикрыл глаза. Он устал. Час назад он закончил работу здесь, в Нью Йорке, и теперь без малейшего сожаления прощался с этим безумным городом. Вестгейт не любил Америку, дешевую, аляповатую и плебейски самодовольную в своем бескультурье. Ему в Америке не нравилось решительно все, и население в том числе. Он презрительно называл местных «ковбоями» – за глаза, конечно. И от души жалел Тома, вынужденного жить среди них уже который год. По мнению Вестгейта, Америка в больших дозах на любого человека действовала отупляюще. Том деградировал здесь настолько, что даже женился на американке. Хотя Сэмми, нужно отдать ей должное, была чертовски хороша.
– А куда вы теперь, Алекс? – спросила она вдруг.
Вестгейт открыл глаза. Да, Сэмми производила впечатление.
– В Россию, Саманта. В Москву.
– Ой! – воскликнула Сэмми. – Не может быть! Какая прелесть!
Томми царственным жестом отпустил официанта и повернулся к Вестгейту.
– Да, – сказал он. – Завидую. Мы давно уже собираемся, да вот дела все... Слушай, Алекс, ты же все таки русский. Куда там...
– Русский?! – перебила Сэмми, глядя на Вестгейта расширенными от восторга глазами. – Не может быть!
– Смени пластинку, радость моя, – посоветовал Томми. – Что ты заладила – «не может быть, не может быть». Русский он по матери, разве не так?
– Не только по матери, – улыбнулся Вестгейт. – Я и по отцу русский. Но я был совсем еще ребенком, когда мама переехала в Лондон...
– Вот она, русская культурная экспансия! – ввернул Томми.
– ...так что воспитывали меня, как стопроцентного англичанина. Конечно, ничего из этого не вышло. Но вот парадокс, Саманта – на Островах меня считают нормальным англичанином. А в России принимают, как иностранца. Хотя в этом году я провел дома только два месяца, а в Москве целых три.
– Так вы, должно быть, отлично говорите по русски! – воскликнула Сэмми. – Ой, Алекс, а скажите что нибудь!
– Какая же ты прелестная дурочка, – сказал Вестгейт по русски, глядя Сэмми прямо в глаза. – Пожалуй, я тобой займусь.
– А что он сказал? – спросила у мужа Сэмми громким шепотом. Томми довольно заржал.
– Готов поспорить, он сказал, какая ты прелесть!
Вестгейт заметно смутился и заговорщически подмигнул Сэмми. Почти не желая того, машинально, он уже вводил себя в привычное «рабочее» состояние. Эта молодая женщина на самом деле понравилась ему. А Томми... Он ничего не поймет.
Обед удался на славу. Они вкусно поели и основательно выпили. Разговор тек легко и непринужденно. Томми вынудил таки гостя рассказать, на что в России нужно посмотреть в первую очередь. Потом беседа автоматически перетекла на «русскую культурную экспансию». Затем Томми начал пространно излагать свое видение «русской идеи». Вестгейт поддакивал. Сэмми откровенно забавлялась. Всем было хорошо. Вестгейт с удовольствием выпил еще, потом еще, и ему стало просто замечательно. Он критически оглядел Сэмми с ног до головы и тут же потерял над собой контроль.
Близкое присутствие хорошенькой женщины, как всегда, возбудило какой то неведомый центр у него в мозгу, который задействовал профессиональные качества. И сейчас они были направлены на производство маленького чуда для себя. Старина Томми и сам не подозревал, насколько был близок к истине, говоря, что Вестгейт кого то «околдовал». Каждый раз, стоило Вестгейту разбудить в себе профессионала и привлечь немного воображения... Здесь нужна была только уверенность в себе – колдовство начиналось, и чудо случалось. И он заполучал любую женщину, чему после не переставал удивляться сам.
Вот так и сейчас, слушая рассуждения ее мужа, сидящего за тем же самым столиком, он кивал в такт головой, вставлял короткие фразы, и одновременно рука с сигаретой уже покачивалась в соответствии с дыханием Сэмми. Так начиналась подстройка к ее миру, легкая и изящная, направленная на зарождение в женщине чувства неосознанного доверия к нему, Игорю Александру Вестгейту, красивому, стильно одетому, умеющему очаровательно смущаться и прячущему за этим смущением какую то загадку. Необычному человеку. Возбуждающе таинственному. Русскому, наконец.
«Теперь надо привлечь ее внимание к разговору, вовлечь в него и послушать как она говорит и чем интересуется, – напомнил себе Вестгейт. – А она отвлеклась, о своем задумалась. Женщина! Впрочем, Томми кого хочешь замучает своими разглагольствованиями. Старый добрый верный Томми. Прекрасный аналитик, толковый советчик, надежный партнер. А жена его просто чудо».
– Я не согласен, Томми, – сказал Вестгейт. Сэмми перевела на него рассеянный взгляд. – Русская идея в своей основе не претерпела никакой ревизии. Ты пойми, это ведь идея не о чем нибудь, а об особенностях русской души. Так что какие бы социально экономические изменения не происходили, идея остается прежней. И работает, Томми, работает! Я тебе сейчас это докажу. На примере выборки из социума...
– Н да? Это уже интереснее! И на какой же?
– Да на какой угодно! Например, можно на женщинах! – слово «женщины» Вестгейт выделил интонацией, более мягкой, ласкающей, и реакция Сэмми не замедлила явиться: взгляд ее стал осмыслен, лицо слегка напряглось. Она улыбнулась. «Знает свою поло ролевую принадлежность», – слегка позлорадствовал Вестгейт.
– А Вы как думаете, Саманта?
Сэмми возвела глаза вверх и вправо. Вестгейт среагировал на это движение мгновенно.
– Вы уже смогли нарисовать русскую женщину в своем воображении?
– Да, – лицо ее изобразило легкое недоумение. – Я представила себе русскую женщину, ясно и отчетливо. Такую круглолицую, несколько полноватую, очень такую домашнюю, пахнущую кухней... И американку, подтянутую, спортивную, немного жесткую и очень уверенную.
продолжение

ГЛАВА 3
ВТОРОЕ ИЮНЯ, ВЕЧЕР.

* * *

Копирование любой служебной документации на любые мобильные носители запрещено категорически. В противном случае, рано или поздно вы увидите, как невинная по сути бумажка калечит, а то и убивает людей.

Усевшись за руль, Игорь первым делом включил навигационную систему и глубоко задумался. Центральный офис Службы со всех сторон окружили дорожные пробки, и нужно было понять, в какую из них умнее влипнуть. Сначала Игорь выбрал затор побольше, исходя из того, что именно там сейчас усерднее всего трудятся регулировщики. Но тут оказалось, что в пробке кого то насмерть задавили, и стоять она будет непоколебимо, пока менты не разберутся, кто там прав, а кто виноват. Игорь вздохнул, повернул в замке ключ и рывком бросил машину к выезду из гаража.
Через десять минут он заглушил двигатель, вывел на монитор телевидение, нашел в эфире музыкальную программу, заложил руки за голову и, зевая, принялся ждать. В стоящих вокруг плотной стеной машинах курили, жадно глотали охлажденные напитки и грязно ругались. Впереди две девчонки в открытом джипе без кондиционера и холодильника тоже нашли выход – стянули пропотевшие майки и откинулись позагорать. На бесплатный стриптиз глазели из за плотно закрытых тонированных окон невольные зрители. Это была по московским понятиям хорошая пробка. Никто в ней не сходил с ума, не дергался, не толкался бампером – людей просто разморило, и все.
В окно справа деликатно постучали. Игорь пригляделся и, удивленно подняв брови, разблокировал дверь.
– Уффф! – выдохнул Лавров, референт и компьютерщик Спецотдела, ныряя в кондиционированную прохладу. Некоторое время он шумно и жадно с наслаждением дышал, глядя на Игоря выпученными глазами.
– Ну как там, за бортом? – улыбнулся Игорь.
– Смерть... – прохрипел Лавров, мотая головой и облизывая губы. Игорь обернулся, разгреб скопившийся на заднем сиденье мусор, откинул крышку холодильника, извлек запотевшую жестянку пива и сунул ее коллеге. Тот благодарно хрюкнул и надолго к банке присосался. Игорь завистливо вздохнул.
– Хххааа... – Лавров смял в кулаке опустевшую банку и, не глядя, кинул ее через плечо. У Игоря в машине так было принято. – Спасибо, Боец, уважил. А как я тебя вычислил, а?
– Для пешехода неплохо. Ну сиди, остывай...
– Да нет, я по делу, я пойду сейчас. На, держи, – Лавров покопался за пазухой и достал несколько тонких слипшихся листков.
Игорь сначала широко открыл рот, потом внимательно посмотрел на Лаврова, потом уважительно присвистнул. Листки были покрыты бессмысленной внешне неразберихой шрифтов – обычный тест принтера. Но если Лавров их принес, значит, на бумаге было что то важное. А откуда Лавров это важное украл, Игорь догадывался.
– Как ты это вынес со Службы, Мишка? – спросил он.
– Лучше не спрашивай. Это, Боец, такое ноу хау, которое не продается. Значит, смотри. Вот строка, вторая снизу, это ключ. Только я тебя умоляю, как расшифруешь, не распечатывай и не копируй. Почитаешь, и все. И стирай тщательно, помнишь, как я тебя учил?
– Помню, помню...
– Дай слово, что сотрешь.
– Миш, да ты...
– Я что сказал?
– Мишель, клянусь.
– Вот так то.
– Слушай, дружище, раз все так серьезно, может, мне и читать это не стоит?
– Стоит, – улыбнулся Лавров. – Не уверен, что это новая для тебя информация, но... Я бы гадом был последним, если бы ее не спер. Тут мно ого чего интересного про твоего папулю.
– Ага... – Игорь отвернулся и закусил губу. Руки его аккуратно складывали листки. Он задрал штанину и сунул документ за голенище сапога.
– Понимаешь... – сказал Лавров. – Это новое железо, которое нам поставили, у него возможности фантастические. Это уже не компьютер, это просто черт знает, что. И я его малость расшевелил... И случайно пробился на помойку...
– Куда? – переспросил Игорь, по прежнему глядя в сторону и думая о чем то своем.
– На помойку. Ты не в курсе, извини. Это такая база данных неопределенного характера. Чисто справочные материалы, и знакомиться с ними не обязательно. Потому что они ничего не проясняют, а неподготовленного человека могут скорее запутать. С ними и не работает никто, наш патрон, например, на помойку не заглядывал ни разу, это точно, я же для него все документы готовлю... Он, наверное, и код доступа забыл. А я этот код того... Нащупал. Ну и давай крутиться, пока не засекли... Видишь ли, Боец, это хоть и помойка, но закрыта она по форме ЭКСТРА. Так что про нее такие легенды ходят...
продолжение

ГЛАВА 2
ВТОРОЕ ИЮНЯ, УТРО.

* * *

Какие бы эмоции ни будил в вас исследуемый документ, во первых, дочитайте до конца. А во вторых, представьте, как бы вы себя чувствовали, если бы эта информация была добыта именно вами. Можете еще прикинуть, что такое отдавать выстраданный текст в руки недостаточно компетентному скептику.

Как только в салоне погасли надписи «fasten seat belts» и «no smoking», Вестгейт перевел кресло в режим укачивания, настроил будильник и позволил себе на несколько часов отключиться. Проснулся он свежим и отдохнувшим, заказал легкий энерджайзер и пошел умываться. Вернувшись, принял у стюардессы бокал охлажденного напитка и залпом выпил. Стюардесса не спешила уходить и, бросая на Вестгейта плотоядные взгляды, дольше положенного интересовалась, всем ли пассажир доволен, и не нужно ли еще чего. Наверное, Вестгейт еще перед взлетом бессознательно, чисто по привычке, умудрился пройтись по девушке своим отточенным «фирменным» обаянием – то ли взгляд, то ли жест, то ли все вместе. Теперь же Вестгейт на нее рыкнул, и оскорбленная красотка удалилась. Вестгейт горестно покачал головой ей вслед, прикрыл глаза, дождался, пока сознание полностью не активируется, и приступил к работе.
В подлокотнике кресла стоял довольно мощный процессор, но Вестгейт достал из кейса свой. Покопавшись одним пальцем в обойме для дисков, нашел коробочку с модным романом и зарядил ее в машину. Надел виртуальные очки и для разгона прохватил за пару минут несколько глав концептуальной русской белиберды, которой почему то восхищалась вся планета. Не удержался и хихикнул. Запустил программу дешифратор, ввел ключ и стал ждать. Текст романа перед его глазами потускнел, распался и сложился вновь. Но теперь это был уже совсем другой роман.
«Категория: ЭКСТРА. Тип: документ. Тема: форсированные экстрасенсы. Характер: справочный материал», – прочел Вестгейт. На секунду он почувствовал раздражение. Вестгейт терпеть не мог фантастику, подозрительно относился к информации о всяких необъясненных явлениях, а от слова «экстрасенс» его просто тошнило. Глобального масштаба гонения на всяческих шарлатанов, развернувшиеся в начале века, были по мнению Вестгейта естественной реакцией выздоравливающего общества. Люди слишком долго позволяли шаманам и знахарям себя дурачить. Когда человечество, пережив эпоху кризисов и войн, поднялось на ноги, его начало тошнить. И первой отравой, улетевшей в канализацию, были лжеученые, проталкивавшие так называемую «биоэнергетику». Этих выкорчевали, как сорную траву, физики и врачи. Тут же упал до нуля интерес к «аномальным явлениям», всяким НЛО и полтергейстам – и как по мановению руки, их перестали регистрировать. Они просто исчезли. Человечество посмеялось над своей глупостью – и испарились экстрасенсы. Сами разбежались, как только на их «услуги» пропал спрос.
продолжение

Сегодня нет фактических оснований полагать, что упоминающиеся в книге организации существуют, когда либо существовали или будут существовать. Все совпадения имен, названий и наименований случайны.


Эпиграфы к эпизодам – выдержки из книги «Служебные записки»
(автор – директор Управления специальных проектов Федеральной Контрольной Службы Игорь И. Бойко), М., 2050.


А он сказал только: «Не наделай ошибок». Ясно, чего не надо делать, но совершенно не ясно, как же все таки жить.
Джойс Кэрол Оутс, «Сад радостей земных».

ПРОЛОГ

Черного, как антрацит, дядьку с типично африканским именем Доктор Мбебе подловили в туалете его собственного офиса. Дали президенту благотворительного фонда закончить свои дела и вымыть руки, а потом оглушили шокером и затащили в подсобку. Прилепили контакты на виски и запустили сканер. Но как только машина вышла на режим и начала копаться у бедняги в голове, Доктор Мбебе затрясся всем телом, широко открыл глаза, громко пукнул и умер. Так его и бросили носом вниз в мужской уборной второго этажа.
Над Шварцкопфом, страшно богатым и поэтому хорошо охраняемым человеком потрудились изрядно. Чтобы достать его из расплющенного лимузина, понадобился целый арсенал спасательной техники. Но дело того стоило – Шварцкопфа слегка помяло, а вот у телохранителей его наступил, мягко говоря, распад функций. Так что вовсе не их крепкие руки волокли упирающегося босса в «скорую помощь». В салоне «скорой» Шварцкопфа тут же вырубили и подключили к сканеру. Но едва оператор ввел первый вопрос, как газетный магнат приказал долго жить без объяснения причин.
Джимми Богарт упал с лошади посреди своего необъятного ранчо. Его уволокли в кусты и оприходовали по всей форме, но сканер опять ничего не успел считать, потому что у самого популярного в мире телевизионного ведущего остановилось сердце.
За атташе по культуре Ли Ван Ху долго носились под дождем, проклиная бег трусцой и прочую физкультуру, по нью йоркскому Центральному Парку. Наконец чертов агент влияния свернул таки в безлюдный уголок, где его и подстрелили из игольника. Развернули тент, подтащили аппаратуру, и тут действие парализатора вдруг кончилось. То ли погода сказалась, то ли неучтенные резервы азиатского организма. В общем, Ли очнулся, вытаращился на переносной комплекс для «промывки мозгов» и мгновенно догадался, что это такое. Во всяком случае, так поняли его реакцию, потому что Ли часто задышал, дернулся и отдал концы. По сравнению с предыдущими жертвами это был явный прогресс. Все таки, хоть какая то информация.
К сожалению, ее с опозданием передали тем, кто занимался Котлером. Все делалось в безумной спешке, главными козырями операции считались дерзость и молниеносность – в течение суток она должна была завершиться по всей планете. И старший израильской группы как раз слушал по телефону приказ, когда Котлер открыл дверь. А старший, думая, как же из ситуации выкрутиться, стоял с поднятой рукой: ждать новой команды, не двигаться. И человек с игольником так и не понял, стрелять ему или нет. А Котлер, ничего не подозревая, шагнул в свой кабинет, обнаружил там группу людей с напряженными лицами, заметил направленный ему в живот ствол игольника, и всех перехитрил. Он заорал по русски: «Я все скажу, только не бейте!». Старший так обалдел от этого заявления, что у него челюсть отвисла, а тот, что с игольником, так и не выстрелил. А Котлер сполз по косяку и больше уже ничего не говорил, ни по русски, ни как нибудь еще.
Поэтому с некой госпожой М., женой влиятельнейшего европейского политика, разговор велся по старинке. То есть, накрыли ее там же, где и собирались – в тайном любовном гнездышке. Но форсированных методов применять не стали, а просто решили попугать. Госпожа М. с интересом просмотрела свежую видеозапись, демонстрирующую все, что с ней, госпожой М. только что вытворял дипломатический советник Вестгейт. Заметила, что господин Вестгейт – это, конечно, ее ошибка, потому что несмотря на всю изобретательность оного молодого человека, удовольствия от него никакого, а одно расстройство. Предложила задавать вопросы. И через десять минут, едва только гости начали докапываться до сути дела, ни с того ни с сего кувыркнулась с дивана головой в ковер и затихла.
На этом досадном инциденте руководство операции разбил паралич воли. И вся история чуть было не закончилась, не успев толком начаться. Все еще могло обернуться по хорошему. И дипломатический советник Вестгейт не узнал бы, как в Москве умеют бить по морде, не застрелил бы четверых русских, одного финна и любимую собаку Игоря Волкова и не познакомился бы с такими экзотическими вещами и личностями, в существование которых воспитанные молодые люди просто не верят. Но то ли Вестгейта дурацкая национальная судьба настигла – а он по происхождению был коренной москвич, – то ли дипломатический советник просто, что называется, дождался. Потому что ближе к вечеру того злополучного дня заглохшая было операция получила новый импульс.
Неожиданно оказался доступен человек, на которого спецслужбы давно точили зуб, но ухватить руками никак не могли. Был госпитализирован в частную клинику старый Оке Липар, председатель закрытого международного клуба промышленников. Наутро фотография «железного шведа» в траурной рамке обошла все выпуски новостей, а сын и наследник безутешно рыдал над телом старика, лицо которого неприятно изменила смерть. В дверях клиники начальник охраны покойного оттирал журналистов, и то, что он чуть не до крови прокусил себе губу, все приняли за знак глубочайшей скорби. Начальнику охраны действительно было нехорошо от утраты. Нарушив обязательства перед клиентом, которому служил верой и правдой много лет, он будто лишился частички себя. Но эта боль должна была пройти, а пропавшую бесследно дочь начальнику обещали вернуть. Правда не раньше, чем в фамильном склепе Липаров появится настоящее тело.
Когда с Липаром осторожно поработал специалист, выяснилось что никакой он не железный, да еще и не швед к тому же. Операция удалась, и в компьютеры ее организаторов потекла информация. Она была чудовищна, она была невообразима, но с ней приходилось смириться. И оставалось только сделать выводы и принять решение. И то, и другое далось нелегко, такими крутыми мерами пришлось бы вырезать из мозга человечества кошмарную опухоль. Но иного выхода не было. И с того момента, как решение было принято, спокойной жизни дипломатическому советнику Вестгейту осталось ровным счетом на два дня.

продолжение

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СТАЛЬНОЕ СЕРДЦЕ
5 мая – 14 мая, 20 августа 1991 года.
*****
В период 1962-1964 годов такая известная организация, как Ренд Корпорейшн, выполнила по заданию министерства обороны США прогнозное исследование по вопросу о возможности использования внечувственного восприятия в интересах разведки и связи.

– А что ты скажешь, если я попрошу разрешения здесь э-э… задержаться? – спросил Тим в воскресенье ближе к вечеру.
Ольга приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. Закатное солнце через окно светило ей в спину, и Тим невольно улыбнулся, таким прекрасным было лицо девушки в ореоле горящих золотом волос.
– Да запросто… – произнесла она задумчиво. – Мои сейчас заняты, раньше, чем через месяц они сюда носа не высунут. Поесть я тебе приготовлю чего-нибудь впрок, магазин в поселке, ты знаешь, где. Сейчас барахло отцовское разберу, подберем тебе одежонку, не будешь же ты в одном и том же ходить.. А у нас в агентстве затишье, я смогу приезжать часто, ехать удобно… Деньги есть у тебя?
– Есть немного, на какое-то время хватит.
– Ладно, придумаем что-нибудь. Слушай, а твои? Они вообще в курсе, что происходит?
– Ну как тебе сказать… С матерью я на днях по телефону говорил. Она думает, что я ложусь в этот самый Институт на обследование. Рада безумно. Так что, допустим, неделю они беспокоиться не будут. Вот ведь дал Бог родителей, а?
– Это ты их довел, милый. Извини, но ты кого хочешь сломаешь…
– И тебя?
– И меня. Ладно, не будем.
– Извини.
– Ничего, – она прильнула к нему всем телом и мягко поцеловала в небритую щеку. – Колючка моя любимая… Знаешь, я отпрошусь, пожалуй, и в среду вернусь сюда до конца недели. Может, порисую немного, тряхну стариной. Здесь так тихо…
– Здесь действительно тихо.
– Ну а что ты хочешь, это же старые дачи, еще довоенные. Большие участки, люди спокойные. Ты соскучился по тишине, да?
– Понимаешь… – Тим сел на кровати и, обхватив себя руками за плечи, уставился на закат. – Здесь во всех отношениях тихо. И очень чистое место по энергетике. Никаких отвлекающих факторов, никакого мусора. Отношение сигнала к шуму почти нулевое. А мне очень нужно один интересный сигнальчик как следует обнюхать…
– Ты что-то чувствуешь?
– Помнишь, как-то однажды… Ну, когда меня по голове трахнули. Я тогда сказал тебе, что мечтаю – прилетела бы тарелка и забрала меня отсюда к едрене-матери…
– Да, – прошептала Ольга, вглядываясь в его лицо.
– Ты не передумала? Насчет того, чтобы я взял тебя с собой?
– В чем дело, Тим?
– Понимаешь… А, ч-черт! – Тим откинулся назад и твердо посмотрел ей в глаза. – В общем, мне нужно здесь отсидеться вовсе не потому, что я боюсь Проекта. Я за эти дни, спасибо тебе, набрался сил. Я в отличной форме. Вот, смотри, – он протянул вперед ладонь, слегка напрягся, и через несколько секунд в его руке проступили очертания белого с голубым бублика.
Ольга чуть отстранилась. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что ее возлюбленный немножко не в себе.
– Что это? – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– Как сказал бы один мой знакомый биоэнергетик, это тороидальный микролептонный кластер. Но поскольку я не доктор физматнаук, то называю эту штуку бубликом. Вполне безобидная форма материи. Даже полезная. Заряжает батарейки. Я их за эти два дня штук сто, наверное, слопал. Потрогай.
– Спасибо, я потом как-нибудь, ладно?
– Глупышка. Привыкай.
– Там, куда ты собрался, мне придется все время с ними иметь дело? – осторожно спросила Ольга.
– Главное, мы будем вместе, и в полной безопасности.
– Где это?
– Далеко. Но у меня нет выбора. Проект от меня не отступится. Он уже прибрал к рукам всех активных московских сенсов. Более того, начинается инициация совсем молодых, почти детей. Затевается что-то невообразимое, и мне в одиночку эту лавину не остановить. Лет через пять-шесть, а может, и раньше, в Советском Союзе наступит Золотой Век. Будет построено абсолютно счастливое идеально управляемое общество. Полное единомыслие, безусловное одобрение и даже обожание властей. А к середине двадцать первого века КГБ будет править миром.
Девушка откинула одеяло, спустила ноги с кровати и потянулась за одеждой. Тим улегся на живот и завороженно глядел, как исчезают под тканью обожаемые им ноги, золотистый островок между ними, гладкий молодой живот, упругие чуть тяжеловатые груди…
– Ты прекрасна… – прошептал он.
– Пойдем вниз чай пить, – сказала она.
– …Хотя не исключено, что сбудется пророчество Нострадамуса, – размышлял Тим вслух, спускаясь по лестнице на первый этаж. – Если старик Мишель не ошибся, и если ученые правильно расшифровывают его записи, то Генриху Счастливому уже десять лет.
– Это кто? – спросила Ольга безразлично, накрывая на стол.
– Будущий гениальный воитель и президент объединенной Европы. Понимаешь, по Нострадамусу в двадцатые годы следующего века начнется страшное мочилово по всей планете. Белые против черных, желтые против всех, мусульмане тоже… против всех. Самое интересное, что если верить Нострадамусу, все эти армии будут транзитом идти через нашу территорию. Мало не покажется. Но Генрих победит, и те, кто останутся живы, об этом не пожалеют. Во всяком случае, если воспринимать Нострадамуса всерьез.
– А если нет? – по прежнему безразличным тоном произнесла Ольга.
– А если нет, – вдруг разозлился Тим, – тогда командовать будут наши. И разведут «совок» на всю планету. Ты Оруэлла читала? Это что, лучше, по-твоему? Когда весь земной шар трясется над тем, как бы половчее талоны отоварить?!
– Да уж! – впервые улыбнулась Ольга с момента, когда Тим продемонстрировал ей бублик. – Это будет весело… Давай, садись… декабрист!
– В Сибирь за мной поедешь? – мгновенно спросил Тим, подходя к ней ближе.
– Ты это серьезно? – выпрямилась Ольга с чайником в руке.
– Отдай посуду, уронишь, – Тим отобрал у нее чайник, сунул его, не глядя, на стол, и попытался обнять девушку. Она увернулась, переставила чайник на подставку, и, закусив губу, принялась рассматривать Тима, будто увидела его впервые.
– Надвигается беда, – сказал Тим серьезно.
– Перестань меня запугивать, – попросила Ольга.
– Надвигается беда, – повторил Тим. – Так или иначе, а ее не избежать. Не психотронная война будет, так ядерная. Но я подозреваю, что нам есть, где спрятаться. И может быть, из этого убежища получится не только наблюдать, но и влиять на происходящее. Затормозить этот процесс, а то и обратить во благо.
– Все-таки, у тебя мания величия, – произнесла Ольга задумчиво.
– Я просто в курсе, что творится, – покачал головой Тим. – Я сенс. Я это нюхом чую.
– Да что ты там унюхал?! – взорвалась Ольга. – Ну что?!
Тим присел за стол и аккуратно разгладил скатерть перед собой.
– Вот уже вторую неделю меня кто-то зовет, – произнес он тихонько. – Источник сигнала далеко на востоке. Где-то в предгорьях Урала, как я понимаю. И сигнал подает друг. Оттуда исходит такое… Понимаешь, солнышко, на этом языке нельзя врать. У биоэнергетики природа другая, она для обмана не приспособлена. А я чувствую, что там, откуда идет сигнал, нас ждет убежище. Надежное, комфортабельное, и на всю жизнь. Раз я это чувствую, значит, так оно и есть. Конечно, это не летающая тарелка какая-нибудь, не чужой корабль. Их, наверное, вообще на свете нет.
– И на том спасибо, – пробормотала Ольга.
– Но там друг, – твердо произнося слова, уверенно сказал Тим. – Друг, который обеспечит нас всем необходимым. Он такой… Гуманный в лучшем смысле этого слова. Теплый, сильный, очень умный. И… – Тим запнулся и весело блеснул глазами. – И мохнатый, – заключил он.
– Сам ты мохнатый, – вздохнула Ольга, садясь напротив и принимаясь разливать чай.
Тим забарабанил пальцами по столу. Ольга придвинула ему чашку. Он благодарно кивнул, но к чаю не притронулся.
– В общем, или я уеду, или я останусь здесь, – сказал он после минутного раздумья.
– Уезжай, – посоветовала Ольга не без вызова в голосе.
– С тобой.
– Тимка, ты не понимаешь, о чем меня просишь.
– Да, наверное, не понимаю, – сказал Тим с неприкрытой горечью.
Ольга отставила чашку, протянула через стол руку и накрыла ладонью нервно подрагивающие пальцы Тима.
– Ты необыкновенный человек, Тимка, – сказала она. – Я не хочу тебя потерять. Но ты своей просьбой… Понимаешь, есть ведь еще и мои интересы. Верно?
– Если ты останешься здесь, у тебя уже не будет собственных интересов.
– Погоди, не перебивай. Мне двадцать три. И сейчас, пока есть возможность, я хочу позаботиться о своем будущем. Раньше все было просто, все было рассчитано на сто лет вперед. Я бы делала свой промдизайн в какой-нибудь конторе, рисовала для души картинки… Замуж вышла бы… Теперь все не так, все сложнее, но зато и возможности совсем другие. Понимаешь, Тим, если дальше все пойдет, как идет, то реклама в Союзе будет развиваться с огромной скоростью. И если я не буду дурой…
– Вот уж кем ты не будешь.
– Точно. Я скорее буду стервой. В общем, Тим, все идет к тому, что через год у нас с с одной девчонкой будет на пару свой бизнес. Дизайн-студия. И полиграфия. Календари, плакаты, макетная реклама. Понимаешь, Тимка, мне слишком дорого обошлось то место, которое я сейчас занимаю. Мне слишком здорово пришлось себя переломить. Я-то мечтала совсем о другом, ты же знаешь… Но зато, если я не поведу себя глупо, то рожать буду в хорошей клинике, и у моего ребенка будет все.
– Это что-то позитивное, – улыбнулся Тим. – Я-то думал, что ты вообще рожать не хочешь.
– А сегодня, милый, рожать никто и не собирается. Кого хочешь спроси. Ты пойми меня…
– Я понял.
– Тимка, я правда тебя люблю, – Ольга встала, подошла к Тиму сзади и снова запустила руки в его волосы. – Пожалуйста, Тим… – прошептала она. – Давай больше не будем об этом, ладно?
– Ладно, – вздохнул Тим. – Только ты все-таки подумай, хорошо?
– Хорошо. А может, все уладится как-нибудь, а?
– Уладится, – кивнул Тим покорно. – Как-нибудь, да уладится. Непременно. В ту или иную сторону. Тем или иным образом.
– Заткнись, – сказала она, наклонилась и поцеловала его так нежно, что Тим чуть не зарычал от предчувствия расставания, которое ждет впереди.
продолжение

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. НЕЧЕЛОВЕК
28 апреля – 3 мая 1991 года.
*****
В отличие от своих китайских коллег, покидавших в испуге лабораторию при наблюдении ими положительных результатов воздействия человека с расстояния 2000 километров, те, кто воспроизвел наши наблюдения на еще больших расстояниях, вели себя значительно спокойнее.

Воскресенье началось отвратно – снова похмельная тупость, вялость и апатия. Тим лежал в постели, обняв подушку, и размышлял, звонить или не звонить все-таки Самохину в его Институт. Теперь, когда момент принятия окончательного решения подступил вплотную, протянуть руку и снять трубку было особенно тяжело.
Некоторое время Тим, ворочаясь с бока на бок, склонялся к «звонить». Потом к «не звонить, авось пронесет». Наконец возникла подленькая мыслишка – а не подождать ли день-другой. Еще раз все обдумать, взвесить, разложить по полочкам. И тогда уж… На этой мысли Тим надолго завис. Все-таки он так и не убедил себя в том, что доверяет Самохину.
«В конце концов, что я знаю об искусственно форсированных сенсах? Вдруг у Самохина энергетический рисунок поддается корректировке? Думает человек одно, а аура его показывает другое? И вообще, я не детектор лжи. Я только еще учусь „видеть правду“. Кстати, Самохин это знал. Между прочим, очень уж он подозрительно старался в разговоре со мной не „щелкать“ и вообще быть паинькой.
Кругом одни загадки. А услужливое мое сознание вовсю этим пользуется, тело похмельное бережет, чтобы оно меньше двигалось. Нельзя так». Наконец раздираемый противоречиями Тим принял компромиссное решение. Он поднялся и, спотыкаясь, отправился на кухню залить чем-нибудь пересохшую глотку.
Утолять жажду пришлось водой из чайника, даром что кипяченой. Тим принял душ, с трудом позавтракал и, закурив, обратился к наиболее простой на сегодня дилемме – идти за пивом или нет. Посмотрел за окно, счел, что погода хорошая, день весенний и прогуляться можно. А там, глядишь, озарение найдет, и все проблемы разрешатся одним мощным всплеском интуиции. Всплеск был, в принципе, необходим. Вечером Тиму должны были звонить двое перспективных клиентов, и нужно было разбираться, давать им от ворот поворот в свете поездки в Институт, или пока оставить все как есть.
Тим лениво оделся, похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли деньги, документы и ключи. И уже перенес ногу через порог, когда телефон грянул. Выругавшись, Тим вернулся и снял трубку.
– Тимофея позовите, будьте любезны, – попросил совершенно незнакомый мужской голос.
– Слушаю вас, – процедил Тим неприязненно, соображая, кого еще нелегкая принесла на его голову. «Слава Богу, хоть не этот… вчерашний. Кажется, я ему гадостей наговорил. А каких? Не помню. Опять нажрался, трус несчастный. Сколько можно в водке от жизни прятаться? Утону ведь однажды…».
И тут следящий контур сухо затрещал. Тим еще не понял, что он, собственно, делает, а его пси, восприняв тревожный сигнал, чисто механически, используя телефонную сеть как опорную систему, уже принюхалось к звонившему.
И унюхало такое, что у Тима задрожали поджилки.
– Вам просили сообщить, что сегодняшняя встреча в Институте отменяется. Позже вам позвонят, – быстро проговорил незнакомец и дал отбой.
Некоторое время Тим стоял, до боли в кулаке сжимая трубку. Потом опустил ее на место и сел, безвольно уронив руки на колени.
Он сидел неподвижно, прикрыв глаза и почти не дыша, до упора разогнав следящий контур во все стороны. Плавно «щелкая» глубже и глубже, Тим сканировал пространство в поисках интереса к его, Тимофея Костенко, персоне. И поймал легкий отголосок… На самой грани восприятия. Почти неразличимый, слабый, затухающий. Даже не биоинформационный материал, а его тень. Тень очень неприятного, дурного, злого внимания. И источник этого внимания гнездился в старом добром направлении – где-то на северо-западе.
А у звонившего была «черная метка».
Тим еще сам не сообразил, что же ему удалось понять, и какое он принял решение. Но руки уже вытащили из кармана пачку купюр и перелистали ее. Двигаясь как сомнамбула, он встал, прошел в кабинет, вытащил из «нычки» еще немного денег и пристроил их в другой карман. Достал из шкафа кожаный рюкзачок, из-за которого Тиму когда-то завидовала добрая половина факультета журналистики. Аккуратно упаковал и уложил в рюкзачок две смены белья, джинсы, легкие кроссовки и свитер. Выгреб из ящика стола несколько пачек сигарет. Зимние кроссовки, которые были на ногах, сменил на удобные демисезонные башмаки. Закинул рюкзак за спину, потоптался на месте и решительно двинулся на выход.
У метро он придирчиво учинил смотр бабушкам-торговкам и через несколько минут стал богаче на две бутылки водки, одну пива, буханку хлеба и пару банок тушенки. Все, кроме пива, упихал в рюкзак, а с пивной бутылки зубами сорвал пробку и проглотил напиток в один присест. Нырнул под землю, сел в поезд и через полчаса выскочил наружу в искомой точке. Уже спокойный и готовый к тяжелой работе.
Тим шел по улице, аккуратно обходя лужи и подставляя лицо весеннему солнышку, а в голове заново рассматривал уже решенную задачу. И как всегда, найдя выход из ситуации интуитивно, за доли секунды, ни в чем не мог себя упрекнуть, поверив интуицию логикой.
Эмоция, которую ему удалось засечь, имела к звонку непосредственное отношение. Звонок, якобы по просьбе Самохина (в том, что это «засада», у Тима не было ни малейших сомнений), имел какую-то четкую цель. Скорее всего – удержать объект дома. А поскольку объект лентяй и домосед, то для этого достаточно освободить его от необходимости куда-либо ехать. Максимум, на что объект способен, это выскочить на полчаса за водкой.
Тим отдавал себе отчет в том, что, возможно, утрирует ситуацию. Но привычка не соглашаться на то, к чему принуждают, взяла верх. Он давно понял, что если тебя загоняют в угол, а потом говорят «ну, сам решай», – нужно лезть вверх. За двадцать с небольшим лет, прожитых во враждебном мире, Тим поступал так неоднократно и ни разу потом не пожалел. Он «косил» от армии, пока не понял, что сможет это выдержать, и ушел служить в девятнадцать лет, прожив на воле очень важный для себя год. Сломав, подмяв под себя женщину, с которой можно было после этого комфортно существовать как минимум полжизни – отвернулся от нее, наплевав на общее мнение, что это будет отличный брак. В мире сенсов всегда был котом, ходившим где вздумается, гулявшим сам по себе. Ушел с факультета, бросил газету… Да мало ли он ломал стереотипов, чужих и собственных. И теперь, оказавшись в двадцати километрах от дома, поворачивать оглобли не собирался.
Тима не волновало даже то, что его будет искать Ольга. Переживет как-нибудь. Ему было наплевать на клиентов, больных людей, остро нуждающихся в помощи. Пусть загибаются, их проблемы. А мысль о том, что Самохин, похоже, «спалился» и его сейчас, вероятно, расстреливают из психотронной пушки, Тим приветствовал злорадным рыком. С момента, когда он час назад почуял опасность, Тим инстинктивно запустил привычную с детства модель поведения.
И вот уже час он чувствовал себя удивительно комфортно. Глухая круговая оборона – это было то, что надо! Одиночество вдруг стало благом, злоба на весь свет – залогом безопасности, а здоровый жизнерадостный цинизм – единственно возможной формой отношения к жизни. Умом Тим понимал, что это нехорошо. Но душа его пела так, как не случалось ей петь уже очень давно. Это был верный признак стресса, но Тим приказал себе о таких вещах не думать. Его пытались загнать в угол – и он в ответ перестал быть человеком. Зато приобрел возможность из угла взлететь прямо вверх.
Солнце шпарило вовсю. Люди на улице были теплые и доброжелательные по случаю выходного дня. Следящий контур ничего особенного не фиксировал. Навстречу пробежала стайка очаровательных в своей юной невинности старшеклассниц с блудливыми весенними глазами. Тим хищно скалился, улыбаясь, и думал о том, как жалко, что высокие моральные устои не позволяют ему поймать такую вот нимфетку и поиметь ее со всех сторон. С нынешними его способностями это было бы чертовски легко, но, к сожалению, поперек совести.
На ходу он перетянул рюкзак под мышку, слегка приоткрыл его, свернул крышку на одной из бутылок и сделал из горлышка пару хороших глотков. Закурил и ощутил почти физически, как в груди закипает веселая молодая злоба. Поймал несколько летевших мимо бубликов и, проглотив их, зафиксировал отчетливый прилив энергии. Внимательно просканировал все контуры своей ауры и улыбнулся еще шире прежнего. «Товарищ председатель Государственной Комиссии! Трижды Герой всего на свете младший сержант Костенко к полету готов!».
Все отлично. День прекрасный. Впереди большая драка. И Кремер, как ему и положено, сидит дома.
*****
Дурную славу создали и целители, точнее те из них, кто без достаточных на то оснований пытаются решать подобные проблемные научные вопросы.

Цепляя по пути всю свободную позитивную энергетику, Тим осторожно подошел к двери Кремера и, глубоко «щелкнув», забросил внутрь квартиры луч-пробник. Он еще не представлял себе, получится ли задуманное, но чувствовал такую уверенность, что заранее рассчитывал на идеальный результат.
Захваченный лучом, Кремер инстинктивно вздрогнул, но решил, наверное, что ему почудилось, и «щелкать» не стал. Тим аккуратно перенастроился и «взял» Кремера плотнее, еще плотнее, и наращивал давление вплоть до блокировки двигательных функций. Раньше ему не приходилось так агрессивно обращаться с сенсами, но все получалось отлично, и Тим едва успевал ставить плюсы в воображаемой таблице эксперимента.
Кремер застыл, как изваяние, сидя за кухонным столом. Тим с расстояния метров в пять безмятежно, стараясь не удивляться своей силе, начал глубокое сканирование.
Следящий контур подал сигнал – какая-то старая развалина неопределенного пола из соседней квартиры решила выйти. Машинально Тим легким толчком, не отвлекаясь, загнал развалину под кровать.
Зажатый в кулак чужого поля Кремер едва дышал. Тим отметил, что с Николаем за последние месяцы произошла разительная перемена. Это уже не был прежний запуганный и побитый человечишко. За столом сидел крепкий и уверенный в себе сенс в расцвете сил. Яркая здоровая аура без малейшего следа былых «пробоев». Никакой «черной метки». Тим еще раз похвалил себя за выбор места. «Вот у тебя, Коля, друг старинный, мы и спрячемся. Либо ты уже один из операторов Проекта, либо как-то откупился. А поэтому у тебя мне безопаснее всего».
Четкой информации о том, куда Кремер собрался, Тим нащупать не смог, да на такое он и не рассчитывал. Но главное – буквально через полчаса Кремер должен был уйти, и вернуться только завтра к полудню. Это Тима устраивало полностью. Несколько минут он потратил на то, чтобы со всей возможной мягкостью «отпустить» сенса, и затаился в своем углу.
Кремер легко вернулся к жизни и принялся активно поедать яичницу. Тим вкатил себе еще один жирный плюс и приступил ко второму акту трагедии. Теперь, имея четкое представление о волновой структуре Кремера, он получил шанс эффективно от этого человека «закрыться».
Тим аккуратно заэкранировался и, стоя в ожидании, отметил, что на потрясающую, невозможную даже на взгляд сенсов работу, затратил совсем немного сил. Он еще был в состоянии без подпитки извне убить (или даже серьезно вылечить) с десяток человек. Конечно, за этим последовала бы энергетическая кома, но Тиму пока не нужно было ни убивать, ни врачевать. Он просто стоял и ждал, намереваясь провернуть старый фокус, которым иногда баловались на показательных выступлениях мэтры вроде Лапшина или Васнецова.
С обычным человеком такой фокус проходил, как правило, на ура, и для этого даже не нужно было быть сенсом. Но все сенсы старой формации были немножко фокусники и слегка шарлатаны поневоле. Общество слишком плотно внушило им, что экстрасенсов не бывает. Поэтому «старички» зачастую подстраховывались бессознательно психотерапевтическими методами. На самом деле бессознательно. Просто от недостаточной веры в свои пси-способности.
В частности, большинство из преподавателей «Центра Новой медицины» вовсю применяло эриксонианский гипноз и другие подобные штучки, одной из которых был «уход». Внимание объекта на мгновение переключалось, а когда он возвращал глаза назад, стоявший до этого перед ним человек вдруг оказывался у объекта за спиной. Сейчас Тим собирался отколоть этот номер в самом невообразимом варианте. Ему нужно было из узкого коридора проскочить в тесный дверной проем, из которого выйдет не просто человек, а мощный сенс. Никакие фокусы в такой ситуации помочь уже не могли.
Тим проверил свой экран, и тут мощный сенс, бросив посуду в мойку, встал и направился к двери. Тим «щелкнул» до упора и снова мягко ухватил Кремера за бока. Тот, ничего не почувствовав, оделся и, позвякивая ключами, открыл дверь.
Тим сжался в комок, направляя внимание человека мимо себя. Дверь распахнулась полностью. Кремер, уставившись перед собой невидящим взором, шагнул из квартиры наружу. Тим бесшумно скользнул внутрь и нырнул за угол. Дверь захлопнулась, в замке повернулся ключ. Кремер пошел по коридору, и Тим отпустил его. Лязгнули двери лифта. Тим глубоко выдохнул, открыл рюкзак, прошел на кухню и поставил на стол початую бутылку водки. «Дело сделано, господа. На какое-то время я от вас ушел».
Квартиру Кремер снимал крошечную, однокомнатную малогабаритку. На взгляд Тима, который тратил на аренду значительную часть бюджета – от жадности. На взгляд Кремера – из практичности. Он хронически копил деньги, якобы на машину. Собственно из-за этого друзья и разошлись. Не то, чтобы совсем поссорились, но вместе работать перестали. В какой-то момент Кремер начал неоправданно задирать цены на пустяковые сеансы. Тим его пристыдил, Кремер уперся. Тогда Тим, успевший тоже подкопить деньжат, в обрез на жилье, забрал своих клиентов и ушел.
В итоге проиграл Кремер. Тим несколько месяцев ходил в старье и внаглую объедал родителей. Но зато он основательно повысил квалификацию и приобрел клиентуру, готовую хорошо платить за качественное лечение. Поэтому, работая с ограниченным кругом больных и не перенапрягаясь, он зарабатывал даже немного больше Кремера, который в поте лица «гнал вал» и каждый вечер падал без сил. Разумеется, все свободные деньги Тим расходовал на водку, такси и цветы для девушек. А Кремер все копил, откладывая в матрас валюту и страдая энергетическим голоданием. Через год он совсем отощал, покрылся на нервной почве сыпью и начал потихоньку терять клиентуру. Если бы не Васнецов, который с подачи Тима провел с Кремером воспитательную беседу, Николаю пришлось бы вернуться на «скорую помощь», откуда он в свое время сбежал в экстрасенсы.
«А ведь Коле уже тридцать», – с непонятной себе горечью подумал Тим, разглядывая убогую обстановку кухни. Пробившись в квартиру, Тим вдруг расслабился и невольно стал мягче реагировать на жизнь. Впрочем, он тут же заключил, что Кремер сам выбрал свой путь, и его, Тима, это не касается. Волоча за лямки рюкзак, он прошел в комнату и осмотрелся.
Комната была энергетически нейтральна. Никаких следов чужого негативного присутствия. Никаких остаточных явлений психотронной атаки. Тим бросил рюкзак в кресло и «щелкнул» поглубже. Вроде бы все в порядке. Что-то светится под кроватью, это мы сейчас проверим. И кстати, спать мы устроимся, уж так и быть, на кушетке для приема клиентов. Из соображений безопасности… Тим рассеянно посмотрел на потолок и вдруг ощутил укол легкого беспокойства.
Прямо над кроватью на побелке отпечаталась россыпь темных квадратиков. Правильные такие квадратики, сложный, но вполне гармоничный рисунок. Особенно гармоничный на взгляд сенса, который в данный момент включил на полную мощность свое пси.
Тим несколько раз крепко сморгнул и потер глаза ладонью. Привычка использовать глаза в работе с клиентами привела к тому, что он всегда напрягал зрение, «щелкая». Даже целиком погружаясь в реальный, не человеческий, мир тонких излучений, тело сенса делало вид, что смотрит на него глазами. И зрачки уставали от фантомной перегрузки.
Тим просканировал квадратики на потолке. Почти ничего, но какое-то остаточное излучение есть. И оно что-то общее имеет со свечением под кроватью. Тим встал на четвереньки, сунул руку и нащупал под кроватью объемистый картонный ящик. Вытащил его, раскрыл и обомлел.
В ящике лежал солидный моток проволоки – медной, с лаковой изоляцией. Несколько больших комьев смятой алюминиевой фольги. Какие-то магнитики и кусочки металла сложной конфигурации. И десятка полтора деревянных пирамидок из детского игрушечного набора. На одной из граней у каждой пирамидки виднелись засохшие остатки клея и штукатурки. Тим подбросил одну пирамидку на ладони и брезгливо уронил обратно в ящик. Пирамидка, в свое время тщательно «заряженная» Кремером, много дней и ночей работала на искривление тонких излучений. Почти до полного истощения. Она побывала на психотронной войне.
– Бедный Коля, – сказал Тим вслух. – Талантливый Коля.
Кремер действительно был талант. Из сенсов нового поколения Тим его уважал больше всех. И всей этой дребеденью, валяющейся сейчас без дела в ящике, Кремер пытался экранироваться от психотронной атаки. Все методы, смутно памятные Тиму из учебника по биолокации, Кремер взял на вооружение и активно применял, защищаясь.
– Глупый Коля, – пробормотал Тим. – Боролся до конца. И молчал… Молчал, дурак. И они тебя сломали…
Он снова заглянул в ящик и фыркнул. Разгреб мятую фольгу и вытащил «краснушку» – дешевую икону для бедноты, прозванную так за специфический цвет. Тим «принюхался» и презрительно фыркнул опять. Совсем недавно икона, написанная в начале века, была бездарно, через пень-колоду, заново освящена. И тоже здорово покорежена безжалостным микроволновым «сверлом» Проекта. Тим положил икону на место, пихнул ящик под кровать и горестно склонил голову набок. Кремер никогда не был религиозен, скорее даже наоборот. И то, что он пытался защитить себя иконой, показывало степень его отчаяния. Теперь у Тима сомнений не было никаких. Экстрасенс-целитель Николай Кремер сдался Проекту.
продолжение

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕЛОВЕК
25 февраля – 27 апреля 1991 года.
*****
И в СССР и в Китае главным противником парапсихологических исследований стала Академия наук. То же самое имело место и в США.

– Не хочешь съездить на один интересный семинар? – спросил Зайцев. – Там уфологи будут, в основном, но может быть и…
Тим проглотил остатки кофе и слегка поморщился. В пресс-баре этого напитка варили очень много, и очень плохо.
– Не-а, – сказал он лениво. – Все равно НЛО не бывает.
Зайцев больно пихнул Тима локтем в бок. Тот слегка отодвинулся.
– Ты очень доверчивый, Олежка, – пробормотал он. – Да, верно. Ты очень доверчивый. Помнишь, кто впервые произнес эту фразу? Примерно так годик назад?
– Возьму-ка я еще кофе, – сказал Зайцев, поднялся и ушел к барной стойке.
Тим закурил и отвернулся. В укромном темном уголке Смолянинов, озираясь, разливал из-под стола по чашечкам коньяк.
Подошел Зайцев, поставил на стол два «двойных» и принялся размешивать сахар, напряженно глядя в чашку.
Тим раздавил в пепельнице окурок и принялся разглядывать свои ногти. Длинные, красивые, отполированные. Никогда раньше ему не удавалось держать руки в таком безупречном порядке. Вечно он ногти грыз. А теперь перестал.
Зайцев смотрел на Тима с насмешливым сожалением. За последний месяц Тим ощутимо прибавил в весе. Сейчас он буквально излучал здоровье и спокойствие. Почти незнакомое лицо – гладкое, ухоженное, без знаменитых костенковских похмельных синяков под глазами. Никакой щетины на подбородке. Тщательно расчесанные волосы уложены в красивую, почти женскую прическу. Сытая барская физиономия. И никаких больше разговоров о зомби. Даже как-то противно. Очень сильно он переменился за считанные недели. Непонятно. И неприятно.
– А все-таки насчет этого семинара, – начал было Зайцев. – Вдруг там…
– Не надо, Олежка. Я уже все сказал по этому поводу. Ни психотроника, ни даже летающие тарелки меня больше не интересуют. Все. Завязал. Навсегда. Журнал «Наука и жизнь» открыл мне глаза. Знать не хочу шарлатана Полынина и вообще всех этих негодяев-лжеученых, которые задурили головы военным и ГБ и украли пятьсот миллионов рублей народных денег.
– И…
– И маньяк Рябцев тоже не интересует.
– Вот это мне приятно слышать.
– Да ну? – криво усмехнулся Тим. – А ведь с Рябцева все и началось, забыл?
– Как он меня задолбал своей японской разведкой! – возвел Зайцев глаза к потолку.
– Это ты и половины не слышал из того, чем он может задолбать.
– А где Рябцев сейчас?
– Он что, тебе нужен?…
Зайцев замялся.
– Сука он, Олег, – сказал Тим горько. – Сунул нас с тобой носом в дерьмо, а сам удрал. Бороться за светлое будущее человечества. Если бы мы его действительно интересовали, он бы сейчас нам телефоны оборвал. После «Науки и жизни» и член-корреспондента Александрова с его компроматом. А Рябцев взял руки в ноги и смылся. Плюнь ты на него.
Зайцев вздохнул.
– Напрасно ты ушел, – сказал он. – Володька переживает.
– А ты?
Зайцев вздохнул снова.
– Есть один парень с моего курса, хочет копать эту тему. Отдам я ее, наверное. Очень уж все запуталось. Для начала натравлю его на Александрова, а там посмотрим.
– Что за парень? Я его знаю?
– Должен по идее. Витя Ларин. Нет? Ну, Ларин, красавчик такой… На тебя похож. В «Эм-Ка» печатался. Еще отец у него в «Правде»…
– Понятия не имею. На меня похож? Фу, Олежка, так не бывает.
– Действительно похож…
– Не видел. Что ж, пусть копает дальше. Мне-то что. Все, Олег, я забыл эту тему. Насовсем.
– Врешь ты все, – сказал Зайцев и сделал движение губами, будто собираясь плюнуть.
– Это на ваше усмотрение, – хмыкнул Тим.
– Тьфу! – Зайцев поднялся и, не прощаясь, двинулся к выходу из пресс-бара. Тим снова принялся рассматривать свои ногти. И почувствовал, что краснеет.
За столик к Тиму подсел Смолянинов.
– Не переживай, Тимка, – сказал он участливо. – Все фигня кроме пчел. Хотя, если задуматься…
Тим посмотрел в угол, откуда пришел Смолянинов. Компания, преимущественно из девушек, бросала на них короткие заинтересованные взгляды.
– Пошли к нам, – предложил Смолянинов.
– Спасибо, но… Мне домой пора.
– Что-то я тебя совсем не узнаю.
– Это точно.
– Не дури. Подумаешь, тема сорвалась. Да их миллион, этих тем, и одна интереснее другой.
Тим вздохнул. Конечно, Смолянинов знает про разгромную статью в январском номере журнала «Наука и жизнь». Все про нее знают. И для большинства она расставила точки над «i». Биоэнергоинформатика – лженаука. Психотронные генераторы – афера. Ворюги, спрятавшиеся под личиной ученых, растаскивают народные деньги. Только зомби этой статье не поверили. Да бедняга Зайцев, который, похоже, окончательно запутался. «А ведь дело совсем не в том, где правда, а где ложь. Даже для Зайцева главный вопрос – его собственные мотивы. Он хочет разобраться в себе, понять, должен ли журналист всегда копать до конца. Должен ли он лезть туда, куда не просят, игнорируя мнение старших, руководствуясь только личным чувством справедливости? Вообще, что должен делать журналист, когда его тычут носом в лужу, как щенка?»
– Слушай, Кир, вот объясни мне одну вещь…
– Хоть две, – Смолянинов сделал рукой широкий жест и потянулся за сигаретами Тима.
– Вот придет яхта «Соло». Ты на нее сядешь и пойдешь с «Гринписом» к Новой Земле, на ядерный полигон. Ты ведь знаешь точно, что вас пограничники возьмут за задницу и отбуксируют в нейтральные воды. И ничегошеньки вы своей авантюрой не докажете.
Смолянинов пускал колечки дыма и мягко улыбался.
– Мне понятны мотивы «Гринписа», – продолжал Тим. – Они с жиру бесятся. Этих обалдуев нерусских хлебом не корми, только дай покататься на моторках вокруг какого-нибудь авианосца, да чтобы их сверху из водометов поливали. И в ледяной воде побултыхаться тоже весело. Стрелять в тебя никто не рискнет, и даже насморк ты не схватишь, потому что пьяный.
Смолянинов рассмеялся. Видимо, со словом «пьяный» Тим попал в точку.
– И ты заметь, Кир, они ведь никогда не выдвигают разумных, компромиссных требований. Они намеренно говорят о полном запрещении, полном закрытии, полном отказе от всего, что пачкает мир. А значит – никогда им не удастся ничего ни закрыть, ни запретить. Ну ладно, они балуются. А тебе-то что делать на яхте «Соло», серьезному русскому журналисту?
– Единственному русскому журналисту, – добавил Смолянинов.
– В смысле?… – не понял Тим.
– Яхту выпрут в нейтральные воды, это точно, – объяснил Смолянинов. – А вот меня вряд ли. Я буду на яхте единственный человек с советским паспортом. Серпастым и молоткастым.
– Кир! – позвали из угла. – Где ты там?!
– Сейчас, солнышко! – отмахнулся Смолянинов. – Момент!
– Значит, нарочно в петлю лезешь… – протянул Тим без малейшего выражения.
– Меня вытащат, – сказал Смолянинов уверенно. – Но шуму вокруг полигона будет гораздо больше, чем его смогла бы поднять нерусская яхта с нерусскими же, как ты выразился, обалдуями. А полигон действительно очень грязный. Перманентный Чернобыль, все, кто рядом живет – больные. Местность отравлена на сотни километров. Гадкое место.
Тим вздохнул и потупился.
– Очень много интересных тем, – повторил Смолянинов.
– Наверное, – пробормотал Тим. – Ладно, спасибо за совет.
– Да не за что, Тим. Заходи в редакцию почаще.
– Постараюсь. До свидания, Кир. И – удачи!
– Хотелось бы, – улыбнулся Смолянинов, протягивая Тиму руку. – Не падайте ухом, поручик Костенко.
– Я младший сержант без классной квалификации. Счастливо, Кир.
– Счастливо, – Смолянинов поднялся и ушел. Тим заглянул в опустевшую чашку кофе, посмотрел на часы и вздохнул. «Пора идти, через два часа у меня клиент. И до чего же мне не хочется с ним работать! Вообще ничего не хочется. Что со мной? Почему на душе так противно?»
– Я что-то сделал не так, – прошептал Тим. Встал, сунул руки в карманы и, сутулясь, вышел из бара.
*****
В подобных случаях следует говорить о психологическом воздействии на сознание некритично мыслящего человека его же собственных представлений и ожиданий. И крайне редко – о пси-воздействии.

На доске объявлений висел длинный список остепенившихся негодяев. Некогда эти двоечники и прогульщики вовсю позорили факультет журналистики, а теперь образумились и подали нижайшие прошения о сдаче разницы в экзаменах и восстановлении. Тим рассматривал список с удовольствием. Что за люди! Сливки общества, цвет его курса. Кто-то хочет восстановиться просто по инерции, кого-то родители заставляют, а некоторые, возможно, поступили на работу в хорошие места, где диплом рано или поздно будет нужен, чтобы пробиться в редакторы. «Интересно, а чего хочу я? Наверное, чтобы родители от меня отстали. Потихоньку все досдам, до весенней сессии времени – вагон. Потом на „заочку“ переведусь… Ага, уже не переведусь».
Тим хищно прищурился и с шумом вобрал в себя побольше воздуха для матерного вопля. Подумал и выдохнул. Только сжал кулаки.
В списке было человек двадцать отчисленных. Против одних фамилий стояла резолюция «восстановить», против других – «разрешить сдавать разницу». И только про бывшего студента Костенко написали коротко и ясно – «отказ». Липовое ходатайство из рекламного агентства, где работала Ольга, прошло все инстанции нормально. Почему же тогда отказ? Тим круто повернулся на каблуках и рванул на себя дверь учебной части.
– Простите, Тимофей, но я вам ничего определенного сказать не могу, – сообщила инспектор курса. – Учебная часть тут ни при чем, эти вопросы решает деканат. Сходите к замдекана, может быть, она…
К заместителю декана Тим попал быстро, уже через полчаса. Это оказалось несложно – сначала тонизировать замучанную менструацией секретаршу, а потом мощным «щелчком» сквозь дверь настроить грозную замдеканшу на миролюбивый лад.
– А понятия не имею, – сказала замдеканша. – Это вы сами, молодой человек, разбирайтесь в учебной части. Сказать по правде, я так думаю, кому-то вы там крупно насолили…
Круг замкнулся. Стоя в коридоре с глупой ухмылкой на губах, Тим привычно шарил по карманам в поисках фляги. «А откуда ей взяться – я же теперь почти не пью». Тим свернул за угол, спустился по широкой мраморной лестнице и вышел на улицу, под мокрый снег. «Похоже наклевываются серьезные неприятности. Отец меня тупым ножом зарежет. Больше ему ничего не остается. Выгнать меня из дома он не в состоянии, поскольку дома я и так не живу. Наследства лишить тоже не получится – разве ж это наследство? А вот в морду он мне даст. Бедный папа, здорово я его обломаю. Человек без диплома по его понятиям – не человек».
Дома Тим принялся бесцельно шататься по квартире, потом затеял было стирку, но бросил на полпути. Наконец, перелопатив книжный шкаф, раскопал давно спрятанный от себя литр водки и уединился с бутылками на кухне. Прошел уже месяц с тех пор, как Тим побывал бесплотным духом, узнал о Проекте, убил оператора и принял решение поднять лапки кверху. Для начала он разругался с Рябцевым, а на следующий день сказал Гульнову и Зайцеву, что выходит из расследования. Мотив он придумал отменный – «мне страшно, я боюсь на этом деле сойти с ума. Я устал общаться с зомби, они пугают меня. Про наведенный бред слышали? Вот так-то. Скоро я начну вам рассказывать про японскую разведку, а мне бы этого очень не хотелось».
Ребята посмотрели на него сначала с интересом, потом с жалостью, и отвернулись. А Проект – исчез. Пропал, растворился в воздухе, перестал беспокоить. Как будто и не было его. Никаких симптомов. И вот тут Тиму действительно стало нехорошо. Во-первых, он действительно обрубил ниточку, соединявшую его с людьми, которых уважал, и которые хорошо к нему относились. Во-вторых, чем больше времени проходило, тем иллюзорнее казались все его былые страхи. Факты, которые раньше выглядели неоспоримыми, расплывались и таяли. Обжигавшие душу эмоции подзабылись. И иногда, вспоминая, Тим ловил себя на том, что действительно подозревает – а не существовал ли Проект исключительно в больном воображении нескольких десятков сумасшедших?
Тем более, что интенсивно «раскручивая» свою энергетику, Тим вполне мог переутомиться. Психика сенса – чересчур навороченная система для того, чтобы быть совершенной. И она запросто могла дать временный сбой. «Но чем же я тогда занимался добрых полгода? С какими ветряными мельницами воевал? И почему тогда, уверенный в том, что меня травят, как лисицу, и жизни моей угрожает опасность, я был так собран, отважен, неутомим… счастлив?
И почему теперь мне так тоскливо и одиноко?
Неужели ты был болен, Тим?»
Ему вдруг стало тяжело дышать. Тим перевернулся на спину и понял, что плачет.
продолжение

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЭКСТРАСЕНС
30 ноября 1990 года – 26 января 1991 года.
*****
Третьего апреля 1953 года задача кардинальной перестройки образа мыслей человека стала решаться в рамках секретного проекта ЦРУ «МК-Ультра» («Ультрамозговой контроль»). К тому времени на пост директора ЦРУ был только что назначен Аллен Даллес, подключивший к участию в работах по этому проекту Эвена Камерона, известного американского психиатра, будущего президента Всемирной ассоциации психиатров.

– Добрый день, господин Лапшин! – сказал Тим в трубку, перебивая голос на автоответчике. – Это вас некто Костенко беспокоит. Если вы дома, пожалуйста, ответьте.
– …буду вам очень признателен… – бормотало в трубке. – Говорите после звукового сигнала…
– Сергей Борисович! – повторил Тим. – Это Тимофей Костенко. Пожалуйста, ответьте мне!
– Да! – раздраженно бросила трубка. – Слушаю вас.
– Здравствуйте, Сергей Борисович.
– Здравствуйте, Тимофей. Чем могу быть полезен?
– Мы не могли бы встретиться?
– Зачем? – без секунды промедления выдохнул Лапшин. И Тим услышал в его голосе страх.
– Это не займет много времени. У меня к вам несколько вопросов, и очень не хотелось бы по телефону…
– Честное слово, я просто не знаю, Тимофей.
– Пятнадцать минут, Сергей Борисович. Будьте любезны!
Лапшин замялся. Слышно было, как он тяжело дышит.
– Право, не знаю… – пробормотал он наконец. – Понимаете, Тимофей, у меня сейчас наплыв клиентов… Ну, вы в курсе, что это такое. Я просто не в состоянии уделить вам время. Я должен отдыхать, восстанавливаться, вы же понимаете…
– А я вам помогу, – предложил Тим вкрадчиво.
– Нет! – почти взвизгнул Лапшин. – Нет, спасибо большое, нет… Вы знаете что, Тимофей… А вы позвоните мне через недельку, а? Хорошо? Возможно, я буду посвободнее…
– Хорошо, – вздохнул Тим. – До свидания. Я обязательно…
– До свидания! – радостно перебил его Лапшин и уронил трубку.
– Вот чмо! – рявкнул Тим, ударяя кулаком по столу. Он перелистал записную книжку и набрал еще один номер.
– Алё… – вальяжно, с придыханием, отозвался глубокий и низкий женский голос.
– Привет, красавица! – Тим поймал себя на том, что невольно включил игривую и двусмысленную интонацию.
– Ха! – отозвалась Людмила. – Тимка! Здорово! Где пропал?
– Не «где пропал», а «куда пропал»…
– Мы люди дремучие, статеек в газетки не пишем. Ладно, чего надо? Третий глаз не открывается?
– Ты гостей принимаешь? – поинтересовался Тим. – С большими красивыми бутылками вкусной полезной водки?
– Зачем? – в точности, как давеча Лапшин, насторожилась Людмила.
– Нужна консультация. Не пойму я тут никак одну вещь…
– Так расскажи…
– Да тут не скажешь, показать надо.
– Тим, лапушка, не темни. В чем дело?
– У-у… Скажем так. У тебя нет в последнее время такого странного ощущения… Как будто ты малость не в себе?
– Тим, ты совсем дурак?!
– А что я такого сказал?!
– А ты не знаешь, да?!
– Люда, погоди. Я же тебе и говорю – давай, принимай гостей. Может, я действительно ничего не знаю.
– Ой, не смешите меня! Всё, Тим, пока. Мне некогда. Приветик!
– Ух, чтоб тебя… – пробормотал Тим, бросая трубку. Он перелистал книжку снова, взялся было за телефон, но передумал. Поднялся, открыл холодильник, сделал из горлышка хороший глоток коньяка и некоторое время стоял, уставившись невидящим взглядом за окно. Звонко клацнул зубами и пошел одеваться. «Ну, ребята, – подумал он, – вы меня разозлили».
– Кто там? – спросил через дверь Кремер, внимательно разглядывая Тима в глазок.
– Костенко, – назвался Тим. – А ты не видишь, да?
– У меня клиент, – сказал Кремер. – Приходи завтра.
– А если я сейчас щелкну? – спросил Тим с угрозой в голосе.
Раздался звон набрасываемой цепочки, клацнули по очереди два замка.
Глаза у Кремера оказались полузакрыты. В отличие от Тима, он действительно «щелкнул». Кремер был в хорошей форме, и Тим почувствовал неприятное жжение в переносице.
– А через дверь слабо? – спросил он ехидно.
– Так она же стальная, – удивился Кремер, выходя из транса. – Чего надо?
– Давай, открывай. Надо четверть часа твоего времени.
– Заболел?
– Задолбал. Слушай, ты, тощий викинг, я сейчас твою цепочку зубами перекушу.
Кремер тяжело вздохнул, захлопнул дверь, снял цепочку и снова открыл.
– Заходи, – сказал он брезгливо, – алкоголик. Когда нажраться успел?
– По пути, – ответил Тим, проходя вслед за хозяином на кухню. Кремер был белобрысый, с арийскими чертами лица, очень высокий, но гораздо уже Тима в плечах и весь какой-то по жизни недокормленный. Поэтому его так и прозвали – «тощий викинг».
– Ну? – спросил он, усаживаясь за стол. – Я время засек, ты учти.
Тим сел напротив.
– Что же ты меня впустил? – поинтересовался он, небрежно отодвигая стопку грязных тарелок и ставя на стол фляжку коньяка. – Ты действительно решил, что если я щелкну, то увижу, кто есть в квартире, а кого нет?
– Чего надо? – повторил Кремер, игнорируя появление выпивки.
– Мне почему-то все задают именно этот вопрос. Не «как дела, Тим?», не «что случилось?»… Все спрашивают, чего мне надо. И никто не хочет со мной встречаться. Почему ты впустил меня в дом, Коля?
– Когда я щелкнул, ты не закрылся, – ответил, помедлив, Кремер. – Я увидел, что тебе нечего скрывать. А еще ты пьяный, гад. Ну так что, Тим, как дела? Что случилось?
Тим рассмеялся и отточенным движением «свернул шею» коньячной фляжке.
– Будешь? – спросил он.
Кремер помотал головой.
– У меня клиент через час. И у тебя действительно очень мало времени.
– Хорошо, – кивнул Тим, завинчивая крышечку. – Коля, ты ничего такого… Необычного не чувствуешь? – он неопределенно помахал ладонью в воздухе.
– Ничего, – сказал Кремер серьезно.
– Какое-то давление извне…
– Какое давление? – Кремер сделал большие глаза. Получилось вполне искренне.
– Ладно. Скажем конкретнее. Тебя не пытались на днях пробить, Коля?
– Кто?! – вытаращился Кремер. – Зачем?! Каким образом?!
– Кто, кто… Х…й в кожаном пальто! – пробормотал Тим, поднимаясь и убирая фляжку в карман. – Извини за беспокойство, Коля.
Кремер молча положил руки на стол и сцепил пальцы в замок. Он смотрел за окно, и его худые плечи сутулились больше обычного.
– Пока! – сказал Тим. Кремер не ответил. Тогда Тим коротко, на долю секунды, «щелкнул». Поле Кремера было все словно в мелких язвочках – следах плохо заглаженных пробоев. Особенно много их было вокруг головы. Тим повернулся, вышел и захлопнул за собой дверь.
*****
Программа «МК-Ультра», как сообщил в 1977 году руководитель ЦРУ Ст.Тернер, выполнялась на основе контрактов с 44 университетами и колледжами, 15 исследовательскими группами, 80 учреждениями и частными фирмами. Для проведения экспериментов были подключены 12 больниц и 3 исправительных дома.

Васнецов открыл, не спрашивая. Но остался стоять на пороге, загораживая вход в квартиру. Ему это было не трудно, одной васнецовской бородатой физиономией можно было заткнуть, наверное, тоннель метро.
– Ты чего не позвонил? – спросил он.
– Здравствуй, – сказал Тим. – А я когда звоню, меня не приглашают. Что со мной такое, а? Может, у меня вся спина белая? Или мне черную метку поднесли, а я и не заметил?
– Черную метку, говоришь? – задумчиво произнес Васнецов, беззастенчиво рассматривая гостя, и Тим понял, что бородач весь сгорает от желания «щелкнуть», но стесняется.
– Давай, давай, – Тим махнул рукой и криво усмехнулся. – Щелкай. Может, ты после этого не только руку мне подашь, но и на порог впустишь.
– Ой! – Васнецов аж подпрыгнул и изобразил на лице положенное хозяину радушие. – Это я от неожиданности. Прости, Тима. Здравствуй, старик! Заходи, пожалуйста!
– Ну спасибо.
– Раздевайся. Вот тапочки.
– Спасибо. Я не помешал?
– Нет, что ты, у меня «окно» на два часа. Чай пить будешь?
– Пожалуй. Спасибо.
– Ну проходи на кухню, проходи.
Пока Васнецов колдовал над чайником, Тим украдкой отхлебнул коньяку и даже внимания не обратил на то, что делает. Его день уже давно начинался с глотка спиртного. А одинокие вечера только из этого и состояли. Тим боялся. И к каждой ночи он целенаправленно подпаивал себя, чтобы сонное забытье наступало мгновенно, ударом, без дремотного перехода, в который могут вторгнуться проклятые голоса.
– Так что там про черную метку? – спросил Тим.
Васнецов медленно развернулся к нему и сложил руки на груди.
– Я сворачиваю практику, – сказал он грустно.
Тим закусил губу и посмотрел бородачу прямо в глаза.
– Устал? – спросил он осторожно.
– Надоело.
– Сорри, – предупредил Тим. «Щелкнул». До упора. И увидел громадную вмятину в ауре над головой Васнецова. И множество небольших пробоев у печени, почек, вокруг сердца, вдоль позвоночника.
– Хочу уехать, – услышал он голос Васнецова. – Уже подал документы. А ты силен, парень! Ты очень быстро растешь. Очень быстро.
– Как-то все это… – Тим поискал нужное слово. – Неспроста.
– Я знаю, – сказал Васнецов грустно.
– Что ты знаешь? – спросил Тим, возвращаясь.
– Да то же, что и все… – чайник на плите засвистел, и Васнецов отвернулся, чтобы выключить газ.
– А я не знаю, – пожаловался Тим. – И мне никто не говорит. Может, хоть ты скажешь?
Васнецов выставил на стол несколько жестянок и принялся смешивать заварку с какими-то остро пахнущими травами.
– Понимаешь… – прогудел он. – Это сугубо личное дело. Я не вправе тебе советовать, браток. В жизни каждого сенса…
– Да, да! – перебил его Тим раздраженно. – В жизни каждого сенса наступает однажды момент… Ты мне этим все мозги зафачил. Я тоже философ, когда полбанки употреблю. Ты можешь толком мне объяснить, что происходит? А?! Или тоже будешь темнить, бубнить и посылать на… ?!
– А кто тебя посылает? – поинтересовался Васнецов, оборачиваясь.
– Да все! Лапшин, Людка, Кремер… Все! Миша, что случилось?! Я ни хрена не понимаю, вообще ни хрена!
– Пьешь ты много, Тимофей, – вдруг сменил тему Васнецов.
– А может, это белая горячка, а? – почти с надеждой спросил Тим.
– Нет, – грустно сказал Васнецов. – Это не белая горячка.
– Ох… – Тим схватился за голову и машинально «щелкнул». С одной стороны, ему сразу полегчало. А с другой – он опять увидел, как сильно побит Васнецов, и очень захотелось что-то сделать. Например – поделиться собственной бедой. Но внутренний голос подсказал, что этого-то как раз делать не стоит. Тим уже слышал, как с ним говорили по телефону бывшие коллеги. И видел, как закрылся Кремер, едва услышав слово «пробить».
– Ты сказал, что помнишь, – пробасил сверху Васнецов. – А я все равно повторю. На всякий случай. В жизни каждого сенса наступает момент, когда приходится решать. Либо ты будешь жить, как все, либо ты станешь развивать свой дар. А потом наступает еще один момент. Самый важный. Когда ты уже в силе и многое умеешь, ты должен решить второй раз. Либо ты остаешься с людьми, либо ты становишься над ними. Кажется, для тебя именно такой момент наступил.
– А для тебя? – спросил Тим.
– Я свой выбор сделал, – вздохнул Васнецов. – Я уеду.
– Миша, – попросил Тим мягко. – Скажи мне простым русским языком. Что, кто и главное, зачем? Умоляю!
– Нет, – отрезал Васнецов. Он вдруг окончательно помрачнел. – Сам разберешься. Вот тебе чай, пей, и уходи.
– Миша, – очень тихо произнес Тим, стараясь держать себя в руках.
– Не надо так. Я этого не заслужил.
– Это ты так думаешь. А вот они считают иначе. Знаешь, Тима, уходи. Прямо сейчас уходи. А чаю тебе… там нальют.
Тим скрестил руки на столе и медленно опустил на них голову.
– Хорошо, Миша, – прошептал он. – Спасибо и на этом… Ты меня еще вспомнишь. И тебе будет очень стыдно. Н-да… Все вы, дамы и господа, меня еще вспомните… С вашими намеками, с вашим страхом за свою задницу поганую, с вашими дешевыми фокусами… Экстрасенсы, народные целители, биоэнергетики сраные! Спасибо тебе, Мишаня. Очень ты мне помог…
– Уходи, – повторил Васнецов. – А то я тебе сейчас морду разобью.
– Не посмеешь, – усмехнулся Тим, поднимаясь. – Ты же знаешь, что тогда будет. ОНИ шутить не любят, верно, Мишаня? А за меня ОНИ тебя, дружище, не пощадят. Ох, не пощадят…
И Тим с ужасом понял, что попал в точку. Потому что громила Васнецов, большой и сильный, в прошлом тяжелоатлет, вдруг затрясся и рухнул на стул, заскрипевший под его тяжестью.
– Ладно, – сказал Тим. – Передумаешь, захочешь поговорить – звони. Или просто заходи, – он повернулся и пошел к двери. Сбросил тапочки, воткнул ноги в ботинки, натянул пальто.
– Тима! – позвал вдруг его Васнецов слабым голосом. – К тебе нельзя дозвониться, Тима! И дойти до тебя нельзя…
– Что?! – переспросил Тим, оборачиваясь. – Что ты сказал?! Э! Мужик! Мишка! – он выставил перед собой руки, потому что Васнецов, топоча, как стадо бегемотов, несся к нему по коридору. Тим не почувствовал агрессии в этом рывке и оказался прав. Бывший метатель молота просто схватил его в охапку и буквально вышвырнул за дверь, которая со страшным грохотом захлопнулась.
– Извини, Тима, – прогудело за дверью. – Прощай.
– Урод… – пробормотал Тим, вставая и отряхиваясь. Фляжка в боковом кармане оказалась цела, и Тим немедленно проглотил все, что в ней оставалось. Закурил. Потоптался на месте, недоуменно качая головой. Невоспитанно сплюнул на пол и вызвал лифт.
продолжение

ПРОЛОГ

6-16 августа 1991 года. Западная Сибирь.
Дневник майора Крестовского.

6 августа. Пятый день преследования. Кажется, сегодня мы окончательно потеряем темп. Здесь начинается дикая тайга, непролазная чащоба. Придется забыть о прыжках на вертушке и идти пешком. В нашем распоряжении только след, с которого собаки постоянно сбиваются. И данные пеленгатора, которым я до сих пор верю с трудом.
Какого черта он пошел на север? И как ему удалось забраться в эту глушь? Нет, поставим вопрос иначе. Почему его отпустили так далеко? Опять рассматриваю фотографию. Кажется, знаю его лицо до малейшей черточки. Но почему-то хочется снова заглянуть в эти огромные глаза. Кто ты, Костенко Тимофей Сергеевич, 1968 г.р., русский, москвич, член ВЛКСМ, без определенных занятий?
7 августа. Он уходит звериными тропами. Собакам приходится очень тяжело. Иногда несколько часов кряду идем только по пеленгу. Ребята начинают поглядывать на меня с недоверием и отпускать замечания. Они видят, что я слишком уверенно выбираю направление. Пока что я вяло отшучиваюсь.
Объект в полутора днях пути впереди. Оставляет довольно много отчетливых следов. Как и прежде, он движется ровно, будто по ниточке. Словно его, как и нас, ведет чей-то пеленг. Иначе я это объяснить не могу. У него нет ни компаса, ни карты. Да и туристский опыт почти отсутствует. Тем не менее, он идет очень резво. И прямо, только прямо!
8 августа. Поутру, едва проснувшись, и каждый раз, когда собаки теряют след, я ныряю за деревья. Ухожу подальше от группы и достаю из-за пазухи черную коробочку с экраном на жидких кристаллах. Нажимаю кнопку под надписью «прогрев» и через минуту жму на «локал.». И на экране появляется стрелка. Просто стрелка, больше ничего. Я мог бы сейчас написать по этому поводу очень много слов. В основном ругательных. Но я не писатель, а коммандо. У меня другие задачи.
9 августа. Нам навстречу сбрасывают еще одну группу. Кажется, начальство тоже уверено, что Костенко не свернет и будет мчаться по прямой. Это очень неприятно. Выходит, нам досталась роль загонщиков, а «сделают» Костенко те, другие. Спрашивается, какого… (зачеркнуто)…
Интересно, получил ли их старший те же инструкции, что и я?
10 августа. Мы все измотаны дальше некуда. И по-прежнему болтаемся в сутках пути от объекта. Самое обидное, что больше всего наше продвижение сдерживают… собаки. Они не так выносливы, как мы.
Вместе с тем, шансы у нас неплохие. Засаду десантировали почти в ста километрах впереди. Ближе не вышло. Если чуть-чуть наддать, мы вполне успеем сцапать Костенко первыми. Тем более, что он тоже не железный. Начинает, кажется, слегка прихрамывать. Может быть, вызвать сюда вертушку, чтобы забрали собак с проводниками? Садиться здесь негде. Но и спешить некуда, пусть их тащат на борт подъемником. Я все больше доверяю пеленгатору. Он работает безупречно.
11 августа. Большой привал. Перечитал свои записи. Потом битых полчаса таращился на фотографию объекта. Породистая морда. Тяжело будет в нее выстрелить. Я не убийца. Я не убийца.
У него куча особых примет. Шрамы на теле, родинки, легкая картавость речи. Манера прокусывать насквозь сигаретный фильтр. Но это все детский лепет по сравнению с главным. Волосы. Длинная, до плеч, седая пепельная грива. Сейчас он собрал ее в хвост. Откуда у парня в двадцать три года такая седина? И почему у корней волосы темно-коричневые? Как будто он был крашен под седого. И волосы, отрастая, приобретают естественный цвет.
Трофимов, местный кагэбэшник, на все вопросы только мотает головой. Его тоже удивляет, почему ловить Костенко прислали москвичей. К тому же, это его злит. Хотя задачи нам ставит именно Комитет. Еще одна загадка. Почему по Костенко не работают гэбэшные оперативники? Я уверен, что у них есть группы, ничем не уступающие моей.
12 августа. Собаки встали намертво. Проклятье! Знай я, что такое случится, бросил бы их еще вчера. А теперь отдохнувшие здоровые псы скулят и жмутся к ногам проводников. Мы на крошечной полянке, впереди бурелом. И собаки отказываются туда идти.
Группа нервничает. Ребята в курсе, что наш объект – существо необычное, если не сказать хуже. И теперь, глядя на собак, начинают психовать. Наткнулись на след, довольно свежий. Но собаки кидаются от него, как черт от ладана. Что такое? Ничем этот след не присыпан. Вообще, объект всегда погоню игнорировал. Будто не предполагал, что она возможна. Бред.
Теперь психанул я. Впервые пеленгатор дал сбой. Вместо стрелки на нем появилось размытое пятно. Оно стреловидной формы, и я смог вычислить направление. Что такое? Батарейки сели? Поменял, результат тот же. Вряд ли это означает, что объект совсем близко. Судя по следам, мы все еще отстаем на сутки.
Принимаю решение оставить кинологов и дальше идти без собак. Похоже, это обрадует и тех, и других. У одного пса истерика. Остальные в каком-то ступоре. Скажу Трофимову, чтобы вызывал сюда вертушку.
13 августа. Пеленгатор работает все хуже. Но теперь я пользуюсь им часто, почти не скрываясь. И мы набрали приличный ход. Я уверен, что мы возьмем его завтра или послезавтра. Но с каждым днем мне все меньше хочется этого. Кажется, я слишком много думал на эту тему.
В начале августа он прошел через три людных поселка, две охотничьих заимки и лагерь геологов. Не скрываясь, вступая в контакт с людьми. Но даже парень, который подвозил наш объект на грузовике, не смог опознать Костенко по фотографии. Мы очень жестко допрашивали свидетелей. Я был поражен до глубины души. Его действительно никто не помнил!
Тогда я еще не верил пеленгатору. И если бы не девчонка из группы топогеодезистов, мы вряд ли смогли бы так быстро взять правильное направление. Она видела Костенко на пароме – мельком, но, похоже, втюрилась по уши. А он был неподвижен, как статуя, и глядел куда-то за горизонт. Похоже, он просто ее не заметил. И не тронул. Потому что с остальными он что-то сотворил.
Грешным делом я верю в экстрасенсов. И перспектива встречи с Костенко меня пугает. Теперь, когда много наблюдений слились воедино – да, пугает. Ребята тоже взвинчены до предела.
14 августа. Дохлая рысь. Здоровенная противная кошка. Навернулась с дерева, с высоты в три метра. Сломала лапу и почему-то сдохла. Трофимов все детство провел в тайге. Говорит, так не бывает. Я вижу, как он напуган. Четкие следы объекта уходят от рыси в чащу.
Мне приказано взять его мертвым. Как только будет визуальный контакт, немедленно огонь на поражение. Сфотографировать, закопать и уйти. После этого мы с группой переходим в ГБ. Привилегий обещали немерено. В принципе, мне все равно, где работать. Комитет много дурного сделал в прежние времена – но ведь иначе было нельзя. Они исполняли приказы. Но они же и служили Родине. А то, что меня пытались запугать, когда я получал это задание… Наверное, по-другому не умеют. Привычка. Я не в обиде на них. И горжусь тем, что именно мою группу выбрали для выполнения такого деликатного задания.
И все-таки, оень хотелось бы знать, кто такой Костенко. Чего он натворил. Почему за ним отправили именно нас. И как пеленгатор, который совсем разладился, умудряется-таки выдавать нам верный маршрут. По-прежнему совершенно прямой, как стрела.
15 августа. Еще один привал, и все. Завтра Костенко наш. Теперь это дело принципа. На сосне, под которой я сижу, красуется свежий затес и надпись на нем шариковой ручкой. «Отсюда начинаю убивать». У нас словно второе дыхание открылось. Парни злы, как черти.
Теперь понятно, зачем нужны были угрозы, которые я выслушал на Лубянке. Они хотели меня разозлить. И правильно сделали. Злоба убивает страх. А страху-то я за эти дни натерпелся… Особенно во время допросов свидетелей. Я быстро пришел к выводу, что наш объект – не человек, или не совсем человек. Но я был зол и шел вперед.
Его действительно нужно ликвидировать. Он совсем рядом и завтра получит свое. Группа, которая идет нам навстречу, не успевает. Они там завязли в болоте по уши. И все же, мне жаль. Он безоружен, топорик и нож, больше ничего. А я не палач. Но долг офицера, долг перед Родиной заставляет решать: или – или.
Мечтаю о дне, когда партия окончательно победит маразм. И наша страна вернет себе былое величие. Как прекрасно то, что происходит сейчас. Мы проходим через сложный и мучительный ритуал очищения.
Вот написал, и сам не верю. А теперь, батенька, немедленно спать.

16он чудовище надеюсь он вернется добьет меня
продолжение

ЧАСТЬ 3. ФЕВРАЛЬ.
На альбоме стоял гриф: «Психотроника. Центр. изд. 1989-96». Всего лишь несколько десятков вырезок наклеено на пожелтевшую бумагу страниц. Больше всего публикаций в начале девяностых. И в эти годы под материалами стоят, в основном, две чередующихся подписи – О.Зайцев, В.Ларин. Иногда вместе, иногда врозь. По девяносто второй год включительно. А потом будто кнопку нажали – старшие уходят, и появляются совсем молодые ребята. Но они никогда не воспринимали эту тему всерьез...
Газетная утка. Откуда она взялась? Таня раскрыла блокнот и вернулась к первым страницам альбома. Кто все-таки инспирировал расследование? Кто был первый, кто все это начал?
Забудем ЕГО версию. Он был до глубины души потрясен идеей сверхоружия, он больше всех сделал в расследовании, взяв на себя черную работу. Сколько безумцев он опросил? Десятки? Сотни? Психолог он был никудышный. Даже определив человека как явно «двинутого», он видел в нем в первую очередь человека. Жертву. Вот она, «теория переноса» в реальной жизни. Шиза действительно заразна. А паранойя – вдвойне. Он ее и подцепил в легкой форме.
Кофе отдает какой-то дрянью. Вообще, чем так пахнет в этой комнате? Холодок по позвоночнику. Заболеваю, что ли? Где-то тут был аспирин.
Таня плеснула в чашку противной теплой воды из остывающего чайника и с трудом проглотила две таблетки. И в воде плесень. Кругом плесень... Нужно домой, в тепло, отлежаться пару дней. Ничего мне Гаршин не сделает. Действительно, поработаю дома. Часик еще альбом посмотрю – и пойду...
Так, что тут у нас? «Необходимо твердо уяснить: затормозить разработку психотронных генераторов нельзя. Вспомните историю мировой науки». Ну-ну. «В момент, когда плазменная лампа выходила на режим, оператор получал огромный импульс энергии и сам мог интенсивно воздействовать на людей». Так, а это что? «Кстати, некоторые из ученых, перешедшие под крышу частных фирм, унесли с собой и созданные в государственных лабораториях устройства. Их еще нельзя было назвать настоящим психотронным оружием, но усилить воздействие экстрасенсов на людей эти приборы уже были способны».
Таня листала альбом и выписывала в блокнот имена. Имена – вот, что важно. Пройти еще раз по всей цепочке, отыскать каждого, с кем встречались ребята тогда, в самом начале. Включая явных психов. Ох, дела...
«При этом, как я уже говорил, существовали методы создания на расстоянии искусственного инфаркта». И кому это надо? Дешевле по голове стукнуть.
«Им несложно на короткий период, одну-две недели, создать человеку иллюзию психического расстройства. Человек сам обратится к психиатрической помощи, а дальше – дело врачей. Несколько инъекций, и „объект“ станет действительно болен». Психиатров боитесь? Правильно делаете. А это что? Ну, конечно же! Помню. Как такое забыть...
"Итак, в январе 1991 года наша официальная физика объявила во всеуслышание через журнал «Наука и жизнь», что биополей и биоэнергетики в природе не существует.
Приблизительно в то же время, по нашим сведениям, с благословения той же АН СССР из специальных фондов была выделена невероятно огромная сумма в двадцать миллионов рублей. На продолжение и расширение исследований «микролептонных (спинорных, торсионных) излучений и их воздействия на организм человека»...". Да, милый, это вы точно заметили. Вот она, знаменитая «психотронная афера». Кто-то на эти двадцать миллионов купил себе квартирку в Париже. А ты здесь разоряешься – вот, например...
«Как могут быть в России десятки тысяч сумасшедших, одержимых сходной во всех деталях навязчивой идеей? Почему ареал распространения этих несчастных четко очерчен по городам с повышенной концентрацией „закрытых“ учреждений? Почему среди них подавляющее большинство соприкасалось в работе с документами высокой секретности? Или работало в „органах“, ушло оттуда и пыталось со своим прошлым навсегда порвать?». Ты же сам отвечаешь на свой вопрос, милый, и не хочешь этого услышать. И в спецслужбах, и в закрытых лабораториях обстановка располагает к «сдвигу». А навязчивая идея легко передается от одного безумца другому. Ты же расспрашивал об этом психологов не раз.
Или тебя просто заела реакция опытных журналистов? Наша братия не прощает ошибок молодым выскочкам. Что да, то да... Таня поежилась и обхватила себя руками за плечи. Кажется полегче. Ладно, продолжим.
За окном на город опускалась ночь. Безоблачное небо, яркая-преяркая луна. Красиво. Скоро Москва уснет, и на улицах воцарится покой. Может, пешком немного пройтись, воздухом подышать? Вечно сижу взаперти, так действительно и заболеть недолго... Озноб проходил. Таня читала старые вырезки. Все возможные имена и даты уже были зафиксированы. Теперь девушка выписывала в блокнот отдельные слова и обрывки фраз, классифицируя героев публикаций. Опытные экстрасенсы старой формации, эксперты с учеными степенями – почти никто из них не был Тане лично знаком. Но среди нынешних ее контактов немало учеников этих людей. Получить координаты будет несложно. И кто-то из стариков должен будет рассказать ей во всех подробностях легенду о Тимофее Костенко, сверхчеловеке... Я найду его первой. Раньше, чем ты, милый.
Таня достала сигареты. Кладя пачку на место, в сумочку, она незаметно для себя провела ладонью по туго набитой косметичке. Там, у самого дна, уютно пристроился иссиня-черный сгусток света и радости.
*****
...эти собаки независимы, свободолюбивы и скупы на выражение эмоций. Они не будут смотреть на любимого хозяина преданными глазами, как это делают пудели или английские сеттеры.

– Не берется, – пробормотал себе под нос Батя, жуя потухшую сигарету. – Нашими средствами не берется.
Он оторвался от схемы Техцентра и с усилием провел ладонью по лбу. Волосы у Бати были всклокочены, под глазами набрякли солидных размеров мешки. Старший группы Раз не спал уже двое суток.
– Нужно снести это хозяйство под корень, – сказал Мастер. – Все прежние легенды никуда не годятся. Погоня за тварями, случайное проникновение, разборка с охраной – забыть! Нужно так долбануть, чтобы от генераторов только пыль осталась.
– Снести... – Батя уставился в схему невидящим взглядом. – Снести... И понести заслуженное наказание... Пожизненное заключение...
– Нам не будет ничего! – Мастер прижал руки к груди. – То есть мне, как должностному лицу, будет орден. А рядовым участникам – досрочная пенсия, льготы в оплате жилья, бесплатный проезд, все, как полагается.
– Не свисти... – вяло попросил Батя, – он потянулся к столу за зажигалкой, но на полпути его рука свернула и схватила бутылку. Выплюнув окурок в сторону угла, где спали мертвым сном Шерлок и Пушкин, Батя прилип к бутылке и с громким сантехническим звуком втянул в себя остатки пива.
– Ну и что ты предлагаешь? Что, я эту кашу заварил, что ли? Почему все время моя голова в петле торчит? – начал заводиться Мастер.
– Ладно, не рычи. Давай организуем пробный маркетинг. Навернем Саймона. И посмотрим, что будет.
– Пойди, отдохни, а? Нам тут же гайки закрутят! Если мы уберем Саймона, у нас вообще не будет времени! Мы же не можем скрывать, что он убит, я доложить обязан! Если ты его днем шлепнешь, нам в ту же ночь придется атаковать!
– Жалко мальчика, а? – прищурился Батя.
– Ты мне больно не сделаешь, – сказал Мастер холодно. – Даже и не пробуй. Я его давно похоронил. Просто я стараюсь вести себя рационально. А ты трепыхаешься, личные мотивы ищешь.
– А это что, – Батя ткнул пальцем в карту, – не личное? Они же тебе жизнь изуродовали. Разве не так?
– А тебе? – спросил Мастер зловещим шепотом. – Ты, что ли, в стороне остался?
– Я. Жизнью. Доволен, – на каждое слово Батя кивал. – Только вот помирать молодым не хочется.
– Тогда делай, как я говорю.
– Не могу. Нужно прикрытие. Или диверсант, который пролезет в Техцентр в одиночку.
– Ты не положишь в одиночку столько народу! – всерьез разозлился Мастер. – В генераторную шастает целая толпа, человек двадцать! И никто, кроме нас, в Техцентр не пройдет! Там четко по периметру начинается барьер! Прямо по забору! Пять секунд на территории – и готово, лежишь в коме и дышишь носом! Ладно, ты можешь Бенсону не верить – но если у них половина личного состава постоянно ходит в шлемах – это тебе ничего не говорит?
– А другая-то половина без шлемов...
– А другой половине уже все равно! У них движения заторможены, как у тварей!
– Не понимаю, – сказал Батя. – Как они позволили заснять свою территорию?
– Значит, им не нужен режим секретного объекта. Не хотят лишнее внимание к себе привлекать. Аэрофотосъемку заказывала местная администрация, для своих целей. Попросили кое-кого – нам сделали копию...
– Вот ты и попроси, чтобы в следующий раз Техцентр разбомбили.
Мастер вполголоса выругался.
– Хорошо, – кивнул Батя. – Допустим, нормальный человек больше пяти секунд там не выдержит. Но мы ведь за свои полминуты тоже много не наворочаем. Прости, старик, но весь твой штурм – полнейшая бессмыслица. Ладно, пока мы всего этого, – он помахал ладонью над схемой, – не знали, можно было воображать, какие мы крутые. Но сейчас-то...
– Ну нельзя иначе! – взмолился Мастер. – Никак! Отец родной, ну почему же ты мне пять лет верил, а теперь перестал?!
– Да почему же нельзя? – Батя склонился над схемой. – А вот...
– Нельзя, – сказал Мастер, даже не глядя, что там Батя обнаружил. – Эта линия электропередач только для отвода глаз. Раньше она была нужна. А теперь вот тут – видишь? – в этом белом домике стоит реактор. Им, гадам, канализацию перекрыть в сто раз проще, чем вырубить электричество.
Батя раздосадованно крякнул.
– А если реактор... того? – спросил он осторожно. Мастер подавил смешок. «Батя ищет любую зацепку, лишь бы не лезть в пекло. Что ж, я его отлично понимаю».
– Ничего не того. Можешь Нильса спросить. Главное – не стрелять по зданию из пушек. А пушек нет. Хотя неплохо бы...
– Ладно, – отмахнулся Батя. – С обычным оружием там делать вообще нечего. Хоть тут у нас преимущество.
Мастер взял со стола бутылку и сделал большой глоток. Портер был сладкий, вкусный, цвета черного кофе. Действительно, пульсаторы многое упрощали. Отличная, гениальная разработка – оружие, бьющее сквозь любые стены! Ручная нейтронная бомба. Все живое падает замертво. Для тебя нет больше неприступных крепостей, тебе не страшен танк, вообще никто не страшен. От тебя не спрячешься. Правда, если верить Доктору, пульсаторы охотников перенастроено на другие частоты – но все равно, как показал случай с репортером, они эффективны. «Жаль тебя, мужик, но ты пострадал за правое дело. Теперь мы знаем: то, что хорошо для твари, сгодится и для человека. И особенно – для человека, который ходит по Техцентру без защитного шлема».
– Так, – задумался Батя вслух. – Бенни подходит к КПП, стреляет в стену, заходит внутрь, открывает ворота. Мы въезжаем, машины «свиньей», кинжальный огонь с движения, пять экипажей – вот сюда, на генераторную... Двадцать секунд. На пределе. Нет, не успеваем.
– Ты меня только довези, милый, – попросил Мастер. – Довези и расстреляй генераторную, чтобы все там внутри рухнули. Дальше я справлюсь один.
– То есть, как это – один? – спросил Батя шепотом.

По заснеженному полю брела, с трудом переставляя ноги, безвольно уронив руки, сутулая фигура. Не разбирая дороги, шатаясь, иногда чуть не падая, она лезла через сугробы, упорно держа путь в сторону городских огней.
Вокруг фигуры, степенно переваливаясь, как лайнеры в штормовом море, выписывали по полю сложный узор три «Рэйндж Ровера» редкой модификации, с двумя задними осями. У каждой машины из крыши торчал по пояс человек с ружьем.
Время от времени, когда фигура слишком приближалась к городской черте, железные кентавры разом обгоняли ее, разворачивались и втроем заходили ей в лоб. Фигура останавливалась и потихоньку начинала отступать, забирая то в одну, то в другую сторону. Кентавры теснили ее – и наконец она сдавалась, вяло поворачивала и шла обратно, до другого конца пустыря, где ее снова принуждали отступить.
Когда на фигуре сходились лучи сразу шести фар, она теряла очертания, расплывалась, становясь почти такой же серой, как многократно вспаханный ногами и колесами снег. Но когда ее «держала» только одна машина, в фигуре легко можно было узнать охотника. Подсумки с запасными аккумуляторами на поясе, широкая портупея с наплечным фонарем, сейчас отчего-то погашенным, жестко торчащий вверх бронированный воротник, защищающий шею... Правда, у человека не было шапки, но это казалось сущим пустяком по сравнению с отсутствием главных инструментов охотника – собаки и пульсатора.
У Хунты на подбородке запеклась кровь. Кривясь от боли, он сосал прокушенную губу и мягкими движениями руля подправлял машину на курсе.
– С-с-ствол... с-с-с-твол з-з-зади... – прошипел он.
– Я не дам ему поднять руки, – почти так же невнятно ответил сквозь зубы белый от напряжения Крот. – Зигмунд! – позвал он. – Ну скажи ты этим козлам, чтоб не жались так с боков! Пять метров, пять!
– Ноль второй, ноль третий, я ноль четвертый, – забубнил наверху высунувшийся в люк Зигмунд. – Отойти дальше от цели! Пять метров от цели до борта! Отойти, и все внимание на руки, на руки все внимание!
Сзади раздалось недовольное рычание – Джареф с Султаном, отпихивая друг друга, старались занять место по центру багажного отсека, чтобы лучше видеть, что творится впереди.
– Ф-фу-у-у! – заорал Хунта так страшно, что у Крота заложило уши, а в багажнике наступила мертвая тишина.
Машины Фила и Крюгера медленно разошлись в стороны. Крот, не сводя с фигуры глаз, пригнулся и ткнул пальцем клавишу рации на центральной консоли.
– Доктор, я Крот! – позвал он.
– Крот, я Доктор! – отозвалась рация неожиданно чисто и звонко. – Десять минут еще, мальчики! Десять минут продержитесь!
– Десять минут, Крот – да! – сенс отпустил клавишу и, по-прежнему глядя только вперед, запустил руку в пепельницу. Казалось, что гладкое ухоженное лицо Крота с каждой минутой худеет – глаза западали, скулы все сильнее натягивали кожу, у основания челюстей ходили желваки.
Хунта свободной рукой вытянул из кармана сигарету и ткнул ее Кроту под нос. Тот молча ухватил сигарету зубами и щелкнул зажигалкой.
Впереди показалась насыпь кольцевой автодороги. Под насыпью стояли еще два «Рэйнджа». Чтобы не слепить загонщиков, на машинах оставили только габаритные огни. Охотники высыпали наружу и сейчас щурились навстречу приближающимся фарам. Глаза собак превратились в круглые ярко-зеленые фонари.
– Ноль второй, ноль третий, к повороту! – приказал Зигмунд. – Внимание! До маневра тридцать...
– Танкист х...ев! – прорычал Хунта, выпячивая губу и осторожно пробуя ее языком. – Роммель долбаны-ый!
– Пять! – заорал Зигмунд. – Три! Два! Раз! Да-а-а!
Моторы взревели, машины рванули вперед, две навстречу третьей, с двух сторон охватывая ковыляющее существо широким полукругом. Оставляя добычу по правому борту, Хунта пристроился в хвост Филу, и едва тот начал круто забирать вправо, дал по тормозам и развернул джип. За кормой пронесся Крюгер, завершая левый поворот. Теперь все три «Рэйнджа», сохраняя прежний боевой порядок, оказались к цели носом.
– Вторая, стой! – рявкнул Зигмунд. Машины группы Два послушно замерли. Словно повинуясь той же команде, остановилась добыча.
Ничего уже в ней не было от прежнего Боцмана, крикуна и балагура, человека редкой личной храбрости и широкой души. Так, обмылок.
– Глаза вытекли... – сообщила рация голосом Фила. – Почему у них всегда глаза вытекают?
– Поверить не могу, что он Петровича убил, – отозвался в эфире Крюгер. – Вот, пытаюсь к нему относиться, как к твари, а не могу.
– Привыкнешь, – сказал наверху Зигмунд. – Все, мужики, забыли. Боцмана уже нет. Это просто еще одна тварь. Это она Боцмана съела. И Петровича тоже она.
– Сука ты, – сказал Крюгер спокойно. Будто диагноз поставил.
Тварь стояла, медленно поводя головой из стороны в сторону. Крот поморщился и сжал ладонями виски.
– С-с-скан-нирует? – поинтересовался Хунта участливо. Губа у него пухла на глазах.
– Слабенько, – пробормотал Крот. – Но противно. Будто, знаешь, по ушам веником.
– Н-ны з-знаю, – хмыкнул Хунта. – С-сыпогом быв-вало, а ву-ввеником – не-а.
– И ты сука, – заключил Крюгер.
Тварь начала разворачиваться спиной – поняла, наверное, что обойти машины ей все равно не дадут.
– В-втырая! – объявил Хунта. – Я гывырить ным-мыгу. С-сытаршый – Кх-хрюгер.
– Есть! – отозвался Крюгер. – Зигмунд, команду!
– Вторая, стой! – ожил мгновенно Зигмунд. – Порядок движения прежний. Начинаем на счет «да». Следим за руками! Повторяю, если кто забыл: пистолет у него на поясе справа, подвешен под курткой рукоятью вниз. Ноль третий, это твоя сторона, будь внимателен.
– Эй, Зигги! – позвал с дальнего кордона Абрам. – Смотри, не пукни!
– Заткнись, мудак! – приказал Крюгер. – Он делом занят, не то, что ты.
Тварь постепенно удалялась. Руки ее болтались, как плети, но не было никакой гарантии, что они вдруг не оживут. До обреза за спиной она не дотянется, но пистолет вытащить может вполне. А у любого охотника всегда в стволе патрон. Снять предохранитель и на курок нажать – дело нехитрое.
– Второй раз за всю историю, – пробормотал Крот. – Второй, да?
Хунта кивнул. После случая с Вальтером из Трешки твари, наверное, решили, что зомбировать охотников прямо на расчистке непродуктивно. Видимо, для превращения человека в полноценную тварь нужно время. Пока что прошло максимум полчаса – и вот, пожалуйста, едва ползет, руки поднять не может. Но все равно страшно.
«Неужели это Боцман? Нет! Зигги прав, это просто тварь, злобная тупая деревяшка, убившая Боцмана. И Петровича, который пошел за техниками, оставив Боцмана одного караулить дырку. Нельзя было так поступать, да обстановка безмятежная спровоцировала. Большой зал под землей, никаких углов, дырка – как на ладони. Накрылись бы там и техники вместе с Петровичем, если бы не Крот. Молодчина. Только Петрович из-под земли высунулся, а Крот как закричит: „Хоп! Боцману плохо!“. И Петрович обратно нырнул. За ним Китаец бросился с тремя двойками, но опоздал. Влетают они в этот зал проклятый, а там кровищи по щиколотку и навстречу что-то лезет такое, смутно знакомое. Порвали бы его в клочья, но Китаец, умница, первым взял себя в руки и заорал: „Доктора!“. Хорошо, у ребят на это имя рефлекс – с врачом не спутают. Ухватили собак за шкирки и начали отступать, подманивая тварь к выходу. А та про дырку будто забыла, идет, как привязанная. В точности, как тогда Вальтер...» Хунта, совсем еще зеленый, стажировался в Трешке, когда это случилось. Но, увидев то, во что превратился Боцман, прокусил губу, чтобы не закричать.
– Вторая, к маневру! – скомандовал Зигмунд. – Три! Два! Раз! Да-а-а!
Хунта нажал на газ. Машины тронулись.
– Сейчас тебя Доктор на молекулы разложит, – пообещал Крот твари. – Все про тебя узнаем. Только не сдохни раньше времени.
Зигмунд присел и оказался внутри машины.
– Как ты думаешь, – спросил он Крота, – сможет Доктор выяснить, как это получилось?
– Надеюсь, – сказал Крот, не оборачиваясь. – А то я второго такого раза не переживу.
– Тыжжело? – посочувствовал Хунта.
– Кышшмарно, – передразнил его Крот. – Вот сколько знаю вас, братцы-охотнички, столько и удивляюсь, какие же вы уроды бесчувственные. Все понимаю – только принять не могу. Знаю, что вы именно такими и должны быть, иначе охоты не получится, и нас всех съедят. Знаю, но страшно мне с вами... Чисто по-человечески страшно, понимаете, мужики? Как вы можете так...
– А ты не сука, Крот! – восхитился по радио Крюгер.
– Ты к нам несправедлив, – покачал головой Зигмунд и снова высунулся в люк.
– Знаю, – согласился Крот. – Но... Но очень хочется.
– Ноль второй, ноль третий, не сближаться! – крикнул Зигмунд. – Направление держать!
– Флотоводец! – сказал Хунта почти нормальным голосом. Словно выругался. – Адмыр-рал Нельсон!
Впереди, у дальнего кордона, наконец-то возник и начал плясать по сугробам отсвет фар.
продолжение

ЧАСТЬ 2. ЯНВАРЬ
Утром Саймон опять проснулся в чужом доме. Снова его черт знает, куда занесло. Большую часть времени он действовал вполне сознательно, но иногда возникали странные провалы в памяти, и заполнить их оказывалось иногда тяжело, а иногда и совсем невозможно. Это было немного обидно. Так что же произошло вчера? "Помню, как это было хорошо. Просто невероятно хорошо. Кто бы мог подумать, что именно этого мне так хотелось всю жизнь! Самым трудным было решиться. Но теперь, когда я не один, когда меня поддерживают, любят, помогают мне, сделать выбор оказалось легко.
Только жаль, что приходится таиться, все время быть начеку. Ничего. Когда закончится безвременье, когда в городе наступит порядок, оглядываться нужды не будет".
Саймон одним движением выпрыгнул из постели и, не обращая внимания на безвольно лежащее в ней тело, вышел в прихожую. Там оказалось большое зеркало, возле которого он приостановился и целую минуту с наслаждением рассматривал себя. «Хорош, ничего не скажешь. А буду еще лучше». Он огляделся, нашел телефон, поднял трубку и быстро отстукал номер. Прямым каналом связи он старался пользоваться именно так – из чужих квартир. Саймон отдавал себе отчет в том, насколько подозрителен Мастер, и не хотел рисковать.
В кабинете Генерала раздался звонок.
*****
Это собаки одного хозяина, испытанные защитники и телохранители. Но даже в отношении человека, к которому они привязаны, их поведение остается независимым.

Солнце зашло точно по графику, в шестнадцать сорок пять. Саймон с пульта оперативного дежурного отсигналил, что план на текущую ночь Штабом подтвержден – Вторая идет на расчистку офисного здания. Это был хорошо охраняемый коммерческий банк, и прошлой ночью там зверски убили двоих из секьюрити. Сначала на центральном посте охраны вырубились мониторы слежения. Потом съехала крыша у сигнализации на датчиках объема, которые показали движение во всех помещениях сразу. А затем двое, сидевшие в депозитарии, возле сейфов, открыли такую дикую пальбу, как будто в этом наглухо закрытом железном ящике материализовался призрак. Они расстреляли кучу патронов, и были найдены буквально порванными на куски.
Твари почти никогда не использовали для прорыва в город обитаемые помещения. «Дырки» открывались в заброшенных или строящихся домах, подвалах заводских цехов, складов, магазинов. Но именно в моменты, подобные этому случаю с банком, Мастер почти с содроганием ощущал невероятную мощь Проекта. Его огромную, непонятно откуда возникшую силу. На этом фоне пререкания с Генералом и попытки чего-то добиться от Штаба представлялись Мастеру в ином свете. Истинном – как он полагал, и чего откровенно боялся. Он не хотел ощущать себя приржавевшей гайкой в такой жуткой машине. Когда он начнет дребезжать посильнее, его отвинчивать не станут. Просто спилят вместе с куском болта.
И сейчас, размышляя, какая это титаническая работа – в считанные часы полностью обездвижить большую коммерческую фирму, – Мастер подавил желание громко заскрипеть зубами. Ни намека на происшествие в милицейских сводках. Охрана банка вывезена на Базу для промывания мозгов. Рядовой персонал вообще не в курсе. Здание полностью блокировано спецотрядом – внешне это выглядит как прорыв канализации. И этой же версии придерживается директорат. Им кое-что показали, но совсем не то, от чего потерял сознание начальник охраны. Даже и думать не хотелось, какую именно лапшу вешает им на уши липовая опергруппа. Естественно липовая – не настоящую же в такое место посылать.
Повреждения, которые наносят людям твари, мягко говоря, очень специфичны по внешним признакам. Есть также ряд характерных примет по месту и времени. И приняв сигнал с места происшествия, милицейский диспетчер оповещает специализированную группу. Он уверен, что свою. На самом деле она полностью состоит из людей Проекта и проводит на объекте рекогносцировку. А за ней подъедут охотники.
Жалкие крохи – это было все, что Мастер смог узнать об оперативных методах Штаба за пять лет, из которых три года он постоянно общался с Генералом. И до какого-то момента его такое положение вещей устраивало. Даже самые пытливые умы Школы оставались всего лишь человеческими. Школа была гнездом, пригревшим белых ворон. А Штаб – деревом, на котором гнездо свито. Поэтому дятлов в Школе не жаловали и сук, на котором сидят, не долбили. Все знали, что расчищаемое здание совершенно пусто, рядом стоит грузовик с надписью «Техпомощь» (он, собственно, и есть техпомощь из Техцентра). И ни души вокруг. И ни слова в газетах. И это нормально – а как это сделали, нам до лампочки. В конце концов, у любой спецслужбы есть тайны от своих людей. Мы же не дети, мы все понимаем. Мы – что-то вроде контрразведки, только круче. И лишних вопросов задавать не будем. У нас есть план здания, мы поставим вокруг сенсов и будем прикрывать их, пока они не найдут «дырку». Возможно, тварей в здании не окажется – тем лучше. А окажутся – их найдут либо собаки, либо те же сенсы. Тварей мы прикончим, вызовем техников, и они расстреляют «дырку» из своего громадного лучемета. И на этом месте, в радиусе, наверное, километра, никогда больше «дырка» не откроется. Почему? А кто ее знает, почему. Неважно. Потом мы вернемся в Школу и сдадим оружие. Те немногие, кто не берет собаку домой, отведут зубастиков на псарню. И мы разъедемся по своим делам, очень довольные тем, что сделали, и тем, сколько заработали. И к следующему дежурству мы здорово проголодаемся по нашей смертельно опасной ночной охоте.
Так говорил Будда, и так было, когда Мастер пришел в Школу. Так и оставалось – пока не накопились по мелочам косвенные данные, и не возникла мысль о том, что Проект куда больше, чем кажется. И пока не обнаружилось, что половина охотников на грани нервного срыва. А обстановка в Школе, такая игриво-легкая внешне, на самом деле накалена до предела. Только рассказывая Генералу об этом напряжении, Мастер умолчал о главном. Охотники больше не в силах оставаться гайками и болтами. Будда, не задававший лишних вопросов, был сумасшедший. Такой же обычный не слишком умный психопат, как многие работники спецслужб. Но охотниками Штаб набрал, в основном, вполне нормальных людей. Будда явно что-то себе воображал насчет истинной сущности Проекта, и ему этого хватало. А остальным – нет. Только поначалу они не подавали виду, а дальше – привыкли. Как привыкают, например, вести самолет по приборам, когда глазами не видно, а лететь можешь.
Но полгода назад атаки тварей стали массированными. Школа заработала в очень жестком режиме, люди устали и почувствовали, что дело худо. И к январю всплыло на поверхность «острое и агрессивное желание раз и навсегда разобраться, в чем же мы, господа, участвуем». Эту фразу вслух произнес Мэдмэкс, старший Трешки. Его группа как раз проводила утреннее рабочее совещание, рассевшись на бумах посреди тренировочной зоны. Мэкс, в общем-то, никаких провокационных целей не преследовал, а так – выступил о наболевшем. К его удивлению, перешедшему в восторг, совещание тут же превратилось в стихийный митинг. Выяснилось, что информации вагон, каждый охотник что-то по мелочи знает, и одно наблюдение другого непонятней. Образовалась солидная база из труднообъяснимых и зачастую противоречивых сведений. Оставлять их без внимания было попросту глупо. Поэтому к моменту приема дежурства Третья составила план дознания с четким разграничением действий персонально. Включая парламентеров к остальным трем группам и руководству.
В банковском офисе управились быстро, и Мастер надеялся до смены основательно побеседовать с людьми, собирая просьбы, жалобы и предложения. Но прямо из банка группе Два пришлось мчаться по двум внезапно поступившим вызовам, и ночь превратилась в кошмар. Первый вызов оказался ложным. Люди и собаки на нем здорово перенервничали и на второй расчистке начали совершать ошибки. Зигмунд едва не застрелил пьяного оборванца, действительно очень похожего на ожившего мертвеца. О том, что это живой человек, Зигмунд догадался только по реакции собаки. Подлец Джареф сначала не подал вида, что в расчищаемой котельной кто-то есть. А когда в дверном проеме возникла неясная тень, не атаковал ее по всем правилам. Он просто взял и оторвал бродяге от ноги громадный кусок мяса, чтобы тот в другой раз под ноги смотрел. Пока Зигмунд прикладом вправлял собаке мозги, собравшийся над бездыханным телом консилиум сосредоточенно чесал затылки. Развернулась бурная дискуссия на тему, не подцепит ли собака инфекцию, и не придется ли паче чаяния делать ей уколы. Хунта наехал на Бенни с вопросом, почему тот не засек в котельной живой организм. Бенни невнятно оправдывался, от него за версту разило водкой. Хунта отнял у сенса обрез, пинками загнал в медицинский фургон и приказал Склифосовскому за пятнадцать минут сделать из Бенни человека. Склиф резонно заметил, что на это не хватит и пятнадцати лет, но он постарается. Бенни ныл и жаловался, как малое дитя.
Вонючему мужику вкололи депрессант, запихнули в багажник «Рэйнджа» и отправили двоих сдавать его в больницу. Самое интересное, что «дырка» в котельной действительно была, но уже закрытая. Хунта предположил, что бродягу тварь не тронула, приняв за своего. Сенсы посмеялись было, а потом резко посерьезнели и спросили, в какую именно клинику этого типа повезли. Хунта обалдел – он-то шутил. Но долго стоять с отвисшей челюстью ему не пришлось. Зона расчистки была на краю уже заселенной новостройки, время пять утра. Вздумай кто из жильцов проснуться – вся группа как на ладони, прощай секретность. И тут Сильвер решил поймать вкусную кошечку и с жутким грохотом опрокинул мусорный бак. Кошка упрыгала в подъезд, а утративший бдительность Боцман за шиворот оттащил хрипящего кобеля к машине. Страшно подумать, сколько звона было бы в щедро застекленном подъезде, влети туда восьмидесятикилограммовый зверь, одержимый жаждой убийства.
– Широко живем, – только и сказал Мастер. – Всего за десять минут целых две побитых собаки. Что же дальше будет?
Дальше пошло легче. Но все равно, когда Вторая вернулась в Школу и села приводить амуницию в порядок, настроение у всех было подавленное. Слишком много сил осталось на ложном вызове, когда подозрительное движение возникло на территории крупного завода. Там одних только подвалов набралось для прочесывания не меньше двух квадратных километров. И даже Хунта не держал зла на Бенни за то, что тот по дороге на второй объект присосался к горлышку. Охотники достаточно проработали с сенсами рука об руку, чтобы понимать, что Бенни на заводе выложился полностью. Но из охотников гвоздей тоже не понаделаешь, а они ведь еще отвечают за собак. Нельзя так, Бенсон! Трезвый и свежий Бенни, принявший у Склифосовского какой-то дряни, от которой действительно стал похож на человека, согласился, что так нельзя, и церемонно перед Хунтой извинился. Превращение его было весьма комично, но как следует посмеяться группе Два уже не хватило сил.
Поэтому к одиннадцати, когда пришло время смены групп, Мастер чувствовал себя окончательно разбитым. Но все-таки решил проследить за передачей дежурства и побрел в Зал принятия оперативных решений. Уныло волоча ноги по коридору, он раздумывал, не будет ли опасна для жизни горячая ванна перед сном, о которой мечталось уже которые сутки. Решил, что действительно опасна – можно расслабиться, задремать и утонуть. «Да я и сейчас уже готов. Расслабиться, упасть на пол и ушибиться», – Мастер на всякий случай потряс головой.
В этот-то момент с него и согнал всякий сон Лысый, аналитик мобильной группы Три. Который взял Мастера за пуговицу и сказал, что есть идея, как добраться до Техцентра.
продолжение

ЧАСТЬ 1. ДЕКАБРЬ
Тварь притаилась на крыше, напряженно изучая обстановку внизу. Прямо под ней был узкий коридор между стенами магазина и склада. Коридор выходил во дворик – сплошь высоченные сугробы и кучи гнилых упаковочных ящиков. Там, в этой неразберихе, цель – дыра погрузочного люка, ведущего в подвал.
Вырожденный мозг твари лихорадочно просчитывал варианты. До рассвета времени более, чем достаточно. Если бы там, внизу, были просто люди, обычные люди... Мягкие, податливые тела, слабая энергетика. Прыгнуть, схватить за плечи, крепко прижать к себе. Или хотя бы взять за руку и удержать. Несколько секунд крика и бессмысленных конвульсий. Потом тело обмякнет, и его можно спокойно нести. Волочь нежелательно – рвутся кожные покровы. Ничего сложного. Но сейчас все не так. Задача не выполнена, а на пути отхода – засада.
Тварь опустила голову и повела носом, будто принюхиваясь. Копна спутавшихся грязных волос упала ей на глаза, но это ничего не значило. В глазницах твари намерзла корка льда.
Окружающий мир был отчетливо виден, ясен, понятен. И здания, и прячущиеся внизу существа были для твари просто системами энергетических полей, пронизывающих и оформляющих все живое и неживое. Стены, перекрытия, коммуникации... и четверо врагов на первом этаже. При желании тварь могла бы рассказать историю любого кирпича в этом доме. А враги – всего лишь энергетические цепи немногим сложнее кирпичей. Если знаешь, где что разомкнуть – несколько мгновений сокращения мышц и колебаний воздуха. Если не знаешь, что оборвать в цепи – просто хватай и держи. Результат тот же. Главное – подобраться вплотную, потому что враги подвижнее, чем ты. Они устраивают засады на тебя, а ты – на них. Кто кого.
Разумеется, ни о чем подобном тварь не размышляла. Она просто не способна была думать в человеческом понимании этого слова. И конечно, она не пользовалась человеческими терминами, чтобы обозначить находящееся и происходящее вокруг. Были просто тонкие излучения, легко различимые и хорошо понятные. В некоторой степени тварь умела ими управлять. Сейчас, например, она тщательно экранировала свой мозг от внешнего мира. А лучи-щупальца, которыми тварь, словно радаром, изучала пространство, были перенастроены так, чтобы вызывать у живых разумных и неразумных минимум беспокойства. Тварь была молодым и ценным экземпляром, намного превосходящим своих неповоротливых собратьев предыдущей генерации. И не могла себе позволить случайную гибель. Люди мыслят странно, в их головах хаос, но иногда из него прорывается очень эффективная тактика. Люди – гении разрушения. Даже если ты посылаешь и принимаешь отраженный сигнал триста миллиардов раз в секунду, все равно найдется умник, который придумает, как стереть тебя в порошок доступными ему методами. Например, перебьет кувалдой позвоночник, наедет на спину машиной и будет спокойно ждать рассвета. А что случится после рассвета – ты не знаешь. Мало информации. Известно только, что тебе его точно не пережить.
Тварь переместилась еще. Кончики пальцев – ороговевшие, превращенные в острый коготь, – вонзились в сковавший крышу лед. Если бы тварь умела беспокоиться, она могла бы совершить какую-нибудь глупость. Но нынешний ее мозг не умел генерировать эмоции. Он только анализировал объективную информацию. Сейчас он высчитал: с каждой секундой растет вероятность того, что тебя засекут. Либо ты неосторожно заденешь одного из неразумных своим лучом-щупальцем, либо тебя обнаружат те, другие, похожие на людей, но уже не совсем люди. Их четверо, они снаружи, за забором и домами, по углам квадрата, и сканируют местность почти на тех же частотах, что и ты. Каждый раз, чувствуя рядом их луч, ты сжимаешься в комок, но так не может продолжаться вечно. Они просто не ждут тебя сверху, они еще не встречались с такими, как ты, быстрыми умом и телом, способными передвигаться не только по земле. Тварь приняла решение.
Конечно, можно пройти по крыше и спрыгнуть во двор возле самого люка. Но там груды ящиков. Если застрянешь, тебя прикончат эти трое, поделившие двор на сектора обстрела. Тихо сидят в засаде вместе со своими неразумными. Очень напряжены. Можно спрыгнуть с другой стены и пробежать до люка, нырнуть в него головой вперед – вдруг не попадут. Примут за человека и растеряются. Но тебя мигом распознают неразумные – бросятся, догонят, собьют с ног. Тогда конец. Тварь умела двигаться почти так же быстро, как человек, но пропитанные консервантом мышцы потеряли резкость. Нужно место для разбега. Если влететь во двор на полной скорости – тогда пересечь его можно за полторы-две секунды. Вот такой прыти от тебя не ждут точно. С непривычки и не попадут, и перехватить не успеют. Но где разогнаться? Только в этом узком коридоре, выходящем во двор под прямым углом. А в коридоре – еще двое. Тоже напряжены, но нападения сверху не ждут. Один – такой же, как и ты, разумный двуногий прямоходящий. Жмется к стене, готов стрелять, просматривает весь коридор. Думает, ты выскочишь из подвальных окон. Рядом неразумный, стоит на четвереньках, и при этом по пояс своему напарнику. Очень большой и смертельно опасный. И почти тебя учуял. Люди-нелюди, мучительно вгрызающиеся в пространство лучами огромной интенсивности, тебя все еще не чувствуют. А это животное, эта четвероногая тупая дрянь, заросшая шерстью, сейчас поднимет морду и разинет клыкастую пасть...
Тварь выпрямилась на краю во весь рост. Ветер распахнул изодранную куртку, дунул в прорехи джинсов, смахнул волосы со лба, отполировал лед в пустых глазницах. Носы сапог повисли над десятиметровой пропастью. Нужно прицелиться очень тщательно и приземлиться неразумному на спину – точно посередине, обеими ногами. И левой рукой ударить разумного в голову. Упасть, перекатиться, и прямо с четверенек – вперед, проскочить двор, а там сквозь люк по транспортеру съехать на брюхе вниз. Длинный извилистый коридор, и в углу – призывно трепещущий сгусток темноты. Дверь. Начали. Ноги чуть согнуть в коленях. Порыв ветра переждать.
Неразумный внизу шевельнулся, задрал нос и обнажил гигантские лезвия клыков. Тварь, не раздумывая, шагнула в пустоту.
*****
Если происходит трагедия с участием собаки, то собака не виновата, ибо такой ее сделала природа. Виноват человек, не сумевший учесть все возможные последствия, допустивший оплошность или невнимательность.

Кучум лежал на снегу, тяжело поводя боками. У него была очень длинная для кобеля морда, и сейчас, с подобранными под туловище лапами и безвольно распластанным хвостом, больше всего он был похож на крокодила, обросшего по русской зиме густым серым мехом.
– Эй, Склиф! – позвал Хунта. – Какого черта он дышит?!
– А что он еще может? – парировал Склифосовский, ощупывая голову Фила. Раненый всхлипывал. – Тихо, тихо! Не дергайся! Сейчас мы тебя, брат, заштопаем, и все будет в порядке.
– Где... – простонал Фил. – Где он...
– Спокойно, – Склиф выпрямился и поднял руку, показывая выскочившему из-за угла фельдшеру-ассистенту: мы здесь.
– Склиф! – снова позвал Хунта. Он стоял над Кучумом, уперев руки в бока и, морщась, рассматривал собаку. – Да брось ты его! Иди сюда!
Кучум приоткрыл глаза и издал тяжелый вздох. Хунта присел на корточки и осторожно провел ладонью по горячей морде пса. Голова у Кучума была раза в полтора больше человеческой. В нормальной обстановке он попытался бы откусить Хунте руку. Но сейчас Кучум только вяло лизнул ее.
– Хороший, – прошептал Хунта, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Кучумчик хороший. Держись, лапушка, сейчас все будет в порядке. Склиф! Твою мать! Да иди же сюда, кому говорю!
Склифосовский, щелкнув пальцами, указал ассистенту на Фила и отвернулся. Подойдя к Хунте, он присел рядом и горячо прошептал ему на ухо:
– Что такое, старший? Ну чего ты гонишь? Он же захочет попрощаться!
– Он уже попрощался! – сказал Хунта громко и так посмотрел на врача, что тот невольно отшатнулся и щелкнул замком поясной аптечки.
– Как прикажешь, старший.
Кучум опять судорожно вздохнул.
– Сейчас будем спать, милый, – прошептал Хунта. – Спокойной ночи.
Склиф четким движением вонзил иглу в бедро пса, сжал пальцами шприц-тюбик и уставился на часы. На пятнадцатой секунде глаза собаки затуманились, веки начали медленно опускаться. Кучум что-то прошептал, совсем по-человечески, и застыл1. Хунта поднялся на ноги, сунул руку сзади под шлемофон и поскреб затылок.
– Так, – сказал он. – Я пришлю людей, они заберут этого... – он брезгливо ткнул пальцем в сторону Фила, над головой которого работал ассистент. – А ты, пожалуйста, останься здесь. Приедет Доктор, поможешь ему. Хорошо?
Склиф уселся на снег рядом с Кучумом и осторожно похлопал усыпленного пса по мохнатому плечу.
– Понял, – пробормотал он, не поднимая глаз.
– Сможешь законсервировать эту штуку? – Хунта покосился на темное пятно в сугробе.
– Сейчас, – кивнул Склиф и поежился. – Сейчас принесут тест-кейс, и я все сделаю.
– Не переживай, старик. Дальше будет только хуже, – пообещал Хунта и тяжело утопал к воротам.
Склиф опять зябко шевельнул плечами и обернулся к сугробу, на который показал старший. Медик нажал кнопку на поясе, и с его плеча сорвался луч, осветив снег, усеянный ярко-синими крапинками. Белее снега, вся в голубых прожилках, в сугробе лежала вещь, когда-то принадлежавшая человеку. Рука с острыми когтями вместо пальцев.

Бух-бух-бух! Кто-то, торопясь и не скрываясь, кубарем скатился в подвал по скользкой обледеневшей лестнице. На голове собаки поднялись и тут же опали пушистые кисточки. Собака лениво встала на ноги, задрала хвост, рассыпавшийся пышным султаном, и потянулась. Рядом с ней распрямился человек.
Собака была очень крупная. Высокая, но не длинноногая, а именно крупная – с широкой грудью, мощными лапами и почти медвежьей головой. Там, где у нормальных собак бывают уши, у этой торчали вверх задорные меховые клочья. Спина казалась провисшей – такая грива наросла у собаки на плечах.
Человек тоже выглядел более чем внушительно. Он, вероятно, и сам по себе был довольно массивен. А сейчас его увеличивала одежда – пухлые теплые брюки, толстая куртка до бедер, тяжелые высокие ботинки с мощной подошвой. Широкий кожаный пояс держал несколько сумочек-карманов, туго наполненных. Портупея фиксировала компактное устройство на плече. Лицо человека было почти совсем закрыто: с боков – поднятым вверх твердым воротником куртки, спереди – надвинутым на глаза длинным козырьком теплой кепки. Человек шевельнул плечами, разминаясь, и куртка у него на спине обозначила небольшой горб. Что-то висело у него там, под курткой, между лопатками.
Собака прошла вперед, в полосу льющегося через подвальное окошко лунного света. Человек шагнул следом и, не нагибаясь, легко толкнул ее кулаком в плечо. Собака подняла морду и приоткрыла зубастую пасть, выдохнув облачко пара. Это было очень похоже на улыбку.
Перед ними уходил вдаль, к выходу из подвала, черный коридор, перевитый по стенам трубами в цементной оболочке, местами осыпавшейся до металла. Иногда в коридоре ярко вспыхивал, приближаясь, огонек, и принимались бухать тяжелые башмаки, попадая из нанесенного через окна снега просто в вековую пыль. Собака улыбнулась снова. Клыки у нее были в полпальца длиной.
Человек явно не собирался идти в коридор, навстречу другому. Но и стоял он спокойно, держа оружие толстым прямоугольным стволом вниз. С выдвинутым прикладом эта штука достигала почти метровой длины – пистолетная рукоятка, короткий магазин, цилиндрический довесок под стволом, на самом его конце. Ремня не было – зато от рукоятки, которую человек небрежно перебирал расслабленными пальцами, шел к его поясу свободно провисший тонкий шнур. Там, где у оружия бывает затвор, тускло светился зеленый огонек. Там, где на оружие монтируют лазерный прицел, действительно стоял лазерный прицел.
Свет в коридоре вспыхнул совсем ярко, но тут же погас, и в лунную полосу шагнул мужчина, отличный от первого лишь тем, что был без собаки, а вместо кепки на голове его красовался сдвинутый на затылок зимний танковый шлемофон. Собака появление гостя проигнорировала. Она даже поленилась его толком обнюхать – так, потянула носом воздух, и все.
Новоприбывший произвел серию поспешных движений – сунул оружие под мышку прикладом вперед, снял перчатку, извлек из кармана зажигалку и одну сигарету, прикурил, затянулся и убрал зажигалку обратно в карман. Смотрел он только на собаку. Та отвернулась к стене.
В процессе всей этой пантомимы другой человек хранил, казалось, ледяное спокойствие. Он лишь склонил голову набок и перестал шевелить пальцами на рукоятке – наоборот, оружие он держал теперь по-боевому: мягко, но плотно.
Визитер натянул перчатку, еще раз судорожно затянулся, выплюнул сигарету в угол и без предисловий выдохнул:
– Короче, Мастер, у Кучума сломан позвоночник. У Фила разбита голова, есть сотрясение. Вот!
– Shit! – выплюнул ругательство тот, кого назвали Мастером. Собака встрепенулась и озабоченно посмотрела на него. Мастер, встав к пришедшему вполоборота, разглядывал в окошко луну.
– Она сверху прыгнула... – тихо сказал второй. – Представляешь, сверху. Кажется, прямо с крыши. Прямо на голову им обоим. Кто же мог знать? Никто не мог знать...
– Сенсы? – спросил Мастер сквозь зубы, не оборачиваясь.
– Ничего. Вообще ничего, понимаешь? Говорят, никаких не было возмущений на крыше – пустое место, и все. Они только сейчас нашли дырку, и то направление им сама тварь подсказала... Все не так, понимаешь? – тихо проговорил второй.
Наверху, на улице, взревело сразу несколько моторов.
– Дурак ты, Хунта, – сказал Мастер беззлобно. – Ты думаешь, я на тебя сержусь? Я себе простить не могу, что сразу не догадался. А с другой стороны... – Мастер сдвинул кепку на затылок и вытер тыльной стороной перчатки лоб. – Если каждый раз дергаться, едва что-то на ум придет... Это уже будет не охота, а дурдом.
– Согласен, – кивнул Хунта. – Но лучше дурдом, чем э-э... кладбище домашних животных. И я все-таки дурак. И ты на меня еще рассердишься. Прямо сейчас.
– Ну?
– Ну, короче, она ушла. Проскочила через двор и прыгнула в люк транспортера. И ушла.
Собака тоскливо зевнула.
– Некоторые, когда не знают с чего начать, говорят «значит», – мягко сказал Мастер. – Некоторые фразу начинают со слов «ты знаешь». А вот ты, отец, меня просто замучил этим своим «короче»... – Мастер подошел к Хунте вплотную и заглянул ему в лицо. Он был чуть ниже Хунты ростом, но тот просто съежился весь от этого взгляда. – Как же так вышло? – недоуменно спросил Мастер, нависая при этом над Хунтой, словно бомбовоз над полевой кухней – вроде понятно, что не тронет, но тем не менее, неуютно.
– А вот так, – сказал Хунта, поднимая глаза, но все равно глядя мимо. – Промазал я.
Мастер приоткрыл рот и сделал полшага назад.
– Это ты стрелял?! – спросил он уже не с притворной мягкостью, а в искреннем изумлении. – Стоп! Я думал, это молодые со второго этажа. Я отчетливо слышал очередь в верных три секунды длиной...
– Да, да! – раздраженно выпалил Хунта и снова полез за сигаретами. – Я стрелял. Мы. Я и Зигмунд. И промазали оба! А молодые вообще не успели ее разглядеть. Только Боцман сверху по ней колошматил – как на ладони была – и тоже не попал... Понимаешь, – сказал он, щелкая зажигалкой, – она действительно совсем не такая... Непохожая. Никто толком ничего не понял. А кто понял – не успел. В смысле – собаки... – он яростно потряс зажигалкой, высекавшей только искры.
– А собаки, говоришь, поняли?
– Поняли, а что толку? Быстрая она, сука. Шустрая, – бормотал Хунта, ударяя донышком зажигалки по раскрытой ладони. – Такая быстрая, что все только варежку разинули... Султан ее издали не почуял, Джареф тоже не почуял. А когда выскочила она прямо им под нос – уже не успели. А мы... Эх! – он швырнул зажигалку в глубь подвала.
– Спокойно, – сказал Мастер, поднося ему огня. – Вы, что, приняли ее за человека?
Хунта прикурил, благодарно кивнул, выпустил клуб дыма и сказал с невероятной горечью:
– Да нет! Понимаешь... Двигается она очень быстро, но уже не по-человечески, боком как-то. Просто тварь проклятая весь двор перепрыгнула ровно за секунду. И палили мы, в основном, ей в спину, когда она в тоннель нырнула. Мы просто оказались не готовы, понимаешь? Ну... К тому, что она так может. И собаки тоже – не готовы. Только Кучум ее учуял, по-моему. Но она, наверное, долго над ними на крыше сидела. Вот он ее и заметил, а шухер поднять уже не успел.
– Почему ты думаешь, что заметил? – спросил Мастер, снова надвигая кепку на глаза и тоже закуривая.
– По ситуации. Так могло получиться только если бы он повернул голову и задрал морду к небу. Просто вывернул шею, не двигаясь с места. Я это за ним замечал. У меня Султан так же делает, когда ему нужно заглянуть за спину и вверх.
– Ну, и что?
– Ну, и попало ему прямо в пасть...
– Что?!!! – рявкнул Мастер так, что Хунта отшатнулся. Собака рванулась вперед, готовая отгрызть Хунте все, до чего дотянется. Ошейника на ней не было, и Мастер придержал ее за холку.
– Как это – что? – удивился Хунта. – Рука...
– Какая рука, ты, чучело?!
– Ну, я х...ею, дорогая редакция! Я думал, я с этого начал... Короче... Тьфу! – Хунта крякнул и сморщился. – В общем, – поправился он, – Кучум у твари руку отгрыз. Кисть руки – откушена напрочь. Представляешь? Вот силища!
– Когда тебе позвоночник сломают, – не то объяснил, не то пообещал Мастер, – ты и кирпич разгрызешь. Карма, успокойся. Дядя хороший. Глупенький, но хороший. Дядя испугался, растерялся и забыл нам самое главное сказать, – Мастер присел на корточки, обнял собаку за шею и уткнулся носом в ее мохнатую рыжую гриву. Карма открыла пасть и высунула язык. Глаза ее затуманились.
– Ты думаешь, я испугался? – спросил Хунта. Именно спросил.
Несколько секунд Мастер задумчиво молчал. Потом он отпустил Карму, выпрямился и посмотрел Хунте в глаза.
Стоя в лунном луче, они отчетливо видели лица друг друга. Хунта, старший «мобильной группы Два», отличный тактик скрытой облавы, настоящий снайпер, фанатичный собачник – русая челка из-под шлемофона, близко посаженные хитрющие глаза, хищный острый нос, тонкие нервные губы... Мастер сунул кепку в карман и взъерошил волосы затянутой в перчатку рукой. «Давай, старик! – молил Хунта взглядом. – Я ведь знаю, как подвел нас. Эта тварь настолько отличалась от всех предыдущих – она была почти живая. И вот ее-то я взял, и упустил. Тебе виднее со стороны – скажи мне, что теперь делать».
– Я не думаю, что ты испугался твари, – сказал Мастер. – С какой стати? Ты другого побаивался – вот этого нашего разговора. Вон, даже Султана наверху оставил... И очень зря. Нечего из меня большого начальника делать, а из себя маленького подчиненного корчить. Не в армии, слава Богу. А что насчет твари... Ну, жалко. Ну, обидно. А может. оно и к лучшему, что упустили. Насмотримся еще на таких. Между прочим, я бы ее точно испугался. Я ведь давно уже жду такую тварь. И заранее боюсь. Потому что очень хорошо представляю, какие проблемы начнутся, когда их станет много.
– Рассказал бы... – протянул Хунта почти осуждающе.
– Думаешь, вместе бояться веселее? – усмехнулся Мастер. – Я лично привык в одиночку. Опыт у меня богатый по этой части.
– Не хочешь – не надо, – надулся Хунта.
– Рано еще, – мягко сказал Мастер. – Что я тебе скажу? Одни туманные предположения. Ни я, ни даже Доктор – ничего конкретного пока нет. Вот, теперь есть рука... кстати?...
– Да, да, да, – закивал Хунта. – Полная консервация по всей форме. И я еще забыл, дубина такая – я же Доктора вызвал. Ты прости, старший, я все делал на автомате – как в тумане...
– Ты молодец, – сказал Мастер. – Ты правильно решил. Пусть Доктор тут на месте принюхается, как следует. А знаешь, отчего тебя этак перекосило?
– Ну? – Хунта недоверчиво глянул исподлобья.
– Ты у нас лучший стрелок. Я если промажу, всегда могу оправдаться – мол зрение не то, реакция так себе, практики не хватает... А ты сегодня репутацию подмочил. Вот и ходишь как оплеванный, волосы на заднице рвешь...
Хунта тяжело вздохнул.
– Все! – приказал Мастер. – Рука есть – и хватит. Целую тварь в следующий раз подстрелишь. А сегодня виноватых – примерно наказать. Боцмана отдельно. Все-таки есть предел, дальше которого разевать варежку нельзя. Ветеран хренов... Будет стоять «на фишке» и учиться следить за крышами. Ясно?
– Ох, худо мне... – объявил Хунта, запрокидывая голову и потягиваясь. Он нервно зевнул, передернулся всем телом, перевел глаза с потолка на Мастера, потом на Карму, и расплылся в улыбке.
Мастер тоже посмотрел на собаку, которая давно успела усесться и на протяжении всей беседы тупо глядела Хунте на ботинки.
– Очаровашка, – промурлыкал Хунта. – Всегда любил рыженьких и плотненьких.
– И с вот такими зубами...
– И с вот такими хвостами...
– Хватит скалиться, кокетка! – прикрикнул Мастер на расплывшуюся в улыбке Карму. – Это она с виду такая хорошенькая, – объяснил он. – А на самом деле – наглая бабища. Вы просто ее толком не понимаете. У вас во Второй одни кобели, и у всех мозги набекрень. Конечно, ты смотришь на мою девочку и думаешь, как с ней, наверное, легко и приятно. А ничего приятного нет, доложу я тебе. Кошек угробила столько, что весь фюзеляж в звездочках... И немца одного чуть не задавила.
– А, это тот кобель, что на тебя кинулся? – вспомнил Хунта.
– Угу. Совершенно больной. Любимое занятие – других собак за задние лапы прикусывать. Я помню, одна тетка его хозяину на площадке сказала: «Не знаю, молодой человек, какая обстановка у вас в семье, но собака ваша – двуличная...»
Хунта разразился нервным лающим смехом. Карма подняла морду и посмотрела на него с явным неодобрением.
– В Лагерь тебе пора, – сказал Мастер. Он отстегнул от пояса шнур, идущий к рукоятке оружия, приладил освободившийся конец к стволу и забросил громоздкую железяку за плечо. – Давно пора.
– Да ну... – сморщился Хунта. – Что я, увечный, что ли? И пес мой в порядке... – он вдруг запнулся, невольно сделал движение в сторону подвального окна, поймал изучающий взгляд Мастера и, окончательно смутившись, топнул ногой и отвернулся.
– Вот именно, – кивнул Мастер. – Ты совершенно прав.
– Так я побежал? – с надеждой в голосе спросил Хунта.
– Вместе пойдем. Ты здесь верных пять минут, и хоть бы хны. Так постой уж, милый друг, еще минутку. А там и без тебя обойдутся.
– И то, – согласился Хунта, вконец запутавшийся в раздиравших его противоречиях. – Там Крюгер согласно регламенту...
– Да какой еще регламент?! – простонал Мастер, весь сморщившись. Он снова присел на корточки и положил руку Карме на плечи. Карма тоскливо зевнула. – Все наперекосяк... Сенсы ослепли, собаки психуют, охотники тормозят, во двор пролезет только одна машина, а начальник всего этого бедлама со мной тут чешет языком! И главное, все никак сказать не может, зачем пришел... Знаешь, Хунта... – Мастер задумался. Хунта почтительно молчал. – Ты и представить себе не можешь, до чего же я не хочу отсюда вылезать. Сидел я в этом вонючем подвале и наслаждался покоем. И об одном мечтал – хоть бы тварь пришла сегодня попозже. Тишина, уют, собака рядом, в руках пульсатор, за спиной – угол. Ничего больше не надо – только знать, что со мной друг, и я могу себя защитить. Когда вы там, наверху, палить начали, я чуть не прослезился – так вы меня обломали...
– Нелегко тебе, – посочувствовал Хунта.
– Нет, – покачал головой Мастер, глядя на Хунту снизу вверх и слегка поглаживая Карму по плечу. – Это смотря от чего отталкиваться. Если взять за точку отсчета, например, Карму, то мне действительно туго приходится. А если посмотреть на тебя, я еще легко отделался... – Говори, зачем пришел! – Мастер пружинисто распрямился и шагнул к Хунте вплотную. – Ну?!
– Щас, – пообещал Хунта. – Противогаз только надену...
– Я же тебя насквозь вижу!
– Это еще запишите насчет рентгена, пожалуйста.
Дискуссия понеслась с пулеметной скоростью. Карма встала и озадаченно уставилась на людей. Хвост ее расслабленно повис, доставая, четко по стандарту, до скакательного сустава.
– В Лагерь, лечиться! – рычал Мастер.
– Только трупом!
– А битой тушкой не хочешь?!
– Сам ты шизофреник! – припомнил Хунта какой-то давний спор.
– Я – маньяк! И еще я старший Школы! И мне виднее, кто в порядке, а кто нет! Ты почему без собаки пришел, а? Куда Султана дел? Привязал, что ли? О-хот-ник!!! До ручки себя довел, от собственного пса уже прячется, а туда же – права качать!
– Он наказан!!! – заорал Хунта в полный голос, замахиваясь на Мастера сигаретой. Дальше все произошло за доли секунды: Хунта совершил глубокое волнообразное движение бедрами, словно танцуя ламбаду; Мастер рухнул на колени; Карма, взревев, принялась яростно вертеть задом, пытаясь вырваться из захвата, в который попала ее шея.
– Фу! Фу! Фу! – каждое восклицание Мастера сопровождалось нажимом на загривок, от которого Карма въезжала носом в удачно подвернувшийся сугроб. Хунта наконец-то смог закурить. Спецткань его брюк была очень прочна сама по себе, да еще и прошита сеткой электрообогрева – но то место, куда Карма нацелилась, было Хунте по целому ряду причин особенно дорого. Кроме того, кусать живого человека Карме не полагалось. Собака, как всегда, прыгнула молча. Хунта ее вообще не заметил – он просто шестым чувством ощутил, что в районе его гениталий что-то происходит, и инстинктивно отклонился. «Нет, что ни говори, кавказская овчарка – это полный вперед. Детям не игрушка».
Подумав так, Хунта тихонько вздохнул. Однажды такой вот крокодил спасет тебе больше, чем жизнь. Избавит тебя от самой жуткой участи, которая может выпасть человеку. Возможно, ценой собственной шкуры. Хунта уже и счет потерял, сколько раз мгновенная реакция Султана, внешне полного флегматика, выручала охотника – и бледно-голубая молния из пульсатора размазывала скребущую когтями тварь по подвальной стене... А вот сколько раз псу случалось заслонять хозяина телом – это Хунта знал хорошо. Все непосредственные контакты собаки с тварью заносятся в специальную карту, где проставляется балл. Примерно на метр вокруг твари – «активная зона», поле, оказавшись в котором все живые – еще живые – стремительно теряют энергию. Чем ближе ты к твари, тем быстрее ослабнешь и рухнешь. Позволишь схватить тебя за руки – полминуты, и уже не откачают, даже если удастся отбить тело. А если она сунет тебе когти под ребра... Впрочем, тело все равно постараются отбить – будут драться, как за живого.
Мастер в углу методично отвешивал Карме щелбаны. Карма мотала головой и, подпрыгивая сразу на всех четырех лапах, передними норовила заехать папочке в нос. «Все-таки, на некоторые вещи ум у собак очень короткий», – подумал Хунта, глубоко, с наслаждением затягиваясь. Умница Мастер, перевел мордобой в игру. Снимает Карме напряжение, переориентирует реакцию. Правильно. Накажи такую своевольную зверюгу, как кавказка, и отпусти – она тут же захочет проверить, не передумал ли ты, и кинется снова. Из-за этого кавказских овчарок некоторые интеллектуалы обзывают тупыми. Отнюдь. Считая животное ограниченным, ты просто не хочешь потрудиться и оценить происходящее с его позиции. А уж наших собак понять... Это уже второе поколение сумасшедших псов, которых безумные хозяева заставляют делать то, на что не способны сами.
"Без собак нас всех давно бы съели, – думал Хунта, затаптывая сигарету и вешая оружие за спину. – Что ты еще придумаешь, когда против тебя – самое ужасное чудовище, которое только может представить человек? Извечный наш людской кошмар, от одного вида которого отнимаются руки и ноги... Как без собаки догнать его и обездвижить? Как засечь в кромешной тьме неподвижное существо, имеющее температуру окружающей среды? Как сделать еще множество необходимых вещей, требующих входа в активную зону? Ведь ни одна секунда, проведенная рядом с тварью, не проходит бесследно. Секунды эти копятся, организм борется с «энергетической усталостью» до определенного предела, а потом ты начинаешь то и дело падать в обмороки, и наваливается апатия, и когда ты совсем загибаешься, тебя прогоняют в Лагерь отдыхать. А то и просто увозят...
И вот, чтобы ты загнулся как можно позже, у тебя есть любимая собака. Ее задача – обнаружить тварь, сбить с ног и удержать на месте, пока ты не придешь и не выстрелишь... Да, мы бережем собак. Но собаки тоже берегут нас. И я отлично понимаю, что Султану плачу по счетам Чака, который погиб, защищая меня. Скупо плачу, наверное. Маловато. Хотя так «очеловечивать» пса, как это сделал Мастер с Кармой – номер рискованный. Но ведь у Мастера тоже есть наверняка свои долги...".
Султана Хунта не привязывал. И про наказание он действительно наврал. Султан даже успел дернуться, когда тварь на полном ходу вылетела из-за угла – но только дернуться. Зато потом его пришлось за задние лапы вытаскивать из дыры, куда нырнула тварь головой вперед. А после, немного придя в себя и всех расставив по местам, Хунта не стал посылать никого за Мастером, державшим отдаленную точку, а пошел лично – виниться и падать в ноги. И надел на Султана ошейник, и дал поводок своему напарнику Зигмунду, которого Султан уважал настолько, насколько вообще кавказка в силах терпеть кого-то, кто ей не хозяин. Дал поводок символически, чисто подержать, а не держать, потому что Зиг дохлый и такого слона, как Султан, все равно не остановит. Но рядом сидел понурый Джареф, которому Зигмунд надрал уже черную задницу за нерасторопность, и Султан все понял, лег в сугроб и принялся валяться, потешно дрыгая лапами. И уходя за ворота, Хунта всей спиной, превратившейся вдруг в одно большое ухо, слушал «хлоп-хлоп-хлоп» отлетающего с серой шкуры снега. Пес отряхивался долго и с удовольствием, и Хунта в каком-то болезненном, спазматическом, до стона, откровении, вдруг осознал, что измотан до предела. И больше всего на свете хочет сейчас оказаться дома, уткнуться жене носом в грудь и залиться горючими слезами.
«Ленка будет целовать меня в мокрые глаза и гладить по голове, и шептать: „Саша, Сашенька, ну что ты...“, и еще про то, что она рядом, она мне верит, она ради меня на все готова... А я буду думать только о том, что она чахнет на глазах, потому что охота изнашивает ее вдвое, втрое сильнее, чем меня самого. Господи, если ты есть – подскажи: как жить дальше? И суждено ли нам всем, людям, жить вообще?...».
Хунта шел вдоль стены магазина, бухая по льду громадными башмаками с обогревом и принудительной вентиляцией, а руки его автоматически отдавали команды: эту машину сдвинуть; Петрович, стой, где стоишь; сенсы все – к бригадиру; ты, дубина, почему еще здесь? давай-давай, быстро-быстро... «Как же я устал! Чудовищно, невообразимо устал. Вот сейчас Мастеру и скажу – все, дружище, п...ц. Хватит с меня. Сколько нам осталось – лет десять? Двадцать? Пусть. Только дайте мне этот остаток прожить по-человечески. Все, я ухожу. Навсегда. Домой. К жене».
Он действительно хотел сказать это. Но получилось все наоборот. Войдя в подвал, Хунта сдвинул шлемофон на затылок, отбросил волосы со лба и вгляделся в радующую глаз картину: старинный друг Мастер и рыжая красотка Карма. Мастер внешне спокоен, а в действительности очень взволнован – он ведь слышал выстрелы. Пульсаторы трещат негромко, но в такой полосе частот, что мертвый вскочит. Или, скорее, рухнет. Вспомнив, что сегодня-то никто не рухнул, Хунта отчасти спустился с небес на землю. А заглянув Мастеру в глаза, чуть не помер со стыда. Мысли о семейной жизни ушли на второй план, на их место встала проблема дурацкого промаха по этой – такой нужной Доктору для опытов – твари, и пошло-поехало. Старший «группы Два» подсобрался, вспомнил, кто он есть такой, и думать забыл о личных проблемах.
Дожидаясь, когда Мастер решит, что Карма утихомирилась, Хунта пытался вспомнить, почему не взял с собой Султана – и никак не мог. Возможно, оценить ситуацию ему помогли бы воспоминания о дилемме «семья-работа». Но такой дилеммы больше не существовало. В личной жизни Хунта был безупречно счастлив, а работу ценил и бросать не собирался. И он уже скучал по Султану.
– Ладно, – сказал Мастер, вставая во весь рост и поправляя сбившуюся набок портупею. – Поползли?
– Поползли, – кивнул Хунта.
– Неохота?
– Почему?!
– Да так, показалось...
Хунта только фыркнул в ответ и бодро зашагал по коридору к выходу из подвала – навстречу поземке и служебным обязанностям.
продолжение