Ученые: Война разрушает мозг.

Новое исследование подтверждает то, что небольшая группа учёных предполагала десятилетия назад: современная война наносит мозгу физические повреждения, пишет Роберт Ф. Уорт в The New York Times.


Brandon Мэттьюс, бывший армейский рейнджер, неоднократно попадавший под действие взрывов во время службы в Ираке и других странах, теперь страдает от когнитивных проблем

В начале 2012 года, когда невропатолог по имени Дэниел Перл рассматривал срез ткани головного мозга человека, он увидел что-то странное и незнакомое в привычных червеобразных линиях и складках. Похожее на коричневую пыль; отчётливый узор из мелких шрамов.

Перл был заинтригован. За четыре десятилетия работы он повидал на предметных стёклах микроскопов около 20 тысяч образцов ткани мозга, исследуя главным образом болезни Альцгеймера и другие дегенеративные изменения. Он видел множество патологических изменений. Он знал о биологии болезней мозга едва ли не больше всех на Земле. Но с подобным никогда не сталкивался.

Мозг под микроскопом Перла принадлежал американскому солдату, который оказался в полутора метрах от террориста-смертника, взорвавшего свой пояс шахида в 2009 году. Боец пережил взрыв благодаря бронежилету, но умер два года спустя от очевидной передозировки наркотиков. У него были симптомы, ставшие отличительной чертой последних войн в Ираке и Афганистане: потеря памяти, когнитивные проблемы (расстройство восприятия, анализа и обмена информацией, нарушение адаптации к повседневной жизни – «ВФ»), бессонница, чередующаяся с кошмарами и глубокие, часто суицидальные депрессии.

Почти 350 тысяч военнослужащих получили диагноз «черепно-мозговая травма» за последние 15 лет, многие от воздействия взрыва. Реальное число, вероятно, будет гораздо выше, потому что многие слишком гордые, чтобы жаловаться на невидимую рану.

В течение многих лет большинство ученых предполагало, что взрывные волны влияют на мозг так же, как сотрясения от футбола или дорожно-транспортных происшествий. Перл и сам был ведущим исследователем по хронической травматической энцефалопатии (C.T.E.), вызывавшей слабоумие у игроков Национальной футбольной лиги.

Изучалось несколько ветеранов, умерших после перенесенного взрыва от ранений. Но их повреждения были невзрывного характера. Никто не делал систематического исследования погибших от взрывных травм.

Именно этим Пентагон предложил заняться Перлу в 2010 году, давая всё необходимое для исследований. Это была редкая возможность, и Перл покинул пост руководителя кафедры невропатологии в медицинской школе на горе Синай, чтобы приехать в Вашингтон.

Перл и его коллеги по лаборатории признали, что травмы, которые они видели, были совершенно не похожи на те, которые возникают при сотрясении мозга.

Отличительной чертой C.T.E. является ненормальный белок, называемый Тау, который накапливается, как правило, в течение многих лет по всей коре головного мозга, а особенно в височных долях. При окрашивании ткани он выглядит как коричневая плесень.

В случаях взрывной травмы мозга, обнаруживалось совершенно иное: пылевидные рубцевания, часто на границе между серым веществом (там находятся синапсы – места, где нервные импульсы передаются между клетками) и белым веществом.

В течение следующих месяцев, Перл и его команда исследовали образцы мозга военнослужащих, умерших после взрывного воздействия, в том числе совершившего самоубийство солдата сил специальных операций. Все они имели один и тот же рисунок рубцевания в тех же местах, которые считаются ответственными за сон и познавательные функции. А также в других классических для мозговых травм проблемных местах.

Потом еще более удивительное открытие. Они исследовали мозги двух ветеранов, которые умерли через несколько дней после взрыва, и обнаружили зачаточные версии одной и той же травмы, в тех же областях, а также развитие травм, казавшееся соответствующим времени, прошедшему с момента взрыва.

Перл и его команда сравнили повреждения мозга людей, пострадавших от обычных сотрясений; повреждения мозга наркоманов (эта зависимость также может вызвать видимые изменения мозга) и контрольную группу – вообще без каких-либо травм. Ни у кого в этих группах не было рисунка коричневой пыли.

Выводы Перла, опубликованные в научном журнале The Lancet Neurology, могут стать ключом к медицинской тайне, впервые обозначившейся в окопах Первой мировой войны.

Сначала это называлось контузией, затем синдром усталости и, наконец, ПТСР (пост-травматическое стрессовое расстройство). И каждый раз, это почти повсеместно понималось как психическое, а не физическое расстройство.

Только в последнее десятилетие или около того, создали элитную группу неврологов, физиков и старших офицеров. Которые начинают давить на военное руководство, объясняя ошибочность принятых методов лечения военнослужащих с такими расстройствами: бойцов зачастую просто кормят таблетками и отправляют обратно в бой.

Если открытие Перла подтвердится другими учеными; если картина рубцевания в головном мозге – действительно «подпись» взрывной травмы, – тогда последствий для военных и общества в целом может быть великое множество.

Многое из того, что вышло за пределы эмоциональной травмы, может быть переосмыслено, и многие ветераны могут выступить, чтобы требовать признания травмы, которую можно окончательно диагностировать только после смерти.

Понадобятся дополнительные исследования, клинические испытания лекарственных препаратов; улучшение качества касок, совершенствование ухода за ветеранами. Но эти полумеры вряд ли отвлекут от сообщения, которое несёт открытие Перла:

Современная война разрушает мозг.

Физика взрыва была изучена сравнительно недавно, и он остается таким таинственным и ужасающим, что специалисты иногда используют слово «магия», когда речь идет о пиротехнике.

Взрыв начинается просто: детонатор превращает кусок твердого вещества в смертоносный огненный шар. В этот момент происходят три различных явления. Первое – взрывная волна, стена статического давления, несущаяся во все стороны быстрее скорости звука.

Затем мощный порыв ветра подхватывает и увлекает за собой некоторые из предметов, с которыми сталкивается. Это самая разрушительная часть взрыва, способного швырять машины, людей и осколки.

Остальные проявления включают в себя огонь и токсичные газы, которые могут обжечь, отравить и задушить в зоне своего действия.

Последствий всего этого на человеческом теле мириады, и они сложнее, чем сам взрыв. Люди, подвергшиеся воздействию взрыва на близком расстоянии, обычно, описывают его как что-то непреодолимое, опыт всего тела, отличающийся от того, что они когда-либо испытывали.

Многие солдаты не могут вспомнить момент удара: он теряется в вспышке света, оглушительном звуке или потере сознания.

Те, кто помнят, часто говорят об ощущении одновременно штамповки и выдавливания, будто кто-то положил доску на ваше тело, а затем ударил её десятком молотков.

С расстояния, взрыв это характерный глухой хлопок, удар давления воздуха снаружи. Когда я жил в Багдаде, иногда просыпался от этого звука рано утром. Хотелось сесть на кровати; мгновенно возникало ужасное и сюрреалистичное осознание: кто-то 30 секунд назад был так же здоров, как и я, – а сейчас он разорван на куски.

Тринитротолуол или ТНТ, впервые был использован в артиллерийских снарядах немецкой армии в 1902. Вскоре после Первой мировой войны, начавшейся в 1914 году, дождь из этих устройств падал на незадачливых мужчин на каждой стороне фронта. Это уровень насилия и ужаса, далеко обогнавший кавалерийские атаки прошлых войн.

Вскоре у солдат начали появляться причудливые симптомы; они вздрагивали, быстро и невнятно говорили или теряли дар речи. Многие наблюдатели были поражены очевидной способностью этих взрывов убивать и калечить, не оставляя видимых следов.


Д-р Даниэль Перл держит снимок мозговой ткани, на котором есть признаки взрывной травмы (сверху). Нижний снимок – здоровый мозг

Для загадочных симптомов, появлявшихся после поражения взрывом, солдаты быстро придумали название: контузия.

Британский врач, Фредерик Мотт считал, что шоковые последствия взрыва вызваны физическим повреждением, и предложил изучать мозги пострадавших. У него были некоторые дальновидные догадки о механизме взрывной травмы: воздействие ударной волны, сотрясение мозга, токсичные газы.

В статье, опубликованной в журнале The Lancet в феврале 1916 года, он постулировал «физическое или химическое изменение и разрыв звеньев в цепи нейронов, отвечающих за определенную функцию».

Мотт, возможно, не видел ничего патологического в исследуемых образцах мозгов, даже если он рассматривал их под микроскопом; невропатология был еще в младенческом возрасте. Но его пророческие догадки сделали его кумиром для Перла.

Идеи Мотта вскоре затерялись в догадках других врачей, которые видели в контузии прежде всего эмоциональную травму. Это было отчасти следствием того, что Фрейд и другие ранние психологи предлагали провокационные новые идеи о том, как ум реагирует на стресс. Солдаты, страдающие от контузии, часто описывались как с «нейропатической тенденцией или наследственностью», или даже с отсутствием мужества и патриотического духа.

Жертв контузии нередко высмеивали как прогульщиков; некоторых даже приговаривали к смертной казни через расстрел после бегства с поля – в состоянии помрачения сознания.

Эти взгляды господствовали десятилетия; даже терминология искажена, появившись в 1980 году как «пост-травматическое стрессовое расстройство» – штамп, описывающий уникального социальное и эмоциональное напряжение ветеранов, возвращающихся с войны во Вьетнаме.

Никто не сомневался, что мощные взрывы воздействуют на организм. Начиная с 1951 года, правительство США создало программу изучения действия крупных взрывов, в том числе атомных бомб, на живую ткань.

Один из моих родственников вспоминает, как стоя в пустыне Невада в 1955 году, фотографировал ядерный взрыв на фоне странного пейзажа тестовых объектов: автомобилей, домов и манекенов в китайской и советской военной форме.

Тогда ученые полагали, что взрывы в основном влияют на воздушные карманы в теле – такие, как легкие, пищеварительную систему и уши. Мало кто интересовался: какое будет воздействие на самые сложные и уязвимые органы тела.

Только после ещё одной разгоревшейся европейской войны, ученые снова начинают заниматься воздействием взрывной травмы на мозг. Когда Балканы вверглись в братоубийственное насилие в начале 1990-х годов, Иболя Цернак – маленькая цепкая женщина, выросшая в сельской местности, где сейчас находится Сербия, работала врачом и исследователем в военном госпитале в Белграде.

Вскоре к ним стало поступать много солдат с последствиями взрывной травмы, как правило, от минометов и артиллерийского огня, основного оружия этой войны. Как и в Первой мировой войне, люди часто страдали от поразительных психических нарушений, но мало видимых ран.

Цернак, которую коллеги называют Иби, привлекательно сочетает в себе живость и тепло – с убеждением врача в том, что вы должны слушать ваших пациентов. Легко представить, как она бегает на полях сражений Боснии и Сербии, собирая образцы крови у солдат. Она занималась этим несколько лет – для изучения и систематизации неврологических последствий взрывов у 1300 новобранцев.

«Взрыв охватывает весь организм,– сказала она мне, – сдавливает тело. Спросите солдат, что они чувствовали. Первое, что они говорят: их уши чуть не выскочили; они хватали ртом воздух, будто огромный кулак сжал их. Все тело подвергается воздействию».

Цернак установила, что взрыв вызывает вибрацию по всему телу, как рябь на поверхности пруда. Её скорость меняется, когда проходит через материалы различной плотности – такие, как воздушные карманы или границы между серым и белым веществом мозга. В этих местах вибрация может нанести сильные повреждения.

Физику процесса позже опишут учёные. Есть несколько моделей травмирования взрывом головного мозга. В том числе, скачки давления крови вверх от груди; нагрузки сдвига на ткани мозга, когда он отскакивает вперёд и назад внутри черепа, как это происходит при сотрясении мозга.

Чарльз Нидхем, известный авторитет в области физики взрыва, сказал, что посмертные вскрытия жертв взрывной травмы отчасти подтверждают все эти теории; может оказаться, что некоторые из них срабатывают одновременно.

Через десять лет после первых изысканий на поле боя на Балканах, Цернак работала в Университете Джона Хопкинса в Балтиморе, где проводила исследования на животных. Это укрепило ее убежденность в действии взрыва на всё тело. Она обнаружила, что даже если голова животного защищена во время взрыва, мозг может пострадать, так как взрывная волна переносится по организму через кровь и ткани.

Цернак также пришла к выводу, что взрывные травмы мозга были кумулятивными (накапливающимися), и что даже небольшие взрывы без каких-либо заметных эффектов могли бы, если они повторялись, нанести страшный и необратимый ущерб. Многое из этого будет позже подтверждено другими учеными.

Даже ограниченные выводы Цернак о взрывной травме в то время были ересью для большей части военно-медицинского корпуса.

Некоторые выводов она представила на конференции в Вене в конце 1990-х годов. И ещё до окончания её выступления, пожилой джентльмен, американский военный врач встал и сказал: «Хватит этой ерунды. Если вы сделаете солдату переливание крови, ему полегчает через 24 часа, так что дело не в этом».

«Я опешила, – вспоминает Цернак. – Это была тяжелая битва».


Австралийские солдаты в полевом госпитале близ Ипра, Бельгия, во время Первой мировой войны, когда слово «Контузия» было введено в оборот

С 2001 года, когда Америка вступила в эпоху постоянных войн, врачи стали медленно двигаться в сторону, указанную Цернак. Новое поколение более мощных фугасов – самодельных взрывных устройств (СВУ), применяемых в Ираке и Афганистане, вызвало эпидемию взрывных травм.

Медики вскоре заметили странность действия взрыва: ударная волна отражается от твердых поверхностей и расщепляется, так что люди, которые, как представляется, лучше защищены в закрытом пространстве, таком как автомобиль, – но напротив, они часто больше страдают от травм головного мозга, чем те, что снаружи.

Военные и гражданские исследователи начали концентрировать свою работу на мозге травмированных взрывом, а не только на теле. Но всё ещё было еще очень трудно отделить действие взрыва от других физических и психических последствий нахождения в зоне боевых действий.

Значительный прогресс случился в 2007 году, когда проектная фирма Applied Research Associates («Прикладные исследования») получила заказ от команды спецназа Управления шерифа округа Арапахо в Колорадо.

Офицеры были обеспокоены возможными неврологическими последствиями от открывания запертых дверей небольшими зарядами взрывчатки. Почти в каждом крупном городе в Соединенных Штатах есть такие команды пиротехников, как и у военных в зонах боевых действий. Команда «Прикладных исследований» быстро определила, что из-за малого количества взрывчатки, использующие её спецназовцы подвергаются только воздействию взрывной волны. Кроме того, исследователям не пришлось обходить какие-либо этические вопросы и получать разрешения, касающиеся выполнения тестов на людях, потому что пиротехники занимались своей работой в любом случае.

Команда Applied Research быстро разработала и провела исследования с новобранцами и инструкторами для нейропсихологических тестов в начале и в конце двухнедельного периода работы. Итоговый отчет, который был распространен в 2008 году, говорил о небольшом, но заметном снижении производительности среди инструкторов, которые подвергаются воздействию взрывов гораздо больше, чем новобранцы.

Это было только экспериментальное исследование, но один из его авторов, Лиан Янг, сказал, что оно добавило доказательств тому, что существует кумулятивный эффект с хроническим воздействием взрыва, даже при относительно малых мощностях взрывов.

Военные по-прежнему неохотно принимают взрывы всерьёз, или даже не признают, что причина симптомов взрывной травмы – физические повреждения мозга.

Еще в 2008 году исследователи из Института армии Уолтера Рида (Walter Reed Army Institute) опубликовали статью, в которой говорилось, что симптомы черепно-мозговой травмы вызваны в значительной степени ПТСР и отметалась «теоретическая озабоченность» неврологических последствий взрывной волны.

К тому времени, американские врачи, ознакомившиеся с необычным сочетанием медицинских знаний Цернак и боевого опыта, начинали делать свои собственные выводы.

Одним из первых, бросивших военным вызов изнутри, был 44-летний армейский подполковник по имени Кристиан Македония. В марте 2008 года Македония был в Арлингтоне, Вирджиния. Там группа ученых и правительственных чиновников обсуждала фугасы, которые закладывались у дорог. Разговор был сухой и технический, и, наконец, Македония, откровенный человек с квадратным подбородком не смог себя сдерживать. Он резко выступил против игнорирования военными черепно-мозговой травмы. Используя, как он вспоминает, «довольно соленый язык», чтобы доказать свою точку зрения.

«Я не вижу никаких подвижек, и меня тошнит от этого», – заключил он.

Македония ожидал, что другие участники станут вежливо избегать его. Вместо этого, один из них подошёл, вручил ему визитную карточку и предложил связаться с адмиралом Майклом Малленом, тогдашним председателем Объединенного комитета начальников штабов. Македония связался с Малленом и повторил свою речь. К его удивлению, адмирал нанял его.

«Тогда укоренившееся во взглядах военно-медицинское сообщество не хотело идти по этому пути, – говорит Македония. – Они отказывались верить, что эти симптомы были чем-то, кроме эмоциональных трудностей».

Македония, акушер и солдат, знал другое. Он служил в Ираке в 2004-2005 годах с солдатами, ставшими частыми мишенями для минометов и фугасов. Как офицер и врач, он чувствовал себя ответственным за молодых солдат и их травмы.

«Дети, попавшие под взрывы, просили помощи, а я был частью машины, которая не помогала. Вот что не давало мне покоя», – вспоминает Македония.

Как и Македония, были разочарованы и некоторые старшие офицеры, в том числе генерал армии Питер Чиарелли и генерал морской пехоты Джеймс Амос. Они видели слишком много солдат, уволенных за дисциплинарные нарушения, связанные на самом деле с черепно-мозговой травмой.

Адмирал Маллен нанял несколько других экспертов, которые присоединились к Македонии. Они должны были взять под контроль и улучшить лечение черепно-мозговых травм во всей армии. Их назвали Gray Team «Серая команда» – отчасти подразумевая серое вещество мозга, а отчасти потому, что им всем было около сорока, и они начинали седеть.

Это была необыкновенная группа: в основном военные, все они имели ученые степени в области медицины и других наук. И почти все они видели бой.

Один из них – Джим Хэнкок, врач скорой помощи и военно-морского флота. Он и сам перенес черепно-мозговую травму, на юге Афганистана. Ещё в колледже у него было два сотрясения мозга от занятий спортом, что давало материал для сравнения.

Хэнкок заметил, что у солдат, подвергшиеся взрывам, часто были проблемы с памятью и вниманием, которые не проходили, и казалось, отличались от последствий травмы на поле боя. Если они снова попадали под взрывы, эти проблемы иногда выливались в окончание карьеры из-за психических и поведенческих трудностей.

«Серая команда» была убеждена, что воздействие взрывной волны на тело было гораздо более экстремальным, и сложным, чем может объяснить модель сотрясения мозга. Но их главная задача состояла в том, чтобы подтолкнуть военных заняться черепно-мозговой травмой более серьезно, каковы бы ни были её причины.

В начале 2009 года пять членов «Серой команды» ездили на военные базы в Ираке и Афганистане, встречались с травматологами и другими врачами, чтобы увидеть, как они обращаются с черепно-мозговой травмой.

Открылась дико противоречивая картина. Было три чудесных врача, понимавших, что такое черепно-мозговая травма и как с ней справляться. Но «был страх, что только мы отвернёмся, и это понимание исчезнет», – вспоминает доктор Джеффри Линг, другой член Gray Team.

Вернувшись, команда определила наиболее ценный практический опыт.

Любой солдат, находившийся в пределах 50 метров от взрыва, должен быть обследован на черепно-мозговой травму. Получившие сотрясение должны быть выведены из боя.

Серая Команда использовала тест для определения контуженных солдат. Вскоре пришлось придумать шесть различных версий теста: очень многие морские пехотинцы заучивали правильные ответы, чтобы их не вытащили из боя.

Нашли гражданского подрядчика, которому заказали измерители силы взрыва, вроде тех, что использовались «Прикладными исследованиями».

Каждый солдат или офицер в зоне боевых действий теперь носит три этих крошечных устройства, весящих 20 граммов каждое.

Датчики становятся красными, если регистрируют силу более 12 фунтов на квадратный дюйм (0,84 кг на см²); это говорит о возможной контузии или черепно-мозговой травме. Солдаты больше не могут отмахнуться: если датчик красный, вы должны быть обследованы на черепно-мозговую травму.

Военные приняли новые правила серьезно. Менее чем через год после своего первого тура, «Серая команда» снова вышла «в поле», и обнаружила, что 90 процентов баз, которые они посетили, выполняли их рекомендации. Тем не менее, воздействие взрыва на мозг оставалось загадкой.


Брэндон Мэттьюс, 33 года, бывший армейский рейнджер подвергся воздействию взрывов в Ираке и в других местах. Имеет когнитивные проблемы. На спине – 24 татуировки – имена сослуживцев погибших в бою или убивших себя после возвращения домой

Брэндон Мэттьюс сложен как танк, с огромными буграми мышц, покрывавшими спину и плечи. Некрасивые шрамы сбегают вниз с его бицепса и предплечий, прорезая глубокие складки в мышцах.

Это наследие 11-летней карьеры рейнджера. Мэттьюс попал под такое количество взрывов в Ираке и других местах, что не может вспомнить их все. Хуже всего был взрыв смертника, отправивший его в полет по коридору и оставивший в коме.

Несколько месяцев он провёл в госпитале, и военная карьера окончилась. Но борьба с черепно-мозговой травмой только начиналась.

«Бывает, что я забываю обо всем: кто я, где я, что делаю, – говорит Мэттьюс. – Это происходит почти каждый день. Иногда когда я за рулем. Когда-то простые вещи становятся невозможными. Зажигаю на кухне горелку, забываю и ухожу. Потом возвращаюсь, а там бушует огонь.

На спине Мэттьюса 24 татуировки. Имена восемнадцати бывших военных приятелей, убитых в боях.

Более болезненные потери, в некотором смысле, пять других: друзья, убившие себя после возвращения с войны. Один из них, тоже ветеран специальных операций с невыявленной черепно-мозговой травмой, угрожал жене и детям с ружьем полгода назад, а затем выстрелил себе в голову.

Мэтьюз выступил на его похоронах.

«Недиагностированные взрывные травмы распространены среди солдат специальных операций, – сказал он, – потому что члены этой военной элиты не хотят рисковать своей карьерой».

«Вот суровая реальность,– говорит еще один ветеран. – Если травма невидима, то военные, особенно спецназовцы, держат всё в себе, попадая под новые взрывы. Пока в один прекрасный день они уже просто не смогут сражаться».

Я встретил Мэттьюса в гостинице в Скоттсдейле, Аризона, где он сейчас живет, и в течение часа он выпил немало водки. Он был теплым и разговорчивым, но каждый раз, когда вспоминаю потерянный взгляд его зелёных глаз, думаю о том, что этот человек движется к пропасти. Или цепляется за обрыв.

Прежде чем я успевал отказываться, Мэттюс провёл меня по ряду ночных клубов, в каждом из которых он пил и угощал незнакомцев своими военными историями. Я спросил его о друзьях, и он сказал, что почти все они мертвы. Мэттьюс живет на свою военную пенсию, и в свои 33 года не работает.

«Все это довольно типично для военнослужащих и ветеранов, которые получили серьезные или повторные взрывные травмы»,– говорит Сьюзен Ульман, занимающаяся связями с общественностью в сети Warrior2Warrior. (Собственный муж Ульман, зелёный берет, перенесший черепно-мозговую травму, покончил жизнь самоубийством в 2013 году.)

Когда я спросил Мэттьюса о самоубийствах других ветеранов, он поморщился и разразился трёхэтажным матом о трусости прекратить свою собственную жизнь. Он чувствовал себя жестоким, и ненужным, поэтому я не решился спросить: был ли соблазн самому так окончить путь? (Его собственное имя тоже вытатуировано на спине – после тех друзей, которые убили себя.)

Даже если основные раны таких людей, как Мэттьюс, нельзя лечить, симптомы черепно-мозговой травмы часто могут быть смягчены. Различия между органической и эмоциональной травмой могут быть очень размыты; травма изменяет нейронные связи, и терапия может изменить мозг, который был физически поврежден.

«Все, что мы знаем, позволяет предположить, что люди со структурными поражениями также будут реагировать на фармакологическое и психологическое лечение», – сказал Дэвид Броуди, невролог, который активно сотрудничает с военными. Поиск правильного лечения является ключевым вопросом. Многие ветераны говорили мне, что они шли в Министерство по делам ветеранов, и им давали таблетки без разбора.

Новые, в основном непроверенные методы лечения, становятся все более популярными в последние несколько лет. Некоторые ветераны верят в эргономические барокамеры…

При всей спутанности сознания, Мэттьюс думает, что теперь может различать эмоциональные раны, от которых он страдает – чувство вины, плохие сны и ночные кошмары – и более конкретные когнитивные проблемы, ставшие следствием взрывной травмы.

Ряд солдат Сил специальных операций говорят то же самое. Они также считают важным, что им говорят, что у них физическая рана, а не психическая – даже если она неизлечима. Некоторые травмы головного мозга теперь можно увидеть на сканировании мозга Магнитно-резонансной томографией у живых людей, хотя точные диагнозы остаются неуловимыми.

Мэттьюс сказал, что он нашел бы некоторое утешение просто в том, чтобы увидеть, что происходит в его голове.

Дэниел Перл продолжает изучать мозг травмированных взрывами солдат. После пяти лет работы с военными, он уверен, что многие взрывные травмы не были идентифицированы. «Мы могли бы говорить о многих тысячах, – говорит он. – И то, что меня пугает сегодня, может оказаться лишь первым раундом. Люди выживают с первоначальными травмами, многие из которых могут развиться в хроническую травматическую энцефалопатию) годы или десятилетия спустя».

Перл много читает о людях, пострадавших от контузии во время Первой мировой войны. И о врачах, пытавшихся их лечить.


Монумент «Выстрел на рассвете»Мемориал «Выстрел на рассвете»

Он вспоминает памятник в центральной части Англии, называющийся «Выстрел на рассвете». Он посвящён солдатам Британского Содружества, которые были расстреляны по обвинению в трусости или дезертирстве. Это каменная фигура с завязанными глазами человека в военном штормовом пальто, его руки связаны за спиной. За ним поле из небольших столбиков, каждый из которых несет имя, звание, возраст и дату исполнения приговора. У некоторых из этих людей, считает Перл, вероятно, были травматические повреждения головного мозга от взрывов, и они не должны были нести ответственность за свои действия.

Перл изучает возможность получения остатков мозговых тканей солдат с той войны. Он надеется, что изучая их под микроскопом, столетие спустя, сможет поставить им диагнозы, которые были у них на самом деле, и сообщить об этом потомкам солдат.

Об авторе:

Роберт Ф. Уорт – журналист и писатель, автор книги «Ярость для ордена» об арабской весне.

Перевод: Алексей Заиграев

Источник