Сборник стихотворений выдающегося минского поэта Вениамина Михайловича Блаженного (Айзенштадта; 1921-1999) полностью повторяет по составу подготовленную им самим книгу под тем же названием (Минск, 1995); поэтому, к сожалению, в том не вошли стихотворения последних лет жизни. Впрочем, переиздание освобождено от многочисленных ошибок первоиздания. Поэзия Блаженного, получившая одобрение таких мастеров, как Борис Пастернак, Арсений Тарковский, Виктор Шкловский, придаёт отечественной религиозной и метафизической лирике редкую для него интонацию высокого юродства, непосредственного диалога с горними силами, восходящего ещё к Книге Иова.

Печатается по изданию: Блаженный В. М. (Б68) Сораспятье. - М.: Время, 2009. -416 с. - (Поэтическая библиотека).

Издательство "Время" выражает признательность Елене Фроловой, Дмитрию Строцеву, Сергею Павленко, Максиму Погорелому, Максиму Имошенко, Ираиде Захаровой и Игорю Вирковскому за поддержку в издании этой книги.

Настигнутый вдохновением

Вениамин Михайлович Айзенштадт (Блаженный) не просто время от времени сочинял стихи. Он постоянно пребывал в состоянии захваченности творчеством, поэзией. Блаженного можно смело назвать настигнутым вдохновением. Себя, жизнь, быт - на протяжении десятков лет - он полностью подчинил требованию Духа. Сложенные в уме стихи, выписанные убористым полудетским-полукаллиграфическим почерком, почти ежедневно заносил, как в бортовой журнал, в толстые общие тетради в клеточку. Таких тетрадей с 1940-х собралось шестнадцать. Последняя оборалась на середине в ноь с 30 на 31 июля 1999.

Поэт хотел видеть книгу. Бывал у Пастернака, письменно общался с Тарковским и Шкловским. Неустанно от руки переписывал стихи в "сборники", которые рассылал мастерам, в редакции, в издательства. Мастера писали восторженные отзывы и добавляли, что ничего для поэта сделать не могут: стихи непроходные. Редакции и издательства утвердительно молчали.

В конце 80-х Блаженного понемногу стали публиковать. Перестройка принесла и первые книжки, составленные с оглядкой. Вениамин Михайлович по-прежнему мечтал о книге, которая представляла бы его творчество во всей полноте.

В середине 90-х в Минске оказался с гастролями рок-поэт Юрий Шевчук, которого, на счастье, познакомилм с Блаженным. Шевчук бурно отреагировал на стихи, буквально обязал продюсеров и мецентов из своего окружения немедленно издать большим тиражом книгу минского поэта.

Издатели из рук поэта получили машинописный сборник "Сораспятье". Сборник составил сам Вениамин Михайлович, а машинопись приготовила жена поэта, Клавдия Тисмофеевна. Это была та самая книга, которую Блаженный собирал, на свой слух, всю жизнь, поплняя стихами из новых тетрадей и опуская ранние, переставшие в нем звучать стихи. Вышла она в 95-м*.

Последние годы, принимая в доме гостей, Вениамин Михайлович всегда хранил " Сораспятье" под рукой, и, даже если помнил стихи на память, брал в руки сборник, легко открывал на нужной странице и дальше уже читал, следя или не следя за текстом, но держа раскрытую книгу перед собой.

"Сораспятье" на книжных развалах давно нет. А читательская жажда есть. Потому и возникла мысль переиздать книгу поэта в том составе, в котором он сам хотел ее видеть.

Дмитрий Строцев

_______________________________

*Вениамин Блаженный. Сораспятье. Мн.: ООО "Олегран", ООО " Итекс", 1995.

(от наборщика: текст публикуется без вычитки. Возможны опечатки и прочие недоразумения)

* * *

Сколько лет нам, Господь?..
Век за веком с тобой мы стареем...
Помню, как на рассвете, на въезде в Иерусалим,
Я беседовал долго со странствующим иудеем,
А потом оказалось - беседовал с Богом самим.

Это было давно - я тогда был подростком безусым,
Был простым пастухом и овец по нагориям пас,
И таким мне казалось прекрасным лицо Иисуса,
Что не мог отвести от него я восторженных глаз.

А потом до меня доходили тревожные вести,
Что распят мой Господь, обучавший весь мир доброте,
Но из мертвых воскрес - и опять во вселенной мы вместе,
Те же камни и тропы, и овцы на взгорьях всё те.

Вот и стали мы оба с тобой, мой Господь, стариками,
Мы познали судьбу, мы в гробу побывали не раз
И устало садимся на тот же пастушеский камень,
И с тебя не свожу я, как прежде, восторженных глаз. 

25 августа 1980

***
Клюю, клюю, воробушек,
Господнее зерно.
А Бог рассыпал рядышком
И жемчуг, и янтарь.
Не надобно мне жемчуга –
Ведь я богат давно.
А чем богат воробушек?
А тем, что нищ, как встарь.

А чем богат воробушек?
А тем, что поутру
Он окунает в солнышко
Два лёгоньких крыла.
Зажжется ликование –
И запылать костру,
И утро – горы золота,
И вечер – серебра.

Но кто поймёт воробушка
Гонимого – тоску?
Горланит стая галочья:
«Воробушек, ты – вор!..»
Меня судили вороны
На старческом суку.
Мешал их долголетию
Мой маленький задор.

Не вор я, а воробушек,
Не вор я, а душа.
И смел – да не ко времени,
Бродяжка озорной…
Хотите, сяду голубем
На темя торгаша –
И выклюю из темени
Господнее зерно?..

Скачу себе по боженьку,
Как вы – по маету.
Неможется, недужится, -
А скачет воробей…
Как маковому зёрнышку,
Я радуюсь Христу
И, как глотку из лужицы,
Я радуюсь себе.

март 1965

***

Воробушек, воробушек,
Мороз ударил дробью.
Спасешься ли на веточке —
Иль рухнешь снежным комом?
Воробушек, воробушек,
Твое — мое здоровье
Висит на голой веточке, —
А мир зовется домом.

Давно я стал попутчиком
Бездомной малой твари,
И согреваюсь лучиком,
Когда со мною в паре
Собаки лохмоногие,
Пичужки одинокие...
— Ах, странники убогие,
Вы машете руками!...

Воробушек, воробушек,
Душа играет в теле,
Хоть с веточки на веточку,
А все же мы взлетели.
Я тоже вскинул ноженьки
И взмыл, как птенчик, в небо!
Я тоже видел Боженьку —
Он был как птица-лебедь!

Когда бы мог я, глупенький,
Затмить собою небо!
Когда бы мог я клювиком
Добыть Христова хлеба,
Христова, чудотворного —
И тем, кто жил, как дети,
И тем, кто чуда вздорного
Не ожидал на свете...

февраль 1966

***

Железною стужей заносит шаги мои ветер.
Последнюю душу живу-изживаю на свете.

Так долго я брёл, что уж кажется странным,
Что я называюсь не глиною и не барханом.

Всего только имя меня отличает от пыли,
Всего только бремя какой-то несбывшейся были.

Вот так-то и стал я седою полынной золою,
И сердце мое не зажечь даже дальней звездою.

То гордое сердце, что встарь освещало дорогу
 Едва ли не миру, едва ли не небу - не Богу...

ноябрь 1965

***

Мне недоступны ваши речи
На людных сборищах столиц.
Я изъяснялся, сумасшедший,
На языке зверей и птиц.

Я изъяснялся диким слогом,
Но лишь на этом языке
Я говорил однажды с Богом —
И припадал к Его руке.

Господь в великом безразличье
Простил, что я Его назвал
На языке своём по-птичьи,
А позже волком завывал.

И за безгрешное раденье
Души, скиталицы в веках,
Я получил благословенье
И сан святого дурака.

12 марта 1990

***
Всё живое тоскует – тоскую и я о бессмертье…
Пусть бессмертье моё будет самою горшей судьбой,
Пусть одними слезами моё окрыляется сердце,
Я согласен на всё, я с надеждою свыкнусь любой.

Я был так одинок, что порою стихов моих эхо
Мне казалось какою-то страшною сказкой в лесу:
То ли ворон на ветке – моя непутёвая веха,
То ли самоубийцы мерцающий в сумраке сук.

Но никто никогда не бывал до конца одиноким,
Оттого-то и тяжек предсмертный мучительный вздох…
И когда умирает бродяга на пыльной дороге,
Может, гнойные веки целует невидимый Бог.

Да и так ли я был одинок? Разве небо
Не гудело в груди, как огромный соборный орган?
Разве не ликовал я, взыскуя Господнего хлеба?
Разве не горевал я, как, старясь веками, гора?

Пусть бессмертье моё будет самою слабой былинкой,
Пусть ползёт мурашом… И, когда я неслышно уйду,
Я проклюнусь сквозь землю зелёным бессмысленным ликом
И могильным дыханьем раздую на небе звезду.

декабрь 1966

***

Уже из смерти мать грозила пальцем:
Связался сын с бродягою-Христом
И стал, как он, беспамятным скитальцем,
Спит без семьи, ночует под кустом.
Что Бог ему? Зачем он так упрямо
Бил лбом о землю, каялся в грехах
И, как ребенок, умирая, «мама!» —
Выкрикивал меж вздохами свой страх?

От матери-кормилицы, от дома
Какая увела его тоска?
Тревогою звериною влекомый,
В каком он логе Бога отыскал?

Суров и дик, Господь-детоубийца
Бродил в бору, как черный атаман,
И смертью заволакивались лица
У тех, кто верил в божеский обман.

Добро бы Бог, а то — лесная нечисть…
Ах, у Христа и вправду нет стыда!
Он души пожирает человечьи,
Он мальчика сгубил мне навсегда.

О мальчик мой, у смертного порога
Не отвращай от матери лица!
Отринь, отринь безжалостного Бога,
Земного и Небесного лжеца!..

........................................................

Прости мне, мать. Я был звездой без цели.
Зачем родится мертвая звезда?
Зачем тоскует мать у колыбели,
Где пялит бельма детские - беда?

Прости мне, мать, что не сберег я душу,
Что в поле не собрал ни колоска.
Достоинство приличествует мужу,
А я боялся лишнего куска.

Господь был сыт. Он жил в собачьей будке.
Жирел живот у песьего Христа.
Мне так хотелось ангельские руки
Под будкое в дремоте распластать!..

Но и земля не знала снисхождения.
И как тут страху детскому помочь?..
Прости мне, мать. Я проклял день рожденья,
Тот грешный день, когда повсюду ночь...

А чем был Бог так долго в будке занят, -
Не все ль равно?.. Он Бог - и вся тут речь.
Я видел мир незрячими глазами.
Незрячему не страшно в землю лечь.

Теперь лишь смерть я называю "мама".
Мне хорошо. Я сгину без следа -
Без снов, без муки Господа, без срама...

Я не вернусь из смерти
         Никогда.

февраль-март 1967

***

Что же делать, коль мне не досталось от Господа-Бога
Ни кола, ни двора, коли стар я и сед, как труха,
И по торной земле как блаженный бреду босоного,
И сморкаю в ладошку кровавую душу стиха?

Что же делать, коль мне тяжела и котомка без хлеба
И не грешная мне примерещилась женская плоть,
А мерещится мне с чертовщиной потешною небо:
Он и скачет, и пляшет, и рожицы кажет — Господь.

Что же делать, коль я загляделся в овраги и в омут
И, как старого пса, приласкал притомившийся день,
Ну а к вам подхожу словно к погребу пороховому:
До чего же разит и враждой и бедой от людей!..

…Пусть устал я в пути, как убитая вёрстами лошадь,
Пусть похож я уже на свернувшийся жухлый плевок,
Пусть истёрли меня равнодушные ваши подошвы, —
Не жалейте меня: мне когда-то пригрезился Бог.

Не жалейте меня: я и сам никого не жалею,
Этим праведным мыслям меня обучила трава,
И когда я в овраге на голой земле околею,
Что же, — с Господом-Богом не страшно и околевать!..

Я на голой земле умираю, и стар и безгрешен,
И травинку жую не спеша, как пшеничный пирог…
… А как вспомню Его — до чего же Он всё же потешен:
Он и скачет, и пляшет, и рожицы кажет мне — Бог.

16-17 июля 1971

***

РОДОСЛОВНАЯ

Отец мой - Михл Айзенштадт - был всех глупей в местечке.
Он утверждал, что есть душа у волка и овечки.

Он утверждал, что есть душа у комара и мухи.
И не спеша он надевал потрепанные брюки.

Когда еврею в поле жаль подбитого галчонка,
Ему лавчонка не нужна, зачем ему лавчонка?..

И мой отец не торговал - не путал счета в сдаче...
Он черный хлеб свой добывал трудом рабочей клячи.

- О, эта черная страда бесценных хлебных крошек!..
...Отец стоит в углу двора и робко кормит кошек.

И незаметно он ногой выделывает танец.
 И на него взирает гой*, веселый оборванец.

- "Ах, Мишка - "Михеле дер нар"** - какой же ты убогий!"
Отец имел особый дар быть избранным у Бога.

Отец имел во всех делах одну примету - совесть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Вот так она и родилась, моя святая повесть.

9-10 сентябля 1964

__________________

* Русский

** - Мишка-дурачок

 

***

Мертвая мама едет в карете.
Папа в парадном сидит сюртуке.
Мертвые дети, мы все еще дети
Где-то в забытом былом далеке.

Мертвая мама была поломойкой.
Был полоумным мой бедный отец...
Словно карающий меч Дамоклов,
Ропот погубленных мною сердец:

- Где же ты, сын наш?..
- Я здесь, на соломе,
Сын ваш - бродяга, тюремный жилец,
В непроницаемом каменном доме...
Так уж со мною случилось, отец.

Нет, злодеяния лишнего грузом
Я не умножил отцовых грехов...
Дом мой - безумье и я - его узник,
Узник безумных темничных стихов.

Мама, а где же забытые сказки?..
О, нехорошая ворожея,
Что же я вижу безликие маски?
Разве живыми не помню вас я?

Следом за вами - безумной побежкой,
Но, озаряя проклятьем лицо,
Вы исчезаете с дикой усмешкой
Диких, забывших меня, мертвецов!

Не возвратит меня в детство истома,
Мука предсмертная не возвратит...
Видно, навеки ушел я из дома,
Видно, заклятьем размыты пути.

Мертвая мама едет в карете.
Папа в парадном сидит сюртуке.
Братья умершие - всё еще дети,
Где-то и я еще жив вдалеке

8-9 марта 1968

***

 

* * *

 

Почему, когда птица лежит на пути моем мертвой,

Мне не жалкая птица, а мертвыми кажетесь вы,

Вы, сковавшие птицу сладчайшею в мире немотой,

Той немотой, что где-то на грани вселенской молвы?

 

Птица будет землей - вас отвергнет земля на рассвете,

Ибо только убийцы теряют на землю права,

И бессмертны лишь те, кто во всем неповинны, как дети,

Как чижи и стрижи, как бездомные эти слова.

 

Ибо только убийцы отвергнуты птицей и Богом.

Даже малый воробушек смерть ненавидит свою.

Кем же будете вы, что посмели в величье убогом

Навязать мирозданью постылое слово "убью"?

 

Как ненужную боль, ненавидит земля человека.

Птица будет землей - вы не будете в мире ничем.

Птица будет ручьем - и ручей захлебнется от бега,

И щеглиные крылья поднимет над пеной ручей.

 

...Где же крылья твои, о комок убиенного страха?

Кто же смертью посмел замахнуться на вольный простор?

На безгнездой земле умирает крылатая птаха.

Это я умираю и руки раскинул крестом.

 

Это я умираю, ничем высоты не тревожа.

Осеняется смертью размах моих тягостных крыл.

Ты поймешь, о Господь, по моей утихающей дрожи,

Как я землю любил, как я небо по-птичьи любил.

 

Не по вашей земле - я бродил по господнему лугу.

Как двенадцать апостолов, птицы взлетели с куста.

И шепнул мне Господь, как на ухо старинному другу,

Что поет моя мертвая птица на древе креста.

 

И шепнул мне Господь, чтобы боле не ведал я страха,

Чтобы божьей защитой считал я и гибель свою.

Не над гробом моим запоет исступленная птаха -

Исступленною птахой над гробом я сам запою!..

 

сентябрь 1967

 

***

 

* * *

 

Тоскую, тоскую, как будто на ветке кукую,

Как будто на лодке ушкую - тоскую, тоскую.

Тоскую по ветке, по лодке тоскую, по птице,

По жизни тоскую - приснившейся быль-небылице.

 

Тоскую, тоскую - я жил в шалаше камышовом,

Закаты и зори горели огнем кумачовым.

В лесу ночевал я, лежалой орешине веря,

Бок о бок с косматою шкурою хмурого зверя.

 

Бок о бок с душою - с медведицей дико-большою -

В лесу ночевал я; а вот я бреду отрешенно

По пыльной дороге - и кличу Христа на дороге,

И вяжут мне зори кровавыми путами ноги.

 

Христос о те поры бродил по дороге с сумою,

Да только побрезгал - чужим, неприкаянным - мною,

А дьявол легонько-легонько толкнул меня в плечи,

И вот я трещу в жерловине праматери-печи.

 

Исчез бы я вовсе, когда бы не тишь полевая,

Когда бы не пыль пылевая, не даль далевая!..

Из печи - вприпрыжку, что твой из пруда лягушонок...

"Ужо тебе, Боже! Опять побреду за душою..."

 

Избушка и мать-побирушка и кот на окошке.

Тоскую, тоскую, тоскую - тоскую о кошке.

О, вынь меня, зверь, из своей заколдованной шерсти,

Звериной тропой побредем-ка по полночи вместе.

 

Тоскую, тоскую - зачем я не малая птаха?

Я б - в бороду божью влетел, как разбойник, без страха, -

Да только зачем мне старик бородатый, седатый?..

Я лучше усядусь на гребень узорчатый хаты.

 

Тоскую, тоскую - о жизни, во мрак отошедшей.

Эй, где ты, лешиха, я твой залежавшийся леший,

Лежу на полатях и стар, и тверез, и недужен...

Давай-ка покружим, по старым лощинам покружим.

 

Тоскую, тоскую, душа не приемлет покоя.

Ах, что бы с тобою, душа, нам придумать такое?

- Плесни меня в душу Христову размашисто-жарко, -

А после об землю разбей покаянною чаркой!..

 

31 марта 1968

 

БЛАЖЕННЫЙ

 

Как мужик с топором, побреду я по божьему небу.

А зачем мне топор? А затем, чтобы бес не упер

Благодати моей - сатане-куманьку на потребу...

Вот зачем, мужику, вот зачем, старику, мне топор!

 

Проберется бочком да состроит умильную рожу:

Я-де тоже святой, я-де тоже добра захотел...

Вот тогда-то его я топориком и огорошу -

По мужицкой своей, по святейшей своей простоте.

 

Не добра ты хотел, а вселенского скотского блуда,

Чтоб смердел сатана, чтобы имя святилось его,

Чтоб казался Христом казначей сатанинский - Иуда,

Чтобы рыжих иуд разнеслась сатанинская вонь...

 

А еще ты хотел, чтобы кланялись все понемногу

Незаметно, тишком - куманьку твоему сатане,

И уж так получалось, что молишься Господу-Богу,

А на деле - псалом запеваешь распутной жене...

 

Сокрушу тебя враз, изрублю топором, укокошу,

Чтобы в ад ты исчез и в аду по старинке издох,

Чтобы дух-искуситель Христовых небес не тревожил,

Коли бес, так уж бес, коли Бог - так воистину Бог...

 

14 октября 1972

 

***

 

"Меня Распутиным назвали..."

 

Н. Клюев

 

► Напоил меня Бог первозданною горькой отравой,

Шуганул по российской земле как постылого пса

И пошла обо мне нехорошая стыдная слава:

Я де то, я де сё, я де сам, я де вовсе не сам.

 

Я де шут, я де плут, я де, может, расстрига-Распутин,

От меня де разит мужиковским рядном за версту...

Ну какой же я к бесу Распутин, когда я на прутик

Посадил муравья и молился лесному Христу?

 

Словно стрелы татар, обложила орда недоверья

(Я де то, я де сё); а какой в этом нищему толк?

Завалюсь в темноту, как пристало берложному зверю,

Может, долей моей не побрезгует сумрачный волк.

 

Может, боли мои лекариха залижет лисица...

В рыжеватый бочок от обиды запрячу лицо.

Буду спать да сопеть, будет сон мне диковинный сниться,

Как двуногие звери меня окружают кольцом.

 

Хорошо просыпаться и ночь неподвижную слушать...

Хорошо свою нору хвостом оградить от потерь...

Хорошо на покое, как лапу, лизать свою душу...

Вот и нет меня больше - теперь я беспрозванный зверь

 

11-12 мая 1973

 

***

 

► На рассвете мое покрывается инеем тело,

Я, как мертвый в гробу, в неподвижном лежу серебре.

Узнаю свою смерть по тому, как и робко, и смело

В прозябанье мое пробирается старческий бред...

 

Узнаю свою смерть по какой-то смирившейся дрожи,

По тому, как меня накрывает бескрылая тень.

Средь забытых могил есть моя позабытая тоже:

Всё, чем жил я вчера, похоронит мой завтрашний день.

 

Узнаю свою смерть в равнодушье прохожих и женщин,

По тому, как меня не тревожат ни боль, ни тоска.

Этот мир, что когда-то был щедро ребенку обещан,

Угасает в глазах обезумевшего старика.

 

Узнаю свою смерть по тому, как сдвигаются стены

И всё уже и уже ведут на всемирный пустырь.

Я, страдавший вчера от предчувствия чьей-то измены,

Равнодушен сегодня, измену измене простив.

 

Изменяют давно мне и весны, и зимы, и лета,

Изменяют года; как же женщине мне не простить?..

Вот и стих равнодушен к заброшенной доле поэта,

Забывает слова и в рассудке мешается стих..

 

Узнаю свою смерть по тому, как с деревьев свирепо

Обрываются лисья, древесную плоть оголив.

Я, как листья, хотел улететь в просветленное небо

И, как листья, меня приютили могилы земли.

 

Узнаю свою смерть по приметам давно не случайным.

Узнаю по тому, как меня забывают года.

Словно облако в небе меняет свои очертанья.

Словно стала седою и обледенела вода.

 

21 июля 1971

 

***

 

Я живу в нищете, как живут скоморохи и боги,

Я посмешищем стал и недоброю притчей для всех,

И кружусь колесом по моей бесконечной дороге,

И лишь стужа скрипит в спотыкающемся колесе.

 

Через пустоши дней по каким-то неведомым вехам.

По проезжей прямой. По какой-то забытой косой.

Было время, когда называл я себя человеком.

Это время прошло и теперь я зовусь колесом.

 

Сколько комьев с тоски,

сколько грязи налипло на обод!

Поворот колеса, словно сердца тяжелый удар.

Словно вехи судьбы, эти пустоши, рвы и сугробы.

Эти вехи и рвы провожают меня в никуда.

 

Все, что было судьбою, уходит в следы от убоя.

Все, что было судьбою, скрипучим скрипит колесом.

Через вехи и рвы. Из беды - на рожон - за бедою.

Все уходит, как сон. И опять наплывает, как сон.

 

На исходе пути поджидает пути мои пропасть.

Поворот колеса. И уже невесомая смерть.

Разлетается в щепы моя бесконечная повесть.

Завершается срок. Завершает свой срок круговерть.

 

сентябрь 1971-31 января 1989

 

***

 

► О, святыня-земля, позабудь обо мне, человеке,

Но проститься мне дай по-родному с тобою сперва...

Я любил эту землю, как любят слепцы и калеки,

Как затравленный зверь, как примятая в поле трава.

 

Я любил эту землю скитаньем своим босоногим.

Вот и старость врубилась мне в темя, как сталь топора.

Да, таким я и был, как хотелось мне в детстве, - убогим...

Затвердела душа и рубцами покрылась кора.

 

Всё труднее мой шаг, словно держат в земле меня корни.

Стала лысой луною седая моя голова.

Зачерствела душа, но лишь горе и боль, не в укор в ней,

И такие простые, как в первой молитве, слова.

 

Я любил эту землю. И если простит меня Боже,

Я пребуду букашкой. И если простит меня Бог,

Я пребуду травинкой. И если Господь мне положит

Жить по смерти - избуду по смерти недолгий свой срок.

 

Ибо жить на земле даже тысячу лет - это малость.

Разве вечную землю состарили чьи-то года?

Разве знают долы, и горы пол чью-то усталость?

О, земля, о, земля, - как беспамятно ты молода!..

 

Я любил эту землю. И чем бы по смерти я ни был -

Я пребуду землею. Могильную ночь сокруша,

Я проклюнусь травинкою - слабою, тонкою - в небо...

- Вот она моя доля, - Земля, Возрожденье, Душа!..

 

декабрь 1971

 

БЛАЖЕННЫЙ

 

Все равно меня Бог в этом мире бездомном отыщет,

Даже если забьют мне в могилу осиновый кол...

Не увидите вы, как Спаситель бредет по кладбищу,

Не увидите, как обнимает могильный он холм.

 

- О Господь, ты пришел слишком поздно, а кажется - рано,

Как я ждал тебя, как истомился в дороге земной...

Понемногу землей заживилась смертельная рана,

Понемногу и сам становлюсь я могильной землей.

 

Ничего не сберег я, Господь, этой горькою ночью,

Все досталось моей непутевой подруге - беде...

Но в лохмотьях души я сберег тебе сердца комочек,

Золотишко мое, то, что я утаил от людей.

 

...Били в душу мою так, что даже на вздох не осталось,

У живых на виду я стоял, и постыл, и разут...

Ну а все-таки я утаил для тебя эту малость,

Золотишко мое, неразменную эту слезу.

 

...Ах, Господь, ах, дружок, ты, как я, неприкаянный нищий,

Даже обликом схож и давно уж по-нищему мертв...

Вот и будет вдвоем веселей нам, дружкам, на кладбище,

Там, где крест от слезы - от твоей, от моей ли - намок.

 

Вот и будет вдвоем веселее поэту и Богу...

Что за чудо - поэт, что за чудо - замызганный Бог...

На кладбище в ночи обнимаются двое убогих,

Не поймешь по приметам, а кто же тут больше убог.

 

27 декабря 1976

 

***

 

Я мертвых за разлуку не корю

И на кладбище не дрожу от страха,

Но матери я тихо говорю,

Что снова в дырах нижняя рубаха.

 

И мать встает из гроба на часок,

Берет с собой иголку и клубок

И забывает горестные даты,

И отрывает савана кусок

На старые домашние заплаты.

 

2 апреля 1979

 

***

 

►Никогда не умел я творить над живыми расправу,

Даже мухи несносной святым мне казался удел,

Потому что и муха живет на земле по какому-то праву,

По какому живет беспощадное племя людей.

 

Потому что и муха живет в этой душной вселенной

Под немеркнущим взором Таинственного Паука,

И слабеет в паучьих тисках ее плач постепенно,

И последнего мига ее настигает тоска...

 

10 апреля 1978

 

СТИХИ УХОДА

 

Больше жизни любивший волшебную птицу - свободу,

Ту, которая мне примерещилась как-то во сне,

Одному научился я гордому шагу - уходу,

Ухожу, ухожу, не желайте хорошего мне.

 

Ухожу от бесед на желудок спокойный и сытый,

Где обширные плеши подсчитывают барыши...

Там, где каждый кивок осторожно и точно рассчитан,

Не страшит меня гром - шепоток ваш торгаший страшит.

 

Ухожу равнодушно от ваших возвышенных истин,

Корифеи искусства, мазурики средней руки,

Как похабный товар, продающие лиры и кисти,

У замызганных стоек считающие медяки.

 

Ухожу и от вас - продавщицы роскошного тела,

Мастерицы борщей и дарительницы услад,

На потребу мужей запустившие ревностно в дело

И капусту, и лук, и петрушку, и ляжки, и зад.

 

Ах, как вы дорожите подсчетом, почетом, покоем -

Скупердяи-юнцы и трясущиеся старички...

Я родился изгоем и прожил по-волчьи изгоем,

Ничего мне не надо из вашей поганой руки.

 

Не простит мне земля моей волчьей повадки сутулой,

Не простит мне гордыни домашний разбуженный скот...

Охромевшие версты меня загоняют под дула

И ружейный загон - мой последний из жизни уход.

 

Только ветер да воля моей верховодили долей,

Ни о чем не жалею - я жил, как хотелось душе,

Как дожди и как снег, я шатался с рассвета по полю,

Грозовые раскаты застряли в оврагах ушей.

 

Но не волк я, не зверь - никого я не тронул укусом;

Побродивший полвека по верстам и вехам судьбы,

Я собакам и кошкам казался дружком-Иисусом,

Каждой твари забитой я другом неназванным был.

 

...Если буду в раю и Господь мне покажется глупым,

Или слишком скупым, или, может, смешным стариком, -

Я, голодный как пес, откажусь и от райского супа -

Не такой это суп - этот рай - и Господь не такой!..

 

И уйду я из неба - престольного божьего града,

Как ушел от земли и как из дому как-то ушел...

Ухожу от всего... Ничего, ничего мне не надо...

Ах, как нищей душе на просторе вздохнуть хорошо!..

 

30-31 декабря 1972

 

БЛАЖЕННЫЙ

 

Боль выматывает понемногу, –

Не мужчиною в полном соку –

Стариком неприкаянным к Богу

Дотащу свою душу-тоску.

 

Дотащу её скудными днями

По сермяжной дороге скорбей,

По проезжей и по глухомани –

Дотащу, как суму, на себе...

 

“Помогите, родимые, что ли...”

Но родимые – ушлый народ –

Добавляли в суму мою боли

И чужих добавляли невзгод.

 

Кто-то выплюнул в душу окурок,

Кто-то выматерил ходока...

Старика с неказистой фигурой

Заприметит собачья тоска.

 

Я и пес – мы на божьем пороге

Поджимаем от страха зады...

Принесли мы с собою дороги

И осколок попутной звезды.

 

Вот мы, Господи, в муке исподней,

Не гони нас ни в ад ты, ни в рай,

Угости нас на кухне господней,

В дурака с нами в карты сыграй...

 

Не гляди, что мы худы, Владыка,

Что совсем неприглядны с лица, –

Шиты бисером мы, а не лыком –

Два юродивых – два хитреца...

 

Мы как птицы небесные жили,

Но у грешных учились уму:

Зуботычинами дорожили,

Собирали побои в суму...

 

Вот я – в язвах обугленных нищий,

Вот он – старый доверчивый пес...

Нет нас праведнее, нет нас чище,

На виду у тебя мы, Христос...

 

16 ноября 1980

 

***

 

► Не оттолкни меня в последний миг,

Кто б ни был ты - Господь или разбойник,

Я плачу, я к груди твоей приник,

Я прячу голову в твои ладони.

 

Не оттолкни меня, хочу с тобой

Пройти весь путь последний до предела,

Еще со мной тоска моя и боль,

Еще меня мое пытает тело.

 

Еще пытает тело, как палач,

Орудиями пыточными плоти,

А палача не растревожит плач,

Плач - то, что нужно при его работе.

 

В последний миг - Христос поколебал

Души своей незыблемую твердость,

И пот рукою вытирал со лба:

Нет, нелегко ступать в обитель мертвых!..

 

Кто б ни был ты - мой друг или мой враг

(Сейчас не время говорить об этом), -

Я на тебя равняю смертный шаг

И исповедуюсь пред целым светом.

 

В последний миг меня не оттолкни;

Я не один - за мною, как собаки,

Хромают искалеченные дни,

Им тоже страшно в непроглядном мраке.

 

14 декабря 1980

 

***

 

► Ну что тебе стоит вернуться сегодня на землю,

Когда от безжизненной спячки очнулась и муха,

Пройтись по весне, как бродяге и как ротозею, -

Ну что тебе стоит расстаться с загробною мукой?..

 

Опять на земле появились какие-то твари,

И каждая тварь салютует косматою лапой,

И каждая держит какой-то подземный фонарик,

И каждый зажженный фонарик - шахтерская лампа.

 

- Встречали ли вы, - говорю им, - в подземном жилище

Тот гроб, где лежит неподвижно великий убогий?..

Он был бесшабашен и был бескорыстен, тот нищий,

И видели все, как с сумою он брел по дороге.

 

Он так проходил по земле, словно Бог ему душу

Засунул в карман, а карман у бродяги дырявый

И он прижимал к себе душу, как голубя в стужу,

И он на груди согревал ее мукой кровавой.

 

...Во сне мне приснилось, что ты захотел возвратиться

На землю - и в яме замешкался лишь на минутку:

Немного опилок, немного могильной землицы

Собрал ты из гроба, отец, на свою самокрутку.

 

31 марта 1981

 

***

 

- Ослик Христов, терпеливый до трепета,

Что ты прядешь беспокойно ушами?

Где та лужайка и синее небо то,

Что по Писанью тебе обещали?..

 

- Я побреду каменистыми тропами,

В кровь изотру на уступах колени,

Только бы, люди, Христа вы не трогали,

Всадника горестного пожалели...

 

Кроток мой всадник - и я увезу его

В синие горы, в мираж без возврата,

Чтобы его не настигло безумие,

Ваша его не настигла расплата.

 

...........................................

- Ослик Христов, ты ступаешь задумчиво,

Дума твоя - как слеза на реснице,

Что же тебя на дороге измучило,

Сон ли тебе окровавленный снится?..

- Люди, молю: не губите Спасителя,

На душу грех не берите вселенский,

Лучше меня, образину, распните вы,

Ревом потешу я вас деревенским.

Лучше меня вы оплюйте, замучайте,

Лучше казните публично осла вы,

Я посмеюсь над своей невезучестью

Пастью оскаленной, пастью кровавой...

 

..........................................

- Господи, вот я, ослино-выносливый,

И терпеливый, и вечно-усталый, -

Сколько я лет твоим маленьким осликом

Перемогаюсь, ступая по скалам?..

 

Выслушай, Господи, просьбу ослиную:

Езди на мне до скончания века

И не побрезгуй покорной скотиною

В образе праведного человека.

 

Сердце мое безгранично доверчиво,

Вот отчего мне порою так слепо

Хочется корма нездешнего вечности,

Хочется хлеба и хочется неба.

 

20-22 февраля 1981

 

***

 

Моление о кошках и собаках,

О маленьких изгоях бытия,

Живущих на помойках и в оврагах

И вечно неприкаянных, как я.

 

Моление об их голодных вздохах...

О, сколько слез я пролил на веку,

А звери молча сетуют на Бога,

Они не плачут, а глядят в тоску.

 

Они глядят так долго, долго, долго,

Что перед ними, как бы наяву,

Рябит слеза огромная, как Волга,

Слеза Зверей... И в ней они плывут.

 

Они плывут и обоняют запах

Недоброй тины. Круче водоверть -

И столько боли в этих чутких лапах,

Что хочется потрогать ими смерть.

 

Потрогать так, как трогают колени,

А может и лизнуть ее тайком

В каком-то безнадежном исступленье

Горячим и шершавым языком...

 

Слеза зверей, огромная, как Волга,

Утопит смерть. Она утопит рок.

И вот уже ни смерти и ни Бога.

Господь - собака и кошачий Бог.

 

Кошачий Бог, играющий в величье

И трогающий лапкою судьбу -

Клубочек золотого безразличья

С запутавшейся ниткою в гробу.

 

И Бог собачий на помойной яме.

Он так убог. Он лыс и колченог.

Но мир прощен страданьем зверя. Amen!

...Все на помойной яме прощено.

 

октябрь 1963 - октябрь 1983

 

***

 

Моление о самом скудном чуде -

Моление о Смерти на песке.

Песок - земля. Землею будут люди,

Все держится на тонком волоске.

 

Все держится на самой ветхой нити,

Все зыблется, как хрупкая слюда.

Я никогда не молвил "ход событий" -

Событья не уходят никуда.

 

Событья погибают без оглядки,

Тревожные фонарики задув.

Я не хочу играть со Смертью в прятки,

Когда весь мир у Смерти на виду.

 

Я не хочу казаться златоустом,

Когда в миру глаголет пустота.

Когда витию окружает пустошь,

Он постигает искренность шута.

 

И я бреду Меджнуном-караваном,

Несметным сбродом самого себя,

И воплем рассыпаюсь над барханом,

Надежду на спасенье истребя.

 

И лишь во сне я обретаю волю…

Мне чудится, что я бреду в тиши

И как бы возвышаюсь над землею

Раскованными вздохами души.

 

16-21 декабря 1964

 

***

 

Моление о нищих и убогих,

О язвах и соблазнах напоказ.

- Я был шутом у Господа у Бога,

Я был шутом, пустившим душу в пляс.

 

На пиршестве каких-то диких празднеств,

Одетая то в пурпур, то в рядно,

Душа моя плясала в красной язве,

Как в чаше закипевшее вино.

 

И капля крови сей венчала жребий,

И щеки подрумянивал палач.

Она незримо растворялась в небе,

Как растворяет душу детский плач.

 

…Моление о старческой и тощей,

О нищей обескровленной руке.

На ней вселенной одичавший почерк,

Как птица полумертвая в силке.

 

Моление о сей бездомной длани,

Подъятою над былью, как пароль,

Омытой болью многих подаяний

И обагренной сказкою, как боль.

 

Моление без устали, без грусти

О святой и распятой высоте…

- Моленье не о сладком Иисусе -

Сладчайшем Иисусовом гвозде.

 

март 1964

 

***

 

Моление о том, чей бедный разум,

Серийно ослепленный сатаной,

Моргал во тьме полуослепшим глазом,

Меж тем как шли незрячие стеной.

 

Меж тем как шли незрячие с баграми

По грудь в бреду и ярости в цвету.

- В какую суету они играли,

Баграми поражая красоту?..

 

Они играли в массу или в мясо

И в этот свет, и в тот играли свет...

И, как пристало ангельскому гласу,

Пугался лая песьего поэт.

 

Моление о том, кто всех охотней

Пророчил о Сошествии в ночи, -

И обонял свой разум в подворотне

С лекарственною примесью мочи.

 

О, разум, разум, бледное сиянье,

Ночной светляк, казавшийся мечтой...

Многоубойной плоти содроганье

Не ставит вашу малость ни во что.

 

Кусочек неба в сердцевине праха,

Растертый под подошвой торгаша,

Ты измышленье мстительное страха,

Небесный стан поправшая душа.

 

Моленье о сей ущербной сточке...

Над строчкою, как звон колоколов,

Громовое проклятье одиночки -

Над сотнями уже умерших слов...

 

май 1964

 

 

 

***

 

> С тех пор, как в круг Христа душа моя ступила,

Сердечный участился громкий стук,

Как будто возношу бревно я на стропила

С душою плотничьей сам-друг...

 

Как будто на бугре какой-то дивной шири

Я строю церковь-теремок,

И весело стучит в преображенном мире

Топор - топорик - топорок...

 

Господь благословил меня рабочим потом,

Я строю чудо-церковь не спеша,

И благостно поет за праздничной работой

Душа моя - поет душа..

 

Услышь меня, Господь, когда на круглый купол

Я вознесу крылатый крест,

Когда я стану сам своею светлой мукой,

Когда войду я в свод небес.

 

Я худо жил в миру; краюха хлеба с солью

Худые ублажала телеса,

Но все, что было сном, но все, что было болью,

Вознес я, как святыню, в небеса.

 

Пускай теперь в моей помолятся церквушке

Калеки, нищеброды, старики;

И тихая свеча горит в руке старушки,

Морщины светятся руки...

 

А вот и сам стою я под церковным сводом,

И стар, и благостен, и сед, -

И на мое чело ложатся мирно годы, -

О, сколько же мне, праведнику, лет?..

 

19 августа 1985

 

***

Это ложь, что Господь не допустит к Престолу собаку,

Он допустит собаку и даже прогонит апостола.

Надоел ты мне, лысый, со всею своею ватагою,

Убери свою бороду, место наследует пес твое.

 

Ох, хитер ты, мужик, присоседился к Богу издревле,

Раскорячил ступни да храпишь на целительном воздухе,

А апостол Полкан исходил все на свете деревни,

След выискивал Мой и не мыслил, усталый, об отдыхе.

 

А апостол Полкан не щадил для святыни усилий,

На пригорке сидел да выщелкивал войско блошиное,

А его в деревнях и камнями и палками били -

Был побит мой апостол неверующими мужчинами.

 

А апостол Полкан и по зною скитался, и в стужу,

И его кипятком обварила старуха за банею.

И когда он скуля матерился и в бога, и в душу,

Он на матерный лай все собачьи имел основания.

 

Подойди-ка, Полкан, вон как шерсть извалялась на псине,

Не побрезгуй моею небесно-крестьянскою хатою,

Рад и вправду я, Бог, не людской, а собачьей святыне,

Даже пахнет по-свойски — родное, блажное, лохматое...

 

25 июня 1980

 

***

 

Разыщите меня, как иголку пропавшую в сене,

Разыщите меня - колосок на осенней стерне, -

Разыщите меня - и я вам обещаю спасенье:

Будет Богом спасен тот, кто руки протянет ко мне!..

 

Разыщите меня потому, что я вещее слово,

Потому, что я вечности рвущаяся строка,

И еще потому, что стезя меня мучит Христова,

Разыщите меня - нищеброда, слепца, старика...

 

Я не так уж и слеп, чтобы вас не увидеть, когда вы

Забредете в шалаш, где прикрыта дерюгою боль

И где спрячу от вас я сияние раны кровавой, -

Я боюсь - я боюсь, что в руках ваших ласковых - соль...

 

29 августа 1981

 

***

Как будто на меня упала тень орла -

Я вдруг затрепетал, пронизан синевой,

И из ключиц моих прорезались крыла,

И стали гнев и клюв моею головой.

 

 

И стал орлом и сам - уже я воспарил

На стогны высоты, где замирает дух, -

А я ведь был согбен и трепетно бескрыл,

Пугались высоты и зрение, и слух.

 

 

Но что меня влекло в небесные края,

Зачем нарушил я закон земной игры?

Я вырвался рывком из круга бытия,

Иного бытия предчувствуя миры.

 

 

Я знал, что где-то там, где широка лазурь,

Горят мои слова, горит моя слеза,

И все, что на земле свершается внизу,

Уже не мой удел и не моя стезя.

 

17 июня 1990

 

***

 

>О, бедный мой дружок, какой же страшный жребий

Избрал ты для себя: с обугленным лицом

И духом восскорбя, скитаться где-то в небе,

Расставшись навсегда и с братом, и с отцом.

 

Скажи мне, что нашел ты в этой скорбной шири,

Какие города и веси на пути?..

Неужто ты забыл, кому так дорог в мире,

И матери укор тебя не тяготит?..

 

Ты знаешь ли, что мать одна в своей лачуге

Все ждет тебя да ждет - одна, всегда одна, -

И день и ночь толкут ее худые руки

Святую воду слез - без отдыха и сна?..

 

Ей кажется, что ты из слез ее возникнешь,

Чтоб снова быть в живых и матушку обнять,

И так легко вздохнешь, и так неслышно вскрикнешь,

Что этот тайный крик услышит только мать.

 

11 февраля 1990

 

***

 

>Воскресшие из мертвых не брезгливы.

Свободные от помыслов и бед,

Они чуть-чуть, как в детстве, сиротливы

В своей переменившейся судьбе.

 

Вот мать; ее постигла та же участь -

Пропел ей смерти каменный рожок...

Испытанная бедами живучесть

В певучий рассыпается песок.

 

Вот мать; в ее улыбке меньше грусти;

Ведь тот, кто мертв, он сызнова дитя,

И в скучном местечковом захолустье

Мы разбрелись по дням, как по гостям.

 

Нас узнают, как узнавали б тени,

Как бы узнав и снова не узнав...

Как после маеты землетрясенья,

У нас у всех бездомные глаза.

 

Но почему отец во всем судейском?

На то и милость, Господи, твоя:

Он, облеченный даром чудодейства,

Кладет ладонь на кривду бытия.

 

А впрочем, он кладет ладонь на темя -

И я седею, голову клоня

В какое-то немыслимое время,

Где ни отца, ни мира, ни меня.

 

О, сухо каменеющие лики!..

...Смятение под маской затая,

Воскресшие из мертвых безъязыки,

Как безъязыка тайна бытия.

 

июль 1966 - ноябрь 1983

 

***

 

>- Мы победим, - сказал я муравьишке, -

Мы победим с тобою все равно..

Ведь это мне велел вчера Всевышний

Помочь тебе тащить твое бревно.

 

И ты, воробышек, мой нищий братец,

Напрасно тебя мучает тоска:

Не надо нищеты своей бояться,

Бояться надо лишнего куска.

 

- Мы победим, - зову я тварей божьих, -

Мы все равно однажды победим,

Не даром мы брели по бездорожью,

Но где-то свет светил нам впереди...

 

- Мы победим, - твержу я супостату, -

Еще земная соберется голь

И над тобою учинит расплату,

Еще и пес свою возглавит боль...

 

Нарушится порядок мирозданья,

И чью-то душу кроткую спасут,

И малые безгрешные созданья

Свершат свой правый осторожный суд.

 

2 февраля 1990

 

***

>Человек, умирая, становится образом божьим,

Он становится духом вселенной, ее маетой

И бредет в пустоте, как бродяга бредет бездорожьем,

Переходит черту за чертою - черту за чертой.

 

Человек, умирая, становится тем чудотворцем,

Что теряет себя и творит чудеса в небесах,

Вот задумал он плыть - и корабль одинокий несется,

И корабль одинокий несется на всех парусах.

 

Человек умирает и ставит ненужные вехи:

Это было при нем, а об этом он вовсе забыл,

Между тем он уже пребывает в неведомом веке,

Где-то возле пределов вселенной и возле светил...

 

Человек, умирая, становится маскою Бога,

Он становится сутью вселенной, ее наготой

И из смерти глядит на живущих печально и строго, -

Что под маскою скрыто, не знает на свете никто...

 

29 сентября 1989

 

>Он спал, себя раскинув, как листву,

Спал между смертью и огромным дубом,

Вобрав пустою грудью синеву

В цветенье яростном и грубом.

 

Он спал, собой заполнив все века, -

Ведь только так он мог спасти от казни

Сидящего на лбу его жука,

А жук взирал на небо без боязни.

 

Он спал - и был прекрасен этот сон:

Во сне он изошел из божьих чресел,

И сон его катился колесом

По всем просторам, городам и весям.

 

Он спал на том блаженном берегу,

Где всей вселенной чувствуют поруку, -

И через горы подают врагу

Горячую воинственную руку.

 

17 июля 1989

 

***

Та маленькая смерть была совсем беззлобной,

И даже не удар – он ощутил укол,

И сразу на простор прекрасно-беспризорный

Был выдворен её беззлобною рукой.

 

Стоял он бос и наг, и был таким же хмурым,

Как праотец Адам, стоял он наг и бос, -

Ещё он не добыл себе звериной шкуры,

И не вкусил греха, и шерстью не зарос.

 

И это не в раю и не в аду, а где-то

В далёкой стороне, где нет дорог и троп,

Где птицы со всего слетелись стаей света

И где держал в когтях орёл его же гроб.

 

Его же, пришлеца, его же, нелюдима, -

Он был земным рабом в оковах-кандалах,

Но даль его влекла всегда неодолимо

И духом обитал невольник на горах…

 

22 января 1989

 

***

 

Николай Алексеевич Клюев

Головою касается звезд,

И бредет, благодарности взыскуя,

Наш всевышний ушибленный пес.

 

И бредет в одиноком смятенье,

Ако голубь, пресветел и чист,

И его окликает Есенин,

И приветен Васильева свист.

 

Николай Алексеич в испуге

Большелобой трясет головой:

- Ой вы, милые юные други,

Вам недолго дышать синевой...

 

Ненасытна звериная злоба,

Собираются в круг палачи,

И во сне я увидел три гроба,

Словно три восковые свечи.

 

Ако пес, и смердящ, и затравлен,

Ако голубь с стрелою в боку

Ваши смерти во гробе восславлю

Я, России второй Аввакум...

 

31 декабря 1988

 

***

Мамочка, спичку зажгу я березовую,

Вспыхнет во мраке кусочек березы, -

Вот и увижу тебя я, бесслезную,

Вот и увижу тебя я сквозь слезы...

 

Ты почему притаилась на дереве,

Сына смущаешь невнятною речью?..

Мамочка, я ведь на то и надеялся,

Что непременно в лесу тебя встречу.

 

Ты не печалься, что стала пичужкою,

Что по земле ты бродить перестала...

Помню тебя я убогой старушкою, -

Ты трепыхалась воробушком малым!..

 

Птичка-старушка и птичка-воробушек,

Души умерших высоко взлетели,

Стал твоим гнездышком ветхонький гробушек, -

Мама, уютно в Господнем гнезде ли?..

 

20 ноября 1988

 

***

Этот медленный танец частиц мироздания,

Потерявших однажды судьбу,

Где танцуют с завязанными глазами -

Кто на воле, а кто и в гробу.

 

Этот танец танцуют, забыв все на свете -

И его никому не прервать,

Этот танец танцуют умершие дети -

Ах, как хочется им танцевать!..

 

Ах, как хочется им небывалого чуда -

Всем, кто выброшен из бытия,

Чья разбита надежда, и в сердце остуда

В бездорожье ушла колея...

 

И танцуют обломки, танцуют осколки

В ореоле изломанных рук,

И вступают собаки, и кошки, и волки

В заколдованный праздничный круг...

 

12 октября 1988

 

 

***

 

Отец, не надевай колпак шута

И не стреляй по воробъям из пушек,

Ведь в мире и букашек и скота

Давно твое известно благодушье.

 

Известно даже то, что воробей

Веселым обернулся скоморохом

И выстрелил однажды по тебе

Рассыпчатым смеющимся горохом.

 

Ты так был рад, несчастный мой отец,

Что над тобой потешится проказник, -

Он тоже мира праздного жилец,

Он тоже приглашен на смертный праздник.

 

14 июля 1988

 

***

 

>"Как скажет мама, так оно и будет".

Но кто же знал, что мама - праха горсточка

И только сын ее не позабудет:

"О, где ты, моя мама, моя звездочка?.."

 

Но кто же знал, что мама беззащитна,

Что только слезы - вся защита мамина,

Как у Христовой Матери Пречистой,

Что бродит моя мама неприкаянно.

 

А я ведь видел мать такой большою,

Такой большою, светлою, как облако,

Как если бы была она душою

И не имела будничного облика.

 

Она имела лишь суму и посох,

Брела бурьяном и брела оврагами,

И рылась неприкаянно в отбросах

С голодными господними собаками.

 

23 апреля 1988

 

>Я так и не узнал, в какой из древних сказок

Живешь ты столько лет в монашеском скиту,

И иногда сидишь под одиноким вязом,

И небо над тобой колышет высоту.

 

Сидишь ты на скамье в скуфеечке монаха,

Как птица и сверчок, о чем-то вереща...

О сколько лепоты и ласкового страха

В монашеских твоих неистовых очах!..

 

Твой первозданный мир живет с тобою рядом:

Выглядывает зверь из будничной норы

И птица на тебя суровым смотрит взглядом:

Ты почему бескрыл, старик, до сей поры?..

 

А между тем давно душа твоя в полете,

Давно свою нашел ты легкую судьбу,

А груз твоих скорбей и одряхлевшей плоти -

Всего лишь праздный груз покойника в гробу...

 

7 марта 1988

 

***

 

>Только облаком в небе - томительно-белым,

Только облаком мне бы хотелось остаться,

Когда вздрогнет душа и расстанется с телом,

И пойдет по мирам бесконечно скитаться.

 

Только облаком был бы я с личиком детским,

Плыл по заводям неба, как малый утенок

В сокровенном своем неразбуженном девстве -

Или лапкою трогал лазурь, как котенок.

 

Я ведь был им уже в незабвенную пору,

И казалось оно моей детской подушкой,

Где летают во сне, доверяя простору, -

А потом доживают свою век равнодушно...

 

Только облаком быть, только белою птицей,

Никогда не знавать ни обид, ни печали,

И казаться себе самому небылицей,

Свой полет провожая в далекие дали.

 

7 января 1988

 

***

 

Когда продерусь я ободранным боком

Сквозь чашу, сквозь сучья судьбы

К тому, кто казался в пути моем Богом,

А может, и вправду им был, -

 

Когда продерусь я тропой окаянной

И выйду на свет, - наконец

Увижу я Бога - какой же он странный,

Бродяга, жилец - не жилец.

 

Жилец - не жилец, человек-небылица, -

Но что-то в лице пришлеца

Но что-то такое, что светится птица,

Ликуют и волк и овца...

 

И сам я невольно сгибаю колени...

Кого я увидел? - Свой страх

Или, как Планида, увидел Оленя

С крестом на ветвистых рогах?..

 

22 октября 1987

 

 

>От меня не уходят с пустыми руками:

Подарил я заветное зернышко птице,

Подарил свои слезы бессонные маме,

Стал прохожим себя я дарить по крупице.

 

Птица клюнула в темя меня торопливо, -

Мол, живи себе с Богом, бескрылый приятель,

И я долго глядел на крылатое диво,

А крылатое диво купалось в закате.

 

Вот и мать на земле пребывала недолго,

Словно ей не хватило на дни ее тела,

Говорила со мной, а потом приумолкла,

И к чему-то прислушалась - и улетела.

 

Если с птицею в небе пути их сойдутся,

Я хочу, чтобы весело было в полете

И пичуге, и маме - они не вернутся,

Улетели они из земной своей плоти...

 

14 мая 1987

 

***

 

Я не хочу, чтобы меня сожгли.

Не превратится кровь земная в дым.

Не превратится в пепел плоть земли.

Уйду на небо облаком седым.

 

Уйду на небо, стар и седовлас...

Войду в его базарные ряды.

- Почем, - спрошу, - у Бога нынче квас,

У Господа спрошу: - Теперь куды?..

 

Хочу, чтобы на небе был большак

И чтобы по простору большака

Брела моя сермяжная душа

Блаженного седого дурака.

 

И если только хлеба каравай

Окажется в худой моей суме,

"Да, Господи, - скажу я, - это рай,

И рай такой, какой был на земле..."

 

5 мая 1987

 

***

 

>Все, что осталось от вас, соберу я в ладонь

Право же, хватит моей неширокой ладони,

Чтобы собрать ваших мук исступленных огонь,

Чтобы на ней поместилось все ваше былое.

 

Чтобы на ней поместились все ночи и дни, -

Все они - в этом невзрачном и призрачном пепле,

Вот они, хлопья горчайшего праха, - они, -

Миру являвшие грозное великолепье!..

 

Великолепье являвшее горестных мук,

Тех, что железной когортой прошли над мирами...

- Больше не будет на свете смертей и разлук,

Дважды на свете и мертвые не умирают...

 

К мертвой гортани навеки примерзла слеза,

Плача не слышно и воплей не слышно истошных...

- Но голоса, голоса, голоса, голоса, -

Сколько их слышится в мире живых и усопших!..

 

30 апреля 1987

 

***

 

>Это были и жены и девы в лохмотьях,

Это были подвижницы или богини,

И они презирали т