- Нет, - просто сказала она. Тогда она как раз думала, как странна стала ее племянница.
Елена смотрела на свою старую тетку и не чувствовала к ней даже ненависти. Ее ноги задыхались в тяжелых кожаных сапогах, и ей невыносимо хотелось поскорее снять их, но тетка все не заканчивала своей однообразной речи. Однообразной – и Еленке казалось, что она состоит из одного только слова «нет».
- Нет. Никогда.
Елена едва сдерживала свое воспаленное дыхание; на своей прогулке она все-таки простудилась, и теперь мучительно сдерживала кашель, иначе упреков и ругани было бы точно не избежать. Госпожа Рогатовская, а для всех так просто тетка Рогатиха, по своему магическому таланту и аптекарской профессии занималась врачеванием, но ненавидела, когда кто-то в ее доме был болен, будь то девка-горничная или молодая племянница.
- Никогда. Поняла? – тяжело припечатала тетка.- Я тебе сказала, чтобы ты никуда не ходила без меня? Сказала я тебе? Ну?
Завод на малые обороты кончался, и с каждым словом она говорила все громче и скорее, разгоняясь и разъяряясь сильнее от молчания племянницы
- Так вот, что бы мне больше не шлялась часами неизвестно где! Ты поняла меня?! Поняла?
Девушка терпела долго – тихо, скромно, не возражая и не позволяя себе вольностей. Так ей надлежало себя вести во всем, живя в чужом дому, и она честно старалась до последнего времени.
Она глядела на свои руки: уже ноябрь, а ушла она без перчаток и обморозила руки на холоде. Она смотрела на пол, на столик, куда тетка вывалила всю работу для нее на ближайшее время. Бумажки – надписывать банки с зельями, снадобьями, мазями и всякой гадостью, применение которой Еленка втайне подозревала. Шерсть – вязать заказы. Но было еще нечто, скрываемое от тетки. Возможно, она и не рассердилась бы на то, что Елена придерживает нитки для каких-то своих целей, - но свое увлечение куклами девушка берегла ревностно, и сердце ее сжималось от мысли, что и здесь тетка вломится и затопчет еще одну драгоценную часть ее души. Этих вот куколок она по удаче подбирала после неудавшихся обрядов Рогатихи, когда побелевшие клиентки выходили от нее, испуганные тем мраком, куда едва не вступили. Все они мечтали стравить, или уморить до смерти, приворожить или навсегда отвернуть от кого-то своих близких и дальних, но, сделав первый шаг, придя к ведьме полными решимости, они часто сбегали за секунду до того, как свершится непоправимое. Тетка плевалась и подсчитывала убытки, – редко когда клиентки щедрились и платили вперед, - а куколок тихонько прибирала Елена, на голубом глазу отвечавшая потом, что выбросила все, как ей и велели.
Куклы, которым она с нежностью шила костюмы и предметы кукольной обстановки, были той щелью, в которую заползала Еленка, пока ее тетка визжала, доходя до морального взрыва, ругаясь и читая племяшке нотации. Свою любимую куклу с косичкой Еленка теперь сжала в руке, отвлекаясь, уходя из холодного дома.
- Все. Не выйдешь больше из дома!.. И с собой не возьму тебя!.. – кричала тетка; она уже начинала плакать и утирала слезы трясущимися руками. - ... И с собой тебя не возьму!.. Ходит, нос задрала... ни слова от нее не добьешься. Все думает! О ком думаешь-то? Об том что ли? – Еленка дернулась и с усилием отвела глаза от окна. – Так вот, даже забудь... нашла себе тоже... урода какого-то...
- Что ты несешь! – Елена все-таки не сдержалась, и теперь чувстовала, как в ее теле поднимается раскаленный фонтан. – Прекрати немедленно!.. – Но с этих слов Рогатиха закатывалась с новой силой.
Еленка прикрыла лицо руками, но слезы не текли, хотя так и случалось всегда. Обычно она начинала плакать, а тетка вскоре замолкала; минут пятнадцать они тяжело и медленно ревели, потом расходились по своим комнатам. Елена скорее приходила в себя, и тогда она превращалась в свою упрощенную версию: глуповато улыбалась, в голове мелькали короткие односложные мысли, ее поражало в самое сердце мертвецкое спокойствие, когда она не чувствовала ничего на свете, кроме благостной лени. Она могла сидеть в кресле и плести куколке шерстяные косички, в то время как ее тетка набиралась сил для новой атаки или же плакала, разбирая вязания племянницы. Чаще всего тетка оказывалась виновата, реже она сама понимала это. Но прощения Еленка всегда приходила просить первой, потому что ничего для нее не было хуже, чем такая черная атмосфера дома.
Тетка плакала, а мелкие слезинки катились по ее щекам; она снова заговорила... Никогда прежде тетка не подвергала ее магии, то ли из жалости, то ли из любви своего личного рода. Лишь теперь, когда весь мир растаял у Еленки перед глазами, она усомнилась в том, что тетка не посмеет сделать над ней колдовства.
«Почему не посмеет? Конечно же посмеет, - медленно подумала девушка. – Посмела же...»
- Я только часик погуляла! Господи! Только часик! – закричала она, пока могла.
- Гуляла она! Ага! Знаем мы твои прогулки!..
- Да прекрати же!.. Что за ерунду ты несешь... – В голове у нее мутилось - должно быть, так на нее действовала обида, не оплаканная слезами. – Ничего ведь нет. Я просто ходила гулять... Просто гуляла.
Она лгала, хоть и немного. На самом деле она бежала бегом, так ей хотелось успеть... Так ей хотелось успеть и в тоже время сделать так, чтобы тетка ничего не узнала и не заметила, не высчитала по времени, что она не просто бродила по округе, по тем же улицам, что и проходила вместе с ней под руку. Как она ненавидела все эти грязные мостовые, и всех этих людишек, потом приходивших в их дом за «подмогой» в сведении родственников и соседей со свету, когда шла вместе с теткой, закованная во всеобщую ненависть и равнодушие! Но только когда она бежала сегодня утром по морозу, глотала снежинки и облачка пара, и под ногами у нее звенели обледеневшие доски, - весь город улыбался ей даже с этими красными злыми лицами, накачанными спиртом и «волшебными травами», которыми окуривали подданных почтенные колдуны короля, благие дядечки в бархатных костюмах.
Она бежала к морю и подсчитывала каждую минуту, которая могла бы стать для тетки аргументом в ее обвинительной речи. Но и эти предосторожности ничем не исправили положения.
- Я же только часок гуляла... Только час... – затвердила Еленка; она вдруг упала на табуретку, так ударило ей в сердце.
- Никуда больше не пойдешь, - прошипела тетка зло, хоть запал уже и прошел. Она стояла и жгла племянницу глазами, словно ей могло бы стать еще хуже, чем было теперь. – А окно – ей богу, забью. Чтобы не видела тебя тут больше.
С тем она и ушла, бросив Еленку в пустыне ее соленого горя. Наконец, та расплакалась, но не от скандала: ей все казалось, что теперь она сжата в чужом недобром кулаке, а тетка сидит, посмеиваясь, перебирает ее бедные мысли.
Мысли о том, как утром она прижалась к столбу у моря, и смотрела, вместе со всеми, как мужики и парни отмечают некий древний праздник – с холодных скал они по команде прыгали в море, и это страшное то ли испытание, то ли зрелище, будоражило несколько сот человек, наблюдавщих за этим с берега. С воем жены бросались вылавливать своих мужей из воды, девушки, прикусив губки в волнении и восторге, подавали тулупы своим дружкам, а Еленка уже не смотрела, выглядывая кого-то одного, того же, из-за кого она каждый день приникала к окну, не замирая и не волнуясь, а разогреваясь внутренне, как печь. Разогреваясь душевно, уплывая с улыбкой в волшебные страны...
Эти страны были для нее не мамины объятия. Эти страны не были для нее райские сады или ведьминские дворцы. Только окошко...
Теперь, думая о том, Еленка даже самой себе казалась жалкой и глупенькой, со своими обмороженными красными лапками, опухшим лицом и совершенной пустотой – где они, все ее мечты? Почти что голос Рогатихи гремел внутри у нее яростным правдивым смехом, и длиннейшие минуты потребовались Еленке, чтобы утихомирить звон стеклянного сердца, готового разбиться – мечта разбивалась своей несовершённостью.
Только окошко. Никакой больше у нее не было защиты, кроме этого окна. Даже с запретом тетки она сидела и сейчас перед ним, в своем теплом душевном царстве, с любимой куклой в руках. Там, через улицу, в небольшом разлапистом доме жил старый плотник. Тетка уважала его, да не слишком – ну, работяга, и ладно с ним... Дашь на водку, попросишь о чем, заговоришь больные зубы или изломанные артритом руки. Его окна горели теплом каждый вечер, хотя Елена и знала, как холодно у них дома – планировка оказалась не очень удачна, и огромные окна, удобные для подглядываний, расхолаживали даже натопленную комнату. Каждый вечер Елена смотрела на то, как плотник сидит у огня со своим дальним родственником, Ежи, переехавшим к нему жить от матери не так давно; Елена сбегала с ужина посмотреть, как соседи делят друг с другом хлеб, кипятят чайник, и представляла себе даже их простые, добрые разговоры, иногда мысленно слушая, иногда и немного встревая в них. Все тонкости их несложных обрядов были ей давно известны, и тут, опираясь коленями на жесткий стул, Еленка сама приобщалась к их жизни, горячо мечтая, как войдет в их дом когда-нибудь... По-правде с плотником она говорила всего пару раз, да и то о пустяках, но всегда была с ним преувеличенно вежлива и добра, так что старик крепче сжимал свой костыль и задумывался: чего так улыбается эта девчонка, вроде, не замышляет ничего; а так, кто знает, что у нее на уме? Повседневные редкие беседы с Ежи были бы для прочих людей незначительны, но Еленка хранила их в своей памяти; только однажды у них случайно произошел длинный-длинный разговор, после которого она наконец и приметила его, после которого все остальные города и деревни, все люди, даже добрые и красивые, потеряли свое значение.
Каждый день тайно наблюдая за этими людьми, Еленка уже знала многие тонкости их взаимоотношений. Старик был добр по-своему, но нервы его подчас не выдерживали. Он старался посвятить парня во все тонкости своей работы, надеясь на отдых в старости или заботясь о надежном пропитании для Ежи; каждый день он клялся перед богом, что сегодня он будет добр и терпелив, однако уже к вечеру Елена с содроганием в горле слушала, как плотник жутко ругается на улице, хлопает дверью и грозится, что домой он больше ни ногой, и прямо сейчас сиганет в воду и утопится назло «упрямому ослу, ни черта не понимающему в своем ремесле»: «Лучше топиться – на похороны ты, родственничек, мне не заработаешь!» - так он говорил, с досадой, и уходил куда-нибудь выпить с мужиками, повздыхать, и, успокоенным, вернуться домой трескучей холодной полночью. Ежи, по-честному, был плох в работе, и когда на его ладонях лопались кровавые волдыри, когда он ронял станок себе на ногу, когда он калечился в который раз, - старик отправлял его к соседке лечиться.
Так вот, однажды, он и пришел к ним в дом. Тетка ушла за покупками, а племянницу оставила стеречь дом и отвар, булькающий на плите, и Еленка скучала, играла в куклы, мучалась разными мыслями. Дверь стукнула; тетка раньше пугала ее всякий день убийцами и насильниками, и она, не совсем тогда освоившаяся в городе, первое время вздрагивала от всякого звука. Теперь же девушка только досадовала, что опять кто-то помешал ей, и вышла словно по принуждению. Сначала они и говорить не знали, о чем; Ежи спросился курить, но руки, на этот раз обожженные кислотой и неровно замотанные белыми тряпками, не давали ему чиркнуть спичкой.
- Ненавижу эту адову работу, - проронил парень; тон, которым он это сказал, отчего-то понравился Елене, и затем уже все, что он ни говорил, ложилось ей прямо на сердце...
- Ну так что ж? – даже нежно спросила она. Ничего в нем не было такого особенного, ничего хорошего, - Еленка это понимала даже тогда. И вот он, этот парень, почему-то стал для нее самым лучшим и самым главным, просто потому, что теперь доверительно рассказывал ей о своей жизни, как будто она – единственная, кто может его понять и выслушать. Единственная.
- Ну ничего... Деньги есть пока... Полтораста монет – да от матери... Ничего. Думаю я уйти от Ступины ( так звали плотника), в порт податься. Там хоть огня нет. Давеча отправил он меня в кузницу; ну, пришел я, кузнец орет: «Подсоби!» Я пошел, а у них там кипяток... хм... Ну, тот еще, который в кузнице, он чан-то и опрокинул. Случайно, наверно. Так мне еще повезло, - смущенно сказал Ежи, опустив голову, неловко держа кисти на уровне груди. – Я ему потом такого перцу задал!..
- Ужас какой-то... – тепло произнесла (почти пропела!) девушка. – Ничего. Тетя придет, поможет.
- А ты-то? Нигде тебя и не видно. Тетка не пускает? Наши все на берегу собираются. А ты?..
- Да нет... Я сама... – попыталась было оправдаться Елена, но поперхнулась и замолкла, не зная, что придумать. Время умерло; ей казалось, что десять, сто лет они стоят вот так, разговаривают о пустяках, и всегда были вместе и что пойдет она теперь всюду, куда бы только Ежи ее не позвал.
- Не подержишь ли мне спичку?.. – попросил вдруг он. – А то не могу...
Елена подержала, и руки у нее уже не дрожали, только приближаясь к нему она подходила будто к печке, и в грудь ей бросалось горячее. Кажется, они еще долго говорили, точнее, Ежи говорил, рассказывал о своих страданиях и местах, где он мучился, но зарабатывал; нигде он не задерживался долго, и всё рано или поздно заканчивалось скандалом, а то и дракой с кем-нибудь. Каким-то углом своего разума Елена думала: не простой же у него характер, не уживается ни с кем, дядьку до белого каления доводит, - но ничего уже не было для нее более ценного, чем он, и она слушала со всем вниманием, подхватывая каждое его слово. И время их прошло незаметно, как в комнату уже ворвалась тетка, тут же смерив обоих застуканных черным взглядом. Елену она прогнала, а потом весь день грызла за то, что «упустила все-таки, хмарь болотная, отвар на плите», и Ежи ругала, поражалась все, каким надо быть идиотом, чтобы опять...
Как Рогатиха в один миг обо всем догадалась, Елена не знала, ведь на другой день внешне была она все та же, тихая, спокойная, не больше и не меньше. Только чаще выходила на холод в прихожую к окошку, но тетка раньше никогда не корила ее за это – сиди где хочешь, делай дело, молчи только. Как Рогатиха догадалась? – но только теперь не упускала случая обругать Ежи в ее присутствии и попрекнуть племянницу тем, что та «будто ждет кого-то, а приходит молодой в дом – выскакивает, мол, вот она я какая!».
Еленка утерла лицо, уже, впрочем, сухое, но красное от слез, и встала на стульчик у окна. Ничего не происходило, снег замел дом до самой крыши, и соседская дверь была, кажется, совсем заперта. Но в мечтах Елены Ежи будто бы вернулся домой, опять больной, и сейчас придет к ним. Про то, что тетка зла и ссора у них, она словно на время забыла, и шла дальше по чудесному миру. Ей как наяву виделось, что Ежи с мороза залетает в дом, а Ступина сидит у очага или же работает; Еленка почти слышала о чем они говорят, видела лицо Ежи и его встрепанные темно-рыжие волосы. (За рыжину тетка еще больше ругала его.) Глаза на замерзшем красноватом лице казались темными дырами. Опять что-то случилось, - на достоверность и подробность девушка не тратила фантазии, - и плотник ругается и выталкивает парня на улицу, идти с поклоном к колдунье-аптекарше. Елена так бы сразу и подскочила на месте, рванула к зеркалу – не сбился ли пучок, чисто ли платье. И ждала бы. Как всегда ждала...
Но в доме напротив никого не было, и за окном только сильнее валил снег... Тетка по своей привычке, очнувшись, приободрившись, принялась громко причитать, поминутно упрекая племянницу и поминая перед господом в не самых теплых словах. Минуты Еленка терпела, а потом снова – как-будто тяжелый каблук Рогатихи наступил ей на грудь, - расплакалась, застыв на коленках перед окном, как перед святым образом. Все мечты ее рабивались на куски, и ничего не было у нее на самом деле. Теперь, во время очередного скандала с теткой, ей хотелось сбежать подальше, хотя бы мысленно... Другая на ее месте спряталась бы за воображаемую спину матери, но у Еленки не было и этого убежища. Она похолодела, замерла, и воспоминания ошарашили ее.
Мама умерла уже давно, умерла в мире и в душе своей дочери. Все детство Еленки было залито кровавыми слезами матери, потому что отец исчез в лесах, когда Еленка была совсем малышкой. Мать не верила тому, и ждала, что он вернется, вернется от какой-то женщины, «страшной ведьмы», укравшей у нее мужа. Увещеваниям тетки Рогатипхи она не верила, даже когда та кричала на нее и била по щекам, чтобы «образумить несчастную». Пару лет назад она убедилась, что никто не верит ей, и, оставив тринадцатилетнюю дочку с бабушкой, отправилась на поиски сама. За годы страданий она почти потеряла человеческий облик: губы, красные и опухшие, запавшие глаза и кожа, расцарапанная в душевной муке. В лесу какие-то мужики, вооруженные осиновыми колами, идущие на всем известную страшную дичь, приняли Еленкину маму за ведьму и кровопийцу, и убили ее там же, трижды вонзив в нее кол и окропив святой водой. Потом девочку отправили все-таки в город к тетке, где она жила так тихо и немо, ничего не желая, ни к чему не стремясь.
А теперь она стояла и целовала окошко, как икону, уверенная, что никто не может ее сейчас увидеть; она целовала окно и свои руки, представляя наивно, что это его руки, порезанные и забинтованные, потому что чудесный миф о Ежи был единственным местом, где она жила и верила по-настоящему, а этот парень был единственным человеком, в плечо которому она плакала, хоть он и не знал об этом.
Тетка притихла у себя. Елена, отупевшая и усталая от полыхающих в ней страстей, сидела у окна, никуда не смотря, ни о чем не думая. Такими всегда бывали минуты, когда на нее находило отрезвление, когда она совершенно все понимала. Так было, когда она все еще видела перед глазами Ежи, как он смеется или жутко ругается со своим стариком, и отчетливо понимала, что никогда она не войдет к нему и не скажет: «Я давно наблюдаю за тобой, (можно я буду называть тебя на «ты»?) и так же давно знаю, что люблю тебя. Даже когда на тебя опять наедет экипаж, я буду с тобой и выпрошу у тетки самые хорошие лекарства. На меня тебе совсем не придется тратиться! – я обещаю, что работать стану усерднее, чем теперь, когда каждый день я сижу у окошка... (нет, об этом она не станет ему говорить) Я буду хорошо работать, я обещаю тебе. Мне так одиноко все время!.. ( А я даже не знаю, помнишь ли ты мое имя, мое лицо...) Я очень люблю тебя, я люблю тебя!» Никогда она не скажет ему всего этого; даже меньшего не скажет, никогда, никогда...
«Нет, нет, нет, нет, - звучало у нее в голове голосом тетки Рогатихи. – Нет.»
Никогда и ничего этого не будет. Ей показалось, что в доме напротив кто-то появился, но она не пошевелилась, убитая, приколотая к полу одной только мыслью. Вот она, свобода – иди и говори, кричи на весь мир, но она не могла. И не тетка, сопящая за стенкой, была тому причиной, как хотелось бы Еленке думать. Она сама была себе тюрьмой. Ее душа была заключена в теле, голос – в груди, а чувство – в проклятом, проклятом стыде, дьволовой гордости. Она не могла, и всегда знала об этом, иногда спихивая ответственность на тетку. Она не могла, - и ее могила захлопывалась над нею.
Следующие часы она пролежала у себя в комнате, разбитая внезапным жестоким озарением и конфликтом с родственницей. Тем временем Рогатиха вышла, совсем уже тихая, из своих покоев, собравшаяся было пойти за минеральными водами – девка стала совсем плоха, и не поймешь ее; помрет еще с тоски, никому не ведомой... Так с беспокойством думала госпожа Елена Рогатинская, выходя в пургу и на мороз. Дверь плотницкого дома была распахнута, и аптекарша отметила про себя: экий у них в доме беспорядок. Бедное сиротское хозяйство. Плотник стоял на пороге, в ореоле пара из теплых комнат. Он показался ниже ростом, старее, и покалеченная нога была так жалко и явно заметна. На улице было темно от снега, но г. Рогатинская увидела, что старик плачет, тяжело дышит в сжатые черные кулаки. Тут из-за угла вынырнула странная процессия; она углядела, что это волокут непутевого родственничка плотника, но с чего же так убиваться?.. И раньше случалось, что в порту парня жутко поили, так что он и себя вспомнить не мог, «веселили от души» за его же последние деньги. Только теперь двоих помощников дед не погнал в три шеи, не замахнулся костылем, а пригласил в дом. Скорбный дом.
- Эй, сосед, - крикнула Рогатиха. – Что тут у тебя?.. Не затеял ли ты...
- Нет, - просипел Ступина. – Заболел он. Заболел, Еленка...
Тогда, на берегу, он тоже похвалялся, что прыгнет в зимний океан, - и прыгнул в самом деле! Девочка, которая могла бы стать его главной зрительницей, почему-то не углядела его; должно быть, она стояла по другую сторону скалы и просто не могла его заметить. Девочка, ужасно раздосадованная на такую неудачу, могла бы стать его спасением, если бы так же, как и все, принесла ему сухого обтереться, проводила бы в тепло – выпить, обсушиться... Но Еленка, разочарованная, ушла, а у Ежи самого было не так уж много близких знакомых, и он так и лежал на камнях с диким головокружением от удара о воду, со звоном в костях и особенно спине. Так прошло время, и у него от дыхания на волосах намерз лед; по случаю он еще и выплыл на самый отшиб, так что никто не видел его там. Только когда старик пошел на поиски, разбитого Ежи доставили, наконец, домой. Ступина попросил в дом соседку, и Рогатиха тут же согласилась из неожиданной острой жалости.
Осмотр произошел мгновенно. В комнате кисло воняло; Рогатиха поняла, что это ей только казалось, и это только из будущего кто-то с издевкой машет: ждите покойничка! Но она встряхнулась, нахмурилась, сосредоточилась... Никто не видел, как она колдует над парнем, плавящимся в собственном жару, а плотник стоял у дверей, потихоньку молясь за Ежи.
Девушка, виденная Еленкой в окно, не произвела должного впечатления. Она видела женскую фигуру в высокой шапке и длинном пальто, но его не приметила – в такой-то пурге!.. Он привел в дом другую девушку, и это не она, не Еленка – гремело в голове. Это его девушка.. конечно, она есть, должна быть; легкие в груди, будто бабочка била крыльями, вступая в борьбу со сжавшимися ребрами. «Никогда». Стало трудно дышать. Елена присела на столик. Душа у нее вспухла, воспаленная прежними мыслями, как больное горло. «Я стою перед глухой стеной, господи... Она...» Все так и остановилось перед ней, вся ее жизнь. «Господи, да ведь я не нужна ему... А окошко-то целовала. Целовала. Говорила с ним – каждый день говорила; сделала его... господом Богом сделала. Как горько.»
Тетка принеслась в дом; ничего, говоренного ею, племянница не слышала. Ей все еще трудно было дышать, и она сидела, не двигаясь. Тетка велела сходить... принести...
- Ну! Чего сидишь? – с надрывом вдруг крикнула тетка. Она тоже задыхалась, ведь была стара и болела, втайне от всех, безуспешно и кратковременно подлечивая сердце.
- Тетя... Господи... Зачем?..
- Принеси... коробка в кухне, - выдохнула Рогатиха. – Принеси, говорю тебе! Чего сидишь?
- Не пойду. Не пойду. – «Что же это?» – подумала тетка. – Ничего никогда не будет. Ничего. Не надо ничего.
Тетка встала с трудом, приволокла коробку. Сердце отпускало, и она принялась смешивать нужные микстуры для больного; только в голову ей ударял дикий ужас (покойничка ждите) и она твердила что-то племяннице, что-то из доброго и наставительного.
Нет. Для нее в жизни не существовало больше никакого счастья, и тюрьма ее закрывалась навеки; от мысли этой она была готова убить себя, но опять «не могла», и только с воем безмолвным смотрела на тетку, заперевшую ее здесь, убившую ее за просто так... «Господи. Как тяжело.» Никогда и ничего не будет.
- Дурочка Еленка... Ушла куда-то. Я ведь ругаться-то не хотела, все ты... - «Жжет-то как...» - Не хотела я с тобой ругаться...
- Не хотела?! – вскричала Еленка. – Да ведь это все ты! Все ты-ы!..
Нечаянно она отбросила от себя какую-то колбу; с силой и нервом бросала, и попала... На руках у колдуньи-медички сохли остатки драгоценной микстуры, которую больше не из чего было приготовить, а сама она все повторяла про себя одно и тоже: «Как, Еленка?..»
По морозу к соседям в дом она шла, не накинув пальто. Сердце отпустило, казалось, только теперь чья-то рука держала за горло. «Эта глупость... господи, ну не можешь же ты так поступать? Как!? Не можешь, не можешь!..»
Рогатиха будто онемела, и боялась даже слово сказать Ступине. Парень умирал, а она ничем уже не могла ему помочь, даже магией. Ночь настала, все покинули дом, да и Ежи уже почти что ушел из него, только старик держал его руку в истерзанных грязных бинтах, и тетка Рогатиха плакала, кусая пальцы, горькие от лекарств.
Еленка потом болела и болела; всякие разговоры и скандалы с теткой прекратились, и они только мирно шептались вечерами, когда тетка смешивала зелья и Елена шила. Она все забыла, сидя безвылазно дома; собственно, и не о чем было помнить, кроме того, что когда-то ей страстно хотелось свободы, хотелось к кому-то. Ей бы стоило помнить о той капельке любви, которую она когда-то получила; но мысль о том, как счастлива она могла бы быть, о том, кого она могла бы сделать счастливым, была невыносима в ее маленькой тюремной камере, светлой и даже уютной.
Комментарии с форума МФ:
Винкельрид 
Герой Швейцарии
|
|
Регистрация: 30.05.2006
Адрес: кантон Унтервальден
Сообщений: 2,160
|
|
|
История с глупым концом
Угадал автора с точностью 80%,))) тут же и порадовался за него.
Стиль узнаваем, всегда мечтал научиться писать также, в хорошем смысле, многословно. Хотя рассказов, где сюжет почти целиком состоит из переживаний и воспоминаний не люблю, читал с удовольствием. Было уже замечено, что автор умеет порождать незатёртые обороты и образы.
Потому за стиль, не скупясь, ставлю "пятёрку".
Сюжет... Тут я прямо в тупике, по вышеуказанным причинам. Крутил и так, и эдак (хочется ведь быть хоть минимально объективным), но поделать ничего не смог, только "3".
Соответствие теме. ...молитва окну, как пути к свободе... жёсткая опека и желание гулять))... Скажем, "4".
Перечит: вполне возможно, хотя и не обязательно. Балл не добавлю, но половинку балла - легко.
Итог: 4,16.
|
KrasavA
ОавтсИстория с глупым концом (От Красавы)
Оформление не цензурное.
Была уверена, что этого автора узнаю, даже против собственной воли, хотя дала себе зарок никого не угадывать. (Очень уж мешает данная затея адекватной оценке.) Но авторский стиль не оставляет лазейки на «попятиться». Что ж. Это при определённых условиях комплимент. Согласна с Винкельридом. Автор усердно работает и растёт. Пусть не всё получается, зато прогресс виден.
Совсем немножко по тексту. Яркость и скурпулёзность описаний втягивает с первого абзаца, но дальше второго всё тонет в этой пестроте и перестаёт восприниматься. Я то ли слишком впечатлительная, то ли слишком нервная.
Итог: откровенно не моё. Но за личное развитие 4 из 10.
с Шипами История с глупым концом
некто Robin
Ещё одна леди. Предыдущий рассказ был "дамский", но там хоть сюжет двигался. А тут и "дамский", и не движется.
- Ты никуда не пойдёшь!
- Нет, пойду!
- Нет, не пойдёшь! - Рогатиха была неумолима.
- Нет, пойду! - Она утёрла слёзы.
- Нет, не пойдёшь! - Тётка заводилась всё сильнее.
- Нет, пойду! - Она с грустью посмотрела в окно.
- Нет, не пойдёшь!
- Нет, пойду!
События, влияющие на сюжет начинаются только на середине рассказа. Если бы это был фильм, я бы не досидел. Нет, я не понимаю величие Тарковского. В предыдущем рассказе был переизбыток действия, здесь его недостаток.
Очень длинные сложносочинённые предложения, и огромные абзацы, к концу которых перестаёшь помнить, с чего всё началось. Наугад ткнул:
Цитата:
|
Но только когда она бежала сегодня утром по морозу, глотала снежинки и облачка пара, и под ногами у нее звенели обледеневшие доски, - весь город улыбался ей даже с этими красными злыми лицами, накачанными спиртом и «волшебными травами», которыми окуривали подданных почтенные колдуны короля, благие дядечки в бархатных костюмах.
Мысли о том, как утром она прижалась к столбу у моря, и смотрела, вместе со всеми, как мужики и парни отмечают некий древний праздник – с холодных скал они по команде прыгали в море, и это страшное то ли испытание, то ли зрелище, будоражило несколько сот человек, наблюдавщих за этим с берега.
По-правде с плотником она говорила всего пару раз, да и то о пустяках, но всегда была с ним преувеличенно вежлива и добра, так что старик крепче сжимал свой костыль и задумывался: чего так улыбается эта девчонка, вроде, не замышляет ничего; а так, кто знает, что у нее на уме?
|
Из-за этого очень тяжело читать рассказ. Тяжело следить за сюжетом, вычленять важные для сюжета места в тексте. Каждое предложение спокойно можно было разбить на два-три.
Финал - окончательный! Та-дам! Парень помер и девушка дожила до старости одна - ура! Даже ругать расхотелось. (Хотя, честно говоря, чтобы добраться до этого финала, кое-где проматывал). Вот нет чтобы троим предыдущим так просто грохнуть всех главных героев, и вся недолга.
Спасибо за внимание, я вас всех люблю.
От Astra: «История с глупым концом». Странная любовь – он неумеха, лентяй, пьяница и скандалист, а она его любит? Почему тетушка, которая любит свою племянницу, не пресечет это нелепое увлечение?
Медноглазая: История с глупым концом
Пожалуй, мне это понравилось больше всего. Мирок и метания "свобода/несвобода" хорошо и убедительно обрисованы. Девушка глуповата, но не всем же быть интеллигентными интеллектуалками. Текст не ровный, но сюжет связный. Немножко непонятно истинные причины истерики тети, но... Пока это лучшее.
Диана: История с глупым концом
Думаю, я знаю автора.
Очень много подковерных чувств, объяснений которым не находится. Почему все так? Почему она одного любит, а тетку - нет? Черт ее знает... Но в общем - ничего. Сейчас, именно сейчас, я могу ее понять.
От reco: «История с глупым концом». Какая-то любовная нудятина про девочку, тетку и соседа. Еле до конца дочитал эту фэнтезю. Нет, ну должно же в рассказе происходить хоть что-то интересное, а не только девка окошки цаловать? Оригинальности нет и в помине, круглый ноль, лавбургер в чистом виде.
Исполнение на троечку, соответствие теме – вырваться из опостылевшей жизни, а дальше что? Свобода? Сомневаюсь, дальше другая опостылевшая со временем реальность. 1 балл. Итого: 4 балла.
|
05.10.2010, 01:37
|
|
|
Историческая личность
|
|
Регистрация: 11.07.2006
Адрес: Тут
Сообщений: 2,343
|
|
История с глупым концом
___
С места и в карьер. Автор незатейливо начинает грузить по полной с первых же строк. Никакого тебе мягкого введения, раскачки, знакомства с миром и героями. Эмоции, переживания - и пошло-поехало.
Удивительное в том, что читается текст без усилий, достаточно вдумчиво. Не то, чтобы захватывает; но знаете, как с классиками - пишут простыми буквами, а ты как шальной или загипнотизированный читаешь, себе и читаешь. И затягивает вроде бы не сильно, и остановиться можешь, но потом вспоминаешь, что 90% авторов пишут "гуано" и продолжаешь читать.
Тут, конечно, нужно знать меру и не переборщить с давлением на мозг читателя.
А автор давит и давит, давит и давит и, ни капли не смущаясь, не останавливается. Не человек, а паровой каток на автопилоте - равнодушный и методичный.
Прочитал большую часть текста и становиться понятно в каком ключе будет развиваться история; за концовку не отвечаю, но в целом... Чем-то напоминает аргентинское "мыло" - можно десять-пятнадцать серий пропустить и всё равно всё будет яснее ясного, а До Хуан всё так же будет сокрушаться о внебрачном ребёнке своей дочери.
Зато любителям "помусолить" текст, "поскрести" его глазами - самое раздолье. Угощения много и качества оно приличного.
Итого: Возможно, возможно... Приятное "не моё"... Да и там в одном месте в трёх предложениях три тётки рядом прячутся.
Оценка: 8/10
|
