Не печалься, мой хороший, не грусти,
Слишком разные достались нам пути.
Затуманилась дождями благодать,
Слишком долго мы учились не дышать.
Ты навстречу, я навстречу - не сойтись,
За решёткой очарованная высь.
Журавлиное подрезано крыло,
Нам с тобою на Земле не повезло?
Так и хочется обнять издалека,
Если слабая дотянется рука.
Глубока река разлуки, холодна,
Только я тебе пока ещё нужна.
Только я твоя несбывшаяся явь...
Сохрани тебя Всевышний и направь.
Дарит мудрость нам судьба не по годам...
Ты не бойся, драгоценный - не предам.
По спине волной от рук любимых дрожь.
Всё увидишь между строк и всё поймёшь.
Станут ближе голубые небеса,
Превратятся в бесконечность полчаса,
Стены рухнут, покорятся города,
Мы свободные отныне, навсегда.
Разорвётся заколдованная сеть.
Кто сказал, что за мечтою не успеть?
Кто сказал, что наша вера не сильна?
Всё возможно, если я тебе нужна.
Не печалься, мой хороший, погляди -
Словно огненный цветок в моей груди.
Реют трепетные флаги на ветру,
Сберегу тебя от боли, заберу.
Только шаг, и мы откроем целый мир.
Даже ангелы рождаются - людьми.

(с) Далия Витта, 2004 г.

По просьбе некоторых моих друзей, которые за последнее время далеко продвинулись по пути личного духовного роста, пишу эту простую технику здесь. Пусть она поможет и начинающим тоже, во всяком случае, я сама когда-то проходила через подобные испытания. Увлекательный, уникальный, потрясающий опыт - первые внетелесные путешествия. Как минимум, они запоминаются на всю жизнь, остро врезаясь в память. А ещё чаще вызывают шоковое состояние со знаком "плюс" (реже "минус"), ведь подобные потрясения весьма и весьма знаковы, всё становится иным. Иногда именно с момента первого выхода из тела вектор жизненного направления круто меняется. Единицы людей и нелюдей в состоянии управлять своим астральным дублем сразу же, минуя этап постепенного освоения контроля над ним - это нормально. Если ваши путешествия случаются внезапно, если вы пока не можете строить их по собственному сценарию, если ваш дубль вас ещё не слушается, тогда попробуйте приведённую ниже технику, пусть она станет первой помощью и ориентиром для вашей души в блистающем мире истинной Вселенной. 

Вот это и случилось - изнутри словно бьёт током, восторг, смешанный со страхом, щекочет натянутые нервы. Вы помните всё, что произошло прошлой ночью: как лёгкая дрёма унесла мысли и фантазии далеко-далеко, как физическое тело расслабилось и налилось приятной тяжестью, как... Стоп. Вы ощутили нечто странное. Приятная тяжесть сменилась скованностью, тут же мозг лихорадочно начал подавать сигналы - пошевели рукой или ногой! Но сделать это не получилось. Состояние расщепления на две составляющих - на тело, которое не слушается команд мозга, и на концентрирование самосознание, которое находится то ли над телом, то ли сбоку, да где угодно, только не внутри. Первое отделение дубля часто сопровождается так называемым "сонным параличом", о котором написано огромное количество статей, как медицинских, так и эзотерических. Люди, испытавшие сонный паралич, описывают его, как ощущение не слишком приятное, однако некоторые успевают за два-три раза привыкнуть к этому. А кому-то требуется куда больше времени. Что касается связи дубля с физическим телом, то далеко не всегда это будет серебряный шнур, так что не пытайтесь искать именно его. То, что вы увидите, может вас насмешить, испугать или удивить. В моём случае шнур оказался очень тонкой и прочной струной, вроде волоса, растущей из позвоночника между лопаток. Периодически я его вижу, но не всегда, иногда только чувствую. Иногда его как будто и вовсе нет. Есть некое притяжение между дублем и телом, похожее на магнитное поле. Как это будет у вас? Просто попробуйте закрыть глаза и визуализировать, представить себе связь, первый образ окажется наиболее точным. 

1й шаг стабилизации - СВЯЗЬ между дублем и телом. Пока вы ещё не заснули, пока не вышли из тела, представляйте себе шнур, струну, провод, что угодно, отвечающее вашим ощущениям. Как только вы найдёте точный образ, станет намного легче. Если у вас ещё есть страх, постепенно он начнёт исчезать - ведь многие боятся того, что по какой-то причине не смогут вернуться обратно. Могу обрадовать: если вы "чистые" практики (то есть, не пользуетесь наркотиками и другими изменяющими сознание веществами), ваши путешествия безопасны. К тому же, в параллельных мирах живут контролёры, дисциплинированные нечеловеческие сущности, чья задача - строго следить за перемещениями душ. Они просто не пустят вас слишком далеко.

Бывает, что странники сразу попадают в нижние слои астрала, где обитают неприятные создания, способные напасть, да так, что мало не покажется. После этого люди начинают бояться выходов из тела настолько, что порой с ужасом думают о предстоящей ночи, стараются даже не спать по несколько дней подряд (правда, это не выход из ситуации, депривация сна как раз наоборот приводит к достаточно мощным вылетам души, которыми управлять сложнее). Сразу уясните себе одну вещь: если на вас ТАМ нападают, это не значит, что вы грешны или нечисты, что вы плохие или не готовы к подобным опытам. На самом деле, вся суть в ваших эмоциях и подсознании. Прежде, чем встречаться с собственными монстрами разума в астрале или осознанном сне, постарайтесь разобраться с ними в физической реальности. То есть, если вы взбудоражены или подавлены, если у вас множество нерешённых проблем, если раздражительность зашкаливает, не стоит бросаться в объятия астрала. Психика может не выдержать. И это практически единственная опасность внетелесных путешествий; существуют ещё нюансы, но они касаются очень опытных практиков, которые прошли десятки сражений с чёрными магами и остались после этого живы. Поэтому следующий шаг крайне важен.

2й шаг стабилизации - БАЛАНС эмоций, чувств и ощущений. Не нужно становиться равнодушным чёрствым слоном с толстой кожей, надо лишь почистить своё внутреннее пространство. Простить, отпустить, успокоиться, понять, разобраться. То есть - проработать острые ситуации. Никогда не пытайтесь уйти от конфликтов! Наоборот, их нужно принимать с высоко поднятой головой и учиться: дипломатии, компромиссу; иногда придётся жёстко говорить "нет", но через эти уроки проходить придётся. Если спрятаться, как страус в песок, вам будет казаться, что вы в гармонии, и конфликтов нет, но реально это будет выглядеть, как птичья попа с перьями. Сами понимаете, о чём я.

Как только вы начали бесконтрольно выходить из тела, сразу пора приниматься за управление процессом: выходить тогда вы сможете по собственому желанию, а не когда вас "выносит", словно выстреливает катапульта. Любое управление начинается с открытого восприятия, отсутствия страха и... с хорошей памяти. =) Вы превратитесь в жадного наблюдателя, который замечает мельчайшие детали; хорошо бы при этом завести дневник, куда вы сможете записывать самые яркие моменты ваших путешествий. Начнут проявляться некоторые закономерности. Какие-то существа станут приходить к вам чаще остальных, присмотритесь к ним. Возможно, это ваши будущие союзники. 

3й шаг стабилизации - ИССЛЕДОВАНИЕ происходящего. Тотальное и всепоглощающее наблюдение за всем, что вы видите и чувствуете вне тела. Это вас сильно затянет, так как обычно прогресс начинает набирать обороты очень быстро. Далее придётся фильтровать информацию, отличая ненужные потоки астрального "мусора" от того, что действительно важно. С этого этапа вы можете придумывать личные магические формулы (на русском или любом другом языке), которые будут работать только для вас. Для начала можно использовать общеизвестные защитные заклинания и мантры. 

Пока что этого достаточно. Подробнее о базовых навыках выхода из тела вы сможете прочесть в моей шаманской книге (новая глава появится в конце августа). Всего три пункта, попробуйте и увидите, что спонтанные выходы из тела постепенно превратятся в контролируемые и стабильные. Удачи, гармонии и равновесия!

(с) Аягтай Дали Джая

Тросы стальные лопнут однажды -
Усталость металла.
Я наизнанку от боли и жажды,
Но этого мало.
Тают секунды, безумствуют гонги -
Удар приговора.
На острие ослепительной гонки
Смерть каскадёра.
Руки ломая в цветные осколки,
Рвусь без оглядки.
Я притворяюсь, осталось недолго -
Грустные прятки.
Злые секунды, ничьи - и как будто,
Кажется, наши.
Завтра опять переполнится утро
Горечью чаши.
Кто не даёт нам расставить все точки
Смело и честно?
Стать победителем и - одиночкой
Неинтересно.
Правила слишком просты и суровы,
Больше не надо.
Ты вековые разрушил основы
Лезвием взгляда.
Мы до сих пор в поединке неравном?
Может, не знаю.
Делай, что хочешь, но помни о главном:
Я НЕ ИГРАЮ.

(с) Далия Витта 2012

Это правда. Только в игру с самой собой, очень сложную, правила которой известны лишь мне. Интенсивность мира зашкалила. Прикрутить громкость не представляется возможным, что дано, то уже не изменить. Всё чаще хочется кричать в полный голос. Уже когда-то так было, но то было отчаяние, а сейчас я даже названия подобрать не могу истинного. Так сложно. Но чёрт возьми, жить нужно только так, иначе - погасшие глаза, высохшие слёзы, апатия... Пусть лучше будет разрывать вот так на куски, пусть лучше - гореть, пылать, чем тлеть. "Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!" И гордости никакой нет. Вообще ничего, кроме ощущения полёта на истребителе, который не выйдет - или выйдет - из крутого виража. Так надо жить. С высоко поднятой головой и беспределом в глазах. Это единственная истина трёхмерного воплощения, можете не верить, но это и есть Бог в самом тайном его откровении. Вселенная внутри настолько огромна, что рушит границы тела и души, оставляя лишь чистый сияющий Дух. Дух, который не согревает, но опаляет и жжёт. Безусловная любовь именно такая. Не розовая и пушистая, как у наивных юных девочек. Она жжёт. Но она - Бог. 

Уходя - уходи, даже если преследует счастье,
Без которого ты никогда не взлетишь высоко.
Если карты сошлись, если выпали чёрные масти -
На бесплодной равнине никто не увидит ростков.
Переписывай книги, с нуля, с чистоты от начала,
Уходи, тонкострунный канат под собой расшатав.
Убегай, что есть сил от желанного острого жала,
На которое нет никаких разрешений и прав.

(c) Далия Витта 2012

     Солнце взошло над горизонтом, тяжёлое и болезненное, грязно-жёлтое, сплющенное… Туман рассеялся, и тут же стало жарко и сухо, будто невидимая кухарка прибавила в духовке огня.
- Пока не появился создатель, ответь: почему тебя не стали судить? – спросил Первый мертвенно-бледную Третью. Узкие глаза распятого посередине расширились в изумлении: он только сейчас понял, что женщина, провалившая задание, удивительным образом избежала суда. Это значило, что Командор не признал её проступок за роковую ошибку; её ждали лишь бойкот и отчуждение, но откуда тогда Паутина?
- Задай глупый вопрос кому-то другому, - горько сказала рыжеволосая жертва погибшего в расцвете чувства.
- Тьма разлучила нас, и позже, уже в стенах Академии, я обрела своё наказание. Меня оставляли Смотрителем, но навсегда закрывали дорогу к нему… К тому, без кого я уже не могла жить.
     Третья говорила, глядя перед собой в одну точку, а потом выгнулась что есть сил и застонала, пронзительно и безудержно. По плечам её поползли крупные волдыри.
- Преклоняюсь перед твоим мужеством, милая, - почти беззвучно произнёс Второй. Он никогда не встречал Смотрителей, добровольно отдавшихся Паутине.

                                                                                     ***

     Серебряные нити утробно задрожали, вибрируя, словно струны космического клавесина. По узлам пробежали радужные всполохи, застывшие зеркальными осколками звуки мелодично зазвенели в священном мистическом ритме.
- Какая красивая смерть… - заворожено выдохнул Первый. Паутина оживала, двигалась, давящие её сети стали абсолютно невыносимыми. Сверху показалась гигантская тень, источающая аромат то ли ладана, то ли амбры. Создатель выглядел не как обычный Паук, но как созвездие Паука. Брюхо его усеивали крупинки мерцающих блёсток, мохнатые лапы были обвязаны струящимися шёлковыми лентами, сплетающимися и разбегающимися в стороны так же, как сама Паутина.
- Создатель, я прошу у тебя прощения! – выкрикнул вверх распятый Второй, выгибаясь вместе с Третьей до волдырей, до лопающихся сухожилий.
- Прости меня! – зарычала Третья хрипло и жутко, как раненый загнанный зверь.
- Прости меня! – взвился к создателю вопль Первого, последний звук, который они все слышали.

     Перед ними качалось очень странное изображение то ли морды, то ли фантастического лица, но скорее они назвали бы это – лик. Каждый видел в нём самое дорогое: танцующие зрачки Сектанта, голубые ясные глаза мальчика Оскара, вечернюю ласковую волну взгляда возлюбленного Режиссёра. Смотрители приготовились быть сожранными заживо – они готовились к этому с первого дня учёбы в Академии, но Паук всё ещё медлил. И только когда их накрыло цунами безудержной эйфории и страстной любви к создателю, не стало боли, не стало солнца. Не стало ничего.

                                                                           ***

     Паук сидел в сердцевине своего детища, перебирая нити, скрепляя их новыми узлами, сплетая иными узорами. Миллионы Смотрителей жили в нём, миллионы частиц осознания продолжали свой путь в нём, и все люди, рождённые и нерождённые, были в нём, от начала и до конца времён. И лишь Паутина, прекрасный шедевр безымянного Бога, была всегда вне его – неподвластная никому, свободная и уязвимая, альфа и омега всего сущего.       

(с) Далия Витта, 2012
 

- Наверное, у меня было самое странное задание… - начала исповедь женщина спустя пару минут. Солнечные блики жадно прикасались к ней, прожигая дыры в туманной пелене. Что-то ей подсказывало, что создатель выжидает время, притаившись неподалёку; потому она и не спешила, оттягивая момент завершения своей истории.
- Вы уже слышали, как жестоко мне пришлось бороться с родными за право стать Смотрителем. Они так и не поняли меня, отлучив от дома. Я была независимой блудной дочерью – Академия по-особому относилась к бунтарям, поэтому в первые годы учёбы мне пришлось туго. Усилиями наставников с корнем выкорчёвывались спесь и гордость, колючий непокорный подросток превращался в эталон самообладания и терпения. Из-за слабого эмоционального контроля мне долгое время предлагали примитивные лёгкие задания, ведь никто из преподавателей не хотел потерять способную студентку... После Клятвы я стала полноценным квалифицированным Смотрителем – начались рейды в горячие точки Паутины, жизнь обрела смысл. Точно так же, как и вам, мне доставляла огромное удовольствие моя работа: соединение нитей, связывание узлов, восстановление равновесия. До тех пор, пока мне не поручили роль музы, на которую, как оказалось, я была не готова.

                                                                                      ***

     Досье человека из последнего задания так сильно заинтересовало Третью, что она перечитывала его в бесчисленный раз – уж больно оригинальная ей досталась личность. На коленях лежала шпионская фотография: в полупрофиль, на расстоянии, из-за угла. Не сказать, что запечатлённый на фото относился к излюбленному типу мужчин Третьей, но определённо в нём было нечто притягательное, тёплое, душевное. Наставники и однокурсники все как на подбор отличались ледяной строгостью, и потому Третья иногда скучала по другим отношениям: бесшабашным, сильным, артистичным… Которых у неё никогда не было.
- Смотритель – не человек, осторожнее с эмоциями и чувствами, - заметил как-то Командор, и она согласилась с ним, конечно же. Ей вовсе не хотелось примерять на себя обличье бабочки, застрявшей в Паутине по недомыслию – никого не любить оказалось проще простого. Собираясь на задание, Третья задумчиво остановилась у зеркала, критично оценивая свою внешность. Слишком худая. Слишком напряжённая, до звона в ушах – но зато похожа на балерину. И волнистые рыжие волосы чуть ниже плеч весьма хороши. Она прекрасно знала о своём главном козыре: о голосе, тембр которого мог поймать любого, независимо от его пола и возраста. Да и вообще, ей нужно всего лишь пробудить человека, дать ему надежду на лучшее, приоткрыть краешек блистающей Вселенной, недоступной ему ранее.
- Я смогу! – решительно бросила она в зеркало своему отражению, и, подхватив на бегу вязаную сумочку, выскользнула из каморки.
     Съёмки начинались нервно; гримёры порхали вокруг ведущей актрисы, а та, как водится, капризничала и самодурствовала, несмотря на почтенный возраст. Подростки из массовки в одинаковых бурых лохмотьях сбились в крикливую стайку, гогоча над сальными анекдотами симпатичного полного парня в очках. Третья чуть было не потерялась в лабиринтах киностудии, но к своему облегчению довольно быстро оказалась перед нужным павильоном.
- Ты помощник осветителя? – поинтересовалась тощая тётка в комбинезоне, пробегавшая мимо с канистрой бутафорской крови в обезьяньих лапках. Третья кивнула и была тут же схвачена под локоть; обезьянка утащила её мимо массовки в павильон, задавая по дороге сотни вопросов. Прожектора и лампы устанавливали не спеша. Меланхоличный осветитель с бритым черепом, похожий на грустного доброго клоуна, подсказывал, что и куда нужно подключать. В состоянии боевой готовности съёмочная группа ожидала Режиссёра, и почему-то Третья решила, что именно так ждут в операционной хирурга, когда больной уже лежит на столе под наркозом.
     Режиссёр появился в сопровождении двух помощников – Смотритель моментально узнала волевой полупрофиль с фотографии из досье. Сразу же щёлкнула зелёным табличка над дверью: «Не входить, идёт съёмка!». Режиссёр без сомнения обладал магическими способностями, он как-то убедительно и скоро накрыл забитый декорациями и аппаратурой ангар своей всепоглощающей уверенностью. Каждый актёр, каждый костюмер чувствовал его власть – справедливую, мощную, достойную. Не начальник, не директор, нет. Полководец. Чуть-чуть он напоминал Командора, но у Командора не было таких живых, ласковых, умных глаз цвета вечерней морской волны. Третья встряхнула рыжей косичкой, отгоняя настойчивый мираж подальше. Ещё чего не хватало.
     В конце съёмочного дня она набралась смелости и подошла к Режиссёру с вопросом. Вопрос был исключительно профессиональный, и ей действительно эта тема нравилась – всё честно. Завязалась долгая беседа, в процессе которой Третья умудрилась выяснить столько кинематографических тонкостей, сколько даже сами наставники не знали. Так началась тесная и нежная дружба, омрачённая лишь тем, что предрешённое завершение её стремительно и неуклонно приближалось.
     Третья придумала себе псевдоним. Вообще-то в её свидетельстве о рождении было записано имя Терция, но Терцией она ощущала себя крайне неуютно. Режиссёру защитница равновесия представилась, как Тара.
- Индийская богиня? – усмехнулся тот и добавил:
- Ты единственная богиня, которую я знаю.
     Вечерняя морская волна приручала Третью не по дням, а по часам. «Какая из меня богиня?» - рассуждала сама с собой Смотритель, сидя на крыше павильона и болтая ногами. «Так, рядовой ангел. Да ещё и без крыльев». Если бы её сейчас заметили, неприятностей было бы не избежать, но Третья научилась осторожности – уже здесь, в мире людей. На съёмках Режиссёр всё чаще смотрел в её сторону. Всё дольше и теплее. Она в замешательстве перечитывала инструкцию, ощущая запредельный ужас: вскоре ей предстояло исчезнуть. Режиссёр не только трепетно относился к Третьей, он начал защищать и оберегать её – от тех, кому этот тандем не давал дышать спокойно, от тех, кто, захлёбываясь от зависти, распускал по всей киностудии гадкие лживые слухи. Они уже сидели на крыше вместе, болтая ногами, как дети, и их уже видели там вдвоём, но никто ничего не сказал, неожиданно проявив чудеса деликатности.
- Тара, Тара, что же ты со мной делаешь… - шептал Режиссёр, обнимая Третью так медленно и так бережно, будто она была сделана из хрупкого горного хрусталя. Что же ты со мной делаешь, нереально близкое и бесконечно далёкое человеческое счастье, сплетение небесной и земной любви, тысячелетнее моё желание, божественная мечта и невосполнимая потеря?..
     Третья бежала в свою каморку, не разбирая дороги; окружающая реальность со стёртыми очертаниями казалась враждебной, как никогда. Дёрганые, отчаянные поиски в ящике стола – где же, где же она? Когда инструкция Командора всё же нашлась, плачущая защитница разорвала её на мириады мелких частей и швырнула обрывки в окно, как часть собственной личности, которая была ей больше не нужна.
- Мне плевать на законы! Мне плевать на кодекс и долг, на честь и правила, и даже на этот мир – ибо, что это за убогий, страшный, безумный мир, где запрещено любить и быть любимой?

     На следующий день после съёмок Третья ждала Режиссёра у служебного входа, всё как всегда; но теперь она уже не скрывалась, не таилась и не останавливалась. Режиссёр обнял её с разбегу так, что у неё хрустнули позвонки, и перехватило дыхание.
- Никому не отдам, никому, никому… - как заклинание повторял человек, сжимая сильными горячими руками рядового ангела без крыльев, Смотрителя Паутины по имени Тара. А потом с неба рухнула Тьма.

(с) Далия Витта, 2012
 

- Ненависть слишком сильное чувство, - высказал мнение распятый по центру после того, как Первый закончил свой рассказ. Рассвет неумолимо разгорался, и на востоке забрезжили уже проблески робких солнечных лучей. Женщина заметила это раньше остальных.
- Поторопись, - обратилась она к потомку языческих вождей.
- Поторопись, потому что я тоже хочу исповедаться.

     Второй кивнул бы, если бы мог. Ему необязательно было видеть солнце, он его слышал. В его родном мире поклонялись семерым сияющим Отцам, и каждый из семи обликов согревающей тело и дух звезды почитался сложными и долгими хоровыми молитвами.

                                                                                     ***

     Второй чуть не ушёл из Академии, когда наставник раскрыл ему тайну Смотрителей целиком и полностью.
- Запомни, Секундо, куда бы тебя не посылали, ты закончишь свои дни на этой планете так же, как и миллионы защитников равновесия до тебя. Твоя роковая ошибка ждёт тебя впереди, никто ещё не смог её избежать, но такова суть. Пойми и прими это, как данность – тебе станет легче. Отбрось страх прочь, все мы обречены уйти; но в отличие от людей, которые могут только фантазировать о том, как это будет, мы – знаем. Я тоже однажды оступлюсь и тоже пройду суд совести у Командора. А потом Паутина схватит меня и не отпустит до рассвета, чтобы принести в дар своему мудрому мастеру.
     Пальцы Второго предательски дрогнули; развитое воображение нарисовало столь неприглядную картину, что впору было бежать отсюда куда-нибудь подальше, в тёплые плодородные края, под бок к понимающей и доброй матери. Но и тут мечты новоиспечённого Смотрителя рассыпались в прах, некуда было ему бежать. Не было у него матери, а отец много лет назад ушёл воевать – ни одной весточки он пока сыну не передал. Второй стиснул зубы и отругал себя неприличными словами: сам выбрал такое служение, сам теперь и расхлёбывай. И когда на выпускном вечере он похвалялся молодецкой удалью, сбивая с головы товарища яблоко точно пущенной стрелой, не было никого счастливее его на тот миг. Он забыл и о своём страхе, и даже об отце, который так и не вернулся с войны.
     Задания Второй выполнял скрупулёзно и качественно, стремление к совершенству не давало расслабиться ни на йоту. Он вёл подробный дневник, где записывал каждый свой шаг, не признаваясь самому себе в том, что делает это ради искоренения любых намёков на ошибку. Наставники высоко ценили его работу и потому часто предлагали не провисшие нити натягивать, а латать порванные узлы. Высшая степень сложности. Та история началась с подачи Командора – вызвали, рассказали, объяснили… Второму предстояло стать на полгода меценатом-покровителем угасающего от лейкоза гениального ребёнка, побывать в роли волшебника, реализующего детские мечты. Следуя инструкции, Смотритель прибыл в загородный дом маленькой семьи – бабушка и внук - при полном параде, чем неизбежно покорил сердце хозяйки дома, пожилой аристократичной леди.
- Мы бесконечно благодарны вам за помощь и заботу, господин Секундо, - говорила леди ежедневно по несколько раз. Воспитанник Второго, двенадцатилетний Оскар, отрывался при этом от вороха листов, исписанных математическими формулами, и фанатично взирал на своего благодетеля светлыми голубыми глазами. Одухотворённое лицо мальчика, тающего безвозвратно, преследовало Смотрителя, как наваждение. Он проводил с ребёнком так много времени, что вдруг начал ощущать его своим сыном – не приёмным, но родным. Когда Оскар ослабел настолько, что перестал вставать на ноги, Второй брал его в охапку и бережно выносил в сад, где отцветали яблони. Мальчик весил не больше птички; всё чаще он находился в забытьи и просто дремал на коленях опекуна, а тот слушал хрипящее сбивчивое дыхание малыша и лихорадочно искал выход из положения.
- Дорогой господин Секундо, мне бы очень хотелось завершить исследование, - сказал однажды Оскар, лёжа полупрозрачной тенью на пуховых подушках. Листы бумаги рассыпались вокруг кровати. Поднимая их, Второй с удивлением заметил новую формулу, которая повторялась то тут, то там с маниакальным постоянством. Он сам неплохо разбирался в математике; внутренний голос подсказал ему, что вот прямо сейчас в этом доме рождается великое открытие, способное изменить физический мир.
     Яблони в саду уже отцвели. Несколько редких запоздалых лепестков ещё держались, мелькая в ажурной зелени розоватыми вспышками. Их осталось совсем немного; Второй понял, что эти лепестки – аллегория жизни Оскара, что в запасе лишь день или два, а потом…
     Командор пугал Смотрителя: нельзя привязываться. Тот, кто создал Паутину, лучше знает людей, и никогда ничего не делается просто так. Второму были даны полномочия задержать смерть ребёнка, но не спасти его; вот только разве можно остановить поток сострадания, сметающий на своём пути и кодекс чести, и правила поведения, и даже слова Клятвы, произнесённой когда-то?
     Нужно было действовать быстро. Единственная возможность сохранить жизнь мальчику заключалась в несгибаемом намерении самопожертвования. Один из двух уйдёт, всё верно – но пусть останется Оскар, пусть он завершит своё исследование и начнёт другое, пусть вырастет и встретит такую же гениальную прекрасную девушку, пусть… На мгновение в голове Второго появился отрезвляющий образ беспощадных серебряных нитей. Боль впилась в спину растревоженной осой, в горле пересохло от предвкушения встречи с создателем Паутины. Ничего, ничего… Ничего страшного. Смотритель сознательно нарушал закон, потому что так было нужно.
     Оскар лежал не шевелясь. От него осталась лишь хилая высохшая оболочка, но теплилась ещё внутри тусклая искорка, готовая погаснуть с минуты на минуту. Второй сел у изголовья, осторожно поднял бессознательного ребёнка, со всей отеческой силой прижал к себе и запел – ту самую песню. Мелодия исцеляла и согревала, забирая силы у взрослого и восполняя утраченное у мальчика. Там звучала вселенская печаль и безграничная преданность, там зажигались яркие огни и снова цвели яблони – год за годом, километр за километром протягивалась незапланированная тайная нить. Когда на щеках Оскара проступил здоровый румянец, Второй уже почти не ощущал себя, его будто выпили до дна.
- Мне намного лучше! – удивлённо и радостно заявил малыш, ещё сильнее прижимаясь к груди своего волшебного покровителя. Второй не мог даже улыбнуться, настолько он был истерзан.
     Командор судил его лично: беспрецедентное нарушение плана судьбы обязывало. Смотритель ничего больше не ждал и не хотел, ему было достаточно того, что он собственными руками создал новую нить – нить долгой жизни Оскара.
- Ты посчитал себя равным создателю? Когда он придёт за тобой, попроси у него прощения и узнаешь, что такое истинное милосердие, - подсказал Командор напоследок.
     Второй обнаружил себя распятым на Паутине практически сразу; чуть перевалило за полночь, и пока он был здесь один. Периодически отключаясь, он погружался в мутные бессмысленные сны; часа через два появились соседи, мужчина и женщина. И ему вдруг ненадолго показалось, что он зря так бездарно и глупо распорядился своим существованием. Одурманенный разум хлестал его плетью сомнения, что было куда тяжелее выносить, чем хватку Паутины.
- Проклятая ошибка… - повторял он на все лады, ненавидя себя за трусость и малодушие. А потом всё встало на свои места.
- Если сейчас вы спросите меня, повторил бы я свой поступок… 

     Второй не договорил; в воздухе висели рваные клочья тумана, и сквозь эту потустороннюю влажную завесу всем троим привиделось серьёзное лицо подросшего мальчугана, с упоением пишущего формулы на листах бумаги в яблоневом саду.

(с) Далия Витта. 2012

«Клянусь быть верным своему делу, как бы трудно мне ни было. Клянусь добросовестно и самоотверженно исполнять приказы Командора, действуя исключительно во благо людей. Клянусь»…
     Он помнил произнесённые слова очень хорошо. Восторженные выпускники Академии, облачённые в широкие пепельные мантии, поднимались на балкон дружно и слаженно, как олимпийская спортивная команда. На площади под балконом колыхалась взволнованная толпа первокурсников, друзей и родных; периодически выныривали ниоткуда строгие чёрные тоги преподавателей. Чеканя шаги, он нёс себя по крутым ступеням с достоинством королевской особы, а в высоких и чистых окнах отражался мужественный профиль тридцатилетнего защитника земного равновесия. С тех пор он получил и выполнил более полусотни заданий, среди которых были и приятные элементарные, и практически безнадёжные. На одиннадцатом году благородного служения он в первый раз услышал имя человека, чьё влияние ему предстояло выдержать; миссия показалась Первому не слишком сложной, только вышло всё иначе. Паутина имела свои виды на этот союз, предлагая абсурдную загадку с непредсказуемым исходом.
     Когда ему показали Паутину на практическом занятии – издалека, быстро, сдержанно – он почувствовал благоговение и печаль. Точно так же, как и все остальные рядом с ним. В манускриптах серебряное творение высшего разума описывалось, как материализованная подвижная структура запредельного космического порядка. Каждая нить являлась альтернативной линией человеческой судьбы, каждый узел – перекрёстком событий и поступков, запланированных заранее. Довольно часто случались аварии: нити провисали и рвались порой, узлы путались, сходились и расходились, появлялись и исчезали. Это значило, что люди начинали нарушать равновесие, совершая нелепые дурацкие поступки. Единственным противостоянием надвигающемуся хаосу могла стать только команда Смотрителей Паутины.
     Их отправляли в горячие точки с напутствием вернуться нетронутыми и целыми; во всяком случае, на заданиях никто не погибал. Но возвращались по-разному: кто-то с триумфом, кто-то с поражением. Провал миссии карался презрением Командора, временным отчуждением – и только. В условиях бесконечной войны с хаосом любой солдат имел невероятную ценность, и потому даже к провинившимся отношение было внимательное и трогательное. Первый успел превратиться в заслуженного ветерана, ему неоднократно вручали медали, грамоты и ордена. Сектанта ему поручили как бы между прочим, не заостряя внимания на деталях – просто передали папку с личным делом и назначили срок. Перед отправлением в незнакомый город он увидел ту надорванную нить, с которой его попросили поработать. Умеренное повреждение, не катастрофическое. Закинув за плечи полупустой рюкзак, Первый подмигнул часовому на посту и покинул alma mater, ровно в полдень, когда тени стали короткими.

                                                                                     ***

- Так вы познаете истинное счастье, дети мои! – грянуло над стадионом эхо из громоздких динамиков. Экзальтированный рёв смёл ураганом все приличные остатки мыслей из разгорячённых мозгов. Тысячи вопящих эпилептически дёргались, изображая божественный экстаз. Молодые развязные девицы хищно впивались пухлыми губами в одуревших соседей, не разбирая, мужчины то, женщины или дети. Старухи с блаженными печатями на замшелых лбах осеняли всех подряд косыми крестами по диагонали. Ликование захватило и флаги, полотна которых бешено хлопали на ветру, словно прохудившиеся паруса. Среди всего этого распутного безобразия лишь один человек скромного вида и с рюкзаком на плечах оставался невозмутимым до равнодушия. Он прищуривался, закрывшись от солнца козырьком ладони, и снайперский взгляд его скользил по надменной массивной фигуре лидера секты Радостных, фигуре, окружённой знойными формами нескольких прелестных фавориток. Не прошло и часа, как Первый уже смиренно склонился к стопам диктатора-проходимца, жарко пожимая тому холёную ухоженную руку. Тяжёлый перстень Сектанта оцарапал Смотрителю скулу, плохой знак, но что поделаешь…
- Встань, сын мой, и назови себя, - вальяжно развалившись в дорогом антикварном кресле произнёс Сектант. Он не вызывал отвращения внешне, о нет; скорее, от него исходило приторное очарование, близкое по сути к животному магнетизму. Красивое яркое лицо с крупными чертами было тронуто краской порочности лишь в изгибе тонкого чувственного рта. Не будь Первый отличным знатоком людских страстей, он так же, как и те люди на стадионе поддался бы душным навязчивым чарам. Но досье лидера Радостных изучалось от корки до корки, и, пожалуй, шарлатанов такого высокого полёта нужно было ещё поискать.    
- Меня зовут Уно, достопочтимый повелитель, - ответил Первый, вложив в свои слова всё восхищённое преклонение, на которое только мог решиться.
- Я вижу не скудным знанием, но открытым сердцем, что Вы величайший наставник и пастырь душ человеческих. Посему прошу оказать мне, недостойному…
- Хорошо, мальчик. Подойди ближе, - нетерпеливо прервал Смотрителя Сектант. Они склонились друг над другом, излучая любопытство; Первый буквально окунулся в подсознание оппонента, погрузившись в тягучие образы наркотических оргий, грязных финансовых афёр, сексуальных вакханалий и прочих привилегий «святого» властителя неокрепших умов. «Ну уж нет, любовником твоим я точно не стану», - безмолвно отрезал Первый, защищаясь от гипнотического вторжения со стороны. Их учили отбивать гипноз, равно, как и применять его – редко и точно. Сектант, похоже, его раскусил, но виду не подал, царственно улыбнувшись.
- Ты принимаешься в мои ученики, Уно. Почитай святую Радость, помогай братьям и сёстрам, и возможно ты станешь лучшим.
     Первый кивнул с облегчением: проверку он прошёл виртуозно, но кто бы сомневался. На протяжении последующего года ему приходилось видеть многое. Он не только оправдал ожидания лидера, но также постепенно превратился в его охранника, советника и друга. Его задание заключалось в ограничении деятельности секты – с этим он пока справлялся. Собрания Радостных проходили уже не на стадионах, а в залах заштатных дворцов культуры; гарем из юных фавориток сократился до двух гражданских жён, что впрочем, не мешало им периодически таскать за волосы новых девочек, кидавшихся любвеобильному гуру на шею. Наступало время финальных действий. Первого ждало внедрение в душу демонического ловца наивных мотыльков с целью её очищения и просветления. Настоящего просветления, не придуманного, не бутафорского. Для этого требовалась полная беспристрастность. По ночам Смотрителю Паутины снился его научный руководитель из Академии, произносящий предупреждение: «…Запрещены человеческие эмоции и чувства, ибо это может нанести вред и повлиять на результат». Первый умудрялся обходиться без эмоций столь долго, что не видел никакой проблемы лично для себя – и да, какие могут быть чувства у защитника равновесия, если он сам уравновешен?
     Трагедия случилась буднично и внезапно. В тот день Сектант с утра баловался эфедрином и надоел всем вокруг кипучей бессмысленной деятельностью. Даже его жёны уединились в спальне, закрыв дверь на ключ, будучи не в силах выносить напор тупой бушующей энергии. Первый ходил за гуру по пятам, выжидая момент ментального удара, сознание его было кристально-чистым и холодным. Предельно сконцентрированный Смотритель сжался, словно пантера перед прыжком; но тут его захлестнуло ощущение тошнотворной тревоги. И сразу накатило с новой силой. Тревога мгновенно выросла из бездны его существа и заполнила каждую клетку тела, а потом трансформировалась. Задыхаясь и почти падая, Первый схватился за пышную портьеру, расшитую стилизованными египетскими письменами; тяжело обвалился и рухнул карниз. Продираясь сквозь плотную алую пелену, застилающую зрение, Смотритель закричал – он больше не мог управлять происходящим. Внутри него глухо порвалась струна, совсем как нить Паутины; но что хуже всего – он понял, что именно так наступает конец его карьеры, его службы. Его жизни. Не тревога победила его, а жгучая, низкая, ослепительная ненависть. Сектант впервые увидел своего лучшего ученика таким; из его уст раздался саркастический глумливый смех. Беспринципный растлитель малолетних, вор и обманщик, лидер полоумных Радостных хохотал во всё горло, а в его сумасшедших танцующих зрачках плескалось недосягаемое превосходство. Первый закричал ещё громче; он скорчился на полу, пронзённый острыми иглами стыда. Ментальный удар, нанесённый им по душе Сектанта, оказался настолько сокрушительным, что смех тут же замер на полувсхлипе. Порочные губы дёрнулись вопросительно, резко оборвался танец в маслянистых весёлых глазах. Гуру упал замертво, унося с собой в преисподнюю честолюбивые и отвратительные замыслы.
     На суде Первый сразу признал свою вину. Преподаватели скорбно отворачивались, даже Командор казался расстроенным, хотя ему была больше свойственна суровая отрешённость.
- Ты должен был его изменить, но не убить.
     Отзвук этой фразы директора Академии преследовал Смотрителя всю дорогу до холмов, до унылого поля с сосновым бором на горизонте. Паутина ждала его не как эшафот или Голгофа, но как единоутробный близнец – ведь, в конце концов, его путь рано или поздно закончился бы именно так.

(с) Далия Витта, 2012

 «В мире, где за каждым охотится смерть, не может быть маленьких и больших решений.    
   Здесь есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом неминуемой смерти.
   Принять ответственность за свои решения, значит быть готовым умереть за них».
                
                                                                                                                                        Карлос Кастанеда

Посвящается дорогому Учителю, который с любовью и нежностью помог мне обрести Путь.

     Серебристые нити пронизывали влажный холодный воздух, разбегаясь во всех направлениях. Предрассветная тишина запуталась в переплетениях затейливых узлов; тоскливый свист одинокой птицы пронёсся над холмом и прилип к одной из нитей, медленно застывая острым зеркальным осколком. Гигантская паутина закрывала собой весь горизонт. Через идеально ровные сегменты просвечивали редкие капли бледных северных звёзд и где-то там, вдалеке, угольно-чёрная рваная линия неприступной сосновой чащи делила небо пополам.
     Паутина была здесь всегда. Испокон веков над унылыми пожухлыми травами широкого поля, над кривыми, причудливо изогнутыми деревьями-исполинами качались на ветру струны сложного произведения древнего мастера. Гнетущее безмолвие нарушалось лишь изредка, каждый звук мгновенно захватывался Паутиной, превращаясь в нечто иное. Местами нити были унизаны разноцветными украшениями, подобно африканским бусам, но всё же большая часть их протяжённости была девственно чиста. Если бы в этих краях сейчас появился случайный путник, он заметил бы три тёмных силуэта, висящих высоко над землёй, вдавленных в Паутину безжалостной равнодушной силой. Неестественно изогнутые фигуры показались бы ему нарисованными, плоскими, лишёнными жизни; три несчастные жертвы в ожидании конца, распятые на звенящем серебре.

                                                                                                                                        ***

- Луна почти зашла… - прозвучал вдруг отчётливый ясный шёпот. Три пары глаз на измождённых лицах синхронно выследили на небесном полотне тоненький беззащитный серпик, упирающийся нижним рогом в щербатую вершину холма. Всё, что им, троим, осталось на сегодня – хребты пологих холмов и едва заметное черепашье перемещение единственного земного спутника. Эта ночь была бесконечно долгой. Сосновая чаща осталась позади, а повернуть голову стоило таких чудовищных усилий, что никто из пойманных рискнуть не решился. Паутина сопротивлялась. Паутина контролировала каждое движение, молниеносно наказывая острой болью за любую попытку освободиться из её благословенных сетей. Она не обладала разумом и не умела общаться со своими многочисленными гостями, но была целиком окутана слепыми инстинктами, зная лишь то, что держать нужно крепко. Держать и не отпускать.
- Как в ваших мирах называют Луну? – спросила та, которая висела чуть поодаль, справа. Приятный, чуть надорванный грудной голос ещё вчера наверняка волновал чью-то душу, заставляя сердце биться быстрее. Таким голосом увлекала в свои покои царица Клеопатра.
- В моём мире никогда не было Луны, - мечтательно произнёс тот, что находился посередине. Двое мужчин, одна женщина проводили последние часы существования вместе, но им нельзя было ни танцевать, ни бегать наперегонки с ветром, ничего, кроме воспоминаний и полной неподвижности.
- Мне очень жаль, что тебе так не повезло, - вновь отозвалась женщина, облизывая пересохшие губы.
- У меня на родине Луну называют Танит и поклоняются ей, как величайшей Богине-Матери. В нашем мире не в почёте боги мужского пола.
     Один из распятых тихо рассмеялся. Они все пришли из разных мест, настолько далёких друг от друга, что даже свет бы устал мчаться от одной точки к другой; они были абсолютно разными, но соединились ненадолго, как солдаты, готовые отдать всё за своего императора. Получив задание, каждый из них отправился служить – ради долга и чести, ради выполнения обещаний, ради собственного духовного роста. Но самое главное – ради счастья людей.
- Я снова и снова пытаюсь осознать ошибку, которая привела меня сюда, но вместо того вижу выпускной вечер, когда мне торжественно вручили диплом Смотрителя. Может быть, это лучший момент для меня, куда лучше, чем тот проклятый миг неверно принятого решения.    

     Женщина с любопытством перевела взгляд на собеседника; тёмно-серые раскосые глаза встретились с узкими карими. Тот-что-висел-в-центре вызывал у неё симпатию своей спокойной рассудительной манерой говорить. Больше всего её отталкивали фамильярные наглые личности, а ещё истеричные несдержанные слабаки, но этот был не такой. Его неуловимо языческая, чуть азиатская внешность заставляла думать о нём, как о жреце или вестнике – будь он жрецом, женщина с серыми глазами совершенно бы не удивилась. Но Паутина исключала даже такую возможность: она не допускала к себе никого, кроме Смотрителей (так говорили в Академии), и все трое были именно Смотрителями, и никем больше. Другой мужчина долго молчал; крылья его широкого носа раздувались от напряжения, как у марафонца. Он всё же пошёл на риск – но отчаянная попытка освободиться от цепкой хватки серебряных нитей наградила его воистину ужасным страданием. Когда боль из невыносимой плавно перетекла в терпимую, он вздохнул с облегчением и сказал:

- Не знаю, как у вас, но у меня всё получилось ровно наоборот. Роковая ошибка стала венцом моего пути, и будь у меня шанс совершить её опять, я бы ни секунды не потратил на размышления.
- И я тоже, - эхом отозвалась женщина. На её щеках резко обозначились нездоровые лиловые тени, подол длинного платья тяжело обвил ноги, пропитавшись то ли сыростью ночного воздуха, то ли густой кровью.
- Я с детства хотела стать Смотрителем, хотя близкие, как могли, отговаривали меня. Мать ползала в храме Танит на коленях, сжигая на алтаре свою нарядную одежду, но даже её рыдания не тронули меня. Вы знаете, что такое непоколебимая уверенность, каково это – открыть своё предназначение и следовать ему, несмотря ни на что? Они объявили меня персоной нон грата. Они запирали меня в подвал, но я убегала, не оставляя им ни намёка на обычную добропорядочную жизнь. В четырнадцать лет я окончательно ушла из дома, и Академия радушно приняла свою новую ученицу.

     Обладатель восточных глаз не мог дотянуться до страдающей подруги, хотя в этот момент его изнутри затопило спонтанное желание погладить её по голове, по густым рыжим волосам, по оголённому угловатому плечу… Он сделал это мысленно. Он даже поцеловал её в пульсирующую жилку на виске, а после едва слышно запел очень старую песню на языке своего народа. Песня сблизила троих ещё сильнее. Ноты льнули к Паутине, и даже Паутина слушала, слегка ослабив натяжение, аккуратно поддерживая на весу истощённые тела. А когда тишина снова воцарилась в сонном пространстве, Тот-что-висел-слева решительно начал рассказ о том, как судьба выковала из него Смотрителя, и как он оступился на своём пути. И даже далёким холмам стало ясно, что это заключительная исповедь обречённого существа, которая была так нужна сейчас миру, не прощающему ошибки.

(с) Далия Витта, 2012
 

Наверное, это будет один из самых откровенных постов за последнее время. Возможно, единственный такой, но зарекаться нельзя, никогда нельзя. Смешное слово "никогда". Я знаю, что мой дневник мало кто читает, и есть в этом большой плюс: за откровенность больно бьют. По лицу и по сердцу. Но иначе сейчас никак, к сожалению или к счастью, кто знает... Недавно один человек сказал мне мудрую и простую фразу. "Сколько можно себя обманывать"... Действительно, как долго это может продолжаться? Держишься из последних сил, спасает эйфория, конечно; и равновесие вроде найдено, и радость от каждого прожитого дня выросла, и цели замечательные есть, но... Сколько можно себя обманывать. Героиня моей книги, Алиса, спрашивала в своём дневнике: "Что у меня есть? Да ничего!" В этом мы с ней катастрофически становимся похожи. Духовное богатство огромно, его никто не отберёт, ни один из смертных, но кроме того есть давление чудовищных испытаний, ужас которых заключается в том, что они бесконечны. Они не заканчиваются и, подозреваю, не закончатся вообще. Любой на это скажет: да ладно, всем трудно по-своему, у кого-то ног нет, а кто-то на улице живёт. Кто бы сомневался. Итак, что ж...

   "Люблю тебя" - этих слов я не слышала так давно, что как будто их уже и не существует. Точнее, искренних слов: увы, фальшивые признания считываются на раз, такая вот особенность мозга и восприятия. Слишком хорошо слышу ложь, в интонациях, в неуловимом подтексте, в жестах, вижу и слышу. А вот когда говорят правду, это тоже ощутимо, безудержно ясно, на поверхность выходит то, что обычно скрывается в глубине. Забыть брошенное в обиде слово - а как, если смысл не в слове, а в том, правда это или ложь? Привыкала и научилась в итоге. На мои концерты практически никто не ходит - пусть по уважительным причинам, это понятно, но тем не менее. Творчество становится всё сильнее, а слышит его всё меньшее количество заинтересованных. Когда даже друзья дают осечки: они-то уж не могут пожаловаться, что я им не прихожу на помощь в любое время. Стиот им только попросить. Слава всем высшим за то, что они направили меня снова в медицину - это такое счастье... Наверное, лучшее, что со мной теперь происходит. Если честно, уже ничего не хочется, ни кино, ни концертов, на которые никто не придёт, устала тратить 200% своих сил в совершенную пустоту. Устала от завистников, которые срывают потихоньку планы, и хотя это мне с детства знакомо более чем, просто уже действительно устала. От того, что вечно нужно решать финансовые вопросы, потому что остальные люди внезапно самоустранились в никуда, умыли руки. Шрамы болят невыносимо. Мне смешно слышать удивлённые вопросы: "Ааа, у тебя такие классные песни и т. д., может, найти продюсера? Почему ты не раскручена?" Мне настолько смешно и горько, ведь я не обязана всем рассказывать причины, половина их вообще не поймёт. Самоотречение - уже не добровольное, а вынужденное. Тюрьма - вынужденная. Самоубийство, растянутое во времени. "Обернитесь, я здесь!" - иногда хочется кричать. Чтобы стены рухнули: от одиночества, от того, что я столько всего могла бы сделать (и делаю), но это как гвоздь микроскопом забивать. Кто-то постоянно забивает мной ржавые гвозди.

Грязь этого мира меня уже не затронет, во веки веков, в какой бы канаве под дождём я не валялась, чьей бы игрушкой не была. Только одна цель, ради которой я готова идти на всё и до конца. Что у меня есть? Призвание... Отдавать свою жизнь, если её никто не хочет оберегать, нужно за других и ради других, только так. Ушла бы на фронт, да фронта нет. Точнее, всё, что вокруг меня - и есть фронт на самом деле. Удивительно, но многому удалось научиться: любить пациентов, уважать своих коллег, справляться с нагрузкой и стремиться ещё к большей нагрузке, всего и не перечислить. Мама плачет, когда смотрит мне в глаза, но у  меня нет иного выхода, вот и всё. Меня просто не спросили. Я знаю, что в силах вытерпеть многое, уже проверено; последнее, что осталось, выжечь из сердца мечты, которые никогда не сбудутся. Забыть про свою придуманную дочь Алису, которая обитает в параллельном мире и скучает, как же она скучает по физической жизни... Она сказала мне, что всегда будет со мной, так же, как и мои умершие друзья и близкие. Приходится воспринимать её, как умершую, потому что при таких условиях и обстоятельствах она точно не придёт. У тебя не будет твоей Алисы, потому что она умерла, и потому что тебя никто не любит. Это больно до такой степени, что словами не описать, только внешне никак не проявляется. Не заметно. Люди смотрят на меня и хватит с них... Просто мне надо ещё кое-чему научиться: убивать несбыточное. Никто не знает, что творится у меня внутри - да и не надо, наверное. Это всё, что я хотела сказать.

«…Я не более, чем животное,

Кем-то раненое в живот».

Марина Цветаева

То жаром, то холодом вены горят,

Мой пульс всё чаще и злее.

Прикованы кольцами змеи в ряд –

Наручники к батарее.

Лежу на умытом унылом полу,

Глотая бетонный запах,

А ночь всё колдует в своём углу,

Танцуя на слабых лапах.

За окнами спит обречённый град,

Вздыхая листами жести,

И бьёт меня током любви разряд

Под треск опалённой шерсти.

Пожалуйста, сжальтесь! В чаду витрин

Не как манекену образ,

А как диабетику инсулин

Мне нужен любимый голос.

До дрожи, до взрыва, до стука в висках,

На грани у самой кромки

Лежу, задыхаясь в стальных тисках

Бессовестно-властной ломки.

Помочь? Не помогут ни плечи друзей,

Подставленные сквозь слёзы,

Ни сны, ни соцветия новых идей –

В зависимости от дозы.

В синдроме навязчивых мелких дел,

В трясине наивно-сладкой,

В которой сияние душ и тел

Погашено кем-то украдкой.

Сурдины воинственно глушат звук,

Фланелью обвиты грифы,

И вертится бешеный замкнутый круг,

Из мифов рождая мифы.

Три дня, не увидев тебя, сгореть…

Позор потерявшим волю,

Им плаха с петлёй, и расстрел, и плеть,

И танго смерти с судьбою.

Откройте все двери навстречу тьме,

Хромой и безумной девке.

Она, ухмыляясь, протянет мне

Свой флаг на щербатом древке.

Всё тише болезненный долгий стон,

Но ярче печать страданий –

Наручники-змеи и чистый бетон

Как символ тайных желаний.

(с) Далия Витта, 2005

     Она вошла в кабинет чуть слышно, робко притворив за собой дверь. Оцепенение морозного ноябрьского воздуха витало над её головой, словно нимб, на влажных волосах подтаивал иней. Ему хватило нескольких секунд, чтобы понять, что она из себя представляет. Таких пациенток он встречал на своём веку немало, все они, как правило, хранили сокровенные мысли в таких глубинах, куда не мог достичь даже самый слабый и тонкий луч света. Эти люди были лишены здоровой человеческой эмоциональности, их чувства выражались слабо и двусмысленно, будто находились под толстым слоем пыли. Или инея. Для него подобные женщины существовали только как заблудшие овцы или подопытные кролики, ничего женственного и привлекательного он в них не находил. А сейчас перед ним стояла самая беззащитная и трогательная женщина на свете, очень напоминающая замёрзшую птичку со сломанным крылом, испуганную и одинокую в огромном враждебном мире. Конечно, на её волосах лежал тающий иней, а на спрятанных в тайниках души чувствах – слой пыли, но она первая не вызывала у него отвращения. Он постарался придать своему лицу приветливое выражение и неопределённо улыбнулся, указывая гостеприимным жестом на свободный стул. В кабинете то и дело вспыхивали каскады цветных ламп, похожие на световой салют, но не слишком яркий, а скорее мягкий, приглушённый.

     Женщина осторожно присела на самый краешек стула и с минуту наблюдала за игрой света, в её неестественно больших глазах отражались затейливые узоры отблесков. Затем внезапно она заговорила:

    -У меня болит спина. Я очень мало сижу на одном месте и ещё ни разу не падала с высоты, опасной для жизни. Меня никто не бил, в детстве я мечтала стать балериной и занималась хореографией. Так что, как видите, с моей спиной всё в порядке, но, тем не менее, она болит, будто по ней каждую ночь ездят товарные поезда. 

     Произнеся свою исповедь, незнакомка замолчала и умоляюще посмотрела на человека, сидящего напротив. Глядя на неё, он ощущал в груди непонятное давление, будто его заковали в металлическую клетку, не дающую свободно вздохнуть. В голове у него назойливо вертелось неуместное сравнение пациентки с лошадью – из-за круглых лиловых глаз и волнистой гривы волос. Она, вероятно, заметила его лёгкое замешательство и торопливо отвернулась. Фотографическая память её цепко ухватила надпись на карточке: «Доктор Б. Айгер, психоаналитик». Без особого труда доктор Айгер справился с собой и тихим, доверительным тоном сказал:

-     Ничего, это пройдёт. Это плохой, нехороший нервный  срыв, он явился не вовремя, знаю; но он пройдёт. Его сдует ветром, смоет океанской волной, Вы станете свободной от страха и боли, словно птица. Вам нравятся птицы? -

     Его случайная собеседница пожала плечами и отрицательно покачала головой.

-     У них такие противные острые клювы… Мне всегда хотелось взять в ладонь какую-нибудь мелкую пичугу, вроде воробья, а потом сильно сжать кулак, чтобы из-под пальцев полезли перья и косточки. 

Доктор с любопытством уставился на свою пациентку, пытаясь разглядеть на её бледном, бескровном лице хотя бы тень агрессии. Но её лицо было спокойно и печально, как на иконе, и жестокость только что произнесённых слов никак не вязалась с романтичным образом женщины. Тогда Айгер решил проникнуть в её подсознание ещё глубже, чтобы вытащить причину столь неадекватного сумеречного состояния.

-     А животные не вызывают у Вас таких желаний, как птицы?

-     Животные? Нет. Один раз в далёком детстве мы с подругой поймали крысу и сожгли её, облив бензином. Это не доставило нам никакого удовольствия, поверьте. С тех пор я и муху пальцем не тронула, только во сне иногда эпизод с крысой возвращается. 

     Доктор ласково погладил женщину по плечу:

-     Вам надо простить себя за тот поступок. Главное, что Вы больше не повторяли совершённой ошибки, и уже не повторите…

     Пациентка вздрогнула; что-то тёмное пробежало по её губам, искривив их в отвратительную гримасу, руки судорожно дёрнулись и непроизвольно ударили по коленям. Звук шлепка, звонкий и неожиданный, отрезвил женщину, и она успокоилась, заливаясь краской стыда. На её коленях цвели две багровые отметины.

     Доктор Айгер был опытным психоаналитиком, ему и не такое доводилось видеть в своём кабинете; не спеша, час за часом, он раскрывал бездонную душу странной незнакомки, пытаясь ей помочь. Её звали Миранда Тэйлор, она приходила к нему три раза в неделю, рассказывая свои сны, страхи и желания. Иногда доктору становилось не по себе от её безудержной фантазии, ибо она не знала никаких границ, в первую очередь, моральных. Спустя три месяца Айгер обнаружил, что привязался к этой женщине настолько, что уже не мог жить без её постоянных визитов и историй. Такое случилось с ним в первый раз. Закрывая глаза, он ясно представлял себе её бледное лицо с острым подбородком, пепельные, чуть вьющиеся волосы, пристальный лиловый взгляд. Она стала его наваждением. Он чувствовал, что его собственная фантазия тоже развязывается, теряет ограничения под воздействием зловещего очарования Миранды. Дошло до того, что она сама назначила ему однажды встречу за пределами больницы. Удивительное место предложила она для свидания: заброшенный пустырь у железной дороги.

     Было ещё светло, когда он явился туда с букетом полураскрывшихся жёлтых гвоздик. Она говорила, что жёлтый цвет – её любимый. На пустыре вовсю веселились осенние ветры, они дули со всех сторон, играя с длинными полами пальто доктора Айгера. Унылая чахлая трава безрадостно шелестела сухими стеблями; вдалеке гудящим мычанием жаловался на жизнь локомотив. Здание заброшенной старой типографии, у которого назначила свидание Миранда, навевало неприятные воспоминания зияющими провалами окон, облупившейся штукатуркой и прогнившей крышей. Четверть часа Айгер простоял без движения, как вдруг за его спиной раздались шаркающие шаги. У кого-то под ногами лопались стёкла, тихо потрескивая, словно первый лёд. Доктор обернулся и увидел старика с мутными слезящимися глазками, очень похожими на птичьи – круглые тёмные пуговки. Ветер трепал скудные остатки волос на его голове. Увидев гвоздики в руках высокого, статного доктора, старик мерзко ухмыльнулся и прошепелявил:

-     Ждёшь малютку Тэйлор?

Айгер оторопел. Неужели старик умеет читать мысли?

-     Да, мы с Мирандой договорились встретиться. А откуда Вы её знаете?

    Старик пожевал тонкими морщинистыми губами и не ответил на вопрос. Исподлобья разглядывая незваного гостя, он молчал и изредка пожимал плечами, непонятно почему. Внезапно он набрался сил и сказал:

-     Это была не крыса.

     Айгер ждал продолжения. Старик вздохнул и, уже не шепелявя, отчётливо произнёс:

-     Она говорила тебе, что сожгла крысу. Она всем так говорит. Но я знаю: это     была не крыса. Спроси, почему её родители покончили с собой. Никто мне не поверит, потому что все решили, будто я сошёл с ума. Говорю тебе: она сожгла своего собственного брата. Уходи отсюда, она никому ещё не сделала добра. Моя внучка настоящий гестаповец, когда дело касается её чувств. Знаешь, почему она ненавидит птиц? Потому что она мечтает до меня добраться, это точно, а я, если ты заметил, малость похож на старого облезлого воробья. 

     Старик залился кудахчущим смехом и закашлялся. У него в груди что-то глухо булькало. Айгер стоял, плохо соображая, что происходит; жёлтые гвоздики рассыпались по земле, перемешавшись с битыми стёклами, а в голове рдело чёрным знаменем изображение милого лица, трогательного и беззащитного. Не в силах больше ждать, он побежал. Вдогонку ему летели обжигающие слова: «Она не пощадит тебя, болван! Сделай это!»

     Он бежал ей навстречу, а когда увидел – подхватил на руки и кружил, подбрасывая в небеса. Она тихо напевала, будто повторяла мелодию лунных колокольчиков, и звёздные лучи запутывались у неё в волосах.

     Наутро Миранду Тэйлор нашли на рельсах, изменившуюся до неузнаваемости, разбитую, расплющенную тяжёлой безжалостной массой товарного поезда. По её спине всю ночь ездили товарные поезда; наверное, это было совсем не больно. А доктор Айгер, запрятав все эмоции в самую дальнюю глубину своей души и покрыв их толстым слоем пыли, сидел в это время в своём кабинете, ожидая пациентов, и с кривой улыбкой рисовал на больничном бланке крыс и птиц.

(с) Далия Витта, 2002 г, цикл новелл "Нехорошие истории".

Серая пряжа спутала шаг,

Мертвенный свет из родного окна...

Где-то ошибка и что-то не так -

Я ничего никому не должна.

Заперты в сейфе ржавым ключом

Гроздья желаний, сплетения слов.

Так мы небесное топим в земном,

Так мы теряем отчизну и кров.

Вся полегла легендарная рать.

Тени уходят на север во тьму,

Снова и снова пытаясь понять

Тех, кто не должен уже никому.

Кто научился вставать под прицел

С лёгкой улыбкой в спокойных глазах,

Кто не жалеет о том, что успел,

Падая в пропасть, не чувствуя страх.

Воры чужих драгоценных минут

Кодексом чести дотла сожжены.

Вечно рискуют и вечно крадут…

Даже они никому не должны.

Всех уравняла потеря потерь,

Проще уйти никого не любя.

Только зачем, обернувшись в метель,

Грех равнодушия брать на себя?

Там, где от нежности плавится лёд,

Где милосердны до слёз палачи

Высшая кара – бескрылый полёт.

Высшее мужество – стой и молчи!

Стой и терпи, если просят терпеть,

Даже когда ты надорван до дна…

Высшая ложь – это то, что теперь

Я никому ничего не должна.

1 июня 2012 (с) Далия Витта

Бережное отношение и к природе, и к миру в целом характерно для философии дзэн — наиболее популярной разновидности буддизма, которая на рубеже X — XI вв. пришла в Японию и как нельзя лучше вписалась в контекст синтоизма, образовав с ним органический сплав, ибо дзэн был очень близок исконному синто. Дзэн оказался исключтельно жизнеспособен на почве синто, но необходимо трансформировался в известной мере под влиянием и в контексте социокультурных традиций сложившегося японского общества. Если западные образцы культурной деятельности строились на противопоставлении природного и культурного начал, и это последнее было инструментом обуздания и даже подавления природного, то дзэн-буддистская культура не проводила (и не признавала) такого разделения, она не расчленяла мир на оппозиции. Дзэн, по словам Д. Т. Судзуки, его исследователя и популяризатора, есть возврат к исходному состоянию целостности, восстановление изначального единства мира. Учение дзэн, будучи всеохватывающим отношением к миру, содержащим не только религиозное, философское и этическое восприятие мира, но и восприятие эстетическое, стало фактором, определившим и определяющим по сей день многие особенности японской культуры. Содержание этого учения оказало решающее влияние на формирование эстетических концепций, теорию творчества, понимания смысла и назначения искусства, роли и задачи художника, в значительной мере обусловив особенности художественной практики.

В соответствии с дзэнским пониманием искусства оно должно быть погружено в жизнь, а жизнь должна быть пронизана эстетическим и сама стать искусством. Особенностью японского искусства является то, что оно целиком погружено в жзнь, оно пронизывает её и определяет быт. Например, при организации жилища традиционно отводится место для ниши (токонома), где помещается икэбана, вешается кимоно и свиток с изречением или картина, причём картина может менятся — в зависимости от времени года. Иначе говоря, в доме структурно подразумевается место (в традиционном жилище его наличие считалось обязательным), где хозяева дома выражают себя эстетически, проявляя свой вкус, своё понимание красоты, свои художественные предпочтения.

В дни полнолуния люди собирались вместе, чтобы сообща любоваться красотой луны,её сиянием.Эта традиция отражена в многочисленных стихотворных описаниях этого обычая. Наличие таких специальных эстетических понятий, как “ханами” — любование цветами, “цукими” — любование луной и т.п., свидетельствует о том, что акты осознаваемого эстетического общения с природой входят в содержание самой повседневной жизни японца. Действительно, распространённость таких форм эстетического поведения позволяет согласиться с утверждением, что у японца стирается грань между искусством и повседневной жизнью. Японец делает искусством разделку рыбы и аранжировку цветов, каллиграфию и военное дело.

Но в то же время такое проникновение искусства в быт не означало растворения искусства в повседневности в западном понимании — как депрофессионализации искусства. Напротив, в японской эстетике требования к профессионализму художника очень высоки, и искусство стротся на соблюдении самых строгих законов, отнюдь не отказываясь от которых оно входит в жизнь. В японском искусстве именно искусная сделанность часто и создаёт впечатление самой естественной простоты. Ради художественного канона художник мог отказаться от передачи в искусстве своей индивидуальности, но не от уровня профессионализма художественного выражения. Таким образом, растворение искусства в жизни означает не снижение уровня профессиональных образцов художественной деятельности, а приближение любой деятельности к уровню и значению художественной.

Вплетённость эстетического восприятия в общее восприятие жизни, это постоянное присутствие художественно-эстетического момента в общении с миром во многом определяется и объясняется самим характером мышления, выраженного в языке (о чём уже говорилось выше). Наличие иероглифического письма и в то же время двух азбук (двух типов условных знаков) как бы соединяет необходимость активности образного и логического способов восприятия. Да и сам иероглиф, с одной стороны, является сокращённым рисунком, сохраняющим свою первоначальную образность, а с другой стороны — выражает общее, отвлечённое понятие. Такой способ целостного восприятия, обеспечиваемый одновременной деятельностью как левого, “отвечающего” за логическое мышление, так и правого, “ответственного” за эмоционально окрашенное образное представление, полушарий мозга, осуществляется уже на уровне непосредственного использования и восприятия самого языка. Это, в свою очередь, создаёт постоянно подкрепляемую и стимулируемую нейрофизиологическую основу характерных особенностей протекания мыслительного процесса, в котором эмоциональное не отделяется от рационального.

Так, например, понятия “чувство” и “мысль”, которые в западных языках выступают не только как разные, но и противоположные (обычное противопоставление чувственного рациональному), в японском языке объединяются в значении одного иероглифа “омои”, которое можно истолковать как мысль, представление, идея, образ, чувство — в зависимости от контекста. И дело здесь не в недостатке средств языка. Иными словами, мысль может существовать в виде непосредственно переживаемой чувственной идеи (типа эстетической идеи И. Канта, многие формулировки которого были близки по духу к дзэнским). Вспомним также выражение Ставрогина “почувствовать мысль” у Ф. М. Достоевского в “Бесах” — оно не показалось бы японцу необычным. Таким образом, мысль и чувство нераздельны: чувство осознаётся, мысль переживается — это одно. Подобным же образом сливаются понятия искренности и истины, на наш взгляд, относящиеся к разным типам восприятия.Это означает и определённую программу мировосприятия: нет абстрактной истины, есть истина для данного человека на данный момент в данных обстоятельствах,ибо всё определяется текучей мозаикой непрерывных изменений. Такой подход объясняет и отсутствие чётко выраженного понимания добра и зла, что обычно удивляет при восприятии произведений японского искусства, ибо наше восприятие, как правило, настроено на иные, привычные для европейской модели, способы миропонимания.

Обращение скорее к чувствам, чем к разуму, характерно и типично для японской модели осмысления мира. И японское искусство ориентировано на преобладание переживательного аспекта в отношениях с миром. Красота и гармония — это отсутствие противоречий, ненарушение естественного хода и облика событий и явлений, постигнув законы которых следует жить и действовать в соответствии с ними. Гармония как порядок и уравновешенность частей целого внутренне присуща миру, а поскольку нравственно всё, что согласуется с природой, в которой царят гармония и красота, то добра и зла практически не существует как таковых в отрыве от совершенной природы. Таким образом, эстетический момент восприятия мира становится ведущим в подходе к нему, и красота оказывается помещённой на вершину иерархии ценностей. Дзэн означает не только совокупность определённых философских установок, но и тип практического отношения ко всему, с чем человек имеет дело, поиск ощущения единства с миром, когда субъект и объект образуют единую систему, функционирующую по единым для неё правилам, определяемыми общими закономерностями бытия. Это выявление места человека в контексте действия всеобщих космических законов не только не умаляло человека перед их лицом,но призывало его быть самим собой, следовать своей природе, ибо дзэн и означал прежде всего искусство “быть самим собой” в мире.

Дзэнское мировоззрение, внося, как утверждал Судзуки, момент непосредственности и красоты в каждый акт взаимодействия с окружающим миром, стимулировало творческие способности, пробуждая творческое отношение к каждому явлению действительности, развивая интуицию, воображение, умение чувствовать природу, что во многом определило характерные особенности японского искусства, наложив на них свой особый отпечаток. В основе всех так называемых дзэнских искусств, в число которых входят поэзия, живопись, актёрское искусство, каллиграфия, икэбана, чайная церемония, сад камней, боевые искусства, лежат общие философские и психологические принципы, связанные с основными положениями дзэн-буддизма.

Все дзэнские искусства связаны единством процесса постижения истины и нахждения особого душевного состояния, достигаемого в ощущении своего единства с миром. Все эти искусства — от изящных до боевых — строятся на использовании особого способа мышления, отражающего показательное для дзэн недоверие к слову, к вербальным формам, которые не могут вместить реальное богатство обозначаемых ими явлений. Как утвержал основатель учения дзэн Бодхидхарма, слово несоизмеримо с истинным смыслом вещей, который оно пытается выразить. Отсюда — недосказанность, туманность, иногда парадоксальность высказываний, что является характерной чертой для Восточной Азии вообще.

Для развития особых форм мышления, означающего выход за пределы обычного мышления, привычных форм восприятия мира, в дзэн практикуются особые приёмы, где делается ставка на включение интуиции. Следует сказать, что ещё Аристотель в “Риторике” отмечал благоприятное воздействе лаконичных изречений, загадочных, полных намёков речевых форм. Особый психологический тренинг, применяемый в практике дзэн, оказывается полезным воинам и актёрам, художникам и мастерам чайной церемонии, и суть его состоит в том, чтобы с помощью высшей концентрации всех физических и главным образом духовных сил вывести сознание за его границы — в область безграничного, в сферу космического сознания, когда человек достигает мгновенного постижения истины путём озарения. Этот психотренинг способствует развитию интуиции, которая в дзэн рассматривается как центральный феномен психической жизни. Задачей тренинга является превращение интуиции из временно включающегося фактора в постоянно и активно действующий.

В связи с этим в дзэн существует очень своеобразное понимание творческого акта. Считается, что только мгновенность его может адекватно отразить мгновенность озарения. Поэтому дзэнское искусство лаконично, и в нём имеет такое значение точность и единственность нужного штриха или действия, определяющая предельную условность или обобщённость рисунка или характеристики. Интенсивность внутренней духовной жизни — обязательная черта личности художника, она обеспечивает широту ассоциаций, особую символичность, когда за простотой формы открывается сложная и глубокая мысль. Иными словами, спонтанность, естественность непроизвольного творческого акта подготовлены и обеспечены высоким уровнем культуры всей предшествующей психической деятельности художника, они имеют глубокое культурное обоснование, возникая отнюдь не на пустом месте.

Поскольку главное в искусстве — создать образ в своей душе, то утверждается равенство акта создания и акта восприятия искусства. Художник и мир — едины. И художник никогда не стремится к субъективному самовыражению в западном смысле. Напротив, он стремится, передавая уникальность самого предмета, к безличности собственного её выражения, к состоянию сознания, свободного от субъективных оценок. Только в этом случае восприятие окружающего не искажается в субъективно желаемом направлении, и потому мир предстаёт в его истинной сущности.

В отношении материала художник также не стремится к тому, чтобы своей волей преобразовать, изменить его исходные свойства. Напротив, он стремится сохранить его особенности, стараясь выявить присущую тому природную красоту. Действительно, японская культура не столько трансформирует и подавляет природу, сколько следует ей. Поэтому и художник имеет своей целью не выявить себя, не дать своё видение, а увидеть истинное, внутренне исконное и сущностное в явлении и представить его как оно есть.

 Внимание к единичному, неповторимому, стремление в обычном увидеть необычное является одним из главных принципов японского искусства. По мнению японцев, один цветок лучше передаёт душу цветка, чем сто. Действительно, когда цветов много, это позволяет выделить общее, их объединяющее, абстрагируясь от частностей. Так мы получаем понятие цветка, но теряем его живую конкретную душу, видим общее содержание, но теряем ощущение “цветковости”. Это принцип, когда объектом становится единичное и конкретное, предопределяет художественную практику дзэнского искусства, направленную на постижение неповторимости отдельного. Приближение изображаемого, “крупный план” его единственности, втягивающий нас в переживание, представляет собой как бы противовес общему воздействию тиражируемой массовой культуры. Особая вписанность в мир, особый настрой мироприятия и мироутверждения, наряду с пронизывающей видение мира гармонией, составляет особую привлекательность этого искусства и объясняют его растущую популярность в современном мире. (с)

Пусть льётся счастье, океан бездонный –

Я помню миг, как начинался бой…

Мерцали стены операционной

Стерильно-чистой яркой белизной.

А по стеклу вились изгибы линий

На снимках искорёженных костей,

И острый взгляд, проникновенно-синий,

Пронзал насквозь и стёкла, и людей.

Там отсекались лишние детали:

Пила и нож всё сделали сполна.

Три пары рук, как бабочки порхали,

На грани ускользающего сна.

Не дирижёр стоял за строгим пультом,

И не художник на холсте творил –

Чужую плоть менял суровый скульптор

Под руководством мудрых высших сил.

Бежал раствор по воспалённым венам,

И показалось краешком, чуть-чуть,

Как будто мир раскрытым стал коленом,

Доверив нам таинственную суть.

Мне виделось, что мы на поле брани,

Под гулом самолётов в вышине,

Под взрывами и стонами страданий

На вечной и невидимой войне.

Далёкий Бог судьбу вязал на спицах,

И застилал дороги чёрный дым,

Но было столько благородства в лицах,

Склонённых над измученным больным!

Ты тот, кто ризу белого халата

На мантию не сменит никогда:

Наследник древней клятвы Гиппократа,

Бесстрашный рыцарь Красного креста.

Далия Витта (с) май 2012

Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Что ты слышишь, когда отключается звук?

Может то, что нельзя никому рассказать,

То, что птицы с собою уносят на юг?

Бесполезно искать по горячим следам,

В отраженьях зеркал - ни луны, ни воды.

Невесомые пальцы прильнули к вискам,

Ограждая от скорой и страшной беды.

Эта чаша давно, безвозвратно полна

Отравляющим зельем печали земной.

Прямо в сердце навылет прошла тишина...

Я не знаю, о чём говорить с тишиной.

Мне так больно и трудно бежать по волнам

В ослепительный свет, в бесконечную тьму,

Прикоснувшись однажды к священным словам:

"Я тебя не отдам - никогда, никому".

Торопливой кометой проносится век,

Каждый раз повторяется музыка сфер.

Но чудовищно прост долгожданный ответ -

В этом звёздном театре не будет премьер.

То ли жизнь, то ли смерть на убогих весах,

Нафталином подбито Фортуны пальто.

Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Тех, кто любит тебя, несмотря ни на что?

Что ты слышишь, когда отключается звук,

Уходя холодком в рассечённую бровь?

Посмотри, так бывает от долгих разлук...

Посмотри - я не помню, что значит любовь.

Далия Витта (с) май 2012

Первый раз удалось дойти до таких глубин и вернуться. Это как у защитников Отечества: "взять высоту", только здесь была глубина, запрещённая местность, охраняемая контролёрами, словно зеница ока. Но прежде небольшая предыстория, чтобы стало ясно, какая причина привела меня добровольно в безымянные дебри потсутороннего. 

Сверхнапряжение на работе привело к тому, что последнюю неделю я начала сдавать физически, всё сильнее и сильнее. Контролировать происходящее стало чудовищно трудно, внимание вязло в деталях, отвлекающих моментов навалилось слишком много. При этом основная линия - любовь к Медицине, общение с Учителем и энергетическая эйфория нового духовного уровня - светилась ярким белым огнём, который мою душу и заряжал, и выжигал одновременно. Расход сил был колоссальный. Компенсировать потерю удавалось достаточно быстро, пространство само подкидывало варианты, восстанавливая равновесие, но гармонии всё равно не хватало. Перекос в сторону радости и счастья бил по здоровью, как это ни странно звучит. Всё чаще после работы я ложилась "подремать на часик" и вместо поверхностного отключения сознания проваливалась всё глубже и глубже, уходила всё дальше и дальше. Свидетель моих нынешних выходов из тела был весьма напуган. Со стороны всё это выглядело жутковато: он описывал совершенно недвижимый организм (частота дыхания падала до 5-7 вздохов в минуту), пульс практически не прощупывался, руки и ноги становились холодными и резиновыми. При этом возникало ощущение беспричинного страха - Свидетель (Андрей) боялся, что я умру, т. к. то, что лежало перед его глазами на кровати не было мной. Это описание один в один совпадает со словами моих родителей, особенно мамы, которая периодически по ночам приходила проверять, дышу ли я: всё тогда было так же. Эти мои путешествия занимали примерно два-три часа; выходила я из тела за считанные секунды, возвращалась на ускоренном режиме (способом падения в тело, не слишком приятно, но зато конкретно и без лишних потерь). Жёсткие "посадки" при возвращении плохо влияли на сердце - несколько раз подряд измеряя пульс после странствий, я видела знакомые цифры - 110, 120, и один раз даже 150. Однако входить в тело постепенно было чревато энергетическими обрывами, а что ещё хуже - неполноценным возвращением. А кому надо болтаться второй частью астрального дубля где-то в параллельной Вселенной постоянно? У меня и так есть "маячок", сигнальная частица, которая всегда вне меня, и ещё кое-что есть, но сейчас не об этом.

Путешествия эти начинались по-разному, но приводили к одной и той же цели, к одному и тому же месту. В моей книге "Путь потерянной" описываются три мистических моря, истинная суть которых заключается в трёх состояниях проявленного Целого. Лично для меня эти моря имеют женскую духовную природу (производное от Ра-Ханы, Матери-Богини), они существуют, как своего рода сёстры, и парадоксально являются одним и тем же морем (феномен Троицы). Младшее море Альдерамин, туманное и спокойное, серое и северное - море Смерти. Нулевая трансформация, слой, где людям обязательно нужно делать шаг, либо назад в жизнь, либо вперёд - из неё. Мои странствия всё чаще и чаще приводили меня на берег моря Альдерамин, где обитали близкие мне родные умершие: друзья, родственники, учителя, любимые... Общения с умершими мне ещё в детстве хватало. Но сейчас оно перешло на какой-то тончайший вдохновенный уровень, который ранее был совершенно недоступен. Помню, как года два назад я пыталась перейти светящуюся черту, сделав выбор в пользу следующей жизни, но меня не пустили. Выкинули обратно, строго и жёстко объяснив, что мне ещё рано. А вот сейчас вдруг все запреты и законы начали смягчаться; я стала буквально зависать в том мире, постепенно теряя желание к существованию в этом. Причём физическая реальность параллельно начала меня зверски радовать. Но усталость было никуда не спрятать - я хотела тепла и понимания, безусловной любви и нежности, которую могли мне дать только ушедшие, и потому поддалась на их уговоры. Они стали меня забирать каждый день. Они скучали без меня, а я без них, и даже те волшебные события, которые происходили со мной в обычной реальности, не моги перевесить. Обожаемый и уважаемый мной личный Союзник-Смерть-как-Личность часто приходил (точнее, приходила) туда на берег, но она не прикасалась ко мне, просто стояла и наблюдала издалека. Там было слишком хорошо, а здесь, в реале, становилось жарко во всех смыслах этого слова.

Как-то раз они сами пришли за мной. Я только закрыла глаза и увидела Серёжу и Леночку - моих двух первых погибших друзей. Они сияли от радости и протягивали руки, приглашая меня в путь. Когда я попала на берег моря, заметила интересную деталь - вокруг многое изменилось. Сначала было трудно понять, что именно; зрение слегка плыло, дышать было тяжеловато. Лена и Сергей повели меня  к корпусам базы отдыха, где собирались все ушедшие; мы шли по аллее среди платанов, и тут мои глаза "заострились" настолько, что я ощутила шок. Видение развернулось на 360 градусов, восприятие цветов усилилось, мельчайшие изменения оттенков воспринимались, как радужная палитра внутри одного цвета. Я увидела толстые вертикальные столбы, растущие из земли и уходящие в небо. При ближайшем рассмотрении столбы оказались струнами, которые вибрировали с разной частотой. Внутри струн текла водянистая субстанция, постоянно меняющая цвет. Вокруг появились люди, которые танцевали и пели, целые группы людей. Периодически они прикасались к струнным столбам руками, гладили их, тогда внутренние вибрации становились громче. Один из моих наставников из мира мёртвых - Владислав Александрович - незаметно подошёл со спины, обнял меня, я повернулась, уткнулась носом ему в плечо и заплакала. Передать интенсивность эмоций в тот момент было невозможно, я сама стала превращаться в струну, но он остановил процесс.

- Добро пожаловать в кому! - сказал Владислав Александрович, отходя от меня на шаг.

- Я действительно сейчас в коме? - спросила я, вытирая слёзы.

- Да, это правда, на первой глубине.

Это значило, что по медицинским меркам я нахожусь в коме-I, из которой ещё можно вернуться назад. Наставник объяснил, что странные струны-столбы - это души тех людей, которые лежат в больницах в том же состоянии, на аппаратах искусственного дыхания. Танцующие и поющие личности - только что умершие. Они радовались тому, что их навсегда покинули боль и страдания. Прямо на моих глазах одна из струн вдруг погасла и порвалась; спустя миг на её месте материализовалась девушка лет 16-и; её встречали, как родную. 

- Я умерла от травм, полученных в автокатастрофе! - весело сообщила она. На её чудесном лице не было ни одной царапины.

Однако спустя ещё некоторое время я стала терять осознанность, и народ вокруг заволновался. Владислав Александрович сказал, что мне пора уходить - моё время ещё не наступило, и экскурсия в кому закончилась. После возвращения в тело мне ещё около часа было тяжело придти в себя, сердце колотилось, в глазах двоилось, но потом всё уравновесилось. До сих пор я пытаюсь найти ответ на вопрос: что же там дальше? Как выглядит кома-II и кома-III? Может быть, потом, не сейчас. Ведь в конце концов, я не только видела черту, я уже была за чертой, так что пусть Высшие сами решают, что мне позволять, а что нет.

Родные мои, вы почти все - ТАМ. Я вас всех люблю и помню. Я больше ничего не боюсь.     

PS: Ох, как хочется поделиться моими путешествиями с Учителем... Он бы понял, он уже знает, что я иная, но пока тоже рано. Сейчас выходные дни, мы не общаемся по объективным причинам, но я его чувствую по связи-нити между нами. Телепатия такая телепатия. Всё хорошо. 

 Выжигай по живому узоры

 Виртуозной жестокой рукой,

 Без надежды и точки опоры

 Ты уже не вернёшься домой.

 По замёрзшему сизому полю

 Разгулялась разбойничья плеть.

 Выжигай и не думай о боли,

 Если нечему больше болеть.

 Сколько раз подниматься и падать,

 Сколько вытерпеть праведной лжи,

 Если цель - не мечта, не награда,

 За которую незачем жить?

 На обугленных хрупких обломках

 Ни дворец не построить, ни храм.

 Только пепельной серой позёмкой

 Полоснёт по усталым глазам.

 Всё пройдёт, будто не было вовсе;

 Переждать, отгореть, погасить.

                                                                                                                                                         Просто света душа не попросит,

                                                                                                                                                                               Если нечем ей больше просить.

(с) Далия Витта

На самом деле у меня всё хорошо. Продолжается очень глубокая духовная работа, сейчас идёт очищение от последних деструктивных программ - тех, что родом из детства и юности, что впечатаны вроде как навечно, но какая вечность здесь, на этой планете... Сегодня Вселенная послала интересный, хоть и слегка болезненный урок. Болело нечто старое, а вылезло из-за новой ситуации, хотя в итоге всё оказалось весьма забавно. Такая ерунда - и так всколыхнула, надо же! Старая, как мир, история; про людей, конечно, про кого ещё. Спасибо великой Ра-Хане за урок. 

Я не хочу быть лишней третьей,

И пятой лишней - не хочу.

Кому-то радость, дом и дети,

Прижаться к тёплому плечу;

Кому-то - снег и в сердце выстрел,

Кому-то Бог, кому-то бес...

Но самым лучшим, самым чистым - 

И бездны зов и глас небес.

Недавно оживила в памяти некоторые поэмы Марины Цветаевой.

И почему-то по следам её мыслеобразов возникло такое стихотворение...

Говорят, что держать удар -

Благородно.

Подточила меня беда - 

Несвободна.

Сделать шаг не даёт стена - 

Нерушима.

Окольцованная жена - 

Нелюбима.

В башне песни тяну, как плач,

Горем маюсь.

Мой возлюбленный - мой палач,

Задыхаюсь!

Пусть не дрогнет его рука

На охоте.

Зачарую, сбегу в снега - 

Не найдёте.

Только вспомните искры глаз

В кудрях ивы...

Так однажды разлюбят вас - 

Справедливо.

Вознесётся легко мой дух

Многозвёздный.

Если связано больше двух -

Плакать поздно.

(с) Далия Витта

Пандемия нового века - синдром хронической усталости. Мир разогнался до предела, информации море, всё время нужно куда-то бежать и спешить. Бизнес, семья и дети, самосовершенствование, хобби - всего так много у людей, что они разучились останавливаться. А иногда нужно это сделать, даже если трудно. Даже если невозможно. Потому что если вот так однажды не остановишься и не увидишь, что с тобой происходит, будет уже поздно. Гонка в любом случае проиграна: хочешь ты этого или нет. Борьба проиграна с того момента, когда ты в неё вступаешь. Выиграть - значит остановить битву до её начала. На моём веку было много эпизодов, которые приносили боль и горечь,  но каждый раз приходилось подниматься, вставать и идти дальше. Сейчас уже не хочется так, сейчас иначе - просто не падать. Знать, что вот именно следующий шаг приведёт к этой яме с грязью и обломками несбыточного, и не делать этот шаг. Пожалуй, одна из самых трудных практик. Есть, конечно, и повыше варианты, но я со своей позиции говорю, с конкретной. Так вот, что касается хронической усталости - в той или иной мере сейчас она есть у всех. Просто отличается глубиной, масштабом, продолжительностью, да и то... Даже здесь есть свет в конце тоннеля. Хроническая усталость вообще лечится - пусть долго и трудно, но по собственной силе воли, по поддержке со стороны близких очевидно, что лечится. А вся прелесть в том, что у этого синдрома есть невероятной мощи и красоты близнец, с которым шутки не то, чтобы плохи - нереальны. И называется этот близнец так, как называется данный мой пост. Вот существует же семейная смертельная бессонница, очень редкое генетическое заболевание, которое летально на 100%. Сколько времени человек может не спать? Какие лекарства могут ему помочь? Да никакие, обречённость тотальная. Как прионы, которые настолько плохо изучены, куда хуже онкологических проблем и пресловутого ВИЧ... О них и знают-то не все, какое тут исцеление! Я помню, как в прошлом году мы увлечённо беседовали после конференции по иммуннологии с профессором Дадали насчёт этой загадочной напасти. И сошлись даже в едином мнении, но проблема-то вот она: нет РЕСУРСОВ. За границей где-то, наверное, есть ресурсы - лаборатории, современные реактивы и препараты, и так далее, а у нас нет. И потому у нас что до прионов, что до интереснейших по своей сути открытых всего лет пятнадцать назад вирофагов никому нет дела. Один из моих дальних старших родственников до сих пор занимается исследованиями, и всё то же самое. Люди вырастают, старятся и умирают в этих экспериментах, и хотя мир до безобразия ускорен, как-то он частями ускорен. Что-то несётся, как бешеный локомотив, что-то ползёт, как древняя черепаха. И это происходит одновременно. Начинаешь задавать вопрос Вселенной: зачем она посылает такие идеи, за что? Ну вложило бы Единое Целое свои открытия кому-то другому, у кого возможности иные, почему же вот так всё? Благодарю, конечно, но... Менделееву приснилась таблица, так она хотя бы по его профилю была, он её и записать, и понять, и объяснить смог. А что я? Можно забыть например, о детской инновационной школе, потому что никто не поможет, а одна это не подниму. Если даже опустить детали вроде "а кому вообще такая школа нужна", и взять за аксиому, что да, есть к примеру, тридцать человек, которые просто бредят таким учебным заведением, то потом начинается самое вкусное. КАК это сделать. Горький опыт подсказывает, что либо делаешь сам - то есть, вступаешь в битву, как Жанна Д'Арк, либо хоронишь идею сразу и навсегда. Это уже когда всё получается неимоверными запредельными усилиями, тогда до остальных доходит, что это было нужно, вовремя и правильно. Но это потом, когда уже истощён до предела, когда взвалил на себя непосильную ношу. Плохо сейчас народ откликается, плохо, все инертные, всем по барабану, проще ведь писать какие-нибудь банальности типа. Проще друзьям на стены спамить. А что сам? Да ничего! Мозги жалко, время жалко, пусть жертвенники-подвижники блаженные открытиями занимаются, а мы будем в тепле и сытости приятной. Без напряга. А сколько их тех жертвенных? На весь мир не хватит. Вот потому и думаешь, неужели так сложно простые вещи делать - например, исполнять обещания. Большие и маленькие... Понимаю, конечно, что эта скорость всех измучила и заставляет под свою дудку плясать, но всё же должно же у людей остаться что-то человеческое. Если кто-то намекает, что готов поговорить на важную интересную тему, что у него свои мысли есть, так надо говорить. Не откладывая, потому что мало ли что, завтра может быть поздно. Сейчас надо, а не завтра или через месяц. И здесь нетерпеливость не при чём, здесь именно вот это, из оперы новых открытий, когда каждая минута имеет значение. А если все заняты... А если всем всё равно? Вот тогда в душе и возникает такая подмена, и ставится знак равенства: я занят, стало быть, мне всё равно. Мне это не важно. Ну, что до обещаний, так сам дал слово, сам и забрал. Нельзя, ох нельзя так делать, сколько крыльев было так отрублено, сколько пламенных мечтаний убито с таким вот серьёзным выражением лица, с этим извечным "потом поговорим"! У каждого. Сколько раз я со смертью встречалась, и хорошо, что так получилось: цену знаю. Цену жизни, когда, как на войне - неважно, кто что о тебе скажет, важно другого поддержать ВОВРЕМЯ, руку ему подать, обнять, всё что угодно сделать, потому что он сейчас живой и рядом, а завтра мёртвый и навсегда. Как у нас вчера пациент умер: практически мгновенно. Так и вырастает синдром смертельной усталости: при этом ты можешь быть счастливым и гармоничным человеком, и всё у тебя будет хорошо, но видя то, что вокруг происходит, ты как бы отрекаешься от этого. Как будто запускается программа каскадного разрушения (похоже на программируемую клеточную смерть) - делаешь то, что должен, принимаешь то, что следует, только слёзы сами появляются на глазах, пусть внутренние, не напоказ, но они всегда там. Несовершенство мира воспринимается гораздо легче, чем несовершенство людей. Идолы падают с пьедесталов, красота оборачивается уродством, а ты видишь это КАК ДАННОСТЬ. Без оценок "хорошо или плохо", но с эмоциями, конечно, пока ещё с эмоциями. Ты просто заключаешь с реальностью соглашение, зная, что может быть иначе, но не будет. Кто не умеет так делать, шагает с крыши. Кто сумел - становится ангелом. И видит небо, ещё не факт, что второе лучше, чем первое.