Красотой и умом этой черкешенки восхищались Вольтер, Филипп Орлеанский, аббат Прево и многие другие. Она, бывшая рабыня, стала легендой парижского света эпохи Людовика XV. Но при этом всю жизнь оставалась добродетельной недотрогой


Эта история началась в горах Кавказа, продолжилась в Турции, развивалась и завершилась в Париже. Она оставила неизгладимый след не только в памяти современников, но и на страницах книг, вошедших в сокровищницу мировой литературы. Но имя и биография мадемуазель Аиссе и сегодня почти неизвестны широкой публике.

Красота ценой 1500 ливров
Весна в Стамбуле похожа на душное парижское лето, и только ветерок с Босфора немного облегчает страдания европейца. Весной 1698 года французский дипломат, королевский советник граф Шарль де Ферриоль отправился на прогулку. Он уже давно освоился в Турции, даже несколько «отуречился» и завёл привычку заходить на невольничий рынок. Ему нравилось осматривать юных рабынь, выставленных на продажу. Может быть, он даже прикидывал: ага, вот эту я бы купил. И на всякий случай осведомлялся о цене.
На этот раз внимание дипломата привлекла девочка лет пяти, очень милая, с живым лицом и выразительными глазами. Продавец сказал, что она черкешенка, дочь адыгейского князя, похищенная во время набега на его аул. Черкесами тогда называли почти все горские народы Кавказа. Черкешенки высоко ценились в Турции и Египте, они считались украшением гаремов. «Черкешенок все знают и превозносят за их красоту, за чёрный шёлк тонких бровей, за чёрные глаза, в которых горит огонь, за гладкий лоб, округлость лица, – писал в те годы немецкий путешественник. – Прямо кажется, что стрелка весов человеческого телосложения замерла тут на середине, и на одной чаше весов – Греция, а на другой – Индия».
Справедливости ради надо сказать, что черкесы, составлявшие многочисленную общину в Турции и Египте, и сами поставляли жён и рабынь в гаремы султана и его вельмож. Известно, что в жилах нескольких султанов текла черкесская кровь и они, в свою очередь, имели детей от жён-черкешенок.
Французский дипломат де Ферриоль был очарован рабыней. Он спросил работорговца, как зовут девочку. «Гаиде», – ответил тот. «Айшет», – вдруг произнесла девочка таким нежным голосом, что сердце дипломата дрогнуло. Он заплатил за неё 1500 ливров и увёл с собой.
Вскоре миссия де Ферриоля была завершена, и он вернулся во Францию, увозя с собой Айшет. По дороге, в Лионе, девочка была крещена, причём крёстным отцом ей стал сам де Ферриоль. При крещении она получила имя Шарлотта-Элизабет, но под этим именем значилась только в документах. На новой родине все стали звать её на французский манер – Аиссе.
Через год Шарль де Ферриоль снова отправился в Стамбул, теперь уже послом, на десять с лишним лет. Заботы об Аиссе он поручил своей невестке, жене брата, Марии-Анжелике де Ферриоль. Она была полновластной хозяйкой большого особняка Ферриолей в Париже. Её муж, Огюстен-Антуан, был много старше жены, ни во что не вмешивался и на многое закрывал глаза – например, на многолетнюю связь жены с маршалом дю Бле. Когда Аиссе появилась в доме, у этой четы уже был годовалый сын Антуан, а вскоре родился второй, Шарль-Огюстен, причём его крёстными родителями были записаны двухгодовалый братик и семилетняя Шарлотта-Элизабет, то есть Аиссе. Когда мальчики выросли, они стали самыми верными друзьями «кавказской пленницы».
Сначала Аиссе получала домашнее воспитание, затем, по заведённому тогда обычаю, её отправили в монастырь, где дочери порядочных семейств завершали своё образование. Девочек учили читать, писать, считать, рисовать, играть на клавесине, танцевать и заниматься рукоделием. Всему остальному их должен был обучить главный наставник девиц – мэтр Бомонд, или попросту светское общество. Надо сказать, в эпоху Регентства парижский свет был плохим воспитателем. Очень кратко, но точно охарактеризовал этот период Пушкин: «По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени... Оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен... Алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности».
Но и при молодом короле Людовике XV мало что изменилось. Если «король-солнце» Людовик XIV говаривал, бывало: «Государство – это я!» – то Людовик XV, прозванный Возлюбленным, довёл эту мысль до логического конца: «После нас хоть потоп!»
Черкешенка вернулась из монастыря уже не заморским экзотическим существом, но сложившейся личностью, к тому же красавицей, вызывавшей восхищённые, а порой и завистливые взгляды. Хотя чему было завидовать? Сирота, бесприданница, живущая хотя и в достатке, но, в сущности, лишь по милости своих благодетелей. Г-жа де Ферриоль продолжала заботиться о девушке так же, как о собственных сыновьях, но независимость характера мадемуазель Аиссе, её внутреннее благородство и чувство собственного достоинства порой начинали раздражать хозяйку дома. К тому же будущность воспитанницы оставалась туманной, намерения самого благодетеля, графа Шарля де Ферриоля, неясны.

Недотрога
Тем временем из Стамбула, через знакомых, доходили противоречивые известия. С одной стороны, посол де Ферриоль был «туркофилом» и даже перенял некоторые турецкие обычаи, с другой – мог бы служить примером патриота и мужественного дипломата.
Вот какой случай описал князь Дмитрий Кантемир. Во время праздника по случаю рождения внука короля во французском посольстве устроили фейерверк. Вдруг явился визирь султана с отрядом янычар и потребовал прекратить праздник. Граф де Ферриоль бесстрашно заявил: «Если вы насильственно посягнёте на честь моего владыки короля и мои привилегии посла, то я... порохом, который тут собран, взорву этот дом, а вместе с ним – и себя самого, и моих гостей, и тех, кто захочет совершить насилие; моему королю я оставляю право отомстить за нанесённое оскорбление».
Турки решили не связываться с этим бешеным французом. Однако уже в этом эпизоде чувствуется нарастающее нервное напряжение, первые признаки душевного нездоровья де Ферриоля. Впоследствии его экстравагантные выходки всё больше раздражали турок, он вёл себя заносчивее султана, не раз превышал свои полномочия. Известно, что в последние годы своего посольства он, как настоящий «турецкоподданный», купил рабыню и прогуливался с ней под руку по Стамбулу, чем просто шокировал правоверных. Кончилось тем, что в 1709 году г-н де Ферриоль был отстранён от должности. Но его безумие зашло так далеко, что он не подчинился и отказался сдать дела. И только два года спустя его удалось отправить во Францию, насильно погрузив на корабль.
Итак, в 1711 году граф Шарль де Ферриоль окончательно вернулся на родину и присоединился к обитателям особняка на улице Нев-Сент-Огюстен. Родные ли стены, воздух ли Франции или дочерняя забота мадемуазель Аиссе произвели это чудо, но болезнь отступила, и граф буквально ожил. А когда взор его прояснился, он обратил его на мадемуазель Аиссе и обнаружил, что она прелестна и изысканна. Она же понимала и глубоко переживала двусмысленность их сосуществования под одной крышей, что называется, в «общих покоях». Мадемуазель Аиссе просила дать ей свободу, но благодетель отказал. Сохранилось его письмо, в котором он излагал свои чувства и намерения: «Когда я вырвал вас из рук неверных и купил вас, я не предполагал причинить себе такие огорчения и сделаться столь несчастным. Я рассчитывал, следуя велению судьбы, определяющей участь людей, располагать вами по своему усмотрению и сделать вас когда-нибудь дочерью или возлюбленной. Опять-таки судьба пожелала, чтобы вы стали той и другой, поскольку я не могу отделить дружбу от любви и отеческую нежность от пламенных желаний».
Граф сделал мадемуазель Аиссе предложение вступить с ним в законный брак, она ему отказала. Как отказывала многим вельможам, даже самому регенту – Филиппу II герцогу Орлеанскому. В одном из великосветских салонов регент увидел её – и влюбился. Он заручился даже поддержкой г-жи де Ферриоль – но без успеха. Когда его ухаживания превратились в форменные преследования, мадемуазель Аиссе заявила регенту: «Если вы будете принуждать меня, я немедленно удалюсь в монастырь». Это был просто ошеломляющий ответ для Филиппа Орлеанского. До сих пор самые знатные дамы домогались его, мечтали оказаться в его постели. Но эта черкешенка!.. Регент нехотя отступился.
И всё-таки с графом де Ферриолем мадемуазель Аиссе осталась до конца. Они прожили вместе больше десяти лет, мадемуазель Аиссе пользовалась относительной свободой: принимала гостей, выезжала в свет, посещала театры. Но, конечно, глубоко переживала подневольность своего положения. Принадлежать – не важно кому – без любви было стыдно и унизительно. Однако не могла она пренебречь своим долгом перед благодетелем, ухаживала за дряхлеющим графом и относилась к нему с почтением. Она жалела его, всю жизнь потом называла в письмах «бедным посланником». И в то же время отдавала ему должное, именуя за глаза «турком». В последние годы жизни граф Шарль де Ферриоль совсем потерял рассудок. Он умер в 1722 году в возрасте 75 лет после долгих и мучительных страданий.
Граф оставил мадемуазель Аиссе ренту в 4000 ливров, что на самом деле обеспечивало довольно скромное существование для женщины её круга. Гораздо более щедрым подарком было то, что покойный обязал семейство Ферриолей выплатить мадемуазель Аиссе из своей части наследства целых 30 000 ливров. Конечно, г-жа де Ферриоль, чья скупость становилась с годами просто неприличной, всячески затягивала исполнение обязательства. Она так замучила мадемуазель Аиссе жалобами и попрёками, что во время очередной возмутительной сцены черкешенка бросила бумагу с обязательством в пылающий камин.
Не получила она денег и по завещанию своего искреннего доброжелателя и друга молодых братьев Ферриолей – принца де Бурнонвиля: его завещание загадочным образом исчезло. Мадемуазель Аиссе заметила по этому поводу: «Я очень рада, что оно (завещание) не сохранилось. Ведь те, кто ничего не знает о дружеском его ко мне расположении в ту пору, когда он бывал частым гостем г-на де Ферриоля, бог знает что стали бы болтать по этому поводу». Завещание принца де Бурнонвиля исчезло неспроста, и причина всем была известна: «...уже через четверть часа после его кончины было объявлено, что его вдова выходит замуж...» – а сводниками у постели умирающего были матушка вдовы и её дядя-кардинал. Так обделывались дела в Париже!
В общем, мадемуазель Аиссе не суждено было стать обеспеченной, она всегда будет нуждаться в деньгах, делать долги, задерживать жалованье даже своей верной Софи, служанке и наперснице. Тем не менее после смерти графа мадемуазель Аиссе обрела независимость и средства к существованию. Однако дом де Ферриолей уже давно стал ей родным. Здесь она познакомилась со многими выдающимися личностями своего времени. Но мало кто по-настоящему понимал мадемуазель Аиссе. Ещё меньше было посвящённых в её тайны. Может быть, именно загадочность этой дамы привлекала к ней внимание тайных и явных воздыхателей.

Восток – дело модное
...Она вошла, и в салоне зашептались: «та самая черкешенка», «бывшая рабыня», «наложница посланника де Ферриоля». Мадемуазель Аиссе с приветливой улыбкой кивала знакомым. Вот она заметила Вольтера и оживлённо заговорила с ним. Стоявший неподалёку молодой аббат в фиолетовой сутане, с вьющимися белокурыми волосами, обрамлявшими румяное и полное лицо, не сводил глаз с мадемуазель Аиссе. Это был Антуан Франсуа Прево, автор уже известного романа «Записки знатного человека, удалившегося от света». Недавно как раз вышел седьмой том романа, в который аббат Прево включил новую повесть – «История кавалера де Гриё и Манон Леско».
Аббат Прево залюбовался черкешенкой. Несмотря на духовное звание, он знал толк в женской красоте и пережил страстные романы, прежде чем их описать. Вольтер оглянулся, заметил Прево и подвёл мадемуазель Аиссе к нему. «Это наша черкесская нимфа – мадемуазель Аиссе! – представил он. – А это аббат Прево, автор...»
«О! Автор «Записок знатного человека»! – перебила его мадемуазель Аиссе. – Здесь все читают ваш роман».
Она не стала ни хвалить, ни ругать книгу, но когда заговорила о «Манон Леско», её голос дрогнул: «Эти сто девяносто страниц я читала, обливаясь слезами!»
Тут мадемуазель Аиссе позвали, и она, извинившись, удалилась. «Как вам понравилась прекрасная черкешенка?» – спросил Вольтер. «Она – мой новый роман», – ответил аббат Прево.
Многие исследователи считают, что на самом деле они никогда не виделись, но что Вольтер и братья де Ферриоль много рассказывали аббату о ней. Прево хотел познакомиться с мадемуазель Аиссе, от неё самой узнать её подлинную историю. К несчастью, вскоре для самого аббата Прево настали чёрные дни, он долго скрывался за границей, а когда вернулся – мадемуазель Аиссе уже не стало.
История черкешенки уже не давала аббату покоя, наполнялась всё новыми персонажами, обрастала живыми деталями. Он долго изучал записки путешественников о Турции и Востоке, прежде чем засесть за роман.
Восток, и в особенности Турция, были чрезвычайно модной темой в европейской литературе, в искусстве, и не только. В начале XVIII века на европейские языки были переведены сказки «Тысячи и одной ночи», и с тех пор восточные мотивы и персонажи потеснили классических героев и мифологические сюжеты Греции и Рима со страниц романов и с театральных подмостков. Особенно будоражил воображение европейцев гарем, сераль. Какой мужчина, в особенности француз, не воображал себя эдаким пашой, владыкой гарема! Но и некоторые дамы «галантного века» охотно разыгрывали роли одалисок в интимной жизни. Кстати, именно тогда появилась мода на женские тюрбаны, после чего этот головной убор не раз возвращался в гардероб женщины и в XIX, и в XX веке.

Теофея, сестра Манон
В романе аббата Прево «История современной гречанки» тоже есть увлекательный сюжет: тайна рождения, освобождение из сераля, коварные соперники, предательства и погони. Но роман не об этом. Он, как и «Манон Леско», о чувствах и страстях, которые определяют судьбы человеческие.
Французский посол выкупает из гарема знатного турка юную гречанку Теофею. Он совершает этот поступок из благородных побуждений, тайно, через подставное лицо – другого турецкого вельможу, который, в свою очередь, влюбляется в прекрасную гречанку. Посол рассказывает Теофее о свободе, которой пользуется европейская женщина, об идеале добродетельной жизни. И Теофея буквально перерождается, она осознаёт постыдность прежней жизни, стремится забыть её. «Как видите, горестная судьба моя объясняется не склонностью к наслаждениям: я не опустилась до порока, а родилась в нём», – признаётся она своему благодетелю. Посол поначалу относится к Теофее, как благородный покровитель. Но проходит совсем немного времени, и желание обладать побеждает благородный порыв. В душе посла борются высокие и низкие чувства, но побеждают всякий раз последние, распаляемые к тому же ревностью. В результате он отравляет жизнь и себе, и возлюбленной. Неутолённая страсть превращает его в больного старика, а гречанка умирает совсем молодой женщиной, так и не изведавшей ни свободы, ни любви, ни счастья.
Теофея – родная сестра Манон Леско, но, как это бывает меж сестёр, с другим характером и противоположными устремлениями. Многим кажется неубедительным стремительное перерождение героини. Но это потому, что читатель замечает в истории гречанки лишь перемену участи, а не перемену себя. Так библейская Мария Магдалина не просто расстаётся с ремеслом блудницы, она расстаётся с прежней Марией и становится праведницей, святой. Такие преображения, действительно, сродни чуду, их вообще мало кому удавалось изобразить.
В русском переводе роман аббата Прево вышел под названием «История одной гречанки», без определения «современной». А жаль, ведь автор считал книгу созвучной идейным и духовным исканиям эпохи Просвещения. Впоследствии, как это часто бывает с выдающимися произведениями, каждая новая эпоха приоткрывала новые смыслы в старом тексте. И сегодня мы по-прежнему задумываемся: а может быть, деве Востока (гречанке только по рождению) было бы лучше, останься она гаремной женою? Ведь в начале романа Теофея была вполне довольна своим положением, у неё самой были рабы, а престарелый господин явно не утруждал свою любимицу. И сегодня, когда конфликт цивилизаций принимает порой форму кровопролитной войны, особенно ясно понимаешь, что насильственная европеизация, а тем более американизация Востока – опасна и что «цивилизаторы» так же мало понимают другие народы, как во времена Прево.
Сходство героев «Истории современной гречанки» с мадемуазель Аиссе и г-ном де Ферриолем очевидно. Но сам аббат Прево отрицал это, он боялся бросить тень на доброе имя мадемуазель Аиссе. В предисловии ко второму изданию романа автор писал: «Читателю не следует видеть в героине ту прелестную черкешенку, которую знали и уважали многие порядочные люди и история которой не имеет никакого сходства с излагаемой историей». Но такое наивное отрицание очевидного сходства фактически указывало читателю на конкретную личность «прелестной черкешенки», послужившую прототипом гречанки Теофеи.
Вероятно, это издание 1741 года с предисловием Прево читала молодая француженка с газельими глазами, совсем недавно вышедшая замуж и ставшая виконтессой де Нантиа. Она роняла слёзы на страницы книги, пожалуй, чаще других, самых чувствительных читательниц. Потому что мадемуазель Аиссе была для виконтессы де Нантиа самым близким человеком на свете...

Любить по-французски
Много лет спустя оказалось, что мадемуазель Аиссе сама раскрыла все свои тайны. Она поведала о себе, своих друзьях и недругах, своём времени и своей любви – с мудростью философа, искренностью исповедницы и подлинно французским литературным мастерством. В 1787 году были впервые опубликованы тридцать шесть писем мадемуазель Аиссе к задушевной подруге Жюли Каландрини.
Г-жа Каландрини была старше на двадцать пять лет, обладала возвышенной душой и высокими моральными качествами. Их переписка отразила семилетний, самый драматический период в жизни мадемуазель Аиссе.
Из её писем мы узнаём, в какой обстановке она жила. Её уважали, любили и защищали от несправедливых нападок выросшие сыновья Ферриолей – граф Антуан де Пон-де-Вель и граф Шарль-Огюстен д’Аржанталь. Дружила мадемуазель Аиссе с лордом Болингброком и его женой. Но вот отношения мадемуазель Аиссе с женской половиной дома Ферриолей были подчас мучительными. «Совместное существование с хозяйкой сего дома намного труднее, нежели была моя жизнь с бедным посланником, – признавалась мадемуазель Аиссе. – Я раз сто на дню вынуждена напоминать самой себе, что обязана её уважать. Нет ничего горше, как выполнять свой долг из одного только чувства долга».
Ещё хуже были отношения с младшей сестрой хозяйки – г-жой де Тансен. Эта дама проложила себе путь в высшее общество благодаря связям известного свойства. В частности, она долгое время была любовницей аббата Дюбуа, наставника будущего регента, а затем и самого Филиппа Орлеанского. Наверное, на этом основании г-жа де Тансен требовала к себе особо почтительного отношения. Смолоду эта «прекрасная негодяйка», как назвал её Дени Дидро, постриглась в монахини, затем бежала из монастыря, при содействии брата-кардинала получила от Папы Римского освобождение от обета, но без права вступления в брак. Вернувшись в Париж, она пустилась во все тяжкие, родила ребёнка, судьбой которого никогда не интересовалась (её сын-подкидыш стал знаменитым философом д’Аламбером). Мадемуазель Аиссе в письмах упоминает недавний «подвиг» г-жи де Тансен: знатный дворянин Ла Френе, измученный любовницей-сердцеедкой, застрелился в её кабинете, его завещание оказалось форменным обвинительным актом против г-жи де Тансен. Эта дама больше трёх месяцев провела в Бастилии, пока её не оправдали.
К домашним неурядицам мадемуазель Аиссе добавлялись постоянные денежные затруднения. «Деньги, деньги! Сколько вы подавляете честолюбий! Сколько благих намерений вы обращаете в дым», – писала она.
Мадемуазель Аиссе сообщает г-же Каландрини о событиях при дворе, последних назначениях, парижских новостях. И своими наблюдениями дополняет картину нравов. Одни из них курьёзны, как, например, «история с панье» (панье – дословно «корзина», в данном случае – каркас, на который надевались юбки): королева сочла, что слишком пышные юбки принцесс заслоняют её собственную; пришлось первому министру кардиналу де Флери установить дистанцию между королевой и принцессами; тогда принцессы возмутились и потребовали отодвинуть от них герцогинь... Другие истории довольно мрачные, как, допустим, смерть выдающейся актрисы Андриенны Лекуврер, будто бы отравленной по приказу ревнивой соперницы, герцогини Бульонской, женщины «жестокосердечной, необузданной и чрезвычайно распутной» (по словам мадемуазель Аиссе).
Письма мадемуазель Аиссе пестрят сообщениями об амурных похождениях: «Госпожа де Парабер рассталась с г-ном первым конюшим, и г-н д’Аленкур теперь неотлучно при ней»; «У госпожи де Нель состоял в любовниках г-н де Монморанси – связь эту в своё время устроил Рион, теперь он счёл своевременным её разорвать и подсунул своему приятелю госпожу де Буффлер. Госпожа де Нель в отместку пустила слух, будто он зарится на королеву»; «Принц де Кариньян всё так же влюблён в свою Антье. Эта тварь увлеклась генеральным откупщиком г-ном де Ла Поплиньером, острословом и слагателем песенок». И так далее, и так далее. Но вот пример действительно верной любви: сын распутного регента Филиппа Орлеанского – герцог Луи Орлеанский после смерти жены удалился от света, вёл жизнь уединённую, а затем и вовсе ушёл в монастырь.
Удивительно, но близкими знакомыми мадемуазель Аиссе сделались едва ли не самые известные куртизанки того времени – г-жа де Парабер, бывшая фаворитка регента, сменившая затем множество любовников, и г-жа дю Деффан, тоже «дама приятная во всех отношениях» и хозяйка великосветского салона. Они тянулись к добродетельной черкешенке, а она не отталкивала их, хотя осуждала разврат. Потому что и сама носила в сердце муку раскаяния, потому что умела разглядеть в падших доброе и чистое. В свою очередь и куртизанки открылись по отношению к мадемуазель Аиссе с наилучшей стороны, особенно когда она уже была безнадёжно больна.
И всё-таки – любовь
В 1720 году мадемуазель Аиссе встретила мужчину, который пленил её сердце. Это был шевалье Блез-Мари д’Эди, рыцарь Мальтийского ордена (отсюда титул «шевалье» – рыцарь, кавалер, дословно «всадник»). Кавалеры Мальтийского ордена составляли цвет европейского рыцарства; вступая в орден, они давали обет безбрачия наравне с монахами. Шевалье д’Эди воевал, служил при дворе и незадолго до знакомства с мадемуазель Аиссе получил чин полковника. Несмотря на то что шевалье был приближён ко двору регента Филиппа Орлеанского, а затем входил в окружение его дочери герцогини Беррийской, он оставался «рыцарем без страха и упрёка», как писал о нём Вольтер. Более того, в трагедии «Аделаида Дюгеклен» Вольтер вывел его в образе благородного рыцаря де Куси.
Ему было двадцать восемь лет, ей двадцать семь, когда они полюбили друг друга, впервые и навсегда. Остаётся только поражаться тому, что они сумели сохранить в тайне и свои отношения, и беременность мадемуазель Аиссе, и рождение дочери Селини 26 апреля 1721 года. А ведь ещё жив был «турок» – граф де Ферриоль! Об их любви знали только самые близкие друзья, а про их дитя – лишь супруги Болингброк. Впоследствии, разумеется, ещё г-жа Каландрини.
Шевалье д’Эди с самого начала их отношений предложил мадемуазель Аиссе руку и сердце. Но черкешенка отказала и ему, хотя именно брака с ним она желала больше всего на свете. Но она не могла допустить, чтобы д’Эди из-за неё нарушил обет мальтийского рыцаря, потерял имя благородного человека в глазах света, сломал блестящую карьеру. Кроме того, Аиссе была «не ровней» возлюбленному, их брак стал бы мезальянсом, к тому же на ней пятном лежало сожительство с де Ферриолем; шевалье д’Эди мог бы пожалеть о своём выборе, а мадемуазель Аиссе не хотела стать причиной его разочарования и страданий. Одним словом, она поступила в соответствии со своими представлениями о чести. Но этим обрекла себя и возлюбленного на постоянные мучения другого рода: всегда таиться, лгать, жить в разлуке с дочерью. Несмотря на то что в свете на внебрачные связи смотрели сквозь пальцы, для добродетельной мадемуазель Аиссе такие отношения были источником постоянных мучений. Да и старшая подруга, г-жа Каландрини, осуждала порочную, с её точки зрения, связь. «Но любовь моя непреодолима, всё оправдывает её, – отвечала мадемуазель Аиссе. – Сердце моё открыто перед вами. Не стану писать об угрызениях совести, которые терзают меня, они рождены моим разумом; шевалье и страсть к нему их заглушают».
Девочку вскоре после рождения отдали на воспитание в монастырь в городе Санс. В метрической книге родителями Селини были записаны морской офицер Блез Ле Блон и Шарлотта Мери, то есть частично названы подлинные имена отца и матери. Мадемуазель Аиссе навещала дочь, жила в монастыре по нескольку дней, но не открывала, кем она приходится девочке на самом деле. Видимо, Селини каким-то сверхъестественным образом чувствовала, что эта добрая дама ей не чужая. «Меня бедняжка любит до безумия, – писала мать после посещения монастыря, – она до того обрадовалась, увидев меня, что едва не лишилась чувств». Тем тяжелее были их расставания: «Тут бедняжка залилась слезами и упала на стул, потому что у неё не было сил держаться на ногах, и всё обнимала меня и говорила: «У меня нет ни отца, ни матери, прошу вас, будьте вы моей матерью, я люблю вас так, как если бы вы и в самом деле были ею». Представьте себе, сударыня, в какое состояние повергли меня её слова...»
Жизненные невзгоды и болезнь усугубляли нравственные страдания мадемуазель Аиссе, и в последний год своей короткой жизни она решила прекратить связь с д’Эди, принести покаяние и получить отпущение грехов. О своём решении она, конечно, известила шевалье д’Эди и с волнением ждала его ответа. Он ответил так же, письмом, опасаясь «обнаружить слёзы, кои не властен буду удержать». «Будьте спокойны, будьте счастливы, моя дорогая Аиссе, – писал он, – мне безразлично, каким образом вы этого достигнете – я примирюсь с любым из них, лишь бы только вы не изгоняли меня из своего сердца».
Она умерла от чахотки 13 марта 1733 года. Её предсмертная тоска естественна. Но, возможно, прав был французский писатель Поль де Сен-Виктор, написавший о мадемуазель Аиссе: «Если она страдала, то она и любила, а один час страсти стоит сам по себе целой вечности». Её письма к тому же стали «маленьким шедевром» французской литературы.
Шевалье д’Эди после смерти возлюбленной забрал их дочь из монастыря и воспитал в ней глубокое уважение к матери. Общая любовь к мадемуазель Аиссе стала своеобразным семейным культом. Д’Эди вскоре вышел в отставку, жил в родовом поместье в Перигоре, а в преклонном возрасте перебрался к дочери, вышедшей замуж и ставшей той самой виконтессой де Нантиа, чей образ едва мелькнул на наших страницах. Он никогда даже не помышлял о том, чтобы соединить свою судьбу с другой женщиной. 

Сергей МАКЕЕВ “Совершенно секретно”