Глава m.


“А мы с тобою уже далеко от земли:
Ты умеешь летать,
Я умею любить.
Ты любишь мечтать,
А я люблю петь..
Медленно..
Стук чужих шагов..
Вечер-не время для врагов
И для звонков..
Я недостаточно сильна,
Давит всей тяжестью вина,
Но не до дна.”

Мы недостаточно сильны. Да, это правда. Мы так устали от обстоятельств, от невозможности абсолютной, тотально свободной любви.. от всей мерзости и несправедливости мира.
Мы, если угодно, не всегда держим удар. Особенно от самых близких. От тех людей, которые всегда были слишком близки, чтобы видеть их недостатки, людей, которые может быть когда-то были больше чем друзьями..
А сейчас эти люди другие. Точнее они прежние, это мы стали другими. Мы стали видеть яснее и слышать лучше, потому что все то, что мы видим вместе, стало для нас правдой, которую мы не в силах заглушить ни единичной, ни многократной ложью, потому что все наши чувства, помноженные на два, стали для нас самым искренним и чистым, составили смысл всей жизни.
И внутри нашего тёплого, искреннего мира мы тоже не идеальны. Но наша сила в том, что ни один из нас не может быть счастливым когда несчастлив другой, в том, что каждый готов идти на жертвы, на крушение каких-то собственных принципов ради второго человека.. Называйте, как знаете. Мы называем это “любовь”.
А чем более шаток и непрочен наш мир, тем острее и значительнее мы чувствуем волнения за его пределами.
Каждый, кто пытается вести нас за собой показывает свой путь. Одни пути ведут к разочарованию, другие - наоборот к ещё большей преданности. Тем виднее, какие из них истинны, а какие ложны. Но выбрать путь нетрудно. Трудно вернуться с неверного, трудно поставить себя перед фактом, что ты разочаровался.
Всё чаще и чаще мы стали натыкаться на стены непоколебимого эгоизма на ложных путях жизни.

— Друг, ты хочешь остаться мне (ему) другом? - спрашиваю я.
— Да. - отвечает друг.
— Тогда ты должен уйти прямо сейчас, пока не поздно, или идти до конца, не останавливаясь для сомнений, для возникших упрёков. Ты должен уйти из нашего мира. Оставь этот мир нам одним. Этот мир ещё так мало жил, так мало пережил. Оставь. Для тебя есть и будут свои миры, в которые мы будем приходить гостями. Вместе или поодиночке - как захочешь, в этом мире ты будешь богом. А в нашем мире ты всего лишь гость.
— Но я не хочу терять такого хорошего друга, как ты(он).
— Ты ли говоришь мне это? Да пожалуй, но не ты ли сам терял друга, добиваясь его внимания на сколько? На месяц? На неделю?.. Тогда ты не думал о том, что теряешь его.. так какого чёрта теперь? Разве нельзя просто порадоваться, чисто, искренне, без слов? Он сам придёт к воротам твоего мира, когда наступит время (если наступит), и тогда ты будешь решать пускать его в свой мир или нет.

Как бы то ни было, те, в ком мы ошиблись уходят в прошлое, остаются лишь бесценные, те, которые не говорят лишних слов, те, которые знают цену каждой минуте нашей жизни, те, кто сумеют остаться с нами рядом.

какой же красивый-красивый наш бедный разбитый мир.
какое же красивое яркое солнце, бьющее в глаза так, что всё вокруг кроме него-чёрно-белое..
какой же красивый снег-дождь, падающий косыми линиями.
какой же красивый... э-э... дом с зелёно-голубой антенной))

Мне кажется, что можно умереть
В борьбе за ложь, за правду не для всех
Мне кажется, что сделаться больной тобою
Проще, чем решиться ненавидеть свет.
Цветы учиться вырезать из стали,
Решать сомнения с собой наедине,
Решиться защищать оплот морали,
С собою сделку совершив, ужаснее вдвойне.
Ловить за хвост и развлекать фортуну,
Ложиться с нею рядом на асфальт..
Пусть нас не тронут радуги бегущих фар,
Нам сценой станет грязный тротуар,
Пускай до сумасшествия довёл альтиста альт.
Нам жизнью кажутся кулисы драматического театра,
Мы учим тексты действий, чтобы не забыть,
Хотя играли сотни раз и вновь сыграем завтра,
Как стало Гамлету неважно - быть или не быть.
Шотландским королям и датским принцам
Навряд ли бы приснилось в самом страшном сне,
Как убивали каждого, рождённого артистом
За ложь в лицо, за правду не для всех.

ЯR

это не игра, а я сволочь.
самое главное-что мне стыдно, но никто об этом не узнает.
зря я так.. но я ж ничего не теряю)никого не теряю.
да ладн-захотела-сделала и всё. точка. забыли. проехали.

знаете что такое счатье? это когда человеку не нужно больше чем у него есть.


*я первый раз в жизни счастлива.




-минус обстоятельства(

А что ей мир
Без этой муки,
Без разрыванья на куски.
Зеленый с белым -
Цвет разлуки.
Зеленый с красным -
Цвет тоски.
Что есть и -
Лучшего не надо.
Как говорится,
Не с руки.
Рожденный в музыке распада
Плюет с моста.
Его плевки
Вода уносит равнодушно,
И это все.
Со сном борясь,
Душа рассматривает грязь
Самой себя.
Чего ей нужно?
(c) Бектемир.

Интересно...я нахожу ответы на поставленные мною пару лет назад вопросы..Ответы достались мне нелегко, но это стоило того.
А впереди уже маячат новые вопросы, только и успевай...
Ответы будут, но это не главное. Главное — не упускать моменты жизни, мелочи, из которых потом складывается нечто глобальное, секунды, минуты, уголки губ в улыбке, случайно пойманный солнечный взгляд. Время летит уже не так быстро, как обычно, и знаешь точно, что этот миг ты прожил по полной программе, приятно вспомнить.

раздражает эта деланая поверхностность. раздражает и разочаровывает.



и ещё: очень важно следить за своими эмоциями, за тем, что у тебя на лице написано, очень важно контролировать когда надо.
потому что стоишь в магазине и покупаешь зажигалку.. а все:продавцы, люди в очереди стоят и с вытаращенными глазами на тебя смотрят.
бля, толерантная, европейская страна! ахренеть можно - люди на улицах на тебя смотрят так злобно и все проблемы их на лице у них написаны. хочется убежать и спрятаться.. а приходится смотреть и анализировать.. тьфу.


группа "Дым"
Проснись, нас обокрали!

Скорее проснись, нас обокрали,
Все наши мечты унесли, мы проспали
И вот мы голые идем,
С тобой по улице вдвоем,
Скорей проснись мой друг, нас обокрали...
Ну что ты кричишь, ведь не будешь услышан
Лишь тени живут здесь в подвалах, на крышах
Ты в самой страшной из пустынь,
Не торопись, чуть-чуть остынь
И не кричи, не будешь ты услышан...
Ты помнишь, мы крылья приделали сами,
И нужно - же было понять что-то нам
Давай, хоть с оборванными парусами,
Спокойно осмотримся по сторонам.
Смотри, старшеклассница в фартучке чистом,
Что свежестью юной так радует глаз,
Привычно заходит в фойе Интуриста,
И там иноземца снимает на раз.
Гляди, гражданин вылезает из форда,
Сейчас в кабаке загудит на весь мир,
А завтра с утра он с потрёпанной мордой
Пойдёт оттирать развращённый сортир.
Блюститель порядка гоняет бабулек,
Сдающих у входа в метро свой товар.
А рядом с мешками устроился жулик,
Который с блюстителем делет навар.
Поездка на волге до Тёплого стана
Порой драгоценней, чем звёздный полёт.
По уровню жизни любая путана
Легко космонавта за пояс заткнёт.
И ты хочешь кричать, пожалей свои связки,
Не будешь услышан, скорей свистнет рак,
Ведь только в прочитанной в юности сказке
На помощь приходит какой-то дурак
Так вглядись же в знакомые лица, в детали
И вспомни вот эту бессмысленность глаз
Ведь это они, пока мы крепко спали,
Без всякой причины украли все лучшее в нас.


вот такие злобные люди на наших улицах. много прекрасного, чудесного-не спорю. но.. как же угнетает это всё.
я сегодня шла и улыбалась всем встречным, потому что мне было хорошо.
а они.. смотрели на меня вот так.. и я сразу вспоминала о своих проблемах. это тянет к низу. это мерзко.

ребят, прочитайте, потратьте 5-10 минут.

отрывок из книги ремарка "На западном фронте без перемен."



Прежде чем отправиться к Кеммериху, мы упаковываем его вещи: в пути они
ему пригодятся.
Полевой лазарет переполнен; здесь, как всегда, пахнет карболкой, гноем
и потом. Тот, кто жил в бараках, ко многому привык, но здесь и привычному
человеку станет дурно. Мы расспрашиваем, как пройти к Кеммерниху; он лежит в
одной из палат и встречает нас слабой улыбкой, выражающей радость и
беспомощное волнение. Пока он был без сознания, у него украли часы.
Мюллер осуждающе качает головой:
- Я ведь тебе говорил, такие хорошие часы нельзя брать с собой.
Мюллер не очень хорошо соображает и любит поспорить. Иначе он
попридержал бы язык: ведь каждому видно, что Кеммериху уже не выйти из этой
палаты. Найдутся ли его часы или нет - это абсолютно безразлично, в лучшем
случае их пошлют его родным.
- Ну, как дела, Франц? - спрашивает Кропп Кеммерих опускает голову.
- В общем ничего, только ужасные боли в ступне.
Мы смотрим на его одеяло Его нога лежит под проволочным каркасом,
одеяло вздувается над ним горбом Я толкаю Мюллера в коленку, а то он чего
доброго скажет Кеммериху о том, что нам рассказали во дворе санитары: у
Кеммериха уже нет ступни, - ему ампутировали ногу.
Вид у него ужасный, он изжелта-бледен, на лице проступило выражение
отчужденности, те линии, которые нам так хорошо знакомы, потому что мы
видели их уже сотни раз. Это даже не линии, это скорее знаки. Под кожей не
чувствуется больше биения жизни: она отхлынула в дальние уголки тела,
изнутри прокладывает себе путь смерть, глазами она уже завладела. Вот лежит
Кеммерих, наш боевой товарищ, который еще так недавно вместе с нами жарил
конину и лежал в воронке, - это еще он, и все-таки это уже не он; его образ
расплылся и стал нечетким, как фотографическая пластинка, на которой сделаны
два снимка. Даже голос у него какой-то пепельный.
Вспоминаю, как мы уезжали на фронт. Его мать, толстая, добродушная
женщина, провожала его на вокзал. Она плакала беспрерывно, от этого лицо ее
обмякло и распухло. Кеммерих стеснялся ее слез, никто вокруг не вел себя так
несдержанно, как она, - казалось, весь ее жир растает от сырости. При этом
она, как видно, хотела разжалобить меня, - то и дело хватала меня за руку,
умоляя, чтобы я присматривал на фронте за ее Францем. У него и в самом деле
было совсем еще детское лицо и такие мягкие кости, что, потаскав на себе
ранец в течение какого-нибудь месяца, он уже нажил себе плоскостопие. Но как
прикажете присматривать за человеком, если он на фронте!
- Теперь ты сразу попадешь домой, - говорит Кропп, - а то бы тебе
пришлось три-четыре месяца ждать отпуска.
Кеммерих кивает. Я не могу смотреть на его руки, - они словно из воска.
Под ногтями засела окопная грязь, у нее какой-то ядовитый иссиня-черный
цвет. Мне вдруг приходит в голову, что эти ногти не перестанут расти и после
того, как Кеммерих умрет, они будут расти еще долго-долго, как белые
призрачные грибы в погребе. Я представляю себе эту картину: они свиваются
штопором и все растут и растут, и вместе с ними растут волосы на гниющем
черепе, как трава на тучной земле, совсем как трава... Неужели и вправду так
бывает?..
Мюллер наклоняется за свертком:
- Мы принесли твои вещи. Франц.
Кеммерих делает знак рукой:
- Положите их под кровать.
Мюллер запихивает вещи под кровать. Кеммерих снова заводит разговор о
часах. Как бы его успокоить, не вызывая у него подозрений!
Мюллер вылезает из-под кровати с парой летных ботинок. Это великолепные
английские ботинки из мягкой желтой кожи, высокие, до колен, со шнуровкой
доверху, мечта любого солдата. Их вид приводит Мюллера в восторг, он
прикладывает их подошвы к подошвам своих неуклюжих ботинок и спрашивает:
- Так ты хочешь взять их с собой, Франц? Мы все трое думаем сейчас одно
и то же: даже если бы он выздоровел, он все равно смог бы носить только один
ботинок, значит, они были бы ему ни к чему. А при нынешнем положении вещей
просто ужасно обидно, что они останутся здесь, - ведь как только он умрет,
их сразу же заберут себе санитары.
Мюллер спрашивает еще раз.
- А может, ты их оставишь у нас? Кеммерих не хочет. Эти ботинки - самое
лучшее, что у него есть.
- Мы могли бы их обменять на что-нибудь, - снова предлагает Мюллер,
здесь, на фронте, такая вещь всегда пригодится.
Но Кеммерих не поддается на уговоры.
Я наступаю Мюллеру на ногу; он с неохотой ставит чудесные ботинки под
кровать.
Некоторое время мы еще продолжаем разговор, затем начинаем прощаться:
- Поправляйся, Франц! Я обещаю ему зайти завтра еще раз. Мюллер тоже
заговаривает об этом; он все время думает о ботинках и поэтому решил их
караулить.
Кеммерих застонал. Его лихорадит. Мы выходим во двор, останавливаем там
одного из санитаров и уговариваем его сделать Кеммериху укол.
Он отказывается:
- Если каждому давать морфий, нам придется изводить его бочками.
- Ты, наверно, только для офицеров стараешься, - говорит Кропп с
неприязнью в голосе.
Я пытаюсь уладить дело, пока не поздно, и для начала предлагаю санитару
сигарету. Он берет ее. Затем спрашиваю:
- А ты вообще-то имеешь право давать морфий? Он воспринимает это как
оскорбление:
- Если не варите, зачем тогда спрашивать?..
Я сую ему еще несколько сигарет:
- Будь добр, удружи...
- Ну, ладно, - говорит он.
Кропп идет с ним в палату, - он не доверяет ему и хочет сам
присутствовать при этом. Мы ждем его во дворе.
Мюллер снова заводит речь о ботинках:
- Они бы мне были как раз впору. В моих штиблетах я себе все ноги
изотру. Как ты думаешь, он до завтра еще протянет, до того времени, как мы
освободимся? Если он помрет ночью, нам ботинок не видать как своих ушей.
Альберт возвращается из палаты.
- Вы о чем? - спрашивает он.
- Да нет, ничего, - отвечает Мюллер.
Мы идем в наши бараки. Я думаю о письме, которое мне надо будет завтра
написать матери Кеммериха. Меня знобит, я с удовольствием выпил бы сейчас
водки. Мюллер срывает травинки и жует их. Вдруг коротышка Кропп бросает свою
сигарету, с остервенением топчет ее ногами, оглядывается с каким-то
опустошенным, безумным выражением на лице и бормочет:
- Дерьмо, дерьмо, все вокруг дерьмо проклятое! Мы идем дальше, идем
долго. Кропп успокоился, мы знаем, что с ним сейчас было: это фронтовая
истерия, такие припадки бывают у каждого.
Мюллер спрашивает его:
- А что пишет Канторек?
- Он пишет, что мы железная молодежь, - смеется Кропп.
Мы смеемся все трое горьким смехом. Кропп сквернословит; он рад, что в
состоянии говорить.
Да, вот как рассуждают они, они, эти сто тысяч Кантореков! Железная
молодежь! Молодежь! Каждому из нас не больше двадцати лет. Но разве мы
молоды? Разве мы молодежь? Это было давно. Сейчас мы старики.

***

Странно вспоминать о том, что у меня дома, в одном из ящиков
письменного стола, лежит начатая драма "Саул" и связка стихотворений. Я
просидел над своими произведениями не один вечер, - ведь почти каждый из нас
занимался чем-нибудь в этом роде; но все это стало для меня настолько
неправдоподобным, что я уже не могу себе это по-настоящему представить.
С тех пор как мы здесь, наша прежняя жизнь резко прервалась, хотя мы со
своей стороны ничего для этого не предпринимали. Порой мы пытаемся
припомнить все по порядку и найти объяснение, но у нас это как-то не
получается. Особенно неясно все именно нам, двадцатилетним, - Кроппу,
Мюллеру, Лееру, мне, - всем тем, кого Канторек называет железной молодежью.
Люди постарше крепко связаны с прошлым, у них есть почва под ногами, есть
жены, дети, профессии и интересы; эти узы уже настолько прочны, что война не
может их разорвать. У нас же, двадцатилетних, есть только наши родители, да
у некоторых - девушка. Это не так уж много, - ведь в нашем возрасте
привязанность к родителям особенно ослабевает, а девушки еще не стоят на
первом плане. А помимо этого, мы почти ничего не знали: у нас были свои
мечтания, кой-какие увлечения да школа; больше мы еще ничего не успели
пережить. И от этого ничего не осталось.
Канторек сказал бы, что мы стояли на самом пороге жизни. В общем это
верно. Мы еще не успели пустить корни. Война нас смыла. Для других, тех, кто
постарше, война - это временный перерыв, они могут ее мысленно перескочить.
Нас же война подхватила и понесла, и мы не знаем, чем все это кончится. Пока
что мы знаем только одно: мы огрубели, но как-то по-особенному, так что в
нашем очерствении есть и тоска, хотя теперь мы даже и грустим-то не так уж
часто.
Если Мюллеру очень хочется получить ботинки Кеммериха, то это вовсе не
значит, что он проявляет к нему меньше участия, чем человек, который в своей
скорби не решился бы и подумать об этом. Для него это просто разные вещи.
Если бы ботинки могли еще принести Кеммериху хоть какую-нибудь пользу,
Мюллер предпочел бы ходить босиком по колючей проволоке, чем размышлять о
том, как их заполучить. Но сейчас ботинки представляют собой нечто
совершенно не относящееся к состоянию Кеммериха, а в то же время Мюллеру они
бы очень пригодились. Кеммерих умрет, - так не все ли равно, кому они
достанутся? И почему бы Мюллеру не охотиться за ними, ведь у него на них
больше прав, чем у какого-нибудь санитара! Когда Кеммерих умрет, будет
поздно. Вот почему Мюллер уже сейчас присматривает за ними.
Мы разучились рассуждать иначе, ибо все другие рассуждения
искусственны. Мы придаем значение только фактам, только они для нас важны. А
хорошие ботинки не так-то просто найти.

ибо наша жизнь это один большой, подлый неприкрытый стресс и сегодня все мои контакты куда-то делись и больше не добавляются, мой новый номер: 491742790

вобщем, кто был у меня в контактах и кого ещё не добавила добавьте меня сами, если вам это надо. кто не был кстати тоже))

достойное завершение выходных, тебе не кажется?)
выходные.. выходные прошли.
грустно, но.. так должно быть..правильно всё. я бы даже сказала закономерно.
всё правильно и всё закономерно.

белыйпотолокбелыйпотолокбелыйпотолок.


Ступенька за ступенькой, дальше, вниз.
В объятия, по крайней мере, мрака.
И впрямь темно, куда ни оглянись.
Однако же бреду почти без страха.
Наверно потому, что здесь, во мне,
в моей груди, в завесе крови, хмури,
вся до конца, со всем, что есть на дне,
та лестница - но лишь в миниатюре.
Поэтому твержу, шепчу: иди.
Нельзя, я говорю, чтоб кто-то мешкал,
пока скрывает выпуклость груди,
кто увеличил, кто кого уменьшил.
Темно в глазах, вокруг темным-темно.
Огонь души в ее слепом полете
не виден был бы здесь давным-давно,
не будь у нас почти прозрачной плоти.


если всё правильно, то почему мне сейчас плохо? потому что ничто не вечно?

настроение - "up"

дождь был-я слышала музыку)
"...это не беда,
что с тобой сегодня мы не встретимся.
это музыка дождя!"

это не беда..это трагедия.)
доживу до завтра до 2-х.доживу.

а потом была гитара
я решила ещё раз за неё взяться.
для начала неплохо.всё новое-это хорошо забытое старое.

а потом была Земфира(см.пред.пост).
похудела она. очень. слишком нервно. слишком сложно. не сломалась бы.

"..такие отношения похожи на танец под звездным небом, босиком по тлеющим углям. И это – я, это моя суть и стиль познания жизни. И я хочу, чтобы ты знал, что мне в этом танце нравится."



*
Ты не можешь обо мне не знать.
Я стараюсь справиться с тоской,
А искусству равнодушно ждать
Учат лишь за гробовой доской...

в жизни:
1. ничего хорошего не бывает просто так
2. за всё надо платить
4. мне многое не нравится

НО.> я очень хочу жить. именно сейчас.
у меня иногда ощущение что я скоро умру. а жить так нужно.
"а мы с тобой предполагаем жить.."




кстати*>мне кажется я перешла на новую волну. всмысле жизни.

тока**>нужен контроль. причём жёсткий. надо себя контролировать.

а ещё***>у меня ломка. я не знаю как справляться. не знаю.



ребяят.. у меня идея. не слишком новая, но может кто проникнется: по-моему нам в лите в столовке нужно кофе, а?
представляете после какой-нить первой экономики взять и кофе выпить. горячего кофе. я мечтала сегодня об этом всю экономику..)

я болею. мне очень легко осознавать всё своё счастье, но мне очень трудно смиряться с обстоятельствами. я болею этим.
это всё не зря. это всё всерьёз. это всё реально. пройдя через боль, я переживу.. боже. каждая строчка-до боли знакома, каждая строчка как собственные слова, цитаты.. цитировать ещё и ещё раз:

Двигать тело в пространстве не стало сил.
А душа так рвется лететь...прильнуть...
Я болею. Ты сам меня заразил
Столбняком недомолвок. Хоть что-нибудь
Говори! Дай руку, подставь плечо,
Выручай! Я тону, я схожу с ума -
Я впервые не знаю - о чем? О чем
Ты так долго молчишь? И почти - зима...
Не молчи. Ну пожалуйста, говори!
Что ни скажешь - все будет не зря, не зря!
Ты же знаешь, как я люблю январи.
Помоги дотянуть мне до января.
Помоги дотянуть мне до Рождества.
Я слепа, я не вижу привычных снов...
Говори хоть какие-нибудь слова -
Я займусь толкованием этих слов.
Я займусь толкованием этих фраз,
Интонаций, подтекстов...мне нечем жить,
Кроме слов. Ну пожалуйста, в первый раз,
В первый раз - для меня - опустись до лжи.
Я не знаю ночи, не помню дня
Где бы тишина - тишине в ответ...
Подскажи. Спаси. Надоумь меня.
Ты молчишь. И я. А зимы всё нет.

Артёменкова Наталья

"Нет..Ничего не выйдет. Так хочется разрядить ненависть, накопившуюся за сутки, и, кажется, ничего не выйдет. Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность."

Аркадий Стругацкий
Борис Стругацкий
"Трудно быть богом"

этому ледяному спокойствию стоило бы поучиться, но вот беда..мы не боги, у нас нет вечности, так что ему можно только позавидовать.







*кровать.. большая, двухместная кровать.. и белый-белый потолок. бля, какого хрена?
я мечтаю всё, а реальность.. как же с нею быть? нет, хоть пару лишних минут я проведу в этом иллюзорном мире..





**дико хочу чтоб с 15 всё получилось.

всем привет от Ники..
я поняла: я соскучилась не по литу, а по ней.





поменяла плеер на айпод.
у меня не скачиваются файлы ни в mp3, ни в rar, ни в exe. what's the fuck?0_о

бля.. а я так хотела послушать эту песню..бля.

*когда ты остаёшься одна - адО.
терзаюсь мыслями по поводу текста.

Не так давно в твоей душе
Поселился стpах.
С таким диагнозом непpосто
Устоять на ногах.
Казалось это не касается тебя,
Однако спpятаться от этого нельзя,
Когда ты остаешься одна.


В подобных случаях тебя
Всегда спасал телефон
И паpа вежливых звонков твоим пpиятелям
Из пpошлых вpемен.
Ты до сих поp не пpинимаешь их всеpьез,
И телефон темнеет от слез.
Оставь, ты никому не нужна.

В твоем понятии любить -
Это значит бpать.
В твоем понятии пpостить -
Значит наплевать.
Твои понятия упали в цене,
Как бумажные деньги в холодной войне,
Когда ты остаешься одна.

В твоих глазах застыли холод,
Усталость и гpусть.
Ты сексуальна, но с таким пpиданым
Я тебя пpистpоить не беpусь.
Ты так боялась иметь детей,
Hо пpиводила к себе каких то диких людей.
Hе плачь, и мы пpодолжим pазговоp.

Пpиедут большие машины
И все убеpут.
Следы твоих ночных несчастий
Тепеpь не найдут.
Ты снова будешь довольна собой
И пpиятна для тех, кто pядом с тобой,
Для тех, кто не заметил твой стpах.
Для тех, кто не заметил твой стpах.



*я — где-то между аккордами Am и H

я сегодня была.. да где я только не была)
но во-1-ых - в лите. похоже Олег Анатольевич стал нетолько бессменным символом лицея подобно коту максу но и перенял у него повадки и улыбку.
и ещё(я заметила=)): одну из лестниц перекрасили в жёлтый.. а это была розовая или зелёная лестница, кто помнит, м?)
а потом я была в доме книги. между прочим выбор тетрадей-целый ритуал. т.к. внешний вид тетрадей напрямую влияет на настроение-я верю.
а ещё..нам оставили Рика))
я рада во-1-ых т.к. не надо втираться в доверие к новому учителю и постоянно носить невероятно умное выравение лица, во-2-ых: просто рада что он остался)
а вот кто такой Третьюхин ещё предстоит только узнать..говорят неплохой-посмотрим.
а завтра я поеду менять плеер, ибо отрубился он прямо в метро, что меня дико расстроило..а в 16.00 у меня тестирование по французскому. устное и письменное. чувствую надо поготовиться, но как?
учитывая то что по интернет-тесту у меня уровень выше среднего без подготовки.. можно собственно не волноваться)
а ещё я наконец взяла из библиотеки Ремарка "жизнь взаймы". прочитаю-расскажу.

в который раз замечаю за собой приступы цинизма.
а ещё манию. манию встретить кого-нибудь из знакомых..раздражает безумно.

2 строфы-без проблем, но за 2 дня. я всё же огорчаюсь безмерно по этому поводу.не могу я никак взять себя в руки.