Затихли последние аккорды Кино, щёлкнул ключ, и машина уснула. Тишина неспешно выплыла из-под кресел, из всех отделений и ящичков, из выдувных щелей вентиляции. Заполнила. Воцарилась. Надавила привычно на уши, отступила, постепенно пуская внутрь далёкие звуки.

Морось покрыла блёстками ветровое стекло. Завладела, торжествуя, пространством за ушедшими спать дворниками, чувствует себя всё вольготней. Блёстки толстеют, становятся каплями. Но нет спокойствия в этой картине: вечной живостью, подвижным мерцающим фоном проявляют себя новые крапинки, попадая на стекло, и оно трепещет — как бок муравейника, как морская рябь, как эфирная ткать бытия.

Да, приходится признать, мы живём в мире антиутопии. Смотрите, все признаки на лицо.

Во-первых, наступление будущего со всеми его фантастическими технологиями, призванными изначально помочь, но на деле просто переворачивающим жизнь человека, создавая новые проблемы, а главное, вызывая рабскую зависимость, выедая и переваривая саму человеческую сущность, невыражаемую в двоичной системе. И кстати, вы заметили, что темп развития технологий уже превысил скорость их усвоения, приживания: новшества устаревают, не успев занять своё прочное место в жизни. Это делает их во многом бессмысленными, а человека обречённым на постоянный дискомфорт и беспокойство, стремленье не отстать. Всё меньшую ценность имеет опыт, всё большую — приспособляемость.

Во-вторых, порабощение в более привычном, буквальном общественном смысле. Смотрите, как ловко и ненавязчиво скручивается воля человека при помощи денег! Миллиарды людей по всей Земле ежесекундно делают то, чего они делать совсем не хотят, ради того, чтоб иметь возможность продолжить свою жизнь, от которой они не в восторге, но к которой привыкли, и которую, к тому же, вполне одобряют другие. Слышу голос с последних рядов: "Ну, это мы уже проходили. Кто же хочет работать? Это, батенька, в вас говорит обычная лень..."

Нет, не говорите мне про лень. Мне, одержимому созиданием, не терпящему бездействия и разложения. Я готов перевернуть этот мир своим трудом, я забуду о сне и еде ради любимого дела, и со мной такое уже случалось. Но я не могу. Я вынужден топтаться на месте, отдавая свою жизнь кому-то, кто ничего не значит для меня.

А вот и третья роковая черта: подавление индивидуальности, пропаганда всеобщего потребления, культ примитивизма -- об этом столько уже сказано и написано, но всё пока без толку, и можно только махнуть рукой: "А, что ж с ними поделаешь..." Можно и так, конечно. А вообще, эта черта тесно связана с предыдущей. Может быть, это даже одно и то же.

И конечно, как же мог я забыть последнее: то, что открыто порицаемо всеми, что не нравится вообще никому в этом мире, и, тем не менее, с разъедающим мозг спокойствием, с откровенной безнаказанностью, так свойственной ужасам антиутопии, продолжает твориться повсюду. Я говорю о физическом уничтожении планеты, о загрязнении, разбазаривании бесценных ресурсов, накопленных миллионами лет, уничтожении животных, растений... До боли знакомо, навязло на зубах. Не буду кормить вас этим, просто прочувствуйте атмосферу антиутопии.

Здесь я коснулся лишь вскользь многих проблем, о каждой из которых можно написать книги. Но вот вопрос, который занимает меня сейчас: есть ли это великое заблуждение человечества, от которого надо срочно его избавлять, развязывая войну с системой, убеждая, принимая посильные меры (Ну допустим, допустим, это возможно! Почему сразу нет?), или же это процесс естественный, обусловленный объективно, натуральным путём завершающий эволюцию человека? В последнем случае я, и правда, не вижу смысла в сопротивлении законам природы, породившей нас, и вольной по своему (скажем так) усмотрению нашу жизнь завершить.

Я не люблю кликуш и нытиков, которые из скорлупы своих уютных бложиков поливают грязью этот ужасный мир, плачут и жалуются на свою жизнь, не предлагая никаких путей и, в общем-то, не желая ничего делать. Не хочу уподобляться им. Я написал это потому, что мне действительно интересно, что думают об этом другие. Я хочу понять, что происходит, и что должен с этим делать я. Смириться ли мне с неизбежностью, проживая свою жизнь в тиши? Или кричать на каждом углу, вбивая в сознание людей озабоченность? Или бросить всё и уйти в горы, создавая свой собственный мир наперекор всем? Пока и в горах меня не достанут... Да и могу ли я что-нибудь сделать, маленький слабый человек? Не хочу себя видеть таким, и не буду. Мне только найти бы ответ.

В метро: "Придерживайте свой багаж, во избежание его САМОПРОИЗВОЛЬНОГО ПЕРЕМЕЩЕНИЯ". Самопроизвольно — значит, по собственной воле! Представил, как оживший багаж радостно ползает по вагону, наводя страх на пассажиров :)
Всё-таки языком надо уметь пользоваться, а то чёрти что выходит.

Словарь Ушакова:
САМОПРОИЗВОЛЬНЫЙ — Возникающий, совершающийся сам собой, произвольно, силой внутренних побуждений и причин, независимо от внешних воздействий.

Свети мне, поздний осенний лучик. Гляди любопытным глазком через тучи на прощальный багрянец опавшей листвы. На блёкнущие в сырости краски моих былых прогулок, свиданий с осенью: Лисий Нос, Александровское, Татьянино — как затихающее эхо. И там уже шёпотом: Мельничный Ручей… И только звоном в листве: Ладожское Озеро.

Скоро последний лист года оторвётся от ветки, его подхватит холодный ветер и закружит. Я обязательно процитирую вам эту старую запись, если смогу разыскать.

А на бульварной лужайке у дома юркие "Бобкэты" танцуют пируэты и пассажи на заднем колесе. И у каждого на крыше по паре удивлённых фар. А неуклюжий каток скромно топчется в сторонке на своих барабаноногах. Он так танцевать не умеет, но трудится не хуже, поверьте. Эти чудики развели на газоне страшную чвашную грязь. Но они же стараются во всю, засыпая дорожки гравием. А вокруг стоят, опершись на лопаты, покуривают странные зелёные существа. "Интересно, они пришли с миром, или им всё-таки нужен наш моск?"

А солнышко смотрит из-за края тучи и улыбается — как тут не улыбнуться? Хватило бы сил. У солнца всегда хватает. А у нас с тобою, мой друг?

Есть вещи, которые, повторяясь с начала жизни из года в год, не надоедают, а напротив, каждый раз наполняются всё большим тайно согревающим смыслом. Как будто в них какое-то знание о вечности, приближение к иному, совершенному миру. Например, облетающие ветки за окном на фоне серого неба и чёрный силуэт птицы.

Возвращаясь с обеда, наблюдал картину: из дверей бизнес-центра вывалила кучка народу. Пригляделся -- одни бабы. Такие, знаете, а-ля главный бухгалтер (толстые и сиськастые) и а-ля просто бухгалтер (потоньше, но прокуренные). Нет, не женщины. Именно бабы! Вышли с пластиковыми стаканчиками и недопитой бутылкой шампанского, и стали поливать всем этим колёса машины, стоящей на одном из парковочных мест VIP. Видно, одна из них только что эту машину купила.

Они поливали колёса, бампер... Не так, как делают гонщики на пьедистале почёта (взять бутылку, встряхнуть хорошенько, открыть, рассыпать тучу брызг, окатив всё вокруг...), нет, они выливали недопитое вино, как выливают помои, даже не столько на машину, сколько куда-то под неё. Одна в широком порыве попыталась было залить содержимое стакана в воздухозаборные отверстия на капоте, но другие тут же завопили: "Ой, нет, нет, нет!" и замахали руками, так что ей пришлось послушно и скромно обмочить диск переднего колеса.

Даже не знаю, что в этой картине было более всего тошнотворным. Пожалуй то, как они пытались последовать традиции (обмыть машину), и при этом не изгадить дорогую вещь (только колёса!).

И вот теперь я силюсь представить, и всё же не могу понять: ЗАЧЕМ. Ну зачем они это делали? Неужто кто-то из них всерьёз верит в то, что машина так будет лучше ездить? Вряд ли. Может быть, им просто было прикольно? Не думаю: выползли они лениво и делали всё как-то вяло, как будто для галочки. Так что для меня так и осталось загадкой, какая же сила их выволокла.

Одно слово: дурачьё-бабы.

1-е сентября сегодня почувствовалось. Сначала тем, как солнце с утра улыбнулось в окно, да ещё каким-то радостным чувством, как будто ожиданием. Как будто ждёт впереди что-то маленькое и тёплое, пустячковая но важная для меня радость. И хотя я прекрасно понимал, что этот день, как и все другие, от которых он не отличается, ничего такого мне не готовит, да и не с чего бы ему, но сердце упрямо продолжало чего-то ждать.

Я не стал его разубеждать. Замотав шею шарфом, я вышел пешком на работу. И тут я почувствовал снова, ещё сильней: по тому, как окружил меня прохладный воздух наступившей осени вместе с лучезарной игрой солнца в траве. И эти школьники, идущие уже с уроков в первый, не серьёзный ещё учебный день.

И я стал жадно ловить всплывающие из глубин пузырьки того забытого чувства: когда понимаешь, что впереди весь учебный год, и радоваться вроде вообще нечему, но в портфеле лежат чистые тетрадки: их так приятно начинать с листа у обложки, что пухло прогнётся под ручкой; да и ручка новая, аккуратная, с непогрызенным колпачком, и карандаш наточен остренько, и деревянная линейка... И ведь совсем ещё не устал, и так легко идёт первый день. И, конечно, девчонки: все такие знакомые, но после трёх летних месяцев вроде и немножко другие... нарядные, свежие. А ещё ведь можно сходить на четвёртый этаж между делом: интересно, а она, как она?.. Но ц-ц-ц...

И сразу за тем: уже другими цветами окрашенные, но такие похожие, да что там, почти такие же воспоминания университетской поры. Свежий, опять от обложки, конспект первой лекции, такой аккуратный спервоначала (скоро цветные ручки потеряются, а единственная, взятая взаймы у соседа, загуляет вялыми сонными линиями, в которых, как в дырявых сетях, уже не держится смысл; а ещё через какое-то время конспект и вовсе будет заброшен, и на сессии его место займёт бледнолицая ксера с пузатыми буковками от единственной на всю группу старательной девочки — но сейчас, первого сентября, мне верится, что всё будет не так!) И как описать вам эту поэзию, уникальное соединение берёз и осин, начавших терять летнюю краску, и монументальных стен факультета, узеньких столешниц и скрипучих досок в поточных аудиториях — и всё это дышит жизнью, моей собственной молодостью, головокружительным и влажным дыханием осени.

На старших курсах я, кажется, уже не ходил учиться первого сентября. Маховик учебного процесса раскручивался лениво и туго. Но всё равно он был, это первый учебный день, когда, приехав на факультет и не попав почему-то на пару, я садился на сачке со стаканчиком чая и молочным коржиком, поглядывал в окошко (строго говоря, я сидел, не НА сачке, а В сачке — там есть окна) и благодушно приветствовал всех встречных знакомых, заходящих рано или поздно сюда.

А ещё этот зябкий (но в шарфе-то тепло!) солнечный день напомнил мне атмосферу отрядных встреч, которых ждёшь с вялым нетерпением, и заканчиваешь и воодушевлённым облегчением, где всё как-то непонятно, неопределённо, но в итоге всё равно приятно и весело. Все эти Пушкины-Павловски-ЦПКО, мороженное, лодки... лодки. Ещё что-то в голову лезет, почём зря. Да, скоро можно будет надеть пальто фклеточку.

Конечно, обидно слегка, что вчера, в косых лучах вечера, я не осознал до конца, не прочувствовал, не зацепил крючочком последний день лета, лета, которое ушло и никогда уже не вернётся. Не вернётся, и что? Откуда во мне этот трепет? Да, это всё с тех времён. И, наверное, до конца жизни, для многих из нас, подсознательно, новый год будет начинаться как прежде: первого сентября.

Если б вы только знали, как трамваи мечтают взлететь!

Прежде, чем я опишу всё, что видел, хочу сказать очень важную вещь: я понял, что я до сих пор ещё молод. Что опасения, владевшие мною в последние годы, напрасны. Что былая острота и трепетность чувств, сладость неожиданных открытий об утончённости и красоте мира, так неотрывно сопровождавшие меня в юности и так безропотно, с молчаливым лишь сожалением отданные на откуп времени теперь, возвращаются, стоит только подцепить меня сверкающим пинцетом, выдернуть из безликих буден и поместить и живой раствор свободы, и добавить лишь каплю того смятения души, что приводит в движение мир.

Так вот, мои скитания по Москве — городу столь же мне чуждому, сколь и огромному, от которого я не ждал и не получил ни капли ласки — невзначай занесли меня на Воробьёвы Горы. Просто увидел знакомое название на схеме метро и подумал: поеду туда. Вдруг там и правда какие-то горы?...

Станция метро, висящая над водой, мне сразу понравилась. Оказалось, тут заповедник. Огромный кусок леса прям посреди города. Нет, не какой-нибудь городской лесопарк: настоящий густой смешанный лес. И в то же время тут и там: скамеечки, дорожки, прудики, щиты с описаниями растений и птиц... В общем, необычное место. И очень приятное. И как раз такое, как было мне нужно. Так что я с радостью скрылся там, среди ветвей.

Сначала я увидел пруд с утками. Уток было много. У берега плескались юркие комочки — утята. Удивительно, как сразу они становятся пушистыми, только выйдя на берег. Я и раньше встречал утятьи выводки, но такого я ещё не видел: одна утка, деловито покрякивая, ведёт за собою выводок — штук двадцать утят! А у других уток в пруду утят, вроде, нету. Я решил, что это детский сад с воспитательницей. Утяцкие ясли прошлёпали по берегу, потом зашелестели где-то в траве и скрылись из виду.

Потом я поднялся на гору с поглазел на город с высоты смотровой площадки вместе со всеми туристами, подивился зловещей черноте университетского шпиля, а потом углубился в лес, в другом направлении, где я ещё не был, и куда, по-моему, особо никто и не ходил. Преодолев несколько песчаных тропинок, извилисто и круто сбегавших вниз, я пересёк вынырнувшее прямо из леса утоптанное поле для мини-футбола, прошёл сквозь ещё одну волну зарослей, и вдруг замер в удивлении.

Передо мной явилась детская площадка: скамеечки, качели (доски-сиденья на цепях и качающиеся перекладины с двумя сиденьями), ещё какое-то небольшое странное сооружение, ощерившееся перекладинами (пригляделся — горка). Всё чудаковатого вида, в стиле "курьих ножек", но довольно новое и крепкое, и при этом в полном запустении. Высокая полынь и крапива обступили все конструкции. Одна особо раскидистая особь сюрреалистично произрастала прямо из пустого деревянного ящика у скамейки — то ли для урны, то ли для культурных цветов, которых там явно отродясь не было. Тут же поодаль, васильки с репейником, шуршание в траве, истома дремотного луга, медвяный аромат...

Сначала я даже не поверил своим глазам. "Что это там такое?" — думал я. Потом приблизился и увидел, что это прекрасное место. И что оно как раз для меня. Я сел на скамейку, погрузившись в головокружительный запах полыни и неведомых мне медоносных цветов. Тут я долго сидел, читал книжку, заснул с книжкой, и снова читал, и писал эти строки...

Меня поразило безлюдье этой затерянной в лесу поляны. И я тут же подумал, что это прекрасное место для того, чтоб, оставшись здесь наедине с любимой, дать волю всем своим порывам. Воображение тут же нарисовало мне чарующие картины, плывущие в благоухании трав. И как в подтверждение моих фантазий, из-под скамейки мне кокетливо блеснул обрывок упаковки с надписью "Contex".

Кроме меня и пары проезжих вдалеке велосипедов, сюда забредали только парочки. Одна из них до сих пор вот милуется на качелях. И я понял: это место создано специально для парочек, и открывается только им. Это из-за зарослей и уединённости, а, может быть ещё из-за тайны, что живёт тут молчаливо во всём: в замерших навеки (почему я так решил?) качелях, под скамейками, на узкой и приземистой горке, омываемой зелёными волнами. Как же, спросите вы, смог оказаться там я, одиночка с книжками и тетрадкой, наблюдатель и фантазёр с беспокойными сквозняками внутри? Оставлю сей вопрос без ответа. Скажем так, на додумывание. Хотя, какие-то мысли на этот счёт у меня есть.

Куда исчезли в этом году одуванчики? Обычно я вижу их всё лето. Больше, конечно, в начале, но и потом тоже: жёлтые, потом белые, несколько поколений за лето. А в этом году одна только жёлтая волна -- фьють, и всё!

Помню, видел мамашу с ребёнком в коляске. Она сорвала пушистый белый одуван и даёт ему: на, дуй! А он держит это чудо ручонками, и не понимает, что надо дуть. А она пытается ему объяснить, а он-то по взрослому ещё не умеет. А потом я прошёл мимо, и не знаю, что было дальше.

Так вот прошли одуванчики, странно. Теперь только кашки. Много кашек, очень много, никогда столько не было. Целые белёсые поля кашек. Они источают медвяный запах. И я в восторге, потому что никогда не видел их столько! (Только всё же, жаль одуванчиков. Куда они делись?). Шмели тоже рады -- опыляют, жужжат.

И всё б хорошо, да только мужик на маленьком тракторе тут как тут. Нет ему одуванчиков, так он кашки косит. Зачем, они же совсем маленькие! Это не высокая трава, которую нужно косить, и даже не одуванчики, это просто мелкие кашки! Но ему всё равно. Думаю, он даже не видит, что за зелень попадает ему под косилку. Вряд ли он заметил перемену на нашем лугу. Ему надо только отличить место, где он проехал, от того, где ещё не проезжал. Чтоб объехать всё без остатка. И знай себе кладёт полоски. Наверное, ему приятно. А может и нет, может ему вообще всё равно.

Если только, конечно, он не такой извращённый эстет. А что, может быть, для него стричь газон -- это такая поэзия. Превращать цветы в дорожки жухлой зелени. Разрушительное творчество. Экстаз. И он на коне. Он торжествует, а я должен смириться. Я ничего не могу поделать, чтоб помочь цветам. Потому что его правда. У него газонокосилка и разнарядка. И подпись начальства. А у меня ничего. Ничего, кроме нежной любви к цветам. Которая выглядит глупой и не нужной на фоне вселенского правила: "Газоны стричь". Газоны стричь. Затылки брить. Работать и отдыхать. И болеть за футбол.

И где теперь искать одуванчики?

Иногда мне кажется, что люди вокруг просто не понимают, как уныла и бесцельна их жизнь. Ведь если б они понимали, они б не сидели вот так вот спокойно, как будто всё хорошо. Может быть, они бы не кричали, конечно, схватясь за голову (ведь я ж не кричу), но хотя бы потерянный взгляд, невозможность работать, беспокойство -- то, что есть у меня, это должно ж быть заметно, это ведь трудно скрыть! А нет ничего. Они непробиваемы. Некоторые из них даже выглядят так, будто счастливы.

Но с другой стороны, они ведь не могут не понимать, не могут не видеть. Ведь всё станет понятно, если чуть-чуть хоть подумать. Что творится на свете? Объясните же мне!!!

Спросите меня, какая самая лучшая вещь на свете? Отвечу без колебаний: подушка. Пусть не стихнет в веках вечная хвала её безвестному изобретателю. Ни одна вещь на свете не может принести столько радости и удовольствия. Подушка! Милая моя, ласковая, нежная. Мягкое облако неги. Хвала подушке!

Но вот недавно в моём доме появилась ещё одна вещь, которая повергла меня в восторг. Да, он почти такой же классный, как подушка, а может быть, иногда даже и лучше её. Он -- это ... Большой Резиновый Шар для пилатеса! Да-да, теперь он доступен каждому. Его можно купить в спортивном магазине и надуть велосипедным насосом.

Во-первых, он большой, круглый и жёлтый. Во-вторых, он прыгает. На нём можно кататься и валяться, выгибая спинку. Можно валяться с ним в обнимку, да мало ли ещё что! Не, нет смысла рассказывать. Чтоб постичь его очарование, надо познакомиться с ним лично. Чего и вам желаю! :)

Кто я? Сумасшедший программист. Непризнанный гений. Художник, лишённый основного инструмента творчества: таланта. Моя потребность выразить себя необъятна. Моё желание изменить мир потрясает своим размехом. Мои возможности исчезающе малы. Я одиночка, никому не доверяю, я делаю всё лучше всех. Но я так мал. Я не могу сделать и капли того, что должен. Я смешон и ничтожен. Мои творения умирают, не успев родиться. Мне надо всё время работать. Двигать очередной суперпроект. Чужие достижения раздражают меня, потому что это всё не то, что надо. Близко, но не то. И делает мою работу бессмысоленной.

Я никогда не успокоюсь. Я в смятении. Я в глубоком смятении, потому что не могу найти дело одинаково полезное и осуществимое, и утоляющее безумную жажду моейдуши. Я понял, как мало я могу, и я не всилах с этим смириться. Я не знаю, за что схватиться, потому что всё это одинаково красиво, и сложно, и не нужно никому, кроме меня.

Во рту вкус крови. Это я раскручиваю назад. Пришёл на работу, шмыгая носом как всегда, утираюсь ладонью, а тут глядь: на руках полосы красные -- ну, всё понятно. Не выспался, и вообще. А, просижу весь день, как овощ на грядке, и ладно. А мы все тут как овощи... щи. Щи такие кислые. Невесёлые дни после праздников.

Я шёл пешком, и ветер забирался за шиворот. А снежинки такие мелкие, на варежку не поймаешь, не... какое там ловить.. Что-то тёплое шевелится в душе, исчезая, как улетающая птичка, как жёлто-розовый мазок на сером небе. Это всё, что мне осталось. Спасибо. Мне хорошо, в самом деле.

А где-то Кострома прядево мнёт...

Не хватает храмов, и всех мест на Земле, где мог бы я стоять сейчас, вдыхая эту музыку сонно и глубоко. И что бы было со мною теперь, спустя годы, впитай я тогда, у истоков, эту тягучую ткань забытья...

Я шёл на работу. После обеда, по песчаной дорожке, присыпанной жёлтыми листьями. Осень дышала ровно, спокойная как всегда. Осень была в воздухе, я вдыхал её, и теперь она была и во мне. Осень — такое близкое мне чувство, и она установила свой порядок. Не осталось следа тех мыслей, что тащились за мной с работы, кружили вокруг меня в кафе — всё это сдуло, одним дыханием, таким на удивление... лёгким.

Остались лишь вечные ценности моей жизни: одиночество, отрешённость. Я один. Я плыву по жёлтой реке в мире призраков. Здесь не существует времени, потому что есть лишь один срок — вечность. Сколько часов я уже иду? Что меня окружает? Вот лес. Река. Камни. Осень. Дорога. По дороге иду я. Мне ещё долго идти.

Что-то зашевелилось в кармане. А, это мой телефон: дрожит, путает звуки... — звонят с работы. Наверно, узнать, куда я пропал. Улыбнулся на прощанье и выбросил в воду. Чмок — сомкнулись круги. Стало тихо, как никогда.

Никогда.

Я ушёл, меня не существует.

Сегодня пошёл на работу первый раз после отпуска, и город снова навалился на меня своей бессмысленной пестротой. Опять тупые морды на рекламах, опять голые ноги цинично-гламурных девиц. Моё личное пространство сузилось до границ моего тела. Да, тут ничего не изменилось, и я устал уже говорить об этом.

Скандальное признание: вчера послушал "Сектор Газа", и мне понравилось... Грязно, тупо... но никакого фальшивого глянца. Зачем притворяться приличным человеком, если ты моральный урод? :) Бугага. А тут притворяются все.

Но речь сейчас не об этом.

Вернувшись из Похода, я сделал открытие. Мне думается теперь, что люди города такие не сами по себе. Они не принадлежат себе, обитая тут. Город делает их такими. А стоит только убрать всю эту толпу, оставить... человек пять, любых. И в каждом откроется что-то, я почти уверен. Я вспоминаю людей из похода — их ведь набрали случайно. И тут, в городе, я бы не обратил на них никакого внимания, а там, в тишине, среди диких скал — мы стали почти друзьями (я бы сказал "настоящими друзьями", потому что сейчас мне кажется именно так), и все они оказались людьми замечательными.

Нет, я, конечно, понимаю, что выборка в походе была не совсем случайной, да и просто повезло, но мысль моя в другом. Я опять убедился: людям нельзя жить так тесно.

Сосны в Усть-Нарве — совершенно особый народ. Они растут там везде, и у каждой свой характер. Их силуэты рисуются на фоне неба — из каждого окна видны свои сосны. У одной сосны — корона, у другой — звериная морда и лапа, третья — даже не скажешь что, но что-то несомненно одушевлённое, бесконечно загадочное. Ветер приводит их в движение, и она дышат, кивают, меняя выражение лиц. Они стоят, как часовые, день и ночь, они смотрят в окна, и вся моя жизнь проходит перед их взором, под неусыпным их наблюдением.

А солнечными вечерами их стволы горят на солнце мягким золотым светом.

Такими вечерами в Усть-Нарве играют в бадминтон прямо на улице, на проезжей части. Когда появляется машина, её пропускают, заметив ещё издалека, и снова продолжают играть, пока не зайдёт солнце, пока не станет так темно, что воланчик уже плохо видно — и тогда прекращают игру, и идут в дом, а дома чай...

В последнее время всё чаще вспоминаю Усть-Нарву. Не знаю почему. Наверное, сейчас, перешагнув за 30, испытал своего рода смерть, и в этом смятении моя ранняя жизнь, моё детство вспыхивает в памяти так ясно. Как будто случайно застрявшие в глубинах пузырьки счастья, головокружительного воздуха детства, теперь, когда толщи растворяются, освобождаются, выпускают радужное своё наполнение, и... навсегда исчезают? Боюсь, что так...

С одной стороны, она всё ещё существует. Её можно найти на карте, неподалёку от Нарвы. И улицы, скорее всего, остались на прежнем месте, и сохранили свои имена, и многие дома из тех, что я видел, стоят, где стояли. Только постарели, наверное. И можно даже купить путёвку в один из санаториев и домов отдыха, которых всегда там было немало: Мере-Ранна, Нарва-Йыесуу, Норус... Эти слова, такие родные, как мягкой кисточкой по сердцу... Но я боюсь туда ехать.

Боюсь оказаться там, и ничего не увидеть. И потерять навсегда сказку моего детства. Потому что той самой Усть-Навры, думаю, всё-таки уже нет. Потому что прошло 16 лет с тех пор, как я видел её в последний раз, и ещё больше времени с тех пор, как она цвела во всю силу.

Во-первых, там всегда детство. От самого раннего, полного обрывочных, мало уже понятных впечатлений, до позднего, до только-только начинающейся юности, когда весь мир обрушивается на тебя, как водопад волшебных красок и запахов. И там всегда куча времени, чтобы мечтать. Часы, дни, месяцы,... Там такого можно намечтать!...

Да, забыл сказать, там же всегда лето. А лето, оно такое разное.

Вот, бывают жаркие дни. Просыпаешься утром, а на дверце шкафа уже горит витиеватый узор от окна с тюлевой занавеской. Этот узор — как часы. Со временем он будет переползать по шкафу и сплющиваться, пока совсем не исчезнет, но к тому времени я давно уже встану. А за окном стоит сосна и поёт зяблик. Мне всегда казалось, что он говорит: "Тысяча четыреста ...(и что-то ещё невнятное)". И это звонкое утро, чисто умытое солнышко и небо без облаков (или с одним, лёгким как пушинка) — всё это значит: сегодня будет жарко, и пойдём не пляж. Я не очень-то люблю ходить на пляж. Но на даче без этого никак нельзя — я понимаю, и нахожу в этом свои радости.

Вот здесь, на углу Вабадузе и Паккери, если, конечно, повезёт, продают мороженое: холодильник на колёсиках и длиннющая очередь. Но ничего, она идёт быстро. Продавщица хлёстко кладёт на крышку холодильника твёрдые параллелепипеды — эскимо. Сейчас таких нету :) Щас всё больше в виде трубочек или овалов — выпендриваются, как могут. А тогда: параллелепипед в промерзшей бумаге, и палочка торчит — и столько радости внутри!

В жаркий день, на подходе к морю, чувствуешь чуть заметный ветерок. Он доносит до тебя особый такой пляжный шум, в основном состоящий, конечно, из звуков играющих детей. Море спокойное и синее, повсюду из него торчат купающиеся люди — значит, и мы будем купаться, и строить замки из песка, и специальные такие песочные горшки.

Хочу, чтоб люди все обезумили. Потеряли разум, стали бы обычными животными. И я вместе с ними, конечно. О да, наступят тёмные времена, но ведь некому будет судить об этом. Конечно, будет страшный хаос, и мор, и грызня... Но Боже мой! Какая же будет свобода!!!

Свобода от самого тяжкого бремени, данного нам природой — разума. "Глупости, — возразит кто-то из уловивших мою мысль, — разум прекрасный дар, просто люди неверно его используют!" Неверно. Но разве не единственно он, разум, побуждает людей использовать его именно так? Кто заставляет нас платить свободой за сытую жизнь? Защищать слабых и немощных, от которых нет пользы? Не совершать важных поступков, боясь осуждения? "Мне это надо, но это нельзя" — вот формула, она преследует нас с рождения. Разум породил суеверия. Строгую мораль и бессмысленную жестокость. Породил болезни, свойственные только ему. Вдумайтесь: человек со здоровым телом терпит страшные муки, потому что болен его разум. Комплексы, депрессия, муки совести, несбывшиеся надежды.

И, наконец, самое страшное порождение разума: невообразимо, непостижимо могучий монстр, пережёвывающий души — пресловутое общество. О, сколько сказано слов! Сколько конфликтов пережито, выстрадано, сделано предметом всеобщего сострадания — и ничего. Никто не в силах справиться с монстром, все лишь безропотно продолжают его кормить. Кормить, конечно же, своей душою и полтью, ведь другого эта скотина не ест. А что это за чудище? Все его знают, но его нет. Ему нельзя отсечь голову, завязать узлом его щупальца. Его нельзя убить, потому что он — это мы. А такими глупыми и ничтожными делает нас наш великий дар — разум.

И, знаете, я бы терпел. Я бы смирился с неизбежностью своего предназначения, но один парадокс вовсе не даёт мне покоя: Разум, сделавший людей такими живучими, не даёт им размножаться. Этот закон прослеживается с гадкой и драматичной ясностью: чем меньше у тебя ума, тем больше шансов оставить потомство. Чем выше духовная организация, тем больше препятствий на твоём пути. А ведь, люди, это не правильно! Это не по Дарвину, в конце концов! Так и вымереть недолго! А может, ну её к чёрту, эту мораль? Пришло время сеять: разумное, доброе, вечное. Я серьёзно. Неужто наш разум нельзя оседлать и пустить нам на пользу? Быть такими же умными, расчётливыми, возвышенными, и при этом... свободными!

Артём Петров похож на шмеля. В своём чёрном свитере с жёлтыми полосками, небритый, с тихим басистым голосом... Точно шмель. Полный шмелиного обаяния.

Смотрю в зеркало и думаю: а я-то на кого похож? Увы, сравненье не в мою пользу. Видимо, всё-таки на кузнечика, как ни прискорбно. Да, что-то такое неконкретной формы, зеленоватое... Шевелит усиками, бумажками шуршит. И с завистью поглядывает на шмеля.

Очень трудно в нашем мире жить со смыслом.

Тот, кто не смирился со своей ролью, со скромным набором возможностей, тот, кто ищет смысл своей жизни, обречён на страдание.

Такие люди не ценятся. Они выбрасываются, как непригодный материал. Очень похоже на "Матрицу". Мы воспринимаем этот фильм, как фантастику, а ведь это наша жизнь. Только конец там фантастический: один человек, якобы, может всё изменить -- хаха. Это уже красивая сказка. Это чтоб люди были спокойнее, радостней. Потому что капелька надежды нужна каждому, чтобы жить, вырабатывать энергию.

На самом же деле, кто пойдёт против общества -- сгинет, бесславно и бессмысленно.

Как же жалко выглядит человек, проклинающий мир, в котором живёт, общество, частью которого является. Да, выходит, я жалок. Неприспособлен, несовершенен, я просто зашёл не в ту дверь. То, что я делаю, никому не нужно. То, что я люблю, умирает. Считайте меня неудачником, мне наплевать.

Придёт тихая старость, как этот дождливый день: не к чему больше спешить, осталось только самое главное, самое вечное...

Не плачь, прошу тебя. Мы что-нибудь ещё придумаем, всё будет хорошо. Да, я не знаю что. Да, я вижу, что нет надежды, но руки опускать нельзя. Ну не может же мир быть таким несправедливым, ведь есть же Бог, в конце концов?... Может быть, нужно просто ещё подождать... Ну ещё немножко, пожалуйста. Всё изменится, вот увидишь... вот увидишь. А пока... не теряй надежды, и не трать это время зря. Жизнь ведь такая короткая, и даже если ты в конце концов так и не найдёшь счастья, ты можешь хотя бы сделать что-то полезное. Хотя бы в меру своих сил. Знаю, их не много, но мы постараемся. И будем верить. А иначе нельзя.

Но жизнь продолжается, пока цветут и пушистятся одуванчики, а они вырастают снова и снова, хоть их и пытается выкосить дядька на маленьком тракторе. Плюнуть, что ль, на него с балкона? ;)

Солнце моё. Солце. Жёлтые вспышки, слепящие косые блики. И пена облаков. Это свет во всех его проявлениях, а я и не знал. А я стал уже забывать, как не стыдно. Как можно забыть такое... Нельзя.

Но я здесь, серая змейка на камне. Не мигает скованный взгляд. Не могу я потратить зря ни мгновенья. Солнце. Как же ты далеко, как загадочна там твоя жизнь, которой ловлю отголоски. Мне из этих осколков всё равно ничего не собрать. А кажется, что твоя жизнь как моя. Только наоборот, зеркально. И где-то совершенно не здесь. Мне до туда не долететь, я давно уже это понял. И нет даже смысла стремиться туда, слышишь? Слышишь ли ты меня, моё обожжённое сердце? Или мало тебе огня? Огня, что рождался во мне -- а так и не скажешь... Снаружи-то и не заметно. И ладно, это и к лучшему, всё к лучшему, говорят, верно?

Вот, разьве что, я соберу эти капли. В них тоже есть трепетный свет. Даже если я закричу, солнце меня не заметит. Так что же сидеть и смотреть? Расправлю кылья и улечу. Сейчас, ещё только минутку...