Заброшенная усадьба последнего из рода Строгановых

Вторник, 11 Декабря 2018 г. 13:05 + в цитатник

Заброшенная усадьба последнего из рода Строгановых

Пришла весна, сезон прогулок по заброшенным усадьбам и особнякам открыт. Усадьба Волышово (Псковская область), построенная в 1860-е годы, принадлежала богатой семье Строгановых. Теперь от пышной графской усадьбы остались одни руины, которые привлекают любителей "заброшек". Благодаря старым усадьбам узнаешь историю их обитателей.

Графские развалины

Владелец усадьбы граф Александр Строганов был придворным егермейстером, организатором царской охоты. Усадьба спроектирована как охотничьи угодья. Имение унаследовал сын графа - Сергей Строганов, которому суждено было стать последним из рода Строгановых.

В юности Сергей Строганов редко бывал в родных краях, его манили дальние страны. Он совершил путешествие к берегам Америке на собственной яхте "Заря". Особенно графа интересовали национальные культуры народов.

В 1882 году граф женился на Евгении Васильчиковой. Молодая жена умерла от внезапной болезни спустя два года после свадьбы. После смерти любимой безутешный граф обосновался в фамильном имении Волышово. Говорили, что скорбящий супруг каждое утро срезал розы в приусадебном парке и приносил на могилу жены.

Портрет дамы в белом - Евгении Строгановой (Васильчиковой), за год до смерти. Возможно, ее тень блуждает среди руин.

Мореплаватель и путешественник граф Сергей Строганов проявил себя и как отважный офицер, он принимал участие в русско-турецкой войне 1877—1878 года, награжден крестом св. Георгия.

Лесничий Гилев рассказывал о гармоничной семейной жизни супругов. Евгения разделяла многие интеллектуальные интересы мужа. Может показаться странным, что знатная дама также умела готовить, любила порадовать близких своей стряпней:
«Граф представил меня графине, сказав при этом: «Я уже говорил тебе о нем». К вечеру граф послал за мной, так как пожелал побывать у нас на шишкосушилке. Однако ее устройством интересовался не столько граф, сколько графиня. На другой день вызывают меня опять к графу. Оказывается, графиня узнала об искусственном лесоразведении и пожелала осмотреть питомник. Поехали мы с ней в пролетке вдвоем. Трава сырая после дождя, а графиня без калош. Я предупредил, что недолго и простудиться, а она мне ответила, что она умеет закаливаться и простуды не боится.

Тем же вечером граф опять позвал меня к себе. Пригласил сесть и ознакомить его с особенностями лотового сплава. Я рассказал об особенностях сплава на лотах и устройстве такой барки, а за одним описал картину гибели барок, разбившихся на моих глазах у камня Косого. Рассказал и о том, с какой самоотверженностью спасал барку и людей помощник лоцмана В. Черепанов. Граф спросил меня, как наградили Черепанова. Я на это ответил, что представил его к награде в 25 рублей, а заводоуправление дало только 3 рубля. Выслушав, граф сказал: «Хорошо, что Вы рассказали мне об этом, оставлять такой случай без внимания не следует». Во время моего доклада, в кабинет, играя со своей собачкой, несколько раз вбегала графиня, и мне показалось, что мой рассказ интересовал ее больше, чем игра.

Вскоре приглашает меня управляющий и говорит, что графиня желает приготовить какое-то кушанье из свежей рыбы, раков и грибов и, что он, управляющий, отказался доставить все продукты в столь короткий срок. На этот разговор вышла графиня и говорит: «Да, да Федор Васильевич, на Вас вся надежда. Петр Яковлевич отказался, может, Вы все заготовите? Мне, – говорит, – хочется сделать сюрприз Сергею». Я сказал ей, что постараюсь, но обещать не буду.

Командировал одного смотрителя за раками на реку Утку, верст 20 от нашего завода и дал ему свой бредень. Второму смотрителю вручил невод и послал на Билимбаевский пруд за рыбой. Бригаду лесных рабочих из пяти человек послал на Горновой камень за 18 верст за красными грибами. Дал задание и распорядился всем вернуться к 12 часам следующего дня. На мое счастье нашлось все, что требовалось. Раков привезли штук 200 и сразу отправили на кухню. Спустя немного времени смотритель Стряпухин принес 20 фунтов (8 кг) живых окуней, каждый на 6 вершков (25 см.). Еще чуть позже влетают в ограду рабочие верхом на лошадях с полными корзинами грибов. И все это в восторге принимает довольная графиня.

На другой день граф пригласил меня опять и сказал, что хочет показать графине Караульную гору и что отъезд через час. Я отдал распоряжение о подаче лошадей, а лесного смотрителя Дылдина отправил к управляющему за самоваром, посудой, чаем, сахаром, хлебом и за бочонком с водой». Приехали на гору, а там стоит берестяной шалаш и диван, обделанный берестой. Граф удивился и заметил, что раньше его здесь не было. «А я отвечаю, – вспоминал Федор Васильевич, – Ваше Сиятельство в тот раз намекнули, вот я и устроил в надежде, что приедет графиня и посидит. А Евгения Александровна и говорит: «Вот я приехала и посижу».

Граф с Бардманцевым пошли в лес за рябчиками, меня оставили с графиней и старым князем устраивать чаепитие, так как я похвастал, что скоро привезут самовар. Старик Васильчиков пошел гулять по скалам. А графиня стала расспрашивать меня о моей семье. Спросила сколько мне лет? Я сказал – тридцать пять. Тут она и говорит: «У, какой Вы старик». Я говорю, что это я годами стар, а духом бодр. «Да, да – это видно, видно, – вскричала она. Вы почти ровесник моему мужу».

Граф в имении Волышово

Чаем то я похвастался, а его-то как раз и не привезли. Ни камердинер графа, ни управительница ничего не дали, заявив, что никаких поручений от графа они не получали. Услышал это я от Дылдина и иду сконфуженный к шалашу. Графиня видит меня и спрашивает, отчего я такой кручинный? Я объясняю, в чем дело. Она говорит: «Очень плохо». Тут я подаю ей дыню из своего сада, присланную женой и говорю, что не заменит дыня чай. Графиня обрадовалась, разрезала дыню, отделив немного себе и мне. Пришел граф, видит, что самовара нет, и интересуется где чай. Графиня по-французски что-то ему пояснила. Граф улыбнулся, посмотрел на меня, покачал головой и взял дыню. И вот так, не попив чайку, поехали домой».

Руины усадьбы напоминают об этой печальной романтической истории.

Усадьба в конце 19 века

Лесничий Гилев сохранил добрые воспоминания о графе:
«Мне пришлось встречать графа на железнодорожной станции Тарасково, что находилась в 27 верстах от Билимбаевского завода. Здесь я ему представился и сопроводил верхом до Билимбаевского завода, едучи рядом с его экипажем. Граф тогда был холостой, и его сопровождали три спутника. Приезжие живо интересовались подробностями, а я давал объяснения. Среди прочего, предупредил, что недалеко от дороги находится большой Чернореченский рудник. Граф пожелал заехать туда и даже спускался в шахту...

...Сергей Александрович часто ездил верхом, а управляющий и спутники, сопровождали его в экипаже, поэтому мы иногда оставались вдвоем. Он расспрашивал меня о моем семействе, об отце и братьях. Один на один он был совсем другой человек, не тот, что при людях.

На другой день граф со свитой поехал на Караульную гору. На горе все любовались ландшафтом. С вершины как на ладони были видны три завода – Билимбаевский, Шайтанский и Ревдинский. Я угощал Сергея Александровича чаем, заваренным не в чайнике, а в ковше, так как чайник забыли. Чтобы не падали чаинки в стакан я прикрывал ковш салфеткой. Граф заметил это и сказал, что не надо чай пропускать через салфетку, пускай лучше чайная трава попадает в стаканы. Еще он заметил, что на вершине горы нет ни шалаша, ни скамейки, и усталому туристу негде укрыться от дождя и ветра.

Обратно в Билимбай возвращались по Чусовой в большой лодке с четырьмя гребцами. Замечаю, что сидя в лодке, граф то открывает, то сразу закрывает свой портсигар за отсутствием там папирос. Видимо ему захотелось курить, но никто из спутников не обратил на это внимание. Достаю свой портсигар и предлагаю графу папиросу, оговорившись, что табак неважный. Он поблагодарил меня и спросил позволения взять пять штук. Тут все стали предлагать графу папиросы, но он отказался».

Вид из графского окна

Мраморная лестница, заказанная в Италии

Остатки былого великолепия

Граф вернулся к жизни благодаря другу - князю Щербатов, который предложил идею разведения породистых скакунов. Строганов заинтересовался предложением товарища, в усадьбе был создан конный завод со школой верховой езды по европейскому образцу. Предприятие оказалось успешным.

Фамильная церковь

Борис Васильчиков, брат Евгении Строгановой, подробно описал охоту в угодьях Волышево, тоскуя по "старому доброму времени":

"Вернусь к описанию охоты в Волышове. Итак, все охотники в сборе и первый выезд назначен на 8 сентября. Накануне по предложению хозяина все соглашаются идти кормить собак, т.е. присутствовать при их корме, который в отношении гончих совершается с некоторой обрядной торжественностью. К назначенному часу все направляются на псарню, не исключая дам, которым при входе вручается по прутику для того, чтобы отгонять ласкающихся собак, которые могут запачкать платья; эту роль обыкновенно принимал на себя мой Плеснев, всегдашний защитник и покровитель дам во всем, что касалось охоты.

Плеснев здесь гость, но чувствует себя как дома; он уже лет пятьдесят проделывает здесь это осеннее действо, он занимает среднее между псарями и господами положение, пользуется почтением, с ним советуются, и в этих случаях он высказывается не иначе как со ссылками на то, что было при «батюшке» Дмитрии Васильевиче или Ларионе Васильевиче; о поколениях он уже давно потерял ясное представление. Собачья кухня расположена в конце длинного выступа, и тут же, шагах в трехстах от псарни, стоит под навесом длинное корыто, заполненное кормом, который доезжачий, ходя взад и вперед, размешивает веслом. Когда все соберутся, доезжачий уходит и выводит с псарни стаю, состоящую из 40-50 собак, которые, сопровождаемые выжлятником, идут за ним тесной толпой. Не доходя шагов ста до корыта, он останавливает стаю: «Стой! Стой! Гончие, в стаю!».

Гончие уже знают, что от них требуется, и несмотря на терзания голода, возбуждаемого всеми тремя чувствами: вкусом, зрением и обонянием, все же остаются на месте, провожая глазами своего хозяина, который медленным шагом, с видимым спокойствием отходит один к корыту. Но он внутренно волнуется, ибо начинает испытывать не столько стаю, сколько себя самого: насколько он владеет стаей, насколько она ему послушна и дисциплинированна; выжлятники тоже отходят от стаи, но не сводят с нее глаз, дабы если какая-либо из молодых, не выдержав мучений Тантала, выдвинется вперед, тотчас ее окликнуть, иначе она может всех увлечь за собой и будет скандал и позор для доезжачего! Подходя к корыту, доезжачий, еще раз попробовав достаточно ли корм остыл и убедившись, что он готов, спрашивает хозяина: «Прикажете кормить?» и получив ответ: «Корми!», он криком «Сюда, дружки, сюда ою! ю! ю!» подзывает к себе стаю, которая со всех ног ринувшись к нему, останавливается как вкопанная под самым корытом, не дерзая еще прикоснуться к корму.

Тогда доезжачий зовет в рог, т.е. трубит установленный на этот случай «позыв», одинаковый с тем, которым в острову сзывают гончих, но мучительные терзания голодных еще не кончены; они ждут разрешения прикоснуться к корму и знают, что это разрешение может им дать только один человек в мире — это доезжачий, поэтому они не поддаются провокации, когда кто-либо из присутствующих, для испытания их выдержанности произносит этот разрешительный трудно передаваемый буквами звук (вроде: «дбруц!»), который доезжачий произносит наконец по приказу хозяина: «Давай!»; в один миг все 50 гончих жадно накидываются на корм и торопливо его лакают, перебегая с места на место в надежде выискать лучший кусок мяса и перехватить что-либо вкусное у соседа. Но еще не все испытания окончены: когда корм наполовину съеден, опять-таки по приказу хозяина «Отбей!» доезжачий окликом: «Стой! В стаю!» вновь заставляет послушную стаю прервать утоление своего голода; стая отходит от корыта, собирается в тесную кучу и, умиленно глядя в глаза доезжачему, облизываясь и дрожа от нетерпения, ждет дальнейших приказаний. Наконец мучения кончены и им дают спокойно доесть свой корм, после чего они врассыпную медленно возвращаются на свои нары.

Испытание прошло блестяще; стая, показавшая такую выдержку у корма, очевидно, ее проявит и в поле, а без нее нельзя управлять этой оравой, как нельзя без дисциплины управлять толпою людей; доезжачий и хозяин получают несколько комплиментов, а видевшие эту процедуру впервые удивляются умению, проявленному при обучении состоящей из полсотни собак стаи. Следуемый затем корм борзых, на которых требования дисциплины не распространяются, происходит без всяких формальностей и присутствующим дает случай их разглядеть, их сравнивать и т.п., после чего все расходятся в нетерпеливом ожидании следующего дня.

Следующий день приходится на воскресенье, когда в силу неуклонно соблюдаемого порядка на охоту выезжают только после обедни и ускоренного завтрака. К обедне в прилегающей к дому церкви сходятся все; она заполнена жителями Волышова, соседних деревень и охотниками трех съезжих охот; их человек тридцать, они все в новеньких мундирах, подстриженные, подбритые, в полной готовности после годичного перерыва приступить к действиям. После обедни ранний завтрак. Не знаю, как другие, но я за этим завтраком испытывал всегда некоторое волнение; кроме нетерпения, тут действовало всегда сознание, что предстоит некоторый смотр моей охоты, хочется не ударить лицом в грязь, щегольнуть ее составом, похвастаться своими «первоосенниками» (т.е. собаки весной погодовавшие).

Завтрак затягивается, между прочим, потому, что хозяйка ведет длинные разговоры с сидящим рядом с ней батюшкой, почтенным о.Александром. Большинству кажется, что в такой день такие разговоры неуместны и подлежали бы сокращению. Наконец все встают и расходятся по своим комнатам, чтобы переодеться и облечься в охотничьи доспехи. Тем временем перед домом развернулась величественная и живописная картина.

В центре просторного двора, окаймленного домом покоем, в стиле Людовика XVI, с мансардами, перед высоким крыльцом расположились обе стаи, всего около ста собак, с шестью выжлятниками, двумя доезжачими и все тем же Плесневым во главе; налево столько же моих и голицынских; все охотники верхами, у борзятников по две собаки на сворах; в центре образовавшегося таким образом полукруга конюхи водят господских верховых лошадей, тут же стоят пешие мальчики, еще не доросшие до положения настоящих охотников, и держат борзых, предназначенных в господские своры; в некотором отдалении экипажи, запряженные парами и тройками; последними, красиво подобранными, с рысаками в корню и кровными пристяжками, Волышово издавна славится. Сегодня выезд многолюднее обыкновенного; это потому, что день «своры» это как бы парад, когда выезжают все — и стар и млад. Некоторые уже давно на пенсии или исполняют побочные обязанности при охоте, воспитывают щенков и т.п. Но сегодня они выехали и бодрятся на конях.

Понемногу выходят из дома его обитатели. Все стараются казаться спокойными, но настроение вообще приподнятое; не скрывают своего возбуждения только дети Голицыны, их семь штук и все они уже давно бегают среди охотников, гладят собак и засыпают всех вопросами. Не хватает еще кн. Павла Павловича, это, однако, никого не удивляет, т.к. все привыкли к тому, что общий любимец Павлик всегда всюду опаздывает и объясняет это не тем, что он опоздал, а тем, что другие поторопились. Но он в своей комнате не сидит сложа руки: он при содействии своего камердинера занят пригонкой на себя специальной направленной одежды, кинжала, своры и рога; это, как и все, что он делает, делается с чувством, толково, с расстановкой, не спеша, по пословице: «Поспешишь — людей насмешишь».

Наконец вышел и он. Хозяин дает знак, и все охотники, спешившись, берут в руки рога и играют особый «голос». Дирижирует Плеснев, отбивая такт арапельником; голос состоит из серии аккордов на подобранном строе рогов с переливами, именуемыми «талили» и «турутом». Об этих «талили» и «турутах» Плеснев все эти дни поучал молодежь на бывших репетициях на псарне, но, впрочем, безуспешно, т.к., по его словам, с тех пор, что умер тридцать семь лет тому назад какой-то «Констентин, что похоронен в Тишенке», искусство художественного воспроизведения этих виртуозных переливов утрачено.

Музыкальный номер окончен; хозяин скомандовал: «На конь!». Плеснев и доезжачий Платов отходят от остальной группы и становятся по двум сторонам широкой березовой аллеи, ведущей к выезду из усадьбы на большую дорогу; между ними распущена свора, которая и дает название всему происходящему; к этому месту подъезжает первым Строганов, но свора натягивается и Плеснев объясняет, что проехать нельзя, здесь застава, нужно откупиться; Строганов возражает, что никаких застав не признает, откупа платить не желает и т.д., но наконец кладет деньги в протянутую шапку, свора опускается и он проезжает. То же проделывают и все остальные господа, и наконец переезжает через свору и вся охота, но это уже — «на счастье». Вслед затем деньги немедленно кому-либо сдают и прячут в сохранное место до конца осенних охот, т.к., зная нравы людские, было бы безумием их оставить в руках охотников…

Сегодня очередь волышовской стаи, выбитскую отводят домой, и вся охота вытягивается в классическом порядке: впереди стая, за ними длинной вереницей борзятники, сзади экипажи. Направляются к первому «острову» верстах в двух от усадьбы сквозь большой парк-лес Омшарину. Воспользуюсь этим прохождением, чтобы описать еще кое-кого из присутствующих. Здесь, во-первых, два доктора, оба друзья всей семьи, типичные бывшие дерптские студенты времен до русификации, домашний врач Строгановых Вагнер и заведующий строгановской больницей в соседней усадьбе Александрово хирург Рюккер; к счастью для последнего, с тех пор что он сделался ярым псовым охотником, а это уже тому лет двадцать пять назад, Александровская больница ежегодно нуждается в ремонте или во всяком случае проветривании, и это по климатическим и гигиеническим соображениям полезнее всего делать в сентябре…

Охота 19 века

Выехала сегодня в виде исключения и Вера Илларионовна Мейендорф, наша двоюродная сестра, ее соблазнила только чудная погода, т.к. она председательница Общества покровительства животным и ненавистница всяких охот. Она предупреждала, что сделает все от нее зависящее, чтобы помешать нам убивать несчастных зайцев; но против этого приняты меры: с нею в коляске поместилась М.В.Константинова, ей поручено парализовать коварные намерения Веры. Муж Веры Илларионовны Мейендорф, будущий командир Конвоя Е.В.37 едет с гончими; он убежденный гончарник, презирает езду с борзыми, и на нем огромный, в аршин длиной, рог, изображающий в строе рогов контр-бас, которого из-за его тяжести никто, кроме него, никогда на охоту не надевает. Академик Бобби Голицын уже волнуется и соображает, как бы ему попасть на хороший лаз и, главное, не дать мне его занять; на этой почве у нас с ним всегда дружественное соревнование. Он ужасно не любит возвращаться домой «попом», т.е. без зверя в тороках, но это с ним редко случается, т.к. он столь же расторопен на охоте, как умудрен в математике! Среди всадников вдруг появляется пешеход: это недавно приехавший погостить из Англии бывший воспитатель Строганова. В последующие дни он будет выезжать с нами верхом, но сегодня воскресенье и ему как духовному лицу неприлично в такой день охотиться, но ничто ему не мешает во время прогулки случайно встретиться с охотой.

Граф Строганов на охоте

По сговору с хозяином я занимаю самый передовой лаз и, замыкая собою цепь окруживших остров борзятников, подаю в рог сигнал, одну октаву с протяжной верхней нотой, означающий «бросай гончих». Доезжачий, стоявший до этого спиной к острову, имеет перед собой стаю, окидывает, не торопясь, последним взором своих любимцев, которые, впиваясь в него глазами и предвкушая близкие охотничьи наслаждения, усиленно помахивают «гонами» (т.е. хвостами), поворачивается лицом к острову и вместе со всеми присутствующими снимает шапку и набожно крестится; это опять-таки обычай, бережно самими охотниками сохраняемый в своей среде, и с этого начинается всякий день охоты. Наконец «о полес, полес, дружки!», и вся стая мигом врассыпную рассеивается по лесу. Начинается «ровнение», с порсканием на разные лады, прерываемые изредка звуками рога доезжачего, дабы держать в должной к себе близости горячащихся на первых порах гончих. Но вот где-то отозвалась гончая: раз, другой, и гончие и псари останавливаются и прислушиваются. Но через секунду гончие, не обращая на слышанный гон никакого внимания, продолжают заниматься своим. И псари, и гончие определили по голосу, что это отозвалась Вопишка, которая не внушает к себе никакого доверия, все ее считают за особу легкомысленную, не способную разобраться в многочисленных запахах, которыми заполнен лес; ее держат в стае, потому что она красива собой и обладает приятного тембра высоким сопрано, эффектно звучащим с другими голосами; голос она подала просто так, чтобы развлечься и произвести некоторую сенсацию, зато к ней по приказу доезжачего «подбей ее» устремился выжлятник с криком «врешь Вопишка» и старается арапником отбить у нее охоту врать.

Но вот через несколько времени раздается где-то в отдалении басистый голос; это уже другое дело, это отозвался почтенный Добывай; картина быстро меняется: гончие, опознав голос своего «мастера» (т.е. лучшая гончая в стае, которая во время гона идет впереди, «держит переда»), все ринулись к нему, поощряемые возгласами псарей: «Слушай, слушай, ото, то, то к нему, к нему!». Добывай знает свое дело и не любит, чтобы ему мешали; он нарочно отдалился от толпы, в которой масса неопытной суетливой молодежи, большей частью его же детей и внучат, и там, в одиночестве, напал на след, начал его проверять и, когда убедился, что он заслуживает внимания, — дал голос. К нему быстро подвалила стая, дружными усилиями вытравила след и, вытравив, «варом заварила», заливаясь различными голосами от тонких дискантов до густых басов, возбуждая в охотниках ощущения, от которых мурашки по коже бегают, и оглашая лес и поле звуками, которые многим в такие минуты кажутся лучше всякой музыки! Потому как гончие «добирались», т.е. вытравляли след сначала, давая голос с промежутками, и как они теперь гонят, доезжачий догадывается, что гонят по лисице, но и еще никто не «перевидел».

Но вот один из выжлятников, выскочив на лесную дорожку, увидел, как матерая лисица, настигаемая стаей, шмыгнула через прогалину, и он подает в рог голос «по лисице». Среди борзятников в поле тотчас же намечается некоторое движение, и те, которые до сих пор стояли слишком открыто, быстро прячутся, кто за пригорок, кто за куст, кто за забором или за камнем. Тем временем лисица, сделав круг по острову и усмотрев, что везде небезопасно, решилась направиться на свой обычный лаз у камня, где ей представлялось побольше шансов спастись, но на этот раз ее надежды не оправдались и она была быстро затравлена дамами. Как только она была поймана, так в поле по следу вывалила вся стая, кучкой, так что «шапкой накрыть», а за нею и охотники: доезжачий, видя, что дело кончено, остановился на опушке и начал звать в рог, пока выжлятники не остановили ее кликами: «Стой! Стой! Гончие, ого, го! Дошел, дошел, дружки! Стой, вались до ловца!» Гончие остановились, но, несомненно, смышленый Добывай подумал: «Опять та же история, я нашел, мы выставили, а досталась другим…», и с сознанием исполненного долга, посмотрев на висевшую уже в тороках лисицу и последний раз вдохнув в себя ее аромат, вместе с другими направился к доезжачему.

Тем временем на самом переду, между мной и Б.Голицыным, вышла «прибылая» (т.е. молодая) лисица и мы вместе начали ее травить; из-под угонки моей собаки ее подцепила, притом скверно, за «трубу», т.е. за хвост, маленькая сучка Бориса Голицына Дэзи; лисица конечно его; я его с приятной улыбкой поздравляю с «красным полем» (т.е. за успех в затравлении «красного зверя» — волка или лисицы) и, молча подобрав своих собак, возвращаюсь на свое место, но в груди у меня, по выражению Кузьмы Пруткова — «змия»! Дело в том, что лисица, несомненно, шла ближе ко мне и мне подлежало ее травить, а никак не ему, но я не хотел нарушать общего благодушного настроения первого дня охоты и потому сейчас смолчал. Но вечером я без всякой злобы, но из принципа, высказал ему свое мнение, на что он, взяв карандаш и бумагу, начал чертить план местности, упоминая о каких-то катетах и гипотенузах, и из всего этого выходило, что я должен был стоять на месте, а он один травить. Я не математик, и он меня не убедил, но в течение осени Р.П.Балавинский не раз заводил речь об этой лисице и мы всегда оставались каждый при своем мнении, и раз даже, к великому удовольствию Ростислава Петровича, наш спор принял несколько острый характер.
Из острова затравили еще двух-трех русаков и начали выводить гончих. Пока к стае съезжались борзятники, невдалеке послышалось протяжное «А…ту его» (окрик, которым охотник возвещает, что он подозрил русака), и тучный Никита Горшок, труся на своей лошади, приближался к месту сбора.

Никита Горшок был из тех старых пенсионеров, которые уже давно не охотились, но сегодня он выехал; однако же, как совершенно глухой, не для того, чтобы стоять на лазу, а чтобы попробовать свое счастье и подозрить русака и за это получить традиционный серебряный рубль «на чай», но которому он уже заранее, в надежде на удачу, решил дать несколько иное назначение. Поэтому он, когда все борзятники разъехались по своим лазам, сам взял в сторону и, обшарив знакомые места, где русаки любят залегать, теперь спешит доложить хозяину о своей находке; делает он это не просто, а в стихотворной форме. К сожалению, никто в свое время не додумался записать это произведение, должно быть, какого-нибудь былого доморощенного поэта, но я помню, что оно было довольно длинное, что в нем главным образом говорилось о тех чувствах радости, которые русак испытывает от того, что ему суждено потешить господ, и кончалось словами: «…лежит, прижимается, вас, господ, дожидается».

Тут некоторое время происходит то, что по-французски называется «combat de generosite»: Строганов, как гостеприимный хозяин, предлагает травить подозренного гостям, а гости отказываются, и останавливаются на компромиссе: Строганов и я посадим по одному первоосеннику и их померим, а судьей, который решит, которая резвее и выиграет садку, будет П.Голицын. В этих случаях по соображениям, понятным псовым охотникам, выбор обыкновенно останавливался на суках. Положим, что я выбрал дочь моей любимицы Лебедки, мою многообещающую половопегую Отлику, а Строганов — дочь такой же его любимицы Утешки — муругую Невиду («половопегая», «муругая» — различные окраски борзых). Один из борзятников берет их на свору, причем можно быть уверенным, что ежели борзятник волышовский, то он первой на свору возьмет выбитскую собаку, а потом свою, а ежели борзятник выбитский, то наоборот. Эта тонкая хитрость заключается в том, чтобы своей собаке дать ничтожное, но все же преимущество, т.к. собака, которая на своре последняя, соскочит с нее первая и этим получит один-два корпуса преимущества. Подъезжаем мы к русаку, беспечно разговаривая, но, по правде сказать, оба испытываем некоторое волнение: «а ну как Отлика осрамится, и не оправдает возлагаемые на нее надежды».

В это время и особенно в хорошую теплую погоду русак лежит плотно, и иногда, чтобы его поднять, нужно подъехать к нему вплотную и несколько раз хлопнуть арапником. Но наконец он вскочил и травля началась. Резвые суки не дают ему хода и после нескольких угонок, предположим, моя Отлика, справившись после своей же угонки, лихим «броском», унаследованным ею от своей матери, подхватила русака и перекинувшись с ним через голову, пришпилила его к земле. Победа несомненно за нею, и настолько очевидно, что и без решения судьи это признает и Строганов, расхваливая мою Отлику, но… в душе своей он еще не признает ее преимущества, а объясняет происшедшее тем, что Невида на три месяца моложе, а в этом возрасте это сказывается, что она не в порядке, скакала «не своими ногами» и т.п. Такова уж психология псовых охотников: им бывает очень трудно (сужу по себе!) мириться с мыслью, что у других могут быть собаки лучше ихних. Когда мы возвратились к месту, где собралась вся охота и откуда видно было нашу травлю, то и там была заметна некоторая двойственность настроений: выбитские молча торжествуют, а волышовские несколько смущены и разочарованы!

Следующий остров Великуши; это большой остров, состоящий из березовой рощи с прилегающими к ней разбежистыми мелочами, — здесь работы хватит для гончих и борзятников до самих сумерек, когда наконец хозяин, в свой дискантовый рог подает заключительный протяжный сигнал «домой». Все съезжаются к тому месту, где вывели стаю, и когда все гончие в сборе, то охота трогается в том же порядке — т.е. стая впереди и за нею вереницею борзятники и все прочие.

После краткого отдыха все в восьмом часу собираются к обеду, который проходит весело и оживленно, в бесконечных толках об истекшем дне, о травлях и проч. Расходятся не поздно, чтобы завтра с утра сесть на коня и начать уже серьезную, деловую осеннюю охоту, которая прекратится только с осенними заморозками, обыкновенно в половине октября. Этим закончился первый день охоты в Волышове и этим же я закончу свое слишком, может быть, для читателя, пространное повествование о делах и людях, которые в моей памяти связаны с «добрым старым временем».

Подходящая среда обитания для призраков

Аллея, ведущая к судьбе, протяженностью более километра. Можно представить, как граф проезжал в экипаже, взирая на свои владения... или проносился верхом... в сумерках призрак графа-охотника объезжает свои владения.

Ворота усадьбы в 1960 году

В 1906 году граф Строганов отправился в путешествие по Европе, революция застала его в отъезде. На родину последний из рода Строгановых больше не вернулся. Граф женился второй раз на французской аристократке Розе Левьез, которая была моложе его на 22 года. Супруги обосновались на юге Франции близ Ниццы. Граф Сергей Строганов скончался в 1923 году в возрасте 70 лет.

И "много меня" на фоне графских развалин.

И еще - Мои мистико-приключенческие детективы