Ответ М.Синельникова Б.Парамонову на его письмо.

Мнение Мандельштама о Цветаевой достаточно отчётливо, не надо передёргивать... Что касается Тарковского, то его слова "Я  антицветаевец" были частым повторением именно слов Мандельштама... Ходасевич, который "отвергал не только Цветаеву, но и Пастернака", был во многом прав, имел свои основания; в необъективности его не упрекнёшь! ...О причинах, по которым Пастернак был так увлечён поэзией Цветаевой, я написал. Мне кажется, он был упоён темпераментом Цветаевой и часто не слышал её слов.

...Бродский, несколько суховатый и холодно-интеллектуальный, не кажется мне гением, несмотря на ряд пронзительных стихов. Он, безусловно, меньше поэт, чем Пастернак и Мандельштам, а вопрос о том, являются ли они великими поэтами (что вероятно), ещё не решён... Не могу никак согласиться с тем, что Цветаева – "лучший поэт XX века"...

Я счастлив, что получил наконец возможность высказать своё мнение о поздней Цветаевой. Точнее – о дутой цветаевской славе, о "цветаевцах" и косвенно – об эстрадной шушере, выползшей из плохих стихов Марины Ивановны. Во всяком случае, я искренен и, может быть, трезв в чаду многолетнего затянувшегося опьянения.

"Независимая Газета" от 10.08.96

Гоголь. Записки сумасшедшего.

---

Год 2000 апреля 43 числа.
     Сегодняшний день - есть день  величайшего  торжества!  В  Испании  есть король. Он отыскался.

2000-й год - конечно, преувеличение. Отыскался испанский король где-то раньше, в 70-х, накануне смерти Франко.

Он и сейчас там. Хуан-Карлос его, вроде, кличут.

---

...и оттого уже, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета.

Говорят, к этому всё идет.

Надо только дожить до 86-го мартобря.

---

Я открыл, что Китай и Испания  совершенно  одна  и  та  же земля, и только по невежеству считают их за разные  государства.  Я  советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай.

Наряду с Новой Хронологией сейчас становится популярной и Новая География. Ее основное положение - что Русь и Арабский Халифат - одно и тоже. Если напишешь что-то по-русски, а прочтешь по-арабски (задом наперед), то это и будет правильно.

---

Но меня,  однако же, чрезвычайно огорчало событие, имеющее быть завтра. Завтра в  семь  часов совершится странное явление: земля сядет  на  луну.  Об  этом  и  знаменитый английский  химик  Веллингтон   пишет...

...А еще и многие астрономы: что на Землю вот-вот налетит астероид.

---

Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и  прескверно  делается.  Я удивляюсь, как не обратит на это внимание Англия. Делает ее хромой бочар,  и видно, что дурак, никакого понятия не имеет  о  луне.  Он  положил  смоляной канат и часть деревянного масла; и оттого по всей земле вонь  страшная,  так что нужно затыкать нос.

Подробности о том, что Луна - искусственный объект см. в "Военной тайне" на Рен-ТВ.

Бритые гранды, которых я застал  в зале государственного совета великое множество, были народ  очень  умный,  и когда я сказал: "Господа, спасем луну, потому кто земля хочет сесть на нее", - то все в ту же минуту бросились исполнять мое монаршее желание,  и  многие полезли на стену, с тем чтобы достать луну...

Нынешний народ не глупее. Смотрите как все озаботились астероидной опасностью!

Отметим, что главная героиня по имени Софья появляется ещё у сверхпопулярного Фонвизина в "Недоросле" . Где она избегает нежелательного брака ради союза с неким добродетельным Милоном.

И всё-таки один литератор мог бы поспорить в плане новаторства с Чернышевским.
Я имею в виду Достоевского.
Вот немного наугад из его "Униженных и оскорблённых". Романа раннего (что важно).

   Старик машинально взглянул на Миллера, и вдруг в лице его, доселе неподвижном, обнаружились признаки какой-то тревожной мысли, какого-то беспокойного волнения. Он засуетился, нагнулся, кряхтя, к своей шляпе, торопливо схватил ее вместе с палкой, поднялся со стула и с какой-то жалкой улыбкой -- униженной улыбкой бедняка, которого гонят с занятого им по ошибке места, -- приготовился выйти из комнаты. В этой смиренной, покорной торопливости бедного, дряхлого старика было столько вызывающего на жалость, столько такого, отчего иногда сердце точно перевертывается в груди, что вся публика, начиная с Адама Иваныча, тотчас же переменила свой взгляд на дело. Было ясно, что старик не только не мог кого-нибудь обидеть, но сам каждую минуту понимал, что его могут отовсюду выгнать как нищего.

   Миллер был человек добрый и сострадательный.

   -- Нет, нет, -- заговорил он, ободрительно трепля старика по плечу, -- сидитт! Aber гер Шульц очень просил вас прилежно не взирайт на него. Он у двора известен.
...

   И он говорил это с таким убежденным видом, с таким добродушием, что недоставало решимости остановить и расхолодить его фантазию.

   -- Или вот, например, табакерку дадут... Что ж? На милость ведь нет образца. Поощрить захотят. А кто знает, может, и ко двору попадешь, -- прибавил он полушепотом и с значительным видом, прищурив свой левый глаз, -- или нет? Или еще рано ко двору-то?

   -- Ну, уж и ко двору! -- сказала Анна Андреевна, как будто обидевшись.

   -- Еще немного, и вы произведете меня в генералы, -- отвечал я, смеясь от души.

   Старик тоже засмеялся. Он был чрезвычайно доволен.

   -- Ваше превосходительство, не хотите ли кушать? -- закричала резвая Наташа, которая тем временем собрала нам поужинать.

   Она захохотала, подбежала к отцу и крепко обняла его своими горячими ручками...

О новаторстве Достоевского в плане литературной формы прожужжали все уши. Только вот его контекст в лице Чернышевского почему-то никогда не упоминали.
А обратимся всё к тому же "Что делать?". Тоже наугад.

   Это было в воскресенье вечером. В понедельник -- урок, перенесенный со вторника.

   -- Друг мой, миленький мой, как я рада, что опять с тобою, хоть на минуточку! Знаешь, сколько мне осталось сидеть в этом подвале? Твои дела когда кончатся? к 10-му июля кончатся?

   -- Кончатся, Верочка.

   -- Так теперь мне осталось сидеть в подвале только 72 дня, да нынешний вечер. Я один день уж вычеркнула, -- ведь я сделала табличку, как делают пансионерки и школьники, и вычеркиваю дни. Как весело вычеркивать!

   -- Миленькая моя Верочка, миленькая моя. Да, уж недолго тебе тосковать здесь, два с половиною месяца пройдут скоро, и будешь свободна.

   -- Ах, как весело будет! Только ты, мой миленький, теперь вовсе не говори со мною, и не гляди на меня, и на фортепьяно не каждый раз будем играть. И не каждый раз буду выходить при тебе из своей комнаты. Нет, не утерплю, выйду всегда, только на одну минуточку, и так холодно буду смотреть на тебя, неласково. И теперь сейчас уйду в свою комнату. До свиданья, мой милый. Когда?

   -- В четверг.

   -- Три дня! Как долго! А тогда уж только 68 дней останется.

   -- Считай меньше: около 7-го числа тебе можно будет вырваться отсюда.

   -- 7-го? Так уж теперь только 69 дней? Как ты меня обрадовал! До свиданья, мой миленький!
...

   В половине службы пришла Наталья Андреевна, или Наташа, как звал ее Алексей Петрович; по окончании свадьбы попросила молодых зайти к ней; у ней был приготовлен маленький завтрак: зашли, посмеялись, даже протанцовали две кадрили в две пары, даже вальсировали; Алексей Петрович, не умевший танцовать, играл им на скрипке, часа полтора пролетели легко и незаметно. Свадьба была веселая.

   -- Меня, я думаю, дома ждут обедать, -- сказала Верочка: -- пора. Теперь, мой миленький, я и три и четыре дня проживу в своем подвале без тоски, пожалуй, и больше проживу, -- стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться -- нет, ты меня не провожай: я поеду одна, чтобы не увидали как-нибудь.

   -- Ничего, не съедят меня, не совеститесь, господа! -- говорил Алексей Петрович, провожая Лопухова и Кирсанова, которые оставались еще несколько минут, чтобы дать отъехать Верочке: -- я теперь очень рад, что Наташа ободрила меня.

Похоже?
Мне представляется, что весьма и весьма.
Получается, что "Униженные" написаны в подражание "Что делать?"?
Это было бы так, если бы не... даты. "Что делать?" увидел свет в 1862-м, а "Оскорблённые" - в 1861-м.
А не Чернышевский ли взял у Достоевского "прогрессивный" стиль?
Вряд ли. Кто такой на тот момент был Достоевский? А слава Чернышевского и его влияние оказались просто невероятными. Так что к чему бы ему подражать своему антагонисту?

Тем не менее, сходство стилей обоих литераторов (вкупе с их выпаданием из современного литературного ряда) представляется фактом, достойным более внимательного изучения.

Со школьных лет у нас принято к Чернышевскому относиться иронически. Его значение как бы исчерпывается тем, что он "перепахал" самого Ленина, а над снами Веры Павловны принято было издеваться. Да и сам его эпохальный роман вряд ли кто смог одолеть до конца.
Но за всем этим (включая восторженые славословия советских казённых литературоведов автору-революционеру) теряется литературно-художественная сторона "Что делать?". А она достаточно интересна.
Вот наугад отрывки из романа.

   Смелая, бойкая была песенка, и ее мелодия была веселая, -- было в ней две-три грустные ноты, но они покрывались общим светлым характером мотива, исчезали в рефрене, исчезали во всем заключительном куплете, -- по крайней мере, должны были покрываться, исчезать, -- исчезали бы, если бы дама была в другом расположении духа; но теперь у ней эти немногие грустные ноты звучали слышнее других, она как будто встрепенется, заметив это, понизит на них голос и сильнее начнет петь веселые звуки, их сменяющие, но вот она опять унесется мыслями от песни к своей думе, и опять грустные звуки берут верх. Видно, что молодая дама не любит поддаваться грусти; только видно, что грусть не хочет отстать от нее, как ни отталкивает она ее от себя. Но грустна ли веселая песня, становится ли опять весела, как ей следует быть, дама шьет очень усердно. Она хорошая швея.

   В комнату вошла служанка, молоденькая девушка.

   -- Посмотрите, Маша, каково я шью? я уж почти кончила рукавчики, которые готовлю себе к вашей свадьбе.

   -- Ах, да на них меньше узора, чем на тех, которые вы мне вышили!

   -- Еще бы! Еще бы невеста не была наряднее всех на свадьбе!

   -- А я принесла вам письмо, Вера Павловна.
...

   Но лишь коснулась его рука ее руки, она вскочила с криком ужаса, как поднятая электрическим ударом, стремительно отшатнулась от молодого человека, судорожно оттолкнула его:

   -- Прочь! Не прикасайся ко мне! Ты в крови! На тебе его кровь! Я не могу видеть тебя! я уйду от тебя! Я уйду! отойди от меня! -- И она отталкивала, все отталкивала пустой воздух и вдруг пошатнулась, упала в кресло, закрыла лицо руками.

   -- И на мне его кровь! На мне! Ты не виноват -- я одна... я одна! Что я наделала! Что я наделала!

   Она задыхалась от рыдания.

   -- Верочка, -- тихо и робко сказал он: -- друг мой...

   Она тяжело перевела дух и спокойным и все еще дрожащим голосом проговорила, едва могла проговорить:

   -- Милый мой, оставь теперь меня! Через час войди опять,-- я буду уже спокойна. Дай мне воды и уйди.
...

   -- Верочка, ты неблагодарная, как есть неблагодарная, -- шепчет Марья Алексевна дочери: -- что рыло-то воротишь от них? Обидели они тебя, что вошли? Честь тебе, дуре, делают. А свадьба-то по-французски -- марьяж, что ли, Верочка? А как жених с невестою, а венчаться как по-французски?

   Верочка сказала.

   -- Нет, таких слов что-то не слышно... Вера, да ты мне, видно, слова-то не так сказала? Смотри у меня!

   -- Нет, так: только этих слов вы от них не услышите. Поедемте, я не могу оставаться здесь дольше.

   -- Что? что ты сказала, мерзавка? -- глаза у Марьи Алексевны налились кровью.

   -- Пойдемте. Делайте потом со мною, что хотите, а я не останусь. Я вам скажу после, почему. -- Маменька, -- это уж было сказано вслух: -- у меня очень разболелась голова: Я не могу сидеть здесь. Прошу вас!
...

   -- Серж, он уже звал эту женщину и ее дочь кататься нынче вечером. Расскажи ей о вчерашнем ужине.

   -- Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из-за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, -- например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?

   В глазах Марьи Алексевны, вместо выпытывающего взгляда, блеснул смысл: "так и есть".

   -- Я не сплетница, -- отвечала она с неудовольствием: -- сама не разношу вестей и мало их слушаю. -- Это было сказано не без колкости, при всем ее благоговении к посетителю. -- Мало ли что болтают молодые люди между собою; этим нечего заниматься.

А вот, наверное, для меня самое восхитительное место. Начало (!) 11-й главы (т.е. никакого вступления).

   -- Что, мой друг, все еще нет места?

   -- Нет еще, Вера Павловна; но не унывайте, найдется. Каждый день я бываю в двух, в трех семействах. Нельзя же, чтобы не нашлось, наконец, порядочное, в котором можно жить.

   -- Ах, но если бы вы знали, мой друг, как тяжело, тяжело мне оставаться здесь. Когда мне не представлялось близко возможности избавиться от этого унижения, этой гадости, я насильно держала себя в каком-то мертвом бесчувствии. Но теперь, мой друг, слишком душно в этом гнилом, гадком воздухе.

   -- Терпение, терпение, Вера Павловна, найдем!

   В этом роде были разговоры с неделю. -- Вторник:

   -- Терпение, терпение, Вера Павловна, найдем.

   -- Друг мой, сколько хлопот вам, сколько потери времени! Чем я вознагражу вас?

   -- Вы вознаградите меня, мой друг, если не рассердитесь.

   Лопухов сказал и смутился. Верочка посмотрела на него -- нет, он не то что не договорил, он не думал продолжать, он ждет от нее ответа.

   -- Да за что же, мой друг, что вы сделали?

   Лопухов еще больше смутился и как будто опечалился.

   -- Что с вами, мой друг?

   -- Да, вы и не заметили, -- он сказал это так грустно, и потом засмеялся так весело. -- Ах, боже мой, как я глуп, как я глуп! Простите меня, мой друг!

   -- Ну, что такое?

   -- Ничего. Вы уж наградили меня.

   -- Ах, вот что! Какой же вы чудак! -- Ну, хорошо, зовите так.

Что это? Лично мне это напоминает прозу 20-х годов (20-го же столетия, конечно): рубленую, дёрганую, скачущую.
Пример - "Чапаев" Фурманова.

        С гордостью, любовью, с раскрытым восторгом смотрела на них и говорила про них могутная черная рабочая толпа.
        - Научатся, браток, научатся... На фронт приедут - там живо сенькину мать куснут...
        - А што думал - на фронте тебе не в лукошке кататься...
        И все заерзали, засмеялись, шеями потянулись вперед.
        - Вон Терентия не узнаешь, - в заварке-то мазаный был, как фитиль, а тут поди тебе... Козырь-мозырь...
        - Фертом ходит, што говорить... Сабля-то - словно генеральская, ишь таскается.
        - Тереш, - окликнул кто-то смешливо, - саблю-то сунь в карман - казаки отымут.
        Все, что стояли ближе, грохнули хохотной россыпью.
...
        Сальные короткие пальтишки, дрянненькие шубейки с плешивыми, облезлыми воротниками, с короткими рукавами, потертыми локтями; черные коротышки-тужурки - драповые, суконные, кожаные. Стильная толпа!
        Вокзал неширок, народу вбирает в себя мало. Кто посмышленее - зацепились за изгородь, влезли на подоконники, многие забрались на пристройку вокзала, свесили головы, таращили глазами по толпе, скрючившись, висли на дверных скобах, цепляясь за карнизы. Иные заняли проходы, умостились на вагонных крышах, на лесенках, на приступках... Давка. Каждому охота продраться вперед, поближе к ящику, с которого станут говорить. Попискивают, покряхтывают, поругивают, побраниваются. Вот на ящике показался Клычков, - шинелишка старая, обтрепанная: она унаследовалась от  той  войны. Без перчаток мерзнут руки - он их то и дело сует в карманы, за пазуху, дует в красные хрусткие кулаки. Нынче лицо у Федора бледней обыкновенного: две последние ночи мало и плохо спал, днями торопился, много работал, затомел. Голос, такой всегда чистый и звучный, - глуховат, несвеж, гудит словно из пещеры.

А ведь "Что делать?" - это 1862—1863 гг.! И я полагаю, вряд ли и близко что-то стилистически подобное можно найти у современников Чернышевского.
То есть, Чернышевский где-то на полвека опередил развитие литературного стиля! И, возможно, он оказался для своего времени непонятен; идеи его отозвались ударной волной, а литературная форма не привлекла внимания.

И это обстоятельство говорит за то, чтобы внимательно роман Чернышевского перечитать и изучить.

...дорожный знак с указателем на место дуэли поэта Лермонтова, чье творчество и значение жизненного пути были невообразимым образом преувеличены в советское время. Поэтом Лермонтов был совершенно неинтересным, а как человек — так просто сволочь.

А.Лебедев. Из путевых записок.

Когда сравнивают Лермонтова с Пушкиным, как поэтов, я начинаю теряться в догадках: да полноте, неужели так много на свете людей, слабых на голову? Тем не менее, число тех, кто колеблется, кому из двоих отдать поэтическую пальму первенства, весьма велико; а, к примеру, Бунин так вообще перед смертью признался, что не знал, кто из двоих величее, а теперь понял: не Пушкин!
Это удивляет, потому что Лермонтов-поэт на редкость убогий. Нет, у него есть и приличные стихи, но ведь и у других рифмоплётов они тоже попадаются, но разве это повод, чтобы тут же сравнивать их с Пушкиным?
Стихия поэзии Пушкина - это словесная свобода. Его стих льётся так невероятно естественно, что создаётся впечатление, что он и по жизни говорил стихами (как иные матом).
Ну а Лермонтов... Рассмотрим пару его стихотворений.
"Родина".

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия(?) покой...

 

Не совсем понятно про этот "доверия покой", но ладно, до конца четверостишия добрались с "покоем".
Ан, нет. Оказывается на "покое" мысль не кончается, а неуклюже переливается в следующую строфу.

...Ни темной старины заветные преданья
   Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

"Тучи".

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же(?), изгнанники...

 

И как-то так получается, что ритмически хочется остановиться на этом 3-стишии. Но там, как известно, есть ещё строчка:

...С милого севера в сторону южную.

 

И хотя она вроде бы вполне законно закрывает 4-стишие, выглядит она каким-то 5-м колесом. Как у Пушкина его знаменитая 5-я строка

И случай, бог изобретатель...

 

только у Пушкина - это поэтический приём, у Лермонтова - неумелость.
Читать многие стихи Лермонтова - всё равно что идти по болоту, вытягивая завязшие ноги. А Пушкин писал легко и вольно; у него никаких несовпадений логического и поэтического ритма не было.

И песни жен, и крик детей,
И звон походной наковальни.
Но вот на табор кочевой
Нисходит сонное молчанье,
И слышно в тишине степной
Лишь лай собак да коней ржанье.
("Цыганы")

Она опомнилась, но снова
Закрыла очи — и ни слова
Не говорит. Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить...
Напрасно. Целые два дня,
То молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.
("Полтава")

Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся...
("Медный всадник")

 

Стихия поэтического слова здесь подхватывает читателя и сама несёт его, а не тормозит и не мучает колдобинами, как у Лермонтова.
Сам Пушкин, пожалуй, единственный раз написал подобное лермонтовскому. И естественно, сознательно - имею в виду "Домик в Коломне":

Четырестопный ямб мне надоел:
 Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
 Пора б его оставить. Я хотел
 Давным-давно приняться за октаву.

А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием...
...
 Немного отдохнем на этой точке.
 Что? перестать или пустить на пе?..
 Признаться вам, я в пятистопной строчке
 Люблю цезуру на второй стопе.
 
 Иначе стих то в яме, то на кочке...

 

(NB: связные мысли вытекают за 4-стишие на следующие строчки, ритмические паузы принципиально не совпадают с логическими.)
Можно сказать, что добрая половина лермонтовских стихотворений написана как бы домиком в Коломне.
Так что ставить рядом Лермонтова-поэта и Пушкина-поэта просто смешно. Уж лучше было бы спросить: кто более великий поэт - Пушкин или Тютчев? Ответ: Пушкин, потому что был первым. И как раз Тютчев (а разумеется, не Лермонтов) подхватил пушкинское ноу-хау свободно льющегося стиха, притом доведя до совершенства пушкинскую медную, практически латинскую чеканность.

 

Неверные преодолев пучины,

Достиг пловец желанных берегов;

И в пристани, окончив бег пустынный,

С веселостью знакомится он вновь!..

...

Как верим верою живою,

Как сердцу радостно, светло!

Как бы эфирною струею

По жилам небо протекло!
 

Но, ax! не нам его судили;

Мы в небе скоро устаем,-

И не дано ничтожной пыли

Дышать божественным огнем.

 

---

А вот с Лермонтовым-драматургом, т.е. работавшим в переходном жанре между поэзией и прозой, дело совсем не так просто.
Здесь как раз он стал хранителем традиции свободного полуразговорного драматического стиха. Только не пушкинского, а грибоедовского.
Грибоедовское "Горе от ума" недаром называют бессмертной комедией. Она стала для отечественной драматургии тем же, чем "Евгений Онегин" для русской чистой поэзии.

Фамусов

  

   Кому сюда придти?

   Ведь Софья спит?

  

   Лиза

  

   Сейчас започивала.

  

   Фамусов

  

   Сейчас! А ночь?

  

   Лиза

  

   Ночь целую читала.

  

   Фамусов

  

   Вишь, прихоти какие завелись!

  

   Лиза

  

   Все по-французски, вслух, читает запершись.

  

   Фамусов

  

   Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,

   И в чтеньи прок-от не велик:

   Ей сна нет от французских книг,

   А мне от русских больно спится.

 

Гениальность "Горя" не просто в том, что оно напичкано бессмертными цитатами (что явилось, конечно, как раз следствием); это прорыв, прорыв в вольную драматургическую стихотворную речь, несомненный показатель свершившейся зрелости отечественой драматургии.
Пушкин отдавал должное грибоедовскому таланту. И даже сам пытался писать пьесы. Только вот результат, на мой взгляд, несколько отличался от того грандиозного, что приписывают ему критики.
Вот "Борис Годунов".

 

Шуйский

Чем кончится? Узнать не мудрено:
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там — а там он будет нами править
По-прежнему.
...

Воротынский

Не мало нас, наследников варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Ухе давно лишились мы уделов,
Давно царям подручниками служим,
А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.
...

 

Сам Пушкин, закончив свой самый знаменитый драматургический труд, как известно, бегал по комнате и возглашал себе здравицу.
Да, возможно, в плане напичканности драмы философскими и историософскими мыслями она не имеет себе равных; что же до художественности, то автор здесь развернул полемику с Карамзиным (нашёл место и форму!) плюс ещё, видимо, решил стать "русским Шекспиром"; короче получилось невероятное поэтическое занудство (вдобавок написанное по-шекспировски белым стихом), некий сумбур вместо поэзии - как оперы Шостаковича, где тот пытался чуть ли не на кружках Эйсмарха воплотить музыкальную "конкретность" повседневности.
(Я тут вспоминаю эпизод из своих школьных лет.
РОНО рекомендовало учителям поставить пьесу какого-то тогдашнего гения о жизни геометрических фигур, написанную тягучим "классическим" стихом:

Шар (председатель)

 

Я открываю заседанье
И должен высказать, что очень рад
Приветствовать почтенное собранье.
Опросим же гостей подряд
И выясним их званье.

 

Перед шаром появляется Точка

 

Я невидимка, в этом жизнь моя...

Ну вот примерно у Пушкина так же, только ещё и без рифмы.)
То же можно сказать и о пушкинских разных там "Маленьких трагедиях": мыслеформ много, а в чисто поэтическом плане - полный отстой.
И, разумеется, пушкинскую драматургию по критерию поэтического совершенства и близко нельзя ставить с грибоедовской.
И... с лермонтовской тоже.
Вот самая знаменитая лермонтовская поэма - "Отелло" "Маскарад".

 

     Арбенин

 

     Ну что, уж ты не мечешь?.. а, Казарин?

 

     Казарин

 

     Смотрю, брат, на других.
     А ты, любезнейший, женат, богат, - стал барин
     И позабыл товарищей своих!
...

 

Арбенин

 

     А этот маленький каков?
     Растрепанный, с улыбкой откровенной,
     С крестом и табакеркою?..

 

     Казарин

 

     Трутов...
     О, малый он неоцененный:
     Семь лет он в Грузии служил,
     Иль послан был с каким-то генералом,
     Из-за угла кого-то там хватил,
     Пять лет сидел он под началом
     И крест на шею получил.

 

     Арбенин

 

     Да вы разборчивы на новые знакомства!

 

Обратим внимание на истинно грибоедовскую свободу стиха! У Лермонтова куда-то счезает скованность, преследовавшая его всю жизнь в чистой поэзии; его "маскарадники" - это живые люди, вдобавок, кажется, и в жизни говорящие так хлёстко на языке поэзии!
И здесь можно сделать очередной вывод. Как Тютчев стал полноправным поэтическим преемником Пушкина, так и Лермонтов стал поэтико-драматургическим преемником Грибоедова.

---

Ну и есть ещё одна ипостась литературы: проза.
Вот что из себя представлял Пушкин-прозаик в 1836 г. (беру "Капитанскую дочку", в которую сам Пушкин вкладывал много-много чего).

...В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в трактире. Савельич с утра отправился по лавкам. Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру...
...
 ...Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали. «Что же ты не едешь?» — спросил я ямщика с нетерпением. «Да что ехать? — отвечал он, слезая с облучка, — невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом». Я стал было его бранить...

"Вот каким слогом написана вся книга!" - вполне может воскликнуть беспристрастный читатель словами самого Пушкина про Радищева. Это ведь типичный слог 18-го века, неразвитый, какой-то телеграфный, средневековый.
А вот для сравнения Лермонтов, "Тамань" (как самая сюжетно-абстрактная глава в его знаменитом романе).

 

     Полный месяц светил на камышовую  крышу  и  белые  стены  моего  нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника,  стояла  избочась  другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом  спускался  к  морю  почти  у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие  волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог  различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти,  подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. "Суда в пристани есть, - подумал я, - завтра отправлюсь в Геленджик".

...
     Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно. Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься  через  пролив  на  расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому  побудившая!  Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как  утка, ныряла и потом, быстро взмахнув  веслами,  будто  крыльями,  выскакивала  из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится  вдребезги;  но  она  ловко  повернулась  боком  и  вскочила  в маленькую бухту невредима.
 ...
     - Плохо, ваше благородие! - сказал он мне.
     - Да, брат, Бог знает когда мы  отсюда  уедем!  -  Тут  он  еще  больше встревожился и, наклонясь ко мне, сказал шепотом:
     - Здесь нечисто! Я встретил  сегодня  черноморского  урядника,  он  мне знаком - был прошлого года в отряде, как я ему сказал, где мы  остановились, а он мне: "Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!.." Да и в  самом  деле,  что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом,  и  за  водой...  уж видно, здесь к этому привыкли.
     - Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка?
     - Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.
     - Какая дочь? У нее нет дочери.
     - А Бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь  в своей хате.

 

Сколько лет прошло от пушкинской поры прежде чем появилась эта замечательная, совершенно современная классическая проза? Двадцать? Тридцать? ДВА-ТРИ ГОДА!!!
Да, практически одновременно с архаическими "Капитанской дочкой" и "Пиковой дамой" появляется великолепная классическая русская проза, которую мы так любим. С пейзажами (которыми впоследствии писатели станут злоупотреблять). Искусствоведы утверждают, что первым пейзажем в европейской живописи стал "Вид Толедо" Эль Греко; так же, наверное, можно сказать, что и первый полноценный пейзаж в русской литературе появился в "Герое" Лермонтова! Потому что пушкинские "ветер выл", "снег засыпал" - это не пейзажи, поскольку они включены в действие. Лермонтовские же описания природы не имеют непосредственной включённости в события, поэтому это именно литературные пейзажи.
Именно Лермонтов-прозаик является таким же основоположником русской прозы, как Пушкин - поэзии.
Но был ведь ещё Гоголь, которого так уж в архаисты не запишешь?
Да, но Гоголь - это тупиковая ветвь - в смысле влияния на русскую литературу - и, возможно, потому что в неё уж очень чувствуется нерусский, украинский характер слога. Правда, нашёлся один экзальтированный космополит, утверждавший, будто все порядочные писатели вышли из гоголевской "Шинели"; на деле же русская проза вышла из прозы Лермонтова.
В чём и заключается его величайшее значение перед русской литературой.

Лорелея