Автор: Тесаков Алексей Павлович (пунктуация и орфография оригинальные)
В марте месяце 1942 года в городской комитет комсомола г. Бирска Башкирии поступило заявление от группы 17-ти летних ребят с просьбой, ходатайствовать перед городским Комиссариатом с отправкой добровольцами в действующую армию, на фронт. Вскоре мы все получили повестки, наша просьба была удовлетворена. Мне очень хочется помянуть добрым словом военного комиссара г. Бирска Шамрикова, жаль имя отчество не помню. Много и по отечески он сделал для меня начиная с Финской компании и до Отечественной войны, поставил меня на солдатский паёк, который я получал еженедельно. Кроме этого, он с юношами занимался военным делом и лыжными кроссами. Он знал хорошо моего отца - красного партизана Блюхеровской дивизии. Провожал меня комиссар-коммунист как родной отец, за что я ценю его доброту и душевную человеческую ласку к нам пацанам. Жив ли этот добрый человек, комиссар Шамриков, вслед за нами ушедший на фронт? В городе Уфе была сформирована 214-я стрелковая дивизия, которую формировал, укомплектовывал и командовал генерал-майор Бирюков. Когда дивизия была полностью вооружена, нас по полкам и по батальонам стали срочно грузить в эшелоны. Выгрузка производилась в Тульской области на станции Бобрик-Донской. Дальше шли маршем через город Узловой к Тульскому фронту. В бой нашу дивизию не вводили, мы содержались в резерве главного командования Тульского фронта. Видимо не было необходимости вводить нас в бой, и мы до какой-то поры стояли скрытно в сосновых лесах, живя повзводно в сосновых шалашах, покрытых плащ-палатками и сосновым лапником сверху. На протяжении нескольких десятков километров была подготовлена оборона на случай прорыва немцами нашего фронта с юга, продвижением на Москву и захватом старинного города оружейников, лишая возможности русским умельцам и самоварникам с душистым сладким пряником пить грузинский ароматный чай. Тула, армия и весь рабочий класс встали на защиту своего любимого города и отстояли его, сохранив все свои традиционные богатства.
В это время наши неутомимые политработники Красной Армии много и очень доходчиво внушали: "Фашизм пришёл с запада от национа-социалистов Гитлера и Муссолини, с востока нужно ждать провокаций или даже войны Японского империализма." Квантунская миллионная армия находилась на нашем материке в пределах Манджурии, где проживало много белого русского казачества с атаманом Семёновым. До войны часто японцами, китайцами русскими нарушались границы России. На востоке было неспокойно. И вот неожиданно на политинформации получаем сводку военных действий на южном направлении, фашистская армия стремится к Волге и к Бакинской нефти. Нашими войсками после ожесточённых боёв сдан Ростов-на-Дону и враг упорно стремится к Сталинграду. Наша 214-я стрелковая дивизия снова через станцию Бобрик-Донской грузится в эшелоны и дислоцируется в донские степи. Выгрузка производилась на каком-то полустанке. Техника выгружалась подручными средствами, а где и на бойцовских руках выносилась техника из вагонов. При выгрузке на батальонных кухнях была сварена последняя крупа, приправлена обильно подсолнечным маслом, ели осторожно, без чая, сахара и хлеба. Политработники просили быть терпеливыми в этом трудном марш-броске до прибытия действующей армии, где нас поставят на довольствие. В степи стояла очень жаркая погода, населённых пунктов почти не встречалось, а если попадался встречный путник, мы его спрашивали: "Сколько километров до твоей станции!" - он отвечал: "Километров мобудь двадцать с гаком". Так, что мы считали, гак ещё дополнительно двадцать километров, а может и больше. Воды для питья не встречалось, шли мы ускоренным маршем день и ночь, делая короткие привалы. От зноя, жары, голода и без воды мы просто изнемогали, во время привалов валились на горячую землю, подыскивая бугорки, чтоб поднять усталые ноги для оттока крови опухших мышц и вен. На какое-то время боль в ногах утихала и нам в таком блаженстве хотелось побыть как можно подольше, но снова подавалась команда встать и поднималась пыль от нескольких тысяч шагающих людских ног. Дышать становилось трудно, на лицах и теле выступал пот, гимнастёрки становились мокрыми, а чуть солнцем подсушит образуются соляные белые пятна на спинах и под мышками, на воротниках солдатских гимнастёрок. И вот вдруг как миражное представление в белом мареве на голой степи блеснуло по объёму небольшое озерцо. Я побежал к нему и за мной дикой толпой ринулись жаждущие люди и в короткий миг озерцо было высушено, не жгучими солнечными лучами, а людскими пересохшими ртами десятков тысяч солдат. Этот случай не только утолил мою жажду к воде, но и помог встретить друга моего детства Евгения Гавриловича Марфичева. Мы с ним крепко обнялись и расцеловались, ведь в одно время были призваны и вместе из мешков ели сухари, мне данные Горвоенкоматом, а ему приготовила в дальнюю дорогу тётя Маня, его мать. Поздней в Уфе на формировочном пункте мы с ним работали и более не встречались до этого похода, конечно для обоих радость была велика. Ростом он был мал и на формировке был зачислен в пулемётную роту первым номером станкового пулемёта, а я в артиллерию противотанковой потребительной батареи 45 мм пушки. Я пригласил его к себе. Обратился к командиру взвода младшему лейтенанту, чтоб он дал разрешение побыть моему товарищу в нашей батарее. Винтовку его положил на зарядный ящик, а его посадил на ствол своей пушки, а сам шёл рядом. Я спрашивал Женю, пишет ли он матушке письма, он отвечал, что о старшем брате Владимире инженере-геологе вестей нет никаких, он взят на службу до войны и тётя Маня об нём ничего не знает. Слава, пока что дома, он на два года моложе нас. За воспоминаниями в разговоре мы не могли заметить, что голова полковой колонны медленно втягивалась в какое-то большое село-станицу, продвижение стало медленным. Уже и солнце скрылось за горизонт, повеяло сырой прохладой, а когда стало сумеречно наша батарея вошла в улицу. Белые приятные взору глинобитные дома утопали в зелени фруктовых садов, а манящий запах испечённого хлеба и жирного приправленного специями борща дико действовал на наши пустые желудки. Я попросил своего командира взвода батареи, чтоб но дал разрешение нам отстать от своего подразделения с условием догнать его по дороге. От него получил утвердительный ответ. Взяв свой вещевой мешок мы с Евгением зашли во двор прилично обустроенной ограды видать крепкого хозяйственного человека, живущего в этом курене. На крыльце под навесом черепичной крышей стояла средней полноты красивая казачка. Подойдя к ней, раскрыв мешок, достав из него новую пару нательного белья, предложил за краюху хлеба и за пару кружек молока, чтоб она взяла покормив нас. Но в ответ услышал грубое слово не материнской ласки: "Вас не только кормить, водой поить и то жалко, считать половину России сдали врагу и до наших куреней добрались, чёртовы вояки. Ваше барахло мне не нужно, убирайтесь вон с моего двора". Жгучей болью в голове отразились её слова, я бы наверное сквозь землю провалился на этом самом заклинательном месте. Тут вдруг на крыльце появился в нательном белье её муж и сказал ей сердито:"Ты что же это, Мария, пожалела краюхи белого хлеба да крынку парного молока, сейчас же забери у них бельё и покорми ребят, видать они слишком голодны раз решили продать за хлеб своё солдатское имущество. Какие вы всё же бабы безпонятливые и несёте разную обидную чушь, а о том не думаете, что враг собрал со всей Европы технику и с ней двинул на Россию, что могут хлопцы и каким образом остановить с трёхлинейкой стальную армаду. Нет, нам нужно так же перевооружение и изменение тактики ведения боевых действий, только тогда мы сможем остановить, а затем победить супостата! А сейчас оставь свою злобу до будущего времени, лучше вынеси каравай белого хлеба и крынку парного молока, пусть ребята подкрепятся с дальней дороги и пусть защищают нас от фашистов." Женщина провела нас в летнюю кухню, поставила две кружки, хлеб и молоко на стол и сама вышла управляться своими хозяйскими делами. Слышно было, как жуёт душистое сено в хлеву корова и как тихо что-то разговаривают хозяин с хозяйкой. Взяв хлебный ножик, разрезал каравай на четыре равных части и предупредил Евгения, чтоб он на голодный желудок много хлеба не ел, а больше пил молоко, а хлебом поделился со своими товарищами. В то же время Евгений меня спросил, как я теперь буду обходиться без сменного белья? Я ему ответил примерно так:"Скоро наша дивизия вступит в бой и там уж будет не до сменного белья, убьют, я и в грязном полежу, а если ранят и выживу, то в госпитале помоют и сменное бельё найдут, так, что дружок за судьбу мою не беспокойся, ведь я по сути безродный, рос в детском доме без отца маменьки и все крутые повороты жизни я давно прошёл." Поблагодарив хозяина и хозяйку за пищу, мы вышли из ограды и влились в общий поток строя солдатского движения. После молока и кусочка хлеба мы почувствовали, что наши силы восстанавливаются, мы стали обходить подразделения, ускоряя свой темп движения. Примерно через час нашего хода, мы наконец догнали свою батарею, которая вступила на настил понтонного моста, переброшенного через реку. Так неожиданно нас встретил влажным, прохладным ветерком гладкий, серебристый плёс Тихого Дона. Левый берег был крут и высок, а правый был отлогий и заросший мелколесьем. Ночное задонское небо по всему горизонту горело огненно красными вспышками, как бы надвигалась большая гроза, но это доносился сплошной гул артиллерийской кононады. На нашем пути, разрезая крутые горы, спускались глубокие овраги к реке, заросшие репейником и дикорастущим бурьяном. Шли мы молча, напрягая своё усилие на преодоление крутых подъемов, помогая лошадям, подталкивая пушки за колёса и стволы, а где-то подцепляли прицепные лямки и тянули вместе с животными на равных. Хлеб я отдал ребятам из своей сводной батареи, они были мне очень благодарны за один кус душистого хлеба. Марш в верховья Дона проходил всю ночь, ближе к рассвету нас остановили и рассредоточили в какой-то отлогой балке. Покормили супом из баранины, приправленным гречневой крупой с картошкой, хлеба не давали ни грамма, пообещав часа через четыре сытней покормить и дать паёк ЭНВ - экономический не прикосновенный запас солдатского пайка. Политический комиссар очень доходчиво пояснил политическую обстановку, особенно коснулся про Донецкие сражения по защите города на Волге Сталинграда, по тайным каналам нашей разведки поступили сведения, что когда фашистская Германия с Муссолини возьмут Сталинград, то тогда милитаристская Япония тут же объявит войну Советскому Союзу и двинет войска миллионной квантунской армии вплоть до взятия Урала. Если же мы не устоим, товарищи, и сдадим Сталинград, тогда вечное фашистское рабство, а у них Союз вечный Союз: Рим, Берлин, Токио - это треугольная фашистская ось. Так вот, дорогие товарищи, мы должны умереть, а город и великую нашу Родину оставить защищённой! Кто-то слушал, кто-то напялив с головы на лоб каску дремал и ко всему происходящему относился равнодушно. После политбеседы нас снова покормили и дали отдохнуть, а на следующий день мы занялись обустройством огневой позиции, которую нам отвели командиры. Сделав разметку трёх пушек в шахматном порядке для ведения боя, если противник воспользует фланговый удар. Выкопали круглую площадку для ведения стрельбы под углом 360 градусов глубиною в полметра, вырыли глубокую длинную траншею для укрытия пушки на случай танкового утюга, так же от круглой площадки вырыли две отводные траншеи, в одной поместили ящики со снарядами разгрузив бричку с боекомплектом примерно в двести снарядов, снаряды двух видов, а то и трёх: бронебойно-зажигательные и осколочные. Третья траншея рылась в полный человеческий рост для расчёта и ведения боя с танками и пехотой противника. В окопах в стенках рылись так называемые ниши или карманы для боеприпасов индивидуальной борьбы как с пехотой, так и с танками противника. В них находились бутылки с зажигательной жидкостью КС№1, КС№2, противотанковые и противопехотные гранаты как для наступательных и оборонительных действий. Так, что мы к вечеру были готовы. Место нашей огневой было зеленью хорошо замаскировано и находилось на пшеничном поле, хлеба стояли густые, ровные, с налитым крупным колосом. Если бы в мирное время донское казачество сняли богатый урожай колосовых культур, засыпав закрома золотым зерном. но видимо, не быть этому, Донская земля горела и стонала от снарядных и бомбовых ударов. Огненная лавина сталью вспарывала плодородный слой тела нашей кормилицы матушки- земли. Нашли на поле ориентир, установили ствол пушки по этому направлению, открыли замок на стволе орудия, сделали шнуровое перекрестие, навели стволы поворотными механизмами, после чего установили на валике прицельное устройство подводя в перекрестие прицел как по вертикали и по горизонтали и крепко закрепив пушечный прицел. Наше орудие было готово для ведения огня по намеченным целям. Вечерело, нам принесли ужин, мы уставшие, сытно поели, поблагодарив старшину взвода. Командир орудия он же и наводчик младший сержант взял свою гитару с которой не расставался и в походах и запел под акомпанимент своей гитары из кинофильма "Моряки", "Чайка". Его голос был ровный, очень лиричный, пел он без какого либо напряжения, мы хоть и были очень уставшими, но мелодия песни нас основательно заколдовала. Раньше мы её от него эту песню не слышали и были очень удивлены и тронуты её лиричностью. Ночь была тёплой и довольно для нашего подразделения спокойной, разве только непрерывный гул с нарастающим темпом сотрясал воздух и землю, а мы, как говорили наши предки, за прошедшую ночь обжили наше новое полевое жильё. А вскоре к нам на батарею пришёл мой Евгений, я попросил разрешения у своего командира сходить к другу на позицию и осмотреть её, она по его объяснению находилась в двухстах метрах перед нами. Но он почему-то меня повёл не по прямой, а отклонился вправо и тут мы подошли к не большому озерцу, которое обрадовало и удивило. Оно естественно было углублено и сверху покрыто сплошь зелёным растительным слоем, как бы воды здесь вовсе нет. Озерцо было скрыто вокруг стелющейся пшеницей, нам, Женя, некогда было ходить, хоть это и рядом почти, но мы не знали. Так ведь и я узнал его только сейчас идя к тебе на батарею. Вот, Алёша, какую находку я нашёл, это наш колодец жизни, есть чем попоить мой пулемёт, да и мы жаждой мучаемся. Дол от нас находился в 12 километрах,доставка питьевой воды для многолюдья больших трудов стоит. Давай, дружок, посидим с тобой молча у памятника живой природы! Пили через марлю в несколько слоёв индивидуальных пакетов, вода была тёплая, но нас вполне устраивало. Так мы с Евгением встречались ежедневно до тех пор, пока было затишье. Обычно два, три раза в день нас стали навещать воздушные разведчики, мы их называли "рама", и она действительно по форме походила на неё, раздвоённый фюзеляж, спаренные крылья в два мотора, в середине яйцеобразная кабина и спаренное хвостовое оперение, как у пикирующего бомбардировщика. Летала она низко и осматривала местность, а если вдруг, что-то находила подозрительным, тут же сообщала по рации данных координатов на батарею. Они посылали бризантийный снаряд, который разрывался в воздухе с чёрным круглым пятном и долго вился над тем местом, где имелась цель для поражения. Так и этот раз, что-то им было замечено и цель тяжёлыми снарядами по всей вероятности второго эшелона была поражена. Нам сообщило командование, что впереди упорно несколько недель сдерживает атакующего противника какая-то морская бригада. Моряки мужественно и стойко дрались, сдерживая натиск врага, да и нам видно было по обстановке. Нас предупреждали, если только прорвутся так танками, а их предполагается соединением 450 единиц и их ожидают с левого фланга, а наша батарея и пехота самая крайняя левого фланга, так что встречать такую стальную армаду придётся нам первым. На следующий день с раннего утра в безоблачном небе появилась стальная "рама"-разведчик, летала на малой высоте переднего края нашей обороны, а так же облетала наши тылы,выслеживала подозрительные объекты, делая съёмки места и одновременно заносила на карту. Во второй половине дня по обширной долине широкой балки без посева по её левой стороне шёл на небольшой скорости вражеский мотоцикл с люлькой в которой сидел солдат за пулемётом. Метрах в двухстах один за одним двигались два бронетранспортёра с расчётом на каждом в семь человек. Вооружённые по левой и правой шкале выдвигались вперёд малокалиберная пушка полуавтоматической стрельбы и пулемёт, с виду эти машины были окрашены в коричневый цвет с белыми крестами по бокам брони и с зелёными листьями на фоне. Если убрать передние колёса и задние траки, то корпус походил на форму гроба без крышки. С командиром и расчётами договорились стрелять одной пушкой нашего расчёта. Загнав бронебойно-зажигательный снаряд в патронник, взяли в перекрытие заднюю машину, произвели выстрел и транспорт загорел, тут же послали второй снаряд, цель поражена. Транспорт горел, поднимая чёрный дым в атмосферу. Досылаем очередной осколочный снаряд в патронник и прямой наводкой поражена цель. Ни одному немецкому солдату из расчёта выжить не довелось, за несколько десятков секунд с трёх снарядов было всё поражено. Пушку с огневого пятачка вкатили в укрытие и только это сделали, появилась в воздухе "рама", она долго кружилась над нами и горящими машинами высматривая местность. После облёта улетела за горизонт. Так началось наше первое сражение за Доном. Не успели поделиться по взаимным действиям нашего расчёта, ещё не полностью искурили самодельные табачные самокрутки, как снова послышался моторный нарастающий гул по длине левого фланга. По долине балки двигались танки и самоходная артиллерия, мы насчитали двадцать единиц, следом за ними ехал мотострелковый батальон с пулемётами в люльках. Последовала командирская команда: "К бою!" Мы стремительно выкатили орудие на площадку, раздвоили станины, закрепив сошники в земле и поставили около орудия два ящика снарядов, десять осколочных и десять бронебойно-зажигательных. Было приказано бить по задней и головной машинам, а там, если артдивизион хорошо сработает, тогда будем уничтожать мото-пехоту. Первыми заговорила дальнобойная тяжёлая артиллерия, снаряды с шуршащим звуком пролетали над нашими головами, снаряды легли у цели, это была координированная пристрелка. Второй залп был уже более удачным, накрыл снарядом один танк и он охватился пламенем, из него вывалились горящие люди, катаясь по траве, сбивая загоревшую одежду. Наш расчёт посылает снаряд по задней машине, цель не поражена, танк идёт. Вторым снарядом бьем по правой гусенице, машина завертелась на месте, рапуская лентой правый трак. Расчёт выскочил, но их настигла очередь станкового пулемёта нашей пехоты. От плотного артиллерийского огня,стоявшего разрывами почти у каждой единицы, у противника произошло какое-то минутное смятение. Наши 45 мм пушки стали стрелять осколочными снарядами по мото-пехоте, били точно, хорошо, но слишком долго. Нашу огневую позицию противник стал обкладывать минами, рвались очень близко, я держал очередной заряд в ожидании открытия замка орудия, как тут же почувствовал резкую боль в левом предплечье руки. Снаряд, который я держал руками, выпал, правой рукой я зажал рану. Чтоб сколько-то приостановить кровь, текущую из раны. Тут же был наложен жгут и марлевыми тампонами и индивидуальными пакетами остановлена кровь. Наступление врага было остановлено, атаки больше не возобновлялись, а на поле горело восемь танков, и много было разбито мотоциклов, а оставшаяся пехота спешилась и рыла одиночные окопы под огнём наших подразделений. Ко мне подошёл командир взвода мл. лейтенант и сказал: "Алёша, ты ранен тяжело и тебе необходимо в санбат, поэтому предлагаю и очень прошу тебя, сделай последнее своё усилие, там на командирском НП - наблюдательном пункте стоит наша пушка, а расчёт погиб, так вот, прошу тебя, тебе дадут бойцов из пехоты, ты практически их обучи владением и стрельбой пушки. Ну, а теперь я прощаюсь с тобой и ты простись со всеми своими друзьями из расчёта, быть может навсегда". Так оно и вышло, я с ребятами и другом больше не встретился. На полковое НП прибыл к вечеру, состояние здоровья было не важное, кружилась голова и общая слабость в теле, да и раненая рука стала сильно невыносимо беспокоить. Какому-то капитану я доложил о своём прибытии, посмотрев на меня и мою руку он сказал: "Так вы же ранены и как вы будете управляться с пушкой?" Я ответил: "Товарищ капитан, дайте мне людей и насколько у меня хватит сил, я постараюсь выучить ребят практически и они быстро освоят работу с пушкой". "Ну вот и отлично, пойдём познакомлю тебя с бойцами, они там на огневой около пушки". Познакомившись с ребятами, я сразу занялся делом на конкретных приёмах практических действий. В ту же ночь подошёл тот же мне знакомый капитан и спросил, какое моё самочувствие и смогу ли я с расчётом пойти в ночную разведку, нам нужно найти слабое место противника и с боем прорвать кольцо окружения нашей дивизии. Всем понятно, товарищи? Да, со вздохом, понятно - ответили мы. Но одно мне не понятно, когда и где и в какое время могли немцы окружить нашу дивизию? В разведку пошли батальоном, пушку катили держась за полу раздвинутые станины вперёд стволом, замок орудия был открыт и заряжающий держал наготове осколочный снаряд без свернутого колпака головки. Пушку катили без шума по хлебному полю подминая колосья ногами и щитом орудия налитые стебли пшеницы и тут вдруг хорошо и близко услышали немецкую речь и удары заступа о землю, видимо немцы рыли окопы? Идя рядом с пушкой капитан мне шёпотом сказал, если нас заранее обнаружит противник и поведёт огонь из пулемётов, бейте сразу по пулемётным вспышкам. Понаблюдав какое-то время, прислушиваясь к звукам ночной тишины, дожидаясь команды броска атаки, но этого не было, а случилось обратное, передалась команда по цепи, отставить атаку, и мы так же тихо стали отходить назад. Оказывается прорыв сделали в другом месте. Подошёл снова ко мне капитан и сказал: "Теперь, когда ты научил ребят владеть орудием, ты можешь оставить расчёт и немедленно пойти в санчасть полка, или в лучшем случае тебе искать медсанбат. Оставаться с нами тебе нельзя, мы будем воевать, а тебе нужно лечиться. Так что, теперь сам себе хозяин, и как можно быстрее за Доном ищи санбат, он где-нибудь раскинул палатку в вишнёвом саду какой-нибудь станицы, обрабатывая раны раненых бойцов. Ну, прощай брат артиллерист, желаю тебе благополучного выздоровления! К Дону я пришёл где-то к полудню, там откуда я вышел, гремела не стихая артиллерийская кононада, где шло жаркое сражение, где мои товарищи, где мой друг пулемётчик Евгений Марфичев? В воздухе стояла неимоверная жара. Переправы на реке не было, скользили плоты по серебристой глади воды, да несколько лодок переправляя раненых бойцов стремились к тому берегу, чтоб снова забрать и переправить искалеченных людей в жестоком бою. Неожиданно в безоблачном небе появились до двадцати самолётов-разведчиков "итальянских рам", они сбрасывали по плотам мелкокалиберные бомбы, а потом, освободившиеся от груза с бреющего полёта, почти над водой, как саранча, расстреливали из пулемётов беспомощных наших бойцов. Когда я подошёл к Дону, грузили на носилках тяжело раненого бойца в лодку, в неё поместили и меня. Один солдат сидел на вёслах, другой сидел на корме с кормовым веслом, чтоб править движущей лодкой. До середины реки плыли спокойно, а тут неожиданно налетели стаей, как коршуны-стервятники, стали бомбить и с бреющего полёта бить из пулемётов вдоль реки беззащитных и немощных людей. Гибли раненые люди, разрушались плоты и лодки, река вскипала от сплошных разрывов и обстрела, а повторно изрешеченные тела шли безмолвно на Донское дно! Когда я вступил на твердое песчаное дно реки, я стал терять самообладание и без сознания упал на прибрежный песок. А сколько я пролежал, я не знаю, собственно уже вечерело и около меня хлопотал какой-то санинструктор с сумкой и красным крестом на ней. Он видимо привёл меня в сознание, а потом помог мне переправиться через реку Чир, очень местами глубокую и с крутыми берегами. За речкой, на току, девушки казачки нагрузив не вполне зрелое зерно пшеницы, положили меня в бричку на зерно и повезли к Калачу, где находился армейский госпиталь. Очнулся я при тусклом свете фонарей в палатке, доктор в белом халате обрабатывал мне рваную локтевую рану, отрезая ножницами венозные плоские сосуды. Достал у меня брючного с левой стороны карманчика жетон жёлтого металла, где при вскрытии вложена была маленькая бумажечка с номером дивизии, полка и фамилия, и.о., домашний адрес. Согласно моих слов и жетона была составлена история моей болезни и ранения. Сделав перевязку, повязав через шею чёрную косынку, меня поместили с тяжело ранеными в санитарную машину полуторку и повезли ночью. Привезли нас на какой-то полустанок,там стояли на железнодорожном пути 18-ти тонные вагоны, куда нас и погрузили. И вот настало утро, нас стали кормить завтраком медицинские сёстры, но завтрак был неожиданно прерван, какая-то сестра крикнула: "Воздух!" Кто был ходячим и мог как-то передвигаться, покинули вагоны и побежали метров за сто к огородному тыну и там пали на земь от взрывной волны и бомбовых осколков. Одна из серии сброшенных бомб угодила в середину вагонов и после сильного взрыва трёх вагонов как не было, на месте мы увидели искарёженный да кровянные лохмотья, висевшие на металле от погибших людей. Днём мы скрывались в садах посёлка, а к ночи нас посадили в машины и повезли в Сталинград. В Сталинградском госпитале сделали укол, промыли рану, сделали перевязку и наложили глухой гипс от плеча до запястья пальцев, которые были открытыми. И вот, перед тем, когда фашисты хотели пустить массированный налёт 1200 самолётов, нас погрузили в последний флагманский теплоход И.Сталин. Волгу тогда страшно бомбили, днём корабль замаскированный зеленью стоял, прижавшись к берегу, а как наступали сумерки мы плыли по Волге вверх. Разгружали нас в Саратове. Там меня упорно и долго лечили, спасали от смерти, называя болезнь: газовая флегмона. Спасибо Саратовскому профессору и всем врачам, которые спасали мою душу от смерти! А особенно низко кланяюсь военному врачу, начальнику отделения. Передайте ей, как матери, женщине, душевному человеку, что Алёша жив и прошёл всю войну разведчиком.
Серия сообщений "Тесаков Алексей Павлович":
Часть 1 - Автобиография
Часть 2 - Очерк
