ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ КОРНИ КУЛЬТУРЫ. ЧАСТЬ II. ДЕТИ СОЛНЦА (1)ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Сложный многовековой путь прошло славянское и русское язычество, складывавшееся
из многих, в разное время возникавших компонентов. Несмотря на тысячелетнее
господство государственной православной церкви, языческие воззрения были
народной верой и вплоть до двадцатого века проявлялись в обрядах, хороводных
играх, песнях, сказках и народном искусстве.
Религиозная сущность обрядов-игр давно уже выветрилась, символическое звучание
орнамента забылось, волшебные (т.е. созданные волхвами-волшебниками) сказки
утратили свой мифологический смысл, но даже бессознательно повторяемые потомками
формы архаического языческого творчества представляют огромный интерес,
во-первых, как яркий компонент позднейшей (XIX-XX в.в.) крестьянской культуры,
а, во-вторых, как неоценимая сокровищница сведений о многотысячелетнем пути
познания мира нашими отдаленными предками.
Необходимо выразить надежду, что этнографы и фольклористы соберут воедино и
исследуют богатейшие фонды русского, украинского и белорусского народного
творчества.
Академик Б.А. Рыбаков, «Язычество Древней Руси»
ДЕТИ СОЛНЦА
КРАТКИЙ ОЧЕРК ВЕЛИКОЙ СЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Прекрасное служит опорой души народа.
Если сломать, разбить, разметать красоту,
то ломаются устои, заставляющие людей
биться и отдавать жизнь за Родину.
На изгаженном вытоптанном месте
не вырастет любви к своему народу,
своему прошлому, воинского мужества
и гражданской доблести.
Забыв о своём славном прошлом,
люди превращаются в толпу оборванцев,
жаждущих лишь набить брюхо.
Поэтому важнее всего для судьбы людей
и государства – нравственность народа,
воспитание его в достоинстве и уважении к предкам, к труду и красоте.
И. А. Ефремов
Славянская культура… Как к ней подойти? Как увидеть её черты, туманно
просвечивающие там и сям в нашей русской культуре среди чуждых ей иноземных
напластований? Как понять душу наших далёких предков – славян (ведь культура –
душа народа!)? Как вслушаться в себя, чтобы услышать голос забытых предков? Ведь
мы тоже славяне, и он должен в нас звучать. Как оживить, заставить говорить
древние обычаи – такой, например, как веселый весенний языческий праздник
масленица, во Ярило, брызгавшее масляным жаром? Как заставить себя время
которого мы едим блины, а наши предки – само солнце серьёзно слушать могучие
заклинания, которым подчинялись сами силы природы и обрывки которых ещё и теперь
пробиваются иногда в детских песенках? Как воскресить великие исторические
деяния, канувшие в Лету, следы которых сохранились в наивных сказках, собранных
в пылящихся на полках афанасьевских сборниках?
Чтобы «увидеть» культуру славян – древнее лицо нашей души – стряхнуть с него
пыль наслоений, надо обратиться к чему-то яркому, сильному, славянскому.
Посмотрим на Владимирские храмы (илл. 1-4). Кто видел их, не мог остаться
равнодушным.
Вот письмо нашей знакомой, которое мы публикуем с её разрешения:
«Какое впечатление произвели на меня Владимирские храмы? Я увидела их в первый
раз сравнительно недавно, то есть когда была человеком зрелым и уже кое-что
понимающим. Помню, летом я приехала во Владимир, прошла по городу, радуясь его
пестроте, маленьким невысоким домам, наивности, которая была во всём: и в этих
домах, и в хозяйственной озабоченности снующих по улицам людей. Такими простыми,
прямыми, действительно необходимыми были эти заботы! Я отдыхала, радовалась,
беззаботно наблюдала за окружающим, пока не дошла до собора. Здесь меня ждало
потрясение. Потрясло всё: масштаб, красота, величие – всё, что не принадлежало
этому нынешнему городу, суетящемуся вокруг. Контраст был настолько силён, что
чувство удивления перекрывало непосредственное ощущение красоты. Откуда здесь
такое? И какое оно имеет отношение ко всему окружающему? И вообще к русской
культуре, как я её знаю и ощущаю – к храму Василия Блаженного, к московским
церквам XVII века, Кремлю, расписным прялкам, копилкам и свистулькам на базарах.
Сбитая с толку, ошеломлённая мысль заметалась – как могло такое вот быть
созданным ещё в XII веке? Так что же, значит всё последующее – деградация? Да
нет, тут и единой линии, сходства не видно. Это нечто иное, принципиально и
несомненно высшее, неизмеримо высшее! А люди кругом не имеют никакого отношения
к этому гиганту, хотя они и связаны с ним – теперь я ловила на них отблески
собора, замечала влияние величественного здания, всегда находившегося у них
перед глазами. Оно было в некоторой просветлённости этого полудеревенского
городка, в гармоничности – на другом уровне, гораздо более низком, но
несомненном. Оно было в ласковой интонации женщин, особенно пожилых, в их
певучей напевности. Отблески, последние, самые последние, косые лучи заходящего
солнца.
Но кто же все-таки создал это чудо? Чем дольше я смотрела на собор, тем больше
он проникал в меня, захватывал до того, что мне уже начало казаться, что и нет
на земле ничего прекрасней. Причем прекрасное это было необыкновенно близко мне,
задевало всю душу, весь внутренний строй, было выражением самого лучшего во мне,
облекало это лучшее в гармонию, человечность, музыкальность и удивительную
цельность. Законченным совершенством были эти храмы, особенно Нерль. И, как
бывает в таких случаях, они не несли на себе следов мучительных творческих
усилий, казались органично слитыми со всем окружающим и как бы возникшими сами
по себе, как вырастает дерево. Но почему я, ленинградка, так мгновенно осознала,
увидела в этих храмах своё, самое глубинное, что до них находило себе лишь
частичные соответствия, но никогда не выражалось в такой полноте и светлой
радости? В ту пору я не любила и не знала русского народного ис­кусства. Точнее,
проявляла к нему вежливо-любознательный интерес интеллигентного человека,
которому известно, что следует знать своё прошлое. Живых ощущений оно во мне не
рождало, своим его я не чувствовала. Его красочность, хотя и жизнерадостная,
казалась мне кричащей, варварской, резкой и не рождала радости во мне самой.
Нагромождение форм и узорчатость московской архитектуры утомляло и развеивало то
серьёзное отношение, какое приличествует церкви. Нарядные игрушки и только!
Чужое, чужое, азиатская экзотика! И, если это – русское, то не русская я.
Отчуждение и чувство непричастности в своей стране – вот и всё, что они во мне
вызывали. Внешне примелькавшееся, но внутренне непонятное и отталкивающее, как
искусство какой-нибудь Индии. Думалось, что это от того, что я ленинградка, что
я родилась и выросла в этом строгом, симметричном, распланированном городе, на
строгих, ясных и величественных ансамблях ампира. Но чудо в том, что здешнее,
владимирское было ближе, оно давало небывалое соответствие каким-то глубинам
души. Здесь была строгость конструкции, её логичность, ясность и величие, и ещё
то, чего в ампи­ре не было – тёплая гармоничная музыкальность, звучавшая в мир,
создавав­шая с ним как бы тёплое единение. Словно золотые волны окутывали
всякого приближающегося к храму и вовлекали его в некое музыкальное единство с
собой, звучащее, вибрирующее. Если про ампир можно было сказать, что он нёс в
себе благородство отвлечённых линий, то здесь было благородство человечности,
возвышенной, духовной. Аристократическое благородство, не выродившееся в
утончённость, недоступную всем. Это было тоже удивительно и ново: аристократизм,
который не обособляется в своей исключительности, в своём предназначении только
для избранных. Откровением этого аристократизма была его открытость для всех,
демократичность. Его сутью было выражение того лучшего, что есть в каждом.
Меня Владимирские храмы освободили сразу же и навсегда от чувства
неполноценности, с которым я прежде ощущала свою непричастность к народному
русскому искусству, освободили от ощущения европейца, блуждающего в чужом мире.
Владимирские храмы создают ощущение, что вся их красота есть и в тебе, до неё не
надо расти, как до ампира, а надо лишь дать ей проявиться в себе, раскрыться,
расцвести».
Это чувство несоответствия Владимирских храмов всей окружающей нас
действительности при первом знакомстве с ними бывает, в самом деле, очень
острым. Внутренняя эклектичность более позднего русского искусства, особенно
основанного на европейских заимствованиях послепетровского, стала его глубокой
сущностью, стилем, более того – чертой культуры. Мы все настолько привыкли к
этому, что уже перестали замечать неестественность положения, при котором
считаем своими всяческие «Испанские песни» Рубинштейна, «Итальянские песни»
Глинки, так же как и «казанский стиль» храма Василия Блаженного вместе со всем
русским классицизмом, ампиром, барокко. Недаром в нас так крепко представление о
единой, для всех народов обязательной, общечеловеческой культуре. Мы не
представляем, что может быть по-другому. Восточное, китайское, индийское
искусство поражает нас, кроме непривычности и причудливости, не только
самобытностью, но и своим, так чуждым нам, внутренним единством, замкнутостью
рамками своей культуры, которые поверхностные люди объясняют отсталостью.
Аристократизм Владимирских храмов, их внутренняя цельность, как нам кажется,
больше всего отличают их от позднейшего русского искусства. И не то, чтобы в них
не было черт, которым нельзя было бы найти отзвук в произведениях последующих
веков. Своей бросающейся в глаза строгостью, совершенством они сходны с лучшими
творениями русского классицизма, например, произведениями Кваренги. Их весёлая
открытая жизнерадостность намного превосходит достигнутое в этом плане в русском
барокко; именно её отзвук радует нас в народной дымковской игрушке. Мягкость и
музыкальность Владимирских храмов не имеют аналогий в позднейшей русской
архитектуре и даже в музыке – в этом плане с ними могут сравниться разве что
лучшие задушевные народные песни. Благодаря своему пластическому совершенству
они воспринимаются даже не столько как архитектура, а скорее как скульптура. И в
этом плане в них улавливается что-то общее с произведениями лучших русских
скульпторов, например, Щедрина. В целом же Владимирские храмы настолько
отличаются от последующего русского искусства, настолько выпадают из общего
русла последующей русской культуры, что исследователи долго не соглашались
считать их творениями русского народа, не соглашались считать правильным самое
простое и естественное решение: храмы созданы нашими предками-славянами, жившими
во Владимире в XII веке. Появились различные теории заимствования. Искали
аналогий им на Западе – в романском искусстве, на Востоке – в искусстве Персии,
в Византии. Потребовались более чем столетние исследования, чтобы окончательно
установить самобытность Владимирских храмов и с уверенностью утверждать: они
являются произведениями культуры наших предков-славян и создали их местные
Владимирские мастера [1]. Признание этого факта делает, однако, законным вопрос,
заданный в письме: что же вся последующая наша история искусства после
Владимирских храмов – это деградация, упадок? Ведь очевидно, что в нашей
архитектуре, да и в искусстве вообще, не было создано чего-либо столь же
высокого: одновременно гармоничного, музыкального и строгого, пластичного и
образного, аристократического и человечного, столь собранно-цельного и открытого
окружающему миру, выросшего из него. Как появилось это светлое чудо? И что
представляли собой наши предки славяне, сумевшие его создать!
ИСТОРИЯ СЛАВЯН
Первым жителем этой, ещё необитаемой тогда страны, был человек по имени
Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и Колоксай
(Солнце-царь). В их царствование на Скифскую землю с неба упали золотые
предметы: плуг с ярмом, секира и чаша... Так жар пылающего золота отогнал обоих
братьев, но когда подошёл младший брат, пламя погасло, и он отнёс золото к себе
в дом. Поэтому старшие братья согласились уступить младшему всё царство.
Геродот
Бывало да живало –
жили-были старик да старушка.
У них было три сына:
первый Егорушка Залёт,
второй Миша Косолапый,
третий – Ивашка Запечник.
А. Н. Афанасьев
... жил старик в одном селе.
У крестьянина три сына:
Старший умный был детина,
Средний был и так, и сяк,
Младший вовсе был дурак.
П. П. Ершов
Начальная летопись сообщает, что вначале славяне поселились на Дунае, а потом
расселились в Прикарпатье, назвавшись по месту поселения. Кто осел в поле,
назвались полянами, а кто в лесу – древлянами. Поселившиеся среди болот
назвались дряговичами («дрягва» – болото). Далее следует перечисление довольно
многочисленных славянских племён: поляне, древляне, волыняне, бужане, дряговичи,
кривичи, радимичи, вятичи, уличи, тиверцы, север, хорваты, дулебы, словены,
сербы, поляне-ляхи, поморяне, мазовшане. Эти названия очерчивают большую область
от Балтийского до Адриатического морей на западе и до Днепра на востоке.
Несмотря на некоторую непривычность этих названий для нашего слуха, в них нет
ничего странного: мы тоже привыкли называть людей по месту их поселения:
москвичи, ленинградцы, киевляне, сибиряки. Вот почти и всё, что сообщает о
происхождении славян Начальная летопись (не считая глухих преданий). Дальше наши
летописи повествуют не о славянах. Они посвящены деяниям русских(не славянских!)
князей – правящей варяжской верхушки русского феодального общества, сложившегося
из низшего слоя – эксплуатируемых славянских племён – и верхнего – варяжских
пришельцев. Славяне в летописи выступают в качестве тёмной необразованной массы
(«смерд» и «смердить» – однокоренные слова), живущей скотски, «звериньим
образом», сопротивляющейся установлению «просвещения» и «порядка» (летопись
глухо говорит о взрывах недовольства). Да ещё в летописи повествуется о попытках
некоторых великих князей урезонить жестокость и алчность своих меньших собратьев
по отношению к покорённому народу [2].
В. О. Ключевский [2], подводя итоги исследованиям проблемы происхождения славян,
проведённым к его времени, так описывал их историю.
Приблизительно ко II в. н. э. народные потоки прибили славян к среднему и
нижнему Дунаю. Прежде они терялись в разноплеменном населении Дакийского
царства, существовавшего тогда у северных границ Римской империи.
И только около этого времени славяне начали выделяться из сарматской массы,
обособляться как в глазах иноземцев, так и в собственных воспоминаниях. В то
время римляне называли их венедами, и Тацит ещё недоумевает, кому сроднее венеды
– германцам или кочевникам-сарматам. Наша летопись помнит, что от римлян
императора Траяна – «волохов», разрушивших Дакийское царство – тяжко пришлось
славянам, которые вынуждены были под их давлением расселиться с Дуная. Таким
образом, Ключевский относит расселение с Дуная ко II веку н.э. Первой остановкой
славян в этом расселении были Карпаты, откуда они в V–VI веках громили Византию,
переходя за Дунай. Во главе военного союза карпатских славян стояло племя
дулебов или волынян. Этим набегам и обязаны мы сообщениям о славянах в
византийских источниках. Следствием их, как пишет Ключевский, было постепенное
заселение славянами Балканского полуострова. В VI–VII веках нашествие
вытесненных тюрками из Великой степи аваров, которые покорили дулебов (и,
по-видимому, существовавший под их именем союз славянских племён), прекратило
нападения славян на Византию – и византийские сообщения о них. Последние
возобновляются уже в IX веке в связи с нападениями Руси. В VIII веке под
давлением аваров начинается расселение славян с Карпат. Их восточная ветвь
селится по Бугу и Днепру. Здесь и застаёт восточных славян Начальная летопись,
которая описывает объединение восточных славянских племён в IХ–Х веках
варяжскими завоевателями в феодальное государство – Киевскую Русь. И далее
летописи повествуют об истории этого феодального объединения до его разгрома
татарами в XIII веке.
Итак, «вглубь» историю славян исследователи доводят до II века н. э. Однако
анализ славянских языков говорит о том, что они восходят к индоевропейской
языковой общности, распад которой относится ко II тыс. до н. э. Почему же
исследователи остановились на II веке н. э.? Да потому, что о славянах нет
упоминаний в более ранних письменных источниках. Но где же тогда были славяне
более тысячи лет? Например, о них ничего не пишет Геродот – человек в высшей
степени обстоятельный, совершивший в V веке до н. э. большое путешествие в
Скифию (где позднее находит славян история) и подробно описавший все жившие там
народы. Но в том-то и дело, что Геродот о славянах пишет! Только он называет их
скифами-земледельцами, скифами-пахарями (в отличие от истинных «царских»
скифов-кочевников) в соответствии с традицией, сложившейся в Причерноморских
греческих колониях, или по месту их проживания – борисфенитами («Борисфен» –
Днепр). Перечисляя входящие в Скифскую федерацию земледельческие племена,
Геродот пишет: «Всем им в совокупности есть имя сколоты, по имени их царя.
Скифами же назвали их эллины» [3].
Союз сколотов, как показал Б. А. Рыбаков, и объединял племена, которые позднее у
византийцев получили название восточных славян, или антов. Но при таком
понимании сообщения Геродота отпадает главное препятствие к тому, чтобы
проследить историю славян далее в глубь веков: отсутствие упоминания о них в
письменных источниках. Открывается возможность отождествить праславянские
племена с изученными археологическими культурами.
Эта большая работа, подытоженная Б. А. Рыбаковым, к тому же по-новому
интерпретировавшим сообщения Начальной летописи, позволила ему следующим образом
представить историю славянских племён.
1. В середине II тыс. до н. э., в период расцвета бронзового века, когда затихло
широкое расселение индоевропейских пастухов-скотоводов, севернее Европейского
горного барьера обозначилась большая группа скотоводческо-земледельческих
племён, обнаружившая значительное единство на пространстве от Одера до Днепра
(Тшцинецко-Комаровская археологическая культура). Протяжённость земель этих
праславян с запада на восток около 1300 км, а с юга на север – 300-400 км.
2. К концу бронзового века – IX-VIII векам до н. э. – западная половина этого
обширного праславянского мира оказалась втянутой в сферу кельтской культуры
(Лужицкая археологическая культура). Восточная половина вошла в соприкосновение
и борьбу с кочевыми, иранскими по происхождению, киммерийскими племенами, от
которых они заимствовали определённые элементы материальной культуры. В это
время праславяне не только научились ковать железные орудия и оружие, освоили
хлебопашество, построили ряд крепостей на границе со степью для зашиты от
кочевников, но и создали союз племён между Днепром и Бугом, получивший название
сколотов.
3. Смена киммерийцев новыми ираноязычными кочевниками скифами в VII веке до н.
э. привела к тому, что союз сколотов вошёл в обширную Скифскую федерацию. Однако
сколоты, видимо, сохранили автономию: южная система крепостей, защищающая их от
кочевников, была обновлена и усилена. В это время произошло сильное сращивание
праславянской культуры со скифской. Славянская знать восприняла все основные
элементы всаднической скифской культуры (оружие, сбруя, звериный стиль
украшений). В славянский язык вошло много иранских слов – например, название
Бог, вместо индоевропейского Дайвас (Див). Западные же праславяне по-прежнему
оставались в составе обширной территории, общности, характеризуемой Лужицкой
археологической культурой. Таким образом, мы видим, что обособление восточных и
западных праславян произошло в глубокой древности.
4. Исчезновение Лужицкой культуры в V веке до н. э. и упадок Скифии привели к
устранению двух внешних сил, вносивших различия в восточную и западную половины
праславянского мира, в связи с чем вновь устанавливается их известное единство
(отразившееся в Зарубинецкой и Пшеворской археологических культурах).
5. Благодаря завоеваниям императора Траяна в Дакии и Причерноморье Римская
империя во II-IV веках н. э. стала соседкой славян. Обширный импорт хлеба в
империю благотворно сказался на славянских племенах, определив их общий подъём.
Однако облик восточной и западной половин славянского мира снова начал
разниться.
6. Падение Римской империи в V в. н. э., прекращение благоприятных «траяновых
веков» и смена иранских кочевников в Причерноморье тюрками – аварами – в
последний раз возродили общеславянское единство (характеризуемое
распространением во всём славянском ареале археологической культуры Пражского
типа). Далее последовало Великое переселение славян в VIII веке, распад
славянского единства и образование больших феодальных государств с новыми
центрами притяжения и консолидации.
Итак, история славян прослеживается до середины II тыс. до н. э. Всё это время
до их Великого расселения в VIII в. н. э. они занимали примерно один и тот же
регион и, несмотря на разделение на восточную и западную половины, сохраняли
определённое единство. Такая длительная история с необходимостью должна была
сопровождаться преемственностью традиций, навыков и, следовательно, образованием
древней, сложной и развитой культуры.
Когда начинаешь говорить о славянах, рискуешь натолкнуться на характерные
реакции двух типов: снисходительно-пренебрежительное одобрение («Ну что ещё Вы
скажете по этому старому вопросу?!») или явное недоброжелательство («Знаем мы
этих славянофилов, от них один шаг до чёрной сотни!»). Обе они своим
первоисточником имеют тот взгляд на историю славян, который изложен в
критическом исследовании древнерусских летописей члена Петербургской Академии
наук, знаменитого учёного немца Шлёцера на немецком языке ещё в XVIII веке. Суть
его, как пишет В. О. Ключевский, состоит в том, что до прихода варягов – до
половины IX века – на обширном пространстве Русской равнины всё было дико, пусто
и покрыто мраком; жили здесь люди, но без правления, подобно зверям и птицам,
наполнявшим их леса. В эту обширную пустыню, заселённую бедными, разбросано
жившими дикарями – славянами и финнами – начатки гражданственности впервые были
занесены пришельцами из Скандинавии, варягами. И картина нравов восточных
славян, как её нарисовал составитель Начальной летописи, вроде бы оправдывает
этот взгляд. Здесь мы читаем, что восточные славяне до принятия христианства
жили «звериньим образом, скотски», в лесах, как все звери, убивали друг друга,
ели всё нечистое, жили уединёнными, разбросанными и враждовавшими между собой
родами: «живяху каждый своим родом и на своих местах, владеюще каждый родом
своим».
Итак, по Шлёцеру нашу историю следует начинать не раньше середины IX века –
изображением тех первичных исторических процессов, какими везде начинается
человеческое общество: картиной выхода из первобытного состояния. Этот взгляд
прочно утвердился в исторической науке. Его придерживались такие знаменитые
историки, как Карамзин, Погодин, Соловьев – люди патриотические, которых трудно
заподозрить в антирусских настроениях. Мнение это стало общим местом, все мы и
сами его невольно разделяем. Поэтому Владимирские храмы и производят такое
удивительное впечатление: ведь славяне приняли христианство недавно и по сути
ещё оставались язычниками – можно сказать, только-только вышли из первобытного
состояния. И вдруг такое! В бытующих представлениях культура связывается с
просвещением, а последнее – с христианством. Вот обычное мнение об отставании
России от Запада в Средние века: «Европейцы получили христианство на 5 веков
раньше России, отсюда и наше отставание – ровно на 500 лет».
И хотя нелепость такой позиции очевидна, тем не менее лежащее в её основе
сообщение летописи о дикости славян перед принятием христианства смущает. Ведь
если так утверждали сами наши предки, то какое у нас основание сомневаться в
том, что они видели собственными глазами? Не является ли построение Б. А.
Рыбакова обыкновенной научной спекуляцией?
Но если может быть пристрастным наш современник, то ведь мог быть пристрастен и
летописец. Присмотримся к социальному составу киевского общества, к которому он
принадлежал. По утверждению В. О. Ключевского, оно было «двухслойным». Верхний
правящий слой этого общества составляли пришедшие из Европы варяги. Нижний
эксплуатируемый слой – покорённые варягами славянские племена. Идея
заимствования византийского христианства как идеологической базы организуемого
варягами феодального государства, сама идея необходимости новой (неславянской)
религии, родилась в верхнем варяжском слое и встречала, как можно судить по
взрывам недовольства, отмечаемым даже летописью, серьёзное сопротивление в
славянских низах. Христианская религия в Киевской Руси была явлением
антинародным и, следовательно, антиславянским.
Какую же позицию в этой ситуации могли занимать летописцы? Все они были
выходцами из правящей варяжской верхушки общества. Составитель Киево-Печорской
летописи Нестор был, как можно полагать, одним из иерархов Киево-Печорского
монастыря. Его другом был старший боярин Свя­тослава Ян Вышатич, со слов
которого попал в летопись рассказ об истреблении им волхвов на Белом озере –
непримиримый враг славян и славянской культуры. Составитель первого летописного
свода Сильвестр, игумен Михайло-Выдубицкого киевского монастыря – феодал уже по
своему положению, проводник греческой культуры. Как они относились к славянам?
Естественной их задачей была дискредитация славянской культуры, подавление
само­сознания и самостоятельности славян, утверждение варяжского господства.
Так что наши летописи по своей сути – не славянские, а варяжские.
Но ведь написаны они на славянском языке? Не на славянском, а на
церковно-славянском – языке письменном, официальном, приспособленном для
проповеди христианства. Кроме того, не известно, считала ли верхушка киевского
общества славянский язык родным. Принадлежавшие к ней люди были широко
образованы, говорили на нескольких языках. Владимир Мономах в своём Поучении
замечает, что отец его знал шесть языков. В XI веке на Руси свободно изъяснялись
и с приезжавшими варягами, и с византийскими греками, и с кочевавшими в
причерноморских степях половцами. Киевские князья заключали династические браки
с половиной европейских и азиатских дворов. Так что тот факт, что наши летописи
написаны по-славянски – не основание считать этот язык родным для верхушки
общества.
Напомним, что даже в прошлом – XIX – веке ситуация была аналогичной. Пушкин –
гордость нашей национальной литературы, наш классик по его собственным словам до
14 лет думал по-французски!
Причина того, что учёный немец, член Петербургской Академии наук Шлёцер и учёный
монах Киево-Печерской лавры Нестор сошлись в оценке славянской истории и
культуры, заключена в их социальной природе – их месте в антиславянском
(антинародном) эксплуататорском обществе.
Нам надо отвести ещё одно сомнение: как можно говорить о высокой древней
культуре славян, если у них до Кирилла и Мефодия, то есть до Х века н. э., не
было письменности? Ибо в нашем представлении культура намертво связана с
письмом: писали египтяне, римляне, вавилоняне, индусы, китайцы – все культурные
народы. Нет, не все! Весьма высокая культура островов Тихого океана была
бесписьменной – но при этом их учёные знали и помнили сорок поколений своих
предков! Кто из европейцев может похвастаться подобным? Для развития культуры
нужна преемственность, сохранение знаний– а она обеспечивается не только
письменностью. Будда не разрешал записывать свои проповеди. Он считал записанное
слово мёртвым, а живым – то, что хранится в памяти, в сердце. Буддийский канон
был записан только через 500 лет после смерти Будды, когда вера стала клониться
к упадку, и надо было сохранить (пусть уже не в душе, а хотя бы на бумаге) его
учение. Пятьсот лет учение Будды жило в устной передаче. А ведь никто не
усомнится, что буддизм –продукт очень высокой культуры. Так что отсутствие
письменности у славян вовсе не свидетельствует об отсутствии у них высокой
древней культуры.
Заметим, что навык устной передачи культурной традиции в отсутствие письменности
вырабатывает (как это было в Океании и как показывает изучение культур
«бесписьменных» народов) очень ёмкие обобщения, формулы-образы, которые легко
запоминаются и прочно сохраняются в памяти народа.
Подведём итоги сказанного. Вопреки утвердившемуся мнению, история славян
началась не с прихода варягов в IХ веке н. э., а прослеживается до середины II
тыс. до н. э. Уже во времена Геродота, то есть в V веке до н. э., праславяне,
входившие полноправными партнёрами в могучую Скифскую федерацию, были богатым,
хорошо организованным народом, обладавшим – имеются веские основания так считать
– древней развитой культурой. Следы этой культуры мы можем найти в сохранившихся
от дохристианского времени памятниках и, в частности, во Владимирских храмах.
СЛАВЯНСКАЯ КУЛЬТУРА
Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на коньке крыльца, цветы на
постельном и нательном белье вместе с полотенцами носят не просто характер
узорочья – это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека.
С. Есенин.
Что известно о культуре восточных славян? После её систематического уничтожения,
проведённого насильственной христианизацией Руси – очень немного. Привитый при
этом взгляд на неё не как на культуру, а как на «бескультурье», варварство,
мешает оценить по достоинству даже то немногое, что от неё сохранилось. В. О.
Ключевский пишет о «скудных чертах мифологии славян, сохранённых нашими древними
и позднейшими памятниками».
Славяне поклонялись обожествлённым силам и явлениям Природы: «небу под именем
Сварога, солнцу под именем Дажбога, Хорса и Велеса, грому и молнии под именем
Перуна, богу ветров Стрибогу и другим. Дажбог и божество огня считались
сыновьями Сварога и звались Сварожичами. По Начальной летописи Перун – главное
божество киевских славян наряду с Велесом, который назывался «скотьим богом»,
покровителем стад.
На открытых местах, преимущественно на холмах, ставились изображения богов,
перед которыми совершались обряды и приносились жертвы. Так, в Киеве на холме
стоял идол Перуна, перед которым Игорь в 945 году клялся в соблюдении
заключённого с греками договора. Владимир, утвердившись в Киеве в 980 году,
поставил здесь кумиров: Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса,
Велеса, Дажбога, Стрибога и других богов, которым князь и народ приносили жертвы
и которые позднее, после крещения Руси, были сброшены в Днепр.
В.О. Ключевский пишет о культуре предков-охранителей, которые чествовались под
именем Чура. Почитание их отразилось в языке: «пращур» –прадед-родоначальник,
«чур, меня!» – «храни меня, мой прадед!», «чересчур» – выход за меру, границу (в
частности, за границу родовых владений, охранявшихся чурами). По Начальной
летописи покойника сжигали, совершив над ним тризну, а прах и кости собирали в
«малую посудину» и ставили на столбе на распутье, где скрещивались границы
родовых владений – для их охраны.
Из фольклора известно наличие в славянском пантеоне леших – духов леса, водяных
– духов водоёмов, домовых и других духов, которые были связаны с различными
природными и хозяйственными угодьями. Их было много. Вся природа была полна ими.
«В каждом лесу свой леший, в каждой речке свой водяной, в омуте – омутной, в
доме – домовой, и перевести его в другой, вновь отстроенный дом нелегко – нужен
специальный ритуал» [5]. Исследователи пишут о вошедших в христианский пантеон
славянских языческих богах, которые сохранились там в виде святых-покровителей,
в частности, о древнеславянской богине плодородия Мокоши – «Матери-Сырой-Земле»,
которая после христианизации Руси в сознании народа слилась с Богородицей и
стала «покровительницей Русской земли» [6].
В целом мы видим, что славяне поклонялись силам и явлениям Природы. Но была ли у
них стройная разработанная религиозно-философская система или только отрывочные,
путаные представления, не выходящие за рамки бытовых потребностей первобытной
шаманской магии?
Мы уже говорили, что древняя история славян должна была породить высокую и
развитую культуру. Но где памятники этой культуры? От древних египтян, например,
сохранились пирамиды и храмы, и никакого сомнения в наличии у них высокой
культуры не возникает.
А Владимирские храмы? Но ведь они – памятники христианские. Так считается.
Однако хорошо известно, что христианство очень гибко приспосабливалось к местным
культурам и включало в свой пантеон местных языческих богов. Так было и на Руси.
И местная славянская культура должна была проявиться в памятниках раннего
русского христианства. Попытаемся посмотреть на Владимирские храмы с этой точки
зрения.
Присмотримся к ситуации, сложившейся в русском каменном зодчестве в XI-ХII
веках. Оно пришло на Русь из Византии. Вот что пишет известный исследователь
древнерусской архитектуры П. Н. Максимов [6].
«Оттуда, из Византии, Русь приняла христианство по восточному обряду, а вместе с
ним и окончательно сложившийся к этому времени тип крестово‑купольного храма
трёх- или пятинефного, с хорами, одним или несколькими куполами, апсидами с
востока и притвором с запада. Перешли на Русь и обычная в Византии смешанная
кладка стен из камня, чередующаяся с кирпичными прослойками на известковом
растворе с толчёным кирпичом, и арки, своды и убранство фасадов, выполненные из
тонкого почти квадратного кирпича-плинфы. Обычные в византийской архитектуре
полуциркульные арки, цилиндрические своды, полукупола апсид, купола на высоких
световых барабанах и сферические паруса – также получили распространение на
Руси».
Наиболее полно византийские технические и эстетические нормы отразились в первых
построенных на Руси соборах – Спасском в Чернигове и Софийском в Киеве. Но даже
в этих храмах, строители которых выступают прилежными учениками византийцев,
сказывается свойственное русским невизантийское миропонимание. В более поздних
постройках, – по мере того как русские мастера овладевают техникой и перестают
ощущать себя учениками византийцев, – русское миропонимание проявляется все
явственней.
Исследователи единогласно считают, что своего высшего расцвета древнерусская
архитектура достигла во Владимирских храмах XII века. П. Н. Максимов пишет [6,
с. 80-82]:
«Творческие методы зодчих Северо-восточной Руси XII – начала XIII веков
характеризуются особым вниманием к убранству фасадов, составляющему основную
отличительную черту их произведений и играющему большую роль в создании
художественного образа, чем это было в архитектуре Поднепровья и Западной Руси.
...Типы зданий и их композиции были здесь такими же, как и в других русских
землях. ...Но всё это было развито и доведено до совершенства владимирскими
зодчими. ...Свойства местного камня, в котором можно было не только выполнить
архитектурные обломы, но и тонкую орнаментику и сюжетные изображения, позволили
сделать это, а необходимость в условиях союза князей с городами теснее связать
внешний облик храма с городом и сделать его украшением города – заставила пойти
на это».
Для нас в этом высказывании важно отметить тот факт, что Владимирские храмы, в
силу союза князей с горожанами, были украшением города и должны были отражать
вкусы горожан.
М. В. Алпатов [7]:
«Своеобразный поэтический образ природы лежит в основе владимирской резьбы по
камню XII века. Стремясь выразить своё отношение к миру более свободно и широко,
чем это дозволяла церковная иконография, Владимирские резчики создали
замечательное искусство резного камня».
Это замечание о том, что в основе резьбы лежит образ природы, понадобится нам
при анализе.
Необходимо отметить ещё одно обстоятельство: архитектура – искусство
монументальное; и её формы во все времена тесно связаны с бытующими в обществе
философскими идеями и мировоззренческими представлениями. Хорошо известно,
например, что в европейской архитектуре переход от готики к классицизму
сопровождал смену религиозного средневекового мировоззрения буржуазным
рационализмом. Крах рационалистической культуры, кончившийся первой мировой
войной, вызвал к жизни архитектурную эклектику. А распространение
конструктивизма явилось следствием наступления эры научно-технической революции.
Так что и во Владимирских храмах можно надеяться найти выражение
мировоззренческих и философских идей наших предков, живших в XII веке.
Обратимся к Дмитриевскому собору во Владимире. Он строился как личный храм
Всеволода III. Поэтому в его образе преобладают философско-мировоззренческие
аспекты, а не политические, как в главных соборных храмах Русской земли: Софии
Киевской и Успенском Владимирском соборе. Но прежде чем разбирать эти идеи, нам
надо убедиться, что они относятся именно к славянскому язычеству, а не к
византийскому христианству и не к варяжской составляющей древнерусской культуры.
Как можно в этом убедиться? Присмотримся к образу храма, прислушаемся к тому
впечатлению, которое он производит, обратим внимание на его пластическое
совершенство. Традиционные элементы, из которых он собран, сплавлены в столь
полное, гармоничное и соразмерное единство, что храм воспринимается не столько
как здание, сколько как скульптура.
Н. Н. Воронин говорит об этом так [8]:
«Зодчий как бы лепит, подобно скульптору, каждую форму, смело нарушает
геометрическую сухость очертаний их индивидуальной осмысленной «прорисовкой»,
создаёт ту неповторимую живость и органичность художественного образа, которая
под силу лишь подлинному гению».
Пропорции одноглавого, крытого по закомарам храма с тремя апсидами и трёхчастным
делением фасадов столь совершенны, что производят впечатление математической
формулы.
И ещё: вслушаемся в ритмы храма, обратим внимание на соотношение его основных
элементов. Совершенство храма говорит о том, что византийские заимствования,
которые могли оказаться в его облике, освоены и переосмыслены столь глубоко, что
зодчие выражали уже не заимствованные, а свои собственные идеи, своё собственное
миропонимание. Теперь ритмы храма – они дадут нам ключ к ответу на поставленный
вопрос. Почти кубический объём его расчленён по фасадам на три примерно равные
прясла, скруглённые поверху закомарами. Восточный фасад составляют три апсиды с
полуциркульными завершениями. Поднимающийся над храмом барабан накрыт невысоким
шлемовидным куполом.
Чьё мироощущение, мировосприятие какого народа – византийских греков, варягов
или славян – могло выражать такое простое, ясное и вместе с тем точное
соотношение элементов, такой простой, ясный и полновесный ритм?
Известно, что в мировосприятии народа большую роль играет «вмещающий ландшафт» –
оно, можно сказать, им формируется. В художественных произведениях, песнях,
сказках каждого народа звучат ритмы окружающей его природы [9]. Не вдаваясь в
теоретические тонкости, приведём пример, который поможет понять, о чём идёт речь
(хотя при этом мы и рискуем несколько уклониться от разбираемой темы). Вот перед
нами два отрывка: из полинезийской мореходной песни [10] и осетинского эпоса
«Амран» [11].
Рукоять моего рулевого весла рвётся к действию.
Имя моего рулевого весла – Кауту-Ки-Те-Ранги,
Оно ведёт меня к туманному, неясному горизонту.
Горизонту, который простирается перед нами,
Горизонту, который вечно приближается,
Горизонту, который вечно убегает,
Горизонту, который внушает сомнения,
Горизонту, который вселяет ужас.
Это горизонт с неведомой силой –
Горизонт, за который ещё никто не проникал.
Над нами нависающие небеса,
Под нами бушующее море,
Впереди – неизведанный путь.
По нему должна плыть наша ладья.
* * *
Из-за семи гор, семи перевалов
Йамон Даредзанти жену взял.
Ему трёх сыновей родив,
Она умерла.
Дичиной отец сыновей своих вскармливал.
Однажды пошёл на охоту
На Чёрную гору Йамон.
Убил семирогого лося,
Скатилась лосиная туша к пещере.
Йамон Даредзанти животному горло надрезал
И на ночь остался в пещере.
В ночи, лишь горные птицы пропели,
Увидел Йамон: светла ночь,
И светятся горные двери.
Лосиную бросивши тушу, смутился Йамон:
«Пошёл бы за светом я этим,
Но что, если зарежут меня там!
Остаться, но что расскажу своим близким о чуде?
Услышав, что я, Йамон Даредзанти,
За чудом пойти побоялся,
Никто никогда мне не даст
На кувде почётную чашу».
И без специальных исследований видна разница в ритмах. В ритме полинезийской
песни слышится могучее и мерное дыхание Великого океана, в то время как ритм
осетинского эпоса как будто повторяет нагромождение каменных глыб, столь
характерное для Кавказских гор.
Вернёмся в нашей теме. Ритм Владимирских храмов никак нельзя отнести на счёт
византийской традиции. В отличие от изучаемого, Византийское мироощущение –
рационалистически-античное, очень сухое в своей основе, что и отразилось в
византийских базиликах, сохранившихся на территории бывшей империи, например, в
Ровенне. Такие ритмы ещё прослеживаются в ранних русских храмах (например,
Черниговском Спасском соборе), но уже полностью отсутствуют во Владимирских
храмах.
Нельзя приписать изучаемые ритмы и варяжским влияниям. Мрачные, тяжёлые,
монотонно-угрюмые ритмы варяжской музыки, навеянные прибоем Северного моря,
разбивающегося с тяжёлым упорством о крутые чёрные скалы норвежских фьордов, так
удачно стилизованные Римским-Корсаковым в знаменитой «Песне варяжского гостя»,
отразились в ритмах старорусских былин, исполнением которых радовал
гостей-варягов на своих знаменитых пирах Владимир Стольнокиевский. Традиционное
исполнение их ещё в середине нашего века кое-где сохранялось на русском севере.
Ритмы их никак не ассоциируются с ритмами Владимирских храмов.
Остаются славяне. Ритмы поднепровской лесостепи – в которой, согласно Б. А.
Рыбакову, формировались восточные славяне – вполне соответствуют ритмам
Владимирских храмов. Просторный ландшафт с ясным членением главных элементов
(земля, небо, река) должен был порождать как раз подобные ритмы. Мы полагаем,
что Владимирские храмы, их облик, отражают эстетику – а, следовательно, и
мироощущение славян.
Это естественно. Византийские архитектурные заимствования должны были
переосмысливаться в соответствии со славянским мировосприятием. Внутреннее
пространство храмов, его декор более жёстко определялись христианской
догматикой, дольше сопротивлялись такому переосмыслению. Внешний же вид храмов,
видимых издалека, всё время находящихся на глазах славянского населения (в
условиях союза с ним князей), просто должен был отражать славянское
мировосприятие. Иначе его воздействие было бы отрицательным как для пропаганды
религии, так и для упомянутого союза. Византийская церковь, как известно, это
хорошо понимала и не мешала утверждению национальных форм в храмовой
архитектуре. Очень показательно в этом плане сравнение русских и армянских
храмов. Они разительно отличаются: их облик приспособлен к мироощущению своих
народов.
Таким образом, в облике Владимирских храмов зашифровано славянское
мировоззрение. Попытаемся его проанализировать. Но опять следует спросить себя,
что следует искать – стройную законченную систему взглядов или смутные
неосознанные ощущения?
О том, что этот вопрос не праздный, свидетельствует, например, следующее
высказывание М. В. Алпатова [7]:
«Искусство новое, церковное утверждало разумность миропорядка. ...перед
искусством возникала задача воссоздать в своих образах стройный миропорядок,
царящий в мире. Наоборот, древнеславянское искусство в состоянии было передать
лишь смутное ощущение единства мира, но не в силах было подчинить все элементы
стройной, разумной системе».
Мы не склонны в этом соглашаться с Алпатовым. Всё, что мы рассказали об истории
славян, подсказывает нам представление об их древней и разработанной культуре.
Более того, мы надеемся найти у славян Великую культуру, то есть полную
«пирамиду» (см. раздел 1.3), а не «смутные ощущения». Её‑то черты мы и
постараемся увидеть в облике Дмитриевского собора.
Каковы же идеи и положения этой Великой славянской культуры? Обратимся к сюжету
белокаменной резьбы, покрывающей прясла Дмитриевского собора (илл. 3).
Центральное место в ней занимают библейские цари Давид и Соломон со скрижалями
псалмов в руках. В этих псалмах славится «всё живое». А вокруг, на поле прясел,
изображено всё то, что славится в этих псалмах: различные звери, птицы,
растения, люди. Это именно всё живое. Важно, как подчёркивает тот же М. В.
Алпатов, что славятся твари, а не творец. Конкретность и образность мышления
владимирских мастеров заставила их перечислить все главные проявления жизни, в
том числе и фантастические создания, которые хотя и не встречались славянам в
жизни, но – по их представлениям – тем не менее где-то на земле существовали.
Заслуживает внимания само стремление авторов резьбы исчерпать поле жизни. Как
его интерпретировать? Мы, мыслящие более абстрактными категориями, могли бы,
по-видимому, применить здесь понятия жизнь как таковая или жизнь вообще.
Присмотримся к этой идее. Она достаточно широкая и общая, включает в себя,
объединяет огромное количество явлений. И, кроме того, обладает организующей
силой. Она вполне может служить фундаментальным принципом культуры. В
подтверждение сошлёмся на работу человека знаменитого, нобелевского лауреата А.
Швейцера «Культура и этика». В этой книге Швейцер, предлагая реформу Европейской
культуры, которая по его мнению зашла в тупик, считает нужным в основу культуры
положить именно этот принцип, назвав его принципом благоговения перед жизнью.
Итак: мы нашли, что понятие ЖИЗНЬ является фундаментальным принципом славянской
культуры.
Эта идея в её положительном организующем значении, языческая по своей сущности,
безусловно не была заимствована из христианства, считавшего мир «юдолью печали и
скорби». Живая, прелестная, полнокровная владимирская белокаменная скульптура
прославляет жизнь, а отнюдь не зовёт к уходу из мира. М. В. Алпатов пишет о
Владимирских храмах [7, с. 74]:
«... очевидно, что храм этот не способен отвратить человека от реального мира.
Наоборот, всем своим обликом он призывал человека оглянуться на окружающий мир и
порадоваться, что между делом его рук и природой нет никакого различия. …
Нерлинский храм можно назвать проявлением жизнеутверждающего начала в нашей
древней архитектуре».
Дальнейший анализ облика Владимирских храмов позволит углубить наше
представление о миропонимании славян, об их культуре. Обратимся к трёхчленному
делению фасадов храма.П. Н. Максимов пишет [6, с. 70]:
«Ритм прясел Дмитриевского собора спокоен и величав. Зодчий Дмитриевского
собора, желая создать иллюзию их равенства, разместил на всех боковых пряслах (в
том числе и на более узких восточных пряслах боковых фасадов) по шесть колонок
аркатурного пояса. Одинаковое число их должно создавать иллюзию одинаковой
ширины прясел».
Но почему их три? Почему трёхчленное деление упорно повторяется на всех фасадах
здания? Даже апсид тоже три. Случайно ли это? Думаем, что нет. Мы склонны видеть
здесь образное выражение принципа триединства. Три почти равные прясла,
объединённые в одном фасаде. Напомним композицию рублёвской Троицы, в которой
принцип этот тоже выражен путём изображения трёх «почти равных» ангелов.
Но, может быть, трёхчастное деление фасадов имеет в виду просто-напросто
христианскую символику? Это, конечно, так. Ведь храм – церковное христианское
сооружение. И его облик должен был трактоваться в соответствии с христианской
догматикой. Тем не менее, как нам представляется, ею дело не исчерпывалось.
Исследователи упорно говорят о «двоеверии» русских, когда перечисляют
многочисленные элементы славянского язычества, включённые в христианство [12].
Облик храма должен был быть «двуязычным», коль скоро в нём отразилось славянское
языческое миропредставление. Он должен был трактоваться и с точки зрения
славянской культуры. Принцип триединства, так настойчиво повторяемый на всех
фасадах храма, рассчитанного на восприятие славянами, должен был говорить им
что-то родное, что-то лежащее в основе их культуры, их миропредставления.
Отметим, что вера в Троицу или – лучше сказать – интерес к ней были широко
распространены на Руси во времена Сергия Радонежского и Андрея Рублёва – ещё
близкие к язычеству. Позднее Троица уходит из числа широко распространённых
православных сюжетов. Напомним также, что на Руси Троице сопутствовали эпитеты
«Животворная» и «Изначальная», которые трудно истолковать с позиций
христианства. В самом деле, как может быть Троица изначальной, когда один из её
элементов, Сын Божий, появился на свет 5000 лет спустя после «сотворения» мира?!
И почему Троица всего лишь животворная, если Бог сначала сотворил весь мир, а уж
потом только населил его? С точки зрения христианской догмы этот эпитет может
выглядеть умалением размаха божественной деятельности.
Постараемся истолковать принцип триединства в духе славянского миропонимания.
Обратимся снова к белокаменной резьбе Дмитриевского собора, изображающей зверей,
птиц, растения, людей, мифических тварей. Как мы уже говорили, это – всё живое,
ЖИЗНЬ. Но колыбелью жизни является земля. Из неё произрастают растения, по ней
бегают звери и ходят люди. В Библии сказано: «И изнесе Земля былие травное и
семя плодовитое по роду». Так что твердь земли хочется видеть в поверхности
прясла, на котором мастера разместили изображения разных живых тварей. Такое
прямое отождествление плоскости прясла с поверхностью земли (не такое уж
странное для народа, жившего в «поле») может показаться натяжкой. Примем,
однако, это допущение и посмотрим, какие выводы можно из него сделать.
Посмотрим на окна храма. Если плоскость прясла – земля, то проём окна,
представляющийся «углублением в землю», ассоциируется с чашей водоёма, на дне
которого находится вода. Быть может, это видимый глазом отрезок реки – до
ближайшего поворота. И уже если окно – чаша водоёма, то охватывающее плоскость
прясла сверху обрамление закомары, без сомнения, – небесный свод.
Земля – вода – небо. Славянская Троица. Но ведь это как раз то, что обеспечивает
и поддерживает жизнь. Становятся понятными эпитеты Троицы: «животворная» и
«изначальная», ибо что могло быть раньше земли, воды и неба?
Напомним, что от славянского прошлого в нашем языке осталось выражение
Мать-Сыра-Земля. У других народов есть «мать-земля», «земля-матушка». Земля как
источник жизни, прародительница всего живого присутствует в фундаменте
представлений, наверное, почти всех народов (вспомним греческую Гею). Однако
Мать-Сыра-Земля – образ достаточно специфический. Такой образ плодородия мог
возникнуть под воздействием вполне определённого ландшафта. Где-нибудь в
северных болотах вода не только не помогает, а мешает жизни. В пустыне вода
настолько драгоценна, что ассоциируется с жизнью прямо, без всяких дополнений.
Ландшафт, породивший образ «Матери – Сырой Земли», должен быть сравнительно
сухим, но не засушливым. Плодородие его, в широком смысле процветания жизни,
должно было порождаться суммой условий, в которые входило наличие воды, а также
тепла, обеспечиваемого небом. Поднепровье представляется как раз подходящим
ландшафтом: земля там щедро родит жизнь, но при обилии тепла и влаги.
Итак, Мать-Сыра-Земля даёт нам представление о двух членах славянской Троицы.
Обратимся к третьему её члену – небу. Вспомним детскую песенку, которая, по всей
вероятности, когда-то была языческим заклинанием:
Солнышко-вёдрышко,
Выгляни в окошко,
Твои детки плачут...
Значит, славяне считали себя детьми солнца (или Дажбожьими внуками, как они
названы в «Слове о полку Игореве»). Солнце – Дажбог, выглядывающий в «око неба»
или, быть может, сам являющийся этим оком, Солнце, дающее необходимое для жизни
тепло, и является третьим членом славянской Троицы, животворной и изначальной.
«Все сколоты, – писал Геродот, –
названы по имени царя-Солнца». А Б. А. Рыбаков замечает [3, с. 234]: «Русские
люди в XII веке считали себя (или свой княжеский род) потомками Дажбога,
царя-Солнца». В русских сказках он же носит имя Световика, Светозара.
Заметим: тот факт, что само солнце не изображено на «небе» закомар Владимирского
храма, не снимает нашей трактовки, ибо славяне считали солнце сыном неба.
«Солнце-царь, сын Сварогов, еже есть Дажбог, бе муж силен», – сказано в «Повести
временных лет». Быть может, прямое изображение языческого Дажбога на фасаде
христианского храма было бы слишком вызывающим. С другой стороны, в соответствии
с двуязычным обликом храма допустимо толковать в качестве Дажбога (Светозара)
шлемовидный купол храма, сияющий золочёным покрытием. Во всяком случае, можно
проследить аналогию с декором «чела» северных русских изб, где даже в наше время
можно увидеть «солнце», резной образ которого помещают на фоне «неба» – карниза
крыши, который зачастую красили голубой краской, а иногда даже украшали
золочёными звёздами. Вынос кровли крыши в избе и закомары в храме выполняют
одинаковые функции, и название «небо» (сохранившееся в народе до нашего
времени!) тут не случайно.
Итак, Мать-Сыра-Земля и Небо (Сварог) с тучами и солнцем (Дажбогом) – это, по
представлениям славян, основные силы, поддерживающие жизнь. Жизнь и Троица, её
поддерживающая, животворная и изначальная, представляются нам фундаментом
славянского миропредставления. Они составляют верхние уровни иерархии в пирамиде
славянской культуры.
Остановим своё внимание ещё на одной детали фасада Дмитриевского собора –
аркатурных поясах, которые поддерживают верхние части прясел, заполненных
«жизнью» (илл. 4). В арках, образованных колонками этих поясов, размещены
святые. Нам хочется видеть в них русских святых-заступников – бывших славянских
богов, вошедших в христианский пантеон, хотя возможно трактовать их и как только
святых, например, отцов церкви. Двуязычие облика храма позволяет как ту, так и
другую трактовку.
Известно, что в славянский пантеон входили обожествлённые силы Природы: Дажбог,
Велес, Стрибог, Перун и др. По нашей трактовке, эти святые, размещённые в
аркатурном поясе – Силы Природы – поддерживают и обслуживают главную триаду,
Троицу, отвечающую за поддержание жизни.
Наша реконструкция согласуется с современными научными представлениями о
славянском язычестве. Мы уже приводили мнение Б. А. Рыбакова о значении солнца в
славянском миропредставлении. Обратимся к двум другим составляющим Троицы –
земле и воде. Эти элементы языческого славянского культа оказались очень
стойкими и вошли в русское христианство.
Г. А. Носова пишет [5, с. 7]:
«В многочисленных христианских легендах рассказывалось о том, что иконы святых
«приплывали» по воде, были «найдены» «избранными» людь­ми у камня, в пещере, у
источника и т. п. ... Большинство святынь возникло на местах «обретения»
иконописных или скульптурных изображений Богородицы или Параскевы Пятницы,
образы которых в бытовом истолковании нередко отождествлялись. Они считались
целительницами и подательницами земной влаги, олицетворяли собой
«Мать-Сыру-Землю».
Существовала глубокая связь образов «женских» святых с природным комплексом,
главным образом – с землёй и водой.
...святые места, посвящённые Богородице и Параскеве, обычно были расположены у
водоёмов, колодцев, ручьёв, рядом с пещерами, горами, в которых брали начало
родники. … Исследователи выделяют в восточнославянских религиях несколько слоёв,
в которых оставили ряд рельефных отпечатков различные исторические эпохи. В
комплексе религиозных представлений и обрядов имеется древний, чрезвычайно
архаичный пласт. ... Это одухотворение всей природы земли, воды, огня, почитание
растений и животных. ... В русских народных верованиях до последнего времени
обнаруживаются культы «матери-земли», которая олицетворялась в образе женского
божества плодородия. ... Более поздний, но очень крупный пласт
восточнославянской религии восходит к периоду земледельческо-скотоводческого
хозяйства. Главные его компоненты составляли общие аграрные культы и семейное
родовое почитание предков».
Мы видим, что на стенах Владимирских храмов зашифрованы наиболее древние,
сокровенные элементы скотоводчески-земледельческого культа и более позднего
языческого пантеона складывающегося классового общества, во главе которого стоял
Перун. При этом, как мы можем судить, это миропредставление являлось очень
стройной системой.
Теперь нам уже не трудно достроить славянский миропорядок. Как отмечалось ранее,
следующий уровень славянской демонологии представляли духи местных объектов
природы: лешие, водяные, русалки и т. п., а также духи хозяйственных угодий, из
которых более других нам известны домовые. Из фольклора и летописей известно
наличие у славян магических обрядов, с помощью которых они – по их
представлениям – могли влиять на силы этих двух уровней: богов и демонов-духов.
И, наконец, на самом низшем уровне находились все реальные и вымышленные твари,
наполняющие поле жизни, составляющие конкретные проявления этой самой Великой
Жизни, в которой, не выделяясь как-либо, переплетались и объединялись все сущие
на Земле твари: растения, животные, птицы, люди.
Тут мы подходим к очень важной и интересной черте славянского миропредставления.
Начинаясь с абстрактного понятия жизни – жизни как таковой – через ряд
промежуточных уровней, каждый из которых выполняет свои функции в поддержании
жизни, оно приходит в конце концов к жизни конкретной во всем её многообразии,
то есть к реальному воплощению исходного абстрактного положения. И таким образом
возвращается опять к нему, образуя замкнутую цепь без начала и конца, то есть
круг – Круг Жизни.
Точным аналогом славянского понятия Круга Жизни является современное научное
понятие биосфера (слово «биосфера» буквально означает «сфера жизни»), так как
оно включает в себя не только животный и растительный мир, но и литосферу, а
также поток получаемой от солнца энергии. Отличие нынешнего понятия от
славянского состоит, пожалуй, в том, что славяне видели в природе силы,
целенаправленные на поддержание жизни, а мы считаем жизнь естественным
следствием сложившихся на Земле условий, вовсе не имеющих своей целью создание и
поддержание жизни. Славяне верили в разумность миропорядка, целью которого
являлось процветание жизни на Земле. Мы же видим в жизни закономерный «продукт»
эволюции материи, которая происходит вследствие действия объективных законов
Природы, а не является результатом воплощения чьей-то цели.
Понятие Круг Жизни подразумевает достаточную близость древних славян к природе.
Но разве не были близки к природе и другие народы в эпохи дикости и варварства?
Ведь это только теперь развитие цивилизации отгородило человечество от природы,
так что мы возвращаемся к ней, так сказать, по спирали – через созданные наукой
биосферные представления. Это правильно. Древние народы жили в тесном контакте с
природой и полностью от неё зависели. Однако влияние природы определяется
ландшафтом и климатом. Резкое разнообразие ландшафтов на Земле должно было
породить резко различные миропредставления. В самом деле, океан и пустыня,
тундра и тропические леса, горы и степи – каждый из этих ландшафтов порождал в
душах людей совершенно разные представления об устройстве мира. Это всё так,
однако миропредставление славян – каким оно нам рисуется – выделяется среди
других своей стройностью, последовательностью и законченностью. И, что самое
главное для нашей темы, оно носило последовательно биосферный характер, что было
достаточно редким явлением как среди философских систем древности, так и
аналогичных систем более позднего времени, вплоть до тех, которые легли в основу
современной науки. Пожалуй, в рассматриваемом плане из дошедших до нас культур
со славянской может сравниться лишь древнекитайская – с её фундаментальным
принципом всеобщей гармонии, объединяющим природу, общество и личность в
музыкально сгармонированное единство, и с её мифологией, повествующей о
рациональном переустройстве Поднебесной древними героями [13].
Нас могут обвинить в том, будто мы приписываем славянам современные научные
знания. Мы далеки от подобных намерений: мы обсуждаем их
философско-мировоззренческие идеи, а не знания, что далеко не одно и то же.
Перед славянами лежал тот же мир, что лежит и перед нами. Перефразируя протопопа
Аввакума, можно сказать, что Земля распростёрлась перед нами не больше, а перед
ними не меньше. Также и Солнце, и звёзды светили им не меньше, и нам не больше.
Почему же мы должны сомневаться в силе их разума? Известно, например, что
представления о бесконечности Вселенной и шарообразности Земли имелись уже у
древних греков, а представление о пульсирующей Вселенной – в индусской
философской мифологии, причём это не вызывает сомнений. Почему же в таком случае
представление о биосфере, о Круге Жизни не могло быть создано нашими
предками-славянами?
Образ круга, символизировавшего Круг Жизни – представление, лежавшее в основе
славянской культуры – должен был играть очень большую роль в славянской
языческой символике: буквально пронизывать славянскую культуру, сказываться и в
других мировоззренческих идеях и представлениях, уже не относящихся к жизни
непосредственно. Так ли это?
Отметим, что символ круга вместе с другими элементами славянского язычества
вошел в русское христианство и широко использовался, например, в декоре церквей.
Напомним круги на «занавесях», рисовавшихся понизу церковных росписей (в
Рождественском соборе в Суздале, в Ферапонтове монастыре и т. д.), круги на
барабане Дмитриевского собора во Владимире, в росписи Золотых ворот,
Рождественского собора в Суздале и др. Образ круга широко использовался и в
иконописи. Так, Рублёв в своей знаменитой Троице рассадил ангелов по кругу.
Большая часть фресок Ферапонтова монастыря имеет круговую композицию. Нам
представляется, что Дионисий понимал значение этого символа. Его архангелы-воины
из иконостаса Ферапонтовского собора Рождества Богородицы держат в руках круги –
а не оружие и не кресты (на других иконах они вооружены копьями или мечами,
иногда огненными)! Такое широкое употребление символа круга в русском
христианстве можно объяснить его важностью для славянского языческого
мировоззрения, вместе с которым он был адаптирован христианством при его
внедрении на Руси.
Посмотрим, можно ли найти подтверждение сказанному в других дошедших до нас
славянских древностях. Обратимся к уже упоминавшемуся декору русских изб, в
котором крыша, её внутренняя часть, символизировала небо – и так и называлась, а
перед «челом» на фоне «неба» подвешивалось резное изображение солнца.
Изображение солнца помещалось на наличниках, на воротах. Круг солнца или
полукруг восходящего солнца – постоянное их украшение, как о том пишут
исследователи [15]. Такое сопоставление жилища с миром в высшей степени
знаменательно. Оно говорит о том, что бытовая сторона жизни славян осмыслялась с
позиций философско-мировоззренческих представлений, что свидетельствует о
развитости и древности их культуры.
Всё это, как и совершенство Владимирских храмов, очень трудно понять, если
вместе с Нестором и Шлёцером полагать, что славяне только в середине IX века
начали выходить из первобытного состояния. И всё становится понятно, если вместе
с Б. А. Рыбаковым считать, что ко времени прихода варягов история славян, а
вместе с тем и их культура, насчитывали больше двух тысячелетий. И это – не
говоря о том, что ко времени распада индоевропейской общности её культура в свою
очередь имела двухтысячелетнюю историю от древнего Элама и Шумера. Об уровне
этой индоевропейской культуры мы можем судить (правда, достаточно косвенно) по
тем памятникам, которые она породила, а именно по Ведам – индийскому
религиозно-философскому памятнику, и по Авесте – аналогичному (хотя и
составленному довольно поздно) памятнику иранских племён. Эти памятники, конечно
же, не являются «прямыми родственниками» древнеславянской культуры. Однако по
ним можно составить представление, пусть весьма отдалённое, об уровне
религиозно-философских идей тех индоевропейских племён, от которых во втором
тысячелетии до новой эры отделились наши далекие предки – праславяне.
Таким образом: и исторический экскурс, и анализ убранства Владимирских храмов
показывают, что ко времени прихода варягов славянская культура была древней
высокой культурой с развитым философским подходом к миру и жизни,
характеризующимся образным восприятием мира и обобщённо-философским, а не
конкретно-бытовым типом мышления.
В соответствии с этим искусство славян не могло быть натуралистическим, не могло
строиться на непосредственном восприятии жизни и природы. Наоборот, славяне, как
и любые народы с развитой культурой (индусы, китайцы, египтяне), должны были
видеть в природе не сумму случайных конкретных явлений, а систему общих
закономерностей, стоящих за этими конкретными явлениями и их объясняющих. Именно
эти закономерности должны были составлять предмет их внимания и находить
отражение в искусстве.
Рассмотрим с этой позиции русское народное искусство, в

Серия сообщений "славянское язычество":
Часть 1 - СЛАВЯНСКАЯ МИФОЛОГИЯ
Часть 2 - Храним память былых времён?
...
Часть 5 - Славянский обрядовый танец
Часть 6 - Уряд свадебный от Велеслава
Часть 7 - дети солнца
Часть 8 - ЯЗЫЧЕСКАЯ СИМВОЛИКА СЛАВЯНСКИХ АРХАИЧЕСКИХ РИТУАЛОВ
Часть 9 - про рубахи
...
Часть 30 - >Сорванные цветы...
Часть 31 - О писанках..
Часть 32 - Как наши предки почитали деревья