В. Михота

ГУВЕРНАНТКА

Село Кочеток! Берите краски и рисуйте! Нет, лучше возьмите фотографический аппарат, снимайте окрестности, изготовляйте открытки и подписывайте: виды Швейцарии. Можете подписать с таким успехом и виды Калифорнии, и вам поверят.
А вот, если вы подпишете — село Кочеток Змиевского уезда, вам никто не поверит — уж слишком живописны эти пейзажи. Да и кто слыхал о том, что существует Змиевской уезд? Лучше будет подписать — близ города Чугуева. О Чугуеве, все-таки, кое-кто и слышал: в Чугуеве родился художник Репин и есть Чугуевское Военное Училище.
Итак, близ г. Чугуева, на берегу Донца, в живописнейшей местности, раскинулось село Кочеток — любимое место харьковских дачников. А дачники, вернее дачницы, как магнит притягивали к Кочетку юнкеров во время съемок.
Съемки... Лучшая пора юнкерской жизни. В обыденное время, в стенах училища, юнкер является как бы маленьким винтиком одного механизма, заключенного в футляр. Весь день там распределен по минутам; все исполняется по сигналам. Юнкер знает, что тогда-то он должен делать то-то и то-то, а того-то делать нельзя, «Нужно» и «нельзя» — этим заполняется вся жизнь юнкера, а слова: «Можно» даже нет в юнкерском лексиконе.
Другое дело съемки. Тут многое можно. Можно идти на работу раньше или позднее, так же можно раньше или позднее и возвращаться. Во время работы, можно курить когда хочешь, когда хочешь можешь отдыхать и даже свернуть для этого в ближайший хутор. Одним словом — свобода…
Мало того, есть даже и творчество. Наносишь на планшет местные предметы — дома вычертишь, и получается план. Правда, ни один из полководцев не рискнул бы пользоваться таким планом, ибо предметы, которые на местности находятся в нескольких шагах, иногда выходят на этом плане за версту и наоборот. Но начальство было снисходительно к работам юнкеров; лишь бы человек умел применить в действительности то, чему его учили в теории зимой.
Юнкер Головин окончил съемку участка и возвращался в лагерь. Если идти кратчайшей дорогой, то будет верст 5, а если зайти в Кочеток, надо сделать версты 2 крюку. Но что значить 2 версты, если в Кочетке можно посмотреть на прелестных дачниц. В Чугуеве зимой и вообще-то женщины не увидишь.
И Головин пришел в Кочеток. Но улицы села были пустынны. Сильная жара загнала дачников в лес или в глубь садов. Он уже было, раскаялся, что пришел, как вдруг влево, в одной из дач, мелькнуло светлое платье, и показалась молодая женская фигура. Головин моментально раскрыл планшет, так что зайчик от компаса заиграл почти у самых ног дачницы. Тотчас же вооружился он инструментами, т. е. масштабной линейкой и карандашом и начал визировать в ее сторону, приняв при этом позу музейного «мальчика бросающего диск». Позируя на все лады, осторожно, как бы боясь вспугнуть свою жертву, приближался он к незнакомке. Та нисколько не смутилась и даже подошла к забору. Положила обнаженные до локтя руки на забор и с любопытством глядела на юнкера.
Ободренный Головин решил, во что бы то ни стало, познакомиться. Поравнявшись с дачницей, он остановился, закрыл планшет, принял усталый вид, слегка сдвинул фуражку на затылок и вынул папиросу; самым элегантным манером, постучал ею о портсигар карельской березы, полез в карман и не найдя спичек, изобразив на своем лице отчаяние, он подошел к дачнице.
— Простите мадемуазель, что я обращаюсь к вам, с не совсем обычной просьбой... Со мной произошло, если можно так выразиться, несчастье... Я адски хочу курить и, представьте себе — потерял спички. Здесь я в первый раз и не знаю, где их можно купить. Не будете ли вы столь любезны, вынести мне одну спичку — вы этим меня спасете. Я смертельно хочу курить. Ради Бога, сделайте такое одолжение...
Та побежала и вынесла спички. Головин рассыпался в благодарностях и завел разговор: пожаловался на жару и усталость, похвастал, какую ответственную и замысловатую он выполняет работу. Дачница заинтересовалась и спросила.
— А наша дача, тоже есть у вас на плане?
— А как же — есть и даже удачно вышла.
— Можно посмотреть?
— Ах! что вы... Сейчас вы ничего не увидите, потому что, знаете... это покамест только брульон... так сказать, горизонтали... собственно, одно визирование... А, вот я приду домой, сделаю ситуационное черчение, нанесу перспективу и напишу легенду... Тогда я вам принесу, и вы посмотрите... Я для вас сделаю второй экземпляр и даже вас там нарисую — вот так, как вы сейчас стоите. Уверяю вас!
— Ах! неужели... Это интересно!
Головин стал распространяться дальше, и разговор вскоре перешел в легкий флирт. Между прочим, он рассказал ей о себе: что он из Курска, что он бросил гимназию, потому что адски любит военную службу, наконец, он счастлив, что в настоящее время он не студент, иначе не приобрел бы такого приятного знакомства. При этом Головин выкуривал уже четвертую папиросу, пользуясь собственными спичками; но оба они этого не замечали.
Она, в свою очередь, рассказала ему, что она служит гувернанткой у члена Судебной Палаты Чистякова, и что она тоже несет эту обязанность по призванию, потому что очень любить детей.
Неизвестно, как долго продолжалась бы беседа, но юнкерский желудок настойчиво напоминал, что пора обедать, и Головин любезно откланялся.
Придя в лагерь, он тотчас поделился успехом с соседом по койке, юнкером Эльбертом. Он начал расхваливать свою новую знакомую: она молоденькая и красавица такая, что Кавальери ей в подметки не годится, что она очень образована, служит гувернанткой в очень аристократическом доме и сама, по-видимому, тоже аристократического происхождения. Тут он немного увлекся. Это была двадцатитрехлетняя блондинка, со вздернутым, покрытым веснушками, носом, а при улыбке у нее обнаруживались испорченные зубы; кончила она 4 класса частной гимназии и была дочерью полицейского урядника.
Юнкер Эльберт возгорел желанием непременно познакомиться и то немедленно.
— Знаешь что, — сказал он, — завтра у меня участок «Олений Рог», но я все-таки пойду с тобой и забегу в Кочеток!
«Забегу» — это значит сделать 5 верст в один конец. Но подобные вещи не откладываются. Сказано — сделано. И на другой день в 8 часов утра, друзья уже были в Кочетке.
На даче, по-видимому, еще спали, и юнкера не знали, что делать. Но судьба была милостива к ним. Минут через 10 гувернантка вышла во двор.
Юнкера подтянулись и начали усиленно кланяться, стараясь делать это как можно изящнее, хотя им и не совсем это удавалось. Они приложили руки к бескозыркам и замотали головами, как лошади от мух. Девушка заметила их и боясь, чтобы они не вошли во двор, выбежала на улицу.
Эльберт тотчас представился и овладел разговором. Через пять минут, он уже что-то декламировал и даже предложил спуститься на берег Донца и погулять, спев при этом арию:
«Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила»...
Но гувернантка была рассеяна, она плохо слушала и все время поглядывала на двор дачи, от прогулки она отказалась и сказала:
— Господа! Я вам признаюсь: я здесь совершенно одинока, у меня нет ни подруг, ни знакомых, я страшно скучаю, никуда из дома не выхожу; можете себе представить, что я еще ни разу не была в лесу. Я вам вот что предложу: в субботу наши уезжают в Харьков и вернутся только в понедельник вечером. Я буду два дня одна. Если вы можете, придите в воскресенье, я охотно пройдусь с вами. Одной мне неудобно. Пойдем в лес, нарвем орехов. А пока, до свиданья, при этом она сделала, что-то вроде воздушного поцелуя и порхнула во двор, по дороге крикнув: — До воскресенья, после обеда!
Юнкера откланялись и пошли на свои участки. Шли без дорог, изворотливо применяясь к каждой складке местности, чтобы как-нибудь не попасться -на глаза руководителю работ капитану Зыбину.
На другой день, Эльберт заявил:
— Володька! Я составили программу на воскресенье. К черту лес и дурацкие орехи! Я предлагаю пригласить Марченку с гитарой. Пойдем в Кочеток, возьмем там лодку, покатаем барышню и споем под гитару. Прелесть! Оригинально! А, главное, будем одни, в лесу же, черт знает сколько народу шатается. Согласен?
— Согласен — зови Марченку.
И вот, в воскресенье друзья, в белоснежных рубахах «чертовой кожи», в новых погонах, в лакированных на замшевой подкладке поясах и широчайших шароварах, зашагали по пыльной дороге в Кочеток. Долговязый Марченко нес гитару с пучком лент на грифе.
Пришли. Но программу пришлось отменить. Гувернантка их встретила и грустно заявила:
— Господа! Я, право не знаю, что делать? Представьте себе — наша прислуга, как ушла с утра в церковь, так до сих пор и нет ее. Я боюсь, не ушла ли она к себе в деревню и на ночь, и я не могу оставить квартиру... во всяком случае подождем немного... Только, что же вы, господа, стоите на солнце. Пожалуйте в комнаты, заходите, не стесняйтесь... И она любезно открыла дверь — те, вошли.
— Пожалуйста, присаживайтесь, господа... вот, право не знаю чем вас угостить. Поставила бы самовар, да признаюсь — я не мастер этого дела. А вот что! Будете кушать яичницу? Я моментально приготовлю. Кстати, я голодна, потому что сегодня, я почти не обедала.
Юнкера дипломатично промолчали.
— Только вот хлеба, пожалуй, не хватит. Но, ничего, как-нибудь обойдемся.
Эльберт вызвался принести хлеба. Он тотчас вскочил, подмигнул многозначительно товарищам и исчез. Через 10 минут он явился; принес большую плетеную булку и 6 бутылок пива.
Хозяйка умело накрыла стол и принесла огромную сковородку яичницы.
Хлопнули пробки, наполнили стаканы, уселись, и пошла оживленная беседа, пересыпаемая словечками из юнкерского жаргона.
Потом решили спеть хором под гитару, и Головин начал запевать довольно приятным тенором:

От бутылки вина — не болит голова,
А болит у того, кто не пьет ничего...

Слегка опьяневшая гувернантка улеглась в кресло-качалку и покачивалась в такт мотиву.
А в это время, действительный тайный советник Чистяков с женой и двумя девочками неожиданно подъехал к даче. Девочки спрыгнули с экипажа и побежали к дому, но тотчас вернулись, всплеснули руками, и старшая закричала:
— Мама! У нас солдаты!
— Что за вздор, какие солдаты?
— Ей Богу! Солдаты... — подтвердила младшая.
— Послушай, Владимир! Что это такое? Я боюсь, — заявила М-mе Чистякова.
И Чистяков в соломенной шляпе, в дорожной крылатке, с зонтиком в руках — смело двинулся вперед.
Он открыл дверь в тот самый момент, когда нестройный хор подхватил:

Проведемте, друзья,
Эту ночь веселей...,

а гувернантка так раскачалась в кресле, что ноги ее были выше головы.
Песня оборвалась, и юнкера встали, а бедная девушка никак не могла остановить качалки. Она хотела поскорее вскочить и для этого некрасиво перевернулась животом вниз, при чем юбки ее поднялись выше, чем следует, а от качанья шпильки в волосах ослабли и ее большая русая коса комьями свисла до земли.
Юнкера, толкая друг друга, разбирали фуражки и выходили из квартиры.
Печальное «з... бумм...» издала на прощанье гитара, стукнувшись о стул...
В подавленном настроении пошли юнкера домой. Но на утро все рассеялось.
Утром, вокруг Чугуева, по всем направлениям, насколько хватит глаз, виднелись белые фигуры — то юнкера производили съемки...
А в это время несчастная гувернантка, с глазами полными слез, тряслась на бричке, покидая живописный Кочеток.
Она не хотела смотреть на юнкеров. Она, бедная, недоумевала, как все это произошло... Случись это в понедельник, или тринадцатого числа... или был бы перед этим какой либо дурной сон; ей казалось, что тогда она более покорно перенесла бы этот незаслуженный удар судьбы.

Чугуевцы. Стихи и воспоминания офицеров Русской Императорской Армии: Чугуев. 2009.

(внимание: текст черновой, докорректурная версия, возможны опечатки)