Это весна или осень, во всяком случае, деревья стоят без листьев, и машины плещутся в лужах как свиньи. Давид встречает ангела, хотя поначалу и принимает его за уличный фонарь. Что неудивительно. От ангела исходит голубое свечение, и он висит в воздухе, неотличим от сотни таких же фонарей вдоль дороги. На него невозможно смотреть. Давид прикрывает лицо рукой. Он предпочитает ходить без зонта в дождь, как и сейчас. Давида поглощают улицы, и он наслаждается безнаказанно. Ни одного знакомого прохожего. Хотя ты и вырос на этих улицах. Это не широкие проспекты, не бульвары, не набережные, а почти ничтожные расстояния между домами, где две машины и человек с трудом разминуться могут. Они никогда не бывают прямыми, но вьются и перепутываются, как волосы, опускаясь и поднимаясь. Дома спят, как спят и ночные прохожие между ними, чёрные гнёзда с огоньком не выключенного телевизора на дне, лоскутом ковра, скрипом дивана, поцелуем матери перед сном, неожиданным концом телефонного разговора с кем-то кто тебе мил, повисающем в воздухе, и ты остаёшься один, и, стоит сомкнуть глаза, как утро наступит почти сразу. Но ты можешь ещё побаюкать в себе этот сон, скользнув вниз по течению улиц, как это сделал Давид, и ты вместе с ним, натянув джинсы и надев кожаную мотоциклетную куртку отца, в которой ты почти тонешь, поднимая руку в тяжёлом рукаве, чтобы заслонится от ангельского света, - а когда ты остановился, ещё и пение слышится в воздухе, похожее на пение электричества, но это небесный хор, просто поначалу ты отказываешься признаться себе в этом, - он ещё звучит в ушах, когда ангел исчезает, растворяется в неоновой мороси, фиолетовом свечении городского неба, делая немножко чудесным всё вокруг, как бы чуть приподнимая тебя над грязным асфальтом, по которому ты возвращаешься домой.