Утром раскрывалось окно, и я выныривал в него к девушке, парящей опускающейся и поднимающейся на волнах дыхания, я плакал, вместе нам не быть, смеялся - мы никогда не расстанемся, собаки заливались лаем внизу, и мне казалось, что это воет и лает сама земля, распахивая нежные темно-зеленые рты, девушка хватает меня за волосы, разворачивает к себе лицом, садится верхом, верхушки деревьев хлопают в сонные ладоши внизу, неподалеку, мы плывем медленно и сияем, и с сиянием поделать ничего нельзя, гул проводов, за спиной спотыкается на рельсах трамвай... утро начиналось всегда одинаково.


Я люблю девушку, тоже мне новость, приставляющую кольцо из указательного и большого пальцев к правому глазу, делающую губами чи-чик, девушку-фотоаппарат: две ноги, две руки, одна голова - самый маленький фотоаппарат во вселенной, длинная, рыжая, почти как я, но во всем от меня отличающаяся, все, что не я: змейкой свернулась на ключицах цепочка, кольца, браслет, сумочка открыта, и внутри висят колокольчики, приветствующие осторожную руку, опускающуюся как туман, лежащую как розовый камень на дне реки, все, что не я - бликует солнцем в стеклах трамвая, вагоновожатым сморкается по громкой связи, и я чувствую такую тяжесть, будто между нами тяжелый канат протянут - морские узлы, корабли - такую легкость, как будто ты - самый маленький фотоаппарат во вселенной, и я хочу быть звездой твоей коллекции.



ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

Телефонный звонок. Нет, нет телефонного звонка. Если хочешь, можем отложить это дело на потом. Да нет, в конце концов это глупо. Когда-то ведь всё равно придётся начинать. Лицо, нет, лица. Два лица. Они кричат друг другу что-то. Два человека стоят друг к другу спинами и кричат. Или это – один человек, один человек с двумя лицами. Который что-то кричит, быть может, кого-то зовёт. Может быть, просит о помощи, взывает о помощи у той тьмы, что окружает его. Один человек, он и она, он или она, один абсолютно один человек.

Что? Почему ты не звонишь? Что? Я говорю, я ждала твоего телефонного звонка, вчера ровно в семь ты обещал позвонить, и я ждала до девяти. А я позвонил сейчас. Сейчас поздно. Ещё только восьмой час. Что? Ещё только восьмой час, говорю, время – детское. Я сейчас не могу с тобой разговаривать. Я так устала, почему ты не позвонил, я сейчас не могу с тобой разговаривать. Не можешь или не хочешь. Не могу. Не хочешь. Уже не хочу. Может быть, мне с кем-нибудь другим поговорить? А вчера? Что – вчера? Вчера ты с этим другим разговаривал? Ты так устала, забудем это всё. Что всё? Действительно... Я не могу сейчас говорить, я вешаю трубку. Мне позвонить ещё раз? Если хочешь. Да нет, наверное не стоит, в конце концов столько времени прошло, я понимаю. Столько времени.

Время разрывает людей на части, людей, человека с двумя лицами, теперь он снова стал двумя людьми, потерявшимися во тьме, в безответной тьме... Что, попробуем ещё раз? Одного раза вполне достаточно, мы имеем дело со слепым случаем, а не с полуслепым или, скажем, случаем в чёрных очках. Шанс, иди сюда, Шанс, ты же не видела их? Нет. Сможешь ли ты узнать их на улице, если ты встретишь его на улице, сможешь ли ты узнать его? Нет – дело в том, что Шанс – совсем не слепая, правда?

Шанс – так зовут четырнадцатилетнюю девочку, услышавшую, подслушавшую разговор. Я не просто слушала, я ещё пыталась сказать ему, чтобы он не бросал её! Успокойся, мы не будем повторять этот эпизод. Я искала нужный переключатель, но не могла найти. Теперь мы расскажем немного о Шанс, расскажем о том, как она оказалась на телефонной станции этого провинциального городка в горах. Шанс? Да. Я бываю там чуть ли не каждый вечер после занятий в школе. И ты слушаешь чужие разговоры? Не всегда, иногда только, моя мама иногда работает по две смены, иногда она ужасно устаёт, и ИНОГДА я подменяю её, соединять людей – что может быть проще. Ну да, а в этот разговор ты захотела вмешаться? Да; было сразу ясно, что она не может сейчас говорить – из-за того, что кто-то другой был рядом, кто-то ещё был в комнате рядом с ней, а этот дурак на другом конце провода не смог услышать, не захотел услышать то, что для меня было очевидным. Неполадки на линии, он не мог слышать как следует, неполадки, щёлкнуло, переключаясь, реле, и разговор автоматически вывелся на громкую связь, и в репродукторе на стене на всю телефонную станцию закричали их голоса, о том, что всё кончено, что всё уже кончено между ними!..

Да, сердце Шанс сейчас, наверное, похоже на какого-нибудь зверя, льва, отчаянно пытающегося вырваться из грудной клетки, дрессированного зверя, пришедшего в отчаяние, кидающегося на стальные прутья, на дрессированных людей, укрывшихся за ними. Плачет силач, огромные руки повисли бессильно, годные лишь на таскание тяжестей. Сердце толкает Шанс вперёд мимо дома, по дороге прочь из родного города, его бледные огни, мигающие в волнах поднимающегося к ночному небу человеческого тепла, остаются за спиной. Фигура силача (фары проезжающих мимо машин освещают и тут же испуганно соскальзывают с неё – слишком огромной, чтобы позволить задержаться на себе водительскому взгляду) встаёт на пути у Шанс, преграждая путь, и лев готов разнести эту гору мышц в клочья, но подожди Шанс, куда ты идёшь, вернись домой, неужели ты думаешь, что сможешь хоть кому-нибудь помочь в этом мире, где, куда бы ты не пошла, все цирковые номера уже расписаны? Посмотри на него, на тупого гиганта перед собой – он объехал весь мир, бесчисленные слабые милые жизни, он мог бы помочь им всем, они все нуждаются в помощи, – дело в том только, что твоя, именно ТВОЯ помощь им на фиг не нужна!

Огни машин несутся мимо них – по арене, по кругу слишком широкому, слишком незаметному. Номера с участием зрителей из зала. Бесконечная программа. Смертельные номера. Директора цирков прячутся от ответственности в клетках. Высоко над землёй мы выделываем свои сальто на телефонных проводах.



РОЗА

Электропоезда проходят каждый час, окна третьего вагона оказываются напротив окон кафе, две прозрачные витрины - напротив друг друга. В узком проходе платформы люди спешат пройти мимо, выйти из-под двустороннего обстрела жадными взглядами, которыми обмениваются посетители кафе и пассажиры электрички. Дальше за путями начинается аллея парка и лес, мокрый и злой. Его не пустят никуда в таком виде, промокшего оборвыша.

Роза закашлялась и затушила сигарету. Ещё что-нибудь? Большую чашку кофе. Город, мусор лезет из бака - кому в такую погоду захочется его выносить? За столиком напротив - банковский служащий из банки, которую затопило водой. Он ушёл с работы пораньше, мокрые деньги было совершенно невозможно считать. Сейчас Роза была бы не прочь искупаться с ним в каком-нибудь водоёме под дождём, утянуть его на дно, поиграть с ним.

Загородился от неё газетой - напрасно Роза бьёт хвостом на берегу. Последние новости, мёртвые солдаты, может быть один или два выживших, они не отказались бы от горячего супа, я бы угостила их. Раздела, сняв мокрые газетные полосы - газеты раздули моих детей до размеров взрослых, толстый газетный панцирь с кроссвордом на последней странице: "Вначале было слово, шесть букв, последняя - Я". Банковский служащий бежал, прихватив набитый деньгами чемодан, оглядываясь и спотыкаясь по берегу; девушка, толкнувшая его на преступление, толкнув, исчезла. У хижины дети играют в войну, зарываются в песок и кричат "ты убит". Дождь становится ливнем, и тогда, оставив чемодан на берегу, они втроём вваливаются внутрь - банковский служащий без сознания, дети держат его под руки. Роза высушит его одежду над очагом и согреет его ночью, когда дети будут спать как убитые - завтра снова играть целый день...

Взорвавшись, волны замерли. Роза подняла глаза от пустой чашки и встретилась взглядом с собственным отражением, то есть она сначала так думала, на самом деле это был взгляд человека из электрички, уже дёрнувшейся с места, набирающей скорость вместе с волнами откатывающими от берега, унося мёртвых солдат, - "мама мы не надолго, только до другого берега сплаваем, и - обратно!" Банковский служащий встал из-за стола. Роза хотела бы проследить за ним, узнать где он живёт.

Неожиданно у её столика, как из-под земли, вырос официант, ни один из наших клиентов не уходит из кафе, не расплатившись. Роза опустилась обратно на стул. Тогда мне ещё кофе, сказала она. Где у вас тут туалет. Официант показал на дверь рядом со стойкой бара.

У официанта было официальное лицо и совсем неофициальное тело. Роза передёрнулась, представив, как он овладевает ею в тесной туалетной кабинке, где холодный кафель тянет кожу и вода падает так мерно, словно влажный счётчик, с каждым ударом уменьшающий сумму долга... Ну уж нет. Тёплые струйки потекли между бёдер и по ногам Розы. Официант уже поставил на стол кофе, лишь тут он заметил то небольшое озерцо, которое Роза напустила под себя.

Слишком поздно, дикодорогие туфли официанта безнадёжно испорчены. Роза улыбнулась и встала. Дрянь, прошептал официант, ты мне за всё заплатишь. Пощёчины давать он не умел - Роза отлетела на соседний столик, чем привлекла к себе внимание двух парней, сидевших за ним. Парни выглядели внушительно. Нельзя бить женщину, заметил один из них. Да посмотрите только, что эта сука наделала, не унимался официант. Нельзя оскорблять женщину, заметил второй. Извините, сказала Роза. Ничего. Она поднялась с пола и направилась к выходу. Официант посмотрел на парней, вздохнул и пошёл за тряпкой. Те же вернулись к прерванной беседе: помнишь мама рассказывала нам, как однажды, ещё до войны... Дождь смывает город с оконных стёкол. Женские трусики на мостовой. Мутным потоком их отнесёт к морю.


...Сколько бы дождь ни лил, грань между реальностью и вымыслом ему не смыть. И пусть реальность выдумана - сути дела это не меняет: для неё уже нет дороги назад, остаётся только небытиё, амнезия. Конец. Куда же без него.



ПРЕДЫСТОРИЯ

Описанные ниже события происходили в одном из южных штатов Америки в октябре 1923 года: двое черномазых под куполом цирка-шапито, мужчина и женщина, два обнажённых ангела в африканских деревянных масках. Возмущению общества маленького провинциального городка не было предела – негры не имеют права летать. Небольшая речь директора цирка перед собравшейся толпой: он говорит о равенстве и братстве, свободе и демократии, федеральном управлении и налогах, после чего, стоя на коленях вместе с местным комитетом общественного спокойствия, читает in god we trust перед портретом Джорджа Вашингтона. Толпа одобрительно гудит, заглушая стук молотков, доносящийся от суетящихся поодаль людей, белые балахоны на головах которых помешали последним внять речам директора; они продолжают сколачивать кресты.

После представления мэр города приглашает директора с супругой к себе домой, под впечатлением от увиденного представления он так же хочет пригласить и акробатов – неслыханное великодушие! Однако директор цирка отказывается.

– Но почему?! – недоумевает мэр. В сгущающихся сумерках отчётливо видно, как начинают полыхать вокруг циркового шатра сколоченные за день кресты.

– С ними ничего не случится, – беззаботно смеётся жена директора, – не забывайте – ведь они умеют летать!

И действительно, акробаты так и не были найдены, хоть цирк и перевернули вверх дном, всё что смогли обнаружить – две перепачканные в саже африканские маски... Удивительно, почти век прошёл с тех событий, а я так и вижу эту чернокожую пару, под ворочающийся в облаках джаз скользящую над людьми в белых балахонах, невесомую – как и всякая фантазия.