Богохульство в некотором роде.

С иконы равнодушно-грустным взглядом смотрела Божья Матерь, державшая на руках толстенького младенца с пухленькими ручками и ножками, на месте суставов будто перетянутыми ниткой. Лицо ее испещрили безобразные следы: отслоилась краска, обнажив черное, глянцевитое дерево. Лицо ее не выражало ничего, кроме усталости и смирения. Лицо ее было повернуто к младенцу, вполоборота, словно она боялась смотреть на него.
«Ты держишь на руках Спасителя этого мира уже неисчислимое число лет. Ты старше меня, много старше, вдвое ли, втрое ли… к тебе ходят молиться, прося милости Божьей, и не замечают, как ты устала держать на руках этого огромного младенца. Весь мир, всю вселенную, судьбу человечества держишь на руках. Уставшая. Слабая. Зачем?»
Спаситель умер, вознесясь на небо, а Мать все держит его, тщась сохранить для людей Веру. Спасителя распинают в каждой церкви, замаливая смертный грех, заливая его Святой Водой, в которой остались частицы металла – заменой крови. Распятье, запятнанное этой пародией на жизнь, одевают на шеи праведники, словно ярмо, словно напоминание о том, что вера-то есть.
«К тебе обращаются тогда, когда надежды на других уже нет. Когда что-то уже не исправить, и у тебя на лице появляются коричневые пятна, будто морщины. Скажи, ведь Святые тоже устают? Даже Бог уставал от людской глупости, а уж вы, выходцы из нашего сословия, и подавно. Гневаетесь, а вашего гнева никто не замечает. Это не больно – раз за разом наблюдать смерть Сына на кресте? Скажи, Матерь Божья…»
Дьячок подошел к Ривелю, указал молча на окованные золотом двери Храма, в которые вплавлены были иконы, изображавшие чертей, людей и Бога. К этим иконам люди всегда поворачивались спиной, завороженные блеском золоченого алтаря, и они темнели, делая контуры рисунка незаметными на фоне неровных дощечек. Исчезали, никому не нужные. Плакали, никем не оберегаемые.
«Вот так, Божья Матерь, указывают на дверь Храма из-за того, что у тебя плохо пахнет гноящаяся рана и чересчур узок разрез глаз. И я к тебе только сейчас пришел, непутевый, когда поздно уже, когда ничего не сделаешь, не спасешься. И ты поворачиваешься к грешнику спиной, заставляя слуг своих уводить от тебя человека, грозящего оставить на твоем лице еще одну зарубку. Может быть, дело в том, что у меня больше не висит на шее убитый Спаситель? Или в том, что у меня больше нет дома, где можно устроить купленную за четвертак иконку и зажечь перед ней свечу?»