Название: Если
Автор: Chandani Shinigami
Бета: Okami
Пейринг: Сасори/Дейдара, Дейдара/Итачи, Итачи/Саске, много промежуточных
Жанры: AU, angst, dark
Рейтинг: R
Дисклеймер: «Наруто» придумал Кисимото-сан
Саммари: мрачный мир, страшная жизнь, постоянное напряжение, подталкивающее к совершенству. В этой реальности можно выжить, только отыскав себя. Так ли это просто?
Размер: макси
Состояние: в работе
Предупреждения: яой, OOC всех и вся. AU. Авторская пунктуация
Размещение: только с моего божественного дозволения. Смайл.

По залитому светом коридору с гулкой отчетливостью катился стук подошв о до зеркального блеска шлифованный мрамор. Неровные стены, выщербленной штукатуркой покрытые, пахли влажным и свежим, просвечивал сквозь тонкий слой известки на потолке сероватый камень. Отчего-то жутко здесь становилось, невольно хотелось ускорить шаг, чтобы быстрее оказаться за надежно запертой дверью. В квартире и запах был другой: почти приятный аромат старых обоев с горьким отзвуком пластика.
Коснувшись осторожно прохладной стены, Рафу загремел ключом, зацарапал выкрашенную бордовым сталь. Глубокая тишина, в которой было отчетливо слышно прежде неявное жужжание ламп дневного света, была невероятно знакомой: так же тихо было и в том полуразрушенном доме на побережье. Нет, не было там спокойных и богатых, только отчаявшиеся, сутками лежащие в постелях без потребности выплеснуть раздражение, доказать, что люди они на самом деле, а не опустившиеся пьяницы, готовые со дня на день не под облюбованной крышей заночевать, а прямо на улице, не обращая внимания на прохожих.
Теперь у тишины был другой оттенок: равнодушие. Соседи не любили слушать музыку, смотреть телевизор, они и дом-то свой не жаловали, появляясь под вечер, когда город погружался в расцвеченную фонарями темноту, и исчезая рано утром, когда ночь еще не позволяла солнцу осветлить горизонт. Исключением стал Рафу, отвыкший от заполненных людьми улиц, полюбивший спокойствие, отравленное смутной памятью о разрушенном прошлом. На его дверь, наверное, косились с недоумением. Новичок не принял общие правила, зажил так, как ему захотелось, напомнил им, давним жильцам, как это – иметь дом, а не только место для отдыха.
В квартире было пусто, и Рафу понимал, что пустоту эту никак не спрячешь: единственная комната, разделенная пополам высоким, почти до потолка, шкафом, была отлично видна из крохотного закутка прихожей. Пустота наваливалась сразу, оглушала на доли секунды, пока не возвращалось запоздалое узнавание. И тогда Рафу приходил в себя, закрывал дверь, отрезая холодный коридор, включал электрическую плитку, чтобы прогреть крохотную кухню. Временно отступая, пустота огрызалась желтыми квадратами снятых картин на обоях, выгоревшим за годы ковром, лаковыми дверцами кухонных тумб, в которых отчего-то не отражалось даже смазанной тени.
Хитро переплетенные ветви двух раскидистых комнатных растений чуть подрагивали – сквозняк. На стекле повисли крупные капли, едва не скатывающиеся вниз, на потемневший от времени подоконник – холод. Пальцы, до желтизны вымаранные впитавшимся в кожу никотином, дрожали – нервы. Рафу рассматривал пятна на потолке, оставшиеся от предыдущих жильцов, и лезли в голову мысли привычные, уводящие вглубь ассоциаций, зовущие страх, много раз испытанный, но теперь напрасный.
Страх этот был пустыми глазами, глядящими вникуда, холодной, мелкими пупырышками покрытой рукой под тонкой рубашкой, медленными движениями, неловкими, ненастоящими, без спокойной уверенности совершенными. Фугаку и тут отомстил за предательство, за то, что другу приговор подписывать пришлось – назвал Дейдарой, в честь деда полоумного, сгинувшего в океане вместе с крохотной рыбацкой лодкой. Вдруг имя судьбу определяет, вдруг и у сына будет так: без разума, без воли продаст свою жизнь за бесценок, отправившись в ночь, чтобы попытаться мечту поймать? Если бы только знать, как все выйдет, если бы только ошибки исправить, как бы все легче было и справедливей.
Увидел же в Дейдаре человека Фугаку, Микото смогла его выходить. А что Рафу мешало остановиться на секунду и помочь Чинатсу, заговорить с сыном, признать его, остаться в летнем доме не на несколько часов, а на неделю, месяц, год? Теперь ошибки старые исправлять поздно, ушло давным-давно то время, когда можно было подойти и извиниться, стать тем, кого не хватало, помочь, заслужить прощение. Теперь и будет что неизвестно, пошел же сын по тропе родителей, к продолжению страданий, к напрасному лишению важного, к тому, чего избежать можно было на самом деле.
В звенящей тишине зазвучал вдруг шепот неясный, но оттого еще более слышный: соседи включили телевизор.

Сай рисовал синей ручкой осенний пейзаж: золотистые листики березок-подростков, похожие на крохотные монетки, рыжие кроны рябин, разбавленные алыми всплесками высаженных недавно осин. Мелкими иероглифами обрисовывал зеркальные лужи, покрытые предательски тонкой ледяной пленкой, испорченные дождем рекламные листы на стенах, запах свежести, прохладную морось, оседающую на волосах прохожих мелкими каплями. Рисовал шевелящихся словно муравьи рабочих в синих комбинезонах, заляпанных краской и штукатуркой, яркую зелень цветов на подоконнике, бархатный желтый цветок, выброшенный сошедшим с ума кактусом, сеть вен под тонкой кожей и усталые, лишенные блеска голубые глаза.
За окном проносились редкие снежинки, оседали на внешней стороне, строя маленькую шапку, забирались в открытую форточку, тут же тая в тепле. Растянувшийся рядом Дейдара, равнодушно разглядывавший паутину трещин на сероватом потолке, кутал мерзнущего Сая в колючий плед, не догадываясь захлопнуть форточку. Сам он берег правую руку, на которой вспухли красно-синим ободранные костяшки, и на холод внимания не обращал, только знай подтыкал под бок обшитый стершейся тесьмой край да подглядывал краем глаза в тетрадь, не решаясь придвинуться, чтобы и тепло было, и читать стало удобнее.
Рядом с диваном, на потертом ковре, лежала увесистая папка – очередное досье, которое Сасори велел выучить наизусть. Рост, вес, цвет волос, род занятий, биография, расписанная вплоть до дней. Все это разом в памяти не укладывалось, приходилось то и дело откладывать пропахшие пылью бумажки и настораживаться, стремясь почувствовать легкое прикосновение чужого тела. Сай все писал, изредка рисуя на полях то летящие листья, то смутные очертания человеческих фигур, размытых туманной осенней моросью.
- Я уеду скоро, - сказал вдруг Дейдара, снова придвигая к себе папку и открывая на первой попавшейся странице. – Вникуда уеду, вместе с остальными. Ты здесь останешься, в квартире?
- И зачем тебе это? Стать человеком, который за свое будущее не может быть спокоен?
- Надоело зубрить непонятно что и отсиживаться в сторонке. Действовать хочу, иначе ничто не изменится. Ты здесь останешься?
- Если хочешь, можешь продать квартиру. Я себе место найду, - Сай закрыл потрепанную тетрадь, внимательно посмотрел на Дейдару, чуть сощурив серьезные черные глаза. – И с чего же ты решил, что иначе не изменишься?
- Меня устраивает то, как я живу сейчас. Пусть тебя не люблю, пусть с любовником Итачи общаюсь, как с близким другом, пусть его самого начинаю забывать, пусть чувствую себя ничтожеством, а все равно не хочу теперь ничего добиваться, - проведя кончиками пальцев по шероховатому картону, Дейдара нахмурился. – Вот ты пишешь свою книгу. Про меня. Она будет бесконечной? Неужто станешь описывать все, что со мной происходит?
- Придумаю. Спокойная жизнь – то, к чему стремится каждый.
- Спокойная жизнь – то, к чему стремится свинья. Мне не только есть и спать надо, Сай. Я должен себя найти настоящего. Понять, почему ты вдруг перестал быть близким, почему чувство к Итачи притупилось. Когда тебя рядом нет, это сделать проще, - Дейдара зевнул и перевернулся на спину, закинул руки за голову. – Помнишь, я рассказывал про кукушку с кукушонком? Так вот, если потом птенец найдет себе другую маму, то из него ничего хорошего не выйдет.
- Я не пытаюсь быть!..
- Ты хочешь. Подумай теперь: мне твоя забота нужна ли?..

Озеро было покрыто тонкой ледяной пленкой: соленая вода не замерзала даже зимой. Вокруг мостков слабым ветром поднималась рябь, легко разламывающая лед, и там вода казалась почти черной, холодной даже на вид. Дейдара поежился: пусть одет он теперь был в куртку Сасори, мороз легко забирался в рукава, пуская по коже предплечий болезненные мурашки, трогал с любопытством шею, прикрытую широким воротником. Непонятное чувство мерзкой потной лапой обхватило сердце, угрожая блеском алых зрачков на волосатой морде, встревоженный, панически четкий пульс гулкой дробью отдавался в виски.
Дейдара знал: пройти еще несколько метров прочь от просоленных озером посадок, взобраться на холм, и наткнешься на посыпанную гравием дорожку, по которой легко было идти, заложив руки в карманы. Дейдара помнил резковатый запах духов давно исчезнувшей из списков важных клиентов женщины, помнил, как смеялся в лицо своему голому отражению, не знавшему, как спрятать от живых гниющую плоть. Помнил, что минута послабления, и сросшиеся было раны разорвутся по швам, еще более страшные, куда более глубокие, обнажающие белую кость с розоватыми разводами, лишающие надежды на выздоровление. Понимал, поэтому нес в руках закутанную в плащ Чинатсу шкатулку, приятно-тяжелую, с перекатывающимися, позвякивающими, ударяющимися о дерево камешками в драгоценной обертке.
Не было больше торжества вернувшейся памяти, Дейдара шел зарывать в землю свое прошлое, спутанное, как невероятный клубок украшений, с которыми отчего-то полюбил играть Катсуо. Бесконечное озеро, свинцовой водой манящее пройти по прогнившим мосткам, зачаровывающее мнимым спокойствием округлых волн, мягко накатывающих на берег, было колыбелью жизни, рядом с которой хранилось все, что было связано с семьей Тсукури. Озеро казалось спящим, лишь у темных свай кружилось три слабеньких водоворота, невесть как родившихся при спокойной погоде.
Из тени деревьев, к которым шагнул было Дейдара, вынырнул черный человеческий силуэт. От него не исходило угрозы, мужчина только показывал свое присутствие, предоставляя выбор: убегать по скованной холодом грязи, сдерживая срывающееся дыхание, или продолжать идти вперед. Перехватив получше плащ, Дейдара двинулся к посадкам, удивляясь своему спокойствию, и постепенно разглядывал в силуэте знакомые черты.
- Орочимару.
- Помнишь, значит, - снова опустившись на поваленное осенним ненастьем дерево, мужчина хлопнул по месту рядом с собой. – Разговор к тебе есть.
- Ты у меня просить не будешь ничего, - Дейдара сел, плечом почувствовав отзвук чужого тепла, взглянул внимательно на лицо с едва обозначившимися морщинами. – А я у тебя и подавно. Зачем ты тут?
- Счастливая случайность. И ты на меня не злишься, как ни притворяйся, тебе только любопытно. Мстить даже для того, чтобы доказать себе очередную вашу глупость, ты тоже не станешь. Зато сможешь быть полезным. Очень полезным.
- Я даже догадываюсь, кем. Тебе нужен шпион в организации? Погорячился, сбежав?
- Ты теперь меня понимаешь. Представь только: можешь найти похожего на себя человека и убить. Наблюдать, как он корчится в агонии, иногда следить за превращением его тела в бесформенную лужу полуразложившейся плоти. – Орочимару коснулся сухой прохладной ладонью щеки Дейдары, заглянул ему в глаза, чуть придвинувшись. – А то, что мы можем понять, мы ненавидеть по-настоящему не в силах.
- Понять я могу, но путь уже выбрал, - Дейдара прикрыл глаза, чувствуя, как касается губ мокрый язык, проталкивается в рот, оглаживает десны. Стиснул пальцы на запястье, отводя руку в сторону, встал, склонившись, неосознанно подчиняясь чужим касаниям. – А ты до сих пор мстишь. Себе. Не можешь понять, верно? И ненавидишь.
- Уйдешь?
- Да. Себя переделывать. Найди такого же человека, как ты. Со мной вышла ошибка.

Не хватало воздуха: проклятые легкие отказывались расширяться, слежавшиеся в мягкий комочек. Чинатсу сидела на подлокотнике старенького кресла, морщась отсутствию тумбочки. Пепел с длинной и тонкой сигареты ей приходилось стряхивать прямо на пол, в сторону крохотной пепельницы, и на блестящем под лунным светом ковре явственно виднелись белые пылинки. Дейдара хватал ртом разверзшуюся над ним пустоту вперемешку с едким сигаретным пеплом и заходился в кашле, выплевывая на пол кровавые ошметки. То ли Орочимару возродил в подсознании былые страхи, то ли отблески света на гранях проклятых украшений, но мама презрительно щурилась, морщила нос из-за непривычного мягкого дыма, ерзала на неудобном сиденье, упорно не пересаживаясь на мягкое.
- Значит, решил, что отмывать себя хватит. Значит, решил, что переписать жизнь заново способен.
Каждое слово отзывалось острой болью в затылке и отголоском ее в обласканном холодом сердце. Интонации, намертво засевшие в памяти, делали Чинатсу из сновидений живой, почти реальной, только слегка просвечивал сквозь упирающуюся о ковер ступню яркий узор. Сай лежал поразительно далеко, в соседней комнате, и некому было разбудить, хоть и блестели из-под шкафа глаза кота.
- Ублюдок. Человек, которого не признал отец. Шлюха. Человек, который научился отделять секс от близости. Никто. Человек, стоящий на перепутье. Кукла. Моя. И ты будешь меня слушаться!
- Не хочу! – жалкие остатки кислорода выгорели в крови, отнялось тело, безвольно обмякнув на сбитых в ком простынях. – Ты мертва. Я тебя выдумал!
Завибрировал мобильник на кресле, с тихих нот началась мелодия звонка. Чинатсу отпрянула от кресла, будто возникла вокруг него граница, очерченная огнем, и растворилась в воздухе, уронив тлеющую сигарету на пол. Раздавшийся в трубке голос Сасори повторялся эхом параллельной реальности, постепенно исчезающей вместе со своей хозяйкой.
- Через час будь готов выехать. Ничего лишнего с собой не бери, даже зубную щетку и ключи от машины. Поедем на моей.