Название: Школа независимости
Автор: Chandani Shinigami
Бета: Okami
Пейринг: Игорь/Сашка
Жанр: роман, слеш, angst
Рейтинг: PG-15
Размер: миди
Предупреждения: инцест, гомосексуализм
Саммари: братья, жившие в деревне – обычные, каких много на белом свете. Но именно этим довелось пережить такое: яркие чувства, страсть, глубокую, истинную честность… только за все нужно платить.
Размещение: с моего божественного дозволения. Смайл.


Сашка прикоснулся к ранке на колене, неловко стер кровь, стекающую по покрытой волосками коже. Теперь ему уже не казалась забавной идея залезть на водонапорную башню.
Вокруг влажно дышала темнота, давящая на тело, притирающая его к прохладному железу скоб. Сашка еще раз попробовал нащупать ногой предыдущую ступеньку, чуть не свалился вниз, удержавшись на верхотуре в последний момент. После этого саднило не только ногу, но и локти, ободранные о кирпичную кладку.
Хотелось закричать, но было нельзя: внизу, на усыпанном костями пятачке, столпились пацаны. Теперь свет из открытого дверного проема – тонкая полоска, а запрокинутые лица сливаются с серой темнотой, зато слышимость отличная, явственно различимо перешептывание и издевательские смешки.
- Что, Кузнецов, слабо? Страшно в темноте? – крик многократно отразился от стен, оглушил Сашку, вывел из себя.
- А ты, Семенов, только орать и горазд! Я на самый верх поднялся, только тут все досками заколочено, - Сашка постучал по древесине, снизу раздались разочарованные вздохи.
- Так спускайся!
- Не могу! Скоба предыдущая оторвалась, на одном креплении висит.
- Не заливай, они приварены намертво!
- Верхние на болтах. Поднимись и проверь!
Пацаны загалдели, кто-то на мгновение заслонил свет, выбираясь наружу. Сашка заскрипел зубами, представляя, какой нагоняй получит от отца за нарушение негласного деревенского правила. В водонапорной башне отродясь не было двери, зато мамки с пеленок пугали детей страшилками, а отцы многозначительно теребили пряжку ремня. Сашкин батя тогда пригрозил молотком, и не возникало никаких сомнений, что орудием наказания будет именно он.
Невольно вспомнились мамкины рассказы: кто-то здесь прыгал с верхней скобы, кто-то топился в гигантской бочке, поганя воду куску города и трем деревням. Следов самоубийств не было, были только притащенные собаками кости, выбеленные крепкими зубами и временем. Костей было много, но назвать их человечьими мог только городской кретин.
- Эй, Саш…
- Чего надо?
- Попробуй прыгнуть и ухватиться за нижнюю скобу, - голос гнусавый, но тонкий, девчачий, сразу понятно, что Славка Якушев говорит.
- Гений нашелся! Я себе руки сломаю, если не шею…
- Игорь! Наконец! Там Сашка… наверху.
- Зачем сюда полезли? Играть? Идиоты малолетние.
Сашка замер, вмиг узнав родной голос, и как можно тише вздохнул. Раздались шлепки босых ног по металлу, тяжелое дыхание – брат полез вверх, каждую скобу ощупывая. Знал, видимо, что на болтах держатся только последние четыре, а третья слабо прикручена. Сам когда-то лазал наверх? Может, он же и доски туда приколачивал.
- Тяни ногу вниз, я ее на целую ступень опущу, роста тебе хватит, - ступня с размаху впечаталась в сильную ладонь, лодыжку тут же обхватили горячие цепкие пальцы, помогли найти железную скобу. Роста хватило, а там уж легко было, хватаясь за выступы в кладке, поползти вниз. Облегчение едва не размягчило мышцы, по щекам побежали слезы, и Сашка ревел добрые пять минут, цепляясь то за скобы, то за шипящего ругательства брата.
- Бате не говори, - прошептал Сашка, вытерев мокрое лицо.
- Да не скажу, оболтус… сам выпорю.
***
Сидеть было больно, учителя недовольно косились на ерзающего Сашку, а пацаны понимающе усмехались. Рука у Игоря была не менее тяжелой, чем у отца, а ремень жестким, новым, с острыми краями. Терпению способствовало только знание о том, что все могло быть хуже, да девчачьи перешептывания за спиной. Будто их самих ремнем не били никогда!
Стыдно перед братом было не за то, что запрет нарушил, а за слезы и беспомощность. Самому-то смелости не хватило вытянуться во весь рост, пошарить хорошенько ногой в воздухе; понадобились сильные пальцы, направляющие ступню, уверенный голос не откуда-то снизу, а рядом, близко настолько, что слышно чужое дыхание. Темноты Сашка испугался. Высоты. Впору было бросить там такого труса, чтобы сам выбирался…
А эти, из тех, что внизу стояли, вскарабкаться наверх боялись, ходили, как генералы: грудь колесом, шаг чеканили. Всем рассказывали, что намедни было, будто собственными достижениями хвалились. А Сашка терпи любопытные взгляды… вдруг до батьки дойдет?
- Небось перетрусил, Кузнецов? – Славка когда шептал еще тоньше говорил, шипел, свистел неприятно.
- Вот иди туда и доползи хоть до сломанной ступени, - переступил с ноги на ногу Сашка, мрачно рассматривая хлещущий за окном дождь. – Только всех предупреди, конечно, чтобы было кому тебя с третьей скобы стаскивать.
- Да пошел ты…
И дома не лучше: мать с отцом ругались, думали, дети не слышат, да только недооценили мальчишеского любопытства. Сашка подслушал, что мамка ребенка в утробе угробить хочет, драпанул на улицу, трясся весь, пока Игорь затрещину не отвесил.
Главное, не мог Сашка понять, хотелось ему младшенького или нет. Вроде и жив уже, растет потихоньку, совестно смерти ему хотеть, ан нет. Всяко получается, что денег и на Игоря с Сашкой не хватает, так тут еще один рот… только отец дочку хотел больно. Говорил, Игоря работать в мастерскую устроит, и хватит всего. Оставить уговаривал.
И тут трусость помешала, поди ж теперь угадай, что там они решили.

В доме было непривычно тихо и холодно, на плите стоял остывший борщ, звонко тикали часы. Сашка всю улицу оббегал, выискивая маминых подружек, пока соседский мальчонка не сказал, что Дмитрий Иванович Марию Петровну куда-то увез.
- Нормально все будет, не психуй только, - неуверенно сказал Игорь, засовывая в кроличью клетку охапку травы. – Я пока прогуливать пары буду, не осядешь дома с хозяйством.
- Из университета выгонят…
- Иди, уроки учи! Выгонят ему. Ничего меня не выгонят! Просто так баллы поставят, не идиоты.
Без родителей дом казался пустым и неуютным, да и холодно было несмотря на печку. Сашка ежился, жался к брату, укрывался шалями поверх одеяла – не помогало. Только разбудил Игоря, обеспокоенно приложившего к горячему лбу ладонь.
- Черт! Лежи, я пойду за градусником сбегаю.
Сашка перекатился на нагретую братом половину дивана, завернулся и в его одеяло, замер, ощущая блаженное живое тепло.
***
Снилось Сашке знойное молодое лето, одурманивающий запах тысячелистника, полыни, мелких ромашек, усыпавших тогда склоны холма, теперь застроенного приближающимся к деревне городом. Снился жаркий ветер, окутывавший бесконечные поля, зеленеющие неспелой пшеницей, снилось жгучее, веселое солнце, окрашивавшее зелень в яркие, светящиеся цвета. Снился ручей за дамбой, заросли рогоза, то, как Игорь объяснял городской сестренке, почему это не камыш.
За дамбой было приятно лежать в груде нарезанной для кроликов травы, подставив загоревшее дочерна пузо полуденному солнцу. Журчание где-то рядом, влажный запах воды, едва слышный шум проезжающих по автостраде автомобилей и перебирающихся по ажурному мосту поездов – все это вспоминалось, переживалось заново, и во сне шевелились губы, проговаривая давно забытые фразы.
Игорь никак не мог заснуть, сидел, оглаживая лицо Сашки прохладным мокрым полотенцем, вслушивался в бормотание, пытаясь выделить из набора звуков осмысленные слова. Брат говорил что-то о ромашках и школе, о маме, о смешной сестре, которая на неасфальтированные дороги смотрела с удивлением. Говорил, и дрожали веки, трепетали влажные ресницы, прикрывающие красные от температуры глаза.
Сашке снились пятна мела, выступившие на заросшей травой дороге, хрупкая гладкость березовой коры, сочный запах растертых между ладонями листьев. Дрожала на коже кружевная тень, отбрасываемая кронами деревьев, ползла по выгоревшим русым волосам божья коровка. Игорь мог часами лежать так, закрыв глаза, только слушая лес и дыхание Сашки, присевшего рядом. Тот не шевелился, уважая чужое желание, только изредка касался мягких прядей, завивающихся на концах в смешные колечки.
В лесу водились зайцы, так непохожие на кроликов, и Сашка каждый раз удивлялся, как может собака поймать такое юркое и быстрое существо. Сам он замечал серую тень, метнувшуюся прочь от людей, только из-за оклика Игоря, и мечтал потянуть за рукав ситцевой рубашки, первым углядев беспокойно озирающегося трусишку.
Игорь чувствовал, что Сашка дрожал, хотя к трубам, по которым проводилось в комнаты печное тепло, нельзя было прикоснуться. Запеклись болезненной корочкой алеющие на побледневшем лице губы, мелькнул розовый влажный язык, размягчая кожицу – и пришло в голову напоить брата горячим молоком, с медом смешанным.
Видел во сне Сашка залитую солнечным светом пасеку, забавных пчел, гневно жужжавших, мелькавших перед глазами желтыми полосками на брюшках, пьянящий вересковый аромат, смешанный с запахом цветущей липы и чабреца. Снились ему влажные губы местной красавицы, девчонки, которая помогала деду собирать мед, сладкий аромат, сладкий отзвук на губах – и язык потянулся распробовать приятный вкус.
Потом на пасеке долго-долго шел дождь, в зеленом фургончике протекала крыша, и Игорь приспособил под струйки воды собственную кружку. Тогда они пили чай с пахнущим цветами медом, передавая обжигающе горячую пиалу из рук в руки, и весело подмигивали виднеющимся сквозь слои москитной сетки каплям воды.
Игорь почувствовал, как по губам заскользил Сашкин язык, слизывая последние капли сладкого напитка, замер, вмиг оробев от подкатившей к горлу нежности. Нежность эта была порочной и неправильной, она заставляла плакать от счастья, зацеловывать приоткрытый безропотно рот, проталкиваться внутрь, отчетливо ощущая жар дыхания и медовый вкус. Сашка, кажется, даже отвечал на поцелуй, едва шевеля губами – а, может быть, просто не прекращал перечислять ему одному ведомые тайны.
Снилась Сашке красным расцветившая леса осень, закрытое свинцово-серыми тучами небо, приятная прохлада, еще не отвоевавшая у людей право ходить без курток. Трепетали под тяжелыми каплями, под легким ветерком похожие на мелкие монетки березовые листья, золотилась потерявшая цвет трава, в которой прятались крупные грибы с упругими шляпками.
Сон Сашки замер на тяжелом лукошке грибов, приятно оттягивающем руку, и прикосновении мозолистых рук брата, стирающих со щек следы дождя.
***
Спину будто огнем опалило: Славка даже драться не умел, только уворачивался ловко, вовсю пользуясь тем, что Сашка был неповоротливым после болезни. Как еще мог этот стервец опрокинуть его на кучу досок, в которых еще и гвозди местами торчали? А ведь опрокинул, испуганно взвизгнув, кинулся поднимать, сверкая испуганными глазенками. Вонзится железо куда-нибудь в кишки, и совсем не до озорства станет.
Сашка оттолкнул руки, зашипел на перепуганных друзей, поплелся домой, держась за спину. Получилось-то как неудачно, только с постели встал, а тут еще и хулиганство. Был бы отец дома, мигом бы ремнем образумил, а Игорь пожалеет, ухаживать начнет. Только куртку, наверняка порванную гвоздями, никуда не денешь, мать заметит непременно. Угораздило же в драку ввязаться!
Игорь, прилаживавший на место пустой таз из-под свиного корма, мигом заметил неладное, хоть Сашка пытался пройти мимо, изо всех сил терпя боль. Прищурился, затащил брата в сени, усадил на табуретку, осторожно снял куртку, оглядывая в лоскуты разодранную подкладку. Отвесил ему подзатыльник, помчался за перекисью и пластырем, громко матеря и Сашку, и его тягу к приключениям, и невесть куда девшегося отца.
- Тебе простуды мало было? Еще решил полежать, от школы отдохнуть, да?
- Извини…
- Перед матерью будешь извиняться за испорченную одежду! И перед отцом отвечать, я тебя выгораживать не собираюсь!
Сашка промолчал, стянул водолазку, невольно вздрогнув, когда ткань проехалась по царапинам. Ощутил осторожное прикосновение ваты, сгорбился, сжимая побелевшими пальцами мягкую ткань. Игорь тяжело дышал за спиной, силясь не отвесить несмышленышу еще один подзатыльник, и тщательно смывал кипяченой водой успевшую вытечь кровь.
- А еще, Саш, столбняк с землей переносится. Знаешь, что такое?
- Знаю. Но те доски только-только сторож из школы вынес, не было на них ничего.
- Надейся, - запахло перекисью, Игорь плавными, медленными касаниями обтирал края глубоких ранок.
- Ты не спрашивал у мамы, когда ее выпишут? – Сашка зашипел, едва не отдергиваясь, почувствовал, как брат погладил его по голове, бормоча что-то успокаивающее. – Ты держи меня, ладно? Еще грохнусь на пол.
- Буду держать, - теплая ладонь тут же легла на плечо, подтверждая сказанное. – Мама плохо выглядит, извелась совсем. По-моему, к ней приходит отец, она и не знает, что он не дома сейчас.
- Зачем он ушел? Он же, наверное, не вернется. Только ее назад привезет.
- Может быть.
Сашке вдруг явственно представилась жизнь без отца: нехватка денег, мамины грустные глаза, отсутствие рядом кого-то сильного, способного защитить. Или наказать… Игорь, как ни стремился казаться взрослее, чем на самом деле был, оставался неопытным безработным юнцом. А что мог сделать Сашка? Разве что перестать влипать в истории.
Игорь коснулся волос брата, приподнял ладонью отросшие сверх меры пряди, проверяя, нет ли царапин на шее. Погладил маленькое розоватое пятнышко, коснулся его губами, собирая с кожи солоноватые капельки пота и крови. Сашка вздрогнул, замер, выпрямившись, а потом вскочил с табуретки, комкая в руках испорченную рубашку.
***
Молоко пахло картоном, макароны – прогорклым растительным маслом, стол – пролитым век назад вареньем. Сашка до крышки дотрагиваться брезговал, старательно поднимал запястья, превращая прием пищи в сплошное мучение. Свобода, как же, кто придумал ее, эту свободу? Разве она такая?
Мама после аборта и ухода отца стала вовсе странной – ей снились кошмары, после которых она приходила в комнату, где спали сыновья, и сидела так до утра, высматривая в их лицах что-то для себя важное. Сашка отчасти поэтому уехал в город, поселившись у старушки-родственницы. Та почти не выходила из запоя, тихонько лежала в своей комнате, изредка выбираясь в туалет да забирая очередную бутылку из ящика.
Появился новый страх, новая ответственность: Сашка боялся, что однажды обнаружит в кровати остывшее тело, и всегда, когда возвращался в квартиру, первым делом проверял у старушки пульс. Она ни разу не проснулась от осторожного прикосновения, сердце стучало сильно, отчетливо отдавался импульс в выступившие рельефно из-под дряблой кожи вены. Организм, проспиртованный за годы пьянства, все еще оставался здоровым.
Иногда Игорь не выдерживал маминых дневных придирок и сбегал на день-два в город, к Сашке. Они по давней привычке спали в одной кровати, хотя в гостиной стоял огромный диван, и каждое утро, встреченное в кольце теплых рук, было для них возвращением в детство, в то время, когда все было так понятно и хорошо.
- Саш, я женюсь, - сказал Игорь вчера, уткнувшись лицом в волосы брата, - Маринку же знаешь?
- Знаю. Она говорила уже, что замуж за тебя выходит. Хвасталась. Ты ее любишь хоть? – спросил, и тут же почувствовал, как к оставшемуся от гвоздей шраму прикоснулись прохладные губы. – Не любишь, значит.
- Не люблю. Саш…
- Завтра приходи. Снова. А сейчас спать пора.
Растеряв остатки желания ужинать, Сашка сгрузил посуду в раковину и подошел к окну, оперевшись ладонями о шероховатое, некрашеное дерево подоконника. За окном шел дождь, склизкий, размякший весенний снег серыми пятнами расплывался посреди зеленеющих прошлогодней травой газонов. Не ждать Игоря, отвлечься было невозможно – колотило почти так, как тогда, перед скобами в водонапорной башне, когда смотрел в вязкую темноту и представлял, как там, наверху, страшно.
Странно было понимать, что тогда он и предположить не мог, что будет жить в городе, в одной квартире со старушкой, которая в каждый миг могла умереть. Или что придется развозить по домам заказы, выслушивая жалобы клиентов и радушно улыбаясь. Или что Игорь будет не братом, а кем-то непонятным, или что жизнь превратится в переплетение странноватых узоров, слепящих, не позволяющих сосредоточиться на закономерностях, так нужных каждому человеку.
Из-за угла соседней высотки вышел Игорь, нахохлившийся, ровно воробей, шагающий нарочито медленно. Сашка подошел к двери прихожей, встал перед ней в полной темноте, высчитывая про себя секунды. Угадывать, что сейчас делал брат, было почти увлекательно, да и получалось неплохо: едва только подумалось о том, что он уже должен подойти, раздался стук. Открыв дверь, Сашка быстро улизнул в темную спальню, оставляя брата одного.
- Я не ее люблю. Я тебя люблю, - Игорь стащил через голову свитер, пригладил взлохмаченные волосы, опустился на постель рядом с голым Сашкой. – Ты же понимаешь, да?
- Понимаю. Люблю тоже. Давай.
И не предполагал, что будет так приятно – знакомые, теплые руки, прохладные губы, оставляющие на коже влажные следы. Любовь порочная, не братская, на короткий миг высказанная, сверкнула в воздухе искрами наслаждения, погасла, впитавшись в память, навечно. И неопытность, и робость движений, и стыд, пятнами румянца разукрасивший щеки – все это было их, собственное, сконцентрированное в десятке минут.
Сашка лежал рядом с братом, размеренно дыша его пряным запахом, и думал о том, что положенный на остаток жизни запас любви и нежности они сожгли в полчаса. Теперь точно была свобода, без него, без теплых объятий по утрам, без упоминания о прошлом.
Что-то сгорело. В них. Но ни один не жалел.