В ночном звездном небе матушка Луна загадочно улыбалась, и смотрела на меня, здороваясь со мной, как со старым другом. Мы давно дружим! Звезды на нашем Северном небе всегда ближе к матушке Земле, вот подпрыгни и достанешь! Матушка Луна вчера пряталась за тучами, видимо из – за плохого настроения (кто знает женщину, тот знает БОГА), а сейчас исправляла свою ошибку, помогая мне, освещая все вокруг: сугробы, лес, лед реки своих ледяным ровным спокойным светом. Свет матушки Луны отражался от крепкого наста, создавая впечатление ледяного безмолвного моря. Оно всегда безмолвно для приезжих. А со мной ледяное море говорит, только тихо, обдумывая каждое слово. На юге море, тоже беседует со мной, но лишь по утрам тихо шепчет мне о своих заботах, а днем переходит на крик от возмущения. Похоже, отдыхающие его утомляют и раздражают. А тут у нас какие отдыхающие?! За сто верст с гаком никого. Вот море льда и спокойно. Конечно, матушке Луне хотелось со мной поболтать, я ее понимал, как женщину, ей одной на небе было очень одиноко. Походика всю ночь по чёрному небу, освещая себе дорогу и, не обмолвись словом, даже не с кем и посплетничать, наказание для любой женщины, а тут века молчания, кто выдержит?! Мы иногда болтаем с ней, хотя я больше слушаю. Она иногда увлекается и рассказывает о поэтах дарящих ей стихи, цитируя их на память. О влюбленных, молча любующихся её красотой, взявшихся за руки и при ней дающих друг другу клятву в любви до конца жизни. Многие ей открывали свою душу, а она выслушивала их молча, с улыбкой, как настоящая женщина (вот бы так живым женщинам слушать мужчин!). А сегодня она завидовала нашему разговору с филином Филькой (у него глаза, как у Киркорова). Я слушал внимательно Фильку, лишь иногда ухая в знак осуждения. Он жаловался на свою жену, ну и у них бывают скандалы: все же семье счастливые одинаковы. Он добродушен ко мне, но, почему – то других мог так напугать своим уханьем и щёлканьем клювом в ночи, до мурашек по позвоночнику от страха. Странно, но людей делил на плохих и хороших, и ни разу не ошибался. Два года назад я его выходил, найдя беспомощным в лесу, мама защищала его до конца, перья ее лежали вокруг елок. Я тогда читал эту трагическую историю по следам на снегу. Было больно смотреть на испуг малыша, на эту живую горку перышек под ветками елки.
Синеватый, искрящийся, пушистый снег хрустел под войлочными подошвами пим (пимы, это те же валенки, только сшиты из шкуры оленя, легкие и очень теплые), и этот хруст был слышен на том берегу реки и, наверное, на соседнем озере. Тишина с легким ветром всегда смеялись и разносили даже шорохи в зимней ночи везде, им было скучно, вот и баловались.
Из приоткрытой двери избы на промерзшую деревянную лопату, притулившуюся к лавке, падал луч желтого света керосинного фонаря.
Мне было хорошо и покойно на душе!
Как всегда, я приезжаю на избу после Питера или Москвы. Вот и сейчас после месяца езды по Питеру и Финляндии с меня уходил шум, ритм звука шаркающих подошв в метро, чужие запахи в такси. Уходил шум стука каблуков, почему женщины так громко стучат каблуками по асфальту, как я на плацу подошвами сапог на строевых смотрах когда - то? Уходил запах духов, ритмы музыки в кафе и ресторанах, все сходило с меня. Здесь на избе, я как змей, менял шкуру, вылезая из старой, вновь нарождаясь на свет.
Горожане не замечают у себя много в городе, не уважают последние куски природы и город, обижаясь на них, чтобы поддерживать силы природы, забирает из них силы.
Здесь у меня в лесу звенящая тишина заставляла всегда и всех пересматривать свою жизнь, свои поступки. Никто никогда не торопил и не надо было перед кем – то оправдывать свои поступки и поведение, лишь перед собой! В лесу меня зовут шаманом. По приезду в лес друзья – горожане спрашивали: « Валентиныч, ты же шаман, объясни, что- то мешает не пойму, не могу сосредоточиться!?». Они по началу молчали и становились задумчивыми.
Я не объяснял, а вел дальше на мою любимую «волшебную» поляну, где было место силы земли. А тишина знала свое дело. В звенящей на весь лес тишине, ты же был гол душой перед природой, а значит перед БОГОМ, независимо от звания или надувания щёк, тишина все вылавливала и вылавливала воспоминания из памяти, а лес чистил.
Через неделю житья на избе, украдкой, видел, как на моей лавочке возле избы, приезжие друзья плакали молча, даже те для которых чужая жизнь была ненужным скарбом, как и своя: они каялись, как и те, кто смеялся по – доброму надо моей избой в Питере.
А, когда подходило время прощания, не хотели уезжать из тишины девственной природы. Садясь в поезд, обнимали меня в знак благодарности и, смущенно смахивая слезы с пропахших избой и дымом щек, обводили взглядом округу, вбирая силу и запоминая на всю жизнь этот уголок их Родины, прятали глаза. Не каждому было суждено исповедоваться перед БОГОМ в том же Питере. Это не приходит в голову: спешка. А тут вечером возле избы, сидя на лавочке из березового сухостоя, ты чистишь душу наждачной шкурой совести перед БОГОМ.
У меня в лесу все чисто: мысли природы, вода, которую можно было почерпнуть ладонью и сразу попить без кипячения, а белоснежный снег!? Как – то завел альбом, сейчас валяется в тумбочке рядом с лежаком. Там были снимки людей сразу по приезду на избу и, снимки уезжающих. Глаза поражали своей переменой. В них появлялась сила и мудрость.
Я сел на лавочку, что на улице, было тепло: всего 15 мороза. Завтра я себе назначил выходной перед рыбалкой. Надо было дойти на лыжах до моего озера и прочистить незамерзающий ручей. Последний буран закидал устье сухими деревьями, а рыбе нужен кислород.
Лыжи, подбитые по середине лосиной шкурой (чтобы не было отдачи) были воткнуты в снег подле избы. Лямки палок на меленьком ветру едва качались. Опять батюшка ветер балует. Снегоход, насупившись, молчал, он не ладил с лыжами. Ревновал, видимо ко мне: я чаще ходил на лыжах, чем ездил на снегоходе.
Тут до меня из далека донесся звук шума полозьев нарт по насту, он всегда такой сухой и прерывистое дыхание оленей, а особенно поразил звон колоколец, чистый и красивый, плывущий зазывно наплывами и интригующе! Думаю, как много зайцев побежало на этот звук: они так любопытны! Видимо с путником, что – то случилось: ко мне никто не заезжал, обычно упряжки шли по насту рек и легко, и быстро мимо.

Так, так, значит беда у человека! Начал вспоминать: чайник горячий, кандёр сварен (картошка с тушенкой), баня рядом с избой протоплена. Надо идти встречать, помогать.
Взял лыжи, накинул петли палок на руки, варежки беспомощно болтались на лямках из рукавов, ну тепло же, зачем они сейчас, а снегоход мрачно фарами покосился на лыжи: завидовал. Через 6 минут увидел мужчину, с восьмеркой оленей, чужой он! У нас с таким количеством оленей в упряжке никто не ездит. Да и олени были больше, и выше наших на половину. В холке они доставали мне до плеча, не видел я таких оленей никогда, странно конечно.
Путник был уставшим. Олени громко дышали, выдыхая через ноздри клубы пара. Я достал из кармана краюху хлеба угостил первую двойку. Хлеба на избе много и соли, да и ягеля в углу лежало мешков несколько, кто считал. На нем приятно сидеть. Нарты были странно большими, на них лежал большой цветной полотняный мешок. Я подошел ближе и увидел мужчину. Его усы, борода была седыми, сильные руки держали нарты, он помогал оленям: полоз сломался. Вот почему олени устали. Да и от него, как от оленей валил пар: досталось.
Я поздоровался, он повернулся ко мне. На нем был тулуп, странно красного цвета. Разглядывать его было некогда, надо было помогать. Я быстро, как мог, прибежал к избе скинул лыжи и на радость снегоходу прицепил к нему сани. «Ямаха» взревела своими 120 лошадиными силами, и кинулась вперед к незнакомцу на помощь. Старик уже освободил оленей от упряжы. Вместе мы перевалили тяжелый холщовый мешок ко мне на сани, я его посадил на второе сиденье и мы за минуту были уже возле избы. Помог старику сойти, сам быстро схватил из избы ягель и кинул возле избы на снег, зашел за второй порцией и третьей. Олени окружили меня, и вожак ласково заглянул мне в глаза, и положил тяжелую голову на плечо. Большие нежные ноздри у него были заиндевелыми. Я инстинктивно погладил его морду, из кармана вытащил корочку хлеба. Она всегда там для леммингов (мышек полевок). Так было все необычно, и почему - то мне было весело. Быстро метнулся к избе и выгреб соль из банки на газету. Вынес оленям, положил возле их морд. Те осторожно попробовали и даже от удовольствия зажмурились.
Старика с бородой в смешном красном тулупе, подпоясанную кушаком (я бы мог подарить хорошую теплую финскую куртку) пригласил в избу. По его виду было видно, он устал. Взмокшая борода, уставшие глаза. Он побормотал « Володя спасибо тебе за оленей, им было тяжело!». Постойте, мысленно я себе задал вопрос, я же не представлялся!
Он тихо улыбнулся в усы и, осанисто поправив бороду, величаво сказал: « Володя, меня зовут дед- Мороз»!
Ну, с усталости и не то скажешь, я пригласил его в избу. А сам вышел и с чердака избы вытащил громадную охапку сена, бросил к оленям на снег. Уж больно понравились олени у деда. Пусть поспят на сене. Они странно добрые какие - то.
Зашел в избу, а там дедушка храпел на моем лежаке. Слава БОГУ, у меня был второй лежак. Да уж досталось мужичку. Валенки аккуратно стояли возле табурета. Вот даже не успел покормить его, подкинул дров в печку, поставил мокрые валенки сушиться: пусть подсохнут, судя по всему ему еще ехать и ехать.
Да уж, белоснежная борода была у него отменная, и усы закрывали губы, свисая на бороду. У меня давно не было деда и отца: умерли. Сел возле стола и понуро посмотрел на деда, на его белоснежные усы и бороду, как наш снег. Мне так не хватало деда и отца: один я остался на свете без родни. Мне вспомнился дед, он также во сне руку держал на боку. Красный тулуп висел на вешалке. Шапка аккуратно лежала на табурете.
Вода в банке тряслась от его храпа. Я прилег на лежак и сразу же провалился в сон: очень долго ходил сегодня, а завтра на озеро. Утро вечером мудренее! Я влился в чужой храп.
Утром я проснулся от вкусного запаха хлеба и каши. Открыл глаза. На столе стояла тарелка с моей любимой пшенной кашей с горкой, а на верху каши в кратере горки, плавился кусок желтого масла. Рядом с тарелкой лежал кусок хлеба, и моя кружка с чаем из малины. Стоп! У меня нет манных и пшенных круп ,да и никогда не было. А масло и малина это лишний груз на плечи. У меня все по - спартански.
Кинул ноги в пимы, пошел умываться. В умывальнике была горячая вода. Опять наваждение, умываясь ледяной водой: нечего себя жалеть и расслаблять. Возле избы услышал стук молотка. Не притронувшись к еде быстро одевшись, вышел из избы, набросив на плечи зимний бушлат. Дед заканчивал ремонт саней или больших нарт. Я поздоровался и быстро подставил свое плечо под полоз. Дед улыбнулся мне, и дело по ремонту полоза нарт пошло на финал. Мы аккуратно поставили нарты и вместе перегрузили большущий красный мешок на нарты из саней. Теперь утром я смог рассмотреть деда, Валенки размера 48, тулуп смешного красного цвета я видел на крючке в избе. А сейчас на нем была белая косоворотка, а сверху как бы маленькая под тулуп опять смешного цвета красная фуфайка, на шее был вязанный крупной деревенской шерсти нитки длинный белый шарф. Красные шаровары были заправлены в валенки. Мое внимание привлек посох, украшенный драгоценными камнями. Я немного разбираюсь в камнях, это были дорогие и настоящие камни, какой умелец ему их гранил и шлифовал, мастер делал?! Я немножко занимаюсь « граверкой», но такого изящества и рисунка я не видел никогда на посохе.
Вспомнил слова из знаменитого фильма «Морозко»: « Кто до посоха моего коснется, тот никогда не проснется!». Вот наваждение, человек здесь в лесу в красном, ну, в Питере другое дело, там чудиков хватает, особенно с ирокезами на головах, а тут лес и пожилой человек лет семидесяти. Вот заковырка!
Дедушка, довольно улыбнувшись сделанной работе, засобирался в путь. Олени сами встали, помахали мне, как старому знакомому головами с красивыми ветвистыми рогами, как будто благодарили меня за сено и за мох.
Все было готово в дорогу, я быстро сбегал в избу. Вынес красный тулуп, помог надеть его, сбегал опять и вынес термос с горячим, чаем, копченую оленину в холщовом мешке, кандер в банке с плиты. Дед мне улыбнулся и, надев шубу, спросил.
- Володя, ты помнишь, что ты просил в интернате ночью в палате, лежа в своей кроватке? Какой просил у деда мороза подарок на новый год?!
- Помню дедушка! Машину зелёную, которую видел у одного мальчика на улице. Он не дал мне поиграть ей. Я его избил за это. Он убежал жаловаться маме. Мы всегда били домашних. -Мы им завидовали, что у них есть мамы.
- А, Вы может останетесь, покушаете, я вас горячим накормлю. Думаю дорога долгая!
- Нет, Володя, мне далеко еще и времени совсем в обрез. Надо еще на птицу - тройку пересесть, олени ту на Севере полезней, а там сани, запряженные в птицу – тройку лошадей сподручней, да и терем есть, где остановиться. Да и внучка меня там заждалась, слышу сердцем!
Он махнул рукой красной рукавицей на юг.
- Спасибо тебе Володенька помог и моим оленям понравился!
- Какой ты хочешь подарок на новый год?!
Вот так, да! Олени, птица – тройка, красный тулуп, громадный мешок из красного цвета мешковины. Да, в лесу всякое бывает!
- У меня все есть дедушка вот изба, лес, луна, солнышко, звери, птицы, а что ещё надо?! У меня дома камни полудрагоценные, хрусталь на свету, так же как этот снег на солнце играет, и камни люблю перебирать любоваться ими и что – то вытачивать из них.
Я решил подыграть деду. Усталость с людьми делает всякое, знаю.
Дед пристально посмотрел мне в глаза и улыбнулся, прижал меня к себе с такой теплотой, что я уткнулся ему в плечо лицом. Как он был похож на моего деда, как он дышал добротой.

- Лечи Володя и дальше людей чистотой первозданной природы, у тебя получается!
Все припасы я положили ему в нарты, он улыбнулся, и сев в них помахал мне рукавицей на прощанье. Упряжка быстро пошла по насту, красиво звеня колокольцами. Скрылась за поворотом, а потом услышал звук колоколец далеко вверху, как будто он уже несся по небу.
Похоже, надо затопить баню, чтобы смыть наваждение. Я зашел в избу и сел на табуретку от неожиданно увиденной картины. На столе возле тарелки с дымящейся кашей увидел зеленую машинку - самосвал из моего детства, мою мечту! Я осторожно, почему - то на цыпочках пим подошел к машине. Она пахла лаком и тем временем детства - интерната, и картинка всплыла сразу перед глазами. Все малыши спали, а я, закутавшись в одеяло, смотрел в темный угол и просил деда Мороза прислать мне маму и хорошо бы с мамой подарок: эту самую зеленую машину-самосвал. Увидел, как будто на яву.
В кузове машинки вровень с бортами увидел драгоценные камни, они сверкали и играли всеми цветами, вызывая сполохи света на потолке избы.
Изба и я замерли от неожиданной красоты, и огонь в печке застыл на время, так были красивы камни, особенно рубины малинового цвета и изумруды нежно зеленого.
Так вот, кто ко мне заезжал!
Неужели настоящий ДЕД – МОРОЗ!? Господи! Даже сердце забилось лошадиным галопом.
Я почувствовал на табуретке под собой что – то! Подо мной лежала шапка старика, ой, Дед - Мороза. Она была с позументами, вышитыми заботливыми руками из серебра, как он в дороге – то? Замерзнет ведь?!
Прошло время, каждый новый год я приезжаю на избу и из – за запазухи вытаскиваю шапку Деда – Мороза кладу на стол избы и жду, а вдруг заедет! Дома на камине стоит машина – самосвал, запах детства из нее не выветрился. Все камни продал, и вырученные деньги отдал на операции больным ребяткам. Зачем мне деньги, у меня на избе все есть, а на поездки в города хватает, даже в Париж! По себе знаю, как опускаются руки, когда ждешь операцию, а денег нет.