Cовсем немного тебе осталось.

По твоим серо-синим скулам скачет взад-вперед лунный зайчик. Мышцы теперь всегда судорожно напряжены, и их волнообразная вибрация ритмично зазывает за воротник, к черным точкам на выбеленной полнолунием мятой салфетке с завернутыми на ухе краями… Я глажу его морозными пальцами по инею, я больше ничего не могу поделать. Ничего – с тем, как распорядилась твоя слишком быстро и совсем без музыки закрывающаяся на глазах жизнь. А ведь казалось, мы с тобой вкололи её так, что на реки разорвались вены, вдохнули до тлена лёгких, и голове уже незачем кружиться, доверились малолетними ломающимися проститутками первому встречному, и теперь остается только обиженно хныкать на проплеванной насквозь темной лестничной клетке…

Мы слишком понадеялись на «белый билет», забыв про неизбежный конец всякой начавшейся череды увечий.

И вот уже по капающей сквозь трещину стекла воде в комнату вползают кванты света и холод, еще больше кусающий, так, что пар, извергаемый моей прожженной глоткой, твердеет и падает сразу за твоим содрогающимся лицом. Падает и снова рассыпается на молекулы углекислоты, азота, примесей тяжелых металлов, горючих и крайне летучих соединений, остатков уже чрезвычайно чужой и напрасной веры… Очень холодные осколки светлого будущего я непроизвольно вырываю на нас обоих.

Быть может, их догадается склеить для себя кто-нибудь, кто, как давным-давно я, очень любит клеить льдинки…

Быть может, на соседнем сидении с нахватавшимися язв нами сидит в потоках недоумений кто-то с голубыми глазами и не может отвлечься от сочных соцветий в маленькой щели утеплителя, что приоткрывает более яркую, интересную реальность прямо в двери этого адского троллейбуса... Может быть, он оглядывается по сторонам, в многие грани пуза интегрального многоголового монохромного пассажира и не может найти хотя бы положительного взгляда. Может быть, на финишной прямой маршрута он вдруг завопит недоуменным взглядам пенсионеров, цыканью намазанным суррогатом губам, не к месту легшим морщинам, запотевшим очкам, может, бессмысленно потребует помощи, спиной упрется в залапанный поручень и ринется открывать дверь прямо на ходу!.. Пока, наконец, не остановится гудящий монстр, и его хмурый водитель с матом не выскочит из кабины «решать проблему»… Может, открытые створки, впустившие в выцвевший салон целую армию секундных радуг, неведомой силой выбросят радикала, навечно сомкнутся и тронутся вперед… И, может, проехав еще сотню положенных метров, троллейбус вздымется на дыбы, выгнется, оттолкнется ожившим задним мостом от асфальта и взмоет за облака, протаранив седое небо квадратом черной дырки и неряшливо расставленными рогами…

…Тебе осталось совсем немного, я чувствую. Прости, вдруг на секунду замечтался, увидев, как я вышел тогда к радугам и палитрам миллиардов цветов, широченными ноздрями втянув ртутное сияние каждой пылинки в воздухе, а теперь слезы катятся перчеными комьями.

Оттого, что вдруг почувствовал близко-близко созвучие сотни дыханий и их все больше замедляющийся ритм. Что как бы ни старалось сердце, вот тому, что подпер собой угол, тоже светит совсем немного, а вот тот, который под батареей, уже остыл и молча охлаждает её… Что все они, сверкавшие, как черви в клубке разлеглись вокруг нас и понемногу доходят, даже не принимая в этом участия, а те, кто под нами, вертящиеся в агонических спазмах, и вовсе отмеряют последние секунды…

Что вот они какие, манившие цвета, наяву… Всё равно сошлись к черному с белым, узкому складу выпущенных заведомо испорченными полуфабрикатов, которые не понадобились, как еда и уже не пригодятся, как сырье. Где меня, как жерновами, затягивает телами на самое дно кучи, и лишь ладони, вытянувшись, силятся уловить тепло твоего тела, которое давно даже из фантазий стерлось…

А ты остаешься наверху, божественно оконтуренной тусклым светом, божественно недвижимой, витающей… И умирающей тоже божественно.