Жюль Верн и Онорина де Виан. Чувства на "чистовик"…

 

Читать далее...

Ты женщина!!!

 

 

Ты - женщина, ты книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток,
В его строках и дум, и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты - женщина, ты - ведьмовской напиток,
Он жжет огнем, едва в уста проник,
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты женщина, и этим ты права,
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества,
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся извечно - на тебя!

 

Электронная энциклопедия

Популярные Словари и Энциклопедии в одном месте.

Окулист в вашем компьютере. Специальная программа которая помогает отдыхать глазам!

Современный человек очень много времени проводит перед компьютером. Это приводит к различным проблемам со здоровьем. В первую очередь, конечно, страдают глаза. Для того, чтобы сохранить зрение, необходимо делать перерывы на упражнения во время работы за монитором. К сожалению, многие забывают это золотое правило, когда оказываются перед компьютером.

далее

КАЗАНОВА В ЮБКЕ

мой великий земляк- мечтатель А.С. Грин

http://fantlab.ru/autor651 Александр Степанович Гриневский (Грин — его литературный псевдоним) родился 23 августа 1880 года в Слободском, уездном городке Вятской губернии. А в городе Вятке прошли годы детства и юности будущего писателя. Первое слово, которое первенец Саша Гриневский сложил из букв, сидя на коленях у отца, было слово «море»... Саша был сыном участника польского восстания 1863 года, сосланного в провинциальную Вятку. Бухгалтер земской больницы, отец едва перебивался — без радости, надежды и мечты. Его жена, изможденная и больная, утешалась мурлыканьем песен — в основном скабрезных или воровских. Так и умерла тридцати семи лет… Вдовец, Стефан Гриневский, остался с четырьмя полусиротами на руках: у 13-летнего Саши (самого старшего) тогда были брат и две сестры. Со временем отец будущего писателя женился вторично, и мачеха привела в дом своего сына. А для полноты счастья в положенный срок родилось и общее чадо.

…С чем повезло семье польского ссыльного, так это с книгами. В 1888 году погиб на службе подполковник Гриневский, Сашин дядя. С похорон привезли наследство: три больших сундука, набитых томами. Они были на польском, французском и русском языках.

Тогда-то восьмилетний Александр впервые ушел от реальности — в притягательный мир Жюля Верна и Майна Рида. Эта вымышленная жизнь оказалась куда интересней: бескрайний морской простор, непролазные чащи джунглей, справедливая сила героев навсегда покорили мальчишку. Возвращаться к действительности совсем не хотелось...

Когда Саше исполнилось девять, отец купил ему ружье — старое, шомпольное, за рубль. Подарок отрешил подростка от еды, питья и на целые дни увел в лес. Но не только добыча влекла паренька. Он полюбил шепот деревьев, запах травы, сумрак зарослей. Здесь никто не сбивал с мысли, не портил грез. А стрелять — невелика наука. Порох — с ладони, пыж — из бумаги, дробь — на глазок, без номера. И летели пух и перья — галок, дятлов, голубей... Дома съедалось всеми все.

В тот же год недоросля отдали в Вятское земское реальное училище. Овладевать знаниями — дело трудное и неровное. Отличными успехами отмечались закон Божий с историей, пятеркой с плюсом — география. Арифметику самозабвенно решал отец-счетовод. Зато по остальным предметам в журнале маячили двойки да колы...

Так и проучился несколько лет, пока не выгнали. Из-за поведения: дернул черт рифмы плести, ну и сварганил стишок о любимых учителях. За вирши и поплатился...

Потом было городское четырехлетнее училище, в предпоследний класс которого Александра устроил отец. Здесь новый ученик выглядел одиноким энциклопедистом, но со временем опять дважды оказался исключаем — за хорошие за всякие дела...

Восстановили ослушника только по милости Божьей. Зато последние месяцы Гриневский отучился старательно: узнал, что аттестат об окончании заведения открывает дорогу в мореходные классы.

Наконец — вот она, дорога в большой, манящий, неизвестный мир! За плечами — шестнадцать лет, в кармане — 25 рублей. Их дал отец. Еще пилигрим взял харч, стакан, чайник и одеяло с подушкой.

Пароход отчалил, забирая на быстрину. Сестры завыли, младший брат зашмыгал носом. Отец долго щурился против солнца, провожая глазами путешественника. А тот, преисполненный взволнованной открытости новизне, уже забыл про дом. Все мысли занял океан с парусами на горизонте...

Александр ГринОдесса потрясла юного жителя Вятки: улицы, засаженные акациями, или робиниями, купались в солнечном свете. Увитые зеленью кофейни на террасах и комиссионные магазины с экзотическими товарами теснили друг друга. Внизу шумел порт, напичканный мачтами настоящих кораблей. И за всей этой суетой величаво дышало море. Оно разъединяло и соединяло земли, страны, людей. А когда очередное судно направлялось в поблескивающие голубые объятия дальней дали, море словно бы передавало его небу — там, за горизонтом. Такой эффект лишь усиливал впечатление причастности обеих стихий Высшему Промыслу.

...Но это издали. Вблизи преобладала горькая проза. Обойдя весь порт, Александр нигде не смог наняться на корабль. Лишь один помощник капитана участливо предложил:

— Могу взять юнгой...

Однако новичок уже знал, что ученикам не платят — наоборот, с них берут за питание. Знакомство с прекрасным будущим окончилось ночлежным подвалом. Здесь роились грузчики с босяками, зато постой был копеечным. Паренек начал было выпытывать у безработных матросов-соседей про дальние страны, ужасные тайфуны, дерзких пиратов... Но те, будто договорясь, сводили ответы к деньгам, пайкам и дешевым арбузам.

...Со временем у юного искателя дальних странствий сложился привычный маршрут: босяцкая столовая — порт — бульварная скамья. Скуку разгоняло пятиразовое купание за волноломом — пока однажды, забывшись, пловец чуть не утонул. Невесть как разгулялась волна, и он, уже обессиленный, не мог выбраться на опустевший берег. Лишь 99-й вал милостиво зашвырнул бедолагу на сушу, взяв плату его нехитрой одежонкой. Так, в чем мать родила, и пришлось шнырять по причалам! Какой-то грузчик пожалел, ссудил обносками...

Через два месяца, наконец, повезло: Александра взяли юнгой на пароход «Платон». Восемь с половиной рублей за ученичество телеграфом выслал отец. Наука началась от азов: бывалые матросы посоветовали глотать якорную грязь — спасает при морской болезни. Юнга с готовностью повиновался всем, но... Так и не научился вязать узлы, свивать лини, сигналить флажками. Даже «отбивать склянки» не получалось — из-за отсутствия резкого двойного удара в обе стороны колокола-рынды.

За все плавание Сашик ни разу не спустился в машинное отделение — что уж говорить о названиях парусов, снастей, такелажа, рангоута. Парня держал плен собственных представлений о морской жизни...

Плавание на «Платоне» сменилось прежним никчемным существованием, осложненным надвигающимися холодами. Однообразные серые недели складывались в месяцы.

Предложение сходить в Херсон «матросом за все» показалось волшебной музыкой в гробовой тиши. Судно — парусная шлюпка «Святой Николай»; команда — судовладелец, он же шкипер, и его сын; груз — черепица. Плата — шесть рублей. Выбирать не приходилось.

Рейс был тяжелым. Грин кашеварил, рубил дрова, стоял вахты и спал на голых досках под мокрым тряпьем. А вокруг насвистывал ветер при четырехградусном холоде. Но море было так близко, дали так чисты, а дельфины, резвясь, так мило поглядывали!..

В Херсоне Александр потребовал расчет. Оказалось, он еще должен за раздавленную в беготне черепицу. В итоге стороны расстались, каждая при своем. В Одессу Грин вернулся безбилетником на какой-то посудине.

...Ранней весной ему повезло: взяли матросом на корабль «Цесаревич», принадлежащий Русскому обществу пароходства и торговли. Рейс в Александрию оказался единственным заграничным в его жизни. Ни Сахары, ни львов Александр в Египте не увидел. Выйдя на окраину города, оступился в арык с мутной водой, посидел на пыльной обочине, помечтал... А потом вернулся в порт: время поджимало. Так завершилась его африканская эпопея. Жизненная палитра Грина изобиловала мрачными красками. После Одессы он вернулся на родину, в Вятку — опять к случайным заработкам. Но жизнь упорно скупилась на место и занятие для горемыки...

Через год Александр оказался в Баку, где первым делом подхватил малярию. Эта хворь надолго привязалась к писателю.

Краткосрочная работа на нефтепромыслах сменилась долгим нищенским бездействием; рыбацкая карьера и вовсе длилась неделю: подкосила лихорадка. Недолго проплавав матросом, Грин опять вернулся к отцу...

А весной подался на Урал — за золотыми самородками. Но там, как и везде, мечты оборачивались суровой действительностью. Горы, поросшие синим лесом, берегли свои золотые жилы. Зато пришлось вдоволь намучиться в рудниках, шахтах и депо.

Черная работа у домен, на лесосеках и сплаве. Отдых на казарменных нарах, где рядом, вместо тропического солнца, краснела железная печка...

Александр ГринГриневский решил добровольно вступить в царскую армию — это был акт отчаяния... Весной 1902 года юноша очутился в Пензе, в царской казарме. Сохранилось одно казенное описание его наружности той поры. Такие данные, между прочим, приводятся в описании:

Рост — 177,4. Глаза — светло-карие. Волосы — светло-русые.

Особые приметы: на груди татуировка, изображающая шхуну с бушпритом и фок-мачтой, несущей два паруса...

Искатель чудесного, бредящий морем и парусами, попадает в 213-й Оровайский резервный пехотный батальон, где царили самые жестокие нравы, впоследствии описанные Грином в рассказах «Заслуга рядового Пантелеева» и «История одного убийства». Через четыре месяца «рядовой Александр Степанович Гриневский» бежит из батальона, несколько дней скрывается в лесу, но его ловят и приговаривают к трехнедельному строгому аресту «на хлебе и воде». Строптивого солдата примечает некий вольноопределяющийся и принимается усердно снабжать его эсеровскими листовками и брошюрами. Грина тянуло на волю, и его романтическое воображение пленила сама жизнь «нелегального», полная тайн и опасностей.

Пензенские эсеры помогли ему бежать из батальона вторично, снабдили фальшивым паспортом и переправили в Киев. Оттуда он перебрался в Одессу, а затем в Севастополь. Вторичный побег, да еще отягченный связью с эсерами, стоил Гриневскому двухлетнего тюремного срока. А неудачная третья попытка оставить неволю закончилась бессрочной сибирской ссылкой...

В 1905 году 25-летний Александр бежал и добрался до Вятки. Там он и жил по украденному паспорту, под фамилией Мальгинов, до самых Октябрьских событий.

«Я был матросом, грузчиком, актёром, переписывал роли для театра, работал на золотых приисках, на доменном заводе, на торфяных болотах, на рыбных промыслах; был дровосеком, босяком, писцом в канцелярии, охотником, революционером, ссыльным, матросом на барже, солдатом, землекопом…»

Долго и болезненно Александр Степанович искал себя как писателя... Он начинал свой литературный путь как «бытовик», как автор рассказов, темы и сюжеты которых он брал непосредственно из окружающей его действительности. Его переполняли жизненные впечатления, вдосталь накопленные в годы странствий по белу свету...

С особой любовью вспоминал Грин об уральском богатыре-лесорубе Илье, который обучал его премудростям валки леса, а зимними вечерами заставлял рассказывать сказки. Жили они вдвоем в бревенчатой хижине под старым кедром. Кругом дремучая чащоба, непроходимый снег, волчий вой, ветер гудит в трубе печурки... За две недели Грин исчерпал весь свой богатый запас сказок Перро, братьев Гримм, Андерсена, Афанасьева и принялся импровизировать, сочинять сказки сам, воодушевляясь восхищением своей «постоянной аудитории». И, кто знает, может быть, там, в лесной хижине, под вековым кедром, у веселого огня печурки и родился писатель Грин...

В 1907 году вышла в свет его первая книга — «Шапка-невидимка». В 1909-м напечатали «Остров Рено». Потом были другие работы — более чем в ста периодических изданиях...

Выкристаллизовался и псевдоним автора: А. С. Грин. (Сперва были — А. Степанов, Александров и Гриневич — литературный псевдоним был необходим писателю. Появись в печати подлинная фамилия, его сразу же водворили бы в места не столь отдаленные).

В послереволюционном Петрограде М. Горький выхлопотал писателю-нелегалу комнату в Доме искусств и академический паек... И Грин был теперь не один: он нашёл подругу, верную и преданную до конца, как в его книгах. Ей он посвятил бессмертную феерию «Алые паруса» — книгу, утверждающую силу любви, человеческого духа, «просвеченнуя насквозь, как утренним солнцем», любовью к жизни, к душевной юности и верой в то, что человек в порыве к счастью способен своими руками творить чудеса...

В 1924 году Грин и его жена Нина Николаевна (очень советуем её замечательные воспоминания о Грине) переехали из Петрограда в Феодосию (она идёт на «спасительную хитрость», чтобы отдалить мужа от затягивающей богемы: симулирует сердечный приступ и получает «заключение» врача о необходимости переменить место жительства).

...Он всегда мечтал жить в городе у тёплого моря. Здесь прошли самые спокойные и счастливые годы его жизни, здесь были написаны романы «Золотая цепь» (1925) и «Бегущая по волнам» (1926).

Крымский период творчества Грина стал как бы «болдинской осенью» писателя, в эту пору он создал, вероятно, не менее половины всего им написанного. Его комнату занимали только стол, стул и кровать.

А на стене, против изголовья, красовалась просоленная деревянная скульптура из-под бушприта некоего парусника. Корабельная дева провожала писателя ко сну и встречала на рассвете. Грин окунулся в свой выстраданный сказочный мир...

Но к концу 1920-х годов издатели, до этого охотно печатавшие книги Грина, перестали брать их совсем. Денег не было, не помогли и хлопоты друзей об устройстве уже больного писателя в санаторий. Грин заболел, в сущности, от недоедания и от тоски, потому что впервые жизнь показалась ему «дорогой никуда». Он не знал, что настоящая его слава ещё впереди...

Грин был не только великолепным пейзажистом и мастером сюжета, но и еще очень тонким психологом. Он писал о неизученности и могуществе природы, о самопожертвовании, мужестве — героических чертах, заложенных в самых обыкновенных людях. Наконец, очень немногие писатели так чисто, бережно и взволнованно писали о любви к женщине, как это делал Грин.

Александр ГринЛитературное наследие Грина гораздо шире, многообразнее, чем это можно предположить, зная писателя лишь по его романтическим новеллам, повестям и романам. Не только в юности, но и в пору широкой известности Грин наряду с прозой писал лирические стихи, стихотворные фельетоны и даже басни. Наряду с произведениями романтическими он печатал в газетах и журналах очерки и рассказы бытового склада. Последней книгой, над которой писатель работал, была его «Автобиографическая повесть», где он изображает свою жизнь строго реалистически, во всех ее жанровых красках, со всеми ее суровыми подробностями.

Писатель скончался 8 июля 1932 года в Старом Крыму.

Последним неоконченным произведением писателя был роман «Недотрога» — роман о деликатных, ранимых и отзывчивых натурах, неспособных ко лжи, лицемерию и ханжеству, о людях, утверждающих добро на земле. «До конца дней моих, — писал Грин, — я хотел бы бродить по светлым странам моего воображения».

На гористом старокрымском кладбище, под сенью старой дикой сливы, лежит тяжелая гранитная плита. У плиты скамья, цветы. На эту могилу приходят писатели, приезжают читатели из дальних мест...

«Когда дни начинают пылиться и краски блекнуть, я беру Грина. Я раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Все становится светлым, ярким, все снова таинственно волнует, как в детстве.» — Д. Гранин

«Это писатель замечательный, молодеющий с годами. Его будут читать многие поколения после нас, и всегда его страницы будут дышать на читателя свежестью такой же, как дышат сказки.» — М. Шагинян.

«Александр Грин — писатель солнечный и, несмотря на трудную судьбу, счастливый, потому что через все его произведения победно проходит глубокая и светлая вера в человека, в добрые начала человеческой души, вера в любовь, дружбу, верность и осуществимость мечты.» — Вера Кетлинская.

В 1960-х годах, на волне нового романтического подъема в стране, Грин превратился в одного из самых издаваемых и почитаемых отечественных авторов, кумира молодого читателя (до этого, в разгар кампании против «безродных космополитов», книги писателя были вычеркнуты из планов издательств, не выдавались в библиотеках)... Теперь же были открыты библиотеки и школы его имени, основаны Дома-музеи Грина в Феодосии, Старом Крыму и Вятке...

И эта любовь не угасает по сей день... Сперва в Крыму, а в августе 2000 года — к 120-летию со дня рождения Александра Грина — и на родине писателя, в г. Кирове (Вятка), на набережной, носящей его имя, был торжественно открыт бюст писателя.

Творчество Грина — черточка лица эпохи, частица ее литературы, притом частица особенная, единственная... В 2000 г. учреждена Всероссийская литературная премия имени Александра Грина, она присуждается ежегодно «за произведения для детей и юношества, проникнутые духом романтики и надежды», среди лауреатов этой премии — Кир Булычев и Владислав Крапивин. «Выдуманная писателем, никогда не существовавшая на географических картах Страна Гринландия, внешне реалистическая и художественно совершенная, также пронизывающая почти все главные произведения фантастика (в широком спектре — от НФ до фэнтези, готического романа и «лит-ры ужасов») и общая романтическая недосказанность, — позволяют считать Грина одним из основоположников современной фантастической литературы... недооцененным при жизни...» — А. Бритиков

На страже Империи... (Каролина Собаньская)

   В один из знойных дней в одесской гавани появилась ослепительно белая яхта. Рядом с торговыми судами она походила на молодую красавицу невесту, облаченную в белоснежную фату парусов. На пристани возле причала собралось несколько мужчин. Судя по багажу, который прислуга и матросы переносили в шлюпку, и дорожному платью, можно было с уверенностью сказать, что компания собирается совершить морское путешествие. Двое из мужчин - одним из них был И.О. Витт, другой И. Собаньский - поспешили к экипажу. Третий, помоложе, тоже направился было вслед за ними, но вовремя остановился, поняв, что его помощь запоздает, да и вряд ли будет уместна. Мужчины, бросившиеся навстречу даме, имели на то свои права: более пожилой из них был мужем дамы, а другой пользовался ее особой благосклонностью. Опираясь на руки сразу двух кавалеров, женщина вышла из экипажа, улыбнулась и произнесла низким чарующим голосом: "Благодарю вас, друзья мои"... Читать далее

Серия сообщений "авантюристы, шпионы, преступники":
Часть 1 - Сонька - легенда преступного мира
Часть 2 - Бонни, подруга Клайда
...
Часть 4 - Американские гангстеры начала 20 века
Часть 5 - Романтик, умеющий стрелять... (Беня Крик)
Часть 6 - На страже Империи... (Каролина Собаньская)
Часть 7 - Любовные сумасбродства Джакомо Казановы /Эдвард Радзинский.
Часть 8 - Раб красоты (Стефан Брайтвайзер)
...
Часть 11 - Воры Одессы
Часть 12 - Пять мифов о пиратах, в которые все верят
Часть 13 - Агент Н.21 (Мата Хари)

Артур Конан Дойль. Биография

Настроение сейчас - Хорошее

22 мая 1859 года - 7 июля 1930 года

… 13 июля 1930 года в лондонском Альберт-холле в присутствии восьми тысяч человек проходила поминальная панихида по Артуру Конан Дойлю, умершему несколько дней назад. В первом ряду сидела вдова сэра Артура леди Джин, а через кресло от нее их сын Дэнис. Место между ними оставалось свободным и предназначалось… Конан Дойлю.
«Леди и джентльмены! Прошу всех встать! - зазвучал под сводами зала грудной низкий голос медиума Эстелль Роберте. - Я вижу, как в этот самый момент в зал входит сэр Артур!» Раздались неистовые аплодисменты. Роберте мгновенно остановила их предостерегающим движением руки: «Вот сейчас сэр Артур опускается в кресло рядом со своей супругой леди Джин. О! Он просит меня передать для леди Джин одно сообщение!» Эстелль Роберте приблизилась к женщине и что-то прошептала ей на ухо. Та удовлетворенно улыбнулась, потом поднялась с места и вышла на авансцену. Толпа приветствовала ее стоя. Темноволосая, в строгом черном костюме и траурной шляпе вдова Конан Дойля держалась очень прямо, и во всей фигуре этой пятидесятивосьмилетней женщины сквозили достоинство и уверенность.
- Леди и джентльмены, сэр Артур просит предложить вашему вниманию один эксперимент, - медленно и торжественно произнесла она. - Перед тем как покинуть наш мир, он передал мне вот этот конверт, запечатанный его личной печатью. - Леди Джин показала его публике, чтобы все могли удостовериться, что красная фамильная печать не сломана. - И сейчас, господа, дух сэра Артура продиктует Эстелль содержание своего послания, а мы с вами проверим, верно ли оно.
Эстелль Роберте стояла перед пустым креслом и кивала головой. Потом, встав рядом с леди Джин, она заявила, обращаясь к залу:
- Текст письма такой: «Я победил вас, господа неверующие! Смерти не существует, как я и предупреждал. До скорой встречи!»
Леди Джин вскрыла конверт: на листе бумаги оказались именно эти слова.
… Сэр Артур Конан Дойль снискал себе репутацию человека странного и загадочного, чья жизнь, особенно вторая ее половина, окутана тайной. Даже на его родине, в Великобритании, немногим сейчас известно, что легендарный создатель детективных рассказов про Шерлока Холмса был членом оккультного общества «Золотая заря», президентом Британской коллегии оккультных наук, Лондонского спиритического общества, президентом и председателем крупнейшего Международного спиритического конгресса, проходившего в Париже в 1925 году. Не говоря уже о том, что он написал несколько книг по вопросам оккультизма, в том числе фундаментальную «Историю спиритизма». Какая тайна, какие драмы подвигли преуспевающего писателя детективов так активно искать выход в параллельные миры? Все было покрыто мраком неизвестности до тех пор, пока перед самой своей смертью в 1940 году вдова Конан Дойля леди Джин якобы не получила от духа мужа разрешение поделиться с миром некоторыми частными обстоятельствами жизни этого необыкновенного человека.
… Артур Конан Дойль всегда поступал вопреки тому, чего от него ждали. Кроме того, его отличала катастрофическая неспособность мириться с монотонностью так называемой повседневности. Даже собственное имя - Артур Дойль - казалось ему слишком скучным, и, повзрослев, он стал употреблять свое второе имя Конан как часть фамилии. Возможно, в детстве мать «перекормила» Артура романтическими историями. Благодаря ежевечерним рассказам Мэри Дойль о путешественниках, благородных аристократах и преданных рыцарях Артур как-то забывал, что ни у него, ни у его сестер и брата нет таких красивых игрушек, как у соседских детей, что на нем заштопанные штанишки, а у их обеденного стола качается ножка. Он не вникал в смысл ужасного слова «неудачник», которым родственники называли его сутулого печального отца, прозябавшего на какой-то крохотной должности в государственно конторе столицы Шотландии Эдинбурга. Мальчик не понимал всей унизительности сравнения отца с родными братьям Чарльзом и Ричардом Дойлями, сделавшими отличные карьеры в Лондоне (один - блестящий ученый, другой - модный художник-иллюстратор).
Выйдя в 17 лет из закрытого учебного заведения братьев-иезуитов, суровой и беспощадной школы, где основным средством воспитания служила плетка, Артур сгорал от нетерпения поскорее самому пережить те невероятные приключения, о которых столько рассказывала мать и он сам читал у своих любимцев Майна Рида, Жюля Верна и Вальтера Скотта. Но оказалось, что у матери, вконец измотанной хозяйством, безденежьем и многочисленными детьми, отнюдь не романтические виды на будущее своего старшего сына. Она хотела, чтобы Артур приобрел солидную профессию: мать боялась, как бы его постигла участь отца, никчемного спивающегося бездельника, бросившего работу и ни с того ни с сего возомнившего себя художником. Подавив всплеск раздражения, Артур поступил на медицинский факультет Эдинбургского университета.
Но строптивость характера сына Мэри Дойль пришлось познать уже довольно скоро - осенью 1880-го, не закончив курса, Артур записался врачом на китобойное судно «Надежда», направлявшееся в сторону Гренландии. Команда состояла из пятидесяти моряков - шотландцев и ирландцев: рослых, бородатых и чрезвычайно свирепых на вид. Новичка, как водится, следовало «проверить», однако «молокосос» явно был к этому готов. Не успело судно выйти в море, как Артур уже сцепился на палубе с корабельным коком Джеком Лэмбом, ловкости которого позавидовала бы пантера. Они дрались самозабвенно и яростно, время от времени издавая воинственные кличи. Команда с интересом наблюдала за битвой, и когда Артур прижал Лэмба к доскам, победоносно сжимая его горло, моряки одобрительно загалдели: новичок-доктор был признан своим. Позднее Артур признался им, что, готовя себя к жизни путешественника, он предусмотрительно брал уроки бокса в школе иезуитов.
Вскоре капитан Джон Грей удвоил судовому доктору жалованье - тот охотился на тюленей и китов, ничуть не уступая в ловкости и сноровке бывалым морякам. Дойль рисковал жизнью с вызывающим изумление бесстрашием и однажды действительно чуть не погиб, сорвавшись с льдины в море. Артура спасло только то, что он успел ухватиться за плавник мертвого тюленя и товарищи быстро подняли его на судно. Охота на китов представляла собой еще более опасное, жестокое и выматывающее занятие. Даже когда кита с огромными трудностями удавалось, наконец, втащить на палубу, морской исполин все еще отчаянно боролся за жизнь; один удар его плавника мог разрезать человека пополам, и однажды такой удар чуть было не достался Конан Дойлю, но тот в последний момент успел с непостижимой, прямо-таки обезьяньей ловкостью увернуться.
Под этим ясным небом, среди освещенных белесым солнцем холодных арктических вод двадцатилетний Конан Дойль в полной мере осознал себя мужчиной, подтвердившим свое право на ту рискованную, полную опасностей и приключений жизнь, которую, с его точки зрения, только и можно было считать жизнью.
Вернувшись из своей первой экспедиции и с грехом пополам выдержав экзамен на степень врача, он уже через год завербовался на торговое судно «Маюмба», отплывающее на Африканский континент. Впечатления от этого путешествия не отпускали Конан Дойля до конца жизни, и много лет спустя они подвигнут его на создание фантастических романов. Артур своими глазами, наконец, увидел то, о чем раньше только читал в книжках: вековые леса с их могучими деревьями и ветвями, образующими сплошной зеленый шатер; чудовищных размеров ползучие лианы, яркие орхидеи, лишайник, золотую алламанду; в лесах таился целый мир переливчатых змей, обезьян, диковинных птиц - голубых, фиолетовых, пурпурных; кристально чистая вода в реках и озерах кишела рыбами всех цветов и размеров. Конан Дойлю довелось охотиться на крокодилов, несколько раз он чуть не стал добычей акулы, но презрение к смерти и какая-то особая врожденная везучесть помогали ему выйти невредимым даже из грозящих смертельной опасностью вод африканского побережья.
Две эти экзотические экспедиции только укрепили в молодом человеке страсть ко всему необычному, и потому, когда все-таки из-за материальных соображений пришлось заняться устройством своей врачебной карьеры, чувство, которое он при этом испытывал, было очень похоже на отвращение. Скрепя сердце Конан Дойль начал практику в небольшом городке Портсмуте, где жизнь была значительно дешевле, чем в Эдинбурге. Накоплений едва хватило на то, чтобы купить стол и стул в кабинет для приема больных. В его, так называемой спальне в углу лежал лишь соломенный матрац, на котором Артур спал, завернувшись в свое пальто. Начинающий доктор жил на шиллинг в день, из экономии бросил курить, а еду покупал в самых дешевых портовых магазинчиках.
Однако удача не изменила ему и на этот раз: вопреки всем прогнозам его врачебная практика начала расти. И вот уже в доме появились удобные кресла, резные столы, большие овальные зеркала, портьеры на окнах и даже домработница. Как-то само собой, так же как он обзаводился новой мебелью, Артур обзавелся и женой, - двадцатисемилетней сестрой своего пациента Луизой Хоукинс. Он вовсе не пылал к Луизе безумной страстью, просто к женатому доктору жители провинциального городка испытывали куда большее доверие. Весной 1886 года, когда они венчались, случайно оказавшаяся в церкви старушка, рассмотрев молодую пару, пробормотала себе под нос: «Ну и выбрал жену! Такой буйвол - такую мышку. Замучает ее совсем!» Старушку постарались вежливо вывести, но ее наблюдения были в точку: Луиза - крошечная, с добрым круглым безвольным лицом и покорными глазами, и Артур - почти двухметрового роста, мускулистый, с крупными чертами лица и воинственно закрученными кверху усами.
Разве мог Конан Дойль рассказать кому-нибудь, что, принимая пациентов, он томится, как тигр в клетке, что маленькая комнатка с низким потолком, где приходится проводить по десять часов в день, душит его, словно удавка на шее, что общество респектабельных врачей средней руки действует на него как снотворное. Ему нестерпимо хотелось на волю. И вновь, как в детстве, его свободолюбивая натура нашла прибежище в фантазиях: на сей раз Конан Дойль с головой погрузился в чтение детективных историй, по большей части слабых подражаний Диккенсу и Э. По. А однажды, шутки и развлечения ради, Конан Дойль попробовал сам написать детективный рассказ. Главным действующим лицом этой истории стал сыщик Шерлок Холмс, имя которого Конан Дойль позаимствовал у знакомого врача. Один из портсмутских журналов опубликовал рассказ и заказал новый - с тем же героем. Артур написал. Потом еще и еще. Когда у него скопилось приличное количество рассказов, он понял, что писательство доставляет ему почти такое же удовольствие, как путешествия.
4 мая 1891 года стало днем его нового рождения в прямом и переносном смысле слова. Несколько часов Артур в промокшей от пота полотняной рубашке метался по кровати в мучительной горячке. Луиза тихонько сидела у его постели, плакала и молилась: она знала, что муж находится между жизнью и смертью. У Артура была тяжелая форма инфлюэнцы, а спасительные антибиотики тогда еще не были изобретены. Вдруг он притих, потом лицо больного прояснилось, и его озарила озорная улыбка. Артур протянул руку, взял лежавший рядом с его подушкой носовой платок и ослабевшей рукой подкинул его несколько раз к потолку. «Решено!» - слабым голосом, но как-то очень уверенно проговорил он. Луиза решила, что речь идет о выздоровлении. Больной еще несколько раз подкинул платок в каком-то детском восторге. «Не носить твидовый пиджак. Никого не принимать. Не выписывать пилюль», - бормотал он. И рассказал жене о только что принятом решении: он бросает медицину и будет писать. Луиза смотрела на него в немом изумлении - она очень плохо знала своего мужа. «Пакуй вещи! - скомандовал Конан Дойль, еще час назад находившийся при смерти. - Мы переезжаем в столицу».
Издатели лондонского журнала «Стрэнд Мэгазин», прочитав рассказы про Шерлока Холмса, быстро оценили, какое сокровище оказалось в их руках. С начинающим автором немедленно заключили контракт, ему был выдан внушительный аванс. Конан Дойль ликовал: останься он врачом, ему таких денег и за пять лет не заработать! В удобной квартире в самом центре Лондона он упивался сочинением все новых и новых историй про хитроумного детектива. Какие-то сюжеты брал из криминальной хроники, какие-то ему подсказывали друзья. Литературный Лондон отнесся к новоявленному собрату по перу весьма благосклонно. Джером К. Джером и создатель «Питера Пэна» Джеймс Бэрри стали его близкими друзьями. Конан Дойлю не пришлось добиваться славы, оказалось достаточным лишь тихонько поманить ее пальцем. Тираж журнала с его именем, вынесенным на обложку, увеличился пятикратно.
Отныне ежевечерним развлечением семейства Артура - у него к тому времени уже родились дочь и сын - стало чтение бесчисленного количества писем, которые читатели адресовали Шерлоку Холмсу, считая его реальным лицом. Нередко вместе с посланиями приходили подарки для сыщика: приспособления для чистки трубки, струны для скрипки, табак. Однажды кто-то даже додумался прислать кокаин, который, как известно, любил нюхать знаменитый сыщик. Сотни женщин интересовались, не нуждаются ли мистер Холмс или доктор Ватсон в домработнице. Конан Дойль всерьез забеспокоился, когда в письмах стали обнаруживаться чеки на крупные суммы денег, люди посылали Холмсу гонорары, уговаривая его взяться за раскрытие какого-нибудь дело.
Как бы то ни было, но в планы судьбы отнюдь не входило предоставить Артуру Конан Дойлю время чересчур долго упиваться славой и благополучием. Два драматических события, произошедших в один год, почти полностью изменили писателя. Во-первых, у его жены Луизы обнаружили туберкулез и в весьма запущенной форме. Обратись она к докторам раньше, была бы надежда на выздоровление. Диагноз бросил Артура в краску стыда. Как же это он, врач, пропустил столь явные, очевидные симптомы?! Он таскал жену за собой, как удобное кресло, не обращая внимания на ее кашель, то в Швейцарию, потому что ему вздумалось покататься на коньках, то в Норвегию - пробежаться на лыжах… Неужели теперь Луиза обречена на смерть только из-за его преступного легкомыслия?
Второе обрушившееся на Конан Дойля несчастье оказалось еще горше: в октябре того же года умер его отец Чарльз Дойль. Умер не как подобает джентльмену - в собственной постели, окруженному семьей и заботой, а постыдно и унизительно - в доме для умалишенных, куда его упрятала жена Мэри, убежденная, что у мужа на почве алкоголизма развилась шизофрения: он якобы стал слышать «голоса». Артур тогда одобрительно отнесся к этому решению - он всегда стыдился отца и хотел, чтобы тот навсегда исчез из их жизни. Став же мало-мальски известным писателем и заботясь о своей репутации, он тем более предпочитал не вспоминать о родителе. После его смерти мать попросила Артура забрать из лечебницы личные вещи Чарльза. И тут совершенно случайно Конан Дойль обнаружил в отцовской тумбочке дневник, который несчастный вел, как выяснилось, почти до самой смерти.
Ни одна из прочитанных доселе книг не произвела на Конан Дойля такого впечатления, как эти записи. Слабовольный, отравленный пристрастием к спиртному, но при этом абсолютно вменяемый, с ясным умом и острой наблюдательностью человек горько сетовал: что же это за гуманное общество и что же это за опытные врачи, не способные или не желающие отличить алкоголизм от шизофрении? Что же это за родственники, стремящиеся поскорее избавиться от заблудшего человека? В дневнике, кроме того, содержалось множество талантливых рисунков. На одной из страниц Дойль с изумлением обнаружил обращение отца к нему, Артуру. Взывая к его образованности и познаниям в области медицины, Чарльз писал, что хотел бы открыть сыну одну «великую тайну»: на своем опыте он узнал, что душа продолжает жить и после смерти - ему якобы удалось войти в контакт со своими умершими родителями, которые и сообщили об этом сыну. В дневнике содержались призывы «исследовать эту заповеданную область человеческого сознания», чтобы мистически чутких людей отныне не считали неизлечимыми шизофрениками. И это писал его отец?! Отец, которого Артур представлял себе опустившимся полуобразованным алкоголиком, неспособным связать двух слов? Читая это своеобразное завещание, Конан Дойль испытывал ужасное волнение: ведь еще в Портсмуте он заинтересовался было спиритизмом, но не позволил себе увлечься, так как считал, что, возможно, в нем просто говорит наследственная шизофрения…
Болезнь жены, смерть отца и чтение этого дневника вызвали в душе Артура жестокую бурю чувств. А он-то смел считать себя рыцарем без страха и упрека! Разумеется, Луиза была немедленно отправлена в самый лучший легочный санаторий в Давосе, и Артур не жалел денег на то, чтобы облегчить ее участь (благодаря его заботам она проживет еще целых тринадцать лет.) А вот с тем, чтобы загладить вину перед отцом, дело обстояло сложнее. И Конан Дойль со страстью, с которой он, впрочем, брался за любое дело, набросился на изучение спиритической литературы.
Бушевавшая в нем злость на себя вылилась в весьма закономерный с точки зрения психологии порыв - в желание расправиться со своим «alter ego» - Шерлоком Холмсом и таким образом совершить символическое самоубийство. Артур больше не читал писем, адресованных сыщику. Теперь они приводили его в бешенство - не распечатывая, он яростно бросал их куда придется: в камин, в окно, в помойное ведро. Слава вдруг представилась ему в совершенно ином свете: он всего-навсего популярный писака дешевых детективных баек! Миру нет никакого дела до того, что вот уже несколько лет он работает над серьезными историческими романами!
В декабре 1893 года «Стрэнд Магазин» опубликовал «Последнее дело Холмса», в котором знаменитый сыщик безжалостной рукой своего создателя был отправлен на тот свет. В том же месяце двадцать тысяч человек отказались от подписки на журнал. Вокруг офиса редакции ежедневно собирались огромные толпы народа с лозунгами «Верните нам Холмса!» В доме Конан Дойля в Норвуде то и дело раздавались телефонные звонки с прямыми угрозами: если Шерлок Холмс не будет воскрешен из мертвых, его бессердечный создатель в ближайшее же время отправится вслед за ним.
Вполне вероятно, что Конан Дойль был бы не прочь разделить судьбу своего персонажа: его жизнь развалилась словно карточный домик - дети отныне воспитывались у родственников, а жена, превратившаяся из пухленького румяного создания в бледный призрак с блуждающей на губах вымученной улыбкой, проводила свои дни в кресле давосского санатория.
Навещая Луизу, Конан Дойль избегал смотреть ей в глаза и, держа ее похудевшую руку в своей, думал о том, что предпочел бы умереть сам, чем наблюдать за этим ужасным мучительным угасанием. Именно в этот период он стал надолго уходить в очень опасные альпинистские экспедиции, потом на много месяцев уехал в Египет. С группой отчаянных смельчаков Дойль отправился на весьма рискованные розыски древнего коптского монастыря. Они 80 километров шли по выжженной пустыне; в какой-то момент их бросили даже местные проводники, и Конан Дойль лично возглавил экспедицию.
Однако главное испытание ждало Конан Дойля вовсе не среди отвесных горных скал и безводных пустынь. Спокойным грациозным шагом приблизилось оно к Артуру в образе двадцатичетырехлетней шотландки Джин Леки, и при виде этой неожиданной напасти с пышными темными волосами и лебединой шеей у Конан Дойля замерло в груди, словно он стоял над пропастью на опасном перевале, а не находился в Лондоне, на скучном званом обеде у своего издателя.
Джин засмеялась какой-то его шутке - искренне, беззаботно. Почти разучившийся улыбаться Артур услышал в ее смехе что-то очень и очень теплое, даже родное, и без причины рассмеялся в ответ. Потом, потянувшись, чтобы передать ей какое-то блюдо, он опрокинул содержимое на белоснежную скатерть. И, глядя в веселые глаза Джин, рассмеялся опять. Диагноз был предельно ясен: любовь с первого взгляда. Причем взаимная.
Осознав, что с ним произошло, Конан Дойль не испытал ни душевного подъема, ни просто радости или облегчения, как можно было бы ожидать, - только бескрайнее, как океан, отчаяние.
«Ты должна очень ясно себе представлять, - говорил он Джин, чеканя каждое слово, - что я никогда не оставлю Луизу. И ни при каких обстоятельствах не разведусь с ней. Пока она жива, я не смогу принадлежать тебе ни в каком смысле. Ни в каком, ты меня понимаешь?» «Да, но кроме тебя я никогда ни за кого не выйду», - последовал столь же определенный ответ.
Что им, собственно говоря, мешало попросту стать любовниками? Лондонская литературная богема вряд ли осудила бы их связь: многие писатели, в том числе Диккенс и Уэллс, имели романы на стороне. Но Конан Дойль не причислял себя к богеме и по-прежнему считал себя джентльменом. Человек чести, говорил он, - это тот, кто, выбирая между чувством и долгом, без колебаний отдаст предпочтение последнему. А Конан Дойль и так упрекал себя слишком во многом.
Разразившаяся англо-бурская война явилась для писателя настоящим избавлением - и от частых посещений санатория, где в пропахшей лекарствами комнате тихо угасала Луиза, и от внимательных, все понимающих глаз Джин. Не теряя времени, Конан Дойль записался на фронт добровольцем. Он вовсе не был милитаристом и колонистом, как, скажем, Киплинг; просто Артур считал себя патриотом, и долг врача призывал его находиться на передовой. По своему обыкновению он неизменно оказывался в самых горячих точках и на линии огня; за участие в этой войне Эдуард VII пожаловал ему титул «сэра».
После войны Конан Дойлю пришлось вновь задуматься о заработке - давали о себе знать инфляция и сильно увеличившиеся расходы на лечение Луизы. Верные деньги ему приносил только один персонаж - Шерлок Холмс. Ни исторические, ни социально-бытовые его романы особенным успехом у публики не пользовались. За воскрешение Шерлока Холмса сэру Артуру обещали беспрецедентную по тем временам сумму - 100 фунтов стерлингов за 1000 слов. Конан Дойль был в замешательстве: он не имел ни малейшего понятия, каким образом правдоподобно вернуть этого сукина сына Холмса с того света. Решение неожиданно предложила Джин.
Однажды он позвал ее прокатиться на автомобиле. Тогда автомашин было еще немного, и его предложение показалось девушке весьма экзотичным, обещавшим массу острых ощущений. В Бирмингеме они торжественно уселись в новехонькую «Уолсли». Конан Дойль, одетый, как полагалось, в длинный плащ, кепку и защитные очки, почел за лишнее поставить свою спутницу в известность, что еще никогда не пробовал управлять автомобилем. Для дебютанта он справлялся с задачей довольно лихо, хотя Джин всякий раз вскрикивала, когда машина подпрыгивала на ухабистой дороге. Стараясь ее отвлечь, Артур стал жаловаться на то, что не знает, как воскресить Холмса. И вдруг Джин сказала: «Стоп! Я кажется придумала!» От неожиданности Конан Дойль нажал не на тормоз - это было бы полбеды, - а на газ, и машина врезалась в плетущуюся впереди повозку. Через секунду Артуру и Джин пришлось укрываться от града неожиданных ударов: с повозки на них посыпалась репа. «Почему же ты не говоришь, что придумала?» - нетерпеливо спросил Конан Дойль, отбивая репную атаку. «Баритсу, - торжественно и загадочно проговорила Джин. - Баритсу…»
Конан Дойль действительно воспользовался советом Джин: теперь уже всем известно, как Холмсу благодаря владению тем самым баритсу, то есть приемами японской борьбы, удалось избежать смерти, только лишь инсценировав ее.
А потом случилась самая страшная ночь в жизни Конан Дойля - ночь на 4 июля 1906 года, когда умирала Луиза. Это происходило в Лондоне, в их доме в пригороде Норвуд. Луиза отчаянно, безумно боялась смерти. Она лежала на простынях с белым восковым лицом, вцепившись в руку мужа, словно хотела забрать его с собой. Он с ужасом наблюдал ее агонию и, пока еще жена была в сознании, торопливо, боясь не успеть и жалея, что не догадался сделать этого раньше, рассказывал Луизе о том, что узнал из дневника отца и прочитанных книг: что смерти нет, что как только она уйдет, он обязательно с ней свяжется, о том, как она нужна ему там. «Обещай мне…» - прошептали ее посиневшие губы. Но что именно пообещать, сказать Луиза не успела.
Через год после кончины супруги Конан Дойль женился на Джин Леки. В общей сложности она ждала его целых десять лет. Их семейная жизнь со стороны могла бы показаться сказочно идилличной: трое очаровательных детей, красивый дом в одном из самых живописных местечек Сассекса, богатство, слава. Доход семье теперь приносил не только верный Холмс - в театре шли пьесы Конан Дойля, кинокомпании покупали права на экранизацию его произведений; имели успех и некоторые его фантастические романы, особенно «Затерянный мир». Конан Дойль был не просто известным писателем - он стал национальным достоянием Англии.
Однако эта устроенная, пасторальная жизнь стала как-то исподволь разрушаться, словно песчаная насыпь, которую подмывает вода. Всем, кто был знаком с сэром Артуром, мало-помалу начинало казаться, что знаменитый писатель… попросту сходит с ума. Первое недоумение вызвало его публичное выступление в 1917 году, в котором Конан Дойль в резких выражениях отрекся от католицизма, объявил о своем официальном обращении в «спиритическую религию», заявив, что он, наконец, получил «неоспоримые доказательства» своей правоты.
… В наглухо зашторенной комнате отеля «Амбассадор» в Атлантик-Сити собралась странная компания: Конан Дойль, его жена Джин и знаменитый иллюзионист Гарри Гудини. Последний чрезвычайно интересовался спиритизмом, тем более что его выдающиеся способности часто приписывали контакту с потусторонней силой. Медиумом должна была выступить Джин. С недавнего времени у нее обнаружились способности к автоматическому письму.
Джин в глухом темном платье сидела в стороне от мужчин в кресле. Вдруг у нее закрылись глаза и тело начало содрогаться в каких-то странных конвульсиях - она впала в транс. Чуть позже Джин сообщила, что ей удалось войти в контакт с духом Кингсли, сына Конан Дойля от Луизы, недавно погибшего на фронте Первой мировой войны. «Нельзя ли у него узнать что-нибудь про мою покойную мать?» - с трудом переборов волнение, попросил Гудини. «Задавайте вопросы», - глухо отозвался Конан Дойль. «Спросите для начала, почему моя мать оставила такое странное завещание?» Полученный ответ так потряс Гудини, что он, опрокинув стул, опрометью выскочил из комнаты. Сэр Артур и Джин, как ни в чем не бывало, продолжили общение с Кингсли. Именно этот сеанс, по словам Конан Дойля, предоставил ему те самые «неоспоримые доказательства», которые он искал уже столько лет. Тем не менее, меньше чем через месяц в газете «New York Sun» Гудини подверг спиритизм самой уничижительной критике, назвав Джин шарлатанкой, а Конан Дойля как минимум доверчивым простофилей.
Именно это мнение о писателе все больше распространялось в обществе. К середине 20-х годов он стал всеобщим посмешищем, от него постепенно отвернулось большинство друзей. И Джером К. Джером, и Джеймс Бэрри уже не гнушались поливать грязью как сэра Артура, так и его убеждения. Но, как всегда, Конан Дойль шел всем наперекор. Вплоть до 1927 года он продолжает сочинять истории про Шерлока Холмса, но уже с одной-единственной целью - заработать деньги на свои бесконечные пропагандистские поездки. В бесчисленном количестве городов Европы и Америки, где он выступает, на него собираются поглазеть тысячи людей. Те, кто видит его впервые, испускают вздох разочарования, когда этот грузный седовласый человек с нелепо висящими усами взбирается на сцену - он ни капельки не похож на Шерлока Холмса, которого обыватели рассчитывали увидеть. В нем нет ни аристократичной худобы, ни утонченности, его голос лишен сдержанно-ироничных модуляций. Немного послушав его возбужденную хриплую речь, публика начинает свистеть, улюлюкать и топать ногами.
Единственный, кто всегда и во всем поддерживает сэра Артура, - это его жена. Весной 1930 года семидесятиоднолетний Конан Дойль, позвав Джин к себе в кабинет и тщательно прикрыв двери, торжественно заявил, что собирается сообщить ей самую важную новость в своей жизни. «Мне стало известно, что я покину этот мир 7 июля. Пожалуйста, сделай все необходимые приготовления». Джин, в отличие от бедной Луизы, хорошо знала своего мужа и не задала ни единого лишнего вопроса.
В конце июня у Конан Дойля случился первый инфаркт. Через день, не обращая внимания на боли в сердце, он выступил с прощальной лекцией перед огромной толпой в лондонском Куинс-холле.
В ночь на 7 июля ни он, ни Джин ни на минуту не сомкнули глаз - они о чем-то долго говорили, потом просто сидели, взявшись за руки. Конан Дойль был очень бледен, но бодр и абсолютно спокоен. В семь часов утра он попросил Джин открыть все окна. В половине восьмого утра у него случился повторный инфаркт. Немного придя в себя, он попросил жену помочь ему пересесть в кресло перед окном. «Не хочу умирать в постели, - невозмутимо заявил он Джин. - Может, еще успею напоследок немного полюбоваться пейзажем». Около восьми часов утра сэр Артур Конан Дойль тихо и незаметно пересек границу, как он сам любил выражаться, между проявленным и непроявленным бытием, и взгляд его был устремлен на уходящие за горизонт пышно зеленеющие равнины, которые он всегда так любил…
Елена Головина
Впервые опубликовано в журнале Караван историй

Источник: http://www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=735&op=bio

Серия сообщений "Писатели, поэты":
Часть 1 - Шагинян Мариэтта Сергеевна
Часть 2 - Артур Конан Дойль. Биография

Иван Антонович Ефремов

Иван Антонович Ефремов

Читать далее...

Загадка предвидения Гэрберта Уэллса и перемещение во времени


Идея машины времени была впервые сформулирована известным фантастом Гэрбертом Уэллсом в романе “Машина времени”. Его герой совершает головокружительное путешествие в будущее, заставляя читателя сопереживать ему и напряженно следить за ходом развивающихся событий... В самом начале ХХ века русский поэт Велимир Хлебников удивлял современников тем, что он верил в перемещение во времени. Он совершенно серьезно считал возможным создание машины времени на основе зеркал. Кроме того, его интересовали свойства физического времени. В 1922 году перед своей смертью он написал философско-математическую работу "Доски судьбы", в которой он сделал попытку овладеть числовыми "законами времени". Очевидно, что Велимир Хлебников узнал нечто такое, что побудило его при любой возможности пропагандировать изобретение Гэрберта Уэллса. Особый интерес представляет его описание собственного путешествие в Москву будущего. Действительно ли поэт перемещался во времени, или он видел образы из будущего, сейчас сказать трудно, однако его рассказ потрясает своими невероятными совпадениями с реальной Москвой конца XX века: проспекты с большими зданиями, дом-книга (здание СЭВ), дом-тополь (Останкинская телевышка) и т.д.

Сегодня мало кто знает, что по степени научного предвидения Уэллс вышел на первое место, обогнав в этом вопросе даже Жюля Верна. Этот вопрос выяснился только через сто лет. Для объяснения такой непостижимой прорицательности режиссеры Голливуда предложили следующее объяснение: книга Гэрберта Уэллса "Машина времени" – это ни что иное, как автобиографичный роман. Уэллсу удалось изобрести устройство для перемещения во времени, побывать в будущем и узнать в нем столько потрясающих фактов, что этого хватило на всю последующую жизнь писателя. В результате этой идеи появился одноименный фильм "Машина времени". У этого “безумного” объяснения есть серьезные аргументы: из всех предсказанных автором событий, сбылось более 80 процентов его предсказаний, а еще пять неосуществившихся новшеств могут быть реализованы в ближайшие годы! Для совпадения это слишком большой процент! Но самой таинственной, самой ускользающей от понимания, все же остается первая идея фантаста – машина времени. Можно ли вообще о ней рассуждать? В настоящее время о времени уже известно несколько больше, чем столетие назад, и мы можем говорить об этом вопросе более определенно. С неоднородностью физического времени ученые столкнулись еще в 1943 году знаменитом филадельфийском эксперименте при создании вокруг эсминца "Элдридж" мощного электромагнитного поля. Данный секретный эксперимент закончился трагически, а официально власти США заявили, что его никогда не было. Альберт Эйнштейн, теоретические разработки которого, очевидно, были применены в этом эксперименте, сжег свои рукописи по теории поля[1], хотя официально заявил, что не закончил ее. В случае ее создания можно было бы управлять гравитацией, что в свою очередь могло бы привести и к перемещению во времени. Он, очевидно, узнал что-то такое, что заставило его уничтожить результаты своих разработок[2].

Исследования времени, впрочем, на этом не завершились. Наиболее известны исследования профессора Николая Александровича Козырева, который, будучи репрессирован при сталинском режиме, занялся исследованием времени еще во время своего заключения в тюрьме ГУЛАГа. Спустя много лет Козырев приступил в Пулковской обсерватории к масштабным опытам со временем. Изменений в ничтожные доли секунды удалось добиться, применяя следующие методы: на вращаюшихся маховиках; в воде при растворении в ней некоторых веществ; при экранировании пространства с помощью зеркал особой конфигурации, получивших в дальнейшем название зеркал Козырева. Эти опыты по праву заняли свое место в золотом фонде физики. Это были хотя и не большие, но очень важные шаги в познании такого таинственного понятия, как время. Теория времени, предложенная профессором, впервые рассматривала время не как абстрактную величину. Некоторые из этих опытов повторил и доработали чуть позже член-корр. АН Белоруссии Альберт (Виктор) Иосифович Вейник и московский физик Анатолий Федорович Охатрин. Однако впоследствии Альберт Вейник "ушел в религию", взяв себе новое имя Виктор, а свои научные работы и книги, в том числе по физике времени сжег на костре во дворе академии. Трудно сказать, что побудило поступить так со своими работами ученого, но остаток своей жизни Виктор Вейник опровергал работы Альберта Вейника. Вероятно он, подобно Эйнштейну, а также Николе Тесле, действительно узнал что-то такое, что могло привести человечество к тому же финалу, что и затерянную Атлантиду. А пока же вопрос о перемещении во времени остается открытым, и ряд ученых серьезно занимаются данным вопросом.

[1] Теория поля – теория, связывающая в своих формулах основные взаимодействия: ядерное, электрическое, магнитное, гравитационное. В случае создания ТП можно было бы управлять гравитацией через элекромагнитные поля.

[2] В том, что эта теория была практически завершена, можно было убедиться, исходя из письма самого Энштейна, где он говорит “о весьма убедительных результатах”.

ОТ МАМОНТОВ ДО ИНОПЛАНЕТЯН...

 

У каждого из нас есть книги, которые мы помним и любим с детства. Это книги, одно упоминание которых вызывает теплые чувства и радостную улыбку узнавания. Мы даже можем не помнить содержание, но название и имя автора — это как пароль в наше доброе прошлое, когда мы только начинали познавать мир. И именно эти книги помогли нам открыть новое, расширить границы нашего кругозора, увидеть то, что было совсем рядом, но не поддавалось объяснению. А для некоторых с таких книг начиналась будущая профессия или оценка окружающих.

Конечно, в нашем детстве уже мало кто играл в первобытных людей. В ходу были другие герои, как и у нынешних мальчишек, предпочитающих не индейцев или партизан, а героев комиксов и фантатических фильмов и книг. Но книги писателя, о котором пойдет речь, знали все поколения. Да и почему знали? Знают.

Разве вы не помните такие названия, как «Пещерный лев» и «Борьба за огонь»? Наряду с повестью другого автора Д'Эрвильи «Приключения доисторического мальчика», эти две книги на долгие годы дали нам представление того, как жили наши далекие предки. Может быть, и популярные сегодня мультфильмы о приключениях мамонта и его друзей «Ледниковый период» берут начало из этих книг. Ведь в них как раз и описывается дружба человека и мамонта...

Итак сегодня речь пойдет о замечательном писателе, которого мы с вами знаем под псевдонимом Жозеф Анри Рони-старший. Кстати, меня в детстве постоянно мучал вопрос, почему он старший? Раз есть старший, то должны быть и книги младшего, как у Дюма-отца и Дюма-сына. Оказалось, что у Рони был брат, который даже написал с Жозефом вместе несколько книг. Он так и подписывался: Рони-младший. Но давайте по порядку. Братьев Рони мы вспомнили не только потому, что они написали замечательные книги, а еще и потому. Что у старшего брата в эти дни — день рождения. Ему исполняется 17 февраля 155 лет.

Настоящее имя писателя - Анри-Жозеф-Оноре Бёкс (Joseph Henri Honoré Boex). Он французский писатель бельгийского происхождения. Родился Жозеф в Брюсселе, а умер 15 февраля 1940 года в Париже.

Его младший брат Сера фен Жюстен Франсуа Бёкс также родился в Брюсселе на три года позже, а умер в 1948 году в Плубазланеке, департамента Кот-дю-Нор.

До 1909 братья писали совместно, затем отдельно под псевдонимами: Рони- Старший и Рони-Младший. Но к Сера судьба была менее благосклонна, и многие из книг которые братья написали вместе до сих пор приписывают только Рони-старшему.

Как сообщают нам многочисленные энциклопедии, братья Рони «примыкали к натуралистической школе Эмиля Золя, сохранив и после её распада верность традициям социальной нраво-описательной прозы». В 1887 году выступили, вместе с некоторыми другими натуралистами, с протестом против крайностей реализма в романе Золя «Terre» и примкнули к направлению Гонкуров, которым впоследствии старший Рони подражал, в том числе даже тем, что писал сочинения вместе со своим младшим братом. В 1896 году, по завещанию Эдмона Гонкура, оба брата стали членами созданной им Академии Гонкуров, в которой Рони-старший занял затем место президента (1926) и играл роль идеологического руководителя целого литературного направления. Он стал и лауреатом Гонкуровской премии.

«В романах братьев Рони поставлены острые социальные вопросы и отражены противоречия французской действительности конца 19 — начала 20 вв.: нравы городских трущоб («Нелл Горн из Армии спасения», 1886, рус. пер. 1888), судьба крестьян-бедняков («Жертва», 1887), жизнь литературной богемы («Термит», 1890), быт и социальный опыт врачей («Неукрощенная», 1895; «Под гнётом», 1906, рус. пер. 1908; «Шквалы», 1912, рус. Пер. 1925).

Как и Гонкуров, стремление изучить и документировать свои этюды приводит Рони к социальным «низам», где резче и стихийнее проявляются чувства. «Будучи по преимуществу социальными бытописателями, они в то же время избегают всякой социальной заостренности и пафоса классовой борьбы».

Рони не случайно называют преемниками Гонкуров. Они родственны им и импрессионистическим стилем. Они подчас злоупотребляют красочностью и богатством своего словаря: их произведения нередко загромождены образами и перенасыщены красками. Однако, хотя Рони и заслужили упреки в отсутствии меры, все же язык их отличается своеобразием и силой. Им удалось обогатить литературную речь научной терминологией, подчинив ее своим художественным целям.

Особый интерес представляет обращение братьев Рони к изображению классовой борьбы французских рабочих, жизни и быта социалистов («Двусторонний», 1887; «Повелительная доброта», 1894; «Погибшие души», 1899). Сочувствие жертвам социальной несправедливости, понимание нравственной привлекательности революционеров уживаются в их книгах с реформистской концепцией мирного совершенствования общества».

Но мы сегодня эти произведения практически не знаем, в отличие от исторических и фантастических романов и повестей писателей.

Получив блестящее классическое образование, Анри Бекс начал рано зарабатывать себе на жизнь, работая то наставником в английском учебном заведении, то телеграфистом. Неудержимая тяга к литературе заставила его заняться литературной деятельностью; первая книга, не имевшая отношения к фантастике, была написана на английском языке. Вскоре он обосновался в Париже, где опубликовал повесть «Ксипехузы» (1887), которую доброжелательные критики тут же сопоставили со знаменитой «Орлей» Мопассана.

Первоначально он подписывал свои произведения как Жозеф-Анри Рони. Но когда в Париж приехал его младший брат Жюстен-Франсуа-Серафин Бекс, начался непродолжительный период их совместного творчества под тем же псевдонимом. Первая их общая публикация — «Манифест пяти», — вышла в свет в 1887 году. За время сотрудничества братьев были написаны такие быстро ставшие знаменитыми книги, как, относившиеся к «доисторической» тематике романы «Вамирэх» (1892) и «Эйримах» (1896), а также ряд новелл, как доисторических (например, «Глубины Кийамо», 1896), так и научно-фантастических («Иной мир», 1898 и др.).

Когда братья поссорились (официальной причиной послужили различия в характере), появились два отдельных писателя — Рони-младший и Рони-старший. Если первый из них практически не оставил после себя заметного следа в литературе, то второй вошел в историю французской фантастики многими произведениями. Следует отметить, например, такой шедевр, как «Смерть Земли» (1908), в котором впервые описываются вторгшиеся на Землю представители неорганической ферромагнитной жизни. Это произошло на десять лет раньше, чем Уэллс написал «Войну миров»

Европа XIX века жила колониальными войнами, а потому довольно быстро милых «братьев по разуму», которые рисовали в своем воображении французские романтики, потеснили жестокие и могущественные пришельцы, рассматривающие Землю в качестве колонии, а землян – в качестве рабов или еды.

Рецидивы безобразного поведения «просвещенных» европейцев в «варварских» странах демонстрировали, что более развитый народ вовсе не означает более гуманный. Зная человечество, можно предположить, что и марсиане такие же и будут вести себя с землянами подобно тому, как колонизаторы в пробковых шлемах с неграми Африки.

Рони-старший увлекался загадками человеческой психики, писал о межпланетных путешествиях (в частности, именно ему принадлежит приоритет в изобретении термина «астронавтика»). Вскоре его и брата приняли в состав комиссии по присуждению Гонкуровских премий, членом-учредителем которой он оставался до самой смерти. Он продолжал писать пользующиеся неизменным успехом у читателей доисторические романы — «Война за огонь» (1909), «Гигантская кошка» (1920), «Хельевр с Голубой реки» (1930).

Он был одним из начинателей жанра романов-катастроф, изобразив в книге «Таинственная сила» встречу Земли с эфирным потоком, вызвавшим новый ледниковый период. Кроме того, им были наисаны такие фантастические произведения, как «Загадка драгоценного камня» (1917), «Удивительное путешествие Гертона Айронкастля» (1922), «Сверхъестественный убийца» (1924), «Навигаторы бесконечности» (1927), «Спутники Вселенной» (1934), «Вампир Бетнал Грина» (1935).

Философско-фантастическим размышлениям Рони-старшего на темы эволюции и космологии посвящены трактаты - «Легенда, к которой нужно отнестись скептически» (1889), «Великая загадка» (1920) и «Спутники Вселенной» (1934).

Рони-старшему, пожалуй, принадлежит третье место по издаваемости на русском языке среди французских писателей-фантастов после Жюля Верна и Франсиса Карсака. Правда, следует уточнить, что у нас публиковались преимущественно его «доисторические» романы — «Борьба за огонь», «Вамирэх» и другие. Менее популярными оказались фантастические произведения, из которых были переведены несколько рассказов и отдельные романы.

В своих романах из времен каменного века братья Рони нашли вполне оригинальную сферу романа, тематика которого, бытописательная по сути, расширяет и возможности самих авторов и наше мировоззрение за счет тех просторов, которые дает воображению художника доисторическая эпоха. Но при этом Рони практически не отходят от реконструкции исторических реалий, котрые были известны и каковыми представлялись научному обществу на тот момент. В этой области они дают своего рода шедевры.

Ища разрешения своих социально-философских проблем в людях каменного века, Рони задаются вопросом, должно ли вечно длиться господство человека над миром, и, пытаясь удержаться на научной почве, приходят в этом космическом плане к отрицательному ответу. Впрочем, мы прекрасно понимаем, что для большинства человечества их вывод до сих пор ничего не значит. И человечество уверенно ведет себя к катастрофе.

Серия «доисторических» сочинений открывается повестью «Вамирэх. Человек каменного века» (1892). В первом же эпизоде демонстрируется в действии борьба за существование: схватка обреченного оленя с леопардом, победа леопарда и его отступление перед более сильным зверем - львом, у которого, в свою очередь, оспаривает добычу пещерный лев; наконец, битва пещерного льва с человеком и окончательная победа человека. Человек победил, потому что оказался сильнее и умнее зверей. В основу замысла положена идея неуклонного прогресса.

Выступив и в этой области творчества как писатель-новатор, Рони переносит акцент с инженерно-изобретательской темы, которую так блестяще развил его соотечественник и современник Жюль Верн, на биологическую, которую трактует в духе учения Дарвина.

Научные интересы и широкие знания соединялись у Рони с оригинальными идеями. Писатель заявлял с уверенностью, что «литература тяготеет к тому, чтобы впитать в себя философию и науку в качестве элементов прекрасного». Убежденный дарвинист, он включал человека в непрерывный поток жизни, которая насчитывает сотни тысячелетий и будет бесконечной во времени и пространстве. Вопрос о множественности населенных миров для него не подлежал сомнению. От современности он свободно переходил к «предыстории» и к далекому будущему, от человека - к неведомым существам на Земле и в космосе, настолько иным, что их побуждения или разумные действия кажутся совершенно непостижимыми.

Серафен Жюстен Франсуа Бёкс, известный как Рони-младший, пробовал себя во всех литературных жанрах и проявил устрашающую плодовитость, словно пытался при жизни собрать крохи известности, которая покинула его после смерти. Сегодня только литературовед, изучающий этот пласт культуры, может вспомнить хоть одно произведение младшего из Рони, написанное не в соавторстве с братом...

Сейчас книги Рони-старшего после некоторого перерыва вновь широко издаются. А значит у нас есть шанс познакомится и с малоизвестными романами писателя. Хотя, конечно, не со всеми 107...

Книги Рони переиздаются до нынешнего дня на многих языках, множатся исследования его романов в контексте открытий и страхов эпохи. С 1980 во Франции вручается премия Жозефа Рони-старшего за лучшее произведение в жанре научной фантастики по двум номинациям - роман и новелла.

Кстати, фильм по роману «Битва за огонь» снял замечатлеьный режиссер Жан Жак Анно. Он снял действитлеьно шедевр«Имя розы», а его дебютная сатирическая картина «Черные и белые в цвете» (1976), посвященная будням французских колонистов в Западной Африке, завоевала «Оскар» за лучший иностранный фильм. «Битва за огонь» {1981) получила двух главных «Сезаров» (номинации «Лучший фильм года» и «Лучший режиссер»"), «Оскара» за костюмы и пять канадских наград «Джини». Анно обращается к одной из вечных тем, но «история любви» перенесена на восемьдесят тысяч лет назад. Символику жестов персонажей специально для этой картины разработал ученый Десмонд Моррис, а язык для них придумал сам Энтони Берджесс. Съемки проходили в красивейших местах Канады, Шотландии, Исландии и Кении.

Подготовил Олег ФОЧКИН.

Жюль Верн - сегодня, 08.02.2011 года - 183 года со дня рождения

Жюль Габриэ́ль Верн - франц. Jules Gabriel Verne. Родился 8 февраля 1828 года в городе Нанте, на одном из многочисленных островков в русле Луары. Нант находится в нескольких десятках километров от устья Луары, но в нем расположен крупныйпорт, посещаемый множеством торговых парусников. Скончался 24 марта 1905, г. Амьен. Это выдающийся французский географ и писатель, классик приключенческой литературы, один из основоположников научной фантастики. Член Французского Географического общества.

Отец — адвокат Пьер Верн (1798—1871), ведущий своё происхождение из семьи прованских юристов. Мать — Софи Аллот де ла Фюи (1801—1887), британка шотландского происхождения. Жюль Верн был первым ребёнком из пяти. После него родились: брат Поль (1829) и три сестры: Анна (1836), Матильда (1839) и Мари (1842).
Жену Жюля Верна звали Онорина де Виан (в девичестве Морель). Онорина была вдовой и имела двоих детей от первого брака. 20 мая 1856 Жюль Верн приехал в Амьен на свадьбу своего друга, где он впервые и встретил Онорину. Через восемь месяцев, 10 января 1857 они поженились и поселились в Париже, где Верн жил уже несколько лет. Через четыре года, 3 августа 1861, Онорина родила сына Мишеля, их единственного ребёнка. Жюль Верн при рождении не присутствовал, так как путешествовал по Скандинавии.



С 6 лет Жюль ходит на уроки к соседке, вдове капитана дальнего плавания. В 8 лет он поступает сначала в семинарию Сен-Станислав, затем в лицей, где получает классическое образование, включавшее знание греческого и латинского языков, риторики, пения и географии. Это не самый его любимый предмет, хотя он и мечтает о дальних странах и парусных кораблях.

Однажды родители разрешили Жюлю вместе с братом прокатиться на пироскафе вниз по Луаре до места ее впадения в залив, где братья впервые увидели море.

«В несколько прыжков мы спустились с судна и скатились вниз по камням, покрытым слоем водорослей, чтобы зачерпнуть морской воды и поднести ее ко рту...

– Но она совсем не соленая, – пробормотал я, побледнев.

– Совершенно не соленая, – ответил брат.

– Нас обманули! – воскликнул я, и в моем голосе прозвучало страшное разочарование.

Какими же мы были глупцами! В это время был отлив, и из небольшой впадины в скале мы зачерпнули воду Луары! Когда начался прилив, вода показалась нам даже более соленой, чем мы ожидали!»

(Жюль Верн. Воспоминания о детстве и юности)

Получив в 1846 году диплом бакалавра, Жюль, согласившийся – под большим давлением отца – унаследовать его профессию, начинает изучать юриспруденцию в Нанте. В апреле 1847 года он отправляется в Париж, где должен сдать экзамены за первый год обучения.

Родной дом он покидает без сожаления и с разбитым сердцем – его любовь отвергла кузина Каролина Тронсон. Несмотря на посвященные возлюбленной многочисленные сонеты и даже небольшую трагедию в стихах для театра марионеток,Жюль не показался ей подходящей партией.

Сдав на юридическом факультете экзамены за 1847 год, Жюль возвращается в Нант. Его непреодолимо влечет театр, и он пишет две пьесы («Александр VI» и «Пороховой заговор»), прочитанные в узком кругу знакомых. Жюль хорошо понимает, что театр – это, прежде всего, Париж. С большим трудом он добивается от отца разрешения продолжить учебу в столице, куда и отправляется в ноябре 1848 года.

Жюль устраивается в Париже на улице Ансьен-Комеди вместе со своим нантским приятелем Эдуардом Бонами. В 1949 году он получает степень лиценциата права и может работать адвокатом, но не спешит устраиватьсяв адвокатскую контору и, тем более, не рвется вернуться в Нант.

Он с увлечением посещает литературные и политические салоны, где знакомится с многими известными литераторами, в том числе, со знаменитым Александром Дюма-отцом. Он интенсивно занимается литературой,пишет трагедии, водевили и комические оперы. В 1948 году из-под его пера появляются 4 пьесы, на следующий год - еще 3, но все они не доходят до сцены. Только в 1850 году очередная его пьеса «Сломанные соломинки» смогла увидеть (с помощью старшего Дюма) огни рампы. Всего состоялось 12 представлений пьесы, принесших Жюлю прибыль в 15 франков.

Вот как он рассказывает об этом событии: «Моим первым произведением была небольшая комедия в стихах, написанная при участии Александра Дюма-сына, который был и оставался одним из лучших моих друзей до самой его смерти. Она называлась «Сломанные соломинки» и ставилась на сцене Исторического театра, владельцем которого был Дюма-отец. Пьеса имела некоторый успех, и по совету Дюма-старшего я отдал ее в печать. «Не беспокойтесь, - ободрял он меня. - Даю вам полную гарантию, что найдется хотя бы один покупатель. Этим покупателем буду я!» [...] Вскоре мне стало ясно, что драматические произведения не дадут мне ни славы, ни средств к жизни. В те годы я ютился в мансарде и был очень беден».

(Из интервью Жюля Верна)



Насколько велика была ограниченность средств к существованию, которыми располагали Верн и Бонами, можно представить из того, что у них был только один вечерний фрак, и поэтому они выбирались на светские приемы по очереди. Когда однажды Жюль не смог удержаться и приобрел сборник пьес Шекспира, своего любимого писателя, то потом он был вынужден поститься три дня, так как у него не осталось денег на еду.

Как пишет в своей книге о Жюле Верне его внук Жан Жюль-Верн, в эти годы Жюлю пришлось серьезно побеспокоиться о заработках, поскольку не мог рассчитывать на достаточно скромные по тем временам доходы отца. Он устраивается на службу в нотариальную контору, но эта работа не оставляет ему времени, чтобы писать, и он вскоре бросает ее. На непродолжительное время он устраивается банковским клерком, а в свободное время занимается репетиторством, натаскивая студентов юридического факультета.

Вскоре в Париже открывается «Лирический театр», и Жюль становится его секретарем. Служба в театре позволяет ему подрабатывать в популярном тогда журнале «Мюзе де фамий», в котором в1851 году был опубликован его рассказ «Первые корабли мексиканского флота» (позднее получивший название «Драма в Мексике»).

Следующая публикация на историческую тему состоялась в том же году в том же журнале, где появился рассказ «Путешествие на воздушном шаре», более известный под названием «Драма в воздухе»,под которым он был напечатан в 1872 году в сборнике «Доктор Окс».

Жюль Верн продолжает развивать успех своих первых историко-географических произведений. В 1852 году он публикует рассказ «Мартин Пас», действие которого происходит в Перу. Затем в «Мюзе де фамий» появляются фантастическая новелла «Мастер Захариус» (1854) и большая повесть «Зимовка во льдах» (1855), которую не без оснований можно считать прообразом романа «Путешествия и приключения капитана Гаттераса». Таким образом, постепенно уточняется круг предпочтительных для Жюля Верна тем: путешествия и приключения, история, точные науки, наконец, фантастика. И все же юный Жюль продолжает упорно тратить силы и время на написание посредственных пьес... На протяжении 50-х годов из-под его пера одна за другой выходят либретто комических опер и оперетт, драмы, комедии... Время от времени некоторые из них появляются на сцене «Лирического театра» («Жмурки», «Спутники Маржолены»), но существовать на эти случайные заработки невозможно.

В 1856 году Жюль Верн приглашен на свадьбу своего приятеля в Амьен, где знакомится с сестрой невесты. Это красивая двадцатишестилетняя вдова Онорина Морель, урожденная де Виан. Она недавно потеряла мужа, и у нее есть две дочери, но это не мешает Жюлю увлечься юной вдовушкой. В письме домой он говорит о намерении жениться, но, поскольку голодающий литератор не может дать будущей семье достаточных гарантий безбедной жизни, он обсуждает с отцом возможность стать биржевым маклером с помощью брата своей невесты. Но... чтобы стать пайщиком фирмы, нужно внести круглую сумму в 50 000 франков. После непродолжительного сопротивления отец соглашается помочь, и в январе 1857 года Жюль и Онорина связывают свои судьбы браком.

Верн много работает, но у него находится время не только для любимых пьес, но и для поездок за границу. В 1859 году он совершает вместе с Аристидом Иньяром (автором музыки к большинству оперетт Верна) путешествие в Шотландию, а через два года отправляется с тем же спутником в поездку по Скандинавии, во время которой он побывал в Дании, Швеции и Норвегии. В эти же годы театральные подмостки увидело несколько новых драматических произведений Верна –в 1860 году "Лирическим театром" и театром "Буфф" ставятся комические оперы «Гостиница в Арденнах» и «Господин Шимпанзе», а на следующий год в театре "Водевиль" с успехом прошла комедия в трех действиях «Одиннадцать дней осады».

В 1860 году Верн знакомится с одним из самых необычных людей того времени. Это Надар (так кратко называл себя Гаспар-Феликс Турнашон), знаменитый аэронавт, фотограф, художник и писатель. Верн всегда интересовался воздухоплаванием – достаточно вспомнить его «Драму в воздухе» и очерк творчества Эдгара По, в которых Верн много места уделяет «воздухоплавательным» новеллам почитаемого им великого писателя. Очевидно, это повлияло на выбор темы его первого романа, работа над которым была завершена к концу 1862 года.

Вероятно, первым читателем романа «Пять недель на воздушном шаре» был Александр Дюма, познакомивший Верна с известным в то времяписателем Брише, который, в свою очередь, представил Верна одному из крупнейших парижских издателей Пьеру-Жюлю Этцелю. Этцель, собиравшийся основать журнал для подростков (позднее ставший широко известным под названием «Журнал воспитания и развлечения»), сразу понял, что знания и способности Верна во многом соответствуют его планам. После небольших исправлений, Этцель принял роман, опубликовав его в своем журнале 17 января 1863 г. (по некоторым сведениям – 24 декабря 1862 г.). Кроме того, Этцель предложил Верну постоянное сотрудничество, подписав с ним договор на 20 лет, в соответствии с которым писатель обязывался передавать Этцелю ежегодно рукописи трех книг, получая за каждый том 1900 франков. Теперь Верн мог вздохнуть спокойно. Отныне у него был хотя и не слишком большой, но стабильный доход, и он имел возможность заниматься литературным трудом, не думая, чем он будет кормить семью завтра.

Роман «Пять недель на воздушном шаре» появился исключительно своевременно. Прежде всего, широкая публика в эти дни была увлечена приключениями Джона Спика и других путешественников, искавших в неизведанных джунглях Африки истоки Нила. Кроме того, именно на эти годы приходится стремительное развитие воздухоплавания; достаточно сказать, что параллельно с появлявшимися в журнале Этцеля очередными выпусками романа Верна читатель мог следить за полетами гигантского(он так и назывался – «Гигант») воздушного шара Надара. Поэтому неудивительно, что роман Верна завоевал во Франции невероятный успех. Вскоре он был переведен на многие европейские языкии принес автору международную известность. Так, уже в 1864 году вышло его русское издание под названием «Воздушное путешествие через Африку».

Впоследствии Этцель, вскоре ставший близким другом Жюля Верна (их дружба продолжалась до смерти издателя), в финансовых отношениях с писателем всегда проявлял исключительное благородство. Уже в 1865 году, после публикации первых пяти романов Жюля Верна, его гонорар был увеличен до 3 000 франков за книгу. Несмотря на то, что по условиям договора издатель мог свободно распоряжаться иллюстрированными изданиями книг Верна, Этцель выплатил писателю за 5 выпущенных к тому времени книг компенсацию в размере пяти с половиной тысяч франков. В сентябре 1871 года был подписан новый договор, по которому Верн обязывался передавать издателю уже не три, а только две книги ежегодно; гонорар же писателя отныне составлял 6 000 франков за том.



Существует весьма широко распространенное мнение, своего рода миф, что Жюль Верн выразил в своих произведениях «потрясение человека могуществом техники, надежды на ее всесилие», как обычно отмечали его биографы. Иногда, впрочем, они неохотно признавали, что к концу жизни писатель стал более пессимистично смотреть на способность науки и техники осчастливить человечество. Пессимизм Жюля Верна в последние годы его жизни объяснялся его плохим здоровьем (диабет, потеря зрения, раненая нога, причинявшая постоянные страдания). Нередко при этом как свидетельство мрачного взгляда писателя на будущее человечества упоминался его большой рассказ под названием «Вечный Адам», написанный в конце ХIХ века, но впервые опубликованный после смерти писателя в сборнике «Вчера и завтра», вышедшем в свет в 1910 году.

Археолог далекого будущего обнаруживает следы исчезнувшей высокоразвитой цивилизации, тысячи лет назад уничтоженной океаном, затопившем все континенты. Только на поднявшейся из Атлантики суше после катастрофы уцелело семь человек, положивших начало новой цивилизации, еще не достигшей уровня предшествующей. Продолжая раскопки, археолог обнаруживает следы еще более древней погибшей культуры, по-видимому, созданной когда-то атлантами, и с горечью осознаетизвечный круговорот событий.

Внук писателя Жан Жюль-Верн так определяет основную идею рассказа: «...Усилия человека тщетны: им препятствует его недолговечность; все преходяще в этом бренном мире. Прогресс, как и вселенная, кажется ему беспредельным, тогда как едва заметного содрогания тонкой земной коры достаточно, чтобы сделать напрасными все достижения нашей цивилизации.»

(Жан Жюль-Верн. Жюль Верн)

Еще дальше Жюль Верн пошел в посмертно опубликованном в 1914 году романе «Удивительные приключения экспедиции Барсака», в котором показывает, как человек использует научные и технические достижения с преступной целью, и как он может с помощью науки разрушить то, что было ею создано.

Говоря о взглядах Жюля Верна на общество будущего, нельзя не сказать несколько слов еще ободном его романе, написанном в 1863 году, но обнаруженном только в конце ХХ столетия и опубликованном в 1994 году. В свое время роман «Париж в ХХ веке» активно не понравился Этцелю, и после продолжительных обсуждений и дискуссий был оставлен Жюлем Верном и основательно забыт. Значение романа молодого Верна заключается отнюдь не в провидческих, иногда удивительно точно угаданных технических деталях и научных открытиях; главное в нем – это изображение будущего общества. Жюль Верн искусно выделяет черты современного ему капитализма и экстраполирует их, доводя до абсурда. Он предвидит огосударствление и бюрократизацию всех слоев общества, возникновение жесткого контроля не только за поведением, но и за мыслями граждан, предсказывая таким образом возникновение государства полицейской диктатуры. «Париж в ХХ веке» – это роман-предупреждение, настоящая антиутопия, одна из первых, если не первая, в ряду знаменитых антиутопий Замятина, Платонова, Хаксли, Оруэлла, Ефремова и других.

Еще один миф о жизни писателя гласит, что он был заядлым домоседом, и очень редко и неохотно совершал небольшие поездки. На деле же Жюль Верн был неутомимым путешественником. Выше мы уже упоминали о нескольких его путешествиях 1859 и 1861 годов в Шотландию и Скандинавию; еще одно увлекательное путешествие он совершил в 1867 году, побывав в Северной Америке, где посетил Ниагарский водопад.

На своей яхте "Сен-Мишель-III" (у Верна сменилось три яхты под этим названием – от небольшого суденышка, простого рыбацкого баркаса,до настоящей двухмачтовой яхты длиной 28 метров, снабженной мощным паровым двигателем) он дважды обошел Средиземное море, посетил Португалию, Италию, Англию, Шотландию, Ирландию, Данию, Голландию, Скандинавию.

Наблюдения и впечатления, полученные во время этих путешествий, постоянно использовались писателем в его романах. Так, впечатления от поездки в Шотландию явно просматриваются в романе «Черная Индия», в котором рассказывается о жизни шотландских шахтеров; путешествия по Средиземному морю послужили основой для ярких описаний событий, происходящих в Северной Африке. Что же касается плавания в Америку на пароходе «Грейт Истерн», то ему посвящен целый роман под названием «Плавучий город».

Жюль Верн очень не любил, когда его называли предсказателем будущего. То, что описания научных открытий и изобретений, содержащиеся в романах Жюля Верна, постепенно сбываются, писатель-фантаст объяснял так: «Это простые совпадения, и объясняются они очень просто. Когда я говорю о каком-нибудь научном феномене, то предварительно исследую все доступные мне источники и делаю выводы, опираясь на множество фактов. Что же касается точности описаний, то в этом отношении я обязан всевозможным выпискам из книг, газет, журналов, различных рефератов и отчетов, которые у меня заготовлены впрок и исподволь пополняются. Все эти заметки тщательно классифицируются и служат материалом для моих повестей и романов. Ни одна моя книга не написана без помощи этой картотеки. Я внимательно просматриваю двадцать с лишним газет, прилежно прочитываю все доступные мне научные сообщения, и, поверьте, меня всегда охватывает чувство восторга, когда я узнаю о каком-нибудь новом открытии...»

(Из интервью Жюля Верна)

Писатель на протяжении всей жизни отличался завидным трудолюбием, пожалуй, не менее фантастическим, чем подвиги его героев. В одной из статей о Жюле Верне прекрасный знаток его жизни и творчества Е.Брандис приводит рассказ писателя о его приемах работы над рукописями: «... я могу раскрыть секреты моей литературной кухни, хотя и не решился бы рекомендовать их никому другому. Ведь каждый писатель работает по своему собственному методу, выбирая его скорее инстинктивно, чем сознательно. Это, если хотите, вопрос техники. За много лет вырабатываются привычки, от которых невозможно отказаться. Начинаю я обыкновенно с того, что выбираю из картотеки все выписки, относящиеся к данной теме; сортирую их, изучаю и обрабатываю применительно к будущему роману. Затем я делаю предварительные наброски и составляю план по главам. Вслед за тем пишу карандашом черновик, оставляя широкие поля – полстраницы – для поправок и дополнений. Но это еще не роман, а только каркас романа. В таком виде рукопись поступает в типографию. В первой корректуре я исправляю почти каждое предложение и нередко пишу заново целые главы. Окончательный текст получается после пятой, седьмой или, случается, девятой корректуры. Яснее всего я вижу недостатки своего сочинения не в рукописи, а в печатных оттисках. К счастью, мой издатель хорошо это понимает и не ставит передо мной никаких ограничений...

Благодаря привычке к ежедневной работе за столом с пяти утра до полудня мне удается уже много лет подряд писать по две книги в год. Правда, такой распорядок жизни потребовал некоторых жертв. Чтобы ничто не отвлекало от дела, я переселился из шумного Парижа в спокойный, тихий Амьен и живу здесь уже много лет – с 1871 года. Вы спросите, почему я выбрал Амьен? Этот город мне особенно дорог тем, что здесь родилась моя жена и здесь мы с ней когда-то познакомились. И званием муниципального советника Амьена я горжусь нисколько не меньше, чем литературной известностью.»

(Е.Брандис. Интервью с Жюлем Верном)

К концу ХIХ века писателя все сильнее и сильнее одолевают накопившиеся за долгую жизнь недуги. У него проблемы со слухом,сильный диабет, повлиявший на зрение – Жюль Верн почти ничего не видит. Пуля, оставшаяся в ноге после нелепого покушения на его жизнь (в него стрелял психически больной племянник, пришедший с просьбой одолжить денег) едва дает возможность писателю передвигаться.

«Писатель все больше замыкается в себе, его жизнь строго регламентирована: встав на рассвете, а иногда и раньше, он тут же принимается за работу; около одиннадцати часов он выходит, передвигаясь крайне осторожно, ибо у него не только плохо с ногами, а и сильно ухудшилось зрение. После скромного обеда Жюль Верн курит небольшую сигару, усевшись в кресло спиной к свету, чтобы не раздражать глаза, на которые падает тень от козырька фуражки, и молча размышляет; затем, прихрамывая, идет в читальный зал Промышленного общества...»

(Жан Жюль-Верн. Жюль Верн)



В 1903 в одном из писем к сестре Жюль Верн жаловался: «Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра. Операции катаракты еще не было... Кроме того, я оглох на одно ухо. Итак, я в состоянии теперь слышать только половину глупостей и злопыхательств, которые ходят по свету, и это меня немало утешает!»

Умер Жюль Верн в 8 часов утра 24 марта 1905 во время диабетического криза. Он похоронен неподалеку от своего дома в Амьене. Через несколько лет после смерти на его могиле был поставлен памятник, изображавший писателя-фантаста с рукой, протянутой к звездам.

До 1914 года продолжали выходить написанные Жюлем Верном книги (более или менее существенно доработанные его сыном Мишелем),очередныетома"Необыкновенных путешествий". Это романы «Вторжение моря», «Маяк на краю света», «Золотой вулкан», «Агентство Томпсон и Ко», «Охота за метеором», «Дунайский лоцман», «Кораблекрушение «Джонатана», «Тайна Вильгельма Шторица», «Удивительные приключения экспедиции Барсака», а также сборник рассказов под названием «Вчера и завтра».

Всего же в серию «Необыкновенные путешествия» вошло 64 книги - 62 романа и 2 сборника рассказов.

Если же говорить об остальном литературном наследстве Жюля Верна, то к нему относятсяеще 6 романов, не входящих в «Необыкновенные путешествия», более трех десятков очерков, статей, заметок и рассказов, не вошедших в сборники, почти 40 пьес, капитальные научно-популярные труды «Иллюстрированная география Франции и ее колоний», «Научное и экономическое завоевание Земли» и «История великих путешествий и великих путешественников» в трех томах («Открытие Земли», «Великие путешественники ХVIII века» и «Путешественники ХIХ века»). Велико и поэтическое наследие писателя, насчитывающее около 140 стихотворений и романсов.

Вот уже много лет Жюль Верн является одним из наиболее часто публикуемых писателей во всем мире. В предисловии к биографии Жюля Верна, написанной его внуком Жаном Жюль-Верном, Евгений Брандис сообщает:«За годы советской власти в СССР издано 374 книги Ж.Верна общим тиражом 20 миллионов 507 тысяч экземпляров» (данные Всесоюзной книжной палаты за 1977 г.). По числу переводов на языки народов мира книги Жюля Верна в конце 60-х - начале 70-х годов находились на третьем месте, уступая только сочинениям Ленина и Шекспира (Библиографический справочник ЮНЕСКО) .

Добавим, что весьма полное собрание сочинения Верна в 88 томах начало выходить в России в издательстве Сойкина, начиная с 1906 года, то есть сразу же после смерти писателя.

В 90-е годы на русском языке выходит несколько многотомных собраний сочинений Верна: в 6 (два издания), 8, 12, 20 и 50 томах.

Во многих странах созданы и активно работают общества поклонников и любителей Жюля Верна. В 1978 году в Нанте был открыт музей писателя, а 2005 год, в котором исполняется 100 лет со дня смерти писателя, объявлен во Франции годом Жюля Верна.

Говоря о удивительной популярности великого писателя, нельзя не отметить непреходящее значение Жюля Верна, как одного из первых фантастов как во французской, так и в мировой литературе. Известный современный французский писатель-фантаст Бернар Вербер сказал: «Жюль Верн – это пионер современной французской научной фантастики». Верн справедливо считается не только творцом «научного» романа, но и одним из ее «отцов-основателей» вместе с англичанином Гербертом Уэллсом и американцем Эдгаром По.

Незадолго до конца Верн писал:

«Моей целью было описание Земли, и не только Земли, но и всей Вселенной, потому что в моих романах я иногда уносил читателей далеко от Земли».

Нельзя не признать, что писатель достиг своей грандиозной цели. Написанные Верном семь десятков романов образуют настоящую многотомную географическую энциклопедию, содержащую описание природы всех континентов Земли.Выполнил Верн и обещание унести своего читателя далеко от Земли, так как из почти двух десятков его романов, с полным правом относимых к научной фантастике, есть такие, как «Из пушки на Луну» и «Вокруг Луны», составляющие космическую «лунную» дилогию, а также еще один космический роман «Гектор Сервадак» о путешествии по Солнечной системе на осколке суши, выбитой из Земли столкнувшейся с ней кометой. Фантастический сюжет присутствует и в романе «Вверх дном», в котором идет речь о попытке выпрямить наклон земной оси. Не без оснований отнесены к фантастике геологическая эпопея «Путешествие к центру Земли», два романа о покорителе воздушной стихии Робуре, роман «Тайна Вильгельма Шторица» о приключениях невидимки и многие другие.

Тем не менее, специфической особенностью фантастики Верна является то, что она обычно не слишком фантастична; к примеру, писатель ни разу не сказал ни слова о встрече землян с инопланетянами, не затронул проблему путешествий во времени и многие другие темы фантастики, позднее ставшие классическими. В середине ХХ века фантастику Верна назвали бы фантастикой ближнего прицела, к которой в СССР относили произведения Охотникова, Немцова, Адамова и многих других представителей официально признаваемой советским государством фантастики. Даже выдвигая фантастическую гипотезу, Верн старается научно обосновать ее, нередко с помощью математических расчетов, или же дает объяснение, не противоречащее основным законам науки. Так, если Эдгар По заканчивает свою «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» мистическим видением гигантской человеческой фигуры в саване, воплощающей смертельный ужас, то в написанном Верном продолжении, романе «Ледяной сфинкс», гибель для моряков, имеющих при себе железные предметы, несет скала из магнитного железняка.



Но нельзя не отметить, что во многом вина за подобную «приземленность» фантастики Верна может быть возложена на Этцеля, который всегда считал главной задачей Верна писать не столько научно-фантастические, сколько научно-популярные книги, в которых приключенческая оболочка искусно сочеталась с географической или исторической начинкой, к которой Верн иногда добавлял элементы фантастики. По убеждению Этцеля, книги Верна предназначались прежде всего для образования и развлечения читателя школьного возраста. К счастью, волшебный талант Жюля Верна позволял ему избегать создания скучных и малоинтересных научно-популярных лекций на естественнонаучные или исторические темы. Мастерски построенный увлекательный авантюрный сюжет завораживал читателя, незаметно увлекал его в мир, в котором искусно сочетались наука и фантастика, приключение и литература, тайна и математический расчет… Не будь этого, вряд ли книги писателя читали и дети, и взрослые через сто лет после его смерти...

Вот как объясняет секрет бессмертия книг Жюля Верна, их растущую популярность даже в наши дни, когда большинство технических предсказаний писателя оказалось реализованным, а во многом и превзойденным, французский критик Жак Шено: «Если Жюль Верн и его необыкновенные путешествия не умирают, так это только потому, что они – а вместе с ними и столь привлекательный ХIХ век – поставили проблемы, от которых не удалось и не удастся уйти веку ХХ».

http://www.jules-verne.ru

Рукописи, которые не горят

Предтечи фантастики

Перед вами те 100 книг, которые любой уважающий себя поклонник фантастики прочесть попросту обязан!


Джонатан Свифт «Путешествия Гулливера»

Роман, проложивший путь авторам многих фантастических направлений — от сатиры до альтернативной географии. А чего стоит подробное конструирование миров! «Путешествия Гулливера» невозможно втиснуть только на фантастическую полку — это явление общечеловеческой культуры. Правда, большинство из нас знакомо лишь с адаптированной версией, входящей в «золотой фонд» детской литературы.

Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей»

Книга английской леди, супруги известного поэта, написанная «на спор». У Перси Шелли и его друга Байрона ничего не получилось, а 20-летняя девушка сочинила один из самых знаменитых «готических» романов. Но одной готикой дело не ограничилось! История швейцарского ученого Виктора Франкенштейна, который с помощью электричества научился оживлять мертвые ткани, считается первым по-настоящему научно-фантастическим произведением.

Льюис Кэрролл «Алиса в стране чудес»

Сказка для детей, придуманная английским математиком, оказала огромное влияние на развитие НФ. Сатирический абсурдизм, обилие парадоксов, иные измерения — книга Кэрролла включила в себя множество тем, неоднократно использованных фантастами последующих поколений. Особенно велико влияние Кэрролла на англоязычную культуру — по количеству цитирований повести об Алисе уступают только Шекспиру.

Жюль Верн «Двадцать тысяч лье под водой»

Одна из самых знаменитых книг «отца-основателя» НФ. Конечно, рядом можно поставить еще несколько его романов — «Путешествие к центру Земли», «С Земли на Луну», «Робур-завоеватель», однако именно «20 тысяч...» объединяет в себе сбывшиеся научно-технические предсказания, увлекательный авантюрный сюжет, познавательность и яркого персонажа, чье имя стало нарицательным. Кто не знает капитана Немо и его «Наутилус»?
Читать дальше

С Днем Рождения, Рэй Брэдбери.

Вчера исполнилось 89 лет Бэю Брэдбери.

родился	Родился 22 августа 1920 года в больнице на улице Сент-Джеймс-стрит 11, в городе Уокиган, штат Иллинойс. Полное имя — Рэймонд Дуглас (второе имя в честь знаменитого актёра Дугласа Фэрбенкса). Дед и прадед Рэя, потомки первопоселенцев — англичан, приплывших в Америку в 1630 году, в конце 19 века издавали две иллинойские газеты (в провинции это определённое положение в обществе и известность). Отец — Леонард Сполдинг Брэдбери. Мать — Мари Эстер Моберг, шведка по происхождению. К моменту рождения Рэя отцу его не исполнилось и 30, работал он электромонтёром и был отцом четырёхлетнего сына — Леонарда-младшего (вместе с Леонардом-младшим родился его брат-близнец — Сэм, но он умер двух лет отроду). В 1926 у Брэдбери появляется сестрёнка — Элизабет, она также умерла будучи ребёнком.
отцу с любовью, проснувшейся так поздно	Рэй редко вспоминал отца, чаще — мать, и только в книге «Лекарство от меланхолии» (1960) можно найти следующее посвящение: «Отцу с любовью, проснувшейся так поздно и даже удивившей его сына». Впрочем, Леонард-старший прочесть этого уже не мог, он умер за два года до этого, в возрасте 66 лет. Яркое отражение эта невыраженная любовь нашла в рассказе «Желание». В книге «Вино из одуванчиков», являющейся по сути дела книгой детских воспоминаний, главный взрослый персонаж носит имя Леонард Сполдинг. Сборник стихов «Когда слоны последний раз во дворике цвели» он снабдил следующим посвящением: «Эта книга — в память о моей бабушке Минни Дэвис Брэдбери, и моём деде Сэмюэле Хинкстоне Брэдбери, и моём брате Сэмюэле, и сестре Элизабет. Все они давно умерли, но я по сей день их помню». Часто он вставляет их имена в свои рассказы.
дядюшка Эйнар	«Дядюшка Эйнар» существовал в действительности. Это был любимый из родственников Рэя — когда в 1934 семья перебралась в Лос Анджелес, туда же переехал и он — к радости племянника. Также в его рассказах встречаются имена другого дяди — Биона, и тёти Невады (её в семье называли просто Невой).
произведения Достоевского	«Я начал читать произведения Достоевского, когда мне было 20 лет. Из его книг я узнал, как нужно писать романы и рассказывать истории. Я читал и других авторов, но, когда я был моложе, Достоевский был главным для меня».
уникальная память	Рэй Брэдбери обладает уникальной памятью. Вот как он рассказывает об этом сам: «У меня всегда присутствовало то, что я бы назвал «почти полным мысленным возвратом» к часу рождения. Я помню обрезание пуповины, помню, как в первый раз сосал материнскую грудь. Кошмары, обыкновенно подстерегающие новорождённого, занесены в мою мысленную шпаргалку с первых же недель жизни. Знаю, знаю, что это невозможно, большинство людей ничего такого не помнит. И психологи говорят, что дети рождаются не вполне развитыми, лишь спустя несколько дней или даже недель обретая способность видеть, слышать, знать. Но я-то — видел, слышал, знал…». (вспомните рассказ «Маленький убийца»). Он отчётливо помнит первый снегопад в жизни. Более позднее воспоминание — о том, как его, ещё трёхлетнего, родители первый раз взяли с собой в кино. Шёл нашумевший немой фильм «Горбун собора Парижской богоматери» с Лоном Чейни в главной роли, и образ урода поразил маленького Рэя до глубины души.
жуткое ночное путешествие	«Мои ранние впечатления обычно связаны с картиной, что и сейчас стоит перед глазами: жуткое ночное путешествие вверх по лестнице… Мне всегда казалось, что стоит мне ступить на последнюю ступеньку, как я тотчас же окажусь лицом к лицу с мерзким чудовищем, поджидающим меня наверху. Кубарем катился я вниз и с плачем бежал к маме, и тогда мы уже вдвоём снова взбирались по ступенькам. Обычно чудовище к этому времени куда-то убегало. Для меня так и осталось неясным, почему мама была начисто лишена воображения: ведь она так и не увидела ни разу это чудовище». Читайте рассказ «Нечисть над лестницей»
правнук колдуньи	В семье Брэдбери бытовала легенда о колдунье в их собственной родословной — пра-пра… прабабке, будто бы сожжённой на знаменитом Сейлемском процессе над ведьмами в 1692 году. Там, правда, осуждённых вешали, да и имя Мэри Брэдбери в списке проходивших «по делу» могло оказаться простым совпадением. Тем не менее, факт остаётся фактом: с детства писатель считал себя правнуком колдуньи. Стоит отметить, что в его рассказах нечистая сила как раз добрая, и существа потусторонние оказываются куда более человечнее, нежели их преследователи — пуритане, ханжи и «чистюли» — законники.
Великая депрессия	В Лос-Анджелес семейство Брэдбери перебралось в 30-х годах, в разгар Великой депрессии. Когда Рэй окончил среднюю школу, ему не смогли купить новый пиджак. Пришлось идти на выпускной вечер в костюме покойного дяди Лестера, который погиб от руки грабителя. Дыры от пули на животе и спине пиджака аккуратно заштопали.
Маргарэт	Всю свою жизнь Брэдбери жил с одной женщиной — Маргарэт (Marguerite McClure). Вместе они нажили 4 дочерей (Tina, Ramona, Susan и Alexandra). Они поженились 27 сентября 1947 года. С этого дня в течение нескольких лет она работала целыми днями, чтобы Рэй мог оставаться дома и работать над книгами. Её руками был набран первый экземпляр «Марсианских хроник». Ей же и была посвящена эта книга. Маргарэт за жизнь изучила четыре языка, а также слыла знатоком литературы (в числе её любимых писателей Марсель Пруст, Агата Кристи и… Рэй Брэдбери). Ещё она хорошо разбиралась в винах и любила кошек. Все, знавшие её лично, отзывались о ней, как о человеке редкого обаяния и обладательнице незаурядного чувства юмора. Она умерла 24 ноября 2003 года.
вместо коллежда	«На поездах… в поздние вечерние часы я наслаждался обществом Бернарда Шоу, Дж К. Честертона и Чарлза Диккенса — моих старых приятелей, следующих за мной повсюду, невидимых, но ощутимых; безмолвных, но постоянно взволнованных… Иногда Олдос Хаксли присаживался к нам, слепой, но пытливый и мудрый. Часто езживал со мной Ричард III, он разглогольствовал об убийстве, возводя его в добродетель. Где-то по середине Канзаса в полночь, я похоронил Цезаря, а Марк Антоний блистал своим красноречием, когда мы выезжали из Элдебери-Спрингс…»   Рэй Брэдбери так и не поступил в колледж, формально он закончил своё образование на школьном уровне. В 1971 году вышла его статья под названием «Как вместо колледжа я закончил библиотеки, или Мысли подростка, побывавшего на луне в 1932-м».   Многие из его рассказов и повестей названы цитатами из произведений других авторов: «Something Wicked This Way Comes» — из Шекспира; «Диковинное диво» — из неоконченной поэмы Колриджа «Кубла(й) Хан»; «Золотые яблоки солнца» — строка из Йитса; «Электрическое тело пою» — Уитмен; «И по прежнему лучами серебрит простор луна…» — Байрон; рассказ «Уснувший в Армагеддоне» имеет второе название: «И видеть сны быть может» — строка из монолога Гамлета; начало «Реквиема» Роберта Луиса Стивенсона — «Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря!» также дало название рассказу; рассказ и сборник рассказов «Машины счастья» названы цитатой их Вильяма Блейка — список этот далеко не полон.   «Жюль верн был моим отцом. Уэллс — мудрым дядюшкой. Эдгар Аллан По — приходился мне двоюродным братом; он как летучая мышь — вечно обитал у нас на тёмном чердаке. Флэш Гордон и Бак Роджерс  — мои братья и товарищи. Вот вам и вся моя родня. Ещё добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница «Франкенштейна». Ну кем я ещё мог стать, как не писателем-фантастом при такой семейке.»
автомобильный номер	В рабочем кабинете Рэя Брэдбери к стене прибит автомобильный номер «F-451», притом что сам он за руль ни разу не садился.
что до моего могильного камня	«А что до моего могильного камня? Я хотел бы занять старый фонарный столб на случай, если вы ночью забредете к моей могиле сказать мне «Привет!». А фонарь будет гореть, поворачиваться и сплетать одни тайны с другими — сплетать вечно. И если вы придете в гости, оставьте яблоко для привидений».

Даты и Имена - Рэй Брэдбери

Родился 22 августа 1920 года в больнице на улице Сент-Джеймс-стрит 11, в городе Уокиган, штат Иллинойс. Полное имя — Рэймонд Дуглас (второе имя в честь знаменитого актёра Дугласа Фэрбенкса). Дед и прадед Рэя, потомки первопоселенцев — англичан, приплывших в Америку в 1630 году, в конце 19 века издавали две иллинойские газеты (в провинции это определённое положение в обществе и известность). Отец — Леонард Сполдинг Брэдбери. Мать — Мари Эстер Моберг, шведка по происхождению. К моменту рождения Рэя отцу его не исполнилось и 30, работал он электромонтёром и был отцом четырёхлетнего сына — Леонарда-младшего (вместе с Леонардом-младшим родился его брат-близнец — Сэм, но он умер двух лет отроду). В 1926 у Брэдбери появляется сестрёнка — Элизабет, она также умерла будучи ребёнком.


отцу с любовью, проснувшейся так поздно

Рэй редко вспоминал отца, чаще — мать, и только в книге «Лекарство от меланхолии» (1960) можно найти следующее посвящение: «Отцу с любовью, проснувшейся так поздно и даже удивившей его сына». Впрочем, Леонард-старший прочесть этого уже не мог, он умер за два года до этого, в возрасте 66 лет. Яркое отражение эта невыраженная любовь нашла в рассказе «Желание». В книге «Вино из одуванчиков», являющейся по сути дела книгой детских воспоминаний, главный взрослый персонаж носит имя Леонард Сполдинг. Сборник стихов «Когда слоны последний раз во дворике цвели» он снабдил следующим посвящением: «Эта книга — в память о моей бабушке Минни Дэвис Брэдбери, и моём деде Сэмюэле Хинкстоне Брэдбери, и моём брате Сэмюэле, и сестре Элизабет. Все они давно умерли, но я по сей день их помню». Часто он вставляет их имена в свои рассказы.


дядюшка Эйнар

«Дядюшка Эйнар» существовал в действительности. Это был любимый из родственников Рэя — когда в 1934 семья перебралась в Лос Анджелес, туда же переехал и он — к радости племянника. Также в его рассказах встречаются имена другого дяди — Биона, и тёти Невады (её в семье называли просто Невой).


произведения Достоевского

«Я начал читать произведения Достоевского, когда мне было 20 лет. Из его книг я узнал, как нужно писать романы и рассказывать истории. Я читал и других авторов, но, когда я был моложе, Достоевский был главным для меня».

уникальная память Рэй Брэдбери обладает уникальной памятью. Вот как он рассказывает об этом сам: «У меня всегда присутствовало то, что я бы назвал «почти полным мысленным возвратом» к часу рождения. Я помню обрезание пуповины, помню, как в первый раз сосал материнскую грудь. Кошмары, обыкновенно подстерегающие новорождённого, занесены в мою мысленную шпаргалку с первых же недель жизни. Знаю, знаю, что это невозможно, большинство людей ничего такого не помнит. И психологи говорят, что дети рождаются не вполне развитыми, лишь спустя несколько дней или даже недель обретая способность видеть, слышать, знать. Но я-то — видел, слышал, знал…». (вспомните рассказ «Маленький убийца»). Он отчётливо помнит первый снегопад в жизни. Более позднее воспоминание — о том, как его, ещё трёхлетнего, родители первый раз взяли с собой в кино. Шёл нашумевший немой фильм «Горбун собора Парижской богоматери» с Лоном Чейни в главной роли, и образ урода поразил маленького Рэя до глубины души.


жуткое ночное путешествие

«Мои ранние впечатления обычно связаны с картиной, что и сейчас стоит перед глазами: жуткое ночное путешествие вверх по лестнице… Мне всегда казалось, что стоит мне ступить на последнюю ступеньку, как я тотчас же окажусь лицом к лицу с мерзким чудовищем, поджидающим меня наверху. Кубарем катился я вниз и с плачем бежал к маме, и тогда мы уже вдвоём снова взбирались по ступенькам. Обычно чудовище к этому времени куда-то убегало. Для меня так и осталось неясным, почему мама была начисто лишена воображения: ведь она так и не увидела ни разу это чудовище».
Читайте рассказ «Нечисть над лестницей»


правнук колдуньи

В семье Брэдбери бытовала легенда о колдунье в их собственной родословной — пра-пра… прабабке, будто бы сожжённой на знаменитом Сейлемском процессе над ведьмами в 1692 году. Там, правда, осуждённых вешали, да и имя Мэри Брэдбери в списке проходивших «по делу» могло оказаться простым совпадением. Тем не менее, факт остаётся фактом: с детства писатель считал себя правнуком колдуньи. Стоит отметить, что в его рассказах нечистая сила как раз добрая, и существа потусторонние оказываются куда более человечнее, нежели их преследователи — пуритане, ханжи и «чистюли» — законники.


Великая депресси

В Лос-Анджелес семейство Брэдбери перебралось в 30-х годах, в разгар Великой депрессии. Когда Рэй окончил среднюю школу, ему не смогли купить новый пиджак. Пришлось идти на выпускной вечер в костюме покойного дяди Лестера, который погиб от руки грабителя. Дыры от пули на животе и спине пиджака аккуратно заштопали.


Маргарэт

Всю свою жизнь Брэдбери жил с одной женщиной — Маргарэт (Marguerite McClure). Вместе они нажили 4 дочерей (Tina, Ramona, Susan и Alexandra).

Они поженились 27 сентября 1947 года. С этого дня в течение нескольких лет она работала целыми днями, чтобы Рэй мог оставаться дома и работать над книгами. Её руками был набран первый экземпляр «Марсианских хроник». Ей же и была посвящена эта книга.

Маргарэт за жизнь изучила четыре языка, а также слыла знатоком литературы (в числе её любимых писателей Марсель Пруст, Агата Кристи и… Рэй Брэдбери). Ещё она хорошо разбиралась в винах и любила кошек.

Все, знавшие её лично, отзывались о ней, как о человеке редкого обаяния и обладательнице незаурядного чувства юмора.

Она умерла 24 ноября 2003 года.


вместо коллежда

«На поездах… в поздние вечерние часы я наслаждался обществом Бернарда Шоу, Дж К. Честертона и Чарлза Диккенса — моих старых приятелей, следующих за мной повсюду, невидимых, но ощутимых; безмолвных, но постоянно взволнованных… Иногда Олдос Хаксли присаживался к нам, слепой, но пытливый и мудрый. Часто езживал со мной Ричард III, он разглогольствовал об убийстве, возводя его в добродетель. Где-то по середине Канзаса в полночь, я похоронил Цезаря, а Марк Антоний блистал своим красноречием, когда мы выезжали из Элдебери-Спрингс…»

Рэй Брэдбери так и не поступил в колледж, формально он закончил своё образование на школьном уровне. В 1971 году вышла его статья под названием «Как вместо колледжа я закончил библиотеки, или Мысли подростка, побывавшего на луне в 1932-м».

Многие из его рассказов и повестей названы цитатами из произведений других авторов: «Something Wicked This Way Comes» — из Шекспира; «Диковинное диво» — из неоконченной поэмы Колриджа «Кубла(й) Хан»; «Золотые яблоки солнца» — строка из Йитса; «Электрическое тело пою» — Уитмен; «И по прежнему лучами серебрит простор луна…» — Байрон; рассказ «Уснувший в Армагеддоне» имеет второе название: «И видеть сны быть может» — строка из монолога Гамлета; начало «Реквиема» Роберта Луиса Стивенсона — «Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря!» также дало название рассказу; рассказ и сборник рассказов «Машины счастья» названы цитатой их Вильяма Блейка — список этот далеко не полон.

«Жюль верн был моим отцом.

Уэллс — мудрым дядюшкой.

Эдгар Аллан По — приходился мне двоюродным братом; он как летучая мышь — вечно обитал у нас на тёмном чердаке.

Флэш Гордон и Бак Роджерс — мои братья и товарищи.

Вот вам и вся моя родня.

Ещё добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница «Франкенштейна».

Ну кем я ещё мог стать, как не писателем-фантастом при такой семейке.»


автомобильный номер

В рабочем кабинете Рэя Брэдбери к стене прибит автомобильный номер «F-451», притом что сам он за руль ни разу не садился.


что до моего могильного камня

«А что до моего могильного камня? Я хотел бы занять старый фонарный столб на случай, если вы ночью забредете к моей могиле сказать мне «Привет!». А фонарь будет гореть, поворачиваться и сплетать одни тайны с другими — сплетать вечно. И если вы придете в гости, оставьте яблоко для привидений».

http://raybradbury.ru

Ефремову - 100 лет!

22 апреля 1907 родился Великий советский писатель и ученый Иван Антонович Ефремов
50 лет роману "Туманность Андромеды"

Иван Антонович Ефремов - легендарная фигура русской фантастики второй половины ХХ века. Иван Антонович родился в поселке Вырица под Петербургом. Отец его – солдат лейб-гвардеец из заволжских крестьян, ставший крупным лесоторговцем, имел прекрасную библиотеку. Рано научившийся читать, Ваня с 6 лет увлекся романами Жюля Верна, книгами о путешествиях.
Читать далее...

Лавкрафт: жизнь и творчество

К.У.Фейг, С.Т.Джош
Исследования жизни и творчества Говарда Филлипса Лавкрафта (1890-1937) представляют собой отдельную главу в истории литературной критики. Лавкрафта -человека награждали такими ярлыками, как "бесполое недоразумение", "эксцентричный затворник", "ужасающая личность", "болезненный юноша" или попросту "странный тип"; но те, кто лично знал и встречался с Лавкрафтом, говорили, что он был "джентльменом в истинном смысле этого, столь часто неверно употребляемого слова", "рациональным человеком до мозга костей", "очаровательным собеседником, учителем и наставником" и "вовсе не уродливым, а просто непохожим на других". Еще больше противоречивых мнений высказывалось о его трудах: для некоторых он был "кошмарным", "плохим", "неважным" и даже "жутким" писателем; для других - "высочайшим мастером рассказа ужасов", "одним из наиболее чутких и сильных писателей своего поколения" и "величайшим американским мастером ужасных историй со времен По", повествование которого "почти всегда совершенно по структуре" и "превосходно оформлено". Что же до стиля писателя, то его называли как "изысканным", так и "лишенным изящества". В нашем веке трудно найти автора, чьи жизнь, характер и привычки были бы столь тщательно и в столь большом объеме задокументированы; чьи писания были бы столь непризнанны во время его жизни и сделались бы столь широко известны после его смерти. Пожалуй, лишь имена Эдгара По и Ле Фаню обросли столь же причудливыми легендами. По несметному количеству литературных подражаний Лавкрафт может вполне сравниться с Конан Дойлем, а что касается превратностей в оценке его произведений критикой, то так много не доставалось даже самому Натаниэлю Уэсту. Причин тому множество, и чтобы объяснить их, потребуется исследовать не только жизнь, творчество и характер личности Лавкрафта, но и различные аспекты литературы в целом.
Лавкрафт родился 20 августа 1890 г. в городке Провиденс (Провидение), штат Род-Айленд, где и прожил всю свою сознательную жизнь за исключением двух лет. В разное время семье Лавкрафта принадлежало четыре различных дома, и все они стояли поблизости от исторического Колледж-Хилла, этого "естественного музея колониальной и федералистской архитектуры". Несомненно, это окружение сильно повлияло на комплекс предпочтений, что отличал писателя на протяжении всей жизни: любовь к прошлому, к колониальному и георгианскому периоду в истории и литературе, к красоте и таинственности природы. На протяжении всей своей жизни Лавкрафт буквально боготворил окрестности Оулд-Провиденс и Новой Англии в целом; это обожание обострилось его "нью-йоркской ссылкой" 20-х годов и нашло высшее выражение в таких вещах, как "В призрачных поисках неведомого Кадафа" и "История Чарльза Декстера Варда". Это чувство не было лишь интеллектуально-эстетическим любованием реликвиями Новой Англии, но имело еще и психологический аспект: со временем Провиденс и Новая Англия стали для Лавкрафта гаванью надежности и успокоения, знакомой и комфортной средой, с которой Лавкрафт, имевший обостренное "чувство места", всегда стремился быть в гармоническом единении. Важность этого окружения, в особенности же городка Провиденс, для жизни, мировоззрения и творчества Лавкрафта невозможно переоценить.
В большинстве критических работ также не уделялось особого внимания и влиянию на характер Лавкрафта его семьи - родителей и прародителей, а также прямых ближайших родственников. Придавалось большое значение смерти отца писателя, Уилфреда Скотта Лавкрафта, скончавшегося в 1898 году от пареза после пяти лет, проведенных в сумасшедшем доме; однако в тех редких случаях, когда Лавкрафт вообще говорил об отце, он утверждал, что едва знал его, и нам кажется, что не имеется абсолютно никаких оснований подвергать такие утверждения сомнению. Вероятно, гораздо более важным событием явилась смерть бабушки Лавкрафта в 1896: тот мрак, в который дом погрузился вслед за этим, произвел громадное впечатление на чувствительного ребенка и породил отвратительные кошмары, в которых на него нападали некие безликие существа, именуемые им "ночными скелетами". Действительно, в семье Лавкрафта по материнской линии (по линии Филлипсов - старожилов Род Айленда) было много странностей: ввиду изолированного положения колонии многие переселенцы вступали в кровосмесительные браки со своими двоюродными братьями и сестрами. В середине девятнадцатого века род Филлипсов подвергся ряду потрясений, среди которых особенно выделялась страшная смерть одного из мужчин, по несчастному случаю угодившему в колесо водяной мельницы. Несколько родственников Лавкрафта погибли в течение первых двух десятилетий его жизни. Лавкрафт, естественно, был осведомлен обо всех этих событиях, и это знание оказало мощное влияние на склад его ума, послужив развитию некоторых центральных идей его творчества, среди которых в первую очередь следует назвать горячее стремление к расовой чистоте и часто повторяющийся мотив наследственной дегенерации и внутриродственного спаривания (выраженный в таких вещах, как "Крысы в стенах", "Факты, касающиеся покойного Артура Джермина и его семьи", "Затаившийся страх", "Тень над Инсмутом" и других). Со смертью отца Лавкрафта воспитание ребенка легло в основном на плечи матери (у которой в то время уже проявились первые признаки невроза, в конце концов приведшего ее к заключению в психолечебницу) и деда Уиппла Филлипса. Лавкрафт начал читать в возрасте четырех лет. Его любимыми авторами были братья Гримм и Жюль Верн. Вскоре после того он открыл для себя мифы Древней Греции, а в семь лет познакомился с Эдгаром Аланом По - автором, который без сомнения оказал на будущего писателя самое большое влияние. Именно в этом возрасте Лавкрафт начал выдумывать свои первые фантастические истории, и большинство из них написаны откровенно в духе По. Появлялись также и стихи - в основном в классическом и георгианском стиле.
Как известно, практически на протяжении всей своей жизни Лавкрафт отличался слабым здоровьем - и детство, конечно, не было исключением. Слабое здоровье было главным фактором, не позволившим Лавкрафту получить диплом по окончании средней школы и воспрепятствовавшим его зачислению в колледж. Тихий, обращенный в себя юноша не мог завести много друзей, но те дружеские связи, что у него имелись, оставались прочными до конца жизни. Раннее развитие само по себе не позволяло ему быть "обычным" в глазах сверстников, и тем не менее никогда - ни юношей, ни в зрелом возрасте - он не был таким "ненормальным", каким многие хотели бы представить его сегодня.
Не достигнув и десяти лет от роду, Лавкрафт открыл для себя еще одну область знания, которой, наряду с литературой, суждено было стать его главным интеллектуальным приоритетом. Это была наука. Занятия астрономией в конце концов привели писателя к выработке основного тезиса его философии - космического мировоззрения. Когда Лавкрафт открыл "мириады солнц и миры безграничных пространств", его перестали занимать человеческие дела и отношения сами по себе: его интересы сконцентрировались на длительности исторического временного потока, на пугающей и одновременно завораживающей "ужасности" (основная дихотомия лавкрафтовской мысли) пространства и времени - и на ничтожном месте человечества в них. Это было одновременно рациональное и квази-мистическое отношение к жизни, работавшее при помощи некоторых пусковых механизмов воображения (в основном, зрительных - таких, как созерцание закатов) и сновидений, которые, несомненно, были у Лавкрафта гораздо более живыми и слаженными, чем сны обычного человека.
Будучи еще ребенком, Лавкрафт осуществлял свои научные и литературные интересы в создании рукописных книг и журналов по астрономии, таких как "Научная газета" (1899, 1903-04, 1909), "Астрономический журнал Род Айленда" (1903-1907, 1909), "Химия" (в 6-ти томах), "Научная библиотека" (в 9-ти томах), и многие другие. Каждое воскресение юный Лавкрафт прилежно усаживался за стол, чтобы записывать все эти тексты и размножать их для друзей либо под копирку, либо с помощью гектографа.
Последовавшая в 1904 году смерть Уиппла Филлипса стала ужасным потрясением для Лавкрафта не только потому, что он "лишился своего ближайшего товарища", но и ввиду того, что "его смерть повлекла за собой финансовый крах" семьи и вынудила Лавкрафтов переехать в меньший по размеру дом, который, к тому же, приходилось делить с другой семьей. Всю последующую жизнь Лавкрафт с тоской вспоминал свой родной дом № 454 по Энджел-Стрит, где прошли самые счастливые годы его жизни.
Смерть деда более или менее совпала по времени с появлением в жизни Лавкрафта его дяди, доктора Фрэнклина Чейза Кларка. Этот "человек обширных познаний" не только поощрял занятия юноши наукой и литературой, но и в значительной мере подстегнул его поэтические начинания. Годы с 1904 по 1908 важны не только тем, что в это время Лавкрафт написал огромное количество научных работ и детективных историй (вдохновленных шерлокианской сагой Артура Конан Дойля) наряду с рассказами ужасов, но и потому, что Лавкрафта впервые опубликовали в печати. "Провиденс Санди Джорнл" от 3 июня 1906 года поместил на своих страницах краткое письмо Лавкрафта, опровергающее местного астролога (тактика, которой Лавкрафт, стойкий защитник истины от псевдонаучных и идеалистических доктрин, позднее, в 1914 году, воспользовался против астролога Дж.Ф.Гартмана), а через два месяца он уже стал регулярно вести астрономические колонки в "Потуксет Вэли Глинср" (Феникс, Род Айленд) и в "Провиденс Трибюн" - в утренних, вечерних и воскресных выпусках. Первое из двух указанных выше изданий закрылось в конце 1906 года, но второе продолжало более или менее регулярно выходить до середины 1908 года.
Большая часть ранних литературных произведений Лавкрафта была уничтожена во время "литературной чистки", которую он собственноручно учинил в 1908 году и после которой остались лишь два рассказа - "Зверь в пещере" (1905) и "Алхимик" (1908). (Еще два рассказа - "Загадочный корабль" и "Потаенная пещера", написанные Лавкрафтом в восьмилетнем возрасте, были сохранены матерью писателя). Эти две небольшие истории свидетельствуют о растущем мастерстве Лавкрафта в изображении ужасного и в овладении формой короткого рассказа, а также о его тревоге по поводу деградации человека, обратной эволюции и других ключевых проблем, характерных для его более позднего творчества. Эти рассказы написаны откровенно в манере По, но Лавкрафт часто рабски имитировал различных авторов, особенно в период первого знакомства и увлечения ими. Столь явная подверженность писателя литературным влияниям привела одного из исследователей его творчества в полное замешательство относительно того, "что же, собственно, есть сам Лавкрафт". Позже, конечно, Лавкрафт научился ассимилировать эти влияния, и исконное своеобразие его творений (в терминах философского смысла) сегодня не может остаться незамеченным.
Жизнь Лавкрафта между 1908 и 1913 годами представляется неким любопытным пробелом: как всегда, он продолжал читать все подряд (таким образом наверстывая или даже превосходя уровень образования, получаемый в колледже) и изредка писал одиночные стихотворения или научные работы. Такие труды, как объемистая астрономическая тетрадь, заполнявшаяся на протяжении 1909-1915 годов, или несохранившаяся "Неорганическая химия", вероятно, были основной литературной продукцией того периода.
Как следствие литературной полемики, которую Лавкрафт вел против Джона Рассела и других на страницах "Арго" (1913-1914), он был зачислен Эдвардом Ф. Даасом с члены Объединенной Ассоциации Любительской Прессы (ОАЛП). Лавкрафт справедливо заявляет, что "польза, полученная им от вступления в Ассоциацию, вряд ли может быть переоценена". Вовлеченность в любительскую журналистику оказалась столь важной для его жизни и творчества, что один писатель как-то заметил: "Именно его связь с любительской журналистикой сделала его тем человеком, которым он был на протяжении последних десяти-двенадцати лет жизни". Еще при жизни Лавкрафт стал легендой в кругах журналистов-любителей, постепенно превратившись в одну из сильнейших и влиятельнейших фигур, каких можно было только встретить в этой области. Так случилось не только потому, что он опубликовал огромное количество своих работ - эссе, художественную прозу, стихи - во многих любительских журналах или занимал такие ответственные посты, как пост президента, вице-президента и ответственного редактора ОАЛП, но и в силу своей тесной связи с политическими и литературными реалиями той среды. Однако Лавкрафт столь же много приобрел от любительской журналистики, сколь и дал ей сам: столкновения его идей с мнениями, радикально отличными от его собственных, помогали ему расширять горизонты мышления, избавляться от догматизма во взглядах и становиться более терпимым к людям. В его собственном журнале "Консерватор" (тринадцать номеров которого вышли в свет с 1915 по 1923 гг.) было полно жарких дискуссий по злободневным вопросам любительской журналистики, текущей внутренней и международной политики, но наличествовали там и статьи о современном искусстве и литературе. Работа Лавкрафта в любительской журналистике распадается приблизительно на два периода: с 1914 по 1925 в ОАЛП (и одновременно, с 1917 по 1925, в конкурирующей с ней Национальной Ассоциации Любительской Прессы), и затем, в начале 30-х годов, в НАЛП. Он никогда полностью не терял контактов с любительской журналистикой и охотно давал свои произведения в любительские журналы даже после того, как они стали появляться в профессиональных изданиях.
Что касается литературной продукции писателя, то с 1912 по 1919 год главенствующее место в ней занимали нехудожественная проза и стихи. В это время Лавкрафт был феноменально плодовит как поэт, о чем свидетельствует хотя бы огромное количество псевдонимов, которые, по установившейся в те времена привычке, он проставлял под своими публикациями. Сравнительно небольшое число стихов связано с ужасами - в основном же это сатира, пасторали, философская лирика, и, в небольшом объеме, патриотические стихи (такие, как "Песня умеренности", "Германия-1918" и другие). По сравнению с ключевыми произведениями Лавкрафта эти производные и вторичные стихи не имеют даже того значения, что его ранние рассказы и некоторые эссе - за исключением, впрочем, "Ночного кошмара ПО-эта", "Немезиды" и некоторых других. Было бы некорректно утверждать, что Лавкрафт "имитировал" поэтических мастеров георгианской эпохи; просто он читал их с самых ранних лет и, как результат, полагал их (наряду с По) образцами стиля, которым было бы логично следовать. Подавляющее большинство этих стихотворений немного суховаты и механичны, но некоторые поистине глубоки, и все без исключения изящно верифицированы и пропорционально украшены элементами юмора, пафоса, остроумия и жути. В последующее десятилетие Лавкрафт почти не занимался писанием стихов, однако в конце 1929 года он на очень короткое время возобновил свое поэтическое творчество. Такие замечательные вещи, как "Древний след", "Кирпичный ряд восточной Индии" и "Фунги [грибки] из Юггота" в полной мере обнаруживают признаки стилистической оригинальности и самостоятельности, свидетельствуя о способности Лавкрафта быть первоклассным поэтом.
В 1917 году, после девятилетнего перерыва, Лавкрафт вновь принялся за писание ужасных историй. Годом раньше он позволил опубликовать своего "Алхимика" в "Объединенном любителе", и У.Пол Кук, отметив рассказ как многообещающую вещь, усиленно побуждал Лавкрафта вновь взяться за создание художественных произведений. Так он и поступил, написав один за другим "Склеп" и "Дагон" - вещи, которые, как считается, открывают зрелый период его творчества. Объем собственно художественного творчества и время, отводимое на него, никогда не были у Лавкрафта особенно велики - деятельность по литературной обработке текстов других авторов и его переписка с многочисленными корреспондентами (которая стала весьма обширной ко времени его вступления в сферу любительской журналистики) весьма уменьшали возможности писателя заняться своим прямым делом. Кроме того, Лавкрафт и сам не торопился писать: в 1917 году вышли в свет только два рассказала в 1918 - всего один. К концу 1919 - и особенно в 1920 году - поток готовых произведений начал нарастать, но повествования все еще оставались короткими и, в общем, еще не достигали той сюжетно-стилевой плотности, которая отличает его позднейшие вещи.
Р. Элэн Эвертс полагает, что Лавкрафт занимался обработкой рукописей других авторов уже в 1912 году, но объем этой его работы заметно возрос, когда он оказался в русле любительской журналистики. До конца жизни это занятие являлось основным источником его доходов,- ибо то немногое из прозы, что ему удавалось опубликовать, почти не находило спроса. Несправедливо заявлять, что Лавкрафт "растратил" свое время на редакторскую работу: без тех денег, что она приносила, он, скорее всего, не смог бы написать вообще ни одного рассказа. Более того, из-за своей известности в жанре ужасных историй он как возможный редактор привлекал к себе многочисленных неизвестных, но страстно желавших напечататься сочинителей всякой жути, и в процессе обработки их рукописей или даже просто сочиняя за них рассказы, вкраплял в них различные элементы своей философии и своего мифоцикла, что по сути равноценно оригинальному творчеству. Конечно, редактирование и перелицовка ужасных историй являлись лишь малой частью его литературной поденщины, охватывавшей самые различные текстуальные объемы - от стихотворений до пухлых учебников и романов.
В ранний период своей деятельности в области любительской журналистики Лавкрафт не прекращал заниматься наукой: его статьи по астрономии появлялись в "Ивнинг Ньюс" (Провиденс, 1914-1918) и в "Эшвил Газет-Ньюс" (Сев. Калифорния, 1915). Но это были последние статьи такого рода, и Лавкрафт позволил себе украсить их поэтическими отрывками и анализом связи некоторых любопытных астрономических фактов с историческими событиями.
"Около 1919 года, - пишет Лавкрафт, - я открыл для себя лорда Дансени... и это дало огромный импульс моим писаниям". В последующие два или три года Лавкрафт намеренно имитировал стиль ирландского фантаста. В этой связи удивительным представляется тот факт, что Лавкрафт написал "Полярис" - можно сказать, самую дансенианскую из своих вещей - задолго до того, как познакомился с сочинениями самого Дансени. На самом деле в этом сходстве нет никакой тайны, если иметь в виду, что оба автора использовали для своих сочинений стиль Библии короля Иакова (что наиболее очевидно в "Пеганских богах" Дансени). Так как атмосфера сновидения и возникающие под ее воздействием образы лучше всего передаются посредством торжественного, формального и архаического стиля - включая употребление неизвестных и экзотических названий (иногда несуществующих) для создания обстановки магической нереальности, - то неудивительно, что в творениях обоих авторов обнаружилось такое взаимонезависимое сходство. Тем не менее, можно легко понять Лавкрафта, утверждавшего, что при прочтении Дансени он получил "удар током" - ведь он натолкнулся на писателя, чьи темы, стиль и мировоззрение оказались столь близкими его собственным.
В 1921 году после двухлетнего содержания в психлечебнице умерла мать писателя; Лавкрафт был потрясен ее смертью и в течение нескольких недель пребывал в абсолютном бездействии. Лавкрафта часто называли "маменькиным сынком", находившимся под сильным влиянием женской части семьи. Действительно, после 1915 года, года смерти Ф.С.Кларка, в семье не осталось ни одного представителя мужского пола, который мог бы хоть как-нибудь' заинтересовать Лавкрафта, и все оставшиеся годы он прожил либо при матери, либо при жене и двух своих тетках, однако достаточно очевидным является и то, что Уиппл Филлипс выступал достойной, пусть даже и не полной, заменой отцу (которого Лавкрафт, к тому же, никогда не знал) и что доктор Кларк также внес существенную лепту в дело интеллектуального развития и образования племянника. Сегодня невозможно с достаточной степенью объективности судить о важности того обстоятельства, что Лавкрафт был единственным ребенком в семье, что у него не было "настоящего" отца и что он произрастал в компании взрослых - однако не вызывает сомнения, что чрезмерная опека со стороны его матери постепенно ослабевала ввиду все более увеличивающегося числа корреспондентов, а также личных знакомств писателя.
Судьба распорядилась так, что смерть матери совпала со знакомством Лавкрафта со своей будущей женой, Соней X. Грин (Дэйвис), русской эмигранткой еврейского происхождения, бывшей на несколько лет старше его. После трехгодичного романа они поженились и обзавелись домом в Бруклине. Однако брак оказался неудачным и через два года супруги разошлись.
Женитьба Лавкрафта по праву считается одним из самых противоречивых событий в его жизни, ибо она породила множество новых вопросов, касающихся личной жизни писателя. Развал брака не может быть объяснен такими до смешного простыми и ничего не объясняющими причинами, как "потребность Лавкрафта в уединении", "склонность к затворничеству" или "ксенофобия". Каждая из этих причин и все они вместе подают Лавкрафта в существенно искаженном виде: на самом деле все было гораздо сложнее. В браке сошлись две волевых индивидуальности, и ни одна не пожелала уступить другой. Со стороны Лавкрафта разрыву немало поспособствовали глубоко укоренившиеся в нем привычки тридцати четырех лет холостяцкой жизни, а также психологически-эстетическая потребность в Провиденсе и Новой Англии в целом.
Никогда не имевший постоянного дохода, Лавкрафт не мог найти работу в Нью-Йорке, а отсутствие стажа трудовой деятельности не позволяло ему сориентироваться в литературных кругах и занять в них подобающее его дарованию место. Несмотря на все эти трудности, Лавкрафт был вполне доволен своей жизнью: походы в музеи, посещения библиотек, литературные споры ночи напролет и пешие исследовательские прогулки по городу - все это скрашивало недели и месяцы его "нью-йоркской ссылки". На этот период пришлось основание и расцвет клуба "Калем" - неформального кружка друзей Лавкрафта в Нью-Йорке, названного так потому, что среди его членов большинство носили фамилии, начинавшиеся на "К", "Л" и "М". Однако, зная Лавкрафта, можно было ожидать, что дансенианский блеск Нью-Йорка с его головокружительными шпилями и силуэтами небоскребов скоро поблекнет в его глазах, и его вытеснит горькое сознание упадка и разложения, преобладавших в атмосфере этого огромного города, неприязнь к его угнетающим размерам и кишащим на его улицах толпам. Так оно и вышло - постепенно, но неуклонно эти настроения начали подтачивать душевное равновесие Лавкрафта. Как естественный результат стесненных условий проживания, усилилось и недоверие Лавкрафта к иностранцам (что будет подробнее рассмотрено позже), и можно с уверенностью сказать, что в последние месяцы своего пребывания в Нью-Йорке он находился на грани острого психического расстройства. Между тем, Соня Дэйвис являла собою скорее помеху, нежели опору для Лавкрафта, о чем свидетельствуют друзья Лавкрафта, замечавшие за нею необычайную деспотичность характера. Ввиду всех вышеперечисленных обстоятельств Лавкрафт пришел к выводу, что ему следует полностью удовольствоваться сферой своих собственных мыслей и дел, не ожидая ничего более.
За несколько лет до женитьбы Лавкрафт нашел выход в мир профессиональных изданий. В 1921 году Дж. Дж. Хутэн, известный Лавкрафту по любительской журналистике, попросил его написать сериал из шести коротких рассказов с одним постоянным центральным персонажем для дешевого профессионального журнала "Хоум Бру" (Самогон). Лавкрафт согласился и создал "Герберта Уэста - воскресителя мертвых". Сериал был опубликован под заголовком "Жутковатые истории" в 1922 году. На следующий год Лавкрафт написал еще один сериал для "Хоум Бру" - "Затаившийся страх". Когда же в 1923 году был основан легендарный "Уиерд Тэйлз" (Загадочные истории), Лавкрафта попросили дать что-нибудь и туда. Первый же предложенный им текст был с готовностью принят. "Уиерд Тэйлз" стал основным рынком для его рассказов, и в конце концов там были опубликованы все его самые важные вещи, за исключением четырех: "В призрачных поисках неведомого Кадафа" (1926-27), "Сияние извне" (1927), "В горах безумия" (1931) и "За гранью времен" (1935). На страницах журнала появились и многие из его литературных обработок страшных историй других авторов, а также некоторые из его страшных стихов.
В середине двадцатых годов Лавкрафт пережил свое последнее серьезное увлечение - он познакомился с работами Артура Мэйчена. Влияние Мэйчена ощущается в таких вещах, как "Прохладный воздух" (1926), "Ужас в Данвиче" (1928), "Шепчущий в темноте" (1930) и некоторых других. По времени это совпало с еще одной эволюцией в творчестве Лавкрафта - длина его произведений стала расти по мере того, как он все более ясно осознавал, что для удовлетворительного выражения его концепций ему требуется пространство повести или небольшого романа. Увеличение текстового объема начинается с "Крыс в стенах" (1923) и продолжается в таких вещах, как "Заброшенный дом" (1924), "Заточенный с фараонами" (1924), "Кошмар в Ред-Хуке" (1925) и "Зов Ктулху" (1926). Последним коротким рассказом Лавкрафта был "Загадочный дом на туманном утесе" (1926) - в последовавшие десять лет он не написал ни одного художественного произведения, которое насчитывало бы менее 10 тысяч слов.
В 1926 году Лавкрафт вернулся из ненавистного ему Нью-Йорка домой - в Провиденс. Это событие, сопровождавшееся почти экстатической радостью, положило начало беспрецедентному взрыву литературной активности писателя. Помимо продолжения своего фундаментального эссе "Сверхъестественный ужас в литературе", начатого в 1925, он завершает несколько крупных повестей, включая "Зов Ктулху", "В призрачных поисках неведомого Кадафа", "История Чарльза Декстера Варда" и "Сияние извне". В первом из перечисленных выше рассказов взору читателя предстает цельный фундамент знаменитого лавкрафтовского мифоцикла. Зачатки этого цикла можно, пожалуй, обнаружить еще в "Дагоне" (1917), но более верно считать его началом такие подготовительные вещи, как "Безымянный город" (1921) и "Праздник" (1923). Однако лишь в "Зове Ктулху" мифологическая концепция автора приобретает цельность и завершенность. При всем при том было бы несколько неправильно делить творчество писателя на произведения, которые являются частью цикла, и произведения, которые не входят в него, ибо в действительности все без исключения вещи Лавкрафта выражают центральную тему его философии - "общепризнанные человеческие законы, интересы и эмоции не имеют никакой силы или значимости в масштабе макрокосмоса", - и единственная разница между теми и другими состоит в том, какие пантеоны богов, названия мест и тому подобные приемы используются в них качестве центральных сюжетообразующих элементов. И хотя иногда оказывается удобным подразделять весь корпус лавкрафтовского наследия исходя из некоторых свободных и подвижных категорий (основанием чему служит, возможно, использование схожих псевдомифологических существ, общность темы и места и т.п.), при этом следует всегда помнить о фундаментальном философском единстве всех его трудов.
В "Сиянии извне" можно заметить тяготение Лавкрафта к жанру научной фантастики. Ростки этой тенденции можно обнаружить в его более ранних вещах, таких, как, например, "За стеной сна" (1919). И все-таки в высшей степени спорно, писал ли Лавкрафт собственно "научную фантастику", тем более, что до сей поры не существует единства во взглядах на то, что именно представляет из себя чистая "научная фантастика". Как бы то ни было, огромный вклад Лавкрафта в развитие этой области литературы сегодня является общепризнанным. В таких произведениях, как "Шепчущий в темноте", "В горах безумия" и "За гранью времен", писатель использует множество приемов и сюжетных механизмов, которые можно классифицировать как чисто "научно-фантастические".
Вряд ли кто-либо осмелится оспаривать то утверждение, что последнее десятилетие жизни Лавкрафта было венцом его творческой карьеры. За исключением нескольких неудач (Лавкрафт писал Э. X. Прайсу по поводу отказа "Уиерд Тэйлз" опубликовать в 1931 году "В горах безумия": "Возможно, это был самый сильный удар по моей карьере писателя"), его вещи продавались достаточно регулярно. Более продолжительными стали его путешествия по местам старых поселений - несколько раз он посещал Квебек, Чарльстон, Новый Орлеан и другие места. Наконец-то он лично повстречался с несколькими своими приятелями по переписке, в числе которых следует назвать Генри С. Уайтхеда, Э. Хоффманн Прайса и Р. Г. Барлоу. Его доход от редакторской работы и журнальных публикаций упрочился настолько, что обеспечивал ему умеренно-комфортное (хотя и, конечно, без излишеств) существование, и теперь на досуге он мог наслаждаться изучением ранее неизвестных ему уголков Провиденса и Новой Англии, которые позднее были с немалым блеском запечатлены в таких произведениях, как "Ужас в Данвиче", "Шепчущий в темноте" и "Завсегдатай мрака" (1935).
В этот период его творчество, пусть медленно и в очень скромных масштабах, стало приобретать признание у читающей публики. Лавкрафт никогда не терял популярности среди читателей любительских журналов и "Уиерд Тэйлз", но теперь его рассказы начали фигурировать в престижных ежегодных о'брайсновских списках "Лучших Рассказов" и включаться в антологии - как на родине, так и в Англии. На его произведения обратили внимание Винсент Скарретт, Бертранд К.Харт, Уильям Болито и другие видные фигуры литературы того времени. Но несмотря на все эти благоприятные обстоятельства, Лавкрафту удалось опубликовать только одну прижизненную книгу - "Тень над Инсмутом", выпущенную в 1936 году его другом Уильямом Крофордом под маркой издательства "Виженери". Несколько раньше, в 1928 году, У.Пол Кук сделал пробные оттиски "Заброшенного дома", но так никогда и не переплел их. Кроме того, с 1915 по 1936 год Лавкрафт выпустил восемь маленьких брошюр ("Преступление из преступлений" (1915), "ОАЛП как флаг любительского журнализма" (1916), "Оглядываясь назад" (1920?), "Материалист в наши дни" (1926), "Новые статьи о поэзии" (1932), "Ультарские кошки" (1935), "Некоторые своевременные побуждения" (1936) и "Чарльстон" (1936)). Недоброжелатели Лавкрафта всегда упирали на то, что писателю так никогда и не удалось издать книгу - роман или сборник рассказов - в той или иной солидной фирме, но такой факт как раз легко объясним: в те времена ведущие издательские фирмы крайне неохотно шли на публикацию объемистых сборников ужасных историй, принадлежавших перу малоизвестных авторов. Специализированные фирмы, такие, как "Аркхэм Хаус", "ДАУ Букс" и "Ноум Пресс" появились много позже смерти Лавкрафта, а расцвет их вообще пришелся на пятидесятые годы. Таким образом, чтобы издать книгу, Лавкрафту не оставалось ничего другого, как прибегнуть к помощи своих друзей и коллег, чьи маломощные любительские типографии, конечно же, не могли справиться с вещью более или менее приличного объема. Правда, некоторые издательства - такие, как "Вангард", "Элфрсд А. Кнопф", "Лоринг и Масси", "Путнам" и другие - делали Лавкрафту запросы относительно написанного им, но из этих запросов так ничего и не вышло. Чаще всего у Лавкрафта просили какую-нибудь вещь романного объема. Такая вещь у него была - с 1927 года в ящике его стола лежала рукопись "Истории Чарльза Декстера Варда", насчитывающая около 50000 слов, но качество ее казалось автору столь неудовлетворительным, что он даже не пытался подготовить ее к публикации.
Именно суровая самооценка Лавкрафта, ощущение себя как прежде всего непрофессионального писателя были причиной того, что писателю не удалось добиться ощутимого материального благополучия. Будучи любителем не только на словах, но и по сути, он считал, что писать ради денег не только отвратительно в нравственном плане, но и эстетически самоубийственно. Лавкрафт часто говорил, что никогда не был и никогда не мог бы стать наемным писакой: он отказывался ориентироваться на вкусы кого бы то ни было, кроме самого себя. При всем при этом, будучи литературным редактором по специальности, ему частенько приходилось работать именно на продажу; но он всегда четко проводил границу между поденщиной и оригинальной художественной прозой. По этим же самым причинам Лавкрафт терпеть не мог никакой редакторской правки после того, как его собственная вещь была завершена, и не только потому, что это расшатывало единство и умаляло индивидуальность повествования - писатель справедливо полагал, что даже самые безобидные изменения нарушали тонкий психологический эффект, бывший результатом особой организации слов, фраз и предложений. И что бы там ни говорили некоторые комментаторы, Лавкрафт был чрезвычайно щепетилен относительно мельчайших нюансов написания, пунктуации и грамматических конструкций, ибо он слишком хорошо сознавал гипнотическую силу ритмических и звуковых эффектов.
С течением лет Лавкрафт становился все менее и менее уверенным в качестве своих художественных произведений. Такие высказывания, как: "У меня просто нет того, что позволяет настоящему художнику передавать его настроение" и "Нынче я дальше от того, что хотел бы сделать, чем 20 лет назад" - недвусмысленно выражают его отношение к собственным творениям в последние годы жизни. Чем дальше, тем меньше и меньше выходило из-под его пера. Мы уже говорили о том, что некоторые его произведения годами томились в рукописях и увидели свет только после его смерти (среди них выделяются такие две крупные вещи, как "История Чарльза Декстера Варда" и "В призрачных поисках неведомого Кадафа"), другие же удавалось пристраивать и продавать только при помощи и по настоянию друзей и литагентов ("В гробнице" (1925) и "Сны в ведьмином доме" (1932) пристроил А. Дерлет, "В горах безумия" - Юлиус Шварц, а "За гранью времен" - Дональд Уондри). Лавкрафт упорно отказывался предлагать какой-либо из своих рассказов для публикации, если он хотя бы раз уже был отвергнут издателями - писателю казалось, что такое коробейничество создавало ту самую ауру торгашества, которая была ему столь отвратительна.
Тем не менее, Лавкрафт не переставал писать до самой своей смерти. Его последнее художественное произведение, "Ночной Океан" (осень 1936 года), представлял собою опыт литературного сотрудничества с Робертом Г. Барлоу. Что же касается его поразительно обширной переписки, то он продолжал вести ее вплоть до того самого дня, когда 10 марта 1937 года он был доставлен в госпиталь имени Джейн Браун, где и умер мучительной смертью спустя пять дней от рака кишечника (симптомы этой ужасной болезни появились у Лавкрафта более чем за год до смерти, но он не придал им должного значения). А спустя еще три дня, в присутствии друзей и родственников, его тело было предано земле на родовой делянке семьи Филлипсов кладбища Суон Пойнт. Лишь через сорок лет после этого печального события стараниями друзей и почитателей Лавкрафта над его могилой была возведена небольшая стела. На стеле значится: "Я есмь Провидение".
Тотчас после смерти Лавкрафта стали возникать планы относительно издания собрания его сочинений. Получив от Р. Г. Барлоу, дальнего родственника и душеприказчика Лавкрафта, архив писателя, Август Дерлет и Дональд Уондри принялись обивать пороги крупных издательств с намерением заинтересовать их идеей полного собрания художественных произведений своего покойного друга и учителя. Прежде всего они обратились в "Скрибнерз", а затем в "Саймон и Шустер", но в обоих случаях получили отказ. В "Шустере", однако, им посоветовали издать книгу самим, и они с энтузиазмом взялись за дело. Организованная специально для этого случая фирма "Аркхэм Хаус" выпустила свою первую книгу, озаглавленную "Изгой и другие ужасные истории", в 1939 году. Книга, в которую вошло тридцать шесть рассказов плюс эссе "Сверхъестественный ужас в литературе" получилась огромной и насчитывала 553 страницы. Одновременно Дерлет и Уондри, редакторы этого объемистого тома, задумали выпустить трехтомник Лавкрафта, первый том которого должен был быть собранием всех его художественных прозаических вещей, во втором предполагалось поместить всю оставшуюся прозу, как художественную, так и нехудожественную, плюс основные стихотворения и мелкие вещи, а в третьем - избранные письма. Второй из запланированных томов, "За стеной сна", вышел в 1943 году, но когда редакторы обнаружили, что писем Лавкрафта, которые им предоставили многочисленные корреспонденты, набирается слишком много для немедленной публикации, они решили повременить с эпистолярным наследием писателя и вместо того выпустили "промежуточный" том "разного", получивший название "Заметки на полях" (1944). Начиная с того момента, издание промежуточных томов стало обычной практикой для "Аркхэм Хауса": появились "Кое-что о кошках и другие истории" (1949), "Комната с заколоченными ставнями и другие истории" (1959), "Ночное братство и другие истории" (1970). Кроме того, регулярно выходили в свет вещи, созданные "в посмертном соавторстве" Лавкрафта с Дерлетом. Что же касается "Избранных писем", то редакторская работа над ними и их опубликование потребовали почти сорок лет, и вместо планировавшегося одного тома вышло сначала три, а затем пять томов.
Вскоре после того, как в "Аркхэм Хаус" стали выходить первые сборники Лавкрафта, его книги стали активно публиковать другие издательства. Сначала "Баллантайн Букс", а затем "Бартоломью Хаус", "Бен Эбрэмсон", "Уорлд Пабли-шинг Компэни", "Эйвэн Букс", "Виктор Голанч", "Пэнтср Букс", "Белмон Букс" и "Лэнсер Букс" немало поспособствовали распространению художественного творчества Лавкрафта в Соединенных Штатах и Англии. Переводы Лавкрафта на другие языки стали появляться еще в 1946 году, однако только в середине 50-х годов, когда увидели свет отдельные книги Лавкрафта на французском, ознакомление иноязычной публики с творчеством писателя приобрело поистине массовый характер. Затем последовали переводы на немецкий, голландский, испанский, итальянский, польский, японский и многие другие иностранные языки.
Оживление интереса исследователей к Лавкрафту в текущее десятилетие привело к открытию и обнародованию большого числа менее известных произведений Лавкрафта, таких, как, например, эссе, в разное время выходивших на страницах любительских журналов, никогда не публиковавшихся стихотворений и прочих мелких вещей. Подобная перепечатка помогает критикам и ученым более полно оценить Лавкрафта как писателя, а также проливает свет на неясные до того аспекты его жизни. Однако, в этом направлении предстоит еще много работы - особенно это касается неопубликованных произведений и писем Лавкрафта.
Сегодня Лавкрафт стал признанным и значительным писателем нашего века, творчество которого уже оказало и по сей день оказывает большое влияние на научную фантастику и литературу ужасов, и можно ожидать, что это влияние будет усиливаться в ближайшие десятилетия. Однако, говоря а Лавкрафте - писателе и Лавкрафте - человеке, мы не можем не остановиться более подробно на некоторых ключевых моментах, которые мы еще не затронули в своем исследовании.
Нам представляется, что в своем художественном творчестве писатель прибегал к нескольким дополнительным созидательным моделям, вытекающим из его основного тезиса космичности. Одна из таких моделей - это, как уже упоминалось, использование сновидений. Повсеместно признано, что начиная с шестилетнего возраста Лавкрафта посещали чрезвычайно живые сновидения, многие из которых он напрямую перекладывал в рассказы. Примером тому могут послужить такие вещи, как "Показания Рэндольфа Картера", "Целефаис" и "За гранью времен". Однако истина заключается в том, что практически все его произведения либо основываются (по меньшей мере частично) на сновидениях, либо включают в себя их обрывки и образы. Пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что характерная пассивность большинства повествований Лавкрафта - прием, за который его часто сурово критиковали - вполне могла быть намеренным приемом, использовавшимся для усиления сноподобного характера произведения. Этот прием, наряду с постоянным использованием первого лица, утверждает сновидческие образы в нашем сознании, делая их как бы нашими собственными. Если следовать такому подходу, то приобретут связность и смысл другие разрозненные факторы - например, тот факт, что многие из кульминационных сцен у Лавкрафта происходят в темноте или полумраке. Лавкрафт вовсе не хотел, чтобы читатели подумали, что его видения непременно являются плодами не на шутку разыгравшегося воображения - скорее всего, имело место как раз противоположное намерение. Писатель явно желал показать, что описываемое им происходило в действительности и что разнообразнейшие существа и создания, населяющие его произведения, действительно существуют - таким образом наглядно продемонстрировав незначительность человеческого рода по отношению к ним и в сравнении с ними. Как бы там ни было, помимо желания трансформировать собственные сновидения в текстовые реалии языка, Лавкрафт стремился размыть наше чувство уверенности в устойчивости привычной нам реальности, дабы события и происшествия, в коих с очевидностью упраздняются естественные законы природы (факт, который Лавкрафт считал величайшим источником ужаса) выглядели более вероятными.
Центральным концептом всего творчества и мировоззрения Лавкрафта был концепт времени. У Лавкрафта часто возникало ощущение, что все его страдания вызваны тем, что он находится не в своем времени и что лучше всего ему было бы в восемнадцатом веке или, по крайней мере, в его собственном представлении о нем. Сдвиги во времени и ужасы, которые возникают, когда временные эпохи перепутываются и теряют свой установленный порядок, играют важную роль во многих его произведениях. Наглядный пример тому - повесть "За гранью времен". С другой стороны, в романе "История Чарльза Декстера Варда" писатель дает нам понять, что прошлое и само по себе (в данном случае представленное как наследие предков) может вмешиваться в настоящее и создавать обстоятельства, которые могут влиять на всю цивилизацию, на все естественные законы, возможно даже, на судьбу Солнечной системы и вселенной. А все его произведения, посвященные проблеме наследственной дегенерации (особенно "Крысы в стенах"), недвусмысленно указывают на то, что прошлое (в данном случае прошлое каждого отдельного человека, простирающееся назад вплоть до того времени, когда мы еще не были людьми в полном смысле этого слова) не умирает, а потому может оказывать мощное воздействие на настоящее и грядущее. Однако кроме ужаса перед временем и прошлым (то же самое касается его представления о природе вообще), у Лавкрафта наличествует и обожание и обожение их; в некоторых произведениях он постулирует следующий тезис: "время может и не существовать в некоторых пространственных областях". Такое положение вещей представляется ему отнюдь не ужасающим, а скорее "занятным", ибо такое состояние материи таило для Лавкрафта огромные возможности для приобретения знаний о пространственно-временном и историческом континуумах. Концепт времени у Лавкрафта многосторонен и не связывается только с минувшими годами.
Говоря о трудах Лавкрафта, остается лишь еще раз указать на то, что художественная проза, равно как и поэзия с эссеистикой, не являлась для него существенно важной частью его творчества: хотя сам писатель никогда не считал свои письма собственно литературными произведениями, нужно постоянно иметь в виду, что хотя бы даже по объему они бесконечно превосходят все остальное написанное им. Из-под его пера вышло 100000 только учтенных писем, содержащих в общей сложности несколько миллионов слов. Среди его корреспондентов были Райнхарт Кляйнер, Элфред Гэлпин, Морис У. Моу, Джеймс Ф. Мортон, Эдвард Г. Коул, его тетушки - миссис Ф. С. Кларк и миссис Энни Э. П. Гэмуэлл, Сэмюэль Лавмэн, Фрэнк Белкнэп Лонг, Кларк Эштон Смит, Август Дерлет, Доналд Уондри, Уилфред Блэнк Тэлмэн, Бернард Остин Дуаер, Вудберн Гэррс, Винсент Старрет, Б. К. Гарт, Элизабет Тоулбридж, Э. Хоффман Прайс, Роберт Э. Говард, Дж. Верной Ши, Роберт Блох, Р. Г. Барлоу, Дон Раймсл, Вирджил Финлей, Уиллис Коновер и многие другие. Невообразимость этой работы предстанет со всей очевидностью, если вспомнить о том, что всего лишь одна тысяча писем (при этом, многие из писем представлены лишь фрагментарно) послужила материалом для всех пяти томов "Избранных писем" при общем числе страниц более двух тысяч.
Лавкрафту - человеку приклеивали многие ярлыки, и наиболее общим обвинением против него было обвинение в "расизме". Однако вполне очевидно, что этноцентрические взгляды Лавкрафта были типичными для его времени, его социального положения и его среды; дело не в том, что его взгляды были более резкими, чем взгляды прочих "старых американцев" первой трети двадцатого века, а в том, что они регулярно, связно и с большой силой выражались на бумаге. Вряд ли стоит заостряться на утверждении, что Лавкрафт стоял на "ошибочных" позициях, ибо при ретроспективном рассмотрении мы были бы вынуждены признать "ошибочными" каждого отдельно взятого человека и каждую цивилизацию - начиная с древних греков и тех, кто был до них, и кончая сороковыми годами нашего столетия. При этом не следует упускать из вида и то, что многочисленные аспекты "расизма" проявились во всей своей отвратительной красе лишь для тех поколений, которые знают об ужасах Второй Мировой Войны. Лавкрафт же целиком оставался на уровне провозглашения своих взглядов - не зафиксировано ни одного примера каких-либо действий с его стороны против национальных меньшинств.
Многие из его ближайших друзей, не говоря уже о жене, отнюдь не принадлежали к чистой нордической расе, судьбой которой он был так озабочен. Более того, с той поры, когда его юношеские взгляды были во многом нескоординированными и бездумно-резкими (беря за основу теории Дарвина, Гексли и других, он искренне полагал вредоносным для "несовместимых" народов и рас слишком сильно перемешиваться ввиду угрозы слияния культурных образцов и моделей в нечто аморфно-однородное), они постоянно претерпевали существенные изменения. Некоторое время его расовое кредо подтверждалось и упрочнялось лицезрением разрушения и перелицовки прекрасных старинных особняков его родного Провиденса, которое учиняли иностранцы-эмигранты, наводнившие город и всю страну на рубеже веков. Он противился не разрушению зданий самих по себе: дело в том, что символически оно означало угасание той особой ауры прошлого, которую, как он считал, должно было сохранить во имя культуры, и которая была ему необходима психологически. Начиная с 20-х годов его взгляды стали заметно смягчаться, и в свои зрелые и поздние годы он, скорее всего, уделял гораздо меньше внимания вопросам "расовой чистоты", чем большинство людей его социального положения. Однако не будем сбрасывать со счетов этот момент как несущественный: концептуальная установка Лавкрафта часто приводила к тому, что он проповедовал противоречащие логике вещи и искаженные представления. Не делает ему чести и то, что он давал личным чувствам и симпатиям вкрадываться не только в свои письма, но и в стихи ("Падшая Новая Англия", "Боевая песнь Тевтона" и т.д.), и даже в рассказы ("Кошмар в Ред-Хуке", "Он" и т.д.).
Политическая мысль Лавкрафта претерпела на протяжении его жизни столь же глубокие изменения, сколь и его взгляды на расовую проблему. Начав как нарочито стойкий англофил со строго консервативным мировоззрением, "всего лишь за пятнадцать лет он превратился в убежденного либерала, предвидевшего появление в мире той или иной формы фашиствующего социализма с государственной собственностью на промышленность, искусственно-планомерным распределением рабочих мест, регулируемым жалованьем, пенсиями по старости и тому подобными мерами". Это является лишь еще одним свидетельством гибкости Лавкрафта - неутомимого искателя истины, способного отбрасывать или круто менять свои укоренившиеся представления перед лицом новых фактов и нового опыта. Заявление о том, что Лавкрафт был "эксцентричным затворником", отпадет как совершенно ложное, если принять во внимание те многочисленные и продолжительные поездки, которые он совершал в Последние пятнадцать или двадцать лет своей жизни. Тот факт, что Лавкрафт отличался замкнутостью и склонностью к уединению, вероятно, невозможно отрицать - особенно это проявилось в период с 1908 по 1915 годы. И хотя он так никогда и не повстречался с большинством своих коллег по перу (Кларк Эштон Смит, Август Дерлет, Роберт Э. Говард, Роберт Блох и др.), немало было и таких, с коими он виделся лично. Дом писателя всегда был открыт для гостей, хотя его предпочтение спать днем, а работать ночью и создавало определенные трудности для визитеров. Абсолютно неверно утверждать, что Лавкрафт был снобом: в круг его знакомств входили люди самых разнообразных профессий и рангов (учителя, профессора, рабочие, печатники и т. д.), и каждый из них может и сейчас поклясться, что Лавкрафт был бесконечно далек от снобизма. До некоторой степени справедливо было бы сказать, что писатель предпочитал косвенные контакты с людьми, например, посредством переписки - но случаи разрыва Лавкрафтом дружеских отношений крайне редки.
Была ли привязанность Лавкрафта к восемнадцатому веку, его обычаям и литературе, его философским течениям и искусству, всего лишь позой, с которой он накрепко сжился, особого рода притворством, как полагают некоторые? Подобного рода утверждения представляются абсолютно несостоятельными. Лавкрафт вырос в атмосфере восемнадцатого века, а непрерывное, в огромных объемах, чтение литературы того периода совершенно естественно привело к тому, что он чувствовал себя в том времени, как дома. В одном из писем он выражался следующим образом: "Восемнадцатый век - моя страсть... По сути, он был той финальной фазой, что завершила эпоху, совершенно свободную от духа механизации, эру, что в общем и целом была наиболее удовлетворительной для жизни человека. Эстетически эта эпоха напрочь лишена величия елизаветинского века и никоим образом не сравнима с перикловой Грецией или Римом времен Августа. Ее притягательность для меня - лишь следствие ее близости..." Лавкрафт не переносил девятнадцатого века, полагая, что большая часть тогдашней литературы, особенно викторианской, пуста и мелка (при этом он всегда находил массу добрых слов для По, Бодлера и декадентов), а искусство и архитектура - гротескны и являются не более, чем "пустыней иллюзий, помпезности и лицемерия". (Следует заметить, что многие историки и философы - в том числе Льюис Мамфорд, Арнольд Тойнби и лорд Кларк - разделяли это мнение.) С другой стороны, двадцатый век отталкивал его своими авангардистскими тенденциями в литературе и искусстве, а также попранием традиций ради самого попрания. Лавкрафт считал, что Англия восемнадцатого века является более приятной, рациональной и лишенной претенциозности страной, и в таковом качестве больше подходит для жизни в ней. Что же до архаизмов, которыми изобилуют его ранние произведения (например "traffick"), то это было всего лишь естественным результатом чтения старинных текстов; позже он отказался от большинства архаизмов, однако некоторые сохранил из личного предпочтения. Его письма опровергают легенду, согласно которой Лавкрафт из-за своей очарованности прошлым не отдавал себе отчета в том, что происходит в окружающем его мире: своим корреспондентам он часто и с большим пониманием и чуткостью писал о современной политической ситуации в мире, современной литературе и философской мысли, а также о последних достижениях науки. Если настаивать на том, что лавкрафтова манера представлять себя старцем (зачастую он подписывал свои письма как "дедушка Теобальд") указывала на его стремление к приобретению классического имиджа пожилого джентльмена-философа и наставника, то следует признаться и в том, что она в не меньшей мере отражала его многогранное остроумие. Он мог быть едко сатиричным, как Бирс ("Ad Criticos" - ответы под псевдонимами астрологу Гартману), безудержно веселым, как Вудхаус (Ibid., "Дражайший Эрменгард", "Госпоже Софии Симпл, королеве кино") и занятно легкомысленным, как. Остин ("К Чарли из Комикса", "К Филлис" и т.д.). В иных вещах встречается откровенная развеселая самопародия, в других же, таких как "Альфредо" и "Воспоминания доктора Сэмюэля Джонсона", Лавкрафт предстает как автор прекрасных произведений в ключе пародии и сарказма.
Наибольшее восхищение даже у самых заядлых критиков Лавкрафта вызывала такая черта его характера, как эрудиция. Лавкрафт не только читал необъятно много, но и запоминал все, что прочитывал: его память часто изумляла друзей. Только в самые ранние годы его знания можно было назвать "книжными": стоило ему выйти из-под опеки матери и уравновесить ученость опытом, как интеллект его стал приобретать исключительность и блеск, что отчетливо видно в его поздних письмах. Нам остается лишь привести список тех областей знания, в которых Лавкрафт чувствовал себя более чем в своей тарелке: астрономия, литература, эстетика, философия, химия, психология, история (особенно древней Греции и Рима, Англии и английских колоний в Америке), архитектура, политика, искусство, лингвистика и другие.
В прошлом достаточно часто затрагивался вопрос о здоровье Лавкрафта и о его сравнительной бедности. Была ли его неспособность переносить холод врожденной или явилась результатом сочетания каких-то более поздних факторов - добровольной изоляции от мира, неправильного питания и т. д. - сейчас вряд ли возможно установить. Наиболее спорным представляется распространенное мнение о том, что Лавкрафт подвергал себя изнурительным голодовкам. Август Дерлст пытался рассеять этот миф и был, вероятно, прав, утверждая, что сформировавшиеся у Лавкрафта привычки в еде были зачастую продиктованы необходимостью, но едва ли не в той же мере и его собственным вкусом. Сколь бы скудной ни казалась нам диета Лавкрафта, она, должно быть, вполне удовлетворяла его. Безусловно, ее нельзя назвать идеальной: сахар, шоколад, кофе и тому подобные рискованные продукты составляли в ней непропорционально большую долю. Поэтому нельзя сказать, что Лавкрафт голодал - скорее всего, его обычным состоянием было состояние хронического недоедания; а упорное нежелание ходить к врачам, происходившее в равной мере от отсутствия расположения и денег, косвенным образом приблизило его преждевременную смерть.
Данная статья не является попыткой прояснить до конца все множестве особенностей и парадоксов, из которых складывались жизнь и характер Лавкрафта. Мы можем спрашивать себя, почему при всем своем рационализме он продолжал придерживаться расистских взглядов, кажущихся нам сегодня столь противоречащими логике; мы можем вопрошать, почему он приложил так мало усилий для достижения материального успеха при том, что без особых стараний и компромиссов мог иметь его в полной мере; почему порою он мог быть потрясающе легкомысленным (его поразительная необязательность в деле выполнения договоренностей известна всем), а порою проявлять огромное великодушие и участие в других; почему до тех пор, пока он не разменял четвертый десяток, он был так по-мальчишески догматичным; почему он более чем сдержанно относился к вопросам секса - эти и многие другие вопросы до сих пор не находят должного объяснения. Нашей целые было обозначить в общем плане жизнь, творчество, характер и мировоззрение одного из наиболее интересных людей своего поколения, выправить те искажения, что укоренились в представлениях о нем за последние десятилетия и, таким образом, облегчить задачу интерпретации его творчества. Лавкрафт остается одним из наиболее противоречивых писателей нашего столетия, и его труды постоянно становятся предметом удивительно многообразных толкований. Лавкрафта -человека представляли то как святого, то как исчадие ада - разве не ясно хотя бы из этого, что истинная суть его личности лежит где-то меж двух этих крайностей? Парадоксы жизненного пути Лавкрафта представляют собой вариации основного парадокса человеческого существования вообще. То, что он не поддается систематизации и простым обобщениям, в полной мере свидетельствует о богатстве и сложности этой выдающейся натуры.

МЕДИЦИНСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

Анализы и диагностика Андрология (мужские болезни) Беременность и роды Бесплодие Болезни сосудов Болезни уха, горла и носа Гастроэнтерология Гинекология Глазные болезни Диетология Иммунология, аллергология Инфекционные болезни Кардиология Кожные болезни Косметология Красота и здоровье Маммология Наркология Нервные болезни Онкология Ортопедия Педиатрия Первая помощь Пластическая хирургия Половые инфекции Проктология Психология Пульмонология Ревматология Родители и дети Сексология Стоматология Урология, нефрология Хирургия Эндокринология Бросить пить Головная боль

Lkis

Серия сообщений "Энциклопедии и словари":

Часть 1 - Словари разные нужные и полезные на все случаи жизни.......
Часть 2 - САЙТ ЭЛЕКТРОННЫХ ВЕРСИЙ ВСЕХ ПОПУЛЯРНЫХ ПЕЧАТНЫХ ИЗДАНИЙ.
...
Часть 23 - ИНТЕРЕСНЫЙ ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ.
Часть 24 - ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНЫЙ ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ(продолжение)
Часть 25 - МЕДИЦИНСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

Вредно ли читать книги online + Электронная библиотека.

В последнее время онлайн библиотеки стали очень популярны среди населения нашей страны. Вместе с их развитием обычное чтение постепенно заменилось на чтение онлайн. Теперь человек решивший почитать не идет в магазин или в библиотеку, а садится перед монитором своего компьютера, заходит на сайт любимой онлайн библиотеки и читает.

Популярность такого вида чтения легко объяснима. Когда вы собираетесь в отпуск или на дачу, то везти с собой целую охапку книг, нет необходимости. Достаточно в поездку взять ноутбук и с вами будет целая библиотека! Но помимо популярности также возросла и тревога, как такое чтение отражается на здоровье глаз. Давайте разберемся, стоит ли чего-то опасаться? И если стоит, то чего?

Существует несколько возможных последствий долгого нахождения перед компьютером:
 

• В процессе чтения - быстрое переутомление;
• «Пелена» на глазах;
• Ощущение «песка» в веках;
• Различные глазные боли;
• Краснота.

Но не пугайтесь сразу! Все эти последствия можно легко избежать. Нужно просто знать, как это сделать.
 

• Старайтесь читать книги онлайн, увеличивая шрифт до удобного вам размера;
• Купите капли для глаз, которые заменяют слезу. Это специальные капли, они продаются в аптеках;
• Каждые полчаса давайте глазам передышку;
• Приобретите очки, имеющие прогрессивные линзы. Их применение при чтении с монитора намного снизит зрительное утомление. Такие очки при работе с компьютером являются эффективнее обычных очков.
• Не забывайте чаще моргать и не раскрывайте широко глаза при рассматривании, какого-либо объекта. Это поможет избежать распространенной проблемы «сухого глаза».
   

 

Современная проза Историческая проза Классическая проза Советская классическая проза Русская классическая проза Военная проза Контркультура Исторические любовные романы Короткие любовные романы Остросюжетные любовные романы Любовно-фантастические романы Современные любовные романы Фентези Альтернативная история Боевая фантастика Космическая фантастика Научная фантастика Юмористическая фантастика Ужасы и Мистика Детективная фантастика Социально-философская фантастика Героическая фантастика Эпическая фантастика Киберпанк Иронические детективы Боевики Шпионские детективы Классические детективы Криминальные детективы Детективы Триллеры Полицейские детективы Крутой детектив Исторические детективы Политические детективы Исторические приключения Приключения: Прочее Морские приключения Природа и Животные Вестерны

Детские приключения Приключения: Прочее Сказки Детская проза Детские стихи Детские остросюжетные Детская фантастика Драматургия Поэзия Биографии и Мемуары Публицистика Документальное: Прочее Энциклопедии Справочники Юмористическая проза Юмористические стихи Юмор: Прочее Здоровье Кулинария Домашние животные Эротика и Секс Дом и Семья: Прочее Эзотерика Самосовершенствование Религия Религия и духовность: Прочее О бизнесе популярно Маркетинг, PR, реклама