Стало штампом говорить, что Николай Заболоцкий похож на бухгалтера - счетовода. А  мне кажется, он похож на философа: очки, застёгнутость на все пуговицы, упорядоченность, аккуратность, отстранённость и погруженность в себя. Не случайно его называют поэтом-философом.

Поэзия Николая Заболоцкого похожа на философское исследование, выраженное поэтическим языком, особенно характерным для его метафизических поэм тридцатых годов («Безумный волк», «Деревья», «Торжество земледелия»). Уникальность поэта  заключается в том, что до него мало кто делал достоянием поэзии такие сложные проблемы. Разве что его любимый Баратынский и Тютчев.

Принято говорить о двух Заболоцких, раннем и позднем. Некоторые идут дальше и выделяют  в его творчестве четыре разных периода по десятилетиям: двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые. Действительно, поэт начинает с мрачно-карнавального мира «Столбцов», проходит через метафизическое осмысление мира в поэмах тридцатых и заканчивает классически-строгой лирикой пятидесятых.

Но есть то, что связывает всё его творчество в единое целое – это интерес Николая Заболоцкого к натурфилософии, к  теме природы, Вселенной, к месту в ней человека. Поэт принадлежал к числу «космистов», развивавших идеи всеединства и присутствия  всех во всём.

Русский космизм – особенный, он в наибольшей степени выражал русскую идею соборности, которая основывается  не только на христианской идее всеединства, но и на реальной взаимосвязи земных и космических процессов, на необходимости соизмерять то и другое, человеческую деятельность с целостностью мира.  

Яркими представителями русского космизма  были ученые Циолковский, Вернадский, Чижевский, религиозные философы Николай Федоров, Сергий Булгаков, Николай Бердяев, поэты и писатели Хлебников, Бальмонт, Вяч. Иванов, Андрей Платонов, композиторы Скрябин, Рахманинов, Римский-Корсаков, художники Чюрлёнис, Кандинский, Малевич, Филонов, Николай Рерих и другие.

Мироощущение и мировоззрение Николая Заболоцкого формировалось под влиянием  многих из них. Известна преемственность обэриутов, к которым принадлежал поэт, с Велимиром Хлебниковым. У него они учились очищать слово, видеть мир глазами ребёнка и соотносить  время с вечностью.

У Павла Филонова Николай Заболоцкий учился  анализировать мир и собирать его в единое целое, используя словесные формулы спаянности и соборности. У Циолковского, Вернадского, Сковороды и Федорова  он воспринял идею космичности и глубину философской мысли.

Услышать многое еще способен ум.
Бывало, ухом прислонюсь к березе -
И различаю тихий разговор.
Береза сообщает мне свои переживанья,
Учит управлению веток,
Как шевелить корнями после бури
И как расти из самого себя.
….

Готов я лечь в великую могилу,
Закрыть глаза и сделаться землей.
Тому, кто видел, как сияют звезды,
Тому, кто мог с растеньем говорить,
Кто понял страшное соединенье мысли —
Смерть не страшна и не страшна земля.
(Безумный волк, Монолог в лесу, отрывки. 1931)

Ранние стихи и метафизические поэмы Николая Заболоцкого наполнены размышлениями о вечных вопросах: о жизни и смерти, о природе и бессмертии, о безумстве храбрых и идеалистах. И пусть смыслы, которые поэт вкладывал в эти понятия, на протяжении жизни менялись, но они всегда оставались в центре его мироощущения.

Ранний Заболоцкий достаточно мрачен, хотя многие видят в «Столбцах» только  саркастический юмор и пародийность. Но эти стихи далеки от веселья, они наполнены смертью в разных ее вариантах, больше – как разрушительной силы, в которой гибнет всё живое.

Фактически - это признание капитуляции человека перед враждебным ему миром, перед пошлостью и мещанством, перед анти-преображением. «Столбцы» - это ад, сумасшедший бред и безумие, в котором оказался человек, отказавшийся от Бога. И даже в такой бытовой сценке как приготовление пищи, поэт видит не предчувствие вкусной еды, а страдание, убийство и смерть.

Мы разогнем усталые тела.
Прекрасный вечер тает за окошком.
Приготовленье пищи так приятно —
кровавое искусство жить!
….

И это — смерть. Когда б видали мы
не эти площади, не эти стены,
а недра тепловатые земель,
согретые весеннею истомой;
когда б мы видели в сиянии лучей
блаженное младенчество растений,—
мы, верно б, опустились на колени
перед кипящею кастрюлькой овощей.
(Обед, 1929)

***
Там примус выстроен, как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зеленых масляных прыщах.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных
И чугуны, купели слез,
Венчают зла апофеоз.
(На лестницах, 1928)

Позднее смерть осмысливается поэтом как естественный переход в другое состояние, как отдалённый край, а не как страдание и убийство, но она не уходит из его поэзии. Также менялось и представление Николая Заболоцкого о жизни: от череды бесконечных превращений и метаморфоз до жизни как истории души человека.

Фактически поэт проделывает сложный путь движения из ада через чистилище в рай, где царят гармония и разум, путь обретения утраченных христианских ценностей. Большинство современных поэтов и исследователей склонны считать, что Заболоцкий двадцатых годов и есть настоящий поэт, что его сломала тюрьма и ссылка, после которых он превратился из поэта-философа в довольно заурядного поэта-резонёра, знающего, как надо жить и как себя вести.

Но феномен Николая Заболоцкого гораздо глубже. Он заключается в том, что его признают за своего разные люди и разные читатели,  находя в нём и высокую поэзию, и городской фольклор, и глубокую философскую мысль. Заболоцкий –  уникальный феномен в русской поэзии, принадлежащий разным традициям.

Например, его считали и до сих пор считают советским поэтом, связанным с официальной идеологией наравне с Твардовским и Исаковским. Его стихи читались в дни ленинских торжеств («Ходоки»), в школах «Слово о полку Игореве» изучалось, в том числе, и по переводу Заболоцкого. Перевод, позволивший ему вернуться в поэзию.

Слова из его стихотворения «Не позволяй душе лениться!» и вовсе превратились в советский лозунг и размещались на стендах в школьных кабинетах, как и стихи «Некрасивая девочка», «Смерть врача», ставшие в один ряд с сентиментальными стихами Эдуарда Асадова. Я уж не говорю о таких шлягерах, как «Признание» и «Городок».

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
(Признание, 1957)

Есть читатели, которые больше всего ценят в Николае Заболоцком его напряженную философскую лирику тридцатых-пятидесятых годов, которая ставит его в один ряд с великими поэтами золотого века. Наконец, есть те, кто ставит его рядом с именами русского авангарда: Хлебниковым, Хармсом, Филоновым и Малевичем. Это профессиональные поэты, ценящие его дерзкие искания в области слова и стихосложения и, конечно же, это ценители «Столбцов».

Набоков восхищался тем, что Заболоцкий смог в тоталитарном государстве найти своё неповторимое лицо и встать рядом с Зощенко, Олешей, Ильфом и Петровым. И еще более определенно высказался о Николае Заболоцком Иосиф Бродский:

«Заболоцкий – абсолютно замечательный поэт, что ранний, что поздний, а на вопрос, кого он больше предпочитает – раннего или зрелого Заболоцкого, ответил: «Я не знаю. Оба они для меня абсолютно равноценны». Заболоцкий  сделал для русской литературы двадцатого века то же, что сделал Гоголь для литературы девятнадцатого. Все из нас в большей или меньшей степени находятся под влиянием его обаяния».

Но, несмотря на это, поэт продолжает оставаться в тени Мандельштама, Ахматовой и Пастернака, как и в тени более известных обэриутов – Хармса и Введенского. Во многом это происходит потому, что  писал он стихи, которые, по словам философа Александра Моисеевича Пятигорского, никто не понимает… Николай Заболоцкий – был и остается одиноким дубом, который воин, даже и один.

Дурная почва: слишком узловат
И этот дуб, и нет великолепья
В его ветвях. Какие-то отрепья
Торчат на нем и глухо шелестят.

Но скрученные намертво суставы
Он так развил, что, кажется, ударь —
И запоет он колоколом славы,
И из ствола закапает янтарь.

Вглядись в него: он важен и спокоен
Среди своих безжизненных равнин.
Кто говорит, что в поле он не воин?
Он воин в поле, даже и один.
(Одинокий дуб, 1957)

______________________________

  Тина Гай