Притча: Как слёзы Бога омывают душу



Мастер любил такие вечера. Заварив себе бадейку травничка, он бережно нёс её к столу Бог знает каких времён и через минуты погружался вместе с халатом, чаем и папкой с ботиночными тесёмками в широченное и глубокое кресло Бог знает каких времён. Он готовился к этому действу как к свиданию: в папке были вещи давние, писанные на чём угодно, где угодно и из них могла родится притча или сонет...или комочек бумаги, брошенный меткой рукой в корзину со стыдливой присказкой: "Фу, как я мог?".
Камлание вокруг папки было особенным. Нынче он достал в известном ему уголке старой Москвы "Кремону" - обманчивую внешней простотой певунью-гитару. Это его открытие после резных и звонких испанских гитар или камерных итальянских будуарных поделок несколько лет назад, не раз поражало друзей и исчезало в виде подарка до срока в их квартирах, пока, находясь у них в гостях, Мастер мог снова взять свою "Кремону" в руки: они все помнили его. Но эта была особенная. Он уже перетянул нейлон на серебро, тщательно подогнал гриф и теперь, вынутая из чехла, стояла она на подставке и нетерпеливо гудела квинтовой вязью от сквознячка или чутко отзывалась ею на упавшую книгу.
Сегодня мастеру хотелось песни Ему. Он знал, что в папочке с тесёмками можно найти что угодно, находясь в терпкой, томительной неуверенности: ЭТОГО там быть не должно.
Он ласково перебрасывал листы: не то, не то, не то...О!...Нет, опять... Он не спешил, его вдруг охватило спокойное знание: она там, там... Росло возбуждение Творца, а ЭТО всё пряталось среди волшебных анимаций серебряных смыслов его будущих щедевров. Пусть только для его творений, здесь и сейчас, зато - честно. Мастер ещё не закончил улыбку, она ещё блуждала в морщинах губ и озорничала в удивительной прозрачности глазах, когда он вздрогнул и откинулся к спинке, а листочек, вызвавший такую реакцию, всё ещё ютился меж большим и указательным пальцем разом задрожавшей творческим возбуждением руки. Он ещё раз близко поднёс к глазам найденое сокровище. Как же дорога была ему эта маленькая миниатюра. Писана она была по наитию и желанию сотворить необычную "вложенность размера" с передающими волной строф тонкие флюиды, поднимающие дух на высоты, даже для Мастера головокружительные.
Ладил и строил он это творение почти сутки, нервно смеясь любой удаче и чуть не плача в бессилии, когда мозаика строки не хотела даваться ни острому скальпелю разума, ни трепету души. А музыка как бы жила своей жизнью, но такой прекрасной. Более недели решалась судьба обретённого, пока внезапно не пришло решение: здесь и сейчас! Для нового его состояния духа. Уходить надо не отсюда...совсем...к истокам... Мастер взял в руки гитару.
И "Кремона" как бы всё понимая, начала нежное легатто с трёх нижних серебряных фей, которых едва касались подушечки пальцев руки Мастера:

Как слёзы Бога омывает душу
Печаль струны.
И тишина
Мне не нужна:
Храм тишины
Я магией гармонии разрушу.

И всё запело, заструилось в этой небесной гармонии. Вы не слыхали как поёт тишина? Она пела, пела и ей вторили подвески бра, ошеломлённые происходящим, что-то своё сучил ножками паучок в углу, подыгрывая на паутинке тончайшее стоккато. Мастер прорастал музыкой сквозь тишину и вечность, божественными флажиолетами "Кремоны" он уходил по спирали ввысь и выпевал ту нотку, буковку гимна, где среди гармоний прятался сакральный полутон в полутоне - арийский ключик-отвор к бессмертию.

Я умер, сгинул и живут лишь руки.
Манят, пьянят,
Чисты, легки,
Из под руки,
И вне меня,
Гармоний светлых трепетные звуки.

Пустое, ты уже снова возродился и басовито загудел в серебряных низах, пронзая почти на инфразвуке музыкой сфер последние барьеры к Нему. Лесенкой спустился по ладам, задерживаясь на коротких, синкопированных орнаментах божественной мелодии. И глубоко, по-русски поклонился Ему россыпью серебряных колокольчиков в благодарность за дар творить, которым Он наделяет всех любящих Его.

Быть может странно вам всё это слушать?
Мне всё равно,
Ведь может быть,
Что ощутить
Вам не дано,
Как слёзы Бога омывают душу
ЛЮБИТЕ ЕГО: НОВЫЕ ДУШИ БУДУТ У ВАС И НОВЫЕ ДЕТИ - У НЕГО.

Притча: "Серебряные россыпи"...Хорс, Любава, Краса, Веда и Добруша

За горами Рифейскими, где-то на север от Понта,
В странах мирных и ясных, где нет ни ветров, ни страстей,
От нескромных укрытые светлою мглой горизонта,
Существуют издревле селенья блаженных людей.

Но бессмертны они, эти люди с блистающим взглядом,
Но они непохожи на нас, утомленных грозой,
Эти люди всегда отдаются невинным усладам
И питаются только цветами и свежей росой.

Почему им одним предоставлена яркая слава,
Безмятежность залива, в котором не пенится вал,
Почему неизвестна им наших мучений отрава.
Этой тайны святой самый мудрый из нас не узнал.

Не бессмертны они, эти люди, меж нами - другие,
Но помногу веков предаются они бытию,
И, насытившись жизнью, бросаются в воды морские,
Унося в глубину сокровенную тайну свою.

Константин БАЛЬМОНТ

Это было, было, а иное поведал Учитель. Неспешен был его сказ, да великих дел касался, великой земли и великого духом народа. А дух тот хранили четыре сестры-берегини: Любава, Краса, Веда и Добруша. Вы без труда узнаете в них любовь, красоту, знание и доброту. А как же вера, спросите вы? Ведение мира через любовь, красоту и доброту и было верой этого народа, нераздельной и неслиянной ведением-верой. Были у народа и иные Хранители, обитавшие на Север от Понта. Сёстры отлучались к ним и чаще других - Веда: ей вверяли Хранители знание для великого народа или ведение. Поскрипывало коло Сварога, да чаще отлучались берегини из великой земли: великий народ сам изведал пути оберёга.
Самой яркой из сестёр была многоликая Краса: то девица с соболиной бровью и бездонными озёрами глаз; то сама Заря-Заряница; берёзка нежная на взгорке; облачко в небе - всё лучшее, что было в великой земле, отражалось в ней. Отражалось... Лишь Краса и Веда знали: истинной красотой сияла Краса лишь рядом с Любавой. Хороша была и Добруша: всё было спокойным и славным рядом с ней; ручеёк журчал потише; дубрава не так шумела; ветер буйный и тот усмирял свой разгон и норовил приласкаться к её льняным кудрям. Зверушки находили у неё защиту, приходил и мишка, занозивший лапу. Добруша даже считала не без основания, что Топтыжкин лукавил, чтобы она повозилась с ним. На всех их путях царил покой, а уж среди людей... И только Добруша и Веда знали: истинной благостью дышала и струилась та благодать, что исходила от неё рядом с Любавой. А через Веду познавал великий народ истинное величие и красу родной земли, её тайны и загадки, доброту и мудрость окружающего мира, не ведая, что чуден он тем, что рядом с Ведой была Любава.
Беда приходит незаметно: отлучки берегинь на Остров блаженных сделали великий народ слабым. Перестали они принимать и понимать сестёр, радоваться им: теперь сёстры вызывали у них враждебность. И вот пришло время, когда собрались берегини на поляне, куда ещё не добралась слабость народа. И Веда предложила уходить на Остров блаженных. Дать народу побороть самому слабость и вернуть величие. Не успела закончить, видят девы - волхв стоит. Только что тут лучик света был и вот старец с посохом. На них не глядит, очи долу, чтобы не выдали гневных высверков глаз, голос же гулкий, точно из пещеры.
- Вы, сестрички, - а клюка указует на Красу, Веду и Добрушу, - идите к людям и помогайте исправлять слабость.
- Ты, - тут он поднял,наконец, глаза, в которых легко могла утонуть поляна, а с ней пол мира впридачу, ясные и молодые, - со мной пойдёшь до срока.
И тут сёстры вспомнили, что любовь и ожигать может: так коротко и хлёстко глянула Любава на волхва.
- Иди, добрый человек, - только и сказала. Помолчала и добавила:
- Добро, красоту и знание надо с любовью людям нести, мы никуда не уходим от людей.
- Добре, я ухожу - волхв сделал паузу, - до срока, ты мне в тот срок, Любава, тоже надобна станешь, вместе народ лечить будем.
И - как и не было его: травинка шевелится, лучик снова заиграл, а его - нет!
- Ой! - встрепенулась Любава, - а как же имя его?
- Великий лекарь мира могучий Хорс. ВРЕМЯ.
Веда посмотрела задумчиво на Любаву.
- Раз Хорс за дело берётся - быть тому народу снова великим.
Она с каким-то новым, неизведанным ей самой чувством глянула на сестру.
- Будет велик народ русов и земля сия великой снова станет.
Голос её звенел и вера-ведение плескались в глазах гордыми сполохами, а голос всё набирал силу и разлёт.
- Время лечит. Велик и могуч Хорс, а и ему не справиться без тебя, Любава! ЛЮБОВЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО.

Бродил талантливый музыкант по свету, играл чудно на гитаре, иногда подмурлыкивая себе, хоть голос имел приятный. Забывали люди свои горести, слушая его игру, робкие улыбки являлись на лица, и радость жизни посещала их. А если и плакали от его песен, то эти слёзы были чистыми слезами очистившейся от какой-то скверны души.
Забрёл музыкант как-то в один город и замер изумлённо на площади. Он иногда видел много плачущих людей, когда по доброте душевной играл на похоронах. Но чтобы весь город плакал?! Музыкант попытался выяснить причину их плача, однако ему отвечали, что это нормально: они давно так живут. Но музыкант знал жизнь, потому что любил её, как и свою музыку. Имея тонкий слух, стал вслушаться он в окружающий мир и сквозь плач до его слуха стали потихоньку доходить звуки инструментов, игравших не красивую мелодию, а жуткую какофонию.
Огладил бережно музыкант свою гитару, и пролилась на плачущий город нежная мелодия души его и гитары. Никогда ещё музыкант не играл так нежно и в то же время истово, когда тихие пиццикато вдруг взрывались звенящими серебром тремоло, а безумные флажиолеты сливались с вкраплениями густых аккордов, вновь уводящими мелодию в страну нежных переборов и томительных фермат. И хоть недалеко было слышно эту мелодию, заглушаемую фальшивым дребезжанием инструментов и плачем, однако многие, точно по мановению волшебной палочки, замирали. Стихал визг смычков, унимался, взвизгнув напоследок, кларнет. А на лицах горожан, не представлявших, что так может звучать гитара и что бывают такие омывающие душу мелодии, появлялись робкие улыбки. Когда музыкант сделал паузу, его спросили, почему их инструменты заставляют плакать и можно ли с ними что-то сделать, чтобы они звучали так же нежно и проникновенно?
Пригласили музыканта в один дом, откуда слышалось противное дребезжание гитары. Он попросил тишины и взял инструмент. Повертел его в руках, стукнул слегка ногтем по деке, подкрутил колки и заиграл. Неожиданно для окружающих гитара, которая раньше только дребезжала, начала оживать и издавать отдельные, но красивые звуки. Постепенно эти звуки начали сливаться в мелодию, а та, в свою очередь, стремительно унеслась ввысь, вызывая всё новые улыбки на лицах слушателей, которые вдруг поняли, что вся их прежняя жизнь была полна фальши, как и их фальшивая музыка. И занервничали исполнители, перетягивая струны и срывая резьбу у корнет-а-пистон. Гнулись клапаны саксофона, струны рояля рвались, а трубы с покорёженными поршнями только выли. Не умея настраивать инструменты и не умея на них играть, нельзя заставить их петь, страдать и любить.
Мы в общении часто напоминаем ненастроенный инструмент, на котором каждый, а то и все разом пытаемся сыграть только свою мелодию, не прислушиваясь к другим, а выходят одни слёзы.
СЛУШАЙТЕ ДРУГ ДРУГА, ПОМОГИТЕ НАСТРОИТЬ ИМ ИНСТРУМЕНТ, НАУЧИТЕСЬ ИГРАТЬ ДЛЯ ДРУГИХ И ЖИЗНЬ БУДЕТ ПРЕКРАСНА. КАК МЕЛОДИЯ МУЗЫКАНТА, СЫГРАННАЯ В ПЛАЧУЩЕМ ГОРОДЕ.

Автор сей потрясной вещи - Анчаров. Но привёл меня к нему Шефнер в романе о войне, десанте и о Благуше, районе Москвы, в котором он вырос. Любовь тут разлита кругом! И именно талант Шефнера привёл меня к этому потрясению. А теперь я намерен потрясти вас, но не только этим чудом. Настоящее потрясение ждёт того, кто доберётся по ссылочкам...Впрочем, дерзайте или остановитесь тут во избежание того, что я легко отберу у вас этот день. ДО ДОНЫШКА!!!

ПЕСНЯ ОБ ОРГАНИСТЕ, КОТОРЫЙ
В КОНЦЕРТЕ ИЗВЕСТНОЙ ПЕВИЦЫ
ЗАПОЛНЯЛ ПАУЗЫ,
ПОКА ПЕВИЦА ОТДЫХАЛА

Михаил АНЧАРОВ
(Из книги "Сода-Солнце")

Рост у меня
Не больше валенка.
Все глядят на меня
Вниз,
И органист я
Тоже маленький,
Но все-таки я
Органист.

Я шел к органу,
Скрипя половицей,
Свой маленький рост
Кляня,
Все пришли
Слушать певицу
И никто не хотел
Меня.

Я подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В вoине - страх врагам,
Дипломат свою
Преставляет страну,
Я представляю
Орган.

Я пришел и сел.
И без тени страха,
Как молния ясен
И быстр,
Я нацелился в зал
Токкатою Баха
И нажал
Басовый регистр.

О, только музыкой,
Не словами
Всколыхнулась
Земная твердь.
Звуки поплыли
Над головами,
Вкрадчивые,
Как смерть.

И будто древних богов
Ропот,
И будто дальний набат,
И будто все
Великаны Европы
Шевельнулись
В своих гробах.

И звуки начали
Души нежить,
И зов любви
Нарастал,
И небыль, и нечисть,
Ненависть, нежить
Бежали,
Как от креста.

Бах сочинил,
Я растревожил
Свинцовых труб
Ураган.
То, что я нажил,
Гений прожил,
Но нас уравнял
Орган.

Я видел:
Галерка бежала к сцене,
Где я в токкатном бреду,
И видел я,
Иностранный священник
Плакал
В первом ряду.

О, как боялся я
Свалиться,
Огромный свой рост
Кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться,
С теми, кто, вздев
Потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня.
Михаил Анчаров. Теория Невероятности. Золотой Дождь.
Москва: Молодая гвардия, 1966.

Вот и здесь взял я строку из этой очень глубокой и динамичной песни для эпиграфа. Поскольку вещь сама по себе прекрасна, не могу удержаться, чтобы её не выставить, прежде чем начать самому терзать вас. Я всё это пережил и могу позволить раз в жизни обойтись с вами...неделикатно...

— Помогите — сквозь слёзы взывала к мудрецу очень красивая и добрая девушка.
— Я дарю людям от чистого сердца красоту, любовь и доброту, но часто в ответ мне наносят обиды, хоть я и не жду благодарности. Просто мне горько: за что?!
Мудрец с улыбкой, чтобы девушка не приняла совет за насмешку, ответил:
— Сбрось все одежды и пройдись по главной улице.
— Я не смогу. — зарделась красавица.
И стало видно, что перед мудрецом не гордячка, а человек, в искреннем горе, нуждающийся в совете.
Тогда мудрец поставил на стол красивое бронзовое зеркало.
— Посмотри на себя. Появиться на людях, обнажив своё прекрасное тело, ты не можешь. Но ходишь с обнажённой душой? Она у тебя как прекрасное отражение в этом прекрасном зеркале. И если люди видят в добродетелях твоих, как в зеркале, отражение своих пороков, то обижают тебя. Не каждому дано признать, что кто-то лучше его.
— Так что же делать? — спросила девушка.
— Я покажу тебе свою оранжерею. Я отвоевал этот клочок земли у камней. Я поливаю эти прекрасные цветы и ухаживаю за ними. Но не торопил даже взглядом бутон цветка, хотя потом они дарили мне наслаждение красоты и аромата. Так и ты: раскрывай своё сердце не спеша, незаметно. И однажды люди задохнутся от восторга перед красотой, раскрывшейся им. Но никто не посмеет бросить тень на эту красоту, а ты принесёшь людям ту радость и любовь, которой они не понимают и не принимают сейчас.

Притча: Любовь на лиру



Притчи любят и уважают, но редко признают за ними красоту и ещё реже любят, даже если их произносит Спаситель. Мастер, с неких пор увлёкся притчами, но, зная об отношении к бедняжкам, старался писать только очень красивые притчи, которые редко попадали на балы, но которые он любил и они отвечали ему тем же. Они часто беседовали: Мастер был для них целый мир, а они для него - частичка любви к людям, которую он видел там, где...Впрочем, сегодня - о притчах. Об одной несчастной и далеко не первой в жизни мастера. Ещё недавно это была красавица: её взахлёб читали, но никто не приглашал к себе, никто даже не выражал симпатию и приязнь такой ма-а-аленькой кнопочкой. Как и все притчи Мастера, блеснув разок перед его друзьями, она тихо, уютненько размещалась у него дома и терпеливо ждала появления из под пера Мастера очередной подружки: слегка обсудить (женщины есть женщины) и затянуть Мастера в одну их нескончаемых своих бесед. А бедняжка первая красавица-притча не смирилась, наблюдая на своём единственном балу, как предпочтение отдаётся её более некрасивым и косноязычным товаркам по цеху. Ей было обидно за себя, за Мастера, и она...сбежала. Так говорят не мастера, чтобы избежать слов "её украли".
Крадут обычно из корысти и тут не было исключения. Её обкарнали до неузнаваемости, облили вонючими духами неискреннего пиара, который привлекал внимание, и дали кошелёк. Как всё изменилось в этот раз! Её дюжины раз зазывали в чей-нибудь блог, делали фото на память и брали немножко денег. "Ах, как вы мне понравились..." - и она уже знала, что надо снова дать щёголю чуток денежек, чтобы сбегал и нажал заветную кнопочку. А на следующий день началось тако-о-ое... Вся блогосфера сбежалась посмотреть на диво, которое всем так понравилось. И оказалось - далеко не всем: подружки-притчи Мастера подглядывали слегка и видели кислые физиономии любопытных, которые теперь уже сами сыпали в кошелёк притчи денежки или что там у них. К вечеру на балу блистала новая толстенькая фаворитка с кошельком, а беглянку засунули в самый тёмный уголок, где она тихонько плакала. Вот о чём и поведали они Мастеру и услышали:
- Как можно осуждать малышку вам? Некоторым из вас более пяти лет и вы всякого повидали. Ступайте и приведите подружку.
И вскоре заплаканная притча стояла перед Мастером. Он бережно осмотрел её, слегка присвистывая при этом из "Риголетто" (была у него такая невинная привычка), а потом попросил всех удалиться. А когда подружки вернулись, они были ошеломлены. Не то, чтобы она была красавица, нет: просто очень миленькая и трогательная. Но у неё была душа. О! Что это была за душа: у них всех сразу навернулись слёзы на глаза. Сами далеко не бездушные, они впервые увидели, какой может стать душа, прошедшая через страдания и сохранившая любовь и красоту как отражение мира, в котором жила. Да что я пытаюсь бедным языком сказителя поведать об истинной красоте?! Вот же она, умытая любовью, очищенная и вернувшая себе свою прекрасную душу. Слушайте...
Полдень... На краю паперти собора стоит юноша. Поношенный но опрятный сюртук, безукоризненно повязанный шейный платок: юноша знал лучшие времена и следит за собой, что так мало свойственно его профессии. Потому что он слеп и он нищий музыкант. Горсть медяков в футляре скрипки, как и вчера. Юноша играет без вдохновения, не предполагая даже, что прямо тут, за углом, ждёт его истинное сокровище и чудо. Фея...
Представьте вместе, в одной хрупкой глазастой девушке Дэзи, чудную, озорную Дэзи из "Бегущей..." и Ассоль. Когда она была Ассоль, то случайно услышала, КАК сыграл юноша тоску и одиночество. А сейчас у него не ладилась весна и Дэзи, беспокойная фея Дэзи искала выход. И нашла! Она сделала то, что никогда не позволила бы себе Ассоль: прошла сквозь толпу к юноше, встала на цыпочки, и прошептала: "Вы ведь можете сыграть лучше, вы чудесный музыкант. Сыграйте для меня эту весну". Она подумала секунду, потом коснулась губами...руки, держащей смычок: "Для меня, Музыкант. И для себя..." И важно отошла к своему углу с полыхающими щеками.
Что было дальше, долгие годы передавали друг другу старожилы. Вдруг с мостовой взметнулась в лазурное поднебесье стайка пичужек. Никто не видел их, но они были, были! И пели неземную песню. Ветерок загудел в проводах, добавляя басов, звонкий ручеёк колокольчиками хрустального звона осыпал мостовую и вдруг долгий вздох ферматы повис над площадью. Казалось, ей не будет конца, она выдохнется, сойдёт на нет, а она набирала силу и мощь! И вдруг грозовой раскат среди ясного неба, другой и молнии тотчас подтвердили: гроза! Некоторые раскрыли зонты, потому, что при такой грозе не могло не быть дождя. А его не было, хоть вся природа была чиста, умыта, а у людей были мокрые лица. И души у них были чистые и умытые. Они плакали и уже не медь, серебро потоком лилось в футляр, но Музыкант не слышал: он играл Весну.
Весь город на следующий день провожал на пароход Человека, подарившего городу Весну, Любовь и мечту. Музыканта, вернувшего себе себя. Конечно не без помощи... Господи, а где же она?! Ну конечно же Ассоль мечтала и Дэзи еле успела собраться. И теперь, пронесясь сквозь толпу маленьким смерчиком, подхватила под локоть беспокойно озирающегося юношу. О! Вы не видали улыбки нежности и любви, которая осветила его одухотворённое лицо, приказав ему сделаться просто счастливым. И все снова плакали и махали мокрыми от слёз счастья платочками.
- И я всегда плакала в этом месте.
Заплаканная притча была сейчас очень похожа на Асоль,...или Дэзи? На очень счастливую притчу.
Мастер улыбнулся ласково малышке.
- Отныне всегда будет так, пока я жив. ПРИТЧА ДОЛЖНА УЧИТЬ ЛЮБВИ. И ничему больше...

Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя.
Не утаил себя, как раб лукавый, -
Лелея луч внутри светящей славы,
Постиг, что спор с творцом пустая пря.

Какое счастье - расточать, беря
Из житницы, где звери, птицы, травы,
И в миг свой - боль, и в час свой - все забавы.
В деснице быть Верховного Царя.

Лишь сам себе ты облик супостата,
Когда своею краткой волей в бой
Вступить ты хочешь с Волей мировой.

Твоя хоругвь до солнца в высь подъята,
Когда ты явишь цвет цветка собой,
В красивых блесках царственного злата.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Вот и схлопнулся среди Зодиаков наш "Золотой обруч", в очередной раз напоминая этим последним сонетом богоподобную суть Человека, выраженную в божественных ведах тождеством Атман=Брахман. Арий никогда не отличался смирением и, торжественно поправ стопой Единство, которого достиг на Пути совершенствования себя как дерзкой идеи стать чистым, совершенным и вернуться к парадигме начального существования, он в экстатическом восторге восклицает: "Я - Брахман!" Об этом же последний, блистающий сонет Посвящённого, подхватывающий и подтверждающий провидения киммерийского волхва. И как Веды и их вершина Адвайта-Веданта, так же ставит наш венок в центр мироздания Человека! Дерзость разума, посмевшего во всей полноте постичь "услышанное свыше" (smriti) и донести его в мip (mr) подхвачена эстафетой через Зодиакальные эпохи и донесена до нас двумя титанами своего времени не случайно.
СКОРО!!!

Уж скоро глянет иней бледнолицый.
Из мглы болот всползет седой туман,
Стремясь от нас к теплу далеких стран.
Чу, журавли подвижною станицей.

Взревет метель забытой львами львицей.
Застынет облак белых караван.
Весь мир, как Ледовитый океан,
Раскинется безмерною гробницей.

Но в час, как с вихрем бьется снег в окно,
Как хорошо в тиши нагретой, дома,
Припоминать все бывшее давно.

Крутить мечту дорогой кругоема.
И ярки звезды в ночи декабря.
Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

"Золотой обруч" заканчивает своё магическое коло и вновь напоминает нам: "Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя." Что скрывается за этими вещими откровениями? Что знает Бальмонт такого, что не открыто нам? Да открыто, всё открыто, правда большее в вещих снах, эхе генетической памяти. Трудно поверить в милость смерти, но благородный рус (так с санскрита - светлый, благородный - переводится rus), наследник праариев, верил всегда. Потому что предки наши, как и мы, были бессмертны, только ведали это, а не догадывались, как мы. И закончив Путь поставленных перед собою задач, бросались они в венке и с улыбкой на лице с сакральной горы Меру в пучину, возраждаясь в смерти для новой жизни. О чём Бльмонт ведал нам после сумасшедшего погружения в тайны и Космос Гипербореи здесь. И величие моего народа пою я не потому, что ведун маг, а ещё Брюсов в своей провидческой ULTIMA THULE и Волошин нашептали мне, и даже не потому, что сам совершил 23 погружения в страну прапредков, из них шесть - в одиночку. Каждая строка нашей истории звенит об этом гордо и сурово. И счастье иметь у себя поэтов, способных сотворять подобные шедевры венков, коих во всём их величии, не имеет ни один другой народ, нами выстрадано в таких вот прохождениях через смерть к жизни, о которых вещает тут Бальмонт. По-о-о-омни...

Весь лес, - в рубинах, в меде янтаря,
В расцветностях, которых не измерим, -
Нам выстроил, пред смертью года, терем,
Всю пышность в час прощания даря.

Не льстись своей клюкой поводыря.
Живи лишь вровень с древом, с птицей, с зверем.
В людское наше мы чрезмерно верим,
Напрасно мир и смысл его коря.

Тяжелый жернов знает путь вращенья,
Он должен свой умол перемолоть.
И в куколке, до мига воплощенья,

Всю зиму мотылек лелеет плоть.
Не сетуй же, что белою зарницей
Уж скоро глянет иней бледнолицый.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Вот уже две недели "Золотой обруч" живёт своей жизнью, независимой от рассылки, и маг, как бы несмехаясь добродушно, как и я, над Валей Шреком и прочими шреками, и изредка подбрасывая нам новые шедевры, бережно ведёт нас через сакральную арийскую многомерность к неизбежному "инею" предзимья, а там и истинно русской зимы, когда всё умирает не понарошку, а с русским размахом: от приРОДы, до человека, лелеющего долгими зимними вечерами своё чисто человеческое заблуждение, что он жив. Не-ет, это уже не есенинское "увядание", а истинная смерть чистейшей воды, закукливание до весны чувств и творчества. Майя жизни: среди мёртвого ты не можешь быть живым, а не умерев, не сможешь возродиться: сансара не даст пропустить, как здесь, ни одной из гун ни медведю, ни человеку. Ты, человек и Бог, должен проити с Ним весь путь от Рождества до смерти и Воскресения в новой ипостаси. Нет смерти - есть вечное обновление...

ГИМН ОГНЮ

1

Огонь очистительный,
Огонь роковой,
Красивый, властительный,
Блестящий, живой!

2

Бесшумный в мерцанье церковной свечи,
Многошумный в пожаре,
Глухой для мольбы, многоликий,
Многоцветный при гибели зданий,
Проворный, веселый и страстный,
Так победно-прекрасный,
Что, когда он сжигает мое,
Не могу я не видеть его красоты, —
О красивый Огонь, я тебе посвятил все мечты!

3

Ты меняешься вечно,
Ты повсюду — другой.
Ты красный и дымный
В клокотанье костра.
Ты как страшный цветок с лепестками из пламени,
Ты как вставшие дыбом блестящие волосы.
Ты трепещешь, как желтое пламя свечи
С его голубым основаньем.
Ты являешься в быстром сиянье зарниц.
Ты, застывши, горишь в грозовых облаках,
Фиолетовых, аспидно-синих.
Ты средь шума громов и напева дождей
Возникаешь неверностью молний,
То изломом сверкнешь,
То сплошной полосой,
То как шар, окруженный сияющим воздухом,
Золотой, огневой,
С переменными красными пятнами.
Ты — в хрустальности звезд и в порыве комет.
Ты от солнца идешь и, как солнечный свет,
Согревательно входишь в растенья
И, будя и меняя в них тайную влагу,
То засветишься алой гвоздикой,
То зашепчешь, как колос пушистый,
То протянешься пьяной лозой.
Ты как искра встаешь
Из глухой темноты,
Долго ждешь, стережешь.
Кто пришел? Это ты!
Через миг ты умрешь,
Но пока ты живешь,
Нет сильней, нет странней, нет светлей красоты!

4

Не устану тебя восхвалять,
О внезапный, о страшный, о вкрадчивый!
На тебе расплавляют металлы.
Близ тебя создают и куют
Много тяжких подков,
Много кос легкозвонных,
Чтоб косить, чтоб косить,
Много колец для пальцев лилейных,
Много колец, чтоб жизни сковать,
Чтобы в них, как в цепях, годы долгие быть
И устами остывшими слово "любить"
Повторять.
Много можешь ты странных вещей создавать,
Полносложность орудий, чтоб горы дробить,
Чтобы ценное золото в безднах добыть,
И отточенный нож, чтоб убить!

5

Вездесущий Огонь, я тебе посвятил все мечты,
Я такой же, как ты.
О, ты светишь, ты греешь, ты жжешь,
Ты живешь, ты живешь!
В старину ты, как Змей, прилетал без конца
И невест похищал от венца.
И, как огненный гость, много раз, в старину,
Ты утешил чужую жену.
О блестящий, о жгучий, о яростный!
В ярком пламени несколько разных слоев.
Ты горишь, как багряный, как темный, как желтый,
Весь согретый изменчивым золотом, праздник осенних листов.
Ты блестишь — как двенадцатицветный алмаз,
Как кошачья ласкательность женских влюбляющих глаз,
Как восторг изумрудной волны океана
В тот миг, как она преломляется,
Как весенний листок, на котором росинка дрожит и качается,
Как дрожанье зеленой мечты светляков,
Как мерцанье бродячих огней,
Как зажженные светом вечерним края облаков,
Распростерших свой траур над ликом сожженных и гаснущих дней!

6

Я помню, Огонь,
Как сжигал ты меня
Меж колдуний и ведьм, трепетавших от ласки Огня.
Нас терзали за то, что мы видели тайное,
Сожигали за радость полночного шабаша, —
Но увидевшим то, что мы видели,
Был не страшен Огонь.
Я помню еще,
О, я помню другое: горящие здания,
Где сжигали себя добровольно, средь тьмы,
Меж неверных, невидящих, верные — мы.
И при звуках молитв, с исступленными воплями
Мы слагали хваленья Даятелю сил.
Я помню, Огонь, я тебя полюбил!

7

Я знаю, Огонь,
И еще есть иное сиянье для нас,
Что горит перед взором навеки потухнувших глаз.
В нем внезапное знанье, в нем ужас, восторг
Пред безмерностью новых глубоких пространств.
Для чего, из чего, кто их взял, кто исторг,
Кто облек их в лучи многозвездных убранств?
Я уйду за ответом!
О душа восходящей стихии, стремящейся в твердь,
Я хочу, чтобы белым немеркнущим светом
Засветилась мне — смерть!

Константин БАЛЬМОНТ, "Гимн огню"

Как у всякого великого, у Бальмонта были свои особенно любимые стихии. Огонь... Именно с огнем маг связывал идеал Красоты, Гармонии, Творчества. Один из своих лучших сборников стихов, из которого у меня тут больше всего, он назвал «Будем как солнце» и именно в него включил свой восторженно-гениальный «Гимн Огню». Я тут немножко коснулся этого великолепия и восторга, теперь добавляю к вашим впечаллениям для их полноты "Поэму огня" Скрябина.
Это безумно отважное явление в музыке перекликается с «Гимном огню» совершенно отчётливо, вот почему оно здесь. В отличие от "Поэмы экстаза", "гармонию экстаза" из которой я исполнял на выпускном экзамене в музыкалке на трубе, на этот раз Скрябин не раскрыл тайну программы произведения. Он уверял даже, что его «Прометей» не имеет отношения к известному древнегреческому мифу. Но образ титана, принесшего людям огонь, не случаен в заголовке. «Прометей — это ведь активное начало, творческий принцип, это отвлеченный символ. Ведь и тот, мифический Прометей — это только раскрытие этого символа, сделанное для первобытного состояния сознания», — вдохновенно говорил он Бальмонту, с которым через Кусевицкого познакомил его Волошин. Возможно, именно поэтому Скрябин и не предпослал обычной сочинению развернутой программы, а ограничился ёмким названием. Произведение имеет и другое название, то, что даю тут я - Поэма огня. Образ огня и раньше был не раз использован в Скрябиным. В русском искусстве он приобретает смысл грядущего обновления, очистительного пожара. К нему обращались кроме Бальмонта Блок, Ходасевич. А теперь наслаждайтесь, но я сегодня хочу полнее представить своего самого любимого из "серебряных".
Другая его любимая стихия — вода. Она прочно соединяется в поэтической системе Бальмонта с таинственной силой любви. Я и писал об этом здесь, оставляя любовь в тени. Но вот за "Волнообразно двигая спиной", "Я тебя хотел...", "Хоть раз" и "Как жадно я люблю твои уста" из того же сборника, что и "Гимн огню", его обвиняли в крайнем эротизме. Но он отвечал чиновным папенькам, стыдливо терзавшим цензурой и преследованиями его гимны любви:

Чем хочешь будь: будь добрый, злой,
Но будь же честен за игрой,
Явись — самим собой.

Весна, как степь, светла и широка.
Всегда, веснуя, дух наш весь веселье.
Весна - от солнца данное нам зелье.
Весна равняет с богом червяка.

Ко взору взор, к руке идет рука.
В веснянке - хмель, в весеннике - похмелье.
Кто полюбил, тот принял ожерелье,
Где жемчуг - солнцелунные века.

О, стебель мая с завязью июня,
С июльской чашей мака! Жаркий сказ.
Весна и лето, как люблю я вас.

Но мил мне также лёт бесшумный луня.
Весна, как вспышка вещих снов, ярка.
Прекрасней осень. Смерть душе близка.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Очередной "Золотой обруч" попал в жернова Вали Шрека, но не о нём сегодня и вообще весенняя сказка любви с мягким переходом в осень только последней волшебной строкой. И в ней уже таится намёк на сакральность. Эзотерикой пропитан весь венок, но пожалуй начало таится именно в ключике этого венка, олицетворяещего не только плавный, но и мгновенный переход в другое измерение. Не случайно в алхимии, трансмутирующей не только материю, но и время (и у гностиков), существует такой известный символ, как змей, кусающий собственный хвост. Он носит название Уроборос. Ключ к пониманию символа связан с идеей времени - ход времени сопровождается разрушением, поскольку прошлое как будто безвозвратно теряется, то есть время пожирает само себя. А вот как пожирает, сие есть тайна цикличности и мгновенности. Как и в индуизме, змей тут ассоциируется с циклами в жизни человека, в природе и во всей вселенной. В манускриптах алхимиков часто встречается также древняя эмблема, на которой изображен ребенок, рука которого покоится на черепе. Ребенка обвивает змея, свернувшаяся в кольцо и кусающая свой хвост. Эзотерический Уроборос заключает в магический круг два символа крайних полярностей: сотворенного мира - ребенка - и символ смерти - череп. Взятая как единое целое, эта эмблема может быть истолкована так: «В моем начале заложен мой конец».
Как это созвучно с венком сонетов! Мы пока у серединных сонетов, но как Бальмонт умеет передать парой слов энергию ожидания необычного, тайного, волшебно-прекрасного. Уж казалось мы насладились и глубоким погружением в осень, и весна взорвала все представления о коло времён, но нет - снова осень намекает узором души на поэтическом полотне "Обруча..." на близость конца и едино начала, составляющих смысл и красоту жизни в обрамлении вечности и босконечности, на тонком эфемерном острие звёздного луча которой - Человек...Не случайна и восточная символика, объединяющая в кольце Уробороса мужское и женское начало. Вот такие тайны, порхая походя над смыслами, дарит нам парящая строка Бальмонта, заключённая в бессмертную красоту сонета, как в драгоценную оправу...

Венки сонетов, как я уже упоминал здесь, стали украшением творчества всех великих "серебряных", в чём мы с вами убедились, трудно познавая арийские инфернальные глубины Lunaria Волошина, его же тяжкий путь развоплощения и последующее мучительное соединение с Богом в «Corona astralis». Бальмонт...Ну к его "Золотому обручу", начатому и продолженному здесь мы сегодня и возвратились. Он и тут не отказал себе в удовольствии смешать все каноны этой сложной и строгой формы, наполнив каждую строку "кольца" восторгом кружения мироздания в годичном коло-кольце, заставляя нас постигнуть все, в том числе и сакральный, смыслы кольца у ариев. Поглядите и насладитесь, как он готовит нас к Космическому коловращению, к постижению тайны коло.

До моря путь - чрез три страны река.
Поток весны - через пороги лета,
И осень, пред зимой, в огонь одета.
В тройном запястье тайна глубока.

Бездонный ров. Над ним лежит доска.
Пройди туда, где явь иного света,
Не торопя оправданность обета,
И, выпив радость, знай: нужна тоска.

К нам, в наших днях, должна прийти утрата.
У сердца с правдой мира договор.
Нам осенью поет о нем узор -

Кровавого разорванного плата.
И, эхом к нам идя сквозь гулкий бор,
Волнует зов минувшего "Когда-то".

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Кольца были чрезвычайно распространены в античном мире. Причём их носили не как украшение, но и как символ определенного социального положения: у рабов были железные кольца, у аристократов - золотые. Слово «кольцо» - от старославянского корня «коло», означающее колесо, круг, круговорот. И другое толкование – от французского «collier», что значит «шея», «ожерелье», «ошейник» - меня просто развлекает по доброму. В обыденной жизни под кольцом разумеется чаще всего украшение, которое носится на пальце. Выполняется либо исключительно из металла (по традиции это венчальное кольцо, хотя, к примеру, венчальное кольцо Девы Марии было с камнем - аметистом), либо из металла с вставкой камня, жемчуга, реже другого металла. Обруч, который краем коснётся одного из смыслов, изделие с крупной вставкой в виде щитка традиционно называется перстнем.
История колец уходит в глубокую древность. Согласно легенде изобретателем этого украшения был громовержец Зевс, повелевший Прометею носить вынутое из его оков звено на пальце. По другой, более правдоподобной, версии кольца изобрел сам Прометей, принесший людям огонь, освободивший их от ига богов. Впрочем "игры богов" допускают любое. Попробуем осмыслить и связать всё, что написано, с нашей темой. В книге Б.С. Владимирского «Камни: тайны и таинства» читаем: «Графическим выражением идеи освобождения становится рука, протягивающая огонь. На пальце - кольцо. Что это - декоративные изыски? Фантазия художника? Нет. Кольцо - это символ. Цепи, которыми титан был прикован к скале, перекованы в некий знак памяти о пережитых муках, в символ непокоренности. В него же был вставлен камень - обломок Кавказской скалы. Такова легенда о происхождении, перстней и колец». Как видим, Бальмонт, играя вселенскими игрушками, недалеко отошёл в своих забавах гения и от волхва Волошина, и от космиста Иванова. Но как он это сделал?! Через приРОДу...
Вообще, в жизни русских писателей кольца играли порой роковую роль. Известно, какое значение придавал своим кольцам наш великий поэт. «Храни меня, мой талисман», - обращался он с такими словами к заветному кольцу, подаренному ему Е.К. Воронцовой в 1824 году. На красноватом сердолике талисмана была надпись: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Предположительно этому кольцу посвящены еще два стихотворения поэта «Талисман»: «Там, где море вечно плещет...», и «Сожженное письмо»: Уж перстня вечного утрата впечатленье/Растопленный сургуч кипит...
После смерти Пушкина кольцо это унаследовал В.А. Жуковский, затем оно перешло к сыну последнего, а тот в свою очередь передал святыню И.С. Тургеневу. После кончины Тургенева, который хотел отослать талисман Л.Н. Толстому, кольцо благодаря Полине Виардо попало в Александровский лицей, где когда-то учился Пушкин и откуда его похитили во время февральской революции.
Ныне в музее-квартире Пушкина в Петербурге можно видеть другое сердоликовое кольцо, которое досталось от поэта М.Н. Раевской, ставшей впоследствии супругой декабриста Волконского. Это кольцо - тоже талисман, оно из сердолика, но менее ярко окрашенного, на камне рисунок - три амура садятся в ладью.
Впрочем, Пушкин не расставался еще с кольцом из изумруда, которое после его кончины досталось В.И. Далю, и тот был уверен, что именно изумрудное кольцо - талисман творческой силы великого поэта. Пушкин обожал кольца и часто в своем творчестве наделял их сверхъестественной силой. В «Руслане и Людмиле» мы встречаем этот символ: Возьми заветное кольцо, Коснися им чела Людмилы, И тайных чар исчезнут силы. В маленькой драме «Жених» тоже фатальную роль играет кольцо, с помощью которого героиня Наташа раскрыла коварного убийцу.
Но вернёмся к Бальмонту. По его убеждению в жизни каждого человека особую роль играет обручальное кольцо «Власть перстня обручального крепка», - писал он. Вторили ему и другие "серебряные". Обручальное кольцо у Северянина - это как бы звено огромной «бракоцепи», с помощью которого обручающиеся подключаются к всемирной связи людей, образуя тем самым «мировое кольцо» (это снова Бальмонт). Кроме того, обручение – соединение рук вступающих в брак. Обручальные, а иногда и помолвочные кольца надевали на палец задолго до свадьбы, порой еще детям: жениху - золотое, невесте - серебряное, а иной раз, наоборот, жениху - серебряное, знак силы, невесте - золотое, знак чистоты и непорочности.
По преданию, Деве Марии Иосиф при обручении надел кольцо на средний палец левой руки. В память об этом христиане в Европе долгое время не носили обручальное кольцо на среднем пальце, а только на указательном. В древних церковных обрядах принято было в процессе венчания переносить кольцо с пальца на палец: на большой - со словами «во имя Отца, на второй - «и Сына», на третий - «и Святого Духа», и затем на четвертый, где кольцо уже оставлялось. Со времен Древней Греции жило убеждение, что безымянный палец левой руки имеет тесную связь с сердцем. Правая рука - власть, левая - сердце. Об этом читателям рассказал журнал «Новый русский базар» (1875, № 8. С. 78-79). Однако для России обручальные кольца неотделимы от правой руки, иногда сразу два кольца - свое и умершего супруга.
Пройдёмся же с Бальмонтом по его "золотому обручению с миром".

Изыскан огнь осеннего листка,
Когда, лиясь, внедряются рубины
В белесоватый страх в листве осины
И кровь сквозит в листве березняка.

В персидских шалях липы. Нет цветка
Краснее ягод вызревших калины.
В них бусы вспева пламенной былины.
По ржавым листьям пляска уголька.

Лесная глушь - расплесканное море.
От искры искра, зыбь и цепь огней,
Многорасцветиый праздник головней.

Душа ликует в красочном просторе.
Что в дали той, что вовсе далека?
До моря путь - чрез три страны река.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Среди экпериментов начала века с лестничкой Маяковского и расухабистыми частушечными ямбами Есенина, скрывающими тихие сакральные напевы Космоса Руси, изящно-элитарными рифмами и построениями Северянина и сжатыми в миньны октавами Бунина сонет, казалось, уже не обретёт былой славы и канет, как поэтическая форма, в Лету. Отнюдь!
Именно символисты возродили грандиозный пласт античной культуры, и благодаря им сонет остался популярным. Валерий Брюсов, долго не признаваемый, считал сонет образцом, идеальной формой поэтического произведения вообще и был верен ему, за что и был вознаграждён терпеливым читателем в момент буквально ренессанса сонетной формы в среде символистов, течение которых он и возглавил. Раздел «Сонеты» заключал первую послереволюционную книгу Валерия Брюсова «Последние мечты». Брюсов обращался к сонету во все периоды своего творчества, что не могла не оказать влияние на многих поэтов. Также он известен как поэт-переводчик сонетов Шекспира.
В 1920 году Вячеслав Иванов, тогда уже признанный теоретик символизма, для которого сонет был привычной строфической формой, заканчивает один из своих лучших циклов «Зимние сонеты», а в 1924 году уже в Италии пишет цикл «Римские сонеты». Я обязательно познакомлю вас с этим периодом его блистательного творчества. Ну и одним из известнейших сонетистов остается наш сегодняшний гость Константин Бальмонт. Он включает сонеты почти в каждую свою книгу, публикует венки сонетов «Перстень», «Змей», «Золотой обруч», тему которого мы начали здесь, и венок «Основа». Игорь Северянин в 1934 году издает дну из своих последних книг «Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах.». В 1919 году в Одессе выходит отдельной книгой цикл сонетов Леонида Гроссмана «Плеяда». Леонид Гроссман кроме того был крупным литературоведом, автором статьи «Поэтика русского сонета», который в наши дни не теряет свою ценность. В 20-е годы не появилось заметной книги сонетов, которая стала бы литературным событием. Однако, нельзя не отметить заслуги такого поэта, как Дмитрий Олерон, чьи блистательные переводы антики я тут выставлял из книжечки, купленной во студенчестве на стипендию. И хоть была она у меня повышенная, 55 рублей тогда за Олерона - великая удача. Сейчас он, отличный тогда переводчик и сонетист, который умер в 1918 году на каторге в Сибири, практически забыт, но не у меня здесь. Друзья в 1922 году напечатали его книжечку «Олимпийские сонеты», одним из счастливых обладателей которой я и являюсь. А ещё и книги сонетов Жозе Мариа де Эридана, откуда взят перевод Дмитрия Олерона. Олерон переводил Плавта, Шенье, Верлене и др., находясь в каторжной тюрьме. В сонетной форме пишет и Анна Ахматова, ее сонеты - сочетание лаконичности и необыкновенной легкости и вы тоже их увидите тут. Ну а мы устремляемся пока к продолжению самого загадочного венка Бальмонта.
Каждая строка этого венка - ключик к зашифрованным в сакральном величии арийским мистериям: цветовой гаммой, переливами звукоряда волшебных фонем арийских гимнов, укрытых в простые русские и в то же время санкритские словосочетания, магически покоряющие одинаково читателя и слушателя и на уровне подсознания приобщающего тех, кто позабыл свой Род, к его истокам и родовой памяти. Только Бальмонт-маг и Волошин-волхв, да ещё поэт-космист Иванов могли вот так возвращать прошлое целым поколениям русичей. Они приняли эстафету прямо от Пушкина, переданную ему няней Арьина Рода, Ариной Родионовной, и это ещё одна моя маленькая тайна вам. Ну и будет, кое-что я ещё в "Воине веры" поведаю...

Впервые серьёзно обратил я на буколистические мотивы в поэзии мага любви после его посвящения Бунину, открывшему для меня поэзию "серебряных", после чего я с Бальмонтом "пропал для Бунина и других моих кумиров того времени на целых два года. Но читал тогда его бессистемно и мимо таких шедевров как "Золотой обруч" пролетел на восторженной волне открытий, почти не остановившись. И лишь вернувшись в творчестве "серебряных" к уникальным сонетам "серебряных" и знаменитого письма Батюшковы здесь, я неконец опомнился. Да что же это я?! Ладно Брюсов, признавая гениальность Бальмонта и помогая ему в сложнейшем издательском деле, но одновременно завидуя так чисто, как могут только гении, огорчённо писал в 1910-м году, что Бальмонт исписался и в 1920 году "не заметил" этого вот шедевра, вторили Брюсову Цветая и ни к селу, ни в Красную армию, напиливший на себя тогу академика Мандельштам. Но я-то, я!!!... Зато каковой была эта новая встреча, которую я прятал от вас более 2-х лет. И дотягивая до арийскокого 15-лети летия мальчиков, только после которого нормальный мужик может уйти по своим делам, опекая мальчиков духовно, что я и сделал отправившись на Нижегородчину и найдя там пушкинскую Русь...и снова Бальмонта. Больше мы с ним в буколистической теме и поэме осени, не уступающей на мой взгляд Болдинской осени Пушкина, не расставались, а побывав в Болдино перед второй смертью (я даже об этом притчу написал), я всерьёз занялся венком "Золотой обруч", где осень, природа и лебединая песня ведавшего свою судьбу мага слились в потрясающем гимне. О вселенском арийском размахе задумки говорит уже посвящение.

И, восставши, Заратустра
Услыхал, что гром уходит,
Увидал на небе синем
Семицветную дугу, -
Увидал под склоном горным
Нивы, пастбища и дом свой,
Услыхал в древесной чаще
Звонкий голос соловья.

Вникайте в мудрость величайшего из арийских пророков Заратустры, пока я бережно выношу первый венок на ваше обозрение. Он мне очень дорог, этот феерический запев!

Красивы блески царственного злата,
Добытого в горах и руслах рек.
В нем силу солнца понял человек,
В нем страсть, любовь, и бой, и гуд набата.

Чтоб клад достать, утроба тьмы разъята,
Оплот гранита жаждущий рассек.
Подземный Вий, из-под тяжелых век,
Признал и в краткодневном смелом - брата.

Не говори о золоте слегка.
Колдуют долго солнечные чары
По руслам рек и там, где срывны яры.

Власть перстня обручального крепка.
Всесильны желто-алые пожары.
Изыскан огнь осеннего листка.

Константин БАЛЬМОНТ

Как тут не впомнить арийское отношение к золоту-Солнцу, о которых писал я тут слегка, да вы, помнится достали меня и пришлось немножко подраскрыть тайны, ведущие избранных (и только их!) к арийским солнечным технологиям. Знал о них, безусловно, после посещения Гипербореи и Бальмонт: вчитайтесь в иные смыслы меж его восторженных строк. А я эту тему не оставлю, довольно и того, что к Вию явился за золотом для ариев сам Велес.

ВОЛОШИН: "Серебряные россыпи"...На дно миров пловцом спустился я


На дно миров пловцом спустился я —
Мятежный дух, ослушник высшей воли.
Луч радости на семицветность боли
Во мне разложен влагой бытия.

Во мне звучит всех духов лития,
Но семь цветов разъяты в каждой доле
Одной симфонии. Не оттого ли
Отливами горю я, как змея?

Я свят грехом. Я смертью жив. В темнице
Свободен я. Бессилием — могуч.
Лишённый крыл, в паренье равен птице.

Клюй, коршун, печень! Бей, кровавый ключ!
Весь хор светил — един в моей цевнице,
Как в радуге — един распятый луч.

Максимилиан ВОЛОШИН, «Два демона»

Это потрясающее творение - вторая часть вчерашнего сонетного зачина цикла "Облики", содержащегося в авторской рукописи книги "Selva Oscura", которая включала в себя стихи, написанные в 1910-915 годах. Грандиозное полотно "Тёмного леса", являющего галактическую картину мира, божественного откровения творчества человеческой личности в нём, можно сопоставить разве что со всей великой "трилогией вочеловечения", где центральное место несомненно уготовано венку "Corona astralis". Весь грандиозный пласт от "Лунарий" и до цикла "Облики", представляющего собой III-ий раздел так и не вышедшей в свет "Selva Oscura", буквально измучил меня желанием "всё видеть, всё понять". Всего же по замыслу автора она содержала шесть разделов.
"Облики" после уже приведённых сонетных зачинов, далее читается как своеобразная портретная галерея его киммерийских гостей. Однако далеко не все "модели" побывали у Волошина в Крыму, не все "портреты" вообще являются портретами… Однако, что же представляют собой "Облики", если не картинную галерею? Об этом мы поговорим чуть позже, закончив обзор неизданной книги. Там есть и представленный мною здесь портрет Бальмонта, и ещё один его же портрет - целая галерея! Я наберусь сил и после обещанного венка "Золотой обруч" Бальмонта и "Кормчие звёзды" Вяч.Иванова вернусь к самому своему долго вынашиваемому замыслу - "Облику", а пока будем считать, что мы с ним познакомились и уже сонетный зачин говорит, что нас ждёт уникальное по масштабу и охвату всего "облика" Вселенной эпическое полотно, ничего равного в литературе и поэзии всех времён не имевшее и перед которым бледнеют замыслы любого размаха и в любом виде искусства! Это говорю я, проживший среди этих творений титана долгие сорок с лишним лет...

БАЛЬМОНТ: "Серебряные россыпи"...Воин веры: обретение

Есть удивительное напряженное состояние ума, когда человек сильнее, умнее, красивее самого себя... Такие состояния, приближающие нас к мирам запредельным, бывают у каждого, как бы в подтверждение великого принципа конечной равноправности всех душ. Но одних они посещают, быть может, только раз в жизни, над другими, то сильнее, то слабее, они простирают почти беспрерывное влияние, и есть избранники, которым дано в каждую полночь видеть привидения и с каждым рассветом слышать биение новых жизней. БАЛЬМОНТ


Если бы Элю спросили, когда она впервые ощутила смутное беспокойство, она бы верно поняла суть вопроса. Речь идёт о её классе, а точнее, о той атмосфере тихого соперничества, что сложилась почти сразу после прихода в класс Сени Мороза. И отнюдь не между мной и Сеней, хотя движущей силой были именно мы. Такие соперничества в классах нередки и беспокойства опытного педагога вызывать не должны. Но Эля была не просто опытным педагогом, она была Учителем. Только на Руси понимают смысл и пафос, скрытый за понятием, означающим не профессию, хотя и её, а состояние души. И для этого соперничества она нашла бы точную характеристику: я иду своим путём, а Сеня затеял бой с тенью. И была бы права. Отчасти…

РЕШЕНИЕ ФЕИ

Солнце жаворонку силу петь дает,
Он до солнца долетает и поет.
Птичка жаворонок — певчим птичкам царь,
На совете птиц давно решили, встарь.

Но решенье птиц не принял соловей,
Он с обидой дожидается ночей.
И как только означается луна,
Соловьиная баллада всем слышна.

Фея молвила: «Чего же спорить им?
Ну и глупые с решением своим.
После утра есть вечерняя заря,
В дне и ночи пусть нам будут два царя».

Константин БАЛЬМОНТ, «Фейные сказки»

Вот это-то отчасти, не будучи человеком Круга, она ощущала как смутное беспокойство и искала, искала ему объяснение. Место лидера вакантно? Фактически, да: мои затеи увлекают всех, потому, что хороши, а не потому, что это – мои затеи. Но и Сеня может увлечь с теми же последствиями. Оба самодостаточны, так в чем же дело? Я и царевны – троица и это знает класс. Сеню обожает волоокая Вера, а Фока своего кумира даже цитирует, чем вызывает лёгкую и необидную к себе иронию. Но если моя свита давно определила меня среди небожителей, причем убеждать в этом никого, в том числе класс, не намерена, то Вера и Фока считают для своего кумира классный трон наименьшим, чего он достоин. Так просто? Нет, Эля уже не раз убеждалась в своём изначальном предположении: где я, там простоты не жди. Сеня поощряет своих апостолов? Нет, но и не вразумляет. Тепло?! Лада, куколка из параллельного, голубые глазищи, ресницы, что крылья махаона, белокурые волосы шёлковым водопадом по спине. Пол школы на ушах, старшеклассники записками забросали, а она – с Морозом: кино, библиотека. Он с классом, она с ним…и классом. Разделяет интересы и дела, а вот что их с Сеней связывает – неясно. Кроме того, что пара красивая. Так Мороза c любой царевной рядом поставь – залюбуешься. Вера, волоокая шемаханская царица с косищей до пояса, эта факт явный признаёт, хоть и неохотно, а Лада девочек как бы не замечает. А не замечать кого-то в нашем классе не принято. А как же Сеня не видит: его ведь подруга?! А никак. Но царевны ведь мои подруги?! Горячо!
Замучили эти мысли Элю наяву, а с некоторых пор и во снах Веры Павловны, как она с присущим ей юмором окрестила свои полнощные бдения. И думы все о будущем, хоть касалось это только её класса, и мотивация та же – "что делать". Воспринимая литературу не как профессию или предмет, а как явление, она критически относилась к расхожим штампам типа «Чернышевский разбудил Герцена». Чернышевский много кого разбудил, оттого и вызволить его из крепости пытались не только отчаянные офицеры вроде Иевлева, но и владельцы тысяч душ – те, против которых он, собственно и изволил... И в ней вызревал бунт против непонимания того, что происходит меж мною и Сеней. И понимания того, чем это грозит. Станет, если так и дале пойдёт, уникальное сообщество юных индивидуумов, объединенных личностью такого уровня, что она с трудом признавала это про себя, а вслух ни-ни! просто возьмёт и станет…просто хорошим классом. И невдомёк ей, такой проницательной, было, что это был не её вопрос: мой.

БРЮСОВ: "Серебряные россыпи"...Мечтатели, сибиллы и пророки


ЧИСЛА

Не только в жизни богов и демонов
раскрывается могущество числа.
Пифагор

Мечтатели, сибиллы и пророки
Дорогами, запретными для мысли,
Проникли — вне сознания — далеко,
Туда, где светят царственные числа.

Предчувствие разоблачает тайны,
Проводником нелицемерным светит:
Едва откроется намек случайный,
Объемлет нас непересказный трепет.

Вам поклоняюсь, вас желаю, числа!
Свободные, бесплотные, как тени,
Вы радугой связующей повисли
К раздумиям с вершины вдохновенья!

Валерий БРЮСОВ

С детства ворожили мне числа и я вдумчиво внимал их вдохновенным фантазиям. Пифагорова четверица... Целый мир: гармонии, открытые октавы, темперации, пентакли. А ряд Фибоначчи! Помню, как ошалел Валька Гуров, когда мой уродец-прибор (прелесть, лапочка, мутантик, собранный нашими чудными институтскими кулибиными по моей монтажной схеме) выписал на его двухвёрстке данные магнитки в виде спирали Фибоначчи. Я тоже ошалел: эта спираль, как графическая иллюстрация "золотого" сечения, всегда что-то значила, но только Валька знал, что это был эпицентр алмазной трубки, первой в мире европейской алмазной трубки будущего Ломоносовского месторождения.
Когда старый черкес, побратим отца по Сталинграду, сказал, что по числам у меня выходит очень сильная и звонкая фамилия, я только задохнулся от желания доказать это сейчас, немедленно. Видно увидал мудрый шапсуг что-то в моих глазах, потому что следующие его слова понял только я. "У Пифагора была сложная жизнь, но не торопливая: потому и успел всё". Наворожил мне аксакал, нарочил...
Интересно, какой черкес ворожил Брюсову?

Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях темных. Мы
Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы.

По мертвым рекам всплески весел;
Орфей родную тень зовет.
И кто-то нас друг к другу бросил,
И кто-то снова оторвет...
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.
Рука горит еще в руке.
И влажный камень вдалеке
Лепечет имя Эвридики.

Максимилиан ВОЛОШИН

Много мог бы поведать нам Волошин из своего киммерийского далёка об этих местах. Будучи посвящённым высокой степени он, в отличие от Бальмонта не нуждался в процедуре "попробовать на вкус" заповеданных мест северной прародины: он о них ведал из арийского Космоса Крыма. Оттого и взял я одну из жемчужин-подсказок его в зачин. Ловозёрские тундры являются как бы эпицентром сакрального Космоса Гипербореи. А очаги древнейшей працивилизации Земли, располагаясь вокруг Ловозера, образовали коло на впадающих по периметру озера реках. По этим загадочным рекам идущие поднимались к водоразделам, делали волок в одну из великих рек Беловодья, как правило - в исток. А далее, по мере спуска через быстрины, перекаты и пороги, постигалась суть того знания, начало которому было положено Хранителями в пещерах у Сейдозера и озера-кратера Райявр.
Идти против течения вообще дело не простое. Особенно на неширокой горной речке, среди "бараньих лбов", крупных, едва покрытых водой, плоских валунов по краям основного слива. Стоит подсесть на такой лоб и течение вмиг довершает дело: или плотно затаскивает на валун, или ставит лодку поперёк слива, угрожая её "сложить". Десять часов хода, час отдыха с горячим обедом и перекус мёдом с лепёшками и травником из термоса в четверть часа: такой режим позволит к полудню четвёртого дня выйти на Падун, место однодневной стоянки и начало волока. Тут же и вход в пещеру. Это уже второй на Афанасии.. И ни одна из них в стандартном описании маршрута не фигурировала вовсе. Но ходим-то мы по древним картам, о которых сам Меркатор слышал лишь краем уха. Наставник рассказал, как достигали наши предки самых дальних пределов земли. И не только...
А потом в разговор совсем незаметно вступил старец, о котором мы и позабыть-то успели, так естественно слился он с окружающим, буквально растворившись в нём. И время, только что обтекавшее нас среди всего этого благолепия тихим журчанием бытия, вдруг стало плотным, почти осязаемым от потока информации, что исходила от старца то ясными кристаллами нового ведения, то коконами мыслеформ, в смысле которых предстояло нам разобраться самим...

Белый лебедь

Белый лебедь, лебедь чистый,
Сны твои всегда безмолвны,
Безмятежно-серебристый,
Ты скользишь, рождая волны.

Под тобою - глубь немая,
Без привета, без ответа,
Но скользишь ты, утопая
В бездне воздуха и света.

Над тобой -Эфир бездонный
С яркой Утренней Звездою.
Ты скользишь, преображенный
Отраженной красотою.

Символ нежности бесстрастной,
Недосказанной, несмелой,
Призрак женственно-прекрасный
Лебедь чистый, лебедь белый!

Константин БАЛЬМОНТ

После испытаного здесь напряжения первых дней погружения в Гиперборею, что относилось, конечно более к царевнам, мы , наконец, втянулись в неповторимый ритм жизна Гипербореи. За первые четыре дня подъёма нашего по милушке Афанасии случились два события: первая пещера и баня. Кроме того был первый в моей жизни хариус, пойманный собственной рукой во время перекуса на редком для Афанасии плёсе, когда решили к берегу не приставать. Благо травник в термосе заваривали для таких случаев: при сплаве по большим рекам плёсы среди болот по десяткам километров, когда негде пристать – не редкость. Здесь иное: тихая вода была коротка, но уж больно чистое случилось место. Так и веяло благостью тысячелетий от покрытого сосновым бором откоса крутой горы. Речка тихо млела в тени нависшего уступом кряжа, да ещё радовала глаз семья лебедей – совсем ещё желторотые птенцы и их родители.
– Какие милые пушистики! – Натка восторженно всплеснула руками и чуть не выбила кружку из руки Николы, – ну так бы и расцеловала.
Между тем мама-лебедь учила детишек нырять, а папа тут же ловил малька, кося глазом в сторону лодок, катамараном дрейфующих по плёсу.
Озорство буйной, только что полученной силы разума, вдруг охватило меня неведомым ранее восторгом Творца кудес! Я строго сдвинул брови. Нос уткнул в верхнюю губу, а нижнюю дудой выпятил вперёд и вверх наподобие клюва, горлом издал утробный клёкот…и исчез. Вместо юного волхва перед птенцами был сам двойник папаши-лебедя: вытянутая вперёд шея над отведёнными назад плечами-крыльями, хитро скошенная вбок голова с одиноко смотрящим подозрительным глазом. Сходство было поразительное: принц Лоэнгрин в образе лебедя. Я ещё раз издал клёкот, малыши замерли. И... под негодующий гогот матери порскнули прямо к лодкам. Настоящий папа-лебедь лишь глянул на шалунов и резвящегося принца… и нырнул за очередной рыбкой. Увидев реакцию главы, успокоилась и мать.
У лодок малыши засомневались, но я издал губами шипение и погрузил голову в воду. А когда голова вновь оказалась над водой, между губ трепетал хвостик рыбки! Всё, это была последняя капля! Мгновение, и самый шустрый уже тянул хвостик к себе, а я шутливо сопротивлялся: дразнил. Потом я кормил других осмелевших малышей с губ наподобие того, как кормил в детстве сизарей. Влах с другого борта таскал для царевен сачком малька, а те кормили им стайку – тоже с губ. Никола в сторонке жужжал камерой, и всем было, ну прелесть, как хорошо! Перекус затянулся, детвора вскоре уплыла на призывный клич матери, а девы всё не могли уняться, ахали и сюсюкали. Под эти ахи и охи я закинул мелкую блесну на щурёнка или окушка – в вечерний приварок к пакетному супу, как делали, и успешно, ещё на Ловозере. А вынул приличного хариуса, которого здесь просто быть было не должно: его место в стремнине и на порогах, а не на плёсе, пусть и не стоячем. Поскольку я только собирался половить эту волшебную северную форель при удобном случае, то воспринял происшедшее как маленькое чудо, а забавы с царскими птенцами - естественными и приятными. Девочки думали иначе, своего Лоэнгрина обожали, что не мешало иметь свою точку зрения: лебеди – вот чудо, а какой-то там «карась» – блажь. Впрочем божественную скоросолку из хариуса, натёртого солью и полежавшего четверть часа, – юные лебединые девы, сиречь будущие Валькирии, ели явно с удовольствием. Вдруг Ната умолкла на полуслове и подняла руку с браслетом. Глаза у змейки пульсировали багрянцем…

Засветилася лампада

Засветилася лампада
Пред иконою святой.
Мир далекий, мир-громада,
Отлетел, как сон пустой.

Мы в тиши уединенной.
Час, когда колокола
Будят воздух полусонный,
Час, когда прозрачна мгла.

Ласка этой мглы вечерней
Убаюкивает взгляд,
И уколы жгучих терний
Сердце больше не язвят.

Помолись в тиши безмолвной
Пред иконою святой,
Чтобы мир, страданьем полный,
Вспыхнул новою мечтой.
Помолись со мной, родная,
Чтобы жизнь светлей прошла,
Чтобы нас стезя земная
Вместе к гробу привела.

Над пучиной неизвестной
Пусть мы склонимся вдвоем,
Пусть чудесный гимн небесный
Вместе Богу мы споем.

Константин БАЛЬМОНТ

Вот уж сегодня я тут отмечал разительное сходство в судьбе и творчестве Бальмонта и Грина, да как же мне не повториться?! Сколько прелестных миниатюр Грина так и заканчивалось: "Они жили долго и умерли в один день", хоть та же наилюбимейшая у меня "Сто вёрст по реке". И вот, нате, у Бальмонта:
Чтобы нас стезя земная
Вместе к гробу привела.
Бальмонт узнал про это счастье в Гиперборее, но Грин-то там и близко не был. Зато был в Крыму, чьи пещеры так и струяться мировым космическим знанием. К этому источнику припадал и Волошин - великий киммерийский маг. Многие черпали из него, только Чехов гневливо отвернулся от истинно вечного в вечной обиде на человечество и свою блудливую еврейку-жену Книппер. Бог простит...
А эти два певца любви, добра и красоты переживут века. Точно гипербореи...