В сети севастопольских рыбаков попалась необычная рыба — огромная акула-гоблин, пишет Вести.Ru. Акула заплыла прямо в городскую бухту, несмотря на то, что ее ареалом являются глубины Тихого океана. Именно по причине того, что гоблины обитают на огромной глубине, у ученых до сих пор нет достоверных сведений о повадках и даже численности данного вида. Ихтиологи недоумевают, как акула-гоблин, которая обитает в Тихом океане у берегов Японии, попала в воды Атлантики, где соленость воды совершенно другая. «Знаю случаи, когда заплывала голубая или тигровая акула, но они к берегам Босфора подплывали и уходили обратно, для них этот барьер солености оказался непреодолим», — говорит хранитель фонда Севастопольского аквариума Алла Короткова. В любом случае, особь представляет огромный интерес для науки, ведь до этого были известны менее пятидесяти экземпляров данного вида акул. Ученые предположили, что в Черное море гоблин попал благодаря человеку. Научный сотрудник Института биологии южных морей Юлия Корнейчук полагает, что акула выпала с борта частного судна, на котором ее держали ради развлечения. «В последнее время наблюдается огромное число переселенцев, но в основном из-за человеческой деятельности, поэтому многие виды попадают в неестественную для себя среду обитания и живут», — поясняет Корнейчук. Морской хищник обитает на глубине от 200 метров. Ихтиологи не могут точно сказать, является ли данный вид вымирающим и представляет ли опасность для жизни людей. Рыбаки, поймавшие редкую акулу, скорее всего, продадут ее коллекционеру — челюсти гоблина являются крайне ценным экспонатом. Отметим, что этих акул называют гоблинами, так как их морда заканчивается длинным клювовидным выростом, а длинные челюсти могут далеко выдвигаться. Окраска также необычна: близка к розовой, кожа полупрозрачна, и кровеносные сосуды просвечивают сквозь нее. Крупнейшая известная особь достигала длины 3,8 метра и весила 210 килограммов.

В украинской реке Припять поймали рыбу-мутанта, которая убивала людей. Длиной она достигала почти двух метров. Ученые считают, что у этой громадной разновидности сома развился вкус к человеческому мясу после того как он попробовал несколько трупов. Предположительно тела умерших были вымыты речкой возле заброшенного сельского клабища. Местные жители в течение нескольких лет верили, что в воде живет таинственный монстр. Местные жители которые остались в зоне отчуждения рассказали, что монстр вырос таким большим благодаря диете из человеческих труппов. А также не исключенно влияние радиоактивного загрязнения среды обитания сомов - мутантов. "С таким питанием рыбы этого вида будут продолжать расти, и будут становиться еще больше пойманной особи", - сказали ученные биологи.

Збылась мечта идота  я пошол на рыбалку но лучше пошол - по сослогательному ну все равно рыбу впоймал!!!

Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи – Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых… А.С. Пушкин «Путешествие Онегина» Коренное население села Акулихи, с лучшими представителями которого я имел честь познакомить вас чуть ранее, не составляло и полутысячи человек. Но летом, а точнее – с мая по сентябрь – к пожилым бабушкам и дедушкам вроде Говорковых приезжали дети в заслуженный отпуск, внуки на отдых от своей беспутной городской жизни, да правнуки на каникулы. Вот тогда людей становилось в селе не в пример больше, и для них открывалось аж 12 (!) магазинов, в зимнее время из которых работали только три. Был еще один, тринадцатый, «Калина красная», но он при довольно странных обстоятельствах (накануне завезли два десятка ящиков с водкой и всякую прочую амуницию для веселья) уже при Петровиче сгорел – следа от огромного дома не осталось, кроме торчащей, как полагается, каменной трубы русской печи. Летом веселье било через край: на естественных пляжах Волги-матушки с утра до вечера (иногда и ночью) веселые компании детей, юношества и взрослых наслаждались прохладой речной воды; все заливы и протоки – в разнокалиберных лодках рыбаков и просто катающихся; вечером в клубе танцы с почти обязательным мордобоем в конце программы – активный отдых, ничего не скажешь. А вот осенью и особенно зимой – дело другое. «Улетели листья с тополей, повторилась в мире неизбежность…» сочинил поэт и был прав: осенью с неизбежностью, достойной лучшего применения, облетали листья с деревьев и разлетались кто куда дачники и отпускники. Иные дачники еще и зимой приезжали раз в месяц – два на выходные, но представляете: топить сутки печь, ночевать в спальных мешках, стуча зубами, чтобы полдня побыть в тепле и отчалить домой – разумно ли? Вот и заколачивались дома дачников, закрывались девять из двенадцати магазинов, а местное трудоспособное мужское население оставалось без калыма. (Дачникам ведь, как людям в крестьянском быту несведущим, всегда нужна была помощь: тут крышу перекрыть, здесь туалет поставить, огородик там вскопать или забор подновить…) Те, кто лето работал, начинали еще не пропитый капитал потихоньку пропивать. Впрочем, потихоньку удавалось не всегда. Иногда удавалось и громко, но тогда коротко. Поскольку никаких предприятий в Акулихе отродясь не бывало, вся работа – в магазинах, да в школе на два десятка учеников, когда калымная работа на дачников заканчивалась, мужскому населению с целью уталения вечного пожара в груди приходилось переходить на браконьерство, да на реализацию кой-каких ненужных вещей. Жены, у кого они были, такого рода реализации пытались помешать, но не всегда такое было возможно. Мужик, он ведь в доме «голова» – как скажет, так и будет, а не то может и руки приложить, кому охота с «фонарем» под глазом красоваться? Браконьерские уловы тут же часто и пропивались – осенние и зимние почти никогда обилием не отличались, не то, что весной. Вот весной – дело другое, рыбы хватало всем: и браконьерам, и инспекторам, и перекупщикам, и покупателям. Сети иногда ставились внахлест, и все равно с них снимался обильный урожай – десятки килограммов щуки, сороги, густеры, подлещика… Цена на рыбу падала в несколько раз – везде ее было, как сказал бы кот Матроскин, «просто завались». Ловил как все весной сетками и акулихинец Вася Малахаев. А летом, отлынивая от невыгодных по его разумению калымов, уезжал на старенькой «Казанке» под видавшим виды «Ветерком» на Волгу – любил, черт, спиннинг побросать. Однажды Васе неслыханно повезло: на его «железяку» взяла громадная щучина. Вася, не будь дурак, якорную веревку отрезал и пустился на запряженной рыбине в свободное плаванье. Четыре часа возила на себе рыбака пудовая крокодилица и доставила прямехонько к акулихинской пристани. Там удачливому рыбаку подсобили гулявший после смены шкипер со товарищи. И что вы думаете, сделал Вася? Сфотографировался с трофеем? Отрезал на чучело голову чудовища? Нет, фантазии так далеко его не завели. Вася щуку тут же на месте и продал. И пропил. Гулял два дня с шиком – пил только модную дорогую водку, избегая открывавшихся перед ним дверей многочисленных «шинков» с их отвратно воняющим «самоплясом». Думаете, конец истории? Ан нет, проснувшись на третий день и осознав, что к выполнению нехитрой каменщицкой работе он не годен, поехал Вася снова на свое любимое место. И взял там через полчаса… еще одну щуку. Поменьше, правда, размером, но все равно большую – на десять с лишним килограммов! В это самое время, кстати, даже у «продвинутых» городских рыболовов с их «навороченными» снастями и импортными моторами уловов не было вообще – ни окуней, ни бершей, вообще ничего. Но Вася, как ни был подвержен пагубному влиянию алкоголя, а был акулихинцем более-менее благополучным, поскольку благоверная когда уговорами, когда скандалами направляла его на путь истинный и совсем сгинуть в винно-водочной пучине не давала. Хуже было в тех семьях, где пили все. Одна такая семья приехала, что называется, на постоянное место жительства в Акулиху с Дальнего Востока. Каким ветром их так далеко занесло – не суть, известно только, что первое время на отсутствие денег они не жаловались: и дом купили, и УАЗик поношенный, и катер с мотором… А потом начали пить. Пили сначала коньяк и закусывали свежими овощами-фруктами. Да еще всех местных угощали – чего жадничать, если «бабосы» есть? Мало-помалу перешли на водку с тушенкой. Вскоре познакомились и с местным самоплясом. К тому времени, как пропили машину и катер с мотором, огород уже зарос «наглухо» и никакого урожая с него ждать уже не приходилось. В общем, обычная история падения обычной русской семьи. Допились до того, что когда вынесли из дома всю посуду и мебель, продали… добротные половые доски какому-то дачнику на строительство и пробирались к единственной кровати по единственной же половице! Вы думаете, что процесс деградации этих личностей шел годами? Нет, увы, хватило и пяти месяцев. В акулихинских кругах любителей выпить такие персонажи ходили в героях, вот, мол, надо же люди – ничего им не жалко, ни денег, ни вещей, ни себя. Но многие такой участи, такого края и побаивались. Большинство успевало и пить, и кой-как дела вести. А в общем и целом в нетрезвом состоянии случалось в Акулихе все: по пьянке знакомились, женились, зачинали детей, дрались, мирились, браконьерничали, взращивали «второй хлеб», возили нелегалом дрова из леса, «реализовывали» ставшие вдруг ненужными вещи, калымили и тонули на реке. А с похмелья сообща играли в русскую народную игру «Червончик». Эта увлекательная для участников действа игра начиналась с раннего утра. Самый «больной», а, может, просто самый беспокойный, шел в гости к соседу. И спрашивал, не осталось ли у него чего-нибудь из горячительного от вчерашнего веселья. Вопрос больше риторический, поскольку ни один акулихинец не мог себе, своей совести позволить оставить что-нибудь из горячительного до лучших времен. Костьми ложились (иногда в буквальном смысле), а допивали! Вот оттого-то и задавался по утрам вечный вопрос о червончике. Если вдруг в карманах от аванса за калым или от выручки за рыбу оставался хотя бы червончик – здоровье и жизнь концессионеров были вне опасений.. На «червончик» они принимали первую дозу, затем кто-то кому-то отдавал долг, ловилась новая рыба, в крайнем случае толкалась какая-то ставшая вдруг ненужной в хозяйстве вещь и к вечеру все были опять в том состоянии, в каком были накануне! Это может читаться как байка, но нищий поутру народ гулял и веселился вечером на полную катушку, чувствуя себя счастливым и состоятельным, чтобы утром опять проснуться похмельным и нищим… Страдали от такой веселой ситуации только дети. Их и осталось то всего на село двадцать человек – ровно столько училось в громадной акулихинской двухэтажной кирпичной школе, выстроенной в конце эпохи социализма. Планировалось, что их, детей, будет на порядок больше, но в планы вечно пьяных родителей дети вообще не входили; рождались сами по себе сами по себе росли и глядели, как постепенно убивают себя их маманьки и тятьки. Очень шел ко всей этой акулихинской картине конца 20 – начала 21 века пейзаж с двумя мостами через речку Раменку. Прежний, деревянный мост с началом строительства нового, каменного, ремонтировать перестали и он, придя в окончательный упадок, в конце концов от спички какого-то хулигана сгорел. А новый мост превратился в долгострой: сваи для него были поставлены, а на все остальное не хватило денег. Переправу же через Раменку каждую весну после спада большой воды теперь делали новую: навозили щебня с пристани и укатывали до состояния дороги – дешево и сердито. Про мост же Петровичу рассказал Вася Малахаев анекдот. Приехал новый русский к новому американскому в Америку. Неделю гуляют, гость спрашивает: - Отлично гуляем, на какие деньги, брат? - Видишь реку под окнами? Видишь мост через нее? Каждая машина, которая проезжает – платит мне доллар. Через месяц новый американский с ответным визитом приезжает в Россию. Неделю гуляют, гость спрашивает: - Отлично гуляем, на какие деньги, брат? - Видишь реку под окнами? - Вижу. - А мост через нее? - Нет. - Вот на эти деньги мы и гуляем. Думаю, что никогда самый понятливый американец не поймет наш хваленый загадочный русский характер. Ведь с точки зрения нормального человека все описанное выше не смешно, а страшно. А нам не страшно. Нам смешно. На этой оптимистичной ноте и позвольте закончить мой рассказ.

ор: Дмитрий Соколов sokol@infonet.nnov.ru Не верь в разлуку, старина, их круг - лишь сон, ей богу. Придут другие времена, мой друг, ты верь в дорогу. Нет дороге окончанья, есть зато ее итог. Дороги трудны, но хуже без дорог. Ю.Визбор Наступил тот осенний день и ранний его час, когда Петрович понял: сегодня настало время Большой Рыбы. Есть, есть, что ни говорите, предчувствие крупной удачи у каждого охотника, когда почти наверняка он знает: сегодня должно повезти. И, несмотря на это знание, все равно боится спугнуть, от того и суеверия. Когда-то давно Петрович считал, что первую пойманную рыбу надо обязательно отпустить, чтобы она «позвала» остальных. А затем стал вдруг считать наоборот: первую надо обязательно взять, чтобы она не рассказала об обмане рыбам другим. Одно время старался он петь (про себя, конечно) разные песни про море и рыбу, но период этот прошел и он стал даже «внутри» молчать, чтобы рыба не узнала его, Петровича, мыслей. Один раз попал ему в сапог каким-то образом железный червонец. И все время рыбалки жал на ногу, тревожил, но снять сапог до поры было некогда – отменно в этот день клевал мерный судак, и по результату было поймано ровно десять отличных рыбин. Глупо было не воспользоваться этой «подсказкой судьбы» и навалять в следующий раз в обувку пятаков и червонцев. И что же? Было поймано лишь два заморенных берша! Были и другие суеверия, со временем исключавшие одно другое, а потому заменявшиеся одно другим. На момент описываемых событий Петрович свято верил в Большой Мешок. Несколько раз было так, что, взяв в лодку эту видавшую виды тару с большой пеньковой завязкой, Петрович привозил богатые уловы. Иногда же нарочно «забывал», проверяя действие приметы, и убеждался, в том, что примета работает. (more) В этот день забыть мешок было никак нельзя. День выдался тихий-тихий, что поздней осенью бывает не часто, и какой-то особенно, по-осеннему теплый. Вот если летом после тридцатиградусной жары упадет температура до 10 градусов, кажется – зимой теплее. А если, наоборот, после осенних дождливых бурь вдруг все стихнет и потеплеет до тех же 10 градусов, кажется, что летом не бывает так хорошо и уютно на улице. «Как поздней о-осени порою быва-а-ает день, быва-а-ает час, - тихонько запел вдохновленный Петрович, - когда пове-ет вдру-у-уг весною, и что-о-ото встре-пе-нется в нас!» Привыкнув к обманам родной природы, Петрович, несмотря на этот самый уют и комфорт позднеосеннего существования погрузил в одновесельный ботник и плащ, и фуфайку, и спиртовую горелку – вдруг пригодится? Когда все было готово к отплытию, Петрович оглянулся на дом, не то проверяя: на месте ли, не то прощаясь; а затем, чтобы нейтрализовать это глупое во всех смыслах движение, три раза сплюнул через левое плечо. При посадке в лодку ботник качнуло, и он самую чуть черпанул воды - Петровичу пришлось снова плеваться. Торопясь побыстрее отплыть, рыбак споро замахал веслом и только через полчаса понял, что забыл на берегу подсачек. Возвращаться было никак нельзя: в такой день, когда ему была уготована Большая Рыба, он никак не мог возвращаться! «Ах, Веничка, зачем ты сделал тринадцатый глоток?!» Нет, не из той серии. Скорее, «ведь был совет ему, чтоб зарядил ружье он дома!» или: «шла бы ты домой, Пенелопа». Внезапно в душе стало как-то неуютно. Отогнав эти мистические думы, Петрович погреб быстрее и сосредоточился на выполнении задачи сезона – поимке Большой Рыбы. Где она могла сегодня ждать его? В заливах? Один раз в прошлом сезоне Петрович, забравшись в озеро Черное и подматывая нескромного размера блесну, вдруг увидел, как по направлению к лодке стала выпрыгивать из воды мелкая рыба. Не сообразив, в чем дело, рыбак перестал крутить ручку катушки только тогда, когда вода «взорвалась» в пяти метрах от его утлого ботника и с двукилошной – не меньше – щукой в пасти перед ним промелькнула туша огромной щучины, грохнувшейся рядом и волной от своего падения едва не перевернувшей ботник. Было б сердце послабже – можно было в тот же миг и «коньки откинуть», но в тот раз все, слава богу, обошлось. В то же время на коренной Волге «крупняк» ловился, а, вернее, клевал – чаще. В большинстве случаев такие поклевки заканчивались оборванными лесками и поломанными удилищами, но иногда, раз-два в сезон и вытаскивали пудовых щучин – Петрович даже выпросил однажды у соседа Васьки Малахаева голову такого вот монстра. Башка была больше похожа на голову доисторического ящура, чем на щучью, до того велика и ужасна в оскале своих огромных многочисленных зубов. Петрович было планировал повесить ее в сенях своего акулихинского домишки, но потом, устыдившись своего не гожего для уважающего себя рыбака поступка, «чужую голову» уже в почти готовом виде – только лаком скрыть осталось – отдал. Решил, что когда-нибудь поймает своего «бронтазавра», вот тогда и сделает чучело. И ехал рыбак на глубокую закоряженную яму, а точнее - навстречу своей Судьбе. И чувствовал, что произойдет в тот день нечто важное, и где-то в глубине души не хотел. Вот поймает он эту щуку, за которой охотится уже два десятка лет, и что? Вот убьет он свою мечту? Дальше что делать? Бросать спиннинг и переходить на «кольцовку», чтобы поймать своего самого большого в жизни леща? Квочить сома? Ловить сорожку на поплавочку? Смешно. Есть только одна Большая Рыба в его жизни: щука-крокодил, щука-монстр, щука-зверь, и он весь сезон открытой воды посвятил ее поимке. Раньше тоже хотел поймать, но только в этот год напрочь отказался от «факультативной» ловли окуня на вертушки, щуки-травянки на колебалки, и жереха «на всплеск». Все свое время посвящал Петрович ловле на донные тяжелые джиги с огромными поролонками, при виде которых улыбались другие рыболовы и в страхе разбегалась рыба – ведь они не на жертву были похожи своими размерами, а на хищника! Несколько раз эти его самоделки, оснащенные двумя тройниками, цепляли судаков и щук. В основном – за наружную часть морды – багрили. На безрыбье, в котором оказался рыбак в этот год, он был рад и этому улову, хотя стыдился того факта, что рыба была поймана не в рот, а как бы нечестно, случайно. Ради этой Большой Рыбы, чтобы не отвлекаться от поставленной задачи, Петрович и с городом почти окончательно завязал, взяв бессрочный административный отпуск на работе, - все время проводил на реке и ловил, ловил, ловил… За воспоминаниями прибыл на место неожиданно быстро. Летом эта Манькина яма часто посещалась рыбаками. Но не было ни у кого ни сил, ни терпения стоять над ней день-деньской, ожидая поклевки крупняка. Да и коряги одолевали – жадно набрасывались на твистеры, виброхвосты, поролонки и съедали их - сколько ни дай. Осенью на яме было безлюдно. Вдалеке где-то жужжал только мотор не то рыбаков, не то браконьеров, а видно не было никого. Петрович решил, что сделает ровно триста забросов, и если поклевки не будет – поедет домой. В последнее время он часто так делал – считал забросы – думы все были за долгий сезон передуманы, новых дум старые книги почему-то в последнее время ему не навевали, вот чтобы хоть чем-то занять полусонный мозг, он и придумал себе такое развлечение. Раньше, в детстве и юности (да и в зрелом возрасте) он часто сам себя обманывал: вот еще пару забросиков сделаю, вот еще пятнадцать минуток посижу. А потом, как бы невзначай, незаметно для себя, оставался еще и еще. Теперь такого он себе не позволял: четко определял количество забросов и следовал установленной себе «норме». Через сто забросов рыбак стал мучить себя сомнениями: а что если Большая Рыба не клюнет? До сих пор он думал только о том, что будет делать, когда поймает свою рыбу жизни. А как быть, если сезон так и закончится поражением? Посвящать следующий сезон ловле Большой Рыбы он уже не мог. Несмотря на моложавый еще вид и не слишком солидный возраст, Петрович был болен. Он и раньше чувствовал внезапные недомогания, но недавно врачи поставили ему неутешительный диагноз и предписали южный климат, солнышко, кефир, клистир и теплый сортир. На зиму надо было перебираться на юг. А что там через полгода русской зимы будет – никто не знает. Вот и бросал Петрович все свои силы в последний бой, может, своими болячками ощущая скорую смену погоды и наступление зимы. Еще через сотню забросов предчувствие схватки с Большой Рыбой пропало, Петрович механически делал дальние забросы, крутил ручку большой катушки, выматывая поролонку и снова забрасывал. Дело подходило к концу, когда он понял, что ничего не будет, если не будет поклевки Большой Рыбы: ни юга, ни шанса поправиться, ни новой Любви, ни новой Весны – ничего. В ярости делал он последние забросы, и когда поролонка мертво зацепилась за что-то на дне, с силой подсек и стал согнутым в колесо спиннингом отрывать ото дна что-то большое… Конец, уважаемые читатели, я предлагаю придумать вам самим. Мне надоело делать все за вас, напрягите и вы свою фантазию. Финал нашей повести остается открытым. Пусть Петрович для кого-то из вас выйдет победителем в схватке с подводным монстром, а затем победит и свой недуг; а Петрович другого из вас просто-напросто выведет на поверхность огромную замшелую корягу, обвешанную как елка новогодняя всякими-разными приманками. А, может, огромная рыбина сдернет Петровича с лодки и утащит его на дно, после чего ему присниться последний сон разума? Я уже не знаю. Пусть ваше воображение доведет дело до ума. Мы дружили с Петровичем долго, настала пора проститься. Но впереди, надеюсь, будут не менее увлекательные рыбацкие дороги; и, верю, новые рыбацкие истины обязательно откроются нам. Продолжение не следует. Сосед Петровича Дмитрий Соколов