Эмилия Флеге любила Густава Климта всегда, она словно родилась с этой любовью

Пятница, 02 Ноября 2012 г. 01:13 + в цитатник

LOVE STORY

ГУСТАВ КЛИМТ:

В ПОИСКАХ ВЫХОДА

Эмилия Флеге почти бегом бежала по запруженным экипажами улочкам Вены. Слава богу, выставочный павильон был не слишком далеко от ее модного салона возле кафе «Каса пиккола» в центре города — оттуда вниз всего пару минут. Надо же, какую огромную площадь город выделил современным художникам! Архитектор Хофманн говорил ей, что в павильоне целых 54 выставочных зала, и Густаву отдали один из них!

Разумеется, все уверены, что Эмилия видела новую картину Густава, ставшую гвоздем экспозиции. Он выставил 16 работ, среди них «Даная», «Надежда» и «Водяные змеи», но последнее полотно «Поцелуй», над которым Климт колдовал уже полгода, до сегодняшнего дня никто не видел. Вернее, на данный момент не видела только она, хотя все уверены в обратном. Эмилия тряхнула пышными рыжеватыми волосами. От Густава всего можно ожидать: по какой-то причине последние три месяца он не подпускал ее к этой работе, буквально прятал от нее картину.

В картине «Поцелуй» Климт задумал ни много ни мало отобразить аллегорию любви. Ничего себе задача! Конечно, Эмилии было лестно, что он именно ей предложил позировать для этой важной работы. Честно говоря, она совсем этого не ожидала. Значит, она всетаки ассоциируется у него с любовью? Спасибо и на том.

Эмилия подошла к картине и замерла перед ней. Это... это... да нет, совсем не то, что она ожидала. Невероятно мощно, чувственно, необыкновенно... С другой стороны, картина оказалась просто непостижимо целомудренной для Климта. Эмилия ждала каких угодно натуралистических подробностей и была готова практически ко всему. Конечно, ей хватило опыта и искушенности в первую же секунду понять, что Густав создал величайший шедевр.

Поцелуй (1907—1908)

Он же собирался изобразить на полотне себя и ее — их двоих! Он обещал ей это... Сколько раз Густав водил ее за нос! Вот и теперь — фигура мужчины на полотне была совершенно неузнаваема, лица его не видно вовсе. Что же касается девушки... Ну да, чем-то неуловимым ее цветущий лик отдаленно напоминает лицо Эмилии, зато руки — она сразу узнала — вовсе не ее, они принадлежат его богатой заказчице Адель Блох-Бауэр, жене банкира. Или нет, скорее Соне Книпс, которую он тоже много раз рисовал.

Почему же Густав пренебрег руками Эмилии? Против воли в сердце поднималась досада: Климт не пустил ее на свою лучшую картину! И вроде бы ревновать не к кому: на полотне Густав не запечатлел знакомой девушки или конкретной модели — всех их Эмилия знала наперечет. Это была именно аллегория — собирательная девушка в объятиях собирательного мужчины. Но Эмилия поняла, что все равно завидует и ревнует. Как ревновала она Климта решительно ко всем изображенным на его картинах женщинам. А было их... легион.

Да куда же подевался Густав? Да вот же он — только что мелькнул в двери и снова исчез.

Густав Климт
Даная, 1907—1908
Музей Леопольда, Вена

Она устремилась за ним. Надо же его поздравить! Она нагнала друга в зале его полотен. Ну и вовремя же она успела! Густав уже размахнулся, собираясь вонзить в «Поцелуй» свой перочинный ножик! Жгучая боль в ладони заставила Эмилию вскрикнуть: она инстинктивно вытянула руку, пытаясь защитить картину, и ножик поранил ее. Климт взревел от ужаса, выхватил из кармана чистейший, приготовленный его маменькой носовой платок и прижал к порезу.

— Никаких врачей, Густав! — ровным голосом приказала Эмилия. — Это всего лишь порез.

Откуда в ней взялась эта решительность? Но если сейчас привлечь внимание людей, то все решат, что Густав — чистой воды психопат! Газеты тут же раздуют, что между ними вышла ссора и он пырнул ее ножом, что он опасен для общества.

Климт смотрел на Эмилию, расширив зеленоватые глаза, — так смотрит загнанный в угол насмерть перепуганный зверь. Дикие глаза, лесные, как она их называла, приоткрытый в гримасе ужаса рот. Кровь не останавливалась, платок промок насквозь. Эмилия неуклюже, одной рукой стащила с головы большую, украшенную крупными цветами шляпу и прикрыла ею руку с раной.

— Бежим отсюда, — сказала она, — проводи меня домой.

Эмилия Флеге любила Густава Климта всегда,
она словно родилась с этой любовью, 1908 г.

Спрятанный в комнате Эмилии в нижнем ящике дубового комода абсент был извлечен Густавом немедленно. И когда ушел доктор, провозившийся часа полтора с ее раной, у Климта уже заплетался язык.

— Я дерьмо... полная куча дерь-ма. Бездарь, без-дарь! Я хочу, чтобы ты упекла меня в дом умалишенных! Пусть мне там руки отрежут... и глаза... вырвут.

Сколько лет она слушает это? Они познакомились в конце 1888 года, сейчас 1908-й, стало быть, 20 лет! Можно бы и привыкнуть.

Снова Климт невменяем. То экстаз, то депрессия, в худшем случае — агрессия, как все последнее время. Черт, как же все-таки заставить его пойти к врачу? Вон чуть картину не уничтожил, а может ведь и себя порезать...

Когда несколько лет назад сама Эмилия дошла от Климта до ручки, она решилась обратиться к доктору Фрейду. Тот был венской знаменитостью, лечил нервные расстройства, неврозы и депрессии новым способом — беседой, разговорами и даже, подумать только, анализом снов! К нему валом валила венская аристократия, он многим помог, и про него рассказывали чудеса. Из их близких знакомых к Фрейду наведывался Густав Малер, и приемы Фрейда ему помогли. Словом, несколько лет назад доктор Фрейд произвел на Эмилию самое благоприятное впечатление.

Он был представительный, красивый мужчина, застегнутый на все пуговицы, — ни малейшей небрежности во внешности. Строгий кабинет в его просторной квартире на Бергштрассе, мебель красного дерева, множество книг, скульптурные фигурки в шкафу, привезенные со всех концов света. Доктор сидел к ней спиной, а она лежала на знаменитой кушетке и страшно стыдилась рассказывать ему правду: что она старая дева — сколько лет ей тогда исполнилось, 35? Детей у нее нет...

— Как бы вы определили свою главную эмоцию, фрейлейн Флеге? — спросил Фрейд.

Она задумалась. Безнадежность — вот ее главная эмоция, давно опутавшая Эмилию, словно безжалостная рыбацкая сеть бьющуюся рыбу, и это чувство возникло в ее душе очень рано.

...Ее матери, скучающей жене владельца фабрики табачных трубок — Герде Флеге, пришла в голову блестящая мысль заказать молодому, но уже очень известному и модному художнику Густаву Климту портрет трех своих дочерей. Младшую, 14-летнюю Эмилию, Климт промучил дольше сестер, и вышла она такой уродиной, с пухлыми щеками, как у хомяка, короткой шеей, что даже матушке не понравилось. Хорошо, что эти первые портреты бесследно исчезли и никто их не видел! Зато Эмилию поразило то, с какой легкостью художник наносит линии на холст и как волшебно сплетаются эти линии в объекты и лица, которые не отличишь от настоящих! Отец пошел навстречу мольбам младшей дочери и уговорил Климта за приличную плату давать ей уроки рисования.

Молодая женщина

Художник жил фактически за городом, его домишко оказался невелик, вокруг жили явно совсем небогатые люди. Мать Климта, крошечная женщина в неопрятном фартуке и с тугим пучком волос на затылке, окинула 14-летнюю робкую ученицу испытующим взглядом.

— Я буду присутствовать на занятиях, — решительно заявила женщина. — А то ведь не дай бог что!

Тогда Эмилия, по правде говоря, не очень поняла, о чем это тревожится фрау Климт. Самой девочке ее 27-летний наставник казался не только старым, но и вообще странным: небольшого роста, импульсивный, нервный — его руки вес время шевелились, что-нибудь мяли, ощупывали; цепкие зеленоватые с прищуром глаза казались проницательными и хитроватыми; носил Климт по большей части длинную, почти до полу рубаху — в ней он рисовал, в ней же встречал гостей. А уж как он ел! Однажды маменька пригласила его к столу — и он накинулся на еду, как голодный пес на кость, брал мясо с тарелки руками, кости от птицы мог бросить прямо на скатерть. Эмилия видела, как мать, сконфузившись, отворачивается, а старшие сестры — Паулина и Хелена — косятся на гостя и переглядываются.

Предложение позировать, словно взрослой барышне,
показалось Эмилии верхом счастья. Фото репродукции
картины Климта «Эмилия Флеге»

На их первом уроке Климт велел девочке 20 минут смотреть на обычный красный кирпич, положенный на стол. Эмилия вместо кирпича нарисовала квадрат и думала, что Климт выставит ее вон, объявив неспособной. Но этого не произошло — они прозанимались целых шесть лет, и Густав повторял, что если бы у Эмилии имелось прилежание, из нее вышел бы вполне приличный рисовальшик. Впрочем, она и сама поняла, что у нее нет таланта к живописи, а занятия не бросала только потому, что ей нравилось проводить время с Климтом. Он не был занудой, однажды, например, повел девчонку в кондитерскую Dcmel — самое любимое место сладкоежки Эмилии в Вене. Климт покорил ее сердце марципановым тортом, который она совершенно неприлично запихивала в рот огромными кусищами и стреляла глазами по сторонам: не смотрят ли на нее с осуждением дамы и господа за соседними столиками.

Климт сказал ее родителям, что будет сам приезжать за ученицей и возвращать ее домой — мол, отныне они занимаются не у него дома, а в студии. На самом же деле они кочевали по самым лучшим венским кофейням: сколько тортов «Захер» слопала Эмилия за те шесть лет, что длилось ее ученичество у Климта, и вспомнить страшно!

Густав Климт Надежда I, 1903
Die Hoffnung
Национальная галерея Канады, Оттава

Поначалу Эмилия думала, что Климт беден — он постоянно носил один и тот же поношенный сюртук и обходился без галстука. Оказалось, что это совсем не так: художник, отлично зарабатывая крупными дорогими заказами и частными портретами знати, вполне преуспевал. По сравнению со своим отцом — не слишком удачливым гравером Эрнстом Климтом — Густав рано сделал правильный выбор. Художественно-ремесленное училище в Вене, в которое он поступил в 14 лет, давало тогда почти такое же серьезное образование, как и Академия художеств; кроме того, Климт посещал занятия по декоративной живописи Фердинанда Лауфбергера, и это очень много ему дало. Эмилия с удивлением узнала, что ее учителю заказывают интерьеры театров и дворцов по всей империи, что его работы есть в Райхенберге, Карлсбаде и Бухаресте.

Однажды зимой 1889 года Климт взял Эмилию с собой в венский Бургтеатр, чтобы показать свою роспись; она подняла глаза к потолку и увидела нечто впечатляющее — поразительно яркое и мощное.

Старый Бургтеатр, 1888-1889

— Я выбрал античные темы, как видишь, — небрежно бросил Климт. Эмилия восхищенно кивнула: определенно она недооценивала своего учителя. То, что сам император Франц Иосиф в 1888 году вручил Климту «Золотой крест» за заслуги в искусстве, Эмилия узнала за обеденным столом от своего отца.

Однако на прошлой неделе Климт наконец повел Эмилию туда, куда ходят художники. Они долго тащились по окраине на пролетке, а потом зашли в дешевую прокуренную конуру, тошнотворно пропахшую жареной рыбой. Здесь на колченогих стульях сидели какие-то мужланы в рабочих блузах и горланили, отпивая из стаканов темную жидкость.

... — Когда впервые вас охватило чувство безнадежности, фрейлейн Флеге?

Этот вопрос, заданный красивым мягким баритоном доктора Фрейда, заставил ее задуматься. В самом деле — когда?

Может быть, в тот день, когда она впервые притащила к Густаву в мастерскую свою сестру Хелену? Та только что окончила школу, была уже взрослой барышней — воздушной, хрупкой красавицей с осиной талией и длинной шеей; плотно сбитая круглолицая и рыжеватая Эмилия, увы, нисколько не походила на сестру.

Мастерская находилась в здании фабрики по производству серебряных изделий, на четвертом этаже по грязной вонючей лестнице. Хелена отшатнулась, увидев открывшего им дверь Густава: он был в длинной, до пола, рубашке, заляпанной красками, — такие рубашки носили, кажется, только пациенты домов для умалишенных. Рядом с Климтом стоял его старший брат Эрнст, тоже художник, — высокий, тонкий, темноглазый и тоже разительно не похожий на Густава.

— Нас подвели натурщицы, — нервно заговорил Эрнст прямо с порога. — Может, вы попробуете?

Дурочке Эмилии предложение позировать, словно взрослой барышне, показалось верхом счастья. Хелена стала дергать ее за рукав: мол, откажемся, стыдно. Но остановить Эмилию оказалось не так-то просто. Схватив платья, которые сунул ей Эрнст, она поспешила за занавеску. Густав стоял у огромного мольберта и даже не смотрел в ее сторону. Ничего, сейчас он увидит, какая она умелая. Эмилия храбро схватила ярко-оранжевое одеяние и нацепила на себя: не зря ведь Климт все эти годы учил eе быть храброй и не бояться настоящей жизни. Платье оказалось ей великовато. Из-за занавески Эмилия вышла, придерживая топорщившуюся ткань рукой, она старалась придать своему пухлому розовому лицу выражение взрослой независимости. Густав обернулся и, присев на корточки, прыснул лающим волчьим смехом.

— Карапуз в опере, — простонал он между приступами хохота.

Эрнст едва сдерживал улыбку, но не смеялся.

Портрет дамы (Портрет госпожи Хеумамм) 1894

Вот тогда-то Эмилия впервые испытала чувство безнадежности в связи с Густавом, если не считать мелких эпизодов с тем же привкусом на их занятиях рисунком, когда Эмилия снова и снова убеждалась, что она совершенно бездарна как художник. Но тогда в мастерской она боролась со слезами из последних сил, и все же они предательски брызнули из глаз, когда она натягивала за занавеской пояс, чулки, рубашку, корсет... Густав ее отверг. В сущности, за эти годы так ничего и не изменилось: она ему не подходит, ну что тут поделать?

Эмилии казалось, что Климт помешался на женском теле и что он давно вышел за границы художественных интересов.
Фото репродукции картины «Смерть и жизнь», 1911 г.

— А почему, фрейлейн Флеге, вы, извините за выражение, так зациклились на вашем учителе рисования? Разве вокрут не было других молодых, интересных мужчин вашего возраста?

Климт говорил ей то же самое. Он старше ее на 12 лет и совсем не компания девушке из буржуазной среды, дочери фабриканта. И он абсолютно, совершенно не похож на своего любимого брата Эрнста. Тот оказался способен влюбиться, как нормальный человек, и его возлюбленной оказалась сестра Эмилии — Хелена. В 1890 году Хелена Флеге вышла замуж за Эрнста Климта и родила ему дочку. Видимо, у троицы сестер Флеге отпущенное им на всех счастье целиком досталось Хелене, потому что из них троих замуж вышла только она одна.

Эмилия завидовала сестре, но Хелену ждало несчастье — и двух лет не прошло, как Эрнст Климт умер от пневмонии, оставив Хелену вдовой. Предприимчивая Паулина, их старшая сестра, никогда и не сомневалась, что останется старой девой, и приложила массу усилий, чтобы открыть школу для портних. Хелена вместе с Эмилией пошли туда работать — помогать сестре.

Однако Густав Климт, к его чести, всю свою жизнь материально поддерживал Хелену и ее дочку — их общую с Эмилией племянницу.

Что касается Эмилии, то она и сама не знает, почему так зациклилась на Климте; так уж получилось, что она любила ГУстава всегда, словно родилась с этой любовью; по крайней мере ей так казалось, едва она осознала себя взрослой. Подружки по школе бегали на свидания, выходили замуж и рожали детей, а личная жизнь юной Эмилии свелась к тому, что после работы у Паулины ноги сами несли eе в мастерскую Климта — быть рядом, мыть кисти, вытирать пыль с подрамников, смотреть на него, мечтать...

Он ведь был некрасивый, ниже eе ростом, дикий, «варвар», как прозвала его мать Эмилии; у него были крестьянские руки (кстати, дед Климта происходил из северобогемских крестьян), вульгарый площадной язык — он умел ругаться грязнее извозчика. Но когда Густав прикасался к холсту, в его пальцах появлялись трепетность и чуткость, а в глазах — нечто невыразимое. В эти моменты он был не здесь, он владел секретом убегать из этого мира, из этой конкретной минуты, из захламленной мастерской, где его грязные босые ноги холодил каменный пол, и в заляпанной красками длинной рубахе писал орнаментальные, декоративные, удивительно эстетские полотна, полностью соответствовавшие его внутреннему видению и противостоящие прозаичной и грубой обстановке вокруг.

й6 Портрет Эмилии Fl?ge, 1893 (396x700, 67Kb)

В тот незабываемый день, когда похоронили Эрнста Климта и Густав исчез с кладбища, Эмилия помчалась следом за ним в мастерскую — поддержать, побыть рядом. Климта она застала методично сжигающим все незаконченные картины брата, в том числе и картину, на которой была изображена Хелена. Эмилия бросилась к полотнам — ей хотелось их спасти, защитить. Климт угрюмо взглянул на нее, погасил и забросил в угол огарок свечи, подошел, рванул траурное черное платье и взял ее, не спрашивая согласия, на узкой кровати за заляпанной красками пыльной занавеской в мастерской. После этого волнующего и потрясшего 18-летнюю девчонку события Эмилия решила, что теперь она — законная невеста Климта, о чем поспешила объявить сестрам, сияя, как их начищенное столовое серебро; рассказала также матери и отцу; оба были удивлены.

Надо ли добавлять, что Климт и не думал ехать к родителям «невесты». Он вообще не подозревал, что у него есть невеста, и пропал на несколько недель. Оскорбленный его поведением герр Флеге рвался поехать к нему сам и объясниться «по-мужски», но униженная Эмилия умоляла отца не предпринимать никаких шагов.

Отсутствие в тот период Климта довело Эмилию почти до помешательства — она не могла ни пить, ни есть, ни работать и все переживала свой «позор». Она решила поехать к Климту сама... И вот трепещущая Эмилия, впервые в жизни явившаяся к художнику без предупреждения, тихонько приоткрыла тяжелую дубовую дверь мастерской. Сначала она никак не могла взять в толк, что происходит: под потолком висели трое каких-то узорчатых переплетенных качелей, на них, словно русалки, безмятежно раскачивались три юные обнаженные красавицы, одна из них дремала, прикрыв глаза. Густав быстро-быстро смешивал краски и, почти не глядя на мольберт, чуть не вслепую наносил мазки; в его глазах плескался восторг. Потерявшая дар речи Эмилия выронила зонтик, и Климт вздрогнул от звука его падения.

— Вон! — заорал он, увидев се. — Кто разрешил прийти?! Вон!!!

Она попятилась в испуге, он сгреб се в охапку, словно безвольную податливую куклу, и вышвырнул на лестницу. Когда Эмилия очутилась на улице, из окна ей под ноги был брошен зонтик. Она судорожно рыдала в полный голос...

Фото репродукции акварели «Климт, работающий
над фреской «Философия» для главного зала Венского
университета», 1902 г. Художник неизвестен

— Я не святоша, а художник, и если ты хочешь быть рядом, тебе придется смириться с этим, для буржуазного брака я не гожусь! — жестко заявил Густав Эмилии.

Климт стремительно превращался в безумца, во всяком случае, Эмилии было очевидно, что с середины 90-х его куда-то понесло. Он начал отказываться от выгодных заказов, чего никогда не позволял себе раньше: ведь с ранней юности, почти со студенчества, он прилежно расписывал интерьеры дворцов и театров, купальни, музеи, императорские загородные дома — и имел от этого не только отличные деньги, но и статус одного из самых преуспевающих и респектабельных художников Вены.

Однажды Эмилия стала свидетельницей чудовищной сцены — Климт после выполнения очередного заказа изо всех сил хлестал себя плетью по пальцам и орал:

— Презираю! Презираю!

Потом выхватил полученную от заказчика пачку денег и в бешенстве вышвырнул их в окно; помощники Климта — Мунч и Бсргон, издав возмущенный вопль, как были в подштанниках, выскочили на улицу и ползали на коленях, подбирая купюры, а потом ловили их, разлетающиеся, словно бумажные голуби, от порывов ветра.

Климт сам порывался экспериментировать, он не боялся обвинений в дурновкусии — ему хотелось, например, совместить японские узоры или яркий византийский орнамент с человеческими телами, особенно женскими формами. Он мечтал заниматься никем не виданной росписью, которая, как он утверждал, являлась ему во сне и стояла перед его внутренним взором. Обнаружив, что он, в сущности, стал заложником хорошего тона и рабом звонкого гонорара, Климт взбунтовался и стал рваться с этой цепи, как взбесившийся пес, озверевший от слишком долгого сидения на привязи. Рваться и кусаться.

Весной 1897 года Эмилия узнала, какой скандал учинил Густав в Академии художеств. Тыча пальцем в выставленные работы старых уважаемых членов академии, Климт раскритиковал их в пух и прах, повторяя, что от них идет трупный запах и место им на кладбище. Престарелые академики просто остолбенели от такой неслыханной дерзости. Не на шутку разошедшийся Климт провозгласил: «Кто вместе со мной готов выйти из прогнившей академии?» Вызвалось человек 20 молодых художников — они объединились в группу под названием «Сецессион» (что в переводе значило «уход»), главой, разумеется, выбрали Климта, и теперь они собирались совершить переворот в застойном, как болото, австрийском искусстве.

Эмилия удивлялась: неужели эти малосимпатичные господа интереснее Климту (второй слева, сидит в кресле), чем люди из высшего общества? 1902 г.

Все участники образованной Климтом группы собрались и нетерпеливо ждали, пока явится Климт, чтобы составить манифест нового движения. Густава нигде не было, и Эмилия вызвалась разыскать его. Случайно толкнув дверь одной из ванных комнат, фрейлейн Флеге отшатнулась: Климт стоял на коленях и быстро-быстро рисовал углем; перед ним в большой пустой ванне лежала обнаженная Альма Шиндлер, грудь и причинное место которой едва прикрывало черное кружево порванного платья.

— Манифест... — пискнула Эмилия.

— Какой еще, к чертям, манифест?! Вот — манифест! Женское тело, как я его вижу, руки, как продолжение крыльев птицы... Ну-ка, Эмилия, принеси быстро тот большой цветок из гостиной!

Альма Шиндлер, которую Эмилия впервые встретила здесь, у Берты, была дочерью покойного художника Эмиля Шиндлера: длинная, тонкая, с яркими живыми глазами, остроумная и очень наглая. Несмотря на то что ей было всего 18, она уже считала себя композитором и писала музыку на слова Рильке, Новалиса и Гейне. Все мужчины в тот вечер были покорены ею, но Климт умудрился первым завоевать се расположение.

Альма Шиндлер оказалась для Климта
роковой женщиной. Узнав, что Густав сделал ей
предложение, Эмилия наглоталась таблеток

Доктор Фрейд спрашивает Эмилию про чувство безнадежности? Так вот, появление на горизонте Альмы усилило его стократно. Просто потому, что между Эмилией и Альмой не могло быть никакого сравнения: куда круглолицей, плотно сбитой и бездарной Эмилии до утонченной и к тому же талантливой красавицы Альмы?

Шиндлер в самом деле оказалась для Климта роковой женщиной, его демонической музой, потом она станет таковой для многих гениальных мужчин — для Малера, для Кокошки, для Франца Верфеля, Шенберга...

В тот день, когда Эмилия узнала от общих знакомых, что Климт сделал Альме предложение, она пробралась в спальню к матери и высыпала из пузырька прямо на язык около десятка белых таблеточек снотворного. Ей не о чем было жалеть. Эмилия уже давным-давно жила в глубочайшем разладе с собой: Климт презирал себя за то, что писал из-за денег, но нашел-таки в себе силы порвать с этим и делать по-своему, а сама Эмилия настолько жалка, что таскается за мужчиной, который совершенно не нуждается в ней, не влюблен в нее, а только использует, когда ему удобно. Сколько раз она требовала от себя порвать с ним? Не смогла. Отец презирает Эмилию, мать посматривает на нее с брезгливой жалостью, сестры — с недоумением. Зато теперь на ее похоронах они смогут сказать, что в ней все-таки осталась искра гордости и потому они могут ее не стыдиться.

Обнаружив, что он стал заложником хорошего тона и рабом
звонкого гонорара, Климт взбунтовался и стал рваться с цепи

Когда домой вернулась Хелена, Эмилия, пошатываясь, стояла, держась за край раковины, и ее каждую минуту скручивало пополам: молодой организм отказался умирать и предпочел исторгнуть яды.

Три месяца после этого они с Климтом не виделись. И вот в один прекрасный день, когда Эмилия в школе Паулины давала девушкам урок кройки, дверь приоткрылась, просунулось заросшее лицо дикобраза, и ее поманил широкий толстый палец. Разумеется, за дверью по-медвежьи переминался с ноги на ногу Густав, в нетерпении схвативший Эмилию за руку, едва лишь она вышла за дверь. Он только что вернулся из Италии, да, он провел там три месяца...

Отношения Эмилии и Климта окончательно зашли в тупик. Ей казалось, что сестра Хелена смотрит на нее с презрением. Густав Климт, Хелена и Эмилия Флеге (справа), 1914 г.

Он не стал скрывать — страсть к Альме Шиндлер действительно застила его «старые пьяные глаза»; да, эта красивая сучка казалась ему воплощением женщины нового искусства. Он не потащился бы за ней в Венецию, приди она одна к нему в мастерскую, как он просил; трахнул бы ее разок-другой — и вся страсть улеглась бы, он себя знает, осталось бы только искусство. Но эта фифа заупрямилась, написала ему двусмысленное письмо и укатила с мамашей в Венецию. Ну а он, дурак, пустился следом за нею.

Он гонялся за Альмой по венецианским переулкам, врывался в палаццо, которое Альма снимала с матерью, пускал в широкое окно ее комнаты сложенные в виде бумажных голубей рисунки и наброски, изображающие Альму, а безжалостная фрау Шиндлер в сердцах выбрасывала их прямо в канал. Да он вел себя просто как пораженный стрелой эроса Ромео! Договорился с венецианским священником, что их тайком обвенчают, сделал эскиз и заказал великолепное свадебное платье! Альма категорично сказала ему «нет», и Густав собственноручно порезал платье ножницами прямо в ателье. Зачем Эмилия слушала все это? «Я тебе это рассказываю, потому что ты мой единственный настоящий друг», — Климт припечатал ее этими словами, назвав к тому же еще и в мужском роде.

Впрочем, в начале 1900-х было не похоже, что у Климта-художника есть будущее. Скандал следовал за скандалом. В 1900 году на большой выставке, устроенной группой «Сецессион», грянул первый. В тот день Климт выставил на всеобщее обозрение один из заказов венского университета — он должен был написать художественные аллегории главных факультетов — философии, медицины и юриспруденции. Эмилия подоспела ровно в тот момент, когда толпа гневно галдела у картины Климта «Философия», и иные зрители наступали на стоявшего тут же художника с такой агрессивностью, точно он украл у них бумажник.

Густав Климт - Философия - уничтожена пожаром в Schloss Immendorf в 1945 году.

Восемьдесят семь профессоров университета обратились в министерство образования с письмом, обвиняющим Климта в том, что он «выражает неясные идеи с помощью неопределенных форм», и потребовали отозвать у него заказ. Не получилось, потому что в этом же году та же картина получила золотую медаль на Всемирной выставке в Париже и сам Роден назвал ее «божественной».

Отношения Климта и Эмилии изменились: он стал доверять ее вкусу, чем она страшно гордилась. Нет, Эмилия совершенно честно пыталась разобраться в нарождающемся художественном стиле «Сецессиона» вообще и в работах Климта в особенности. Но вот его следующую картину для университета — «Медицина» — назвала не просто непонятной, а порнографической. По правде говоря, увидев полотно, Эмилия пришла в тайный ужас: трудно представить, что точно хотел сказать Климт по поводу медицины своей живописью. Это хаотическое, почти дьявольское видение с черепами и массой морщинистых старых человеческих тел говорит о страданиях, а не о лечении. Очевидно, женская фигура со змеей внизу представляет саму Медицину, но подобная женщина в орнаменте из золотых кружев смотрится как жрица, способная скорее принести больного человека в жертву, а не вылечить его.

Hugieia (detail from Medicine), 1900-1907, сгорела в 1945 году в замке Иммердорф

— Потрясающе, Густав, а они все просто дураки, — вот что предпочла сказать Эмилия.

Со стороны казалось, что теперь между ней и Климтом царит полная гармония, но это было совсем не так. Эмилия испытывала все нараставшее напряжение и даже страх: ей казалось, что в последнее время Климт помешался на женском теле и что он давно вышел за границы художественных интересов.

Однажды она увидела его этюдник: он был полон зарисовок самых разных обнаженных женских тел — много десятков, откуда только он брал их? Впрочем, со временем ей стало это ясно, ведь он совершенно перестал стесняться своего «друга». На улице, где традиционно стояли девушки легкого поведения, Климт, оказывается, давным-давно был постоянным клиентом. Завидев его, девицы выстраивались перед ним в ряд, как солдаты перед генералом, а он шел мимо, моментально выхватывая из строя тех или иных счастливиц — как правило, длинных, тонких, с мальчишескими фигурами. «Опять селедок набрал!» — с сожалением вздыхала, затягиваясь папироской, ветеран этой улицы — Герда, чьи груди вываливались из черного корсета. «Селедки» ликовали: маэстро художник шедро платил за работу, а всего-то делов — смирно стоять пару часов, и дремать можно... ну а потом, если ему вздумается, так почему бы и нет...

й12 (282x700, 30Kb)

Как-то случилось, что Густав послал Эмилию за своей любимой моделью — прачкой Мицци. Ее крутой зад, который он называл «величайшим произведением искусства, созданным природой», Густав усмотрел, прогуливаясь однажды в пригороде. Домишко Мицци оказался тесным, шатким и пропахшим хозяйственным мылом.

— Густав приглашает тебя прийти к нему сегодня поработать, Мицци, — робко произнесла Эмилия.

— Пусть сначала за мальчишку расплатится, сучий кот! — грубо огрызнулась прачка. — Или ты отдай мне денежки.

Оказалось, чумазый трехлетний мальчонка, околачивающийся во дворе, — сын Климта. Мицци распустила длинный язык и терзала слух ошарашенной Эмилии рассказами о том, что если бы Климт не научил ее всем тем штучкам, которые знают только шлюхи, как не залетать каждый месяц, у нее вот по этому двору, где место есть только для бельевых веревок, бегал бы уже целый выводок сопливых малолеток. Эмилия в ступоре дрожащими руками вытащила портмоне и отдала Мицци пять гульденов. Дома она прямо спросила у Густава, сколько у него детей, — но тот, надо заметить, ни капельки не смутился, лишь хмыкнул, что, кажется, три пацана точно имеется, об остальных он не знает.

Собственно, вот тогда-то, ослепленная и сбитая с толку этим невероятным количеством обнаженных женских тел, Эмилия решилась обратиться за советом к знаменитому доктору Фрейду. Врач полистал принесенный Эмилией этюдник Климта и безапелляционно заявил:

— Тяжелый сексуальный невроз, фиксация на матери, Эдипов комплекс.

И отеческим тоном добавил:

— Вам, милая фрейлейн Флеге, надо бежать от него.

Климт совершенно не выносил критику, в публичных местах называл Австрийскую империю провинциальным отхожим местом и мог появиться в опере в своей знаменитой длинной рабочей рубахе. С Эмилией.

Эмилия не на шутку перепугалась: она поняла, Климт рано или поздно кончит сумасшествием. Сама она согласилась на несколько сеансов с Фрейдом в надежде, что вдруг это поможет ей хотя бы вернуть давно пошатнувшееся уважение к самой себе. Доктор настоятельно советовал клиентке порвать с художником и найти себе занятие, погрузиться в собственную жизнь. В тот момент Эмилия еще не была к этому готова. Она все еще слишком беспокоилась из-за того, что каждый шаг Климта по-прежнему сопровождался скандалом.

Он швырнул университетским заказчикам в лицо деньги за не устроившие их картины и забрал полотна себе; он разругался со всеми членами «Сецессиона», и в 1906 году группа развалилась; он совсем перестал выносить критику, в публичных местах называл Австрийскую империю провинциальным отхожим местом и мог запросто появиться в опере в своей знаменитой длинной рабочей рубахе. С ним не раз уже разбиралась полиция. Вместе с ненавистью к «отсталой», «прозябающей на задворках современного искусства» стране в Густаве росла и непримиримость к самому себе: ему чудилось, что он теряет мастерство, не может выразить то, что хочет, стареет...

То, что Климт хотел «зарезать» свою, без сомнения, лучшую картину «Поцелуй», заставило Эмилию не на шутку перепугаться и вспомнить предсказания Фрейда. Особенно eе беспокоило высказывание доктора о том, что контраст золотистого, теплого, яркого колорита картин Густава с его мрачным, раздраженным состоянием наводит на мысль, что картины словно пишет его другое, скрытое «я».

Эмилия последовала совету Фрейда и открыла
собственное дело. Они с сестрами создали
свой модный салон — «Сестры Флеге».
Эмилия в салоне, 1910 г.

Как все-таки правильно сделала Эмилия, что последовала наконец совету Фрейда и некоторое время назад завела собственное дело: на базе школы для портних Паулины они с сестрами создали свой модный салон — «Сестры Флеге», и Эмилия с радостью отдалась тому, что всегда любила и в чем оказалась одарена, — дизайну одежды. Иногда сам Климт придумывал для нее эскизы и рисунки платьев. Свой салон-магазин сестры обустроили в очень выигрышном месте — на первом этаже респектабельного кафе «Каса пиккола» в центре Вены, где любили собираться аристократы и весьма состоятельные буржуа. Дела почти сразу пошли превосходно, и Эмилия про себя всегда думала, что если женщине не везет в любви, то уж в бизнесе повезет наверняка.

В 1915 году умерла мать Климта, та самая крошечная старушка с пучком, которая когда-то так боялась, что ее сын обесчестит маленькую барышню Флеге. Дней десять спустя после похорон Густав Климт стоял у ее конторки в темном с иголочки костюме, в голубом галстуке, с охапкой роз в одной руке и неловко прижимая бутылку шампанского с тортом другой. Хелена Климт, сидевшая у стола приема заказов, взглянув на Эмилию, недоуменно подняла брови.

— Эмилия, — неуверенно начал ГУстав, но у него предательски задергался правый глаз. — Я...

й14 (300x700, 58Kb)

Он предлагал ей руку, сердце и торт с шампанским в придачу. Эмилия видела, как у ее сестры Хелены вспыхнули глаза, зато у нее самой сердце безнадежно рухнуло вниз. Нет. Она не может. Или не хочет. Уже не хочет. Ей ведь под сорок, она привыкла быть одна, ей поздно учиться быть женой. Она и так смертельно устала нянчиться с Климтом, а уж превратиться в его няньку с проживанием... Нет.

Вытирая слезы, Эмилия наблюдала из окна, как Климт швырнул роскошный букет в помойку и яростно раздавил ботинком крышку торта. Наверняка марципанового...

Время от времени они все же общались. У Климта после смерти матери развилась тяжелая депрессия, но советы Эмилии заглянуть к доктору Фрейду он по-прежнему игнорировал.

6 февраля 1918 года Густава Климта поразил инсульт, из комы художник так и не вышел. Его новаторские заслуги в искусстве все-таки признали: посмертно сделали почетным членом Венской академии художеств, а незадолго до кончины Климт стал
почетным членом Венской и Мюнхенской академий изящных искусств.

...Однажды Густав заметил Эмилии, что после его смерти она получит по завещанию его картины — то сеть, в сущности, только тогда и заполучит его всего целиком. И наконец станет гораздо счастливее. Поразительно, но это оказалось правдой. Климт умер, и у Эмилии невыносимый внутренний разлад исчез, она осталась с детищами Густава, и они уже не могли ей изменить или сделать больно. Она тряслась над ними, как мать над живыми детьми.

Любопытно, но под конец жизни фрау Флеге во всех интервью категорично заявляла, что ни одной женщины, кроме нее, у Густава Климта никогда не было. «А как же 14 детей, заявивших, что они дети Климта, и четверо, доказавших это?» — изумлялись журналисты. «Самозванцы...» — вздыхала в ответ Эмилия Флеге.
Она умерла 26 мая 1952 года.

Когда Климт умер, у Эмилии исчез невыносимый внутренний разлад.
Она осталась с его картинами, а они не могли ей изменить или сделать больно

Пэгги Лу

KARAVANist092012

Рубрики:

РАЗНОЕ
ИСТОРИЯ
КУЛЬТУРА, ИСКУССТВО
ПЕРСОНЫ
ЖИВОПИСЬ, РИСУНОК