...Всю свою сознательную жизнь Блад путешествовала на Запад, и только теперь поезд резво несся на Восток. Перед взором открывалась Россия... Не то пятно на политической карте мира, чьи границы ревностно блюдешь где-то глубоко внутри себя, ощущая их скорее мыслью, чем чутьем зверя, охраняющего свою территорию - нет! Это была та самая страна, чей простор, чья природа воспевались в стихах и прозе. Слепок чужих чувств - куда более близкий и живой, чем похожее на бесформенную тучку изображение на отпечатанной в типографии Евразии. Холмистые долины - будто кто-то набросил на заставленный предметами стол зелено-золотистую парчу, чтобы скрыть беспорядок от чужих любопытных глаз; спорящий с морским речной простор Волги; рощи белостволь... нет, белоснежных берез (как не вспомнить, не понять именно здесь Есенина!) - ни дать ни взять выбеленные временем костяные беседки, укрытые водопадом листвы, - все это будоражит взгляд, готовит к некоему чуду, что ждет впереди...

Осторожно, много текста и фото впереди!)

Кёльн

...Белый дым, изливавшийся из широкого жерла заводской трубы, причудливым зигзагом уходил в небо, словно руины так и недостроенного моста. Подобных попыток соединить воедино два мира здесь, на взгляд Блад, было, пожалуй слишком много. В их тени терялись поля, пролески, небольшие города, но не заметить за ними его силуэт было невозможно. Он то и дело мелькал впереди, будто одинокий путник  на извилистой дороге пролегавшей вдали от столичных путей.За каждым изгибом дороги, с каждого возвышения, горба моста вырисовывался впереди он - упрямо тычущийся в небеса двуглавый силуэт - всемирно известный Кёльнский собор. И сам Кёльн, со стороны мнящийся стареющим аристократом, поглощенным лишь одной идеей, одним начинанием окружал его сплошным кольцом объятий.
Стоило Блад только оказаться на площади перед собором, и вот почудилось: весь он здесь, у своего главного детища. Следит за строительством из тени переулков и сам скользит по лесам, деревянной клеткой сковывающей одну из башен, дремлет, найдя себе местечко среди резных фигур и украшений, внимательно следит за гостями, задумчиво касаясь труб целого десятка разнообразных органов и задерживая дыхание над сотнями свечей.

О сокрытом в соборной тени

Версаль

Наверное, назови его кто-то "сыном Парижа", он непременно нахмурился бы, но тут же улыбнулся, скрывая раздражение... Не пристало царственной особе выдавать свои чувства, а уж тем более обиды. Это королевский сын Версаль знал как никто. Вечный дофин, с завистью глядящий на собственного отца и невольно с тайным восхищением подражающий ему во всем; яркий щеголь в вечном блеске величия с неизменной золотой оторочкой на дорогих бархатных одениях.

еще несколько слов об особе королевских кровей

от 4 февраля 2012

...Странно вспоминать об этом в яркий зимний день, задумчиво-внимательно перебирать воспоминания будто чьи-то слегка пожелтевшие и свернувшиеся в углах письма. Письма от самого себя - не слишком еще прошлого, но уже успевшего просочиться за грань времен. Странно по осколкам и отблескам неожиданных образов, по неразборчивым заметкам на полях пытаться восстановить картину ушедшего будто археолог, собирающий историю из обглоданных временем костей эпох. С тем лишь отличием, что ты там - в этой самую каплю иной Вселенной - продолжаешь жить. И писать себе, Настоящему, обо всем, что видишь, слышишь и ощущаешь.

Итак... Для тех, кто помнит еще, о чем писалось прежде...)

Блуа - Амбуаз

...Здесь было тихо, очень тихо. Только ветер шептался с кем-то в листве стоящего подле дерева, а потом с протяжным свистом срывался с крепостной стены и накрывал город своими прозрачными крыльями. Весь Блуа - с высоты сплошь острые серые хребты крыш и лес кирпичных труб - дремал, ничуть не смущаясь позднего утра. Ласково втягивал в свой сон - изнанку серо-песочной действительности. Этот иной мир, сплетенный из грез и чьих-то несбывшихя мечтаний недоступен глазам, зачарованно вглядывающимся в каждый изгиб средневековых улочек. Он может только угадываться в отблесках витражей, каменных горгульях и солнечных зайчиках, беззаботно ныряющих вглубь каменных нор...

о замках, красивых и разных...

Париж

...Говорят, увидеть его и умереть. Пасть ниц перед могуществом, сдержанной властностью, красотой... Или хотя бы преклонить голову, как перед королями, некогда жившими здесь. И в каждом завороженном взгляде, остановившемся на очередной достопримечательности, в каждом восторженом восклицании чувствуется это церемониальное, полное почтения приветствие. Париж не ждет, что с ним заговорят, как с равным, но любит восхищать, а иногда, быть может, даже пускать пыль в глаза. И все же он не такой надменный вельможа, каким хочет иной раз показаться. "Просто статус обязывает..." - устало признался он, бродя вместе с Блад по одному из своих садов и дразняще, заразительно хрустя знаменитым французским батоном, запросто надламывая его тонкими пальцами.

о застывшем величии

Стокгольм

...Этот город сжимал ее в приветственных объятиях не в первый и, должно быть, не в последний раз. Элегантный  по-северному сдержанный красавец-Стокгольм. Высокие узкие дома тянулись к небу - куда там небоскребам Нью-Йорка или Парижского Дефанса! - и, казалось, окна верхних этажей чуть подслеповато щурятся, пытаясь разглядеть людей, в столь ранний час спешивших куда-то по узкам улочкам. Щурились, нахмурившись, и небо пахло дождем, а потом вскидывали брови, неожиданно узнавая, и разводили руками - сводами десятков мостов: "Знаешь, утром тут всегда немного пасмурно..." Блад улыбаясь шептала: "Знаю..." И искала взглядом старых знакомцев. Барки и небольшие суда ждали у причалов, нетерпеливо покачиваясь на серых волнах, многие знали, что ожидание их бессмысленно, но все же - надеялись. Кого-то утешит роль просторной колыбели, мягко укачивающей усталого постояльца; кто-то продолжит грезить о морских просторах и лабиринтах рек, озер и ручьев; а кто-то столь стар, что теперь лишь дремлет, и круглый, полуприкрытый занавесью-веком глаз ищет в отраженном небе призраки прошлого, и скрипит по непогоде, сетуя на здоровье...

Для любителей длинных описаний