Прошу прощения что без шапки. Где я скчивала шапки небыло.


Я буду ждать тебя, мой друг
И год, и два и даже вечность.
И проведем мы свой досуг
В аду, целуя бесконечность.
Ты будешь корчиться, стонать
От пыток и прикосновений,
А я лишь буду наблюдать,
Как подгибаются колени,
Как выгибается спина
От напряженья сладострастья,
И как твоя, мой друг, душа
Всегда мне будет отдаваться.
- Зачем ты пришел?

Его голос эхом отражается от каменных стен здания. Здесь всего одно окно, с причудливыми узорами, словно кто-то в приступе безумия размазал по стеклу гуашь вперемешку с кровью. На полу - слой пыли и грязи, настолько толстый, что сапоги оставляют по-настоящему глубокие следы.
А ты?
Ироничный голос, совсем не изменившийся за эти четыре года. Почему именно сейчас? Когда он уже смирился со смертью единственного человека, составлявшего смысл его существования? Именно сейчас этот человек стоит перед ним и смотрит своими невероятными глазами, будто сквозь него … Так больно…
Неосторожное прикосновение к когда-то красивым, благоухающим цветам, ставшим теперь засохшими, скрюченными мумиями - и все разлетается в прах, оседающий серым налетом на черной коже куртки. Мибу досадливо морщится, но не отрывает взгляд темно-медовых глаз от красивого мужчины в белом плаще, стоящего в нескольких шагах. Эти четыре года не оставили на нем своего отпечатка, словно он стал бессмертным… Эта мысль пугает.
 

Ты теперь… - он не заканчивает фразу, испугавшись произнести её вслух. Мужчина резко встряхивает головой. Серебристые волосы на секунду открывают безупречное лицо, которое не портит даже уродливый искусственный глаз.
Ори… - при звуке своего имени самурай вздрагивает. Никто не смел так называть его. Никто, кроме Мураки. И осознание ослепляет - Казу не изменился! Не стал шинигами! Он просто выжил. Непонятно как, фантастическим образом, но выжил. Облегчение, которое не передать словами, накрывает Орию мягким покрывалом, и он почти со всхлипом опускается прямо на грязный пол. Боль, слова, накопившиеся за четыре мучительных, полных одиночества и молчаливого отчаянья года, ожидание чуда - всё выливается в один поток.
Казу… ты все-таки выжил… - Мибу сбивается, глухие рыдания душат, мешая вдохнуть затхлый воздух. - Почему… тогда в лаборатории… я спустился туда, но пожар… я думал, ты умер. А потом я увидел их. Тсузуки, и остальных шинигами. Они сказали, что ты с ними. Я… я… почему ты так поступил со мной? Где ты был все это время? Почему не мог всего лишь просто позвонить?
Ория вскидывает глаза, полные слез и невысказанной боли. Впервые в жизни он позволяет себе так сорваться, но сейчас - плевать. Лицо Мураки как всегда непроницаемо.
 

Ори, - тихо повторяет он, а потом - Мибу едва не падает в обморок - садится рядом, пачкая свой идеально белый плащ, кладет руку ему на плечо и произносит со странной, непонятной интонацией:
- Я был с ними. Вернее, у них. Татсуми решил, что это послужит мне достаточным уроком - стать шинигами и понять, насколько ценна человеческая жизнь. Но вот незадача - я не был мертв, а убить меня они не имели права. Тогда они просто силой привели меня в Мейфу и заставляли каждый день наблюдать за смертями. Хм… - Казутака ухмыляется, - Татсуми действительно думал, что я все переосмыслю. Знаешь, Ори, там время течет незаметно. Я не знал, что прошло четыре года, клянусь. Я бы дал тебе знать, что жив.
Ория затаивает дыхание, боясь разрушить это хрупкое мгновение: настоящего Мураки он видел редко, даже в дни их дружбы.
Почему ты пришел сюда? Сейчас? - шепчет Мибу так тихо, что Казутаке приходится наклоняться, чтобы расслышать.
Блондин на секунду задумывается, а потом так же шепотом отвечает:
Я сбежал от них… при очень неприятных обстоятельствах, - в голосе проскальзывает едва слышная горечь, - здесь единственное место, воспоминания о котором не потускнели за время пребывания там. Ко Каку Рю… Признаться, не ожидал увидеть его … таким. Я думал, что вернусь домой.
 

Прости, - брюнет осторожно прикасается к его руке, - я думал - ты мертв, поэтому решил уехать из Японии. Мне было не по себе здесь. А это место… навевало слишком печальные воспоминания. Если хочешь, мы можем все переустроить здесь заново!
Глаза Ории загораются, на губах появляется улыбка, и он с надеждой смотрит на Мураки.
Со временем - да, кивает тот, - я все приведу здесь в норму. Но сейчас у меня другие планы.
Его голос становится жестким, а взгляд потухает, словно наткнувшись на то, что не дает покоя. Что-то затаившееся, что-то … сломавшее его. В этот момент Ория не узнает друга.
Какие? - осмеливается спросить он спустя пару минут, когда уже отчаивается дождаться ответа.
Эта их встреча… кажется такой нереальной, что самураю хочется ущипнуть себя. Они сидят в заброшенной комнате Ории в Ко Каку Рю, спустя четыре года и разговаривают, словно прошла пара недель. И Мибу действительно не понимает, почему это происходит так … так обыденно. Хотя и сам не знает, чего ожидал… Вообще придя сюда. Первый раз с того рокового дня Ория приехал в свой бывший дом, по совместительству ресторан и бордель. Словно навязчивая мысль, назойливое, едва ощутимое беспокойство заставили его уехать из Европы, вернуться в Японию и немедленно отправиться сюда.
«Как будто мы связаны в единое целое»
Самурай тот час же ругает себя за глупые мысли.
 

Мураки отвечает не сразу, обдумывая что-то, а может, подбирая слова.
- Ори … в Мейфу со мной произошло много такого, о чем бы я не хотел говорить… я сейчас вообще не хочу ни о чем разговаривать.
Доктор сжимает запястье Ории, притягивая его к себе. Вторая рука скользит по щеке, отводя волосы.
Мибу вздрагивает, но не отстраняется. Наоборот, он прижимается к ласкающей руке и целует ладонь. Каким-то образом их лица оказываются так близко, что дыхания смешивались в одно, взгляды замирают друг напротив друга. И в них - неутоленная жажда.
Поцелуй напоминает Ории холодный горный ручей, который ему когда-то в детстве показывал отец. «Смотри, - говорил он, - в этом источнике безупречно чистая вода, но ты никогда не утолишь ею жажду, потому что, попробовав раз, ты будешь желать еще. Но будь осторожен - если пить слишком много - от холода заболит горло».
Губы Мураки холодны, словно лед, но их прикосновения разжигают бешеный огонь в крови. Ория не помнит, как оказывается вжатым в грязный пол. Казу наваливается сверху, расстегивает куртку, досадливо фыркая от пыли, попадающей в рот и неожиданно смешно морща тонкий нос. И плевать на то, что глаза режет от пыли, а к пряному вкусу поцелуя примешивается горьковато-пресный - грязи.
Мураки запустил руки под свитер Ории, пробежал пальцами по ребрам, добрался до сосков и сжал - не сильно, но достаточно для того, чтобы у самурая вырвался слабый стон удовольствия. Через секунду свитер был отброшен в сторону, а длинные волосы Мибу разметались по полу, пачкаясь. Казутака с наслаждением пропустил шелковистые пряди сквозь пальцы, скользнув губами по шее Ории. От нехитрой ласки тот выгнулся и очень тихо прошептал что-то.
Только благодаря невероятно острому слуху Мураки расслышал: «Любимый», и искренне обрадовался, что самурай не видит сейчас его лица - слишком отчетливо читался на нем триумф.
 

Поцелуями Казу проложил влажную дорожку до груди, облизал соски, поиграл с ними языком, дразня, вырывая частые вздохи. Он чуть прикусил уже затвердевшую горошину, сжал зубы сильнее, хотя и понимал, что сейчас Ория вздрогнет и зашипит сквозь зубы уже не от удовольствия, а от боли. Сразу же зализал поврежденное местечко, легонько втянул сосок в рот, согревая дыханием, переместился к ямке пупка, скользнул в нее языком, расстегивая тем временем молнию на брюках. Стянул их до колен, и сразу взял возбужденный член Ории в рот. Тот задохнулся, выгнулся, и вцепился руками в платиновые волосы доктора, не осмеливаясь надавить, но и не отпуская. Мураки, впрочем, и не собирался отстраняться, он продолжил сосать, то замедляя, то убыстряя темп, вслушиваясь в уже не сдерживаемые стоны любовника. Сжал его яички, массируя их в такт движениям языка, которым он вычерчивал узоры на напряженном стволе и прослеживал выступающие вены. Лизнул пару раз блестящую набухшую головку и снова принялся сосать, расслабив гортань и пропуская член до самого горла. Через минуту Мибу не выдержал и со всхлипом кончил. Рот Мураки наполнился горьковатой на вкус спермой, которую он проглотил и облизал припухшие, развратно блестящие губы.
 

Мураки облизывается и Ории кажется, что это самое эротичное зрелище в его жизни, хотя Казу по-прежнему одет, и только весьма очевидная выпуклость на брюках выдает его возбуждение.
А ты… - начинает самурай, но доктор несколько резко перебивает его:
Одевайся, поедем в гостиницу, я больше не могу здесь находиться.
Ория прекрасно понимает, что тот имеет в виду - слишком много воспоминаний, которые сейчас совсем ни к чему.
Когда они уже едут в машине - Мураки за рулем, Мибу на переднем сидении - самурай осмеливается спросить:
Почему ты все-таки сделал это? Ведь за те годы, что мы дружили, ты ни разу не дал мне повода подумать…
И снова Казутака прерывает его.
Наверное, я должен рассказать тебе все…
Мибу напрягается, но кивает, соглашаясь. Что-то в интонации Мураки подсказывает, что рассказ будет неприятным, и, скорее всего он предпочел бы этого не знать, но…
 

Знаешь, там, в Мейфу произошло много такого, о чем бы я предпочел никогда не вспоминать. Но я должен рассказать, чтобы ты понял… Помнишь Татсуми? - вдруг глухо спрашивает Казутака, уставившись на дорогу невидящим взглядом.
Ория молчит, считая, что вопрос - риторический. Еще бы он не помнил Татсуми, этого серьезного, всегда строгого и сурового шинигами.
Но Мураки и не нуждается в ответе, он с минуту молчит, а потом продолжает пустым безжизненным голосом:
Некоторое время в Мейфу меня все сторонились. Знаешь, шинигами не любят маньяков-психопатов. Они считали, что я получаю свое наказание, ощущая каждую умершую душу и не имея возможности попасть в мир живых. Сперва это меня даже забавляло, я-то думал, что боги смерти могут придумать наказание поизощреннее. И вот, додумался … Как-то ночью ко мне в комнату вошел Татсуми… я не знал, что он владеет телекинезом, поэтому, когда меня прижало к кровати, я был в панике. Пытался пошевелить руками, ногами… дергался, но это не помогало. Татсуми сел рядом и стал говорить что-то о том, как он уже давно хочет меня … - Мураки запинается, дернувшись, словно воспоминания причиняют физическую боль. - Когда я ответил ему, что он мне противен… это правда, я никогда не воспринимал его, как мужчину. Никого из шинигами.
Казутака замолкает, и Ория понимает, что друг лжет - Тсузуки - шинигами, но его Казу хотел всегда, и не скрывал этого. Тем временем доктор продолжает, прикрыв глаза:
 

Боже… он трахал меня во всех позах, и не только членом. К концу ночи я уже готов был умолять его о чем угодно, лишь бы он перестал. Он трахал меня серебряным подсвечником, и я чувствовал, как он разрывает все внутри меня, как кровь течет по ногам, пачкая простыни. Потом он взял бутылку из-под пива… А потом еще что-то, и еще… и знаешь, что самое страшное, Ори? Знаешь? - Казу почти кричит. Он не глядит на дорогу, нажимая изо всех сил на газ, и машина мчится с бешеной скоростью. Только слепое везение хранит их. Огни, столбы, дома - все слилось в одно пятно. - Мне это понравилось, Ори! Мне нравилось это настолько, что я позволял ему приходить каждую ночь и делать со мной что угодно. Чаще всего к утру я ничего не соображал и каждый день порывался сбежать, но … откладывал побег. А вечером приходил он, и все начиналось снова. До тех пор, пока я, пробравшись в главную лабораторию, не выяснил, что был подопытным. Татсуми решил проверить, смогу ли я противостоять его ментальному воздействию. Это он заставил меня испытывать неодолимое желание боли и унижения.

Я был настолько взбешен, что перестал адекватно мыслить. Не дожидаясь вечера, я нашел Хисоку… не знаю, почему именно его, наверное, он раздражал меня больше других.… Представь, каково это - убивать шинигами в стране мертвых. Каламбур, да? Но это было настоящее наслаждение. Я резал его кожу обычным кухонным ножом, даже не скальпелем, но это ничего не меняло. Он кричал… как же он кричал! Но, увы, беднягу никто не слышал - мы были в подвале их больницы, а там звукоизоляция - ого-го! Когда я нанес ему первый порез - легонько, всего лишь немного разрезал кожу на щеке - он сказал, что я - шлюха. Когда я срезал кожу и мясо с его пальцев, обнажая тонкие косточки, он кричал, что меня никто никогда не полюбит, что мне будет еще больнее, чем ему. Когда от его рук остались одни кости и сухожилия, а по груди стекали ручейки крови от отрезанных сосков, он только хрипел. Не помню, как долго я развлекался с ним, но вышел оттуда весь в крови. У себя в комнате я переоделся, умылся и все-таки сбежал. Теперь они ищут меня. Самое забавное, - Мураки мрачно усмехается, - они не поверят мне, если я расскажу о Татсуми. Для всего Департамента он - образец для подражания. Да и после того, как я оставил им изуродованный труп Хисоки…
 

Ория слушает молча. Сначала на его лице читается явная жалость, но, когда Казутака переходит к описанию пытки… Нет, он ни одним жестом не выражает отвращение от содеянного другом. Только в глазах застывает странное выражение, которое больше всего напоминает ужас, и Мибу тихо говорит:
Я понимаю тебя, после того, что ты пережил…
Да нет, мне просто хотелось сделать это, вот и все, - небрежно отзывается доктор, и Орию передергивает. - Рано или поздно…
Но что ты собираешься делать теперь?! - казалось, Мибу только сейчас понимает серьезность ситуации.
Теперь? - Мураки хмыкает, - теперь я хочу отомстить Татсуми.
Ория вздрагивает.
Но как? Как ты собираешься мстить ему? Убьешь?
Ори… - Мураки резко тормозит возле какого-то отеля и паркуется. Поворачивается к другу. В глазах, похожих на расплавленное серебро, просьба, жалость и что-то отдаленно напоминающее… любовь?
Ори, я хочу попросить тебя об одной вещи. Ты вправе отказаться. Я не буду настаивать, и мое отношение к тебе не измениться, независимо от ответа.
Самурай, не отрываясь, смотрит. Глаза в глаза, считывая малейшее изменение их выражения.
Говори.
Я хочу, чтобы ты стал шинигами.

Ория непонимающе моргает. Он ожидал чего угодно, но это… Мураки же фактически просит его … умереть!
Я понимаю, как это звучит, но сам я не смогу - мне нужно будет остаться здесь, чтобы руководить процессом извне. Да и после того, что я сделал, путь в шинигами мне заказан. У тебя есть время на раздумья - до вечера, но не дольше. Я хочу, чтобы ты пробрался в ту лабораторию и вытащил оттуда все файлы. Сделать это может только шинигами. А потом ты просто перешлешь их мне и взорвешь этот чертов компьютер. Пойми, я должен отомстить Татсуми.
Казу резко замолкает и выходит из машины, оставляя Мибу в оглушающей тишине. Ория смотрит, как Мураки идет к парадному входу, как поднимается по ступенькам. Белый плащ, испачканный их валянием в грязи, колышется в такт шагам. Он не может оторвать взгляд от стройной высокой фигуры, пока Казу не скрывается за массивными деревянными створками дверей.
Мибу сжимает голову ладонями. Что же ему делать? Он вполне понимает желание друга расквитаться, он и сам хотел бы убить Татсуми после такого. Но зачем мстить таким…странным способом? Здесь что-то не так … Хотя, это почему-то в данный момент волнует меньше всего.
 

Умереть и стать шинигами. Ради Казу. В глубине души Ория уже знает ответ, но принять окончательное решение мешает страх. Не смерти, нет, он все же самурай. Страх того, что, став шинигами, он потеряет Мураки. Что если тот откажется от него, возненавидит или просто будет сторониться? Что, если, отомстив Татсуми, Казу уедет куда-нибудь в Европу, забыв об Ории?
«Он любит меня» - почему-то в это оказывается легче всего поверить. Потому … что он хочет верить в это.
«Я люблю его» - и это единственное, в чем Ория не сомневается.
Мибу выходит из машины, ставит ее на сигнализацию. Проходит в холл гостиницы и, поинтересовавшись у администратора, в каком номере остановился Казутака, поднимается.
 

Когда он входит, Мураки лежит на кровати с закрытыми глазами, а по щекам у него текут слезы. Похоже, он не услышал прихода Ории, который стоит как вкопанный на пороге спальни. Он никогда не видел, чтобы Казу плакал. Вообще никогда.
Мибу тихонько подходит к нему, приседает рядом с кроватью, и осторожно касается руки друга. Тот вздрагивает и открывает глаза.
Прости, Ори, я задумался, я не хотел…
Тише, успокойся, - сам того не ожидая, Мибу вдруг обнимает его, зарываясь лицом в мягкие волосы, сам едва не всхлипывая.
Ори, я не хочу, чтобы ты умирал, я люблю тебя, - торопливо шепчет Мураки, словно боится не успеть, - я жалею, что попросил тебя, потому что, если ты станешь шинигами, тебе будет наплевать на меня, а я не смогу снова жить в одиночестве …
Казу, - выдыхает Ория, перебивая, - я решил выполнить твою просьбу. Только при условии … - Мураки замирает, - ты убьешь меня.
Мураки долго молчит. Слезы на его щеках высохли, и только красные глаза выдают, что ему больно. Наконец, поднимаясь с кровати и снимая плащ, он тихо говорит:
Хорошо, Ория. Я убью тебя. Спасибо, что согласился.
Его голос пуст и бесстрастен, но руки, расстегивающие рубашку, чуть дрожат. Избавившись от одежды, Мураки подходит к Ории, наклоняется и нежно целует его, словно пробуя на вкус. И Мибу с радостью отвечает, впуская отчего-то прохладный, как у змеи язык, позволяя проворным рукам раздевать его. Ласки Казу, настойчивые, почти переходящие черту между грубостью и наслаждением, отвлекают, не дают возможности обдумать все произошедшее. Ория только стонет и просит о большем, когда чувствует скользкие пальцы, входящие в него. А потом место пальцев занимает член, и Мибу вообще перестает думать. После оглушительного оргазма он отключается и не чувствует легкий укол в плечо.
 

После оргазма Ори отключился и не почувствовал укола со снотворным. Очень кстати, потому что Казу хотел побыть в одиночестве и обдумать дальнейший план действий.
Он тихонько вышел из гостиничного номера и прикрыл за собой дверь. В холле улыбнулся сонному администратору, который моментально проснулся и поежился. От улыбки веяло смертью.
На улице, взъерошивая волосы, дул прохладный ветерок. Казутака закурил и неторопливо пошел по аллее, обдумывая сложившуюся ситуацию. Из того, что он рассказал Ории, лишь половина была правдой. После четырех лет пребывания в Мейфу, Мураки хорошо успел изучить ее порядки, иерархию, систему, все тайные уголки. И со временем в его голове зародился гениальный в своем безумии план - уничтожить страну мертвых. Не будет шинигами, не будет следящих за умирающими надзирателей - значит, не будет смерти. А для этого ему всего лишь нужен был свой человек - там, за чертой. Ори идеально подходил на эту роль. За исключением того, что настоящий план самурай никогда бы не одобрил, потому как считал, что смерть - логическое завершение человеческой жизни и нельзя лишать людей ее. К тому же - стать шинигами слишком опасный, рискованный шаг … Зато теперь Казу был на сто процентов уверен в Мибу. Тот непременно захочет отомстить за него. Всего лишь небольшая ложь, и самурай уже воспылал праведной ненавистью к Татсуми и иже с ним. Теперь Казутака просто будет дергать за нужные ниточки, и Ория послушной марионеткой выполнит все необходимое. Не зная о том, что именно он делает, самурай уничтожит источник силы Мейфу, то есть … всё.
Конечно, ради этого Мураки должен будет пожертвовать жизнью Ории - Мейфу исчезнет вместе со всеми ее обитателями, но игра стоила свеч…
 

Доктор жестко улыбнулся. Ну, чем-то же надо пожертвовать. Бедный Ори, он и вправду поверил в проснувшиеся в Казутаке чувства. А как он переживал эту историю с изнасилованием! Идиот.
«Я хороший актер»
На улице похолодало, и Мураки, запахнув плащ, направился в сторону гостиницы - Мибу скоро проснется, а значит, предстоит еще поиграть.
Ну что ж, игры Казутака любил всегда. Выбросив окурок в урну, доктор посмотрел на отцветающие неподалеку на лужайке фиалки. На ум тотчас же пришли лиловые глаза его единственной слабости - Тсузуки.
«Ничего, я придумаю, как вытащить тебя оттуда, малыш, даже против твоего желания. Я ведь всегда добиваюсь своего».
Солнце поднималось над горизонтом все выше, осенний ветер обрывал листья с деревьев и устилал ими мокрый после дождя асфальт. Мураки достал очередную сигарету и с неприятной усмешкой подумал, что через некоторое время он сможет не опасаться умереть от рака легких …
В номере отеля на двухместной кровати, пахнущей дешевыми простынями и сексом, Ории снятся серебряные волосы, серые глаза и ласковая улыбка. А его губы ещё хранят вкус ледяных поцелуев.