Вчера я постаралась лечь спать пораньше – в районе трёх, чтобы и встать пораньше тоже. Хренушки – меня пытались разбудить, но я всё равно продрыхла по славной каникульной традиции до обеда. Пострадала ерундой, в процессе страдания загрузилась до необходимости часок помедитировать, вырубила свою шайтан-машину с Интернетом и понадеялась, что меня оставят в покое, но мне всучили глицин и позвали на «постные блины». Глотать химию я не стала, а прилежно прочитала инструкцию от корки до корки; сие увлекательное чтиво оказало на меня настолько терапевтический эффект, что я оклемалась и пришла на кухню, где у меня хватило ума затребовать упаковку из-под блинов и первым делом с тем же тщанием прочитать их состав. В составе оказались сухое молоко и яичный порошок («постный продукт», ага, из соответствующего отдела магазина!), и я, вежливо отказавшись от трапезы, вскоре вышла на улицу, снова пораньше, дабы пешком дворами дойти до метро. Небо, о чём я изо дня в день забываю упомянуть в посте, после наступления сумерек просто великолепное – насыщенно-синее, так что на его фоне всё кажется красивым, особенно тёплые квадратики светящихся окон; собственно, ради него я и осуществляю каждый день этот моцион по морозу. Метро снова доставило меня на Юго-западную, я опять рано оказалась в театре, поторчала в холле, когда впустили – вошла, купила программку, села читать, всё как обычно. После первого звонка я переместилась в зал, заняла своё место всё в том же последнем шестом ряду (каждый раз я продвигаюсь всё ближе и ближе к середине то на одно место, то на два) и дождалась, пока не соберётся публика и не погаснет свет. Последний спектакль моих рождественских каникул должен был быть хорошим – и он был таковым.
Есть у Шекспира пьесы, преисполненные глубокой философии – их очень любят ставить режиссёры. А есть сюжеты достаточно банальные, например, комедия «Два веронца»: товарищи Протей и Валентин встречаются в Милане, отосланные суровыми отцами из Вероны послужить в мушкетёрском полку, причём один оставляет на родине возлюбленную. Оба влюбляются в дочь миланского герцога, один планирует похитить её и сбежать, к другому приезжает та самая оставленная возлюбленная, переодетая парнем, при этом у них, естественно, имеется конкурент в лице кабальеро Турио, которому отдаёт предпочтение герцог. Слуги, влюблённые в служанок пассий своих господ, обмен перстнями и клятвами в вечной верности, прочие избитые перипетии прилагаются. Такие вещи режиссёры ставить не любят, и только маэстро Белякович не упускает шанса доказать, что из любого материала можно слепить конфетку – по мотивам «Двух веронцев» он пишет собственную историю в жанре «театр в театре» под названием «Даёшь Шекспира!». В ней харизматичный поэт (Матошин) появляется в современном подземном переходе, где ночуют бомжи и нищие, и подбивает их на исполнение ролей шекспировых итальянцев – возраст и комплекция не мешает представить себя молодыми и красивыми, а из всем известных метрополитеновских заграждений получаются отличные декорации. Есть во всём дальнейшем некоторое сходство с посмотренной мною вчера «Оперой нищих» с её ворами, попрошайками и шлюхами – и там, и здесь поются песни, превращая представление в почти что мюзикл; и там, и здесь неоднократно звучит сакраментальное: «Весь мир – театр, а люди в нём – актёры!». Бездомные актёры-любители очаровательно мешают пафосные пассажи с просторечным языком, удачно вставляют в текст куски посторонних стихотворений и песен, спорят, переговариваются «из Милана в Верону», придирчиво наблюдают друг за другом. И это очень смешно – до той поры, когда они не начинают сопереживать своим героям, представляя себя на их месте, пытаясь понять, каково это – предать или потерять любовь или дружбу. Они всё реже нуждаются в подсказках поэта и всё чаще в своих монологах мешают сценический вымысел со своей настоящей, далёкой от благородных страстей, но ничуть не менее сложной и непредсказуемой жизни. Поэт уходит по-английски в тот самый момент, когда вот-вот должна решиться судьба персонажей пьесы – и когда он уже не нужен своим подопечным, уверенно взявшим сюжет в свои руки и решившим непременно довести его до счастливого конца. И доводят – трогательно и немного грустно, доказав, что старания поэта не прошли даром и их «дно» стало более человечным и одухотворённым, чем горьковское, также имеющее место быть в репертуаре Юго-запада. Получилась не столько актуальная социалка, сколько чертовски жизнеутверждающая притча о поиске себя и веры в себя, в других и в лучшее. Огромное удовольствие от оригинальности интерпретации, как всегда замечательной игры любимых актёров и, главное, осмысленности всего происходящего. Всем смотреть – обязательно!
Чуть меньше двух часов без антракта пролетели незаметно, я вышла из театра, дошагала до метро, доехала до родной Молодёги и пешком вдоль дорог пришла домой. Хоть и старалась я отвлекаться по минимуму, я в принципе никогда не в состоянии на все сто сосредоточиться на чём-то одном, и вот я заканчиваю пост в половине третьего, а завтра, как бы смешно это ни звучало, мне в школу, хоть и только на последнюю пару, ибо забить окончательно совесть не позволяет. А ещё хорошо бы завтра постричься, а то волосы уже отросли настолько, что тянут на небольшой щенячий хвостик, а я покуда намерена не давать им воли забираться мне за воротник. С вами же, дорогие мои, я прощаюсь, скорее всего, на неделю, до следующего субботнего визита в театр и неизбежно следующей за этим рецензии. Никто скучать не будет, поэтому прощаюсь без всякого зазрения совести)

Начав, как и предрекала в предыдущем посте, «прицениваться», я минувшей ночью досидела до четырёх утра, потом уползла баиньки и благополучно продрыхла до обеда. Пострадав ерундой, я пораньше вышла в метель, методично заваливающую столицу нехреновым слоем снега, пробралась (иначе не скажешь) пешком до метро дворами, да и поехала до Юго-западной. Дошла до театра, помаячила в холле, когда впустили – потолкалась в гардеробе, привычно отмечая «знакомые всё лица», приобрела программку, уселась читать книжку. Собственной персоной Валерий Романыч Белякович бодро носился по узким коридорам, по его собственному выражению – «как у себя дома», здороваясь с гостями. С первым звонком я переместилась к себе в почти-середину последнего шестого ряда, дождалась, пока зал забьётся до отказа, и – началось празднование Рождества и минувшего Нового года заодно.
«Встреча с песней» - Юго-западный капустник музыкальной пародии, программа которого регулярно видоизменяется, благо проходят такие вечера аж с 1981-го года. Режиссёр Валерий Романыч Белякович определил для себя роль конферансье – развлекать зал беседой в промежутках между номерами, объявлять выход «артистов», вручать подарки. Сегодня были отмечены одна из старейших постоянных зрительниц Юго-запада, на протяжении всей тридцатилетней истории театра посещавшая его спектакли, и автор вышедшей летом биографии актёра Виктора Авилова, некогда игравшего здесь свои гениальные роли. Книжка была неофициально презентована и подарена маме одного из актёров; дали слово и младшему братцу актёра Олега Леушина. Сам же Белякович получил от кого-то в подарок славного плюшевого тигра, с коим регулярно и выходил на сцену; методом отбора вариантов из зрительского зала зверю было присвоено имя Юзик. Номера достойны отдельного и самого пристального внимания – ведь именно они, пользуясь определением Валерия Романыча, призваны передать неповторимый «темперамент» Юго-запада, отличающий его от классического «психологического театра». Привычная Юго-западная фишка – «шоу трансвеститов» - и здесь идёт на ура: мужская половина труппы предстаёт то в качестве ансамбля народного танца «Мешковинка» в инфернальных кокошниках, светящихся в темноте зелёным светом, то парадом Верок-Сердючек, исполняющих хит «Я шла, пирожок нашла», преисполненный глубоким философским смыслом (это сарказм, до). Ещё один козырь – фонтанирующая энергией пластика Алексея Матошина – использован дважды: когда он в роли некоего Антона Зацепина сопровождал Надежду Кадышеву с нетленкой про «Во сыром бору злой огонь кипит, Конь черней чем ночь, у коня огня стоит» и когда читал рэп-часть песни про Уму Турман одноимённой группы, изображая одного из братьев Кристовских. Имели место быть и другие братья – Бунчиковы, мужской дуэт из тех далёких времён, когда «секса не было», с песней «Мы жили по соседству, Встречались просто так, Любовь проснулась в сердце, Я сам не знаю как», чудом пропущенной, по словам маэстро Беляковича, советской цензурой (вспоминается небезызвестный анекдот «Мам, я братика хочу»). Сразу же после них фансервис-тему продолжил хор «питерских морячков» - «Митьков», трогательно напевших друг другу на ушко песню Пахмутовой о дружбе, любви и славе из фильма «По ту сторону». А мой любимый пэйринг дуэт Юго-запада, Матошин/Леушин, предстал сначала в виде Гурченко и Моисеева соответственно, гоняясь за игрушечными машинками под творение Юлия Кима (достославный композитор присутствовал в зале) про Петербург/Ленинград, затем – с моей любимой песней 5nizz’ы – «Я солдат». Прочие маленькие и большие радости – «детский хор», набросившийся на группу «Доктор Ватсон», выяснение отношений между Кристиной Орбакайте и Авраамом Руссо, «смесь бразильской мыльной оперы с русским насилием», как выразился Белякович (мужчины в платьях и мужчины в чёрной коже и с гитарами устраивают перестрелку под «Бесаме мучо»), танцы обутых рук под «Валенки да валенки», свистящие пустой бутылкой новогодние гастарбайтеры, а в финале – Александр Рыбак, бренчавший свою песню с Евровидения на гитаре (готов новый застольный шлягер), пока ему не вручили скрипку. В качестве впервые исполняемого номера вышли не особо зажигательные «тенора» в количестве полудюжины, но самым душевным моментом стал номер, очевидно, самый старый – когда после «ансамбля аккордеонистов», наигравшего танго, Валерий Романыч сел на табуретку, взял аккордеон и сыграл по-настоящему «Живёт моя отрада». И спел – вместе с доброй третью зала, знающего сокращённый вариант текста этой славной песни, включая меня. Стоит ли добавлять, что на протяжении всего этого двухчасового праздника не прекращаются аплодисменты и по меньшей мере улыбка, а по большей части – смех? Хорошее настроение, особенно тем, кто уже знаком со спецификой Юго-западных спектаклей, обеспечено всерьёз и надолго, жалеешь только об одном – что не видел прошлых «Встреч». Теперь постараюсь не пропустить ни одной (следующая, надо полагать, – 8 марта), чего и всем советую.
Всё хорошее быстро кончается, и я, покинув любимый театр, пошагала обратно к метро, поехала домой. Дома меня уже поджидали всевозможные отвлекающие факторы, нагло пользующиеся тем, что в последнее время всю первую половину ночи мне страшно влом писать, а творческая активность начинает просыпаться уже ближе к утру. Вот и теперь уже скоро четыре, а я только заканчиваю не такой уж и большой пост (который, скорее всего, буду ещё дополнять, ибо впечатлений масса) и прощаюсь с вами, дорогие мои, до завтра, ибо и завтра, конечно же, мне снова светит театр, а вам – очередная нафиг-никому-не-нужная рецензия.)

С грехом пополам поднявшись по будильнику, я успела только позавтракать, как пора было уже выпинывать себя из дому на мороз. В полусонном состоянии я доехала на автобусе до метро, на метро – до Юго-западной, дошла до театра, встала в холле – внутрь ещё не пускали, я умудрилась рано прибыть – в окружении мелюзги. Ибо, как известно, на два часа дня идут детские спектакли – как, например, «Собаки», посмотренные мною в свой день рождения, или «Маленькая колдунья», которую я смотрела сегодня, утешаясь тем, что все прочие вышедшие из нежного возраста поклонники Юго-запада её уже посмотрели и не по разу. Вот и сегодня не я единственная возвышалась над толпой младшеклассников – виднелись знакомые лица, мелькающие практически на всех спектаклях. Когда двери театра, наконец, открылись, я, приобретя программку, при наличии доброго получаса свободного времени отправилась в буфет выпить чашку кофе, закусив шоколадкой, которую я с собой не взяла, посему её пришлось покупать. Юго-западный кофе был, как и в прошлый раз, отменно ядрёным, торкал даже на запах, ускорял кровь с первого глотка и поддерживал в соответствующем состоянии практически до вечера. Но не забегаю вперёд – управившись с трапезой ко второму звонку, я вошла в зал, устроилась на своём месте с краю последнего, шестого ряда, дождалась, пока после третьего звонка не рассядется вся публика, под завязку забившая зал. Далее последовал час с небольшим приятного времяпровождения – чертовски мало, господа!
В отличие от «Собак», «МаКо» - спектакль действительно детский, на основе повести Пройслера, по которой был снят общеизвестный одноимённый мультик. Сюжет тривиален, предсказуем и прямолинейно-дидактивен: 150-летняя (для перевода на человеческий хронометраж делим возраст на десять) колдунья по наущению говорящего ворона наносит добро и причиняет радость – омолаживает пенсионеров, перевоспитывает злого лесника, выводит из лесной чащи заблудившегося пацана Томаса по прозвищу (не смеяться!) «Жёлтый помпон». Остальным ведьмам, творящим всяческие пакости, во главе с тётушкой нашей героини такое поведение не по нраву, и они тихо копают под диссидентку, капая на неё начальству и стремясь лишить её магических сил. Естественно, всё получается по принципу «не рой другому яму», и в одной отдельно взятой школе волшебства (не Хогвартсе) воцаряются дружба, любовь и прочие большие и светлые чувства. Однако что ни персонаж – то залюбуешься: Мако играет Саркисова, исполнявшая в «Собаках» роль щенка, и что там, что здесь смотрит в зал такими полными вселенской скорби глазами, что сразу хочется обнять, погладить по головке и заверить, что с ней обязательно кто-нибудь будет дружить. Шахет в роли тётки Костодурии ярок, обаятелен и самодостаточен, как в любой из своих женских ролей (трансвеститы не свистят! © Евгений), его игра похожа на блистательную импровизацию, если не является частично таковой. Матошин достаточно харизматичен, чтобы в эпизодической роли лесника Гюнтера всем запомниться и детям понравиться – правда, подобрев, его герой явно многое потерял. Из Санникова получился уморительный ворон Абракадабр с чёрным ирокезом и потрясающе выразительной мимикой. Но самым жирным плюсом действа мне показался ведьминский шабаш с футбольными кричалками и тяжёлыми риффами – настолько зажигательный, что к нему хотелось немедленно присоединиться. В общем, в качестве новогодней ёлки для всей семьи «Колдунья» с её ворохом позитива подходит как нельзя лучше – с таким обилием песен и танцев этот спектакль вполне тянет на музыкальный.
После поклона детей пустили поводить на сцене хороводы с актёрами, затем спровадили к родителям. Я же пошагала от театра до метро, покачалась в вагоне до Молодёги, пешком дошла до дома, долго ленилась, страдая ерундой, но только сейчас, вечером, мобилизовалась и написала сей краткий пост. Завтра меня снова ждёт театр, теперь уже «взрослый», посему прощаюсь до завтрашнего и более позднего времени)

Остаток пятничного вечера я провела в приступе мазохистского трудоголизма, конспектируя пропущенные за месяц темы по шизике из учебника в тетрадь. Без зазрения совести проспав ОБЖ, я на непосредственно физику и явилась, причём с небольшим опозданием – когда все парты были уже заняты и мне благополучно осталась самая что ни на есть камчатка. Труды праведные даром не прошли – за два урока я написала две проверочных по двум законспектированным темам, то бишь беспалевно перекатала с тетради на листочки. После очередного познавательного урока зарубежной литературы я приехала домой, успела чуток пострадать ерундой и вечером вывалилась под самые настоящие звёзды – сто лет их не видала – на не менее ярко искрящийся снег. Путь лежал, конечно же, на старый добрый Юго-запад – на сей раз на «Самоубийцу», о котором я теперь, не откладывая в долгий ящик, и начну писать.
Комедия настолько чёрная, что граничит с трагедией – для Беляковича жанр, как я уже убедилась, привычный. Пьеса Эрдмана «Самоубийца» в этом жанре – классика, её сравнивают с «Ревизором» по степени напичканности социально-политическими остротами… вот только Нэповские реалии устарели, а межчеловеческие проблемы остались – их и попытаемся вычленить из контекста. Контекст таков: жалкий человечишка Подсекальников сидит на шее у жены и тёщи, после очередной ссоры на пустом месте из случайно обронённого слова возникает опасение, что он застрелится, а попытки отговорить его от этого им незапланированного действия приводят к прямо противоположным результатам – он действительно решает застрелиться. Но он так и передумал бы, если бы бытовуха не приобрела гротескно-глобальный размах: представители интеллигенции, творчества, предпринимательства, религии и экзальтированного слабого пола решают использовать смерть Подкосельникова в своих целях. Вдохновлённый тем, что умрёт не просто так, а за идею и станет героем, наш потенциальный покойник соглашается подписаться под составленной «врагами народа» предсмертной записке, ему закатывают торжественные проводы, пышные похороны… Но в последний момент он отказывается умирать, чем вызывает всеобщее возмущение. Мораль сей басни, должно быть, такова: личность никому не нужна, нужен послушный скот, годный на заклание во имя светлого будущего – та же тема была в «Ужине с бабуином». И пусть Подсекальникову, несмотря на его метания между «быть или не быть» и финальный бунт против своры людоедов, не сочувствуешь, и пусть сюжет растянут и обрывочен, а авторская позиция нечётка – это недостатки драматургии, но не режиссуры. Сработан спектакль добротно, под бойкие цыганские напевы и пляски, создающие отчаянную атмосферу необратимого крушения и искажения чего-то, «гибельного восторга» над пропастью. Актёрская игра как всегда великолепна в каждом персонаже – огромное удовольствие смотреть на неё, она делает симпатичными даже мучителей Подсекальникова, толкающих ностальгически-патриотические речи с оборотами вроде «заломить седого бобра» (ну не красота ли?), и в первую очередь ради неё я всем советую посмотреть «Самоубийцу». Ну, и ради того, чтобы посмеяться, пощекотать нервы, окунуться в рассвет эпохи «скованных одной цепью» и задуматься о чём-нибудь.
Но вот трёхчасовое действо окончено, я добираюсь до родной Молодёги, папа подвозит меня до дома. Всенощных посиделок не выйдет – завтра мне рано вставать, ибо я твёрдо решила посмотреть «Paris, je t’aime», а он остался только в одном кинотеатре только на одно время. До следующей рецензии, господа)

Сегодня вот уже вторую субботу как я заявилась в школу к девяти – на сей раз ради окружной олимпиады по литературе; в холле меня встретили собратья по защите чести школы, Жизнь Победовна Вита Викторовна и завуч, которую прикололи мои перчатки без пальцев. Ждали, пока все не соберутся; вскоре пришла Аня, и, когда выяснилось, что ни она, ни я с Валей вчера по поводу олимпиады не связывались, Аня начала Вале названивать на мобильный из опасений, что информация до неё так и не дошла. Валя не отвечала, и Вита позвонила нашей классной, разбудила и заставила позвонить Вале на домашний, но и тот молчал, и мы решили выдвигаться без неё. Валю в компании Насти и пришедшего в гости Макса мы удачно встретили в метро и после её колебаний, с ними пойти или с нами, утащили её с собой. Вита повезла нас от Цветного до Третьяковской через жопу, с тремя пересадками, и там мы вышли снова на Ордынку, только с конца, противоположного тому, на который мы выходили в прошлый раз с Кропоткинской. Неподалёку от Всехскорбященской церкви оказалась очередная пафосная современная школа с большим двором со скамейками, большими холлами с креслами и пальмами на каждом этаже и неизбежным большим аквариумом на первом – именно там нас и ждали, а именно – на четвёртом этаже в немноголюдном кабинете с видом на крыши. Нам достаточно быстро раздали распечатки с заданиями – как обычно, одно на анализ стихов («Конь» Пушкина и «Конь» Языкова), другое на анализ прозы («Танька» Бунина); борясь со сном, я несколько раз перечитала тексты, начала писать про «Коней», когда многие уже заканчивали, а когда добралась до Бунина, проснулась окончательно, и «Остапа понесло» - всё-таки я его очень люблю, и его произведения в духе «Антоновских яблок» всегда были одним из моих коньков (простите за тавтологию в предложении). Отстрелявшись со всей писаниной за два часа из предлагаемых шести, я попрощалась со своими, сдала работу и под перезвон замоскворецких храмов и скорую прохладную морось потопала обратно к метро, откуда доехала до дома. Там – как обычно, пострадать ерундой, пообедать, затем снова вывалиться на свет, точнее, полумрак Божий, и пора в путь-дорогу: на маршрутке до метро, на метро до Юго-западной, худо-бедно выспавшись в пути, неспешным шагом до любимого театра. В театре – купить программку, посидеть до второго звонка в буфете с книжкой, завалиться в зал для удовольствия два часа лицезреть «Царя Эдипа» - премьеру лета 2007 года.
Сие хрестоматийное произведение Софокла – не только находка для Фрейда, но и одна из наиболее тяжёлых трагедий в античной драматургии. Помимо трёх неизменных составляющих любой классической древнегреческой пьесы – убийств, секса, злого рока – в «Царе Эдипе» можно найти ещё и мотив свободного нравственного выбора. По воле богов Эдип расплачивается за осознанный грех своего отца Лая – похищение из любовных побуждений чужого сына – своими неосознанными преступлениями: убийством отца и брачной связью с матерью. Ни небесная, ни людская кара не настигает его после осуществления проклятия, которому некогда был предан Лай: непреднамеренное не наказуемо. Однако Эдип не оправдывает себя, не слагает ответственности, а наказывает себя сам с жестокостью, достойной всякого языческого громовержца: обрекает на слепоту и скитания вдали от Родины в попытках искупить свою вину, которую сам же считает неискупимой. Это ещё не библейская притча – но уже и не типичный миф, герои которого обычно предпочитают приносить в жертву справедливости других, а не самих себя. Сравнить с Эдипом можно разве что Прометея: оба с гордостью и уверенностью в своей правоте несут свой крест, не помышляя о мести, не разочаровываясь в роде человеческом. То, насколько страшно постепенное осознание Эдипом всего им содеянного и насколько страшна его казнь над собой, в спектакле видно отлично – Эдип Бакалова всё время пребывает на грани, на надрыве и через гнев, подозрительность, ужас, отчаяние приближается к катарсису, превратившему его из деспотичного правителя в неупокоенного пророка, похожего на старого моряка из поэмы Кольриджа. Для создания атмосферы погибающих Фив, в которых мечется истерзанный пророчествами царь, никаких дополнительных декораций и костюмов не нужно – достаточно одних эмоциональных ударов, почти физически ощутимых даже с последнего ряда, почти вжимающих зрителя в кресло своей прямолинейной мощью и безжалостно неприкрытой, достоверной искренностью. Эти удары усиливаются громкими столкновениями героев с металлическими перегородками – они со всего размаху натыкаются на них, когда слепота поражает душу, тогда как слепой провидец Тиресий, а позже – и слепой Эдип, будучи зрячи духовно, двигаются вдоль стен аккуратно и тихо. Но зачем вкладывать персты публики в окровавленные глазницы? Чему может научить современного человека беспримерный подвиг раскаяния? Ответ не находится – видимо, такие вещи ставятся из любви к искусству и смотрятся благодаря тем же чувствам: потрясающая актёрская игра, потрясающий текст, потрясающие музыка и освещение – а что ещё нужно? Качественные постановки – лучший способ познания драматургии, и покуда я советую познакомиться с Софоклом через призму режиссёрского восприятия Беляковича.
Спектакль закончился, я выползла из театра, дошла до метро, приехала домой, ввиду всех отвлекающих факторов начала писать рецензию только в час ночи и к двум часам уже почти закончила её… как вдруг, стоило мне напечатать строки об ослеплении Эдипа, как бац! – и я сама оказалась в кромешной темноте: в доме на считанные минуты вырубили свет. Их хватило на то, чтобы убить добрую страницу печатного текста, которую я ничтоже сумняшеся не позаботилась сохранить заранее – пришлось строчить всё заново, и вот – я прощаюсь с вами только на рассвете. Впрочем, завтра у меня есть шанс выспаться)

Придя сегодня домой с олимпиады, я узнала, что у меня все заболели и тащить с собой в театр решительно некого. Пришлось вылезти в почти заброшенную аську и кинуть клич – и откликнулась Ирина (ОбВоРоЖиТеЛьНаЯ), единственное ещё пишущее мне существо из бывших коллег (при том, что я была уволена почти два года назад, а она ушла и того раньше, и с тех пор мы так ещё прежде и не виделись, при том, что она обитает в Балашихе и ей сначала ехать до Щёлковской, а потом оттуда на метро добрый час до Юго-западной – подвиг, короче). Она даже не уточнила у меня, в какой театр и на какой спектакль какой продолжительности мы идём – мы быстро договорились о месте и времени встречи, и я исчезла из онлайна страдать ерундой, дабы постараться всё успеть до своего послеобеденного выхода. Вышла я вовремя, не так уж долго ждала маршрутки, метропоезда везли меня без остановок, однако я всё равно умудрилась опоздать на десять минут, проскочив мимо Ирины, добежать до центра платформы, обозреть её вперёд и, обернувшись назад, приметить Ирину направляющейся ко мне; она особо не изменилась, только выросла с меня и, поди, к моему возрасту и перерастёт меня. Но времени ещё было навалом, и мы рано дошли до театра, там я приобрела программку и отправилась показывать Ирине единственную достопримечательность – буфет, где мы и заняли один из столиков до второго звонка. В репертуаре на декабрь, стоявшем на столике, я запалила новый спектакль, который пропустила, просматривая в репертуаре на сайте только субботы – «Сентенцию» (о премьере в новостях на главной странице ничего не было и нет, однако раз вещь появилась – надо будет в январе заценить). Со вторым звонком мы устроились на моих любимых крайних местах пятого ряда, зал дисциплинированно заполнился, и начались трёхчасовые «Эти свободные бабочки».
И снова формулировка «лирическая комедия» сначала заставила меня ожидать чего-то лёгкого и несерьёзного, а потом обернулась вещью вполне осмысленной, хоть и романтической. Таковы уж талантливые режиссёры: самый банальный материал преподадут так, что напряжение не будет ослабевать ни на секунду – вот как сейчас, например. В пьесе Герша мы имеем юного слепого музыканта и певца Дона, стремящегося к самостоятельности, и его гиперопекающую мать, пишущую о нём книжки как о малолетнем супергерое, с одной стороны, с другой же стороны – амбициозную и коммуникабельную начинающую актрису Джил и её бывшего мужа (6 дней семейной жизни в 16-летнем возрасте), продюсера Ральфа. То, как всё начнётся, продолжится и закончится, предугадать элементарно – более избитую схему для написания драматургического произведения найти было бы непросто. Но Белякович помещает историю поиска и обретения свободы в лабиринт решёток, такой же, какой выстраивается на сцене для «Комнаты Джованни» - и это сразу наталкивает на ассоциации: да, там был подвал, здесь – чердак, там всё закончилось плохо, здесь – хорошо, но бабочки остались прежними. «Ненавижу бабочек за их красоту» - говаривал один небезызвестный персонаж, и когда видишь, как бабочка-Джованни, как бабочка-Дональд летят к огню, зажёгшемуся при виде их благодаря их притягательности, хочется с ним согласиться. Всё же есть нечто общее в этих двух персонажах, и пусть Дон словно нарочно открещивается от этого сравнения, дважды напоминая, что он «не голубой»: оба сочетают в себе в удивительно гармоничной пропорции силу воли и беззащитность перед ударами судьбы. Играет Дона замечательный актёр и просто симпатичный парень Драченин – и пусть иногда в его пластике проскальзывает что-то Матошинское (ещё одно, уже чисто сценическое, сходство с Джованни, сыгранным Матошиным), очевидно, что у него есть свой стиль, и стиль это потрясающе экспрессивен и убедителен, потому и герой получился самодостаточным, ярким, живым, вызывающим сочувствие. Что до оформления, то решётки в очередной раз подтвердили: ничего лучше для сюжетов, в которых рамки и ограничения в человеческом сознании превращаются во внешние преграды между людьми, в качестве декораций не подобрать. Сквозь эти преграды сложно не только пробиться – сквозь них сложно даже просто увидеть, кто на самом деле стоит по ту сторону, и тогда, когда ты не можешь видеть, и особенно тогда, когда ты видеть не хочешь. «Зряче одно лишь сердце» - это уже слова одного прирученного Лиса, и чтобы избавиться от любых сомнений насчёт правдивости этого утверждения, сходите на «Свободных бабочек», посмотрите эту красивую и интересную вещь. В ней поют и – ах! – декламируют Уолта Уитмена…)
В антракте мы снова посидели в буфете, разделив по-братски мою неизменную шоколадку, а по окончании спектакля и аплодисментов в темпе пробрались к гардеробу, выбрались из театра и пошагали обратно к метро, увиденное практически не обсуждали. Доехали до Библиотеки и перешли на Арбатскую вместе, затем разъехались по разным концам ветки; от родной Молодёги до дома меня довёз папа, теперь я, ни на что практически не отвлекаясь, умудрилась закончить пост не к рассвету, а всего лишь к половине второго и теперь даже не знаю, чем и заняться (да, надо пинать себя дописывать стихи, может, и пну). Завтра надеюсь оказаться в кино, посему до скорого всем)

Дни и ночи каникул продолжают течь до неприличия быстро, вот и сегодня в который уж раз я коротала время с музыкой от пробуждения до вечера, который неизменно обещал мне театр, и в который уж раз обламывалась в своём намерении выйти пораньше и пройтись от дома до метро пешком, ибо после обеда к бабушке приезжала скорая и я едва не опоздала с выходом. Повезло с автобусом, быстро подошедшим к остановке, дабы доставить меня до метро, на котором я в третий и в последний за каникулы раз отправилась до Юго-западной. Дошла до театра я, тем не менее, впритык, но успела до первого звонка купить программку; на сей раз моё место было не с краю пятого, по традиции текущего учебного года, ряда, а в середине шестого, по традиции учебного года прошлого. Предстояли два с половиной часа в полумраке уютной галёрки, антракт с шоколадкой и, конечно же, кое-какие впечатления.
Как и в случае с недавней «Женитьбой», сегодняшнего «Ревизора» на Юго-западе поневоле сравниваешь с «Ревизором» на Покровке, которого я в своё время волею замены посмотрела ажник дважды. Приходится признать, что на удачные режиссёрские находки в интерпретации хрестоматийного гоголевского сюжета Арцибашев оказался щедрее Беляковича: в случае с первым мне чаще доводилось смеяться, тогда как сегодня смеялись только присутствовавшие в зале дети среднего школьного возраста, очевидно, не читавшие самого произведения, так чтобы все шутки классика, мною памятные наизусть, звучали для них в новинку. Впрочем, актёрского обаяния не занимать ни той, ни другой постановке, и Хлестаков-Булдаков с Хлестаковым-Леушиным вполне стоят друг друга, очаровывая с первого взгляда пластикой, мимикой и интонациями. Но если первый был действительно простодушным вралём, по пьяни несущим хвастливую околесицу, то второй кажется талантливым актёром, намеренно эпатирующим публику убедительным исполнением возложенной на него роли. Так же кардинально разнятся и городничие: Сухинин с Покровки представил по-своему мудрого и благородного провинциального служаку старой закалки, не подозревавшего подвоха и растоптанного оным, а Афанасьев с Юго – хитрого и расчётливого чиновника нового времени (под стать его вчерашнему персонажу – бандиту Петру), который единственный сразу раскусил самозванца и, не стремясь развеять иллюзии окружающих, с интересом наблюдает за происходящим, подыгрывает, ждёт неизбежного разоблачения. Остальные герои и там, и там по достоинствам и недостаткам примерно равны, и там, и там радуют жизнеутверждающие музыкальные мотивы (сегодня даже «Боже, царя храни» исполнили), и там, и там не провисает энергичный экшн, и там, и там нашлось место если не лирическим, то хотя бы минорно-трогательным ноткам (на Юго островками уюта среди коррупционного разгула неожиданно стали Добчинский и Бобчинский). В общем и целом, хоть «Ревизор» и не вошёл для меня в число образцовых спектаклей Юго-запада, нельзя не похвалить в очередной раз ту лёгкость и живость, которую приобретают, казалось бы, заезженные программные комедии в руках мастеров, официальной критикой упоминаемые редко и с пренебрежительными характеристиками вроде «периферии», «обочины», «подвала» столичного театрального мира. Вывод: Гоголя, и не только его, смотрим в первую очередь на Юго-западе и на Покровке, господа.
После спектакля, что логично, мне оставалось только дотопать обратно до метро, доехать до родной Молодёги, откуда меня до дома подбросил папа, и настрочить сию рецензию практически без лишних проволочек. И, под занавес, апдейт: новостная лента ой как давно не приносила настолько отрадной информации, как сегодня: каникулы из-за всеобщей паники по поводу свинячьего гриппа (по пятнадцати человек в масках насчитываю каждый день, шутки ли?) продлевают ещё на недельку, чем я и намереваюсь воспользоваться как настоящий маньяк – немедленно отправляюсь составлять «список покупок» по театральным репертуарам на ноябрь. Конечно, к настоящему времени на многие спектакли уже наверняка успели раскупить дешёвые билеты, так что вряд ли мне удастся забить каждый день, как в случае с неделей ещё не окончившейся, но есть ведь ещё кино, выставки и прочие культурные мероприятия, кишащие заразными людьми. Посему – радоваться вам тут или плакать, спорный вопрос, конечно, – ежедневность моих кратких отчётов продлевается ещё на недельку тоже. Ура, товарищи, ура. Феникс цуко щаслев, хотя какой русский человек халяве не порадуется?.. *это был риторический вопрос, и вообще я уже начинаю внаглую флудить и посему лучше затыкаюсь*

Минувшая ночь по традиции закончилась под самый рассвет, но раньше предыдущей, поэтому спала я потом не до обеда, хоть и тоже в лучших традициях совы. Слегка пёрло весь день и прёт до сих пор – видимо, такой образ жизни всё-таки немного действует на нервы; впрочем, внешне это никак не проявлялось, я по-прежнему страдала ерундой, не выключая музыки ни на секунду, регулярно хватаясь за блокнот и неторопливо попивая изумительный ромашковый чай с корицей. А после обеда меня снова понесло с торбой за плечами в промозглую действительность, где старый снег уже почти везде стаял, а нового ещё не нападало, по давешнему маршруту – не опять, а снова – на маршрутке до метро и на метро до старого доброго Юго. Завалившись в любимый театр, я по традиции приобрела программку, изучила её в холле, с первым звонком заняла своё место с краю пятого ряда и дождалась, пока многочисленных желающих не рассадят по всем возможным горизонтальным поверхностям. Впереди было не много не мало, а почти три часа сплошного удовольствия с антрактом – а по продолжительным спектаклям и шоколадкам в антрактах я уже успела соскучиться.
Летом прошлого года на Юго-западе состоялась премьера по современной и, как современным и полагается, злободневной пьесе Макса Кантора под названием «Вечер с бабуином». Социально-политическая тема для Беляковича не то чтобы в новинку, – вспоминается и «Калигула», и, отчасти, притчевый «Дракон», - но тем не менее приятно было видеть, что сей блестящий режиссёр справился с канторовской разоблачительной антиутопией на отлично. Сюжет замечателен в своей прозрачности и простоте: богатый бандит с императорским именем Пётр (Афанасьев) страдает манией величия, фетишизмом на антиквариат и дефицитом общения и поэтому устраивает добровольно-принудительную игру в «очко» с «крышуемой» им творческой интеллигенцией в подлинных костюмах XVIII века и жутковато бледном, с пятнами румянца, гриме. Всё «по понятиям»: раз денег нет – на кон ставятся человеческие жизни, но закончится всё, конечно же, неожиданно – недаром так настойчиво хозяин предлагает гостям «импровизировать». Однако дело не в изящной ситуации: в аристократически-блатном кругу ведутся разговоры о – ни много ни мало – становлении новой цивилизации, воплощением которой, по примеру Людовика XIV («Государство – это я!»), искренне считает себя Пётр, вдохновенно культивирующий «общественное благо» по принципу «чёрные бегают, а белые играют в шахматы». Этот теневой диктатор и его поклонники с трогательной убеждённостью ставят себя выше «аборигенов», которые «должны по жизни» спонсировать строительство бандитократии (что есть ничто иное, как демократия, подлинная сущность которой в пьесе раскрывается чертовски живописно) по причинам неспособности к сопротивлению пресловутому праву сильного. И, казалось бы, логика на их стороне: ведь, действительно, именно бандиты определяют ход истории, устанавливая свою власть над готовой подчиняться человеческой массой… Но автор наглядно демонстрирует, что настоящие варвары – это сами поборники философии «все равны, но некоторые равнее» (это я уже Оруэлла зацитировала, если кто не в курсе), а отнюдь не «аборигены»: риторика во славу гипотетического бабуина, первым сожравшего более слабого сородича и тем самым положившего начало эволюции человека разумного, заканчивается вполне реальным ритуальным пожиранием деликатесов из плоти «лоха» и прочими, менее фантастичными, но не менее страшными унижениями. Этот гротескный пасквиль можно было испортить напрочь нагнетанием мрачной обстановки, ненужными параллелями с узнаваемыми лицами эпохи девяностых-двухтысячных, дешёвым морализаторством и Бог знает чем ещё, но у Беляковича получилась отменная трагикомедия, удерживающая должное напряжение и вовремя разбавляющая его аппетитным чёрным юмором, эстетично оформленная и радующая потрясающе эмоциональной актёрской игрой. Для меня эта история явилась очередным подтверждением одной из моих любимых теорий – о заведомой деструктивности прогресса, неизбежно ведущего человечество к самоубийству, и косвенно – ещё одной, о тождественности специфизма шовинизму; об этом я могу писать многими страницами, но сейчас о другом. Для других эта история может стать качественным и доходчивым пинком под то самое место, которое более других достойно стать символом потребленческого (чтобы не сказать непечатнее) общества – а такие пинки нужны всегда, посему и советую читающим сию строку «Бабуина» если не посмотреть, то хотя бы прочитать: вдруг появится на языке привкус человечины?..
Спектакль закончился, довольная и слегка всё-таки загруженная я отстояла очередь в гардероб, попрощалась с Юго ненадолго – до завтра, точнее, уже до сегодня – и потопала обратно до метро, доехала до родной Молодёги и пешком вдоль дорог добралась до дома. Пост, как видите, занял у меня вкупе со всеми побочными отвлекающими моментами столько же времени, сколько иногда занимает вся моя ночная посиделка за монитором в целом, но сегодня бдение ещё продолжится, а с вами прощаюсь до следующей рецензии)

Вы когда-нибудь видели вокруг луны – на порядочном от неё расстоянии краями – золотого кольца? Я увидела его сегодня ночью, в очередной раз подняв глаза от монитора в окно, за которым луна, ещё круглая и пульсирующе-яркая, медленно спускалась с зенита на уровень моего этажа. Это кольцо было объёмным, светлее и прозрачнее по краям, темнее и плотнее в середине, внутри него луна плавала в центре молочно-белёсого круга собственного света, а само оно не светилось, и вокруг него было обычное тёмное небо с облаками посветлей. Оно явно не имело отношения к луне, не было ею порождено, а существовало само себе и представляло из себя одно из самых красивых зрелищ, когда-либо виденных мною во сне и наяву, так что больше оторвать от него глаз не представлялось никакой возможности, а мурашки то и дело пробегали по всему телу. Однако постепенно под луной скопилось большое густо-чернильное пятно, шевелящееся и видоизменяющееся, и начало снизу наплывать на кольцо и пожирать его. Закрыв его, оно окружило луну и стало медленно сжимать хватку, и луна всё блёкла и блёкла, пока в пять утра не исчезла вовсе за пятном, которое затянуло уже всё обозримое небо сплошной беспроглядной темнотой. Я легла спать, немедленно отрубилась и проснулась только к полудню, вполне выспавшись, остаток дня до обеда скоротала за всякой ерундой и при этом умудрилась закопаться и не осуществить первоначального замысла выйти пораньше и прогуляться до метро пешком. Доехав до метро, я отправилась до Юго-западной – открывать в любимом театре трёхдневный марафон очередным спектаклем под названием «Парашютист»; прибыла, как обычно, не поздно и не рано, приобрела программку, посидела в её компании в коридоре, с первым звонком вошла в зал и со своего крайнего места в пятом ряду принялась наблюдать за заполнением зала. И вот свободных кресел и ступенек не осталось, и всего на полтора часа долгожданное действо началось.
Каким обычно бывает последнее желание перед Смертью? Закурить, выпить, поцеловать жену… а парашютист Лацис (Санников) попросил у своей Смерти (Борисова) жизнь, и та машинально оставила его на белом свете «на халяву». Но ошибку нужно исправлять, и Смерть выходит на охоту за сорвавшейся добычей – ничего личного, просто чтобы на работе уважали. Однако Смерть – не мифический монстр, а всего лишь женщина, и именно за развитием её чувств к жизнелюбивому «клиенту» следит зритель замечательной чернушной комедии Селина. Будет отменно смешно, будет по-настоящему грустно, а главное – будет чертовски красиво: все спектакли Юго-запада эстетичны до максимума, но использование театра теней и заимствование кинематографических выразительных средств в этой яркой зарисовке получились настолько удачными режиссёрскими находками, что хочется любоваться снова и снова. С кажущейся поразительной лёгкостью, всего лишь с помощью массовки, редко выходящей из-за подсвеченных экранов, да ширм и вентиляторов создаётся атмосфера то свободного падения в воздушном пространстве, то погружённого в сумерки города, то залитого солнцем морского побережья – и неистребимого циничного оптимизма заодно. Радующее слух музыкальное оформление, как всегда безупречная актёрская игра (в трио к вышеупомянутым – Горбунов-Матошин, ещё один харизматичный персонаж замечательного актёра, да поразительно точные и обаятельные «народные типажи»), энергичный экшн без провисания – тоже из числа бесчисленных достоинств этой короткой, но столь приятной по смыслу и интересной по оформлению постановки. Хочется ещё. Смотреть – обязательно: качественный юмор и актуальная житейская философия редко сочетаются в такой аппетитной пропорции.
По окончании спектакля я неторопливо пошагала обратно к метро, доехала до родной Молодёги, машинально дошла почти до самой остановки, забыв, что изначально собиралась опять-таки пройтись до дома пешком, и опять-таки забила, приехав на маршрутке. Теперь у меня впереди очередная ночь, полностью или частично посвящённая дуракавалянию, у вас – завтрашняя свежая рецензия, засим не вижу смысла долее никого задерживать)

Давеча меня начало вырубать ещё до полуночи, посему я уползла спать сразу же, как только дописала рецензию, не задерживаясь долее ни на минуту. Выспавшись, я первую половину сегодняшнего дня скоротала с музыкой, чужими и собственными стихами, флудом и прочими разновидностями блаженного безделья, пока не заметила по окончании обеда, что пора уже снаряжаться в путь-дорогу. Бандана продолжила выполнять функции стерильной маски – мама только радуется, что она мне идёт, а меня радует, как в общественных местах люди громко обсуждают меня при мне, словно повязка закрывает мне не только рот и нос, но и уши. На маршрутке добравшись до метро, а на метро – до Юго-западной, я первым делом направилась к тому самому киоску, где с лета искушал меня один из выпусков журнала «Автолегенды СССР» с моделью чёрной Чайки – теперь у меня была часть подаренной мне на др суммы, и я, не запомнив цену, сунула тысячу, взяла сдачу и заграбастала под мышку заветную упаковку и пошагала под снегопадом к театру. На ЮЗ уже было многолюдно, и не успела я купить программку и помыть руки в надежде на антракт с возможностью съесть шоколадку, как в зал начали пускать, и я устроилась на ставшем привычным месте на краю пятого ряда, успев напугать какую-то девушку, поинтересовавшуюся, не грипп ли часом у меня; я ответила отрицательно, хотя был соблазн сказать «да» и остаться на ряду в одиночестве. Но вот многочисленные зрители расселись, и без всяких антрактов началась «Женитьба» - та самая, гоголевская, но и в не меньшей степени Юго-западная.
Главная «замануха» спектакля – конечно же, то, что актрис в нём нет, одни актёры: возводя здесь в абсолют общеизвестную Юго-западную «брутальность» и иронизируя над ней, режиссёр обе женские роли, сваху и непосредственно невесту, отдал мужчинам. Но отнюдь не на этой хохме строится юмор комедии – переигрывать и скатываться в вульгарность они не собираются и потому смотрятся настолько естественно и органично, словно именно так всё должно было быть. Смеёшься не над этим, смеёшься над всеми козырями труппы – пластикой и жестами, мимикой и интонациями, так что нет никакой необходимости переиначивать оригинальный гоголевский текст – каждый эпизод и каждая реплика по-настоящему смешны вне зависимости от того, сколько раз ты их уже читал и слышал. Получилось фонтанирующее удачными находками и пестрящее чертовски симпатичными персонажами весёлое и праздничное зрелище под узнаваемые мотивы, не стремящееся, в отличие от «Женитьбы», некогда виденной мною на Покровке, к хронологическому национальному колориту, лирике и философии. Это просто комедия – зато, что сейчас редкость, комедия качественная, по-настоящему заряжающая позитивными эмоциями. Да и ради одного только дуэта Матошин (Кочкарёв) – Леушин (Подколесин) стоит её смотреть – эта парочка, как всегда, великолепно сочетается, дополняя и оттеняя друг друга. Всё хорошо – только, во-первых, мало и хочется ещё, а во-вторых – хвалить всегда сложнее, чем ругать, так что сами лучше всё увидите.

После спектакля, несмотря на то, что поржала я как следует, роскошные крупные снежинки, плавно опускающиеся откуда-то с начавшей убывать луны (Самхейн выпал в этом году на полнолуние – гражданки девственницы, если таковые присутствуют, не пытался ли кто вызвать Дикую Охоту?), снова настроили меня на лирический лад. Подремав в метро, я доехала до родной Молодёги, пополнила запасы продовольствия (услышали боги мои молитвы – в Трамплине пакеты теперь платные, может, люди больше не будут набирать их по нескольку штук без особой надобности), и там меня встретил папа и довёз до дома. Дома я распаковала свою покупку - первый материальный (в смысле, что спектакли не считаются) мой подарок себе на др; Чайка оказалась без подставки, с крутящимися колёсами, как обычная машинка, но главное, что красивая. Сейчас, с грехом пополам добив коротенький маловразумительный пост ввиду отвлекающих факторов, я собираюсь провести эту ночь более продуктивно, нежели предыдущую – для этого у меня есть Наше радио и много мандаринов – так что завтра утром, возможно, выложу законченный стих. А даже если и нет – вечером aka ночью вас снова будет ждать рецензия)

Давеча пораньше уползя спать, я рано утром инстинктивно проснулась с привычным чувством необходимости и нежелания одновременно тащиться в школу, потом вспомнила, что у меня типа праздник, и ещё пару часов проспала и пару провалялась. Встав в районе девяти-десяти, я тем самым разбудила маму, коя и вручила мне на 17-летие конверт с деньгами и декоративную куклу на верёвочке вроде из тех, которые любят продавать в театрах – пёстрого арлекина с протянутой между руками снизкой бусин (мама уверяла, что это прыгалки, мне же больше нравится думать, что это кандалы). Существо симпатичное, хоть и не заставившее меня отказаться от мысли всё-таки купить когда-нибудь такого же Пьеро и сделать из него свой персональный театральный оберег (в которые я не верю, но люблю из эстетических соображений); сумма достаточная, чтобы удовлетворить свою давнюю ломку по Loveless и купить сие аниме в лицензии, вот только попробуй его найди без необходимости заказывать в Интернете (но я найду – только для этого надо будет взять под мышку Ушастую и рвануть в Аниме-рай). Пострадав ерундой, я после завтрака вышла на свет Божий, запихав в торбу сменку и забив оставшееся свободное место едой, да и отправилась на маршрутке до метро (быстро подъехав, она спасла меня от возможности опоздать, ибо дома я закопалась), а на метро – до родной Юго-западной. Впервые я топала в театр на дневной, на два часа, спектакль, теоретически – детский, ну да под предлогом празднования дня рождения мне ещё и не такое можно, притопала пораньше, с облегчением увидела, что я не единственный человек старше 12 лет, пришедший в это время в театр, купила программку и засела в буфете её изучать. С первым звонком я снялась с места и переместилась в зал, на своё уютное местечко с краю (а относительно сцены – вполне в середине) пятого ряда, перейдя в стадию нетерпеливого ожидания заполнения зала и начала своего первого на сегодняшний день подарка.
Явно не для детей написал когда-то Сергиенко повесть «До свидания, овраг!», в которой явственно прослеживается аналогия с горьковской пьесой «На дне», вот только вместо людей – бездомные собаки с разными характерами, по разным причинам оказавшиеся в стае, нашедшей прибежище в овраге. Но эти собаки тоже будут до последнего верить в человеческую справедливость, в «собачью дверцу», за которой – собачий рай (это уже напомнило «Дверь в лето» Чижа и аниме Wolf’s Rain), в клинику, где могут вернуть утерянный голос и сделать новую деревянную лапу, в то, что сбудется молитва Луне в день Великой песни, произнесённая щенком, и в прочие чудеса, и эти чудеса тоже не сбудутся. Они тоже будут вспоминать прошлое, декламировать стихи, ссориться и влюбляться, и неизбежное безжалостное крушение их надежд тоже будет пронзительным до предательской щекотки за глазными яблоками – ничуть не меньше, чем у Горького. Адаптация всей этой трагедии под юного зрителя выразилась на Юго-западе исключительно в увеличении количества шуток, в остальном же нервы публики жалеть никто не собирается – вздрагиваешь при неожиданном крике немой Жужу под звуки беспечного диско 80-х, напряжённо следишь за метанием героев под огнями фар живодёрской облавы… Непонятно, почему такой взрослый спектакль идёт на детское время – может быть, чтобы напомнить подрастающему поколению о том, что мы в ответе за тех, кого приручили. Но дети скучают, зато родители сопят носами, прослезившись – а значит, постановка попала в цель, пусть даже и не в намеченную. Иначе и быть не могло – любой спектакль Юго-запада срежиссирован, сыгран и оформлен шедеврально, и для меня он сегодня стал долгожданной встречей с давно не виденными актёрами, обычно мелькающими на второстепенных ролях, а в «Собаках» оказавшихся на переднем плане и во всей красе продемонстрировавших свои талант и мастерство (не считая Дымонт, невероятно трогательной в роли Жужу, и Задохина, по которому я особенно соскучилась, потрясающе сыгравшего харизматичного вожака Чёрного). Спектакль не длится и двух часов, но поводов к размышлениям даёт на многие дни вперёд – так что настоятельно всем рекомендую не стесняться детского времени и сходить на «Собак», которые более чем стоят внимания.
На этом я заканчиваю пост, но не отчёт о сегодняшнем дне – насколько некоторые могут помнить, сегодня визитов в театр у меня было два, а стало быть – подождите ещё немного, и вторая рецензия подоспеет за первой.)

Сегодня на ОБЖ нас было изначально всего полдюжины идиотов, пришедших писать контрольную – то бишь частично списывать с тетрадей, частично сочинять. Затем я и на физике писала контрольную, которую пропустила в прошлую субботу, то бишь, конечно же, списывала с тетради, умудрившись не спалиться. А вот зарубежную литературу я прогуляла на вполне законных основаниях – отправилась в компании ещё нескольких однокашников писать школьную олимпиаду по истории, которая официально проходила в среду, но для нашего класса её перенесли по причине нашей непредупреждённости и отсутствия Асёны, которая, впрочем, отсутствовала и сегодня. Нас разместили по свободным местам среди десятиклассников, у которых шёл обычный урок и которые писали какую-то работу, раздали распечатки и особо не палили, посему я могла свободно пользоваться предусмотрительно захваченной тетрадью – вот только помогла она мне мало: 90% вопросов было на советское время со всеми сопутствующими датами, именами и аббревиатурами, на которые у меня склероз, а мы всё это ещё не проходили. Осилив то, что знала, затем то, что могла сделать методом научного тыка, и, наконец, то, о чём только смутно догадывалась и надеялась на голую интуицию, я дошла до тем для сочинения и вскоре издала нервный смешок: в ряду цитат из известных историков, философов и писателей последней стояла цитата с копирайтом «А.Д. Медведев». После привычных глазу знакомых фамилий я даже не сразу поняла, что это – наш дражайший президент, а когда поняла – возмутилась цинизму, с которым его фактически приравняли к людям, оставивших заметный след в науке и культуре. Если бы я стала писать сочинение, я выбрала бы именно эту цитату и накатала бы такое диссидентское эссе, что вряд ли получила бы за него хоть балл, но я не стала – и не потому, что этот «хоть балл» ничего бы не стоил, а потому, что ничего не стоили бы и все максимальные 35, ведь я справилась с настолько малой частью заданий, что в любом случае оказалась бы в пролёте. Посему я не стала зря переводить время и бумагу и, сдав распечатку, ушла в середине второго урока, приехала домой, пообедала, пострадала ерундой, да и решила выйти из дому пораньше, прогуляться пешком до метро. Сказано-сделано, вот только вышла я всё-таки слишком рано, и в итоге – слишком рано дошла до метро, слишком рано доехала до Юго-западной, слишком рано дошла до театра – он даже ещё не был открыт, и я вместе с остальными ранними пташками столпилась в холле и притулилась читать книжку в уголке. Ждать пришлось минут двадцать, но вот, наконец, в театр впустили, я избавилась от куртки, купила программку, и ноги сами привели меня в буфет в надежде, что хоть там меня наконец смогут запалить форумчане, но этого, забегая вперёд, так и не произошло. Присутствие в буфете надо было оправдывать, и, хоть есть там и было нечего, я благополучно вспомнила со своей закончившейся завязкой с кофе и приобрела чашечку без сахара, устроившись за столиком и наслаждаясь запахом. На вкус Юго-западный кофе оказался крепким, очень крепким, его горечь даже требовала закуски – пришлось открывать свою неизменную захваченную с собой шоколадку и употреблять её маленькими кусочками; как выяснилось, кофе и шоколад великолепно подчёркивали вкус друг друга, а полумрак прокуренного подвального помещения создавал атмосферу, весьма способствующую кайфу. Ко второму звонку я, под конец уже не растягивая удовольствие и делая большие глотки, расправилась со своей чашкой, обеспечившей меня именно тем кофеиновым ритмом сердцебиения, с которым особенно хорошо смотрятся такие великие пьесы, как «Гамлет» - а я пришла смотреть именно её постановку со своего традиционного места в середине последнего, шестого, ряда.
Под зловещие ритмы, напоминающие восточные, по сцене двигаются люди в белых одеяниях, напоминающих самурайские (даже финальная схватка Гамлета и Лаэрта - ни дать ни взять "Крадущийся тигр, затаившийся дракон" вместо дуэли на шпагах). На них – чёрные пернатые накидки, и движения их – тоже птичьи, как у воронов, словно слетевшихся выклёвывать друг другу, вопреки пословице, глаза да каркать, как в небезызвестном стихотворении: «Nevermore!». А ещё они были похожи чем-то на шахматные фигуры – вот только и чёрные, и белые одновременно. С первых минут я начала сравнивать этот спектакль с «Гамлетом» ЦАТРы: да, заезженные музыкальные темы здесь – хуже, чем величественный Шостакович там, зато Юго-западные освещение и декорации, соединённые сегодня в одно целое, а именно – в висячие псевдоколонны, снизу испускающие свет – оказались способными выдержать конкуренцию. Самым ярким персонажем сегодняшней постановки показался мне… призрак отца Гамлета (Сергеев): по-настоящему страшный, не дух без тела, но тело без души, бледный зомби с мускулистым торсом и чернеющими провалами глазниц. В нём ничего не осталось от покойного короля – это нечисть, одной ногой стоящая в преисподней, с мучительными усилиями передвигающаяся по земле, и её посредством чревовещает злой демон, толкающий Гамлета на грех мести, демон, которым и сам принц стал бы одержим, если бы не Офелия – единственная, кто самоотверженно бросился спасать его из инфернального морока. Эту Офелию, потрясающе многогранную, подлинно любящую, играла, конечно же, Дымонт – и от сцены её помешательства, в которой не было ни одного цветка, мурашки пробегают по коже: настолько веришь в живость героини. Не менее ярок и неоднозначен и Клавдий в исполнении Матошина – ещё один харизматичный подонок среди его ролей, правящий миром, имеющим крайне мало общего с земными реалиями, и понимающий и принимающий свою обречённость – гордую обречённость дерзкого хищника, не могущего отказаться от «добычи» - любимой (в чём не возникает сомнений) королевы, а значит, не могущего по-настоящему раскаяться. Режиссёр позволил ему услышать слова Гамлета, замышляющего убить его в более удобный, нежели молитва, момент – услышать и заговорщицки приложить палец к губам, чтобы затем ждать этого момента с не меньшим нетерпением, чем сам мститель, а дождавшись, подставить грудь отравленному клинку и беззвучно уйти вслед за Гертрудой, освободившись от грязи своего положения (что-то в этом есть от Калигулы!). Что до самого Гамлета, сыгранного Леушиным, то ЦАТРовский Гамлет Лазарева нравится мне всё же больше: Леушинскому принцу Датскому не занимать обаятельной ироничности, однако не хватает того пронзительного трагизма, который всегда отличал всех его персонажей, вне зависимости от их значимости – будь то Калигула или Дэвид, Меркуцио или Оберон, Воланд или Тригорин. Он по-прежнему приковывает взгляд брутально-изящными пластикой и интонациями, но всё же теряется на фоне вышеописанных – хоть и эпизод, в котором он даёт рекомендации по игре не героям-актёрам, а окружающим его актёрам-героям, – однозначно удачная сюжетная находка, чётко высвечивающая вопиющее лицемерие, на котором строилось шаткое равновесие эльсинорского двора. Будь моя воля, я бы поменяла Леушина и Матошина в этом спектакле местами, жаль только, что последний Гамлета (в смысле персонажа) не любит. Но, в любом случае, со сцены звучит бессмертный шекспировский текст в моём любимом переводе Пастернака, который непроизвольно шепчешь, опережая актёров, во время знакомых наизусть монологов, на сцене выкладываются с абсолютной самоотдачей актёры непревзойдённого таланта и мастерства – а что ещё нужно для счастья? Правильно – только оказаться в эти слишком быстро пролетающие два с половиной часа в зрительном зале, что я настоятельно всем рекомендую.
После спектакля я с немало меня напрягающей болью в желудке (вроде бы не должно быть от кофе или от доеденной в антракте шоколадки) доползла до метро, доехала до родной Молодёги, сползала в магазин за полным набором отечественной постной продукции (по сравнению с предыдущей вылазкой – минус йогурт, плюс сырный крем на бутерброды) и была подвезена оттуда до дома папой. Теперь прощаюсь, господа хорошие, до завтра скорее всего)

Да, сегодня я пробила школу и мне даже не стыдно, я выспалась до одиннадцати, успела пострадать ерундой и после обеда вывалилась на улицу – хотела пораньше, но закопалась, и получилось попозже. Спас положение, близкое к опозданию, быстро подошедший автобус, и вскоре я уже ехала сначала до Арбатской сидя и с книжкой, а потом по красной ветке в едущей на матч в Лужники толпе; толпа вывалилась раньше, а я доехала до Юго-западной и бодрым шагом направилась к любимому театру. Прибыла впритык, когда сдала куртку и купила программку, уже открыли зал, и я в числе первых взгромоздилась на своё уютное местечко в районе края пятого ряда и немного почитала до третьего звонка, когда зал по традиции заполнился до отказа. Смотрели сегодня «Карнавальную шутку» по пьесе Гольдони «Трактирщица».
Когда долго посещаешь один театр, неизбежно приходишь к тому, что пишешь про большинство спектаклей одно и то же – как бы ни разнился сюжет, все особенности театра остаются на месте, и отрадно видеть, что в таких театрах, как Юго-западный, особенности эти являются плюсами. И плюсы эти можно объединить в три равноценно жирных – режиссура, актёрская работа и оформление. Первый плюс сегодня стоит благодарить за то, что старая комедия с сюжетом «Укрощение строптивой наоборот», повествующем о «перевоспитании» женоненавистника после встречи со столь же свободолюбивой и рациональной женщиной, как и он сам, превратилась в не менее современную и, что главное, не менее трагичную историю, чем, например, «Ромео и Джульетта». Второй плюс отвечал за то, чтобы нарочито типические, изъезженные шаблонные персонажи превратились в живых людей, ярких и характерных, способных вызвать сочувствие, и за то, чтобы эти люди притягивали взгляд талантом и мастерством пластики, жестов, мимики, интонаций и импровизаций. Тут я, конечно, говорю в первую очередь о потрясающей триаде Леушин-Матошин-Дымонт, взаимодействие которых на сцене обеспечивает любому спектаклю настолько сочный, жирный колорит, такую уникальную и незабываемую самобытность, что не остаётся сомнений в том, что в их лице труппа Беляковича располагает подлинным сокровищем. Все они, в какой бы ни были роли, – играют с полной самоотдачей, заставляют верить своим героям, привлекательны и трогательны. Третий плюс обеспечил неизменному отсутствию декораций (не считая кабаньей головы со светящимися глазами и вращающимися рогами) превращение в антураж карнавала посредством тончайшей игры светотени, весьма удачных костюмов и замечательной итальянской музыки 80-х, под которую так и тянуло пуститься в пляс вместе с актёрами. Столько превращений сразу не может быть совпадением, но главное волшебство – в абсолютном взаимопроникновении, без каких бы то ни было границ, качественного смешного юмора и цепляющего драматизма, грубоватого гротеска и нежнейшей искренности. За такими чудесами – ну, и за потрясающей атмосферой романтичного праздника – и стоит всем сходить на «Шутку», уверена – никто не останется разочарованным.
Спектакль шёл без антракта, и меня снова так и не отловил никто из форумчан. Когда я по его окончании снова спустилась в подземку, по удручённым лицам попадающихся навстречу людей, сворачивающих флаги, снимающих шарфы и стирающих с щёк нарисованные триколоры, я сразу поняла, что наши продули, что, конечно, есть немного грустно. Зато когда я приехала на родную Молодёгу и отправилась в Трамплин за едой, мною была случайно замечена расположившаяся почему-то в отделе молочных продуктов новая полочка постной жрачки, и там я тут же нахватала соевой продукции фирмы БИС – шоколадное масло (проверено – очень вкусно), тофу «по-русски» с морской капустой, сметанный крем и вишнёвый десерт (проверено – не очень вкусно, но съедобно), там ещё осталась сырная паста, и всё по вегану. Да, это, конечно, не швейцарское Alpro, но когда я ещё окажусь в Метро, так что пока кушаю отечественные ГМО, господа (ну, это если верить Гринпису, который по непонятным мне причинам ГМО не любит). Завтра, может быть, удастся выбраться на Запрещённую реальность, а сейчас прощаюсь)

Вот он и наступил – глобальный влом писать об учебных буднях, мало отличающихся друг от друга. Вторник порадовал тем, что историчка подозрительно добродушно встретила нас после нашего предыдущего прогула и даже отклонила извинения некоторых из прогулявших как нечто не стоящее повышенного внимания, и тем, что не было последней пары социологии. В тот же день мы с Асёной, когда отправились в обеденную перемену за пирожками в монастырскую трапезную, заметили бегущих белых кроликов, нарисованных через шаблон на стенах и асфальте; нам стало интересно, куда они ведут, мы последовали за ними и пришли к воротам шоу-рума Joki, куда мне надо бы заглянуть за новым веганским значком на смену посеянному летом вегетарианскому, но с пирожком в лапе я решила туда не переться. В четверг после лицея мы с Настей пешочком дотопали до книжного на Лубянке Библио-Глобуса, где она с энтузиазмом затарилась учебниками по отечественной истории, зарубежной истории и праву, а я поискала книжечку по алгебре, но, естественно, безуспешно. Но круче всего было вчера: после алгебры нас согнали на третий этаж, к нам пришли Маруся, Макс и фотограф, и последний по очереди сфотографировал нас для портрета на дембельский альбом – я распустила гриву и со свисающими космами, в мешковатой кофте и болтающимся молотом Тора получилась весьма хиппово. Мы немного повыбирали фотки – какой из трёх-четырёх вариантов оставить – и пошли фотографироваться всем классом на пороге школы, пока Маруся не сбежала; затем все, кроме меня, ибо мне было и так тепло, сбегали за куртками, и нас повели на фотосессию на Цветной бульвар. Там мы стояли на бордюре фонтана, а Валя с Машей даже сбегали к его центру и все промокли, висли на церетелевских клоунах, рассаживались и разлёживались по лавочкам в разнообразных эффектных положениях, валялись на траве газонов, вытаптывали цветы на клумбах, подпрыгивали в центре аллеи, извращались на тему лысины Макса и бюста Полины, и так далее, и тому подобное. Было весело – достаточно весело, чтобы после этого (инглиш был за это время полностью пробит) было бы кощунственным идти на французский и портить такой настрой, поэтому мы всей группой за исключением Аси и Лины пробили и французский тоже. Что касается будней неучебных – писать ночами мне стало влом, поэтому одну свободную (когда папа дома и я сплю в своей комнате) ночь минувшей недели я читала, другую – слушала Наше, но не до утра, конечно, а стараясь всё-таки высыпаться. Погода радует дождями, хоть и редко удаётся под дождём пробежаться от метро до дома – чаще он заряжает после того, как я оказываюсь дома, или ночью, что особенно приятно слышать. Не то из-за похода с однокашниками в Кофе Хаус, где я, впрочем, ничего не пила, не то из-за осеннего (в хорошем смысле этого слова) настроения я давеча покончила со своей завязкой и выпила немного кофе, но уже не по-наркомански, в качестве заменителя успокоительного, а по-эстетски, в качестве красивой, вкусной и ароматной вещи, особенно если корицы сыпануть (я ж теперь как вег камру не могу пить) да вафлями закусывать, окуная их в мёд (хочется сварганить кофейное сообщество – наверное, вскорости так и поступлю). Однако после этого кофе и, может, отчасти из-за того, что я узнала о появлении репертуара на ноябрь на сайте Юго-запада и незамедлительно выписала шесть спектаклей, благословляя человека, придумавшего в ноябре каникулы, меня вечером так пёрло, что я едва смогла успокоиться. Потом снился всякий бред, в частности – мы с Асей шли по Арбату от Смоленки и, остановившись у какого-то массивного тёмного памятника прямо посреди улицы, увидели среди других зевак никого иного, а Льва Николаича Толстого, седовласого и бородатого, только больно уж низенького ростом, почти как мы сами; потом мы встретили Марусю и направились в какую-то галерею, которая тоже была прямо на Арбате (отголосок нашего с девчонками обсуждения вторичного похода на Солянку – экспозиция уже сменилась). Ещё снился какой-то новый ночной клуб на выходе из станции Пушкинская, в здании закрытого казино Шангрила, снилось, что у меня фиалка расцвела на окне, чего за ней в реале уже давно не наблюдалось… а сегодняшним утром я снова пошла в школу, в то время как моя мама съездила на Юго купить билеты на выписанные мною спектакли. По возвращении я успела только пообедать, немного пострадать ерундой и встретить маму с билетами, после чего собралась и поторопилась снова на свет Божий – как и всегда по субботам, меня ждал театр, но на сей раз – не просто театр, а всё тот же Юго-запад, где я три месяца не была и успела, конечно же, неслабо соскучиться. Добралась я вовремя, купила программку, прочитала, не успела схватиться за книжку (Тихий Дон наконец-то был добит и сменился не менее любимым Доктором Живаго), как прозвенел первый звонок, и я пробралась на своё место с краю пятого ряда – ввиду того, что он был коротким, относительно остального зала место это было почти что посередине, и видно и слышно оттуда было едва ли не лучше, чем с моего обычного порта приписки в центре шестого ряда, под потолком. Открывала же я свой новый Юго-западный сезон премьерой прошлогоднего декабря, ещё одной шекспировской вещью в тамошнем репертуаре – «Укрощением строптивой».
Шекспир написал комедию, которая могла рассмешить его современников. Белякович создал сценическую версию, которая качественно смешит современного зрителя. И все довольны: не искажаются сюжет и смысл, в большинстве эпизодов вполне органично звучит шекспировский текст, в шутках нет пошлости, в персонажах – нарочитой карикатурности. Каждый элемент спектакля, что неизменно на Юго-западе, продуман до мелочей с отменным вкусом, так что действие ни на секунду не даёт отвлечься, подумать о чём-то постороннем и уж тем более заскучать. Помимо замечательного юмора – большой редкости на театральной сцене – в «Укрощении» можно лицезреть и все прочие отличительные черты театра Беляковича: филигранные «живые» актёрские работы, неожиданные режиссёрские находки и импровизации, удачно подобранную музыку, симпатичные танцы и песни, создающие нужную атмосферу свет и минимум декораций. Бесспорный гвоздь программы – Грумио (Анищенко), первое место на конкурсе трансвеститов. В итоге хрестоматийная шовинистическая история о медленном и мучительном достижении семейного счастья методами дрессировки превратилась в позитивное красочное шоу, очередной маленький праздник от труппы Юго-запада с аппетитным вкраплением трогательных и житейски-мудрых моментов. Всем желающим как следует отдохнуть и запастись хорошим настроением – рекомендуется однозначно.
В антракте я помаячила в коридоре, ибо меня собиралась отловить форумчанка Heline и напоить кофейным ликёром домашнего приготовления, однако этого так и не случилось. Посему после спектакля я дотопала обратно до метро, доехала до Молодёги и там на платформе встретила бывших однокашников - Руслана и Сашу, уже студентов, и Аню, ушедшую в этом году в экстернат - мелочь, а приятно. У метро меня уже ждал папа, довёз меня до дома. Планы на завтра у меня уже в общих чертах определены, засим до завтра, скорее всего, и прощаюсь)

Вчера я встала из-за монитора в половине второго ночи, сегодня вернулась за него в половине двенадцатого дня. Сварганила себе завтрак бедного китайского крестьянина – ту самую рисовую лапшу, которая на вид, может быть, и стеклянная, зато на вкус она однозначно резиновая, пахнет тоже неаппетитно и вызывает сильную жажду. Когда я, обойдя все ленты блога и все форумы, как обычно, просмотрела все фотографии с сегодняшнего спектакля, чтобы выбрать иллюстрацию для будущей рецензии, меня дёрнуло перечитать с Интернета «Комнату Джованни» Болдуина, и я осуществила это за один присест, до обеда; после обеда же поехала неспешно, ничего не читая (перечитанное следовало переварить), на Юго-запад, где сегодня мне предстояло посмотреть их второй, после Дракулы, культовый спектакль именно по этому роману. Приехала рано, до открытия, потолкалась в фойе, войдя, купила программку, изучила её, смолотив взятую с собой шоколадку (у меня окончательно оформилась привычка есть в театре в больших количествах шоколад, при том что раньше я его не любила да и сейчас не люблю во всех других местах, кроме театра), с открытием зала проследовала на своё законное место с краю последнего шестого ряда. Всё бы хорошо, если бы передо мной не маячила голова больно уж высокого человека, посему, дождавшись третьего звонка, когда все уже расселись и остались только претенденты на подушечки на ступеньках, я не стала дожидаться, пока наш ряд подвинут, и сама пересела на свободное место в середине ряда, обеспечив себе тем самым идеальную видимость и слышимость. Никто на это место более не претендовал, тем паче что шёл спектакль без антракта, и вскоре началось то, что я предвкушала всё сильней и сильней с того самого момента, как распробовала Юго-запад и начала всё больше и больше влюбляться в него.
На сцене – лабиринты решёток, клетки, как в зоопарке, те самые, в которых заперт каждый из нас, и в которых выживает только тот, кто не боится оставаться самим собой, не заботясь о том, восхищение или омерзение он вызывает у столпившихся по ту сторону прутьев зевак. Именно в этом – подчёркнутая антисоциальность романа Болдуина, не понаслышке знающего о том, что значит быть негром и геем в штатах 40-х и 50-х годов прошлого века, чей герой, Дэвид, накрепко повязан стерильной американской мечтой и, чтобы не запачкаться любовью, не провонять ею, бежит от неё снова и снова, губя и себя и других. Это бегство от своей сущности тождественно бегству от безжалостного и кровожадного общества, тождественно бегству из тесной комнаты с замазанными извёсткой оконными стёклами, комнаты Джованни, одухотворённой создателями постановки – любой из этих рывков обречён на провал, любой проигравший в этой битве обречён на одиночество. Парадокс: мы стремимся прочь от дома, когда находимся в нём, и стремимся домой, находясь далеко от дома – и точно так же мы иногда относимся к тем, кого любим, пусть даже и не сознавая этого. Всё это можно прочесть в романе – и всё это можно увидеть в спектакле, хоть и текст в нём звучит зачастую отнюдь не авторский, а некоторые фразы, которые кажутся мне ключевыми, не звучат в нём вовсе; сначала обильная ностальгически-исповденическая болтология, с которой стартует спектакль, утомила меня, и я утешала себя тем, что просто я всегда особенно придирчива к постановкам произведений, которые я люблю, но потом динамика действия начала нарастать, накаляться, и я простила режиссёру вольность с оригинальным текстом. При сегодняшнем перечтении романа я видела Леушина в роли Джованни, а Матошина в роли Дэвида, но режиссёр распорядился в точности да наоборот, определив Леушина на роль Дэвида, а Матошина на роль Джованни; но я простила ему и это, когда увидела, что он переквалифицировал Джованни из бармена в танцора (употребляю именно этот термин, поскольку понятие «стриптизёр» уже слишком опошлено): оказалось, что Матошин создан для танца, на него словно не действуют законы физики, а что ещё, как не танец, настолько сродни и страсти, и боли? При его первом появлении у шеста у меня чуть глаза не вылезли из орбит, однако же вернулись на место, после чего им оставалось только пялиться на это потрясающее зрелище, которое, к огромному моему сожалению, по большей части происходило на заднем плане, откуда видно его было, конечно же, не так хорошо, как на переднем. Воистину, сегодняшний спектакль стал лучшим, каковой только можно выдумать, прощальным подарком для меня (он стал последним из посмотренных мною в этом сезоне, теперь я не увижусь с Юго до сентября), объединив в творческом тандеме двух моих любимых актёров: их неповторимые брутально-экспрессивная пластика и манера речи, талантливейшая игра с абсолютной самоотдачей и надрывом – отчаянная, если можно так выразиться, игра, – красивые тела в чёрных коже и сетке – всё это создаёт два чертовски притягательных образа, рядом с которыми все прочие персонажи, также яркие, колоритные, характерные, выглядят лишними, даже раздражают. Когда кончаются слова, которые также кажутся совершенно ненужными и неубедительными, и эти двое, вместе или поодиночке, просто двигаются на сцене, сексуальная энергия этих движений просто не помещается в двухчасовом пространстве спектакля, переполняет его и, пульсируя собственным ритмом, физически осязаемыми волнами выплёскивается в зал, и на это можно смотреть бесконечно. Дополняют это зрелище отличная музыка, великолепное освещение, аппетитно приодетая массовка – и вот вам атмосфера свободного и порочного Парижа, считающегося столицей любви, которым на деле, как и любым другим городом, правят деньги и предрассудки – вот и ещё один парадокс. Хронологически изорванное повествование неумолимо приходит к заведомо трагическому концу, но множество огоньков, благодаря зеркалам уходящее в бесконечность, и усталый белокрылый ангел-хранитель, которого у Болдуина не было и в помине, неожиданно разрушают безнадёжность, отказываются производить такое же, как финал романа, гнетущее впечатление, и это мне представляется очень правильным. Снова завершается очередной шедевр от Юго-запада, снова рискую до крови отбить ладони аплодисментами, снова призываю всех заинтересовавшихся и не заинтересовавшихся: посмотрите, или прочтите, а лучше и то и другое. А главное – не вспоминайте при просмотре или прочтении, что Бог зачем-то разделил нас на мужчин и женщин, Новый свет и Старый свет, законопослушных консерваторов и неукротимых бунтарей: для любви, а значит – и для Него, – всё это не более чем условности.
После спектакля я последней ушла из театра, проведя ладонью по афишам на стенах и опустевшему стеллажу для программок, попрощавшись с администрацией, честно пообещав скучать. Поскольку было ещё светло и тепло, я прогулялась не только от театра до Юго-западной, но и от Молодёги дворами до дома, что становится приятной традицией. Завтра, судя по тому, что Ушастая так мне и не написала, мне не удастся повторить с ней маршрут Даши и Лады, т.е. посмотреть в Художественном короткометражки Озона и сходить в Манеж на фотовыставку; впрочем, афиша Яндекса и не обещает мне на завтра никаких короткометражек, посему на них можно будет забить и ограничиться второй частью плана, если, конечно, ничто этому не помешает. В любом случае, я прощаюсь – время уже недетское, а дел ещё хватает)

Попускать слюни на фото от Игнатовой | Или на фото от Тупталова | Прочитать роман на одном дыхании

Вчера вечером, плавно перетекающим в ночь, отстрелявшись с рецензией и прочими мелочами и сделав вид, что легла спать, я ещё немного просидела за монитором, приписав последнюю пару куплетов к той ерундовине, которую начала писать после Дракулы – теперь думаю, выкладывать её или нет, поскольку если в полусонном состоянии у неё ещё виден какой-то смысл, то поутру, взглянув трезво, ужасаешься, насколько я разучилась, со времён «Осеннего», писать. Ну да сейчас не об этом: уйдя спать уже по-настоящему, я ещё немного послушала Наше и только потом с грехом пополам (налетевшие в окно комары жрали меня с особенным аппетитом, но с этим-то как раз я уже свыклась, но писк их при этом мешает заснуть) отрубилась и проспала опять до обеда. Не успела я и обернуться, как пора было выходить – и я вышла под зачинающийся грибной дождичок, вышла поздновато, но, догнав чуть было не уехавшую из-под носа маршрутку, вовремя доехала до Юго-запада, где никаким дождём и не пахло. Вовремя я оказалась и в театре, купила программку, прошла в зал, на своё место в последнем шестом ряду ближе к краю, и дальнейшие три часа заставили меня забыть о том, что я, собственно, сижу в зале среди таких же зрителей (поневоле напросилось сравнение хорошего спектакля со сновидением, во время которого человек тоже не помнит, что он лежит у себя в кровати). Но, как я люблю говорить, обо всём по порядку, под чем следует понимать: к чёрту неинтересные подробности, рецензия расскажет обо всём.
Премьера недавно отгремевшего конца весны, постановка чеховской «Чайки», пьесы неоднозначной и потому немало мною любимой, сумела меня порадовать присутствием на сцене во всей их красе двух моих так же немало любимых актёров Юго-запада – Матошина и Леушина. Первый в роли Треплева создал драматического персонажа поистине гамлетовского масштаба – мятущуюся душу с энергией сжимающейся и распрямляющейся пружины, издёрганную, дерзкую, настолько же резко противопоставленному всему остальному миру, коему такой накал страстей недоступен, насколько его же, Матошина, Дракула. Второй Тригорина, во всех школьных сочинениях, написанных на «отлично», привычно изображаемого подлецом, превратил в пылкого невротика, в глубине чувств и подлинности страданий которого не приходится сомневаться. Под стать им двоим и вершина любовного треугольника – Заречная, сыгранная Дымонт не как наивная, легкомысленная, увлекающаяся девчонка, а как самодостаточная личность, осознавшая и принявшая своё призвание, без жалоб несущая крест любви к искушённому беллетристу и достойная поклонения отчаянного декадента. Невозможно тут рассуждать о том, кто из этих троих героев талантлив, а кто бездарен: все они очевидно неординарны, как и полагается творческим людям, и у каждого из них своя трагедия, по-чеховски безысходная и по-чеховски не имеющая никаких виноватых, кроме их самих, сколько бы их не мучило окружающее их человечество. Все они – творцы, обречённые на одиночество, и все они – намертво привязанные всяк к своему озеру чайки, но сами себя подстрелившие, и этим духом самоуничтожения, такого изысканного и утончённого и при этом безжалостного и кровавого, пропитана вся постановка – пронзительная, контрастная, проносящаяся стремительной вспышкой. Отличная постановка – отличный повод для всякого желающего подкинуть жирной пищи своему уму, порассуждав о сути и смысле искусства и о цене служения ему, а также о многом другом, о чём написал Чехов и на что не забыли должным образом указать авторы спектакля. Помимо всей этой философии, помимо потрясающей актёрской игры (к уже упомянутым троим следует добавить и всех остальных, более чем характерных, ярких, убедительных и запоминающихся) славен он ещё и великолепной музыкой, как всегда выразительным светом, и как всегда уже не нужны ни громоздкие декорации, ни вычурные костюмы, ни птичье чучело и звук выстрела из-за кулис – и без него от финала озноб продирает вдоль хребта; никогда я не устану напоминать, что не наружной обёрткой, а мастерством пластики, жеста, мимики, интонации, искренностью и самоотдачей привлекает к себе Юго-запад. Сегодня я стала свидетелем блестящего прочтения, а точнее – проживания классики, и теперь могу порекомендовать его всем, ведь – да, это я тоже уже много раз говорила – для того, чтобы что-то понять, пьесы надо не читать, а смотреть, причём смотреть в хороших театрах, одним из которых и является Юго-запад.
Более того, добавлю уже не по уставу, этот самый Юго уже не только сравнялся по количеству записанных мною в шедевры спектаклей со старой доброй Покровкой, где я посмотрела спектаклей уж явно больше (учитывая то, что весь немалый репертуар Покровки я уже осилила, а на Юго – менее половины немалого репертуара), но и грозит перегнать, ведь у меня на носу последний в этом сезоне визит туда не скажу на что, скажу только, что это что-то тоже наверняка окажется сногсшибательным. Впрочем, это самое количество ещё и проверяется временем (когда-то я каждый спектакль Покровки готова была записать в шедевры, теперь вижу, что некоторые отчётливее зацепились в памяти, некоторые меньше), а я снова отошла от темы – поэтому вернёмся к нашим баранам, то бишь к моей персоне, после спектакля всё тем же методом (пешком – на метро – папа подвёз до дома) добравшейся до дома и ныне, заканчивая вышеизложенную рецензию, уже могу обещать вам следующую, а именно – завтрашнюю (да, несколько дней театра подряд – это как раз в моём стиле). А пока завтрашняя ночь не наступила, по традиции, говорю: до свидания.)

Давеча просидев за монитором под говор 2x2 по телеку до половины второго, я, умудрившись не разбудить, проскользнула к маме спать, и во сне тискала Ягеля, собака Ушастой (положительно я соскучилась по этому лохматому охламону за год, надо будет при случае непременно смотаться к Ушастой в гости). При всём желании утром встать пораньше мне не удалось, в итоге нас разбудил вернувшийся с работы папа и уже только после этого я поздравила маму с днём рождения, вручив свинью из сырой обожжённой глины ручной работы из Белых облаков, купленную во время моего второго визита туда – свинья, вопреки опасениям, понравилась и заняла методом уплотнения своё место на полке с другими коллекционными свиньями, став юбилейным десятым экземпляром. День прострадав ерундой, то бишь преимущественно читая, я, успевшая уже по нему соскучиться, к вечеру поехала в театр на Юго-западе, приехала, благодаря задержавшемуся автобусу, впритык, минут за пять (это вообще входит у меня в привычку – если раньше могла за час приехать, то теперь предпочитаю по прибытии сразу занимать место в зале и не мучить себя долгим ожиданием). Вот и теперь, добравшись, я прикупила программку и отправилась на своё место в шестом ряду, что было ближе к краю, но благодаря многочисленным опаздывающим на первый акт нас подвинули, так что я оказалась в самой середине, а на второй акт все снова расселись согласно купленным билетам. Оттуда, со своего извечного последнего ряда под потолком, я почти четыре часа наслаждалась очередным, не побоюсь этого слова, шедевром от любимого Юго – сегодня это был «Дракула», один из культовых спектаклей этого театра.
Кумир труъ-готов планеты всей Брэм Стокер свыше ста лет назад написал на спор ну совсем, казалось бы, не сценичный роман о здоровой альтернативе Шерлоку Холмсу – профессоре Абрахаме Ван Хельсинге, вдохновившем создателей одноимённого фильма по одноимённой книжке (а я весьма люблю и уважаю и то, и другое). Матёрый режиссёрище Валерий Белякович по этому роману поставил спектакль об отчаянной и трагической любви Влада Цепеша и реинкарнации его первой жены Елизаветы, Вильгельмины Мюррей, рядом с которой история Ромео и Джульетты кажется уже не самой печальной повестью на свете, а одной из бесчисленных бытовых баек о непонятой молодёжи. В этом спектакле нет затянутой витиеватости, благодаря которому прочтение Стокера не настолько аппетитно, насколько могло бы быть, зато есть пьянящий аромат всеобъемлющей древней тайны бессмертия и расплаты за него, есть бьющая через край демоническая сексуальность, благодаря которым история о Дракуле настолько живуча в своих бесчисленных интерпретациях и настолько легко находит себе уголок в сердцах многочисленных недобитых романтиков. Блестяще сыгранный Матошиным, с его брутальной харизмой, граф – не упивающееся своим могуществом чудовище, а страдающий от многовекового одиночества и неутолимой душевной боли человек, чья жестокость к миру равносильна жестокости мира к нему; он чертовски притягателен с первой секунды своего появления на сцене до последней секунды своего присутствия на ней, и безусловное сочувствие зрителя всецело на его стороне. Несомненно приятно было посмотреть и на Леушина в непривычной для меня роли пожилого и ироничного Ван Хельсинга, в которой он был как всегда оригинален и убедителен, и не его вина в том, что пафосным проповедям этого Ван Хельсинга о грехе и спасении невинных душ не хочешь и не можешь верить: пример Влада и Вильгельмины доказывает как аксиому, что душу спасает любовь, а не удар осиновым колом. К Дымонт я некогда привыкала в роли Джульетты, привыкла в роли Геллы, после начала уважать не менее других актёров за роли в Сне в летнюю ночь и Куклах, но сегодня, в роли Вильгельмины, я окончательно влюбилась в её непосредственную, сочетающую детскость и зрелость, какую-то немного декадентскую манеру исполнения. Нельзя не упомянуть и Санникова, потрясающе сыгравшего жутковатые сцены бреда заточённого в психбольницу кающегося упыря Рэнфилда, и уморительные интонации и жестикуляцию Беляковича в роли Харкера, да и все прочие персонажи были воплощены не просто как должно, а зачастую на порядок ярче, чем они кажутся при прочтении книги. Да, человеческий фактор, чей главный инструмент – пластика, является в спектакле главным, но не единственным: как всегда, талант труппы Юго обрамлён достойной рамой: кровавыми потёками или могильным холодом ложатся пятна света; органично вплетается в повествование изысканная музыка Бизе и Верди; эпоху джентльменства воспроизводит строгий официоз костюмов; как никогда удачно – под углом – расположены единственные и неповторимые декорации Юго-западного театра – зеркала, так, что им удалось не только удвоить все кипящие на подмостках страсти, но и осуществить невозможное (я до сих пор ломаю голову над тем, почему отражение человека не совпадало с ним самим, например, когда человек с опущенной рукой отражался с поднятой, или почему одно из двух одинаково расположенных зеркал отражало лежащего человека ногами вперёд, а другое – вперёд головой). Всё это вместе создаёт ту мистическую атмосферу, которая так правдоподобно удаётся только на Юго, и спектакль получился красивым, во всех смыслах этого слова, и живым – насколько этот эпитет вообще применим к истории, герои которой ходят по грани жизни и смерти. А ещё – не страшным (хотя при монологе Ван Хельсинга так живо встают перед глазами сотни кольев, на которые безумный граф насаживал своих врагов сначала во имя Бога, а потом в протест ему, что не изменило сути), зато бесконечно грустным при всей своей энергичной, почти взрывной динамике. Смотреть этот спектакль надо обязательно, поскольку и ничтожной доли его великолепия шаблонными словами, кочующими послушным стадом из рецензии в рецензию, не выразишь – какое-то представление о действительности можно дать, только процитировав слова самого сценического Дракулы:

Никто не мёртв до конца, когда его кто-то любит.
Эта фраза настолько въелась в мозг, что я, наверное, что-нибудь бредово-рифмованное с нею напишу, но это будет уже совсем другой пост, а сейчас, выполнив свой скромный долг – дать читателям сего многобукова пинка, от которого, надеюсь, кто-нибудь да долетит до Юго-запада, – мне остаётся только предвкушать своё следующее возвращение туда.
От метро до дома меня снова подвёз папа, а дома меня настиг звонок нашей классной по поводу так и не сданных в библиотеку учебников – придётся завтра с утра пораньше тащиться с ними в школу, а уже потом идти на все четыре стороны. Ключевое слово тут, впрочем, - «пораньше», поэтому я поспешу откланяться, чтобы успеть выспаться перед этим несомненно важным (заодно и дневник с оценками получу) событием)

Дело было утром, делать было нечего. А что делает Феникс, когда ей делать нечего? Правильно, клепает новые сообщества неблагодарной лирушной публике на радость, чтобы они потом либо загнулись, либо иногда трепыхались силами упёртых читателей, либо тихо-мирно существовали благодаря моим стараниям, либо процветали благодаря моей и читательской активности (что произошло только с одним из моих сообществ). На сей раз делом моих неугомонных лапок, из неправильного места растущих, стало местечко Dragon Art - причём не только по собственной прихоти, но и частично следуя вкусам присутствующих (этот опрос общественного мнения ещё кто-нибудь помнит? Так вот, на оружейное комьюнити у меня материала мало, а по драконам – хоть завались). Стало быть, добро пожаловать, чем добросовестней будете каментить – тем чаще буду постить красоту всякую соответственно, ну или хотя бы дизайн зацените; если же вам кажется, что это не ваша тема, гляньте в эпиграф, где список всех моих и частично моих сообществ – может что и приглянётся. Позже, поедая окрошку и запивая её кровью из коленки (неудачно почесалась), когда на Нашем играли Я хочу быть с тобой, я, зайдя на сайт Юго-запада, узнала, что умер актёр Сергей Белякович, брат режиссёра, игравший в некоторых спектаклях, которые я видела – в частности, Луку в На дне. Пусть земля будет ему пухом, печально, когда уходят нестарые и талантливые люди. Потом, после обеда, я снова туда, на Юго-запад, поехала – ещё не полностью отошедшая от вчерашнего, но при этом уже совершенно готовая к новым впечатлениям; впрочем, после тяжёлого блюда под названием «Куклы» последовало лёгкое блюдо под названием «Дракон». Доехала и дошла я раньше обычного, когда открыты двери были только предбанника с кассой, почитала газетные вырезки на стендах, заслоняющие одна другую; когда впустили в театр, купила программку, посидела-почитала её и книжку, только со вторым звонком, нехотя остановившись на конце главы, пришла в зал. Вопреки установившейся традиции, что я взираю на сцену с высоты последнего шестого ряда, сегодня моё место было с краю ряда пятого (закон подлости: если в театр в кои-то веки заходит одно-единственное симпатичное существо, оно садится точнёхонько позади себя, а боги как назло не предусмотрели глаз на затылке); на первый акт нас подвинули к середине, ко второму подтянулись опоздавшие, и все вернулись на места согласно купленным билетам. Спектакль был на два с половиной часа, что на час меньше вчерашнего, так что радуйтесь – больше рецензиями по целой странице я мучить вас и отчасти себя не буду.
С тех пор, как некто предприимчивый придумал принцип разделения власти на три ветви (поговаривают, первым это сделал едва ли не Аристотель), в народном и авторском творчестве начали появляться недвусмысленные образы – то Три Толстяка, то, как в данном случае, трёхголовый Дракон. Впрочем, он-то всё-таки ещё олицетворяет единоличную власть, но его характеристика вполне свойственна любой власти в целом: существует за чёт объедания собственных подданных, поддерживает статус своей персоны посредством мелких «добрых дел», в народных глазах выглядит неизбежным меньшим злом, которое полагается терпеть и ублажать, к тому же злом непобедимым, тогда как сам он труслив и несамодостаточен. Когда странствующий рыцарь Ланцелот заявляется с целью убить Дракона и насадить в городе маму-анархию, законопослушные обитатели этого города встречают героя в штыки – они настолько привыкли к существующему порядку, что видят пользу только в нём, а любые перемены кажутся им вредными и могущими сделать только хуже. Стоило Дракону пасть, как горожане, ради свободы которых рисковал жизнью Ланцелот, подчиняются первому же, кто подхватил знамя власти, с прежним усердием продолжают верить в очевидную ложь, преклоняться перед очевидным ничтожеством. Теперь в городе демократия, но под этим словом не кроется ничего нового: сущность осталась прежней, президент правит в точности так же, как правил Дракон, вот только поверх кожаного рванья появились белые костюмы («Перестроить можно рожу, только душу – никогда», - когда-то пел Тальков о смене государственных режимов), беспричинный расизм сменился выпяченной толерантностью, да некоторые граждане начали выказывать признаки в худшем случае ностальгии по имперскому-драконскому прошлому, в лучшем – признаки бунта (услышав про нарисованные на стенах буквы Л – Ланцелот, я тут же мысленно перевернула эту букву вверх ногами и вспомнила V – который for Vendetta). Но ведь «Дракон» - это не политическая сатира, хоть и не верится, что эта пьеса была написана в сороковые, а не в наше время; это сказка-притча, такая же, как другие волшебные произведения Евгения Шварца – «Обыкновенное чудо», «Тень» и прочие, а значит, в ней счастливый конец: герой возвращается в город и понимает, что мало убить Дракона – надо убить дракона в каждом его подданном. Бесполезно бороться с господами, пока в их слугах живы рабские черты – безвольная покорность, жестокое равнодушие, возведённое в абсолют истины лицемерие. Не правда ли, эта идея актуальна всегда? – а стало быть, начну с поклона мастеру, написавшему о ней настолько доходчиво, со свойственной ему лирически-изящной простотой. Второй поклон труппе Юго-запада, сыгравшей эту пьесу со свойственными ей мастерством и психологизмом – особенно удались отрицательные персонажи: чертовски харизматичен энергичный приспособленец Генрих (Матошин), весьма ярки три сыгранных отдельно, как три абсолютно разных индивидуальности, головы Дракона (комический любимец публики Задорин, брутальное олицетворение войны Козлов, мудрый, но демонический Ломтев); впрочем, весьма хорош и Кот-Кириллов со стремительной пластикой, словно позаимствованной у марионеток (вот и Куклы вспомнились). Третий поклон – уже давно неоригинальный – в сторону минимума декораций, выразительного освещения, органично вплетающейся в действие музыки, удачных костюмов, динамичного развития событий. В общем, спектакль можно и нужно смотреть в любом возрасте (недаром его показали в День защиты детей – в репертуаре он проходит как подростковый), масса удовольствия и повышение на несколько градусов боевого духа гарантированы.
И снова, пока я шла от театра до метро, было ещё светло; на подземке приехала уже в темноту, папа подвёз до дома, дома жрать нечего, поужинала бананом и клубникой, а вместо того, чтобы завтра того же папу попинать свозить меня в Метро на шоппинг, я собираюсь в компании Ушастой заценить свежий мульт «Вверх» и потом выбраться уже, чёрт возьми, наконец-то куда-нибудь на природу. В общем, ждите завтра нового поста с рецензией и прочими радостями жизни, а я вынуждена откланяться – таки вставать мне завтра рано.

Очередная ночь прошла без особо примечательных сновидений; проснувшись не рано и не поздно, я до вечера успела навести новый порядок на полке с ДнДшными минями, так что теперь любо-дорого посмотреть, ближе же к вечеру – если можно так назвать время, когда послеполуденная жара ещё не ослабела и стоять на солнце опасно для жизни, – выехала в направлении метро. Подземка довезла меня до Юго-запада, и до театра я дошла, поскольку закопалась дома и затянула с выходом, а потом долго ждала автобуса, не за полчаса, как обычно, а за десять минут. Этого вполне хватило, чтобы купить программку, изучить её, дождаться первого звонка и пролезть к себе на шестой ряд – на сей раз моё место было не в середине, а с самого краю, но и оттуда видно и слышно было ничуть не хуже – в чём и есть основное преимущество маленьких залов перед большими. Видеть же и слышать я пришла «Кукол» - спектакль по «Сеньору Пигмалиону».
В древнегреческой мифологии читаем: кипрский царь Пигмалион создал из слоновой кости статую девы, влюбился в неё и вымолил у богов жизнь для неё, чтобы взять её в жёны. С таинственным сеньором из пьесы Хасинто Грау начала прошлого века произошло примерно то же самое – он создал кукол настолько физически совершенных, что простые смертные рискуют потерять рассудок от их красоты. А актёрская труппа Юго-запада – театра, ставшего для меня символом театра тела, театра движения, – буквально создана для того, чтобы изобразить на сцене посредством своей потрясающей пластики и эмоциональности этих кукол, внезапно обнаруживающих, что помимо способности говорить и двигаться они наделены способностью чувствовать и мыслить. Сюжет об искусственно созданном человеческом существе, которое невозможно было бы отличить от настоящего, не нов, начиная куклой наследника Тутти и заканчивая четвёртым пришествием Спасителя-Терминатора, но только в этой постановке, в которой не только текст, но и набор персонажей, и сам сюжет пьесы Грау изменены властной рукой маэстро Беляковича, эта мистификация становится такой же многогранной, как зазеркалье декораций, из которого появляются актёры. Она словно бы предоставляет зрителю самому решить, какой финал принять за окончательный, кого признать за кукол, кого за людей; самому сделать вывод для себя: может, все мы созданы такими, какими должны быть – добрыми и злыми, нелюбимыми любящими и нелюбящими любимыми, а может, всё мы – сами хозяева своей судьбы. Страницы быстро перелистываются, и каждый новый поворот интриги непредсказуем и потрясает воображение: вот мы видим и верим, что что-то есть, но миг – и оказывается, что этого не было вовсе; вот мы наблюдаем за бунтом кукол и задаёмся вопросом, существует ли свобода творения от творца, а гений творца без творения, но миг – и даже самые смелые выводы обращаются в иллюзию, и мысли занимает уже другое: как легко одурачить человека, заставить игру принять за реальность, а ложь – за чистейшую искренность. Впрочем, всё относительно, и ловко разыгранное представление может оказаться реальнее самой жизни, а кукла – более настоящей, чем человек; и ничего не остаётся, кроме как согласиться с шекспировской аксиомой: весь мир – театр, все люди в нём актёры. И этот вывод наиболее оптимистичен – как и приписанный к фатальному финалу Грау хэппи-энд в лице монолога настоящего Пигмалиона, который – вовсе не злой гений, а просто опытный режиссёр, долгими трудами постигший сущность театра; Пигмалиона, в образе которого сам Белякович словно бы играет сам себя. Да, у этой постановки – два разных Пигмалиона, две разных кукольных труппы, и забываешь, сочувствуя им всем, что не только персонажи перевоплощаются друг в друга, но и актёры Юго-запада перевоплощаются в этих персонажей (да и список действующих лиц ради сохранения интриги программкой не учтён) – настолько ярким, индивидуальным, запоминающимся получился каждый герой вплоть до самых энно-степенных ролей. Чертовски порадовало первое появление на сцене Брандахлыста – Шахета: своими стремительными движениями, сухими острыми чертами, развевающимся чёрным плащом он настолько живо напомнил Дракулу, что оторвать от него взгляд было чисто физически невозможно. Как всегда, меня не перестаёт восхищать талант Леушина: в роли Херувима, обычно трактуемого как комический персонаж, он выдал столько трагического надрыва, что перетянул на себя одеяло со многих героев более близкого плана. Так можно помянуть каждого, но я снова ограничусь обобщённым поклоном в адрес всех актёров, плавно переходя к прочим достоинствам спектакля – а именно, таковыми и на этот раз были впечатляющий свет, замечательно подобранная музыка, выразительные костюмы, капелька юмора, лёгкий и аппетитный эротический оттенок и прочие отличительные черты Юго-западного сценического почерка. В результате получился, несмотря на внушительный объём философского содержания, спектакль энергичный, динамичный, заводной, то есть такой, каким и должен быть гимн живому, чувствующему, одухотворённому актёру со всеми его достоинствами и недостатками, страстями и желаниями в пику послушным марионеткам, запрограммированным только на выполнение строго определённых движений и воспроизведение раз и навсегда установленных реплик. Получился мощный толчок в верном направлении, особенно актуальный в наше высокотехнологичное время, всё чаще пытающееся доказать, что человек заменим искусственными его аналогами. Короче говоря, этот спектакль надо видеть – ради мастерской задумки, мастерского исполнения, массы остающихся впечатлений.
По окончании трёхчасового действа было ещё светло, пока я шла от театра до метро; когда доехала, уже стемнело, но мне не хотелось больше по полчаса ждать, замерзая, автобуса на остановке, и я пошла пешком – не через дворы, конечно, а вдоль дорог. По закону подлости, спустя пять минут после начала моего пути мимо меня нагло проехал мой автобус, но прогулка по тихим улицам, под звёздным небом, фонарями и чётко выделяющимися в свежем неподвижном воздухе деревьями получилась всё равно славная, да и помогла собраться с мыслями, ибо после спектаклей они поначалу представляют собой просто бессвязный набор эпитетов и ассоциаций. Завтра ваш покорный снова возвращается на Юго-запад, а сегодня поздравляет всех с началом лета и отбывает на дела насущные да сон грядущий.)

Я еле дождалась второй половины дня, и вот, после обеда и страдания ерундой, я наконец-то поехала на Юго-запад – да, и за один день, оказывается, можно соскучиться по полюбившемуся театру! А теперь мне так же не терпится написать о том, что я там увидела после традиционного и давно уже банального для подробного описания процесса добирания, покупки и чтения программки, расположения в середине шестого – да, последнего – ряда и прочая, и прочая. Посему сэкономлю-ка я место для рецензии – благо сегодня она пишется на достойнейшую постановку достойнейшего произведения – «Калигулы» Альбера Камю.
Что мы знаем о Калигуле, то есть, что, в первую очередь, знают о нём пьесы не читавшие люди? В лучшем случае – то, что этот император-безумец утопил Рим в крови, а затем поджёг его и не то покончил с собой, не то был убит; но если не зная, то хотя бы догадываясь о гениальности французского философа, многие предположат, что этим однобоким образом тот не ограничится. Не ограничился и спектакль, ведь в главной роли – уже неоднократно мною отмеченный (и имеющий все шансы быть отмечаемым и впредь) Олег Леушин, актёр с хищной пластикой и брутальным голосом, могущим настраиваться на любые интонации. Здесь было где разгуляться его неистощимому таланту: вся сцена принадлежит ему, остальные, кажется иногда, нужны не более чем в качестве партнёров по диалогам, ну и чтобы ещё выгоднее и ярче выделяться на их фоне. Его Калигула – одновременно и изощрённый садист, маньяк-убийца, и романтик-идеалист, стремящийся к невозможному; он жесток и искренен, циничен и способен любить, артистичен и эгоистичен, но главное во всей этой неоднозначности и многогранности, которой позавидовали бы доктор Джекил и мистер Хайд, одно: он не просто порочно-демонически привлекателен, он как личность вызывает симпатию и сопереживание. Он принял условия игры и, как блестящий игрок, сумел воспользоваться ими как никто другой («У нас и прежде была неограниченная власть, но ещё никто не пользовался ей неограниченно», - говорят о нём), и при этом он как никто другой страдает, разыгрывая свою партию, всё больше осознавая, что игра затянула его, что больше нет выбора, что путь к абсолютным свободе и могуществу заканчивается тупиком, не приносящим счастья. Он – символ чувственного, эмоционального, творческого мировосприятия, и поэтому представители разума ненавидят его – «за то, что он заставляет думать», потому, что «избыток души называется душевной болезнью»; а он ненавидит разум за его порождение – логику, которой можно неопровержимо оправдать даже самые чудовищные преступления. Также и сама пьеса – отнюдь не политическая сатира, не поучительная басня, а высший протест экзистенциализма и гуманизма против ницшеанских юберменшей, для которых Бог не указ, против рациональности и культа интеллекта; протест, напоминающий о равенстве акта разрушения и акта творения, тождественному равенствам тьмы и света, добра и зла. Эта пьеса – не о Древнем Риме, она – история болезни современного общества, породившего тоталитарную демократию, и потому в спектакле звучит энергичная современная музыка, и костюмы в нём – современные. И у большинства актёров костюмы серые: ведь они и играют серость, ничтожных и жалких сенаторов, которыми не движет ничего, кроме страха, потому и убивают они всей сворой, в темноте, из-за угла, наносят подлые удары в спину. Неординарный император мешает им жить, а значит, их имена напишут на обломках самовластья – но вот первый парадокс: зритель понимает, что предатель и трус остаётся предателем и трусом, даже если делает объективно благое дело, де-факто спасает вместе с собственной шкурой целое государство с целым народом в придачу. Поначалу Калигуле словно холодно среди них, но потом он начинает презирать их, не в силах найти среди них настоящего бунтаря, то есть – настоящего мужчину, который был бы способен на протест, а не на выжидательную униженную покорность; проблеск мужества он видит лишь в предводителе заговорщиков, Керее (воплощённом Бакаловым, чьё мастерство в этом спектакле можно поставить на вторую ступень после Леушина), но и тот оказывается неспособным перестать бояться, понять, полюбить. Итог этой истории – второй парадокс: хоть Калигула-Леушин в финале произносит угрожающее предостережение от Камю: «Я ещё жив!», хочется озвучить реплику императора, приписываемую ему легендами: «Какой великий художник погибает!» - и озвучить искренне, без малейшей доли иронии. Невозможно переоценить заслугу актёра в таком мощном эффекте спектакля, но нельзя и обойти вниманием неизменно удачные у Юго-запада световые эффекты: сегодня сцена то и дело погружалась в выразительный контраст красного света и чёрных теней; плюс нашлось место и для разрядившего обстановку юмора. В общем и целом получился один из самых нервонатягивающих спектаклей во всём моём театральном опыте, за что получает шесть баллов из пяти и рекомендацию: смотреть всем, смотреть обязательно, безотлагательно, внимательно, смотреть и делать выводы для себя. А закончить хочу вольным пересказом самого известного кусочка пьесы:

Все виновные подлежат смерти.
Все являющиеся подданными Калигулы виновны.
А поскольку все являются подданными Калигулы,
То значит, что все виновны,
А следовательно, все умрут.
Не будьте подданными, господа!)
Завтра я сдаю географию, причём я посеяла листок с билетами, как только нам его выдали ещё в первом полугодии, а учебник у меня спёрли ещё осенью, и, конечно же, я вообще ничего не готовила и вообще ничего не знаю, так что этот – последний, чёрт возьми! – экзамен обещается быть забавным. Театр мне теперь не светит до выходных, впрочем, в мире есть и другие занятия – в частности, в Пушкинку привезли Тициана, и мой священный долг культурного человека – это видеть. Короче говоря, свежие новости ещё будут, а сейчас я, пожалуй, попрощаюсь и на всякий случай постараюсь пораньше (гыгы, в час-то ночи почти) лечь спать, ибо я помимо всего прочего ещё и не знаю, во сколько завтра на экзамен приходить – говорят, что к часу, но вполне возможно, что рано утром меня разбудят smsкой и пригонят в школу хотя бы к тем же десяти. Хорошей ночи!)